СОЛДАТЫ - 68
«В Чехословакии жалкая слизь
К нашим ребятам ползла с кулаками.
Только ребята и под плевками
На провокации не поддались.
Враг удивленно ахал и охал,
Мол, не успели их разложить…
Эти ребята – наша эпоха,
Этим ребятам – в будущем жить!»
(Вл.Фирсов,
поэма «Восставший над громом»,
1968 г. )
ПЕРЕПУТЬЕ
Осенью собрался уезжать в Прибалтику, в Ригу – насовсем, к родным и любящим тетям, - прощай, березовая Россия! Мне без малого 18 лет, за плечами средняя школа и попытка стать студентом Калининского медицинского института, работа баянистом-общественником в одном из сельских очагов культуры Старицкого района и зрелое осознание главного: пора расставаться с детством и твердо вставать на ноги!
А что? Рига- город красивый, древний и вечно юный, с чистейшими дюнами и величавыми соснами вдоль балтийского побережья. Гостил там не раз у младшей из тетушек, бродил уютными мощеными улочками среди приветливых латышей и затейливых витрин на двух языках, слушал знаменитый орган в Домском соборе, загорал и купался в море на пляжах Вецмилгрависа и Юрмалы. Тогда как в гостях у старшей из теть, проживавшей на территории военной морской базы в Мангали, рокот прибоя на дамбе, ведущей к рижскому маяку, дополняли бравые песни матросов, марширующих на обед или ужин, а уют рижских кафе и улочек вполне компенсировали безбрежный морской простор с горячим песком на пляже и ежевечерние танцы в матросском клубе.
Почему бы именно отсюда и не начать свою новую взрослую жизнь? Тем более, и в Риге найдутся высшие медицинские учебные заведения.
Обговорил планы на предстоящую взрослую жизнь с родителями, получил их благословение, согласовал необходимые вопросы с рижскими родственниками. Дело за небольшим – собрал чемодан и в путь!
После окончания средней школы, помнится, взял справочник для поступающих в вузы и наугад написал десятка три писем с заявлениями о приеме в институты самого разного профиля – от обожаемого мною медицинского до горного, а также инженеров железнодорожного транспорта, литературного и кинемотографии.
Что самое удивительное – практически отовсюду пришли пухлые ответы с условиями приема и обучения, перечнем вступительных экзаменов и необходимых документов, наличием общежития и т.д. Абитуриенту в те 60-е годы прошлого века были, выходит, везде рады, выбирай - не хочу! Лишь местный почтальон с ног сбился – пачками письма мне носит. Да кинематографисты намекнули: вступительный конкурс 1000 человек на 1 место. Не опечатка ли? Поразмыслив, понял: быть актером, действительно, удел избранных. А выбор остановил все-таки на медицинском.
Но оказалось, судьба имела на меня свои планы: в конкурсе абитуриентов Калининского медицинского института не добрал нужного проходного балла, что и побудило искать новую жизнь в янтарной Прибалткие.
На вокзале в Старице, когда билет на Ржев, а с ним и путевка в Прибалтику, был уже в кармане, вспомнил о пустяке - не снялся с воинского учета в райвоенкомате!
Попросил попутчика приглядеть за чемоданом, а сам бегом через мост, к знакомому зданию с красной звездой на решетке кованых ворот.
Вбежал, запыхавшись, в один из кабинетов райвоенкомата:
- Товарищ майор, разрешите обратиться? Призывник Федулов! Уезжаю из района, поставьте в приписное свидетельство штамп о выбытии!
- Как, говоришь, фамилия? - переспросил майор, листая бумаги.
Вновь называю себя, место жительство в селе Рясня Старицкого района.
- Так вот, гражданин Федулов, никакого выбытия! - огорошил майор. - Повестка тебе отправлена: через три дня явиться на сборный пункт с вещами!
- С какими вещами, куда? – опешил я.
- В армию призываем, господин хороший, - усмехнулся майор. - А с какими вещами и куда явиться – в повестке все сказано!
- Какая армия? - растерялся я. – Меня в Риге тети родные ждут, билет на Ржев куплен…
- Никакой Риги! - посерьезнел майор, с ходу отметая мои доводы. – В армию его забирают, а он про каких-то теток… Через три дня ждем с вещами, - свободен!
Понуро возвращаюсь на автовокзал через волжский мост, пытаясь представить себя в новом качестве – почти солдатом: что скажу родителям, где организовать проводы, как встретит армия? На вокзале равнодушно сдаю ржевский билет и оформляю проезд на обратный рейс - к дому.
Так жизнь преподнесла очередной сюрприз, перевернув страницу моей биографии совсем не на ту строку, как рассчитывал. И таких непредсказуемых, без моего видимого участия, витков биографии будет немало. Но в этом еще предстоит убедиться.
Заметки на полях
На распутье стоишь
И на камень глядишь –
Три дороги ведут, три судьбы…
Должен сам выбирать, по которой шагать,
Чтоб не стыдно оставить следы!
* * *
На пути к дому совсем иначе, чем ранее, воспринимаешь проплывающие за окном автобуса пейзажи: не мне ли прощально машут вон те рябинки своими гроздьями, когда еще пройду таким березовым перелеском с корзиной, полной молодых и крепких подосиновиков, куда уводит очередная, не пройденная мною тропинка?
Автобус меж тем минует село Братково с его старинной церквушкой, в архитектуре которой и спаянных временем кирпичах притаились века, ждущие своего исследователя. А вот широкие посады Кузнецовки, где и сегодня можно найти фундаменты древних кузниц, в памяти которых жив огонь кузнечных мехов, перестук молотов по наковальням и неторопливый говорок путников, пережидавших устранение поломок своих дорожных возков.
Здесь проносились когда-то конники Батыя, шагали в пыли русские ратники, оставались на ночлег запоздавшие путники- купцы и ремесленники, служивый люд и нищие странники, припозднившиеся в пути крепостные и вольный люд – бородатые лесные разбойнички. Ночлег под крышей, ломоть подсоленного хлеба и ковш ледяной воды из колодца получал всякий - без разбора чинов и званий, без проверки путевых грамот. По этой дороге не раз проезжал в имение к своему другу помещику Вульфу Александр Пушкин. Придорожные деревеньки могли бы вспомнить многих известных в истории личностей, а уж безвестных – и счета нет! А сколько при этом передавалось новостей, бывальщин и слухов?
По рассказам отца - учителя, фронтовика и знатока местной истории, мастера на все руки, вечерами к ним в деревенский дом тоже собирались когда-то местные старички, проявляя своеобразие лишь им присущей формы мужского общения: не снимая головного убора, садились в прихожей непременно на пол, доставали кисеты и неторопливо закручивали самокрутки.
Мысленно вижу, как сизый табачный дым постепенно застилает прихожую, а над его пеленой там и тут островками всплывают лишь шапки беседующих. Но хорошо слышны их неторопливые, степенные голоса.
Говорят о многом – деревенских новостях, погоде и охоте, видах на урожай. Но особый интерес вызывают рассказы о необычном в их долгой и непростой жизни.
- Нет, брат, от судьбы не уйдешь! – неторопливо рассуждает один. – На войне, помню, сижу в блиндаже, вокруг тихо, бойцы спят. А я места не нахожу - так и давит, тянет наружу. Плюнул, вышел на воздух. Тут за спиной как ахнет! Оборачиваюсь, а блиндажа-то нет, воронка одна дымится…
- Меня вот тоже на расстрел водили, а я верю: жив буду! - наплывает другой голос. - Босиком, в одной рубахе ведут меня кустарничком в поле, к овражку. Немцы лопочут по своему, смеются, а я злюсь: «Врешь, - думаю, - гады! Поживу еще!». А тут от края поля – очередь. Конвоиры мои врассыпную, а я, как заяц, в кусты да к овражку. А там ребята из нашего взвода. «Видим, - говорят, - стрелять тебя повели, выручать надо! Вот и сыпанули из пулемета».
… Не из таких ли бывальщин, мгновений и впечатлений, переносимых во времени поколениями и подспудно дополняемых друг другом, собирается воедино, формируется твое восприятие мира и окружающей действительности, только твое, а не чье-либо, понимание малой родины?
* * *
- Рота, подъем! – эта команда, бесцеремонно вырывающая из сладкого сна, кажется самой жестокой в армии.
Казалось, только недавно закрыл глаза, рухнув на жесткую подушку, а уже начинается новое солдатское утро. Хотя, не совсем солдатское. Если точнее – курсантское. Меня с односельчанином и другом детства Николаем Гусевым - в один день призывались на службу из одной деревни, торжественные проводы тоже были совместными - определили курсантами в сержантскую школу местечка Печи, что под белорусским городком Борисовым, в «печенскую академию», как прозвали курсанты свою «учебку». Здесь за полгода предстоит не только пройти курс молодого бойца, принять присягу Родине, но и стать профессионалом - младшим командиром. Но до сержантских лычек еще много потов сойдет, хотя уже подсчитаны пуды обреченной на съедение каши и будущие километры ожидающих потребления макарон.
Но все эти мысли – в сторону! Главное - за считанные секунды натянуть солдатские галифе, сунуть в сапоги обернутые портянками ноги и дружно построиться на утреннюю зарядку. Кто не успел – тот опоздал: не только сам, но и вся рота - принцип «один за всех» здесь осуществляем на деле. Один замешкался - следует команда «кругом, марш!» и рота грохочет сапогами назад в казарму, к разобранным со сна кроватям.
Команда на построение вновь выносит курсантов на плац. Теперь уже без опоздавших.
- Равняйсь, смир-р-рно! Правое плечо вперед, бегом – марш!
Грохочут подковами кирзовые сапоги, отмеривая положенный километраж
утренней пробежки по расчищенной дорожке военного городка, что протянулась в танцующем свете фонарей от казармы к солдатскому клубу, потом, обогнув КПП, устремлялась к столовой и, минуя ее, вновь приводила к казарме. Хмурится небо над головой, осыпая разгоряченные спины колючим снежком, ветер качает фонари, разгоняя вдоль дорожки предрассветную мглу, молчаливо и величественно провожают громыхающую сапогами колонну старожилы- сосны, видевшие на своем веку не одно солдатское поколение.
Размеренно стучат сапоги, с шумом вырывается дыхание, а мысли уносят в прошлое, к дому, такому родному и далекому. Вот проводы в армию, многолюдье и многословье, тосты и напутствия, объятия и слезы. Потом дорога к станции в кузове колхозного грузовика, с новыми тостами и закуской в онемевших на легком морозце пальцах. Построение на приемном пункте в райвоенкомате, первая ночевка на нарах пересыльного пункта в ожидании «покупателей» из воинских частей. Подтянутые старшины выкликают фамилии, и парни уходят в новую жизнь. Меня и односельчанина Кольку определили в одну сержантскую школу. Его – в танкисты, меня – в мотострелки: так судьба привела нас в Белоруссию, в войсковую часть, расположенную в местечке Печи.
Пробежка окончена. Но не зарядка. Следует комплекс разминочных упражнений и рота выстраивается к перекладинам – подтягивания, подъем переворотом, отжимания. Наконец, обессиленные, маршируем в казарму.
Можно передохнуть – почистить обувь, умыться и покурить в туалете, заправить постели, тщательно выравнивая ладонями на застланных матрасах прямоугольные «кантики».
С нетерпением ожидаем главную радость наступившего дня – утренний завтрак. В меню салат из капусты, омлет, каша, чай. Почему сахара к чаю лишь два кусочка, а кружок масла на ломте хлеба так мал? Это главное лакомство дня и мы завидуем хлеборезам - они эту ценность для нас делят.
В обед накормят сытнее - первое из общего бачка по черпаку на брата, чашка гречневой или перловой каши с куском мяса (отварного сала), компот или кисель. И белого хлеба вволю. На ужин чаще селедка с пюре или вареная рыба с макаронами, свекольный или морковный салат, чай с сахаром и отмеренным кружком масла.
А вечером до взмокшей спины отрабатываем команду «Отбой!». Эту обязанность берет на себя старшина роты. Подав команду, он чиркает о коробок спичку и держит ее, горящую, над головой. Считается, что спичка горит 45 секунд (никто из нас, кстати, не удосужился проверить). За это скоротечное время нужно успеть сорвать с себя обмундирование, уложить его на тумбочку и затаиться в кровати, натянув до подбородка одеяло. Если кто-то из взвода замешкался и не выполнил названных действий за отведенное время, следует команда «Рота, подъем!» и вновь загорается спичка. После чего все процедуры следует повторить в обратной последовательности и замереть в солдатском строю. Учение продолжается до тех пор, пока вся рота не уложится в отведенные старшиной нормативы.
- Услышу скрип коек - подниму всю роту! – объявляет, наконец, старшина, выключая в казарме свет. Теперь можно расслабиться, уйти мыслями в прошлое.
Вот сажаем с отцом картофель на приусадебном участке – лошадь привычно ступает по краю вспаханной борозды, а вот плуг вихляет в моих руках, не вдруг признает земледельца. Нагреваются в ладонях отполированные десятилетиями применения рукоятки плуга, липнет к вспотевшей спине рубашка, но борозда, кажется, идет ровнее. А в глаза отца – искорки одобрения. Потом купаемся, снимая усталость, в старинном пруду – глинистое дно уходит из-под ног, окатывая глубинным холодком, на мелководье раздвигаю руками желтые кувшинки. Здесь заметно теплее и вода парным молоком обволакивают тело. Отец тем временем подтягивает к берегу за потайную бечеву заброшенный с вечера в глубину плетеный норот, в корме которого, наполняя восторгом рыбацкую душу, упруго бьются темные, с золотым переливом, караси.
А разве не чудо – ловля щук в траве на лесной полянке? Ранней весной деревенская речушка - перешагнуть можно - наливалась мощью, гнала под мостом мусор, ворочала на перекатах камешки, вбирая с лесных полянок подтаявшие снега. В половодье на эти полянки и заходили из речки щуки – на радость нам, детворе. Не снимая обуви, до колен забирались в воду и бродили там, старательно взбалтывая травянистое дно ногами. Из мутной воды – там и тут - высовывались, лишенные кислорода, остроносые щучьи пасти. Теперь главное не зевать, и мы отважно голыми руками выхватываем из воды задремавшую рыбу, с воплями и смехом тащим ее к берегу.
…В преддверии сна душа уносит солдата в прошлое, раскрывая окошко свету и радости в суровых и насыщенных буднях, жестко регламентированных армейским Уставом.
При этом в учебном подразделении буква строевого Устава главенствует над остальными армейскими правилами.
Бегом, печатая три последних шага строевым, подходишь к сержанту:
- Товарищ сержант, разрешите обратиться?
- Обращайтесь!
- Разрешите отлучиться в туалет?
Сержант смотрит на часы и дает разрешение на три минуты.
Запыхаясь, возвращаешься из туалета, вновь рубишь последние три шага строевым и торжественно, как на строевом смотре, докладываешь:
- Товарищ сержант, курсант Федулов из туалета прибыл!
Сержант вновь смотрит на часы и не дай Бог просрочить минуту, тем более две: наряд вне очереди для вечерней уборки казармы курсанту обеспечен!
Но есть для нас и миг наслаждений - солдатское кафе «Плиска», где, при случае, когда есть деньги, можно выпить лимонад с булкой, взять конфет или печенья. И еще - посылка из дома, за которой выводят из городка на местную почту, а потом, после проверки содержимого ящика сержантами, можно вынести из каптерки продукты на общее пользование всего взвода.
Письмо или посылка – долгожданная весточка из милого прошлого в наше армейское сегодня. Не близок их путь, но дружеским приветом согревают они солдатскую душу в первые месяцы службы, приоткрывая оконце в иной, такой далекий, но всегда близкий мир - к родным березам, с незапамятных времен замершим на пригорке, с которого открывались окаем дальнего леса, небесный простор и привольно плывущие облака. До самого леска просматривалась от тех берез зацепившаяся за село дорога, которая то скрывалась в оврагах, то выгибалась по пригоркам, утончаясь к горизонту.
Даже ее, дорогу, съедало пространство, вытягивало в ниточку, грозившую оборваться. Но ниточка та была крепкой. Исстари тянулась она в неведомые края, уводя за собой многих односельчан. Одних на заработки, других в поисках лучшей доли. Но чаще уводила туда, где гремели бои, лилась кровь. А потому не всегда возвращала. Эта дорога увела и меня в сегодняшние армейские дали.
* * *
Из армейского
дневника
11.12.1967 г.
Первые строевые занятия, марш-броски, стрельбы, первый наряд на кухню. Мы, шестеро из одного отделения, направлены в зал столовой. Переоделись в рабочее «хэ-бэ»: синие бриджи и гимнастерки – старенькие, застиранные, без единой пуговицы.
