Галстук

Над полем тянулись облака, луна выныривала из-за них, тут же пряталась, и по полю скользили, прерываясь, широкие пятна серебряного света – и казалось, что и их тоже гонит ветер.
По узкой петляющей дороге шли, переговариваясь вполголоса, несколько мальчишек с удочками – удочки торчали, как копья и покачивались в такт ходьбе.
– Ветрюга какой.
– Это хорошо, – говорил самый старший, ему недавно исполнилось шестнадцать, и у него одного удочка была складная, спрятанная в рюкзак. – Когда ветер, клюёт бодрей.
Самому младшему было тринадцать – он увязался за братом, его