Часть Третья

Едва слышно хрустнул огонек в трубке, и терпкий аромат заполнил сени. Дым защекотал горло. Гадкий Ворон любил задержать его в груди. Он представлял, как, запертый во тьме Ингварова нутра, дымок рвется наружу, царапает своими зыбкими коготками его грудь в тщетных попытках выбраться.  Приятное покалывание разлилось по телу. Ингвар закрыл глаза. Сначала пропал стрекот сверчков, герольдов уходящего лета. Затем исчезло и вечное завывание ветра, забрав с собой скрипы местами покосившейся крыши. Далекий, едва слышимый волчий вой канул в небытие следом.  В конце концов, звуки внешнего мира исчезли, растворились в курящейся дымке где-то там, за покрытой шрамами грудью. Остался лишь гулкий стук в ушах. И как воины строились под гром походного барабана, так и мысли приходили в порядок с каждым ударом, отбиваемым сердцем.  Наконец, Гадкий Ворон выдохнул. Белесые локоны, освобожденные от оков плоти, рванулись ввысь, навеки сгинув в прилипшей к потолку темноте. 
Ингвар сейчас редко позволял себе вот так сесть и выкурить трубку. В юности он делал это чаще. Впрочем, тогда и трубка была всего лишь трубкой. Он уже долго жил, и на многих дорогах остался след его сапога. Одни можно было мерить шагами, другие днями, третьи вообще не поддавались никакой мере, и вили свои змеиные кольца вокруг его собственного разума. Но все дороги были схожи в одном. Они никогда не заканчивались. Когда-то Ингвар умел останавливаться. Трубку вот выкурить, да или просто на небо поглазеть. Подумать о том, куда и зачем он вообще идет и что будет делать по завершению пути. Но с годами поводов для привалов становилось все меньше, а те, что еще были, уже не казались столь значимыми. В конце концов, осталась лишь она. Местами выщербленная, потертая и почти прогоревшая, старая подруга никогда не подводила. Гадкий Ворон всегда раскуривал трубку, когда наставало время остановиться и поразмыслить. Тем более, что сейчас для этого доставало причин.
Солнце уже давно зашло. Закончился и Тинг, но слова Йомара все еще не давали покоя старому охотнику. Не без сожаления он понимал, что альтанги слышали вовсе не то, что пытался сказать им старик. Гадкий Ворон видел, как лица одних исказили ухмылки. Как глаза других загорелись жаждой славы и новых песен. Как третьи пренебрежительно скривили губы. Гордыня и тщеславие заткнули им уши. Они слушали, но не слышали. Для них это была очередная байка о тех временах, когда Копыто еще мог поднять щит на достаточную высоту. Гадкий Ворон был не из их числа. Он знал, что бывает, когда раны не заживают. Он мог вспомнить с десяток знамен, под которыми стоял, а еще больше их давно позабыл. Он зяб в порывах студеных ветров, что вечно реяли над перевалами Короны. Его ноги вязли в обманчивой топи, что называют домом странные племена, поклоняющееся письменам. Его уши слышали потусторонний ритм, отбиваемый костями на доспехах вендров, когда те молча бросались на копья. Он не отводил глаз от надвигающегося сонма масок, что вырезали из своих священных деревьев увальни-лутты. Не всегда битвы Гадкого Ворона венчала победа. Но в былые времена ему не было разницы. Битва сама по себе имела значение куда большее, нежели мимолетное торжество над поверженным противником, или лицемерная скорбь о тех, чьих имен ты не вспомнишь уже очень скоро. Конечно же, страх был ему ведом. И частенько Гадкий Ворон чувствовал предательское подёргивание чуть ниже ребер. Но лишь однажды, стоя в тесном строю, Ингвару хотелось сбежать.
Лишь однажды враги казались неодолимыми. И имя им был Легион.
Новые кольца дыма отправились к потолку, забрав с собой немного боли из памяти старого охотника. Гадкому Ворону вовсе не хотелось, чтобы та, что вот-вот войдет, увидела тени на его лице. Он всеми силами постарался придать ему привычно бесстрастную мину и искренне надеялся, что у него получилось. Губы непроизвольно изогнулись в некоем подобии усмешки. Еще совсем недавно он вспоминал о страшных масках луттов, что надевали те перед боем, а теперь он сам старательно надевал собственную. С той лишь разницей, что свои маски Гадкий Ворон в бою снимал.
Она наверняка думала, что ступает бесшумно, хотя на слух опытного охотника лось и тот мог бы быть гораздо тише. Ингвар усмехнулся, и в этот раз его улыбка была даже немного веселой. Он был согласен подыграть. Гадкий Ворон не видел ее, но в этом и не было нужды. Вот она приближается к проходу, ведущему к сеням. Ее ноги, обутые в мягкие башмаки, перешагивают порожек, и на миг она застывает. Будто в нерешительности. Наверняка она пытается понять, услышал ли он ее приближение. Для нее это игра. Были дни, когда по тропе, укрытой сухой листвой, она шла тише теней облаков. Бесплотным духом она могла нырнуть в заросли, и ни один лист не шелохнулся. В те дни Ингвар ни за что не услышал бы ее приближения. И те дни давно миновали.