Курсанта Банникова, толстого и неповоротливого, сержант отрядил в сушилку для посуды, где с него, как выяснилось позже, семь потов сошло.
Курсанты Неронов и
Ковель, облаченные в белые халаты, стоят «хлеборезами» - на раздаче сахара и масла. Выпрашиваем у них по кусочку сахара и дольке белого хлеба – из общей кучи незаметно… Я с курсантом
Подлесным разливаю кисель, курсант
Ларьков выравнивает на столах посуду. Таскаем за горячие ручки пятидесятилитровый бачок, разливая драгоценную жидкость по солдатским кружкам. Иногда, обжигаясь, украдкой глотнешь из черпака – самостийная кухонная привилегия и тихая солдатская радость!
Посуда расставлена на столах и Ларьков мечтательно вздыхает:
- Ах, ребята, как летит время! Скоро всего полтора года служить останется…
Его перебивает заглянувший в столовую курсант нашего взвода Пищиков:
- Ну что, братцы, уже наряды схватили? А я - нет, Пищиков верой и правдой Родине служит!
…В тот же день, вечером, он вне очереди драил казарму шваброй.
* * *
Рота готовилась к построению на ужин, когда меня вызвал старшина и поставил задачу: срочно бежать посыльным к командиру роты, его вызывает комбат!
- Есть! – повернулся через левое плечо, набросил шинель, противогаз и выбежал из казармы.
Стоял морозный декабрьский вечер. Густой иней курчавил могучие сосны, скрипели под сапогами россыпи сухого снега. Отовсюду слышались бодрые песни, ритмичный строевой шаг - роты шли на ужин.
А я, предъявив на проходной пропуск, впервые оказался за территорией полка. Бегом- с горы в гору, заиндевел отворот шинели, сумка противогаза прыгает на животе. На ходу, чуть приостанавливаясь, козыряю встречным офицерам. Наконец, засверкали огоньки военного городка. Люди спешат в кино, просто гуляют. А я, солдат, бегу, запыхавшись, мимо магазинов и витрин, мимо домов с освещенными окнами, где неторопливо течет совсем иная - мирная жизнь.
Вот и офицерская гостиница. Взлетаю на второй этаж, поправляю ремень, противогаз, шапку. Стучу.
За дверью слышны голоса «Войдите!». Уютно обставленный номер, майор и еще двое в штатском мирно беседуют за столом.
- Товарищ майор, разрешите обратиться? – подношу руку к виску и щелкаю каблуками.
- Да, пожалуйста!
- Товарищ майор, вас срочно вызывает командир батальона!
- -А что, тревога?
- Не могу знать!
- Хорошо, сейчас буду!
- Разрешите идти?
- Идите!
- Есть! – повернувшись, выскальзываю в коридор.
И снова скрипит под ногами снег… А рота уже отужинала, уже в постелях. Тогда как я, голодный и взмокший, только подхожу к казарме.
Вот и спальное помещение. Сдаю противогаз, вешаю шинель, снимаю взмокшую гимнастерку.
«Эх, поесть бы! - не отпускает мысль. - А ребята поужинали, уже спят, счастливчики!».
Случайно открываю тумбочку, а там… мой ужин! Приятно екнуло сердце: «Ай да ребята! Вот молодцы – не забыли про товарища, ужин даже сюда принесли!».
Тепло и легко стало на душе - из таких мелочей складывается солдатское братство.
* * *
Белую простыню зимнего поля обрамляет гряда черного леса. По полю
движутся неуклюжие фигурки- то рассыплются цепью, то залягут, то вновь поднимаются в атаку. Ветер доносит прерывистое «Ура-а!».
Хорошо наблюдать за учениями, лежа на верхушке сопки в замаскированном окопе. Мускулы приятно расслаблены, в оцеплении одна забота – не занесло бы на учебное поле посторонних.
Но вспомни, солдат, вспомни, как сам был на месте этих фигурок. Как бежал по рыхлому снегу, утопая в нем до колен, как, задыхаясь, хрипел «Ура-а!», как падал, зарываясь в снег, строчил из автомата!
Как только наши отцы воевали в подобных условиях? Поймешь их участь, когда сам чуток понюхаешь пороху!
Над головой неслышно плывут облака - белоснежные, высокие и чистые. Розовое облако, похожее на мягкое одеяло, потеряло меж тем угол и на глазах превращается в лошадь, потом во всадника.
Захотелось стать тем всадником на беспечном облаке и скакать, плыть в неохватной голубизне, любоваться с высот заснеженными лесами, просторами полей и приветливыми дымками деревень, желтыми всполохами городов и небрежно брошенными поясами рек.
Потом распознать свое село, опуститься в ближайшую к дому низинку и, махнув на прощание облаку-лошади, шагнуть к знакомым до боли крышам. И чтобы ни учений, ни иных забот на душе- только радость парящего как во сне полета и предчувствие теперь уже скорых, желанных встреч!
…Вечером схватил первый «рябчик» - сдавая оружие в пирамиду, не поставил автомат на предохранитель. Пришлось около часа скрести снег на дорожках у казармы.
* * *
Из армейского
дневника
17.12.67 г.
Сегодня принял присягу. Было торжественно – протяжные команды, дробь
барабанов, поют фанфары. Волнуемся - не забыть бы заученные накануне слова, очередность отлаженного ритуала. Но потом успокоился – не я первый, все принимают присягу, все служат. Из строя вышел четко, автомат держал правильно, чеканные слова клятвы произнес громко и с достоинством:
- Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооруженных Сил, принимаю присягу и торжественно клянусь…
Преклонив колени, поцеловал уголок знамени части. Отныне я советский солдат со всеми его правами, а еще больше – обязанностями и главным правом не щадить своей жизни для защиты Отечества. До сих пор остаются в душе святые слова, завершающие солдатскую клятву: если же я нарушу эту торжественную присягу, то пусть меня постигнет кара закона и презрение товарищей!
* * *
Заметки на полях:
Первая армейская баня: в одну дверь входим мальчишками, одетыми в солдатское рванье, полученное на пересыльном пункте от старослужащих взамен своих «цивильных» пиджаков («Зачем вам «гражданка»,- убеждали они, - не пересылать же шмотье домой! А здесь все получите». Лично я таким образом появился в части в укороченной до колен, прожженной во многих местах шинели), а в другую дверь выходим уже солдатами, сдержанно переговариваясь и не совсем узнавая друг друга. Одергиваем новенькое, не обмятое и необжитое, непривычное еще обмундирование.
Так начинается солдатская жизнь, заведенная уставным механизмом с двухгодовой пружиной.
* * *
Курсант Баблумян, вернувшись из увольнения:
- В городе хорошо - людей разноцветных посмотришь. А здесь все одинаковые - зеленые…
* * *
Идет скучная политинформация о международном положении. Некоторые из нас, склонив отяжелевшие головы, откровенно дремлют.
Командир произносит тихо:
- Кто спит, - и затем громко: - Встать!
Те, кто задремал и не слышал первых слов команды, под общий смех рванулись вставать.
* * *
Сержант:
- Автомат Калашникова вы должны знать, как каждый воин СССР. А вот пулемет Калашникова – это ваш хлеб.
Курсант Банников:
- Автомат- это черный хлеб, а пулемет – белый?
Из армейского
дневника
19.12.67 г.
Пришли с учений по тактике - намокшие и усталые. Бегали развернутой цепью с криком « Ура-а-а!» по глубоким сугробам. Около часа долбили, лежа на боку, твердую как кость землю, окапываясь для стрельбы лежа, натерли щеки холодной резиной противогаза. Новая команда и, зарываясь лицом в снег, ползем веред. Полы шинели распластаны по снегу, автомат на локте, все внимание - к окопам «противника». Затем, короткими перебежками - в проход по «минному полю». С криком «Ура-а!» ворвались в траншеи передовой линии.
Все так же, как и несколько дней назад, резал лицо колючий ветер, проваливался под ногами рыхлый снег, но сердце уже не выпрыгивало из груди, спазм не сдавливал горло. Быть может, снег сегодня менее глубок, чем в прошлые дни. Или начинает приходить боевая сноровка?
Дома сменил бы одежду и, намазав хлеб маслом, с ногами уселся в мягкое кресло читать в тепле интересную книгу.
Здесь же, едва успев снять намокшие шинели, строимся на физо. Бежим километровый кросс, преодолеваем полосу препятствий.
- Ну, ребята, еще полчаса как следует поработаем - и на обед! - подбадривает сержант Бояринцев. - А в армии как кисель выпил, так, считай, день прошел…
Смотрю на ребятсвоего взвода: все
заснеженные, заиндевелые как новогодние деды Морозы.
* * *
Дома в эти последние дни декабря направлялись бы с отцом в лес, за новогодней елкой. Утопая на лыжах в рыхлом снегу, долго выбирали бы претендентку, оглядывая одну заснеженную ель за другой. Наконец, нужная найдена. Отец снимает лыжи и, обойдя несколько раз вокруг дерева, ударяет по звонкому стволу обушком топора. Нас осыпает серебристый вихорь снежинок, а выбранная ель стройно распрямляется, демонстрируя природную грацию. И вот, лыжня в лыжню, несем лесную красавицу к дому. Оставляем елку в комнате возле двери и блаженно отдыхаем. К вечеру ель обсохла, посвежела, пропитала комнату смоляным духом, словно очнулась от зимней спячки. Тогда достаем с чердака новогодние игрушки – всегда волнующие и словно впервые увиденные, мать приносит конфеты в ярких обертках, печенье. Всей семьей весело и дружно украшаем лесную гостью.
Наконец, в комнате прибрано, все развешано, ель празднично сверкает. Потом свет гаснет, а елка вспыхивает разноцветными огнями!
Всей семьей собираемся за праздничный стол у новогодней елки, ждем боя курантов. При этом не смолкают шутки, веселые разговоры, звучат жизнерадостные тосты.
Обряд торжественной встречи Нового года и совместного украшения елки, был в семье, сколько помню, всегда. Отец, кроме того, загодя готовил для детей новогодние маскарадные костюмы – русского витязя и феи, потом, следуя веяниям времени - робота, кукурузного початка.
А нам с младшей сестренкой в глубоком детстве непременно хотелось знать - о чем, когда никого нет дома, беседуют развешенные на елке новогодние игрушки?
Мы затихали в соседней комнате, а потом, приоткрыв дверь, осторожно наблюдали за елочными игрушками: как ведут себя, если нас нет рядом, серебристые рыбки и зайчики, Дед Мороз и Снегурочка? Потом клялись друг другу, что ясно видели, как бумажная бабочка порхала с ветки на ветку, играя в пятнашки с белочкой, как перемигивались огоньками разноцветные бусы, а рубиновая звезда на макушке ели вспыхивал то красным, то оранжевым светом. При этом Дед Мороз явно шептал что-то таинственное своей Снегурочке.
Здесь тоже близится новогодний праздник- армейский…Каким он будет?
Из армейского
дневника
28.12.67 г.
Окончился очередной час занятий - построение. Лейтенант командует мне, курсантам Неронову и Маврину выйти из строя.
- Взвод, равняйсь! Смирно!
В голове тревожная мысль - чем опять провинились? Перед строем обычно объявляют наряды вне очереди…
Строй замер, а лейтенант продолжает:
- За отличные успехи в боевой подготовке курсантам Неронов , Федулову и Маврину объявляю благодарность!
- Служим Советскому Союзу!
А вечером, на комсомольском собрании батальона, меня избирают в президиум. Сижу между двумя майорами за красным бархатом стола, с волнением смотрю в зал на товарищей.
Как оказалось, на батальонных состязаниях по гимнастике я занял первое место: общее количество зачетных подтягиваний у меня выше всех - 41 (17 на турнике и 24 на брусьях).
* * *
В казарме стоит новогодняя елка. Ребята приложили все усилия, чтобы хоть как-то приблизить армейскую обстановку к дорогой сердцу домашней: над потолком казармы застыли флажки, снежинки. На стенах – красочные новогодние плакаты, нарисованные местными умельцами. Из репродуктора льется новогодняя музыка.
Но грустят солдаты: как там дома? Кажется, ты всеми забыт в эти предновогодни дни.
- А у нас сейчас, наверное, столы накрывают, - слышны завистливые вздохи.
- С Наташкой танцевал бы, а на нас сыплется конфетти, шипит в бокалах шампанское, - мечтает Морозик. Он в нижней рубашке. Китель снят – подшивает чистый подворотничок.
Все верно: дома сейчас наверняка танцы, на которых пока не хватает парней.
Из армейского
дневника
31.12.67 г.
Как прошел он, последний день уходящего года?
Воскресенье, 31 декабря, подъем позже- 8.00. Взвод привычно рванулся с кроватей. Хватаю с табурета аккуратно сложенные с вечера брюки и китель, торопливо наматываю портянки.
Построение, туалет, завтрак и выход на плац: в честь праздника объявлен полковой смотр.
Печатаем шаг колонной по шесть, с высоты трибуны офицеры придирчиво созерцают солдатские колонны.
Иду правофланговым, печатаю, как и весь взвод, шаг, голова застыла направо, «пожираю» глазами начальство.
Слышим, как майор на трибуне замечает: «А, это пулеметчики? Молодцы!».
Еще выше парадный шаг, тверже ставишь ногу.
- Запевай!
Взвилась песня, поднятая молодыми голосами. Рота рубит строевым: «Раз! Два! Раз! Два!».
Запевалы звонко выводят первый куплет, а рота дружно подхватывает:
« Бежит в испуге орда злодейская…!».
Мечется по плацу, шарахаясь от стен казармы, стоголосое эхо.
Хорошо шли ребята, дружно звенела песня. Но… всего лишь шестое место в полку. Слишком переусердствовали.
* * *
Не успели отдохнуть после смотра, как объявлен лыжный кросс на 10 километров - сдаем зачет на второй разряд военно-спортивного комплекса (ВСК). Дистанция несколько пугает – дома на такое расстояние не ходил на время.
У старта получаю лыжи, подгоняю крепления, сбросил шинель – погода благоприятствует: небо над головой чистое, не шелохнется заснеженная сосновая крона, зимнее солнце рождает синие тени.
Встаю в ряд с друзьями – наша очередь, для нас команда «Вперед - марш!».
Все дружно рванули со старта, радуясь приливу неизрасходованных сил.
Оказываюсь в головной части взвода, наращиваю темп.
Свободно скользят лыжи, ветер плещет в лицо – красота!
Но что это? Эх, не везет! С левой ноги сорвалась лыжа.
Схожу с лыжни, прилаживаю, чертыхаясь, крепление. Вижу, как мелькают мимо меня ребята нашего взвода. А вот и первые из следующей колонны.
Может, сойти с дистанции? Давно скрылся в лесу наш взвод, ускользают драгоценные секунды! Вспоминаю отца, написавшего во всю стену дома картину Шишкина «Утро в сосновом лесу» (мы шутливо переиначили ее как «Медведи на лесозаготовках»). Отец долго всматривался в гигантское полотно, а потом решительно замазал его краской: «Нет, слишком много розового - нужно все переделать!». И переписал картину заново!
«А ты что раскис!» - словно слышу его укоризненный голос и, озлобясь на себя, выдыхаю:
- Ну, нет! Еще посмотрим, чья возьмет!
Вновь убегает из-под ног лыжня. Еще быстрее плещет в лицо ветер.
Вот и заснеженные сосны, меж которых петляет лыжня. Все быстрее работаю палками: где же вы, утерянные секунды?
Лавируя меж кустов, слетаю с горки. Впереди, в сотне метров, спины ребят нашего взвода. Наращиваю темп – впереди один лишь Неронов. Иду с ним в паре, лыжня в лыжню, сердце выпрыгивает из кителя.
Размеренный темп успокаивает, плавно скольжу под уклон, давая отдых мышцам.
На повороте в сосняке поднимается пленка дыма – костер. А возле него – регулировщик. Взмахом руки указывает нужное направление.
- Сколько еще до финиша?
- Э, парень! До финиша половина пути…
И опять убегает из-под ног лыжня, маячит впереди спина товарища. Дыхание стало ровнее, иду без особого напряжения. Странно. На школьных кроссах, помню, задыхался уже на пятикилометровой трассе. Здесь же уверенно набираю темп.
- До финиша три километра! – прокричал очередной регулировщик у костра.
Скольжу по кромке леса, ныряю под заснеженные еловые лапы. Искрится снег, словно по инерции работают палки, ровными порциями льется в легкие сосновый воздух – красота!
И тут опять завихляла на ноге лыжа, слетело крепление.
Схожу с лыжни, лихорадочно ликвидирую неисправность и с обидой слежу за проскальзывающими мимо лыжниками. Опять убегают драгоценные секунды!
А финиш уже виден - там суетятся темные фигурки.
Со злостью рванул крепление, поправил на взмокшем лбу краснозвездную ушанку, энергично оттолкнулся палками.
Крутой спуск, свистит в ушах ветер, мелькают выглядывающие из снега кусты. Искрится под лыжами снег, приближаются спины товарищей.
- Лыжню! - хриплю очередному попутчику.
На финиш пришел третьим из взвода, почти не чувствуя усталости.
* * *
А вечером в казарме был праздничный ужин - мы «скинулись», кто что мог, и сбегали в солдатское кафе «Плиска». В комнате отдыха все наши ребята – весь взвод во главе с двумя сержантами. На столах разложены деликатесы - печенье, конфеты, творожные сырки, масло.
Я беру принесенный кем-то баян, а курсант Баблумян – бубен. Становится веселее. Мы играем, поем, пробуем плясать «твист». В двери появляются любопытные лица.
А мы подняли солдатские фляги, в которых налит горячий чай.
Володя Банников произносит тост:
- Поднимем бокалы с шипящим «бургундским» за новый, 1968-й год! – и опасливо напоминает: - Братцы, осторожнее чокайтесь, хрусталь бокалов хрупок! Пусть будет мир, счастья вам!
Степенно чокаемся фляжками, заедая чаек печеньем с маслом.
Потом в казарме смотрим телевизор, а в 23.40 построение полка.
На платцу ночную тьму подсвечивают огни фонарей, в небе стынут холодные звезды, щеки покусывает морозец. По стойке «Смирно!» полк слушал новогоднее поздравление советского правительства, трижды грянуло бодрое «Ура-а!» и мы разошлись по казармам, где долгожданная команда «Отбой!» завершила этот насыщенный день и 1967-й год в целом.
Из армейского
дневника
04.01.68 г.
В детстве боялся темноты, не мог ночью выйти один на улицу.
- Как ты в армию пойдешь, - укоряли родные. - Придется брать с собой мать или бабушку!
И вот я солдат, заступаю в свой первый караул. Мой пост как часового – склад ГСМ.
На автомате штык-нож, в магазине боевые патроны.
Осматриваю пост. Это огороженные двумя рядами «колючки» несколько складов, на обход которых отводится полчаса.
Покачиваются на ветру фонари, перемещая по снегу желтые пятна бликов, вокруг которых еще плотнее сгущается тьма. Вьется между рядами проволоки натоптанная в снегу тропа, по которой сегодня патрулирую я. Тишина. Темнота. Морозец.
«Дома ребята, наверное, в кино ушли или на танцы. Или спят уже.
А я - на посту!»- текут неторопливые мысли.
Синеют в полумраке запорошенные снегом цистерны, насупились низкими крышами хмурые склады с настороженными проемами зарешеченных окон. Внимательно всматриваюсь в темноту.
То шагая сзади, то обгоняя, шествует со мной, разделяя одиночество, моя тень. На ней такая же ушанка, на груди автомат с примкнутым штыком. Она поджидает меня у фонарей и покидает, когда прохожу неосвещенное пространство. Медленно тянется время, все спокойно.
Но вот что-то зашелестело в дальнем углу складов. Потом смолкло. Снова зашелестело…
Сердце екнуло, крепче сжал в руках автомат. Медленно, шаг за шагом, приближаюсь к месту подозрительного шума. Качаются на ветру фонари, замерли в небе звезды. Часы на руке отстукивают напряженные секунды.
«Фу! - облегченно вздыхаю. - Скрипит, оказывается, незапертая калитка».
Но за проволокой, и верно, промелькнули тени.
- Стой! Кто идет? - выдыхаю осипшим вдруг голосом, вскидывая автомат.
- Разводящей со сменой! – успокаивает желанный отзыв и дальше действую по уставу:
- Разводящий ко мне, остальные – на месте!
Вижу разводящего сержанта и понимаю, что мои два часа истекли..
Меня сменяет на посту курсант Баблумян, вместе с которым еще раз осматриваем склады, проверяем навесные замки. Все на месте.
- Курсант Федулов пост сдал! - докладываю сержанту.
- Курсант Баблумян пост принял!
Над лесом в розовой дымке встает солнце. Все спокойно. Теперь можно и в «караулку»: два часа сна, два - бодрствующая смена, затем снова на пост. Таков суточный режим в карауле.
Для души
и под гитару
Незаметно растаял день,
В небе пары влюбленных звезд-
Часового незримая тень
Мерно мерит шагами пост.
Пусть в атаку идет мороз,
Или ветер смеется злей –
С парня в каске все тот же спрос-
Он в ответе за сон людей!
Ну, а где-то его друзья
В это время спиртное пьют
И , быть может, совсем не зря
Дурачком его назовут!
Ты гони эти мысли прочь,
Не давай им идти в обход-
Посмотри ка - солнце встает,
Это ты охранял восход!
-Стой, кто идет?
* * *
На занятиях в спортзале, мы, не расслышав команды сержанта Бояринцева, продолжали толпиться вокруг Неронова, разбиравшего свежую почту. Письма из дома для солдата дело святое, а потому с нетерпением встречаем каждый приход взводного почтальона.
Сержант меж тем вспылил (такое с ним иногда бывает), приказал всем одеться и построиться на улице. Мы неохотно выполняем команду.
- Не захотели заниматься в спортзале - будем сдавать кросс на улице! - отрывисто бросает сержант и гневно уточняет: - До обеда три часа вокруг казарм бегом - марш!
Взвод, не сговариваясь, лениво засеменил на первый круг, едва переставляя ноги. Солдатское самолюбие было задето. «Ах, так! - думал каждый. - Власть свою показать захотел? Ну, посмотрим, кто сильнее. Мы тоже люди…».
Делаем вид, что бежим, хотя нашу скорость можно превысить, маршируя шагом.
- Шире шаг! - командует сержант. - Шире шаг, я вам приказываю!
Но скорость нашего так называемого бега не возрастает.
Другие солдаты, проходя мимо, с удивлением оглядываются на едва переставляющий ноги взвод.
Бояринцев раскраснелся.
- Направляющие, шире шаг! - приказывает он.
Мы все, словно сговорившись, продолжаем бег в прежнем темпе.
- Взвод, стой! – вновь командует сержант. Мы встали.
- Направляющие, выйти из строя! Взвод, смирно! За невыполнение приказа курсантам Гусарову, Пищикову, Ларькову объявляю по два наряда на работу вне очереди! – прикладывает Бояринцев руку к головному убору.
- Есть два наряда вне очереди! - повторяют направляющие.
Мы замерли, потупив взгляды, - не можем помочь товарищам!
- Взвод, бегом! – продолжает командовать Бояринцев.
Мы умышленно идем шагом.
- Взвод, бегом! - разъярился не на шутку сержант.
Мы вновь идем шагом.
- Знаешь что, - признался потом Подлесный, который стоит в строю впереди меня, - слежу я за тобой, Володь, и думаю: «Если сейчас он подчинится команде и побежит, то я ему локтем врежу! Скажу, что поскользнулся». Но ты молодец, семенишь сзади. Я – шагом, и ты шагом. Я стою - и ты встал.
Потом в бытовой комнате состоялось комсомольское собрание. Кипятился и
возмущался наш ротный- капитан Малышкевич. Сержант Бояринцев угрюмо молчал. Нам было жаль его, одного из самых приветливых и уважаемых нами сержантов учебной роты. Что на него в то время нашло?
За наш взбунтовавшийся взвод ответ держали курсанты Подлесный, Банников, Расоха.
Высказался и я:
- Как можно, товарищ сержант, гонять нас три часа до обеда? Мы не лошади, а все-таки люди. Не на первом, так на четвертом круге взбунтовались бы, не выдержали. Нужно быть человечнее.
- Вы прежде всего солдат, а потом уже человек !- кипятится Малышкевич.
- Даже так? – вступает в дискуссию курсант Банников. - А нас учили, что
советский солдат прежде всего человек, а только потом солдат! У вас же, вижу, товарищ капитан, иная точка зрения? Даже в годы войны советский солдат был прежде всего человеком с большой буквы, и только потом- солдатом. Угрозами нас не воспитаешь, нас нужно убедить, заслужить авторитет.
За время спора мы не раз закусывали губы, чтобы не улыбнуться в ходе тонких дипломатичных намеков нашего Володи Банникова. Мы хорошо понимали, что были не правы в принципе. Но отступать не хотелось, а потому горячо отстаивали свою позицию.
После дискуссии на собрании серьезных последствий для взвода, на удивление, не последовало.
* * *
Из армейского
дневника
18.01.68 г.
Ясна январская ночь: скрипит под солдатскими сапогами
зеленоватый снег, заиндевели деревья - все залито призрачным лунным светом.
Строевым шагом повзводно идем на ужин. Крошится под сапогом снег, легко вдыхаешь щекочущий морозный воздух, ярко горят в застывшем небе холодные звезды. Легко льется взводная песня, которую начинает запевала:
- Курносый парень с автоматом…
«Раз! Два! Раз! Два!» -четко печатает шаг наш взвод.
И в этой слаженной поступи - армейское единство, чувство локтя, спаянность дисциплиной.
Угадываем, что в ближайшие дни предвидится «тревога!»: старшина не зря каждый вечер перед отбоем зачитывает боевой расчет, давно уже лежат за вешалкой в казарме заправленные нехитрым солдатским имуществом вещевые мешки, начищены оружие и саперные лопатки. Возле столовой с неделю стоит полевая кухня.
Сегодня наш взвод был уборщиком территории- с 6.30 до 9.00 утра сгребали с дорожек массу выпавшего за ночь снега.
Курсант Баблумян, как участник полкового хора, от утренней уборки снега освобожден: его голос- полковое достояние.
-Просыпаюсь, - рассказывает он, - слышу, старшина командует подъем. Сорвался с постели, а взвода нет! Одни кровати пустые. Не знаю, братцы, что и делать…Лишь потом вспомнил, что от наряда освобожден. Выхожу, а вы вот где.
И он сладко затягивается сигаретой. Мы закончили сгребать мокрый снег, отдыхаем.
- А я мечтаю, - опирается на лопату курсант Морозик, - после «учебки» попасть в войска сопровождения: сегодня морозы, а завтра - море, виноград и груши! Свет посмотришь.
- У нас в Армении сейчас тепло, а здесь морозы под 30, - продолжает тему Баблумян. – Я такого раньше не видел. Помню, брат, когда служил, фото прислал. Он был по грудь в снегу. Морозы там, где он служил, были под 20 градусов. Так мать и отец целый день думали, как трудно ему там служить. Теперь вот и моя очередь…
* * *
Под утро в полку объявлена тревога. Отбросив сон, быстро строимся, разбираем оружие, выходим в темноту морозного рассвета. Колонна за колонной, обгоняемые мчащимися в снежном вихре танками и боевыми машинами пехоты, шествуем мимо спящих деревень, где лишь местами одиноко приоткрыты глаза освещенных окон.
И все же возле плетней, разбуженные гулом моторов, стоят, скорбно провожая нас взглядом, одинокие женщины. Не так ли когда-то провожали они в грохот и ад фронтовых дорог своих сынов?
Мерно шагает взвод, а мысли опять уводят в прошлое, к далекому сейчас дому. Вот прогулка с ружьем за плечами по осеннему лесу, полному ярких красок и неожиданных впечатлений. Рядом шагает отец – надежный и верный старший товарищ, внимательный и чуткий, не навязывающий свое поведение или точку зрения.
А дома поджидает, дыша паром, пузатый самовар…
Разлука с родными с особой силой высвечивает их значимость в моей жизни. Мама, учитель истории по образованию, старалась привить нам уважение к истории родной земли, родного края, воспитывая в нас достойных людей. Как ты сейчас там без меня, милая, единственная и самая красивая на свете? Вновь допоздна сидишь над книжками и диаграммами – а мысли, конечно, обо мне. Рядом с тобой отец - добрый, сердечный, но при случае строгий, не терпящий лености души и тела, фразерства, молодецкого хвастовства. Бабушка – неутомимая труженица, знаток народных песен и сказок, которых непременно ждал от нее внук «на сон грядущий». А она, рассказывая про царевича и серого волка, вдруг невнятно шепчет: «Смородина на кусту красная, так гроздьями и висит!».
- Бабушка, не спи! – тут же перебиваю ее.
- Да Бог с тобой, разве я сплю? – спохватывается, просыпаясь, она и ведет сказку дальше по привычной для меня, давно проторенной колее.
Родные и близкие мне люди, так хочется к вам…
- Курсант Федулов, не спать! - возвращает к действительности сержант и объявляет взводу привал.
Где остальные роты батальона, как выясняется, сержант не знает. Но вот, разрывая ночь огнями фар, мчит по кустам бронетранспортер, возле нас останавливается. Из люка выглядывает комбат и уточняет:
- Это второй взвод третьей роты? Всем в пункт сосредоточения за деревню Новокузовку!
- Как Новокузовку? – переспрашивает сержант Бояринцев. – До нее тридцать верст!
Но приказ есть приказ, а командирский бронетранспортер уже скрылся в ночном лесу. Наш взвод, пропуская спешащую на пункт сбора боевую технику, движется лесом к указанному пункту.
Ноги наливаются тяжестью, сбиваются намокшие в дороге портянки. То и дело слышны команды:
- Принять вправо, пропустить технику!
Мчат мимо БМП, ревут танки, тянутся за машинами, подпрыгивая на ухабах, зеленые полевые кухни. Устало передвигаем натертые ноги, а в голове лишь одна мысль: когда же дойдем?
Наконец, объявляют привал. Тут же падаем в снег, расслабляя уставшее тело. Но в снегу лежать нельзя и нас поднимают:
- Всем встать, не ложиться в снег!
До чего же трудно отрываться от ласковой снежной постели…Пройдено всего ничего, а сил уже нет, ждем новой команды - вдруг последует «Отбой»?
Так и есть – из леса показалась, судя по высокой антенне над бортами, штабная машина. Поступает приказ – следовать обратно.
Месим снег в обратную сторону, вспоминая армейскую мудрость: «Не спеши - будет команда отставить!».
Вновь маячат впереди спины товарищей, а мы топчем снежную кашу, едва одолевая нарастающую усталость.
Наконец, потянуло дымком: на полянке нас поджидает разогретая полевая кухня. Запоздалый завтрак в лесу. Без сил, бренча котелками и флягами, разбредаемся по лесной опушке. Мгновенно уничтожена каша, выпит чай, подобраны с отворотов шинелей хлебные крошки.
Потом запылал, благодаря смазке из масленок, приготовленный для костра хворост. Рассаживаемся вокруг, отогревая у огня намокшие ноги. Начинаются разговоры, вспыхивают шутки. Взвод на глазах оживает, превращаясь из механической шагающей машины в отдельных живых людей. Появляется уверенность в своих силах - не последние эти учения, выдюжим!
Отдохнули, подкрепились, убрали за голенища сапога походные ложки - и снова в дорогу.
А за леском поле сплошь изрыто гусеницами танков. Вот и они сами– громыхающие чудища, в смеси грязи и снега бороздящие дальние окопы. Гулко бьют танковые пушки, к мишеням устремляются разноцветные автоматные трассы. То ближе, то дальше взметают снег взрывпакеты.
В морозном небе вспыхивает зеленая ракета – сигнал к танковой атаке. К атаке на наш взвод, занявший оборону на полигоне.
В облаке снежной пыли ближайший танк наползает на траншеи. Вижу, как присел на дно окопа, прячась от танка, курсант Баблумян. Вот бросает гранату курсант Банников. Теперь громадина танка надвигается на меня.
В окопе на мгновение стемнело, небо закрыло черное днище. В лицо пахнуло перегоревшим соляром и моторным жаром. С утробным воем заскрежетали над головой гусеницы. Дрогнули стенки окопа, осыпая на рукава шинели мерзлую землю. Миг погребения под танком растягивается в вечность: сжался в комок, укрыв голову в коленях. Грохот и жар над головой притупляют мысли. Кроме одной: сейчас меня завалит землей, задушит! Но вот опять посветлело: танк, переваливаясь через окоп, в снежном вихре устремляется дальше. Поправив каску, протираю глаза, смахивая с ресниц иней и слезы. Поднимаюсь в рост над окопом и метаю в след уползающему чудищу учебную гранату.
Идет постижение главной солдатской науки- умения не только выживать в бою, но и приносить урон противнику.
Потом лежу на снегу, широко раскинув ноги, за укрепленным на станке пулеметом Калашникова. Приятно ощущать в руках силу и мощь боевого оружия, видеть сквозь прицел падающие от твоего огня поясные мишени, а из патронной коробки на глазах уползает в приемник плотная лента желтых остроносых пуль с чередующимися цветными метками - простая, бронебойная, трассирующая.