- И долго ты собираешься там стоять? – спросил у темноты. Темнота огорченно вздохнула в ответ.
- Мог бы хоть иногда притворяться – пробурчала она, и обернулась женщиной.
Когда-то она была прекрасна. Длинные волосы цвета пены, что выступает на гребнях волн в стремительных горных реках.  Круглое, румяное лицо с вечной озорной искоркой в глубине зеленых глаз. Стройная и гибкая, как молодая осинка. В молодости от нее день и ночь будто сияние исходило. И пусть глаза этого света и не видели, Ингвар чувствовал его сердцем. Сейчас этот свет был уж не тот, что прежде. Нет, он не потускнел. Просто стал другим. Меньше диким, больше уютным. Как костер, что вначале разгорается и жжет, затем постепенно гаснет, наконец оставляя после себя теплые, тлеющие угли, у которых так приятно греться по вечерам. Годы изменили ее. В уголках глаз тонкими молниями пролегли борозды морщинок. Сейчас, в танцующем свете свечи, они были особенно заметны. И напряжение, которое она старалась укрыть за напускным весельем, тоже. Ингвар знал ее слишком давно, чтобы не заметить этого. Она всегда слегка поджимала губы, когда что-то ее тревожило. И тонкая морщинка пролегала меж ее бровей, когда ей было страшно. Прямо как сейчас. Аслейв пристально смотрела на него, и Гадкий Ворон был уверен, что она многое хотела ему сейчас сказать. Впрочем, то, что она этого не делала, было даже хорошо.
- Дети уснули. – Аслейв явно произнесла это только для того, чтобы развеять тишину.
Ингвар лишь хмыкнул в ответ. Его тишина вполне устраивала.
- Ты собрался идти?
Гадкий Ворон надеялся, что этого вопроса он не услышит. Или, по крайней мере, услышит не так скоро. Сказать по правде, он и себе то его задавать пока не спешил. Он взглянул на Аслейв в надежде, что она каким-то неведомым образом заставит свои слова запрыгнуть обратно в рот. Но та, видимо, не знала, как это провернуть, и выжидающе смотрела в ответ. Ингвару явно нужно было что-то сказать.
- Может, собрался. – вздохнул он – Может, и нет.
Левая бровь Аслейв медленно поползла вверх.
- Это все, что ты можешь мне сказать? – холод ее тона резко контрастировал с бушующим пламенем гнева, танцующем в глазах.
С содроганием Гадкий Ворон понял, что Аслейв едва держит себя в руках. Вечно спокойная, безмерно хладнокровная – сейчас она чуть не дрожала от сдерживаемого гнева. Будто пламя, запертое в тюрьме из тонкого льда. И ледяная преграда вот-вот падет.
- Что ты хотела бы услышать? – Ингвар старался, что бы в его тоне не было ни нотки беспокойства. Провоцировать жену ему совсем не хотелось.
- Например, что ты вовсе не хочешь никуда идти! – голос Аслейв надломился, что только сильнее напугало Гадкого Ворона – Что рад был бы остаться дома, со мной и детьми! На носу зима, старый ты дурак! Ты разве забыл, что принесла она нам в последний раз, когда ты ушел?!
Ингвар поджал губы. Он не забыл. Нельзя забыть чувство, когда по возвращении вместо эля и песен у очага тебя встречают пустые глаза любимой жены и давно окоченевшее тело любимого сына в погребе.
- Ты знаешь, что нет нашей вины в том, что случилось с Хадди – медленно произнес Ингвар. Он знал, что ступил на очень тонкий лед. Хотя минуло уж много зим, Аслейв так и не могла отпустить сына к Богам. И, скорее всего, не смогла до конца простить Гадкого Ворона.
- Нашей?! – краска прильнула к лицу жены, и Ингвар понял, что ее пламя больше ничего не сдерживает – Нашей вины?!
Ее голос становился все громче с каждым словом, почти сорвавшись в крик.
- Ты бросил нас! Ты погнался за очередным знаменем!  Нашей вины не могло быть в том, что случилось с Хадди! Была лишь твоя! Твоя вина!
Ингвар молчал. Ответить было нечем. Эти же слова не раз, и не два звучали в его голове. Правда произносил их его собственный голос.
- А сейчас … - продолжила было Аслейв, но запнулась. Будто слова застряли в горле. Испугалась разбудить детей. Впрочем, ее замешательство не продлилось долго. Когда она вновь заговорила, гнева в ее словах было уже заметно меньше. Зато укора вовсе не поубавилось.
- Сейчас ты делаешь то же самое! – дрожащим голосом произнесла она – Ты бросаешь нас! Бросаешь ради очередной драки! Ради очередного шрама, которым ты сможешь гордиться!
- Ты прекрасно знаешь, что это не так – сказал Ингвар, по-видимому, резче, чем хотел. Аслейв вздрогнула и отвела взгляд. Гадкий Ворон вновь непроизвольно вздохнул. Ему совсем не хотелось ссоры. Тем более ссоры по такому поводу. Он встал и подошел к жене. Как можно легче он коснулся огрубевшими пальцами ее подбородка. Увлек его вверх, и глаза их встретились вновь. Пламя в них уже угасло, и теперь Ингвар видел в них только боль. Безмерный океан боли.