… За прошедшие учения наш взвод получил хорошую оценку.
А вот в соседнем батальоне – ЧП: под колесами боевой машины, не заметив ее разворота, погиб курсант. Не дай Бог получить дома такую весточку из воинской части!
* * *
Из армейского
дневника
30.03.68 г.
По вечерам на подсохшей площадке спортгородка режемся в волейбол, днем занимаемся на стрельбище.
- Молодец! Так нужно стрелять! - похвалил меня майор после того, как я точно пустил по макету танка пару гранат. Рядом стреляли по мишеням два «солдата» в юбках – а их то, девчат, что тянет к армейской службе?
Отличная весна и отличное настроение, трудно усидеть в казарме.
Сегодня нам объявили, что все экзамены мы должны сдать до 25 апреля: пора приглядываться к сержантским погонам. Отрабатываем командные навыки - ходим дежурными по роте, по очереди строим отделение и взвод.
К 1 мая в Печах из нашего выпуска никого не будет - сюда поступит новое пополнение.
* * *
Комсомольское собрание взвода началось привычно. Комсорг Расоха, мельком отметив недостаточную работу актива взвода, предложил слово мне как спортивному организатору.
Большинство курсантов откровенно дремали.
- Особой работы, как таковой, в спортивном отношении во взводе не велось, - начал я свое выступление. – Но как можно мне что-то сделать, если у того же Банникова, Гусарова, Пищикова нет к спорту ни малейшего желания!
Пищиков, услышав свою фамилию, очнулся от дремы, поднял голову.
- Сколько раз я подходил, например, к Банникову. Он в домино рубится – успевай пригнуться, шапкой запустит (по залу смешки заинтересованности).
- Нет, Федулов, твой работы недостаточно, - перебивает Расоха. - Ни ты, ни мой заместитель, ни агитатор должной работы не вели. Вы только на собраниях болтаете, а за дверь вышли – никого нет! Где ваша работа?
- Давай мне слово! - поднялся вдруг Баблумян.
«Баблумян? - удивился я. - Что скажет курсант Баблумян, которому обычно «до фени» на все поручения, собрания и выступления».
- Послушай, Расоха, - продолжал меж тем армянин, - ты говоришь, все активисты ничего не делают, да? Один ты, выходит, работу вел. Все здесь отчитываются, всех ты ругаешь, да ? А ты сам что сделал? Давай твой работа слушать!
- Все плохо работали, а сам-то, действительно, что сделал? – послышались голоса одобрения.
- Ну, это уже не ваше дело !- возмутился Расоха.- Вы принимали повестку дня, утверждали вопросы - там моего отчета не было. Если нужно, я на бюро роты отчитаюсь!
- Как так! - не выдерживает Морозик (его зацепило за живое как заместителя комсгруппорга).- Все активисты отчитываются, ну так ты, Расоха, и есть первый активист! Все пишем отчеты и обязательства. А как их выполняем, если на то пошло?
Спор разгорался. Я доказываю, что без желания не затянуть человека в спорт. Меня неожиданно активно поддерживает Баблумян. Он раскраснелся, высказывается горячо. Отбрасывая формальности, громит работу и мою, и агитатора, и комсорга. Что странно – обиды на парней нет! Они высказывают наболевшее в глаза, а ты, не обижаясь, ищешь доводы, доказывая свою правоту.
Неожиданный стук в дверь:
– Пора прекратить, два часа уже заседаете!
– Подождите с полчасика, - просит Расоха, - скоро заканчиваем!
А нас трудно остановить – каждый высказывает свою точку зрения открыто, прямо, не взирая на авторитеты: все здесь свои, все курсанты, все друг друга хорошо знают.
Расохе, наконец, удалось восстановить тишину. Он предлагает заслушать решение собрания и зачитывает заранее приготовленные пункты. Работу актива взвода предлагает признать удовлетворительной.
- Как удовлетворительной? - вновь поднимается Баблумян. – Говорили- говорили, что все плохо, а в целом вдруг хорошо, да? Нет! Раз плохо, то пусть и будет плохо!
- Тише вы, так невозможно работать! – умоляет Расоха.- Не кричите все сразу! Поднимите руку и я дам слово!
- Как признать работу плохой? - поднимается Глушук. – Плохо означает, что за все время обучения мы ничего не делали? Это не так! Хотя бы комсомольские собрания – они ведь у нас проводились! Признать работу неудовлетворительной – это позор на весь полк!
- А что неправду говорить? – кипятится Баблумян. – Что есть, то и есть. А то только для начальства отчет. Как начальство едет – все забегали. Ищут, в какую дырку спрятаться, да?
Вновь закипают споры, все меньше остается равнодушных Один Чеботаренко ( до чего невозмутим !) в общем шуме спокойно дремлет.
- Давайте намеченные пункты разметим для исполнения по каждому комсомольцу, - предлагаю я. - Пусть каждый готовится, каждому будет поручение, тогда не станет равнодушных.
- Поручение дать каждому, - поддерживает меня Банников. - А то Чеботаренко спит, когда все горячатся, ему до нас дела нет. Пусть и он почувствует ответственность!
- А что я, - ничего! – просыпается Чеботаренко.- Какое поручение?
Общий хохот.
Предлагают для обсуждение наиболее актуальные проблемы, каждому записано поручение. Все заинтересованы и довольны.
Из армейского
дневника
20.03.68 г.
Мартовское солнце упорно золотит политическую карту мира, а наш взвод
дружно дремлет на очередных политзанятиях. Монотонный голос капитана убаюкивает, от окна заметно припекает наши стриженые затылки. Передаю свой походный дневник ребятам, сидящим рядом, прошу написать пару строк на память - совместная полугодовая служба подходит к концу, а потому тетрадь охотно передают из рук в руки. Вот они, случайные курсантские записи:
Глушук: «Когда- нибудь, читая эти заметки, вспомни двадцатое марта шестьдесят восьмого года и вновь пройди мысленно этот день, день тревожных ожиданий и больших разочарований. Вспомни и улыбнись, ведь это уже пройденный этап наших несбывшихся надежд!».
Ларин: «Сегодня, т.е. 20 марта, курсант Федулов попросил меня написать пару слов о нашей совместной службе. Курсанта Федулова я знаю с первых дней образования нашего взвода. Это хороший, скромный, отзывчивый товарищ».
Ковшар: «Наступила весна, даже вороны летают радостные. Это значит, что скоро мы покинем Печи. Ура! Ура! Ура!».
Банников: «Дорогой солдатской шагай без стонов,
Голову выше держи в строю!
Помни, как говорил Суворов:
В ученье трудно - легко в бою!»
Нейронов: « Не забывайся, Печенская академия !»
Подлесный: « Я просто воин СССР!»
Где вы ребята, окажетесь годиков через … цать, кем в жизни станете?
Одно ясно – черты характера каждого проглядывают уже сегодня, пусть даже через эти короткие записи.
* * *
Вечером рота уходит в караул, а потому парни после обеда дружно отсыпаются - перед нарядом предусмотрены два часа сна. Меня ожидает иная участь - через час заступаю дневальным по роте. Пока ходил в кафе «Плиска» (накупил печенья, конфет и газировки), погладил мундир, побрился и подшил свежий подворотничок, времени на сон остается менее часа: когда тут спать?
Вот и напарник по дежурству курсант Нейронов тоже не спит – сидит за тумбочкой и, жуя печенье, перечитывает домашние письма.
Так хорошо и уютно в этот тихий, редкий в казарме час, когда все спят, помечтать над письмом, записать в дневник сокровенные мысли. Чеботаренко (прежний дневальный) советует, правда, все же поспать: « Я,- говорит, - вчера тоже после обеда не лег в кровать, а потом ночью у тумбочки стоять не мог: глаза слипаются, ноги подкашиваются – того и гляди, упадешь. Теперь всегда перед нарядом спать буду!».
Но я не сплю, не спит и Нейронов.
А вскоре в казарму вошел старшина и, включив свет, скомандовал:
- Рота, подъем! Караулу одеться по полной форме и приготовиться к построению! Построение через одну минуту!
Ребята сорвались с коек и, еще не очнувшись, привычно набрасывают на себя фору и строятся в две шеренги. Одним заступать в караул (будут, как и я в прошлый раз, стоять на посту), другим – в наряд на кухню, третьим, как Ковшар и Баблумян, - на репетицию в полковой хор (отвертелись, сачки, от наряда!).
Казарма опустела, за окнами заметно стемнело. Слышно лишь, как шелестит конфетными обертками у своей тумбочки Нейронов. Он тоже не спит, что-то пишет.
Все, время вышло и нам, заступаем дневальными по роте - сутки теперь не спать!
Стою у тумбочки по стойке «Смирно!», мои обязанности – не прозевать возможное явление у нас начальства, подать при этом команду роте, отвечать на телефонные звонки, и, если потребуется, объявлять тревогу. Ну и, конечно, наводить чистоту и в расположении роты.
Как там ребята на посту, в карауле? На улице под 30 мороза, пальцы к дверным скобкам прихватывает. Не знаешь, как добежать до столовой – то и дело растираешь рукавицами уши. А они на посту – по два часа на таком-то морозце! Даже в казарме под утро мы с Нероновым перебрали все известные комплексы физзарядки, пытаясь хоть как-то согреться.
Из армейского
дневника
25.03.68 г
Очередной армейский вечер. Недавно сдали дежурство по роте, готовимся к завтрашнему дню – подшились, погладились, умылись. До ужина около часа, можно расслабиться. Сижу (именно сижу, а не стою) в Ленинской комнате за удобным столом, ноги приятно подрагивают, тело расслаблено, неторопливо заношу в блокнот благостные мыли. Но железная рука сна, безжалостно пригибающая голову над тетрадью, оказывается сильнее. Не заметил, как уронил голову на согнутые руки. Нет для солдата мягче и слаще такой перины! Но успел занести в дневник знаменательный факт: мне и Нейронову за отличное дежурство по роте старшина объявил перед строем благодарность…
* * *
Сдали первый из выпускных экзаменов и отдыхаем под соснами военного городка. На плацу маршируют солдаты, где-то звенит песня. Теплый ветерок ласков, солнце припекает спины – весна! Только вчера перешли на летнюю форму одежды и на каждом пилотка сидела неуверенно, пирожком. А сегодня уже залихватски, с одного маха, заламываем ее на ухо, кокетливо выпуская на волю отросший чубчик. Отослал в дивизионную газету «Звезда Советов» свой очерк о солдатах нашего взвода: что из этого выйдет?
Экзамен сдавал честно, без «шпаргалок». Мои оценки по каждому из трех вопросов – 4, 5 и 4. Общий балл получил 4. А вот Подлесный получил 4, 3 и 4, но общий балл ему выставлен 5: взводу нужны отличники? Мы уже знаем, что Подлесный будет оставлен сержантом в «учебке», ему на днях принимать молодое пополнение нам на смену. А вот Морозик и Ларьков получили общий балл 2: обидно, если их отправят в часть рядовыми, а не сержантами.
Заканчивается жизнь курсантская.Куда-то разбросает нас солдатская судьба через неделю? Все-таки дружным был наш взвод – 18 ротных пулеметчиков.
Через час вновь заступаю дневальным по роте.
* * *
Заметки на полях
Неразлучная пара - армянин Махмудов и украинец Манзюк. На батальонном комсомольском собрании самых достойных избирают в бюро. Предлагают кандидатуры.
- Курсант Манзюк! - называет Махмудов в напряженной тишине.
Десятая рота грохнула хохотом, зная Манзюка – всюду опаздывающего,
нерасторопного и «рыхлого», с тонким голоском.
* * *
- Банников, ты опять спишь? Глаза ведь закрыты!
- Никак нет, товарищ сержант!
- Но я-то видел!
- Ну, один глаз, может, всего и закрылся, - признает Банников.
* * *
Курсант Морозик, это тебе последнее замечание !
- Товарищ сержант, те -то на прошлых занятиях были!
- .Я тебе для всех занятий объявляю.
* * *
Сержант:
- Расоха, ты скоро писать закончишь? Я на первом часе молчал, а ты и на втором пишешь!
- Банников мешает, товарищ сержант, а то бы давно закончил…
Армейские афоризмы:
«Столовую всегда покидаешь с искренним сожалением»; «Блестит, как курсантский сапог»; «Не спеши – будет команда «Отставить!»; «Сержант должен быть гладко выбрит, надушен и слегка пьян».
НА МАРШЕ
Из армейского
дневника
10. 07. 68 г.
Новая для меня войсковая часть и новые обязанности в Гродно. Я - младший сержант, в моем отделении два старослужащих (Поспелов и Суюнов), два молодых, этой весной призванных бойца ( Молдарбеков и Чайка). Плюс казах Хаджиев - мой ровесник. Бойцы подобрались четырех национальностей – двое русских, украинец, казах и таджик. Авторитет заслуживаю личным примером: в быту стараюсь быть подтянутым, а в строевой и боевой подготовке - первым
* * *
Прощай, военный городок в Гродно, спасибо тебе за солдатскую науку первых месяцев подлинной войсковой службы! Всего лишь апрель и май прослужил здесь командиром отделения ротных пулеметчиков после выпуска из «учебки». Командиром служу всего лишь май - до этого, по прибытии в часть, две недели числился «за штатом». Не веселая это доля - быть «за штатом»: ни друзей рядом, ни подчиненных - сам по себе с утра до вечера. А одному в армии - тоска зеленая, особенно после учебного подразделения, когда рядом всегда ощущал локоть товарища. С надежной ждешь посыльного из штаба по твою душу, а его все нет… Мимо проходят строем взвод или рота, в личное время солдаты ведут неторопливые разговоры, обсуждают общие проблемы. А ты - в стороне, сам по себе, ожидая всякий день нового назначения.
Наконец, вызов в штаб, из которого выхожу командиром отделения ротных пулеметчиков. Принимаю отделение - шесть бойцов, расчет двух станковых пулеметов Калашникова.
Теперь начинается настоящая служба в новой для меня части. В чем-то здесь по сравнению с учебным подразделением проще, в чем-то сложнее: с одной стороны, солдаты не во всем четко следуют букве устава, с другой - отвечать приходится не только за себя, но и за вверенное подразделение. Авторитет сержантских лычек нужно еще подкрепить делом: лучше других знать и применять оружие (ПК разберу и соберу с закрытыми глазами, на мишени из пулемета рисую восьмерку), быть примером в спорте и армейской дисциплине (имею знак ВСК П степени, за строевую подготовку спокоен), проявлять умение в сплочении коллектива. А вот это как раз нарабатывается практикой.
Первое время странно видеть небрежно, без кантиков заправленные кровати, не совсем свежие подворотнички у старослужащих моего отделения, не всегда до блеска начищенные сапоги. Их, старослужащих, по негласной традиции реже посылают в наряд, они посматривают свысока на «зеленую» молодежь, поучают ее уважать заслуги «старичков»: помыть им, при случае, котелок, подшить воротничок, постирать гимнастерку. Вот и все проявление армейской «дедовщины».
Но две лычки на погоне дают мне свои преимущества, со мной, пусть и «молодым», считаются даже старослужащие.
Отдыхаем в лесу после очередных занятий тактикой. Набегались и настрелялись, отрабатывали строевой шаг. Ребята расслабленно лежат на мшистой полянке, смотрят сквозь сосны на облака в небе. Старослужащий Поспелов умело перематывает портянки, молодой боец Молдарбеков, расстелив шинель, разбирает на ней оружие. Я пристроился на пеньке и, раскрыв планшет, пишу заметку в дивизионную многотиражку.
Но тишину леса вспарывает близкий выстрел, пуля выбивает фонтанчик у моих ног. Резко оглядываюсь и вижу еще дымящийся автомат в руке Молдарбекова.
- Виноват, товарищ сержант! – испуганно признает он. - Не заметил, что автомат снят с предохранителя…
- Подъем! - резко командую отделению (выстрел могли услышать). - Всем марш отсюда и бегом части! На этой полянке, в случае чего, мы не бывали…
Запыхаясь, появились в городке. Случайный выстрел видимых последствий не имел, но моя реакция на него сержантского авторитета в отделении, судя по всему, добавила.
Даже Поспелов, единственный наш старослужащий, после выстрела в лесу признал во мне командира:
- Ну что, салаги, вам повторить команду на построение? - поучает он молодых. – Слово сержанта для вас закон!
Поспелов, кстати, – легенда нашего отделения. В свое время на спор обязался принести из города в часть ведро самогона. В отделении ему не поверили и приготовились в лучшем случае проводить сослуживца на гауптвахту. Но он лишь усмехнулся и, получив увольнение, бодро направился в город.
Все с нетерпением ждали его возращения. Наконец, он появился у КПП с ведерком в руке. Под взглядами солдат четко козырнул дежурному и, печатая шаг, направился к казарме.
Собравшие ахнули: принесенное ведро на четверть было полно самогоном!
* * *
Очередной подъем по тревоге, общее построение и наш полк покидает Гродно - вереница машин растянулась на многие километры. Говорят, очередные учения. Надолго ли? Все вещи приказано взять с собой. Выходит, если и вернемся сюда, то нескоро.
Мерно покачивается бронетранспортер, мое отделение оживленно переговаривается, радуясь новизне марша.
Пыль застилает видимость, колонна растянулась на многие километры. Проплывают мимо поля и перелески, украинские мазанки и озера подсолнечника, виноградники и бахчи с арбузами, июльская жара плавит борта техники, наши каски и автоматы. Хорошо еще, что бронетранспортеры открытые - сидим вдоль бортов, головы ветерок обдувает. А каково на марше танкистам?
И все же марш утомляет даже нас, бездельников на свежем воздухе: на длинных перегонах между селами ребята откровенно дремлют, склоняя головы и стуча друг о друга касками.
В армии, кстати, спать научились в любой обстановке. На учениях сладко спалось в загазованном брюхе боевой машины пехоты, когда она мчит в атаку, с лета перемахивая рвы и худосочный кустарник. Пусть каска со звоном ударяется о борта, прыгает в руках автомат, но это не помеха солдатскому сну. Его нарушит лишь одно – внезапная остановка машины и приказ к бою. Донимал сон и на посту № 1 у знамени части в штабе полка. Стоишь по стойке «Смирно!» у стеклянного ящика с боевым знаменем, а в штабе глубоко за полночь тепло и тихо, голова сама склоняется на грудь. Потом вздрагиваешь, просыпаясь, каска ударяется о стекло и тебя обжигает мысль: не разбить бы! Тогда на минуту- другую сон отступает… Да что на посту, спать удавалось и в пешем строю на марше, печатая шаг при этом с закрытыми глазами.
Словом, в пути, сидя в боевой машине, подремать одно удовольствие!
Зато при виде села все ободряются: садимся плотнее, плечо к плечу, меж колен у каждого- автомат с примкнутым штыком. На местное население, облепившее обочины деревеньки, лишь косим глазом.
А посмотреть есть на что: местное население приветствует нас,как в годы войны победителей – машут руками, цветы и улыбки, в бронетранспортеры ведрами сыплют яблоки, бросают цветы, спелые груши. Они ударяются нам о каски, но головы не отклоняем, лишь следим за рассыпанными по дну боевой машины фруктами. Зато потом, когда минуем деревеньку, преображаемся: дружно сталкиваясь касками, шарим под ногами, захватывая рассыпанные по днищу бронетранспортера и давно примеченные фрукты. И долго потом оживленно переговариваемся, расслабленно отложив оружие и сняв каски. При этом хрустим сочными яблоками, тают во рту медовые груши…
Давно ли сам «чистил» с друзьями чужие огороды, набивая отворот рубахи яблоками-зеленцами? За шапку таких яблок после затяжных уговоров местный киномеханик пускал нас в клуб на вечерний сеанс взрослого кинофильма. Тот- то радости детворе было!
Из армейского
дневника
17.07.68 г.
Пестрой лентой калейдоскопа мелькают перед глазами картинки полей и деревенек, садов и виноградников. Темными холмами, закрывающими горизонт, наплывают лесистые горы Прикарпатья. Повседневным и несмолкаемым кажется гул моторов, колонна тонет в пыли, которая скрипит на зубах, серой пеленой оседает на касках и лицах. В нашем бронетранспортере стихли разговоры, не слышно шуток, не вызывают прежней восторженной новизны дорожные впечатления.
Лишь одна команда вносит заметное оживление:
-Стой, привал!
Тогда можно расслабиться- потянуться, расправляя плечи, прилечь в прогретую солнцем траву, направить к полевой кухне посыльных.
* * *
После утомительного марша, когда спали в машинах и подкреплялись в основном сухим пайком, стали, наконец, палаточным лагерем в Закарпатье, под Ужгородом. Потянулись размеренные учебные будни.
Живем в палатках меж невысоких лесистых гор. Свежий воздух, лес на склонах, душистые травы по пояс- курорт, а не служба! Спим, правда, на собственных шинелях, но питаемся исключительно из полевой кухни – все три блюда в один котелок. На первое- борщ (наливаем в котелок), на второе – каша (размещаем в крышку котелка). А потом, ополоснув котелок от первого, в него же наливаем третье - горячий подслащенный чай, компот или кисель. С утра занимаемся строевой и политической подготовкой, после обеда - тактикой и огневой: ходим в атаку развернутой цепью на вершину горы, где, беспечно позванивая колокольчиками, пасутся одна - две гуцульских коровы. И пастух в расшитой рубахе с ними. «Вот, - думаешь, - чудаки! Наняли бы одного пастуха на 25-30 коров, как делается у нас, в России». Лишь потом понимаешь специфику местного бытового уклада - живут хуторами, обособленно, не оглядываясь на соседа. А потому каждый обихаживает свою скотину лично.
Раз в неделю в горы приходит российская автолавка - можно полакомиться гражданскими продуктами. Для взаиморасчетов с автолавкой нам взамен денег выдали сертификаты – разноцветные бумажки разного номинала. На них и покупаем товары. В том числе взяли по случаю бутылку гуцульской горилки (даже в армии можно найти возможность распробовать в узком кругу народный деликатес). Тем более нашу часть развернули по боевому штатному расписанию, призвав из «гражданки» великовозрастных «партизан». К моему отделению приписали санитаром гражданского фельдшера со сползающим брезентовым ремнем на гимнастерке и пропахшей медикаментами сумкой с красным крестом: он - то зачем нам нужен при такой окружающей благодати?
Но вот зачастили дожди и служба не стала казаться медом.
- Сколько, Володь, мы перевидали со времен «учебки»! - задумчиво рассуждает мой приятель сержант Ковшар. – На гражданке такого и не приснится!
Мы, дежурные по роте, проходим меж рядами палаточного городка, за которым мокнет в ночи темный карпатский лес. Дождь стучит по брезенту палаток, струйки воды безостановочно текут по нашим лицам. Намокли шинель и планшетки, сыро хлюпают сапоги. Озябшими губами сосешь мокрую сигарету, обжигаешь о ее глазок холодные пальцы, не чувствуя боли.
А в палатках, укрывшись шинелями, жмутся друг к другу, стараясь согреться и уснуть, наши товарищи. Ночь, темень, дождь, глухой ропот леса и голос кого-то из солдат в ближней палатке (кажется, рядового Чирикалова): «Нет, ребята, что за чертовщина? Вся шинель под боком промокла. Бронхит, как минимум, теперь обеспечен!».
И вновь, заслоняясь от ветра, мусолишь тухнущую сигарету, безуспешно пытаясь согреться.
А Ковшар под влиянием непогоды философствует:
- Так вот, Володь, если говорить про чертовщину. Гуляю как-то в подобную ночку с девицей. И она рассказывает мне необъяснимую историю: на мостике, по которому мне предстояло домой возвращаться, умерла когда-то старушка. С тех пор в поздний час на мосту пугает прохожих неведомая сила, бросается им под ноги. Я посмеялся тогда над ее суевериями, а у самого засела в голове тревожная думка – предстояло одному проходить тот мостик.
С тревогой в душе к нему приближаюсь. Ночь, дождь хлещет как сегодня, ветер, а я чутко ко всему приглядываюсь и прислушиваюсь. Вот и злосчастный мостик, ступаю на первую жердь. Слышу, как сердце бухает гулко, а руки сами собой в кулаки сжались. Вроде, спокойно и тихо… И тут жердь с треском ломается, я оступаюсь, а из-под мостика, дико шипя, рванул в кусты большой полосатый бродячий кот… Вот тебе и суеверия!
Под байки Ковшара незаметно летит дежурство и время, забывается непогода.
Из армейского
дневника
11.08.1968 г.
Не заметил, как в золото листвы оделся карпатский август. Палаточный
солдатский быт стал привычен, размерен и в целом приятен: простор, не в пример казарме, горный воздух и наваристый борщ из полевой кухни, свежие впечатления и спортивно- боевые нагрузки. Все это лишь на пользу солдатскому организму. Ученья в горах и гуцулы в расшитых рубахах, строевые смотры и политзанятия с рассказом о последних событиях в соседней Чехословакии, где обстановка становится все тревожнее: набирают силу прозападные настроения, социализм заметно сдает позиции.
А мы все так же метаем гранаты, когда грудью бежишь на разрыв РГД и осколки свистят мимо (Неронову перебило брючной ремень, хорошо, что научились перевешивать на живот саперные лопатки). А вот с ребристой «Ф-1» ( лимонка ) не пошутишь - бросать такую гранату можно только из укрытия. Убойная сила ее осколков на 200 метров.
Видели в деле новое вооружение - ПТУРСы (противотанковый управляемый снаряд): оператор нажимает рычажки пульта и снаряд зримо меняет направление, обходит естественные преграды, настигая идущую зигзагом цель.
В горах обживаемся, видимо, надолго: взамен советских денег получаем бумажки- сертификаты разного номинала, бесплатно выдают по 15 пачек сигарет «Гуцульские», которых до конца месяца почему-то не хватает. Кроме автолавки, к нам заглядывает вечерами кинопередвижка. Рассаживаемся повзводно на лужайке. Пусть шумит над головой дождь, тонкие холодные струйки, обтекая каски, сползают за ворот, а мы, увлеченные фильмом, этого не замечаем… Солдаты!
* * *
Армейские афоризмы:
« Очередь, как за окурком в конце месяца»;
Строкой
документа
«Перемены в Чехословакии поведут, наконец, к поражению фундамента всей русской системы… Новое правительство не может быть уверено, что удержит под контролем новые силы, если репрессивные средства будут устранены…»
( Газета «Таймс» от 13.05.68 г.)
* * *
ПЕРВЫМИ НЕ СТРЕЛЯТЬ!
Памятным вечером 20 августа 1968 года объявили построение полка.
-Товарищи офицеры, сержанты и солдаты! Получен боевой приказ, - взволнованно объявляет командир полка и чуть помедлив, торжественно сообщает: - Сегодня ночью переходим границу с Чехословакией. Эта страна, как вы знаете, открыла свои границы и на днях туда войдут войска НАТО! Допустить этого нельзя, нам поставлена боевая задача: их опередить. Вместе с нами в Чехословакии входят сегодня воинские подразделения стран – участниц Варшавского договора.
Товарищи! Мы исполняем интернациональный долг! На возможные провокации не реагировать и первыми не стрелять! Но на каждый выстрел отвечать сотней выстрелов! Командирам подразделений получить боеприпасы по полному боевому расчету, свернуть палатки, готовность к маршу –21.00.
Особого удивления приказ не вызвал – такого развития событий мы ждали, к этому подспудно готовились. На политзанятиях последнего времени только и говорилось о положении дел в этой стране. Хотя о непосредственном входе в Чехословакию речи не велось.
- Ну что, братцы, мой дембель, судя по всему, накрывается медным тазом!- «прокачал» ситуацию Поспелов.- Вы, салаги, столько не служили, сколько я на «губе» сидел! - привычно упрекнул он молодых сослуживцев. – Придется рядовому Поспелову четвертый годок послужить Отечеству, - со вздохом признал он.
Солдатские сборы недолги и вот наша колонна потянулась в темнеющие на горизонте горы. У стожка сена прощально машут фуражками советские пограничники, остался позади полосатый пограничный столб. Извилистая дорога уводит в чужие горы, которые вместо Карпат именуются отныне Татры. Чужих пограничников нет, граница соседней страны, действительно, открыта.
Оглядываясь, вижу петляющие далеко внизу огоньки растянувшейся колонны. У борта бронетранспортера с деревянными колодами в руках рядовой Чайка, в обязанности которого в случае непредвиденной остановки входит десантирование за борт с тем, чтобы успеть подложить деревяшки под задние колеса бронетранспортера. Если же неполадка окажется серьезной - нам приказано бросить боевую машину на обочине и пересесть в следующую. Без остановок - только вперед!
На марше по извилинам гор пролетела ночь. Рассвет 21 августа. В пелене тумана проявляются первые придорожные домики с темными, еще спящими окнами. В иных прилипли к стеклам удивленные лица.
Без остановок - только вперед! А за очередным поворотом - крутой спуск и редкие столбики ограждений по краю пропасти.
- Не могу вывернуть руль! - побледнел наш водитель Молдарбеков, лишь весной прибывший в отделение. Боевая машина ускоряла ход, роковой поворот у края пропасти стремительно приближался.
- Отделение, приготовиться прыгать за борт! - подаю единственно уместную здесь команду.
- Не спеши, сержант!- перебивает Поспелов и хватает руль у перетрусившего водителя: - А ну, подвинься, салага!
Мы видим, как закостенела его спина и побелели ладони на «баранке» боевой машины. Время словно замедлило бег, но поворот у края пропасти на глазах приближался.
Разогнавшийся бронетранспортер накренился и, чиркнув колесами по столбикам ограждения, все же вписался в поворот, выскакивая на относительно ровный участок дороги. Здесь уже можно притормозить.
- Садись на место, водила! - разрешил, наконец, Поспелов, вытирая рукавом лоб. Мы сделали вид, что не заметили его подрагивающих рук и взмокшей на спине гимнастерки. Но успели заметить догоравший на дне пропасти бронетранспортер из прошедшего впереди нас первого батальона.
Вот стали появляться и первые городки. Стены многих из них залеплены плакатами с русскими лозунгами «Иван, иди домой!», «Москва - там!», а под портретом Ленина краской по стене надпись «Оккупанты! Я вас этому не учил!».
В горах темнеет быстро. Притормозили на вершине горы, а внизу перед нами – огни большого города. Там роятся желтые вспышки - фейерверк в честь нас запустили? Да нет, пригляделись, - трассеры! Мать моя, да это первый батальон бой ведет в городе!
Наш второй батальон рванулся с пригорка на выручку. По пути встречаем боевую машину первого батальона:
- Что там у вас?
- Бой ведем, раненых вывозим…
Командир роты капитан Бахарев, разместившийся в бронетранспортере нашего отделения, судорожно крутит настройку полевой рации, вызывая штаб полка:
- Первый, первый, я десятый, что там у вас, какие будут команды?
Ответа не последовало.
А мы уже врываемся в город.
Перед глазами – огромная и пустая площадь. В центре два костра- догорают наши крытые брезентом хлебовозки. И - ни души, лишь в матовом свете фонарей стены вокруг, исклеванные пулями.
Нервы напряжены, пальцы приросли к спусковым крючкам, настороженные взгляды из-под касок поверх бортов.
Из новостройки жилого дома, что прямо по нашему курсу, по колонне хлестанула трассирующая очередь. Звонко чиркают пули по бортовым скосам нашей боевой машины. Без команды все дружно нажали на спусковые крючки своих автоматов и пулеметов, колонна ощетинилась дружными очередями.
- Мать моя, что делаю? - билось в мозгу. - Куда и зачем стреляю?
- Салага, давай вторую коробку! - слышу ожесточенный крик Поспелова, обращенный ко второму номеру расчета рядовому Чайке.
И вновь захлебывается очередями укрепленный на стойках его пулемет Калашникова.
В сознании промелькнуло, как бережно относились к каждому выстрелу на полигонах, как тщательно собирали после стрельб для отчетности гильзы. А тут сыплем ими во все стороны. Вот звонко защелкало по моей каске слева. Не сразу понимаю, что это всего лишь гильзы из автомата стреляющего рядом Хаджиева. Сам тоже веду огонь короткими очередями, преимущественно по фонарям, по строящемуся впереди дому. Замечаю, как одна из трассирующих пуль догорает в потолке соседнего дома, освещая мебель в жилой квартире…
Мгновение или вечность длится бой? А мы уже пролетели освещенную площадь, стихийная стрельба смолкла. Чуть не столкнулись в темноте с нашим танком: грохот гусениц, сизый смрад выхлопов, ствол установлен на прямую наводку…
Капитан Бахарев все еще бледен:
- Кто давал команду открывать огонь? – беснуется он, пряча в кобуру пистолет.
- Командир полка, приказавший отвечать на каждый выстрел сотнями выстрелов, - напоминаем ему.
Бахарев умолкает, старательно и бесполезно пытаясь вновь связаться по рации с командованием.
Осматриваем друг друга, наш бронетранспортер. Слава богу, все вроде целы. А вот машине досталось: борта по скосам расчерчены пулями, штырек поднятого бронещитка водителя перебит - держится на честном слове.
Так и стоим в темноте, дожидаясь рассвета и прояснения обстановки.