- И ты прекрасно знаешь, что Хадди не оставил мне шрама. – тихо произнес он – Он оставил незаживающую рану. И боль от нее не утихла.
Аслейв молчала. Тонкая полоска слез выступила на ее веках, но Ингвар знал – она не заплачет. И хотя не могла она похвалиться воинским умением, силой рук и крепостью плеч – внутренней силы ей было не занимать. Она не плакала, когда не стало их первого сына. Ингвар мог только гадать, чего ей это тогда стоило. Сам Гадкий Ворон не смог сдержать слез.
- Тем более – тихо продолжил Ингвар, утирая влагу с век любимой жены – Тем более, что на этот раз дело вовсе не в славе.
Аслейв долго смотрела на него. В ее взгляде появилось что-то, от чего Ингвар почувствовал себя маленьким и глупым. Осуждение? Упрек? Разочарование? Непонимание? Надежда? Скорее, все сразу и в то же время ничто из вышеперечисленного. Именно такими глазами смотрит мать на нерадивое дитя, разбившее чан с молоком.
Непролитые слезы в ее глазах уже высохли, когда она вдруг отстранилась от Ингвара и ушла в дом. Скрипнула плохо закрепленная доска у хозяйской клети. Зашелестели шкуры. Ушла в постель? Гадкий Ворон надеялся, что так. Ему вовсе не хотелось вновь почувствовать на себе этот ее взгляд. Нет, он вновь услышал ее тихие, но твердые шаги. Когда она показалась в сенях, руки ее сжимали длинный сверток. Старая ткань, некогда бывшая краснее свежей крови, давно выцвела и поблекла. Ингвар шумно выдохнул. Очень давно он не видел эту ткань. Почти столько же, сколько не видел он и того, что в нее завернуто.
- Ты ведь все равно пойдешь, даже если я попрошу остаться – Аслейв наверняка хотела придать своим словам вопросительные нотки, но у нее ничего не вышло. Она и так знала, что ответит ей Ингвар. Жена просто протянула ему сверток. Ингвар помедлил, прежде чем принять его. Ладонь слишком хорошо помнила эту рукоять. Каждая щербинка на ней точно совпала со старыми мозолями. Выцветшая ткань бесшумно упала на пол, открыв взору потемневшую от времени сталь. Угловатая рукоять, отделанная грубой кожей, была стиснута между двумя поперечными брусками зеленоватого металла – теми, что служили мечу гардой и навершием.   Клинок нельзя было назвать красивым. Впрочем, он и не должен был быть таким. Он должен был убивать. Лезвие было покрыто щербинами, хорошо заметными даже в слабом, пляшущем свете свечи. Ингвар помнил, как оставил каждую из них. Ну, почти каждую. Возраст не щадит память точно так же, как и колени.
Гадкий Ворон поднял взгляд на жену. В ее глазах царила осень. Промозглая, дождливая и невероятно печальная. Слова, которые он готов был сказать еще мгновение назад, так и не были сказаны. Они намертво вцепились в глотку, свернув ее в тугой, колючий ком. Он просто смотрел на нее, и не мог отвести взгляд. Неясно, сколько времени прошло прежде, чем Аслейв едва заметно кивнула. Не Ингвару, нет – самой себе. И вновь Гадкий Ворон поразился ее храбрости. Только что она дала себе ответ на вопрос, который задавать было очень страшно. Еще недавно Ингвар так и не смог сделать того же. Без помощи Аслейв.
На ее лице появилась улыбка. Веселой ее нельзя было назвать, но все же она была исполнена теплоты.
- Увидимся на рассвете, мой милый Ворон. – произнесла она.
Аслейв ушла, оставив Ингвара наедине с не самыми приятными мыслями. Гадкий Ворон вовсе не хотел огорчать ее. Он хотел бы остаться. Хотел бы сказать жене, что он никуда не идет, и что старый меч так и останется лежать под полом, покрываясь пылью и ржавчиной, а не кровью. Но что-то не давало ему этого сделать. Что-то, чему он не мог найти простого объяснения. В самом деле, не мог же он считать достаточной причиной проклятую птицу в Бражном Зале? Как не мог он и объяснить того, что чувствовал там. Для воспоминаний все казалось слишком реальным. Для морока – слишком знакомым.
Гадкий Ворон мотнул головой. Слишком многое нужно было обдумать. Но после. Сначала стоило бы подготовить клинок. Его шероховатая рукоять вдруг напомнила о себе, сильнее вжавшись в ладонь Гадкого Ворона. Будто меч услышал его мысли. Повинуясь странному порыву, Ингвар почти ласково провел пальцем по кромке старого лезвия. Совсем тупой, даже кожа осталась целой. Недовольно хмыкнув, Ингвар направился за оселком. До рассвета было еще очень далеко. Достаточно времени, чтобы побыть наедине со старым другом.