Невдалеке опять промелькнули тени и сразу же вспыхнул брезент еще одной хлебовозки. Дали в ту сторону автоматную очередь.
Заметно светает. Хмурое утро открывает исклеванные пулями стены домов, побитые стекла витрин и наши боевые машины, замершие в переулке. Зловещая тишина в городе, ветер гонит по улице обрывки плакатов, на стенах домов пестреют намокшие под дождем листовки.
Наконец, там и тут видим осторожно выглядывающих из окон и переулков местных жителей. Под охраной нацеленного на ручей пулемета, попарно выходим к ручейку умыться.
* * *
К полудню нас вывели за город, где стали палаточным лагерем в дубовой рощице. В город выезжаем на патрулирование и боевое дежурство: взяли под охрану мосты, узлы связи, хозяйственные объекты.
Ночью мое отделение направили в оцепление – с площади в Кошице вывозят сгоревшую технику. Как командир отделения, имею возможность патрулировать по площади от одного пулеметного расчета к другому. Картина вчерашнего боя нерадостна: побитые витрины магазинов с простреленными костюмами на манекенах, исклеванные пулями стены домов, чадящие остовы сгоревшей техники. Всюду битое стекло, куски осыпавшейся штукатурки. А в скверике –оскверненный местными фашиствующими молодчиками монумент советским воинам, погибшим при освобождении города в годы Великой Отечественной войны: фамилии солдат и офицеров сколоты, на постаменте – фашистская свастика, оградка и насаждения поломаны. Сделано это не вчера – сломанные кусты успели засохнуть, а краска намертво въелась в постамент.
* * *
Ноябрьские дожди выдались затяжными, а потому в караульной палатке ступить некуда - под ногами сыро, в шум дождя вплетается говорок пробегающих там и тут ручейков. Только что вернулся с развода караула, присел на каску, выливая из сапог воду. Потом устало выжимаю и вновь наматываю на ноги сырые портянки. Отдыхающая смена, застелив лужи ветками, отдыхает, с головой укрывшись промокшими шинелями. Можно, наконец-то, прилечь и мне.
Не успел расстелить шинель, как в привычный говор дождя вплелись недалекие выстрелы. Одна автоматная очередь, другая…
- Тревога! Дежурная смена - на выход!
Дождь хлещет в упор, шелестят в темноте дубы, тая неведомую, но близкую опасность.
Наш часовой, промокший и побледневший, сбивчиво объясняет:
- Вон там, у автопарка, пробежали трое. Дали в мою сторону автоматную очередь. Я ответил, но, кажется, никого не задел…
Бежим к разместившемуся в рощице автопарку, где должен быть второй часовой. Почему он не остановил посторонних?
У машин пусто. Где же часовой?
Через минуту- другую бесплодных поисков слышу растерянный голос:
- Товарищ сержант, да вот он…в бронетранспортере…
На водительском месте боевой машины, действительно, сидел, судя по солдатской форме, наш часовой. Только он ли это? Головы у сидевшего не оказалось. Не нашли ее и поблизости…
* * *
Мое отделение охраняет мост в Кошице. Дежурим по сменам посуточно, одни в чужом городе и чужом окружении. Наш бронетранспортер хотя и плавающий, но с открытым верхом. Для боя в городе приспособлен плохо: одна граната через борт – и в боевой машине отделение покойников. Но смотримся мы внушительно: над кабинкой водителя - станковый пулемет с подсоединенной коробкой в 250 патронов. Две таких же коробки у нас под ногами, на плече у каждого АКМ с двумя снаряженными по 30 патронов запасными магазинами в подсумках, на поясе зачехленный штык-нож, а в нагрудных кармашках гимнастерок храним гранатные запалы. Это наше вооружение. Из продуктов суточного рациона выбор беднее – вода во флягах, да бумажный мешок ржаных сухарей, которые можно употреблять без нормы, по желанию. Чем мы бесконтрольно пользуемся.
Наш БТР – советская территория во вражеском окружении. Под охраной пулемета один из нас временами спускается к недалекой реке, наполняет водой фляги. Осторожно обходят пост местные жители. Некоторые опасливо останавливаются неподалеку, присматриваются. Другие выкрикивают заученные по-русски фразы: «Зачем пришли?», «Зачем стреляли?». Демонстрируют плакаты с жирной стрелой- указателем: «Москва - там!».
Из проходившего рядом грузовика выброшена пачка листовок. Одна из них залетела в наш бронетранспортер. Из любопытства распрямляем сложенный листок, на котором крупная надпись «Убийцы женщин и детей! Что вы скажете своим матерям?». Лучше бы не читали!
Но вскоре, когда наш бронетранспортер стал для горожан привычным, для экипажа настала горячая пора. Нас окружили плотным кольцом, спорим с мирным населением до хрипоты, отстаивая советскую власть. А самым боевым агитатором за советскую власть оказался, как ни странно, старослужащий разгильдяй Поспелов:
- Кому границы открыли? Вы хотели, чтобы сюда фашисты пришли? - кипятился он, не задумываясь о переводе. – Забыли, кто вас в 45-м освобождал и сколько наших бойцов за вас головы положили? А вы их обелиски ломами скалывали…Сами подмоги запросили, а теперь мы враги? Да меня дома четвертый год ждут, а я тут с вами валандаюсь!
В бронетранспортер между тем через открытый верх забрались вездесущие мальчишки, того и гляди боеприпасы или автомат стибрят. Вежливо выпроваживаем визитеров.
Вот, русская душа, которая нараспашку! Немцы не так. Начертят возле своего бронетранспортера круг, напишут мелом «Tod!» (Cмерть!) и поливают свинцом всякого, кто случайно переступит черту круга.
К вечеру стало спокойнее, с нашим присутствием, видимо, смирились. Жмемся, греясь, друг к другу, мечтаем о сытном ужине.
Темнота окутала ближайшие улицы, охраняемый нами мост. Нужно быть настороже - взорвут еще мост местные диверсанты, а будут потом обвинять нас, русских!
За броней слышим осторожные шаги и женский голос, произнесший без какого-либо акцента на чистейшем русском:
- Сынки, я вам поесть принесла, берите! Сама уйду, а то увидят с вами – убьют…
Шаги торопливо удалялись.
Выглядываю из бронетранспортера. У колеса оставлена хозяйственная сумка с потертыми ручками – такую помнит каждый из нас по своему дому. Что в ней - взрывчатка? Ка-а-к сейчас жахнет!
Да нет, вроде тихо. Принимаю решение и опасливо выбираюсь из бронетранспортера. Беру в руки сумку, открываю молнию, ожидая ежеминутного взрыва.
А там - глазам не верю: пахучие круги колбасы, теплые батоны свежего хлеба…Протягиваю сумку ребятам, предупреждаю: осторожно, может быть отравлено!
- Да ладно, сержант! - успокаивает Поспелов. - Вы еще молодые, а я свое пожил.
И он, отломив приличный круг колбасы, смачно отправил его в рот, потом закусил булкой.
Мы, сглатывая слюну, напряженно ждем: умрет или нет?
Необычного с Поспеловым не случилось и он потянулся за очередным колбасным кругом. Тут мы не выдержали: стоп! Дальше делим по-братски!
Кто была эта добрая женщина и как она возле нас оказалась? Ответа мы так и не получили.
* * *
Наутро приказ - вызволять семьи коммунистов, блокированные волной пикетчиков.
Наша рота выдвинулась к окраине города. Издали видна плотная толпа митингующих, окруживших приземистое здание красного кирпича.
Бронетранспортер раздвигает собравшихся, образуя в толпе коридор, вдоль которого мы и встаем плотной шеренгой, крепко взяв друг друга за руки. За нашими спинами беснуется толпа, слышны истеричные выкрики и угрозы, над головами взметнулись плакаты.
Видим, как на крыльцо, замкнутые кольцом наших автоматчиков, выходят испуганные люди - несколько мужчин и женщин, четверо детей. Боятся поднять голову и взглянуть на толпу, жмутся к нашим солдатам. А толпа проявляет неистовство, сквозь наши руки и плечи к проходящим тянутся крепко сжатые кулаки. Кажется, не выдержим, разомкнем цепь и этих людей, в том числе безвинных детей, на глазах затопчут, разорвут на месте!
Но строй наш выдержал. Под прикрытием советских солдат беглецов посадили в бронетранспортеры и вывезли из города.
Кто они, чем провинились перед соотечественниками, какова их дальнейшая судьба? Этого мы не узнали, хотя слышали, что спасенных направили самолетом в Москву. Как и их бывшего президента Дубчека.
- Куда дели нашего Дубчека? Где Дубчек?- спрашивали нас в первые дни местные жители.
Такие же вопросы были и на расклеенных по городу листовках.
А Бог его знает, где их Дубчек? Он, как выяснилось позже, выступал 20 августа по национальному телевидению и должен был продолжить свое выступление завтра. Но обещанного выступления не состоялось: ночью президентский дворец заняли советские десантники и экстренно доставили президента братской страны в Москву.
Потом в газетах появилось сообщение о дружеском визите в СССР президента Дубчека и его прошении о вводе советских войск в Чехословакию.
* * *
Из армейского
дневника,
16.09.68 г.
В одной из газет нашел изречение, которое высказал бывший британский посол в Праге Цецил Паррот: «Пражские события были первой революцией в истории, проведенной телевидением».
Справедливо замечание. Еще 10 июля 1968 года Президиум ЦК КПЧ, как нам сообщили на политзанятиях, получил от органов государственной безопасности страны докладную записку о систематических связях группы чехословацких журналистов с британской и американской разведками.
Заметки
на полях:
Мы скучали по родным, матерям, девчатам.
А рядовой Кагановский - по домашним булочкам.
* * *
- Сегодня ночью разоружаем летное училище! - ставит задачу сержантам командир роты Бахарев. - Получить оружие по боевому расчету!
Моему отделению поставлена боевая задача: при захвате КПП училища один пулеметный расчет установить на КПП, другой – курсировать на бронетранспортере по военному городку вокруг казарм. Другие отделения получили свои задачи: одним - захватить КПП и снять дневального у тумбочки в казарме, другим – блокировать ружейную комнату, третьим- не дать курсантам училища выйти из спальных помещений.
Поступила команда - получить гранаты, запалы держать под рукой в гимнастерках, примкнуть штыки.
И вот слышится:
- По машинам!
Заняли боевые места по штатному расписанию, напряженно ждем следующей по очередности команды « Вперед!»
Ребята сидят напряженные, смешков не слышно- заварушка предстоит серьезная, все ли из нее вернутся?
Замполит капитан Блатт заглядывает в дверцу бронетранспортера, внимательно всматривается в каждого:
- Ну как, орлы, настроение?
- Боевое, товарищ капитан!
В напряженном ожидании проходит час, второй, третий. Команды «Вперед!» не поступает. Видим, как повара начали растапливать походную полевую кухню. Неужели успеют покормить нас завтраком?
Рассветает. Ночь просидели в боевой готовности. Наконец, вместо команды «Вперед!» поступила команда вернуться в расположение, готовиться к завтраку.
Боевого рейда не состоялось. Лишь позднее узнали, что нашлась умная голова в штабе полка - вместо нас послали в училище танкистов. Те, смяв КПП, поводили стволами танков по окнам, чешские курсанты сами выбросили белые флаги. Отвел бог от невинной крови!
* * *
В полку – показательный трибунал. Полк выстроен квадратом. В центре - стол трибунала, военные юристы. На столе вещественные доказательства – окровавленные гимнастерки, пистолетные гильзы. Из машины под конвоем выводят обвиняемого старшину- сверхсрочника. Гимнастерка - без поясного ремня, руки держит за спиной, голова не покрыта. Лицо бледное, с синевой под глазами, по скулам жесткая недельная щетина.
Старшина не из нашей роты. И даже не из нашего батальона, раньше его не видел.
А суть предъявляемых ему обвинений такова.
Неделю назад он с водителем доставлял на бронетранспортере обед для караулов на охраняемые объекты в городе. Выехал с утра, а на последнем объекте так и не появился. В части объявили тревогу, по маршруту следования старшины направили лейтенанта, призванного из запаса. Тот обнаружил бронетранспортер старшины у одного из городских кафе. Водитель подтвердил, что ждет здесь старшину несколько часов, а тот «братается» в кафе с чехами.
Лейтенант вошел в зал и увидел захмелевшего старшину, пьяно поднявшегося ему навстречу:
- А, партизан, заходи к нам, присаживайся! - радушно приветствовал его старшина.
- Что вы себе позволяете? – возмутился лейтенант. – В полку объявили тревогу, его ищут, а он здесь пивком расслабляется!
- Да ладно, брат, чего там? Эй, бармен, еще кружечку чешского нашему гостю!
- Немедленно прекратить, покинуть помещение !- приказал лейтенант.
- Это ты мне, сверхсрочнику? Я тебе, партизан, покомандую! – взъярился старшина, выхватывая из кобуры пистолет.
Сидевший рядом чех обхватил разбушевавшегося старшину за плечи, пытаясь заломить руку с пистолетом.
Гулко прогремел выстрел, раненый чех схватился за простреленную грудь.
- Ты что, гад, делаешь? - выкрикнул побледневший лейтенант. – Бросай оружие!
- С дороги! – рявкнул старшина и выстрелил в лейтенанта.
Водитель, услышав пальбу, появился в дверях кафе:
- Товарищ старшина, что вы делаете?
- Пусти! – крикнул сверхсрочник, стреляя в солдата.
Выбежав из кафе, он несколько раз выстрелил в воздух и бросился прочь по одной из улиц.
Долго, конечно, не набегал. И вот он стоит перед полком. Итог хмельного геройства – два трупа и тяжело раненый водитель.
Приговор показательного трибунала суров:
- Признать виновным и приговорить к высшей мере наказания – расстрелу!
Приговор привести в исполнение!
Во все глаза смотрим на осужденного.
- Простите, я не хотел, - униженно шепчет он…
Под конвоем его вновь сажают в машину. Но уже в ином, потустороннем качестве. На первый взгляд он еще такой же, как мы. Однако уже отделен от нас незримой, но прочной стеной. Он виновато оглядывается, скользит отсутствующим взглядом по лицам бывших товарищей, которые остаются отныне за недоступной для него гранью. Остаются в живых. А мы провожаем взглядом человека, идущего на своих ногах, со своим восприятием мира и памятью прожитых лет, лицами родных, близких… Но он уже вычеркнут приговором трибунала из списка жизни.
Из армейского
дневника
18.11.68 г.
Кому-то домой, в Россию, а мне дослуживать здесь: нашу часть оставили в Чехословакии. Вернее, на территории Словаки, в приграничном с Венгрией городке Комарно. Побывали во многих словацких городках - Зволен, Банска Быстрица, а обживаем покинутую чешскими «вояцами» крепость в Комарно – здесь повсеместно выбиты стекла, ни доски, ни кирпича. Снег наметает в помещения жесткую крупу. Спим на бетонном полу на бессменных шинелях. Ими же и укрываемся. Под головой – вещмешки, под рукой – оружие.
* * *
КРЕПОСТЬ В КОМАРНО
Отныне мы - ЦГВ (Центральная группа войск). Уже повыбивали эту аббревиатуру на самодельных латунных значках, нацепленных на кители. Старинная крепость в Комарно возведена в форме круга, окружность которого составляют трехметровые по ширине кирпичные бастионы- стены. Со стены открывается вид на Дунай, через который протянут автомобильный мост в город Комарин на той стороне реки. Это уже Венгрия.
Доставшаяся нам крепость – всего лишь кладка стен и провалы окон, в которых гуляет предзимний ветер. Что ни говори, наследство словацкие «вояцы» оставили нам незавидное: окна повыбиты, там и тут груды мусора – битые кирпичи и стекла, обрывки бумаги. Все, что можно, поломано и вывезено, нам оставили мусор и голые стены – пользуйтесь на здоровье, если надо!
Так что разница с палаточным городком под Кошицей для нас пока незначительна: спим на полу, укрывшись все той же шинелью, все так же гуляет над головой ветер.
Но обживаем свою крепость. Оглядели окрестности, толстенные стены и казематы, нагулялись по широкой крепостной стене, где могут свободно разминуться встречные автомашины, облазили доступные подвалы. Говорят, можно заблудиться в подземных крепостных лабиринтах и выйти на другой берег Дуная, а в дальних тайниках подземелья, как во всяком уважающем себя средневековом строении, есть свои привидения.
Из Союза пришел эшелон со стройматериалами. В казармах застеклили окна, из досок оборудовали спальные нары, мне как секретарю комсомольской организации батальона поручено оформить Ленинскую комнату. Это святое помещение в армии, где проводятся политзанятия и комсомольские собрания, где коротают личное время солдаты, читая книги, играя в шахматы-шашки или отписывая далеким родным и близким о своем житье.
Из картона и фанеры вместе с двумя солдатскими художниками мастерим настенные планшеты, выклеиваем на них соответствующие цветные картинки из привезенных в часть военных журналов. Печатаем заголовки, а у меня лично – своя задумка: в одной из стенных ниш собираюсь создать объемный пейзаж «Ленин в Шушенском». Из картона выклеиваю елочки, речку, шалаш, фигурку Ильича у таежного костра. Потом соответствующим образом раскрашиваю. Получилось интересно и живо, замполит капитан Блатт должен быть доволен.
Довольны, видимо, будут и сослуживцы.
Но я ошибался.
- Знаешь, сержант, что- то еще не хватает в вашем ленинском уголке, -хмурится капитан Блатт.
Пробегаю глазами по плакатам, обязательствам, подшивкам газет и папкам с материалами – все, вроде, на месте.
- А что не хватает, товарищ капитан?
- Нет плаката «Заветам Ленина верны!», где были бы фамилии воинов, верных заветам Ленина, - отметил он.
- А что, товарищ капитан, разве у нас есть воины, не верные заветам Ленина? - нашелся я. – Все ведь верны, зачем еще писать?
Он улыбнулся – поговори, мол, с такими остряками. И посерьезнел:
- Верны все, но ты напиши лучших!
С замполитом батальона доверительных отношений у нас не сложилось. Я принципиально не хожу к нему на секретные беседы о настроениях в батальоне, к чему он едва ли не прямым текстом меня понуждал. Он, в свою очередь, величает меня «охламоном», а лучшим поощрением считает свое право указать в воспитательных целях на недоработки подчиненного.
« Знаете что, вы тут не орите! Я в армии не первый день, криком меня не возьмешь - давайте на чистоту! Почему вы не рисуете масляными красками? Не умеете и не желаете? Правильно. Так и я. Не умею, не хочу и не буду делать больше того, чем делаю сейчас. Я понял главное: чем лучше служишь- тем в конечном итоге хуже в глазах начальства. Пьяниц и лодырей, таких как Козаков и Сковоронский, первыми отправляете на «дембель» - они его заслужили! Где же у вас справедливость? А сколько раз вы хотя бы поблагодарили меня за добросовестный труд? Ни разу, одни упреки! Или я не сделал ничего полезного для батальона? Вы и разговаривать со мной перестали, как с человеком, забывая, что вы в первую очередь политработник, а не сапожник или полицейский! Придется мне написать про все это хамство в групповую газету!»- с этими словами, в холодном поту, я проснулся.
- Эй, охламон, беги сюда! – распоряжается заглянувший в платку капитан Блатт.- Только и делаешь, что спишь…
- Слушаюсь! Виноват, товарищ капитан!
* * *
Переписаны горы бумаг, недоспаны ночи – готовлюсь к приезду корпусной комиссии по комсомолу.
В палатку заглядывает незнакомый старший лейтенант, я пишу у тумбочки.
- Почему не на занятиях по расписанию? - обращается ко мне сурово.
- Я освобожденный секретарь комсомольской организации батальона сержант Федулов, - докладываю вошедшему, - готовлю к учениям рабочую папку.
- А-а! - сразу теплеет его голос.- Я из корпуса, проверка по комсомолу, старший лейтенант Табачковский, - протягивает он для приветствия руку.- Рассказывай, как поживаешь?
- Служим Отечеству, товарищ старший лейтенант!
- Ну, давай посмотрим.
Он внимательно перебрал материалы вчера еще подготовленной мною папки. Просмотрел мои записи, памятки, газетные вырезки.
Я был спокоен. Папку сформировал на славу, не зря не спал две ночи…
Проверяющий взял тетрадь c планом работы комсомольской организации батальона, бегло пролистал протоколы комсомольских собраний.
- Вот,- указал он, - нужно записывать, о чем говорили выступающие на собрании!
- Хорошо. Я как-то не учел этого. Действительно, очень важно, что говорят о человеке товарищи.
- Вот-вот! По таким записям после Сталина людей реабилитировали…
- А как вы с замполитом живете?
«Как кошка с собакой» - вертелся на языке ответ, но прозвучал он иначе:
- Как живем? Нормально живем, дружно…
- Что ж, неплохо. А какая у тебя в батальоне лучшая комсомольская организация?
- Четвертой роты! - без раздумий доложил я.
- По комсомолу у тебя вопросов нет?
- Никак нет, товарищ старший лейтенант, вникаю в работу, пока все ясно!
- Вот и славненько! Тогда всего хорошего! - прощается он, возвращая мои бумаги.
Вот и вся проверка по комсомолу, а подготовки-то было…
Из армейского
дневника
03.03.69 г.
Вчера состоялся батальонный концерт. Я читал «Василия Теркина», Маяковского, три своих стихотворения. И все они вошли в полковую самодеятельность. Участвовали в концерте и офицеры батальона, в чем немалая заслуга капитана Блатта.
После концерта, делая разбор, замполит полка оценил:
- Вы, второй батальон, оправдали наши надежды. Нужно прямо сказать – молодцы! В полку пока вы держите первенство. Да и как иначе? Если уж в концерте зампотех батальона участвует, тут все ясно ,- в шутливом тоне закончил он.
* * *
Позавтракав, налил в крышку от котелка чаю, вымыл ее – куда бы выплеснуть воду? Бачок-то унесли…
Подумав секунду, выплеснул воду из крышки за натопленную «буржуйку» - высохнет!
- Эй, ты что делаешь? – слышу грубый оклик. Меня окликает незнакомый сержант. – Я тебе покажу, как на нашей территории воду лить!
- Да пошел ты…
Но он загородил дорогу:
- Стой! Я – дежурный по автороте. Сейчас позову старшину- разберемся!
Рядом, как на грех, оказался дежурный по части.
- Товарищ старший лейтенант! - подбежал к нему навязчивый сержант. - Вот тут поймал одного – воду на нашей территории вылил.
- Как фамилия, из какой части?
- Я, козырнув, назвал себя:
- Сержант Федулов, второй взвод связи!
- А почему эмблемы пехотные?- прилип старший лейтенант.
- Я не связист, я в управлении батальона.
- Так вот, - продолжил он, - бери солдата и вымыть здесь пол! Об исполнении доложить через час!
- Есть! – повернулся я кругом.
Отсидев политинформацию в казарме, взял щетку и направился в столовую.
Там был еще сержант, заваривший всю кашу из пустяка.
- Ты знаешь, - заметно сник он, - здесь всегда бросают что поподя, а нам убирать. Ты немножко протри и ладно!
Повозив для вида щеткой, степенно удалился. Но порядок есть порядок - в армии к дисциплине приучат.
Из армейского
дневника
10.03.1969 г.
У меня появился личный враг. Причем, с той стороны, откуда совсем не ждал. Это сержант Перец – мой предшественник по комсомольской работе. Тот самый Перец, что настойчиво уговаривал меня принять у него эту должность.
Обиделся, видимо, на то, что сейчас, хваля мою работу, вспоминают не всегда добрым словом его бывшую бездеятельность. И он стал зорко следить за каждым моим неверным шагом.
То у меня нет строевой заправки, то старый ремень, иногда я не гладко выбрит. Тогда- то пропустил зарядку, а в противотанковом взводе все еще не было заседания комсомольского бюро. И обо всем на постоянной основе «стучит» замполиту батальона. Нужно будет поговорить с Перцем по душам, а, возможно, и по ушам!
Заметки на полях:
На Первомай чехи готовят, будто бы, вооруженные выступления.
Рядовой Грек чистит автомат:
- К праздникам готовлюсь, гитару настраиваю…
* * *
Сержант Сокол:
- Согласен еще пять лет служить. Лишь бы войны не было, домой вернуться…
* * *
На ужин опять овсяная каша.
Сержант Банников, уминая ложку за ложкой, озабочен:
- Овсянка - это хорошо! Но как, братцы, на гражданке лошадям в глаза смотреть будем?
* * *
Вечер после ужина.
Сержант Михайлов шутливо командует:
- Ну, орлы, сейчас матрацы на пол – и первенство взвода по классической борьбе. Первая пара Сутягин- Мортаков, вторая Попов-Кагановский…
Рядовой Кагановский, перебивая:
- А я, товарищ сержант, борюсь соло!
* * *
Из армейского
дневника
30.03.1969 г.
По последним статистическим данным, до «дембеля» осталось 260 дней, или 6240 часов, или 374400 минут, или 22464000 секунд. Это: 780 долек хлеба, 2440 кусков сахара, примерно 130 кусков рыбы (около 4 метров), 2,6 кг масла, около 400 литров воды, 8 месячных комсомольских планов, 8-9 батальонных комсомольских собраний, 16 заседаний бюро. Получить 536 крон сержантского жалования, а в Союзе за службу в советской валюте 75 рублей. Прослужить осталось 36 воскресений ( недель).
Опись приобретенного «дембельского» имущества:
- перчатки кожаные – 35 крон;
- авторучка 10 цветов – 36 крон;
- набор карандашей – 14 крон;
- авторучка простая – 9 крон;
- носки безразмерные – 2 пары, 25 крон;
- платки носовые ( 2) – 5 крон;
- географическая карта – 2,5 кроны;
- открытки- 1,5 кроны;
- альбом для фотографий- 24 кроны;
- плавки- 26 крон;
- чемодан- 45 крон.
Итого 223 кроны».
* * *
На днях вызвал к себе замполит батальона капитан Блатт:
- Ты, Федулов, я слышал, к людям мало ходишь!
- Никак нет, товарищ капитан!
- А вот поступают жалобы…
- Не знаю, если только от Перца.
- От него, он говорит, что ты рассаживал на политзанятия со словами:
«Садитесь, а то капитан Блатт придет – наряды вне очереди раздавать станет!».
- Так то, товарищ капитан, один из методов убеждения, исключительно в воспитательных целях…
Капитан довольно улыбнулся.
* * *
В заботах и хлопотах по обустройству на новом месте наступил апрель.
И вот мы на полигоне, в летних лагерях. Будем здесь, как уверяют штабные
слухи, где-то до июля. Солнце, лес и воздух - наши лучшие друзья. Успели облупиться носы и спины. Одна беда - жара днем и холод ночью, от которого дервенеет брезент палатки и спасает лишь жарко натопленная армейская «буржуйка»- ежевечерний центр притяжения всех обитателей палатки.
Ребятам во взводе хорошо – дружно, все вместе, натянули палатку, нарубили веток для пола, оборудовали нары, затопили «буржуйку». Мне все это нужно сделать одному – выгрузить из машины полевую Ленкомнату батальона (палатка, планшеты с наглядными материалами, бланки «Боевых листков», стеллажи, плакаты, та же буржуйка), натянуть палатку, разместить должным образом оборудование. Так что на ночлег возвращаюсь в свой взвод связи обычно затемно, уставший, промокший и голодный.
Наши солдаты, прибыв на полигон, прежде всего отцепляют от тягачей и устанавливают на позиции пушки. А по соседству с нами разгружают оборудование для учений войска братской Чехословакии: из машин для начала выгружают ящики с пивом, и только потом берутся за пушки.
Мы, запыленные и усталые, в тяжелых сапогах и пропотевших гимнастерках стоим на посту, охраняя лагерь, а они, наши зарубежные коллеги, начистив до блеска солдатские ботинки, машут нам на прощание кепи, отправляясь на все выходные домой, к родным и близким. На службу в часть даже рядовой состав возвратится теперь лишь в понедельник к 9 утра. В таком режиме прослужат годик – и все, воинский долг пред Отечеством выполнен! Не служба - малина…
На очередных учениях, приехав на лесную полянку глубокой ночью, батальон остановился. Выбираемся из бронетранспортера, устраиваемся на ночлег. Я и Ходжаев на ощупь расстелили на сухие листья плащ-накидку, положили на нее мою шинель. Под голову- каску, накрылись второй шинелью. Постель и солдатский ночлег готовы.
Глухо шумят деревья, темной стеной стоит незнакомый лес, сквозь сетку листьев над головой подмигивают далекие звезды.
- Такой ночлег не забудешь, - обобщает впечатления Ходжаев, бросая в темноту глазок окурка. Как выяснилось позже, он был не далек от истины.
Туманным утром нас разбудила гортанная речь. В сумраке ближайшей полянки просвечивал брезент чужих палаток, серебрился росой камуфляж машины с усиками антенны над крышей. А из палаток, потягиваясь, выбирались солдаты в непривычной для нас форме, судя по говору - немцы!
Как же угораздило нас с Ходжаемым завалиться спать этой ночью на охраняемую территорию иностранной воинской части?
Строкой
документа
« Правые силы распространяют в Праге листовку, в которой призывают пражан к демонстрации 21 августа против присутствия советских войск и против нового руководства КПЧ во главе с тов. Гусаком.
Авторы этих акций стремятся не видеть тех перемен, которые произошли в нашей политической жизни в течение минувших двенадцати месяцев. Вместо разбушевавшихся эмоций наступил холодный рассудок и трезвость размышления о том, в чем суть нашего кризиса и как выйти из него.
Не отвечают действительности распространяемые долгие месяцы утверждения, что действия социалистических государств были опрометчивыми и необдуманными.
Развитие в Чехословакии долго и тщательно анализировалось. Советские представители проявили большое терпение, чтобы убедить партийное и государственное руководство, что развитие идет к катастрофе. Состоялось не менее 10 совещаний на высшем уровне, где шли дискуссии об этом. Если советские представители решились на действия в пользу социализма в Чехословакии, необходимо осознать, что взяли на себя немалый риск и что заранее приняли политические потери, с которыми были связаны такие действия. Об этих потерях мы должны размышлять, как о жертве, которую взял на себя наш друг с целью помочь нам.
Опыт, который получил чехословацкий народ после августа 1968 года, дает нам право утвердительно ответить на вопрос, не пришло ли время для того, чтобы была переоценена точка зрения, которая была неправильной. Нам надо устоять сегодня на завоеванных позициях, чтобы правые и антисоциалистические силы не могли впредь рассчитывать, что можно ловить рыбу в мутной воде»
Франтишек КОВАРЖ,
статья «Говорить правду о 21 августа 1968 года», (журнал «Свет социализма», № 31 от 30.06.1969 г.)
* * *
- Ой, дождь-то налетел, словно лягушки на палатку прыгают! - удивляется рядовой Балыкин, проснувшийся сегодня первым. - Построения, наверное, не будет, - мечтательно потягивается он.
Ефрейтор Витт:
- Ха! Можно подумать, ты первый день в армии.
За палаткой и верно слышна команда на построение.
- - Теперь узнаем, что же произошло в природе за наше отсутствие? – выглядывает из палатки Витт и торопит: - Так и есть, выползаем, ребята, первый взвод уже строится…
На построении мне и двоим солдатам из взвода связи поставили задачу – после обеда произвести разметку для будущего лагеря батальона на отдаленном полигоне. На место работ нас доставил на своей машине комбат, который напутствовал: «Как стемнеет, идите прямиком лесом к шоссе. Там я вас поджидать буду».
Работали споро, но и темнело быстро.
- Ну что, хлопцы, конец работе! Перекурим – и на шоссе, темнеет уже, - говорю солдатам, а сам прикидываю в уме, какой дорогой лучше возвращаться. Решил, как и советовал комбат, идти напрямик лесом.
Друг за другом спускаемся извилистой лесной горной тропой. За плечами- катушка телефонного кабеля, топор и лопата. Вот и все наше вооружение.
В июльском лесу полумрак, на тропинку тянут руки-ветви деревья, шуршат под ногами листья.
- Идем, как партизаны в горах, - говорит один из солдат, тревожно оглядывая окрестности. Другой беззаботно насвистывает. Шагаю, как и положено командиру, впереди, выбирая и прокладывая путь.
Спустились в лесистый овраг, за которым наклонной стеной уходит в небо горный хребет.
- Давайте по овражку обойдем гору, за нею должно быть шоссе, - предлагает один из солдат. Подумав, соглашаюсь. Тем более, что совсем стемнело и ломиться по кустам в незнакомой местности – не лучший из вариантов.
Идем по овражку под переплетенными куполами деревьев, под ноги лезут пни и коряги, то и дело пересекает дорогу поблескивающий в ночи ручеек. Чертыхаясь, прыгаем с камня на камень, с трудом прокладывая дорогу. Спутники приумолкли, забыты шутки и насвистывания, руки все крепче сжимают топор и лопату.
- Смотрите - лежка! – испуганно выговорил один из солдат. - Не иначе кабан недавно в луже купался!
- Да нет, - успокаиваю попутчиков, - кабаны здесь не водятся. Мы недалеко от полигона.
А сам вспоминаю, что кабаны пробегали даже по нашему палаточному лагерю, а при выстрелах от мишеней порой отбегали косули и зайцы.
В чужой стране и незнакомой местности, вдали от людей и в ночном лесу мне самому неуютно, что же говорить об этих солдатах, которые всего по месяцу в армии. А потому стараюсь держаться бодро, уверенно иду впереди, громко подаю команды, подтягивая отстающих.
В таком темпе плутали часа полтора, спугивая иной раз с тропинки невидимого в темноте зверя. Замирая на месте, чутко прислушивались к затихающему шуму, вызванному его бегством.
Нам повезло - почти на ощупь наткнулись на асфальт. Впереди спасительным семафором маячили фары комбатовской машины.
Дорогой в часть, уютно подремывая на мягком сидении, лениво размышляю: завтра нужно провести батальонное комсомольское собрание, в первых числах августа – бюро, составить план работы на август. И радужной вспышкой озаряет мысль, мгновенно прогоняя сон: осталось в армии провести всего 3 комсомольских собрания и 6 заседаний бюро – ура!
- Слушай, камрад, помоги! - водитель- чех у застрявшей на обочине автомашины в растерянности развел руки.
Мы остановились.
- Да-а, - тянет наш водитель, - придется его буксировать. Только тяжелая больно машина…
- Ничего, потянем! – подбодрил его комбат.
И вот наш «уазик», натужно урча, тянет на буксире чужую машину. Прохожие удивленно провожают нас взглядом, а девушки с улыбками бросают в нашу армейскую машину полевые цветы. Это лучшая награда и лучшие заверения в дружбе.
Комбат с водителем мусолят в губах незажженые сигареты – ни у кого не оказалось в карманах спичек. В одной из деревенек остановились у группы мужчин, комбат приоткрыл кабинку:
- Камрад, запалку маемо?
Все поспешно зашарили по карманам. Один из мужчин с готовностью протянул коробок. Когда военные прикурили, он еще раз протянул нам коробок:
- Камрад, рус содруг, просимо! - предложено было так искренне, что отказаться и вернуть «запалку» владельцу представилось невозможным.
Не зря , выходит, наши флаги полощутся на ветру рядом с чехословацкими.
А вечером в наши затерявшиеся в Татрах палатки приехали с концертом санитарки из медсанбата в Зволене. Как повеселели, потеплели лица моих товарищей!
Сидим под открытым небом, не замечая дождя, а на площадке под тентом выступают девчата. Каждую песню, исполненную не всегда профессионально, отмечаем бурей аплодисментов.
До чего же, оказывается, истосковались все мы по девичьим лицам, по гражданской жизни.
Заметки
на полях
- Оставь, друг, покурить!
- Извини, не могу! Ребятам окурок во взвод несу.
Из армейского
дневника
08.10.69 г.
«Вот, Володя, служили мы с тобой служили, никому плохого не делали, - изрек на днях мой неунывающий друг и однополчанин сержант Володя Банников по поводу моего гвардейского знака на гимнастерке, - и на тебе, достукались, в гвардию нас записали! Так, чего доброго, и медаль получим!».
До медали не дошло, а вот благодарность родителям из части, как выяснилось позже, на нас направили.
* * *
Вчера ребята из нашей роты выезжали на уборку винограда – вернулись чуть живыми от переедания (иногда и лису назначают гусей пасти!) А сегодня на уборку подсолнечника направляют наш взвод связи, с которым сроднился и я, секретарь первичной комсомольской организации второго мотострелкового батальона в/ч 41337 гвардии сержант Владимир Федулов. Подсолнечником, конечно, сыт не будешь, но и без того интересно – смена армейской обстановки на гражданскую, новые впечатления и лица, непривычная для многих работа.
У моста через Дунай, что за военным городком, нас поджидал комфортабельный словацкий автобус. Уже в дороге, покачиваясь на мягком сидении, ефрейтор Витт, как всегда, острит:
- Да, ребята, удобства - почти как в бронетранспортере!
И, помолчав, признается:
- У нас бы в колхозе прислали за рабочими в лучшем случае полуторку.
- А знаете, что еще удивительно? – вступает в беседу мой сосед справа. – Вот сколько по Чехословакии езжу - нигде не видел деревянных домов. Одни поселки городского типа - живут же люди! А им все мало, «заварухи» устраивают…
- А я вот иногда думаю: что мне армия? – рассуждает между тем Витт. - Вычеркнуто два года из жизни, и всего!
- Нет, мне армия много дала, - не соглашается с ним Ходжаев. - Дома у нас по другому. Столов - и тех нет, на земле сидим и едим. Вернусь - заведу новые порядки, - мечтает он. - Братишке скажу - иди служить, человеком станешь!
И вновь покачиваемся на поворотах асфальтного шоссе, ровными шеренгами обступают дорогу яблони. За ними - бескрайние равнины кукурузы, спелых подсолнухов. Вдалеке зеленеют виноградники.
На поле нас уже ждали местные крестьяне.
Ребят вооружили длинными ножами типа мексиканских мачете, вручили одну плетеную кошелку на двоих, мы заняли ряды подсолнечника – и за дело! Повсюду мелькают ножи, срезая головки подсолнухов и осыпая землю перезрелыми семечками. Но даже полущить их некогда – сзади, подгоняя, трещит работающий комбайн, куда высыпаем на обмолот заполненные подсолнухами корзины.
- Колючий, аллах его побери!
- Берись за стебель! Высыпать пора на обмолот!
Солнце. Пот. Паутина, Пыль. Мелькают руки, ловко орудующие ножами. Словно всю жизнь только и занимались тем, что срезали подсолнухи.
- А знаешь, Володь, почему все подсолнухи в одну сторону повернуты? - спрашивает работающий рядом Банников и поясняет: - Они к солнышку тянутся, вот в одну сторону и смотрят.
И снова взмахи ножей, наполнение корзин, стирание липкой паутины с разгоряченных лиц. Стали побаливать плечи, исколоты подсолнухом руки. В пыли и шуме едва расслышали впереди радостный голос:
- Хлопцы, а ведь все уже!
К началу поля возвращаемся на комбайне.
- Как у нас люди? – спрашивает комбайнер.
- Добре люди!- отвечаем возбужденно и радостно.
Отдыхаем на траве, сладостно расслабив ноющие мышцы. Ни мыслей, ни желаний – легкая пустота и в душе и в ярком над головой небе.
- Что это за такси катит? - лениво спросил Ходжаев, посмотрев в сторону деревушки.
Покачиваясь на рытвинах поля, к нам направлялась легковая «Шкода».
И как в доброй сказке из нее выпорхнули две феи в белоснежных передничках официанток. Из багажника машины появился на свет божий бак с наваристым борщом, на газетах разложили вареную колбасу, хлеб, поставили два ящика винограда, кошелку с яблоками, бутылки с минеральной водой. И это, как выясняется, солдатский обед в поле, нашенская скатерть- самобранка!
Обедаем, привычно расположившись в полевых условиях.
- Добрый обед! И виноград вкусный!
- Догадались черного хлеба привезти. Узнали, видно, русскую натуру…
И вновь жжет солнце, колют руки подсолнухи, опять трещит сзади комбайн.
Только под вечер закончили работу – поле оставили чистым.
Усталые и довольные, опять покачиваемся в мягком автобусе. Попутно подсело несколько чешек, вездесущие мальчишки уже бегают по автобусу в солдатских пилотках.
- Отговаривали председателя русских солдат приглашать, - рассказывает наш офицер. - Говорили, мол, русские только все попортят. А вы сегодня как жару дали - у них и удивление, и радость! – закончил он.
- А как же? - солидно подтвердил кто-то из наших солдат. - Русские не подведут, характер такой – особый…
* * *
А в части нас поджидало ЧП: все говорят о том, что в подвале крепости застрелился первогодок из показательной 7-й роты. Парнишка стоял в карауле, а проверять караул отправился дежурный по части самый строгий у нас майор Манукян.
- Как стоишь? - набросился он на часового. – Как автомат держишь? Дай
сюда автомат, проверю твое оружие!
Растерявшийся часовой передал майору свой автомат.
- В караульное помещение шагом марш! - приказал проверяющий часовому. - Доложишь начальнику караула, что тебя, разгильдяй, разоружил на посту майор Манукян! Твое оружие передам начальнику караула сам!
Потом было комсомольское собрание, на котором провинившегося товарища на чем свет костерили сослуживцы:
- Как ты мог на посту отдать кому-либо свое оружие? У нас показательная рота, а ты своим поступком свел на нет усилия всего коллектива: что теперь будут говорить о нас в части?
Парнишка затравленно молчал, а после собрания незаметно для окружающих взял из пирамиды свой автомат, спустился в подвал крепости и там, на битых кирпичах, застрелился….
Мы, любопытствуя, влезли через окошко подвала в тот каземат, освещенный мертвящим светом проведенной сюда переноски. Часовой оставался у входа, а мы, один за другим, беспрепятственно проникали в освещенное пространство, рассматривали парнишку - самострела, его бледное лицо с заострившимися скулами, развороченную на груди гимнастерку и раскинутые руки, возле которых, отброшенный выстрелом, лежал автомат…
Не слишком ли велика цена солдатской ошибки часового? Разве для такого шага прибыл парнишка в зарубежье, в нашу часть? Не позавидуешь теперь ребятам, которые отправляются на родину в краткосрочный отпуск – повезут домой, в Россию, цинковый ящик с телом погибшего: не дай Бог такого визита любой матери!
* * *
Своего друга рядового Ходжаева нашел в автопарке. Он лежал под машиной, грязный и злой, безуспешно копаясь в коробках переднего моста.
- Ходжаев, тебе письмо дать? - обратился к нему безмятежно.
- А что, письмо есть? – сразу воспрянул он, выбираясь из-под машины.
- Ну, если ты очень ждешь – могу и дать! – продолжал я с напускным равнодушием.
- Я из дома жду, - засуетился он, вытирая руки замызганной тряпицей и обшаривая меня взглядом, - а где оно, письмо-то?
- Ну, в таком случае получи! – великодушничаю я, вынимая конверт из кармана гимнастерки. – По носу, так и быть, хлопать не стану, поскольку оба мы с тобой старослужащие.
Я видел, с какой радостью пробежал он глазами по обратному адресу, с какой поспешностью вскрывал конверт.
- А что, может тебе и еще письмецо дать? - полушутливо интересуюсь я.
- А что, у тебя есть? – неуверенно оторвал он взгляд он неровных рукописных строчек.
- Есть, получи! – и я вынул еще одно письмо.
Он взглянул на меня с такой благодарностью, что я не смог долго тянуть и с третьим, последним письмом.
- Вот, возьми тогда и это.
- Ну, спасибо, Володь! – только и смог вымолвить он. Но сказано было так, словно именно я написал ему эти письма.
Уходя, слышал, как весело насвистывал за работой Ходжаев, как радостно позвякивали ключи в его умелых, приободренных руках. Письмо в армии – безошибочный барометр настроения солдата.
Из армейского
дневника
14.10.69 г.
Ура! Легко и свободно дышится. Два дня ходил как пришибленный, два дня
«терзал» меня проверяющий по комсомолу.
« Ну что ж, – сказал он, захлопывая, наконец, последнюю тетрадь, - работа у тебя ведется неплохо. Проколов видимых нет. Учти на будущее те недочеты и шероховатости, на которые я указывал».
« Все ясно. Спасибо - учту!».
А сколько было волнений, объяснений – первая столь солидная, «от буквы до буквы» проверка за всю мою комсомольскую деятельность. И радостно, что она прошла сравнительно неплохо. Не зря значит носил все эти месяцы звание армейского секретаря, не зря потела гимнастерка на батальонных собраниях и недосыпал ночами, оформляя комсомольские документы. Свою осеннюю контрольную проверку, можно считать, сдал!
* * *
Все чаще звучат в чужом эфире русские песни, еще раз убеждая нас в растущем международном авторитете России…Дорогая земля моя! Скоро ли вновь ступлю на родные дорожки, пусть не везде асфальто - бетонные, как здесь, на Западе, но много дороже для русского сердца всех этих ухоженных магистралей. Тоскуем по русской природе, языку, песням.
Не так строги стали командиры, чувствуется возросшая свобода, но и ответственность: то, о чем мечтает солдат долгие 24 месяца службы, что согревает его в морозы или дает свежесть прожженным солнцем дням, ощутимо близко. Но, чувствуя окончание службы, беспокойство заползает в душу: все ли успел, правильно ли поступал, с чистой ли совестью уйду на «гражданку»?
Эти мысли, как и планы на будущее, гонят сон по ночам, заставляя в полумраке ночной казармы ворочаться в постели, тянуться за сигаретами. И потому старослужащие на последних месяцах службы острее воспринимают свою ответственность за дела в отделении, во взводе и роте, строже спрашивают с подчиненных и молодежи.
Налаживаем связи с местным населением: будем ходить в городской бассейн, в городе прошла торжественная встреча вернувшегося с учений полка, будут экскурсии на заводы, совместные вечера. На катере по Дунаю комсомольская делегация нашего батальона выезжала на встречу с городским молодежным активом в Зволен. Время – лучший лекарь взаимных обид и упреков. Разве могли подумать о таком год назад, 21 августа?
Но бывают и рецидивы - на днях ворота нашей крепости обстреляли из проезжавшей автомашины, в городе вновь появились плакаты - «Вы нас в августе, мы вас - теперь!». Имеется в виду недавнее поражение советских хоккеистов во встрече с чехами со счетом 0:2.
Из армейского
дневника
14.11.69 г.
Прямо не верится: не все провожать на «гражданку» друзей - наступает и мой «дембельский» час. Через неделю – Ура! - еду домой! Прощай, на время, дневник, перехожу на походный записной блокнотик…
* * *
- Полк, ра-вняйсь! Смирно! На одного линейного дистанция, первая рота прямо, остальные – напра-во!
Военный оркестр грянул «Славянку». Роты повзводно рубят шаг, а мы, сегодняшние «дембели», принимаем парад у полковой трибуны рядом с офицерами. На нас отутюженные мундиры, в погоны, сержантские лычки и петлицы вопреки Уставу вставлены вкладыши, еще с вечера до блеска начищены сапоги, надраены пастой пуговицы и ременные бляхи.
Преклоняя колени, по очереди целуем боевое знамя части – прощай, армия!
В такие минуты с особой остротой понимаешь: армия- это школа, которую не пройти заочно.
* * *
P.S. Есть на просторах России заповедные родники, из которых веками черпают силу большие и малые реки, среди которых и наша красавица- Волга. У истока ее, неприметного родничка под Осташковом Тверской области, оборудована часовня, откуда весной начинается ежегодный Крестный ход. А неподалеку, в Селижаровском районе, в заповедном Оковецком лесу со времен Ивана Грозного бьет незамерзающий святой источник, температура которого в любое время года всегда одинакова – 4 градуса тепла. Даже в крещенские морозы здесь не пустует купель - окунувшихся не берет простуда. В таких вот заповедных местах и таится, видимо, сила земли русской, вобравшая в себя веру и мудрость поколений.
У каждого из нас тоже есть свои заповедные места, события, годы, которые, вбирая мудрость поколений, проверяют на прочность, дают настрой и силы на многие годы. Для одних – наших отцов – это Великая Отечественная война, для других, завтрашних воинов – Афган, Чечня или Южная Осетия с ее безумством грузинских агрессоров. Для моих армейских ровесников заповедным стал август -68, проверивший на прочность закалку характера. Кто был тогда прав – не нам решать. История и политики расставят по местам события и факты. Но в одном время не властно: в нашем отношении к своему долгу перед Отечеством. Его мои ровесники исполнили как смоги: и те, что остались молодыми на армейских фотографиях, и те, кто вернулся домой, нашел свое место в жизни, перешагнул рубеж очередного века.
Однажды, годы спустя, будучи журналистом и капитаном запаса, а потом налоговиком в ранге советника государственной гражданской службы Российской Федерации П класса, упомянул как-то в разговоре с коллегами словацкую крепость Комарно.
- А мы служили там с мужем! - оживилась сотрудник отдела Антонина Сарайкина. - Ты в Комарно входил, а мы из этой же крепости через 22 года последними выходили: в сентябре 90-го, когда наши войска из Чехословакии вывели…
Давно нет той страны, которой мы присягали и которую защищали, не повернуть вспять время. Другие события и заботы сменяют друг друга, иными стали убеждения и многие ценности. Но заповедный уголок юности, давший возможность проверить себя, в душе не иссяк. А жизнь в который раз убеждает: велик, многогранен, но крайне хрупок и тесен окружающий нас мир
Тверь, 2010 г.
Не все мы вернулись домой...
© Copyright: Владимир Федулов, 2020
Свидетельство о публикации №220033001625
Свидетельство о публикации №220033001625
Рецензии
На это произведение написано 5 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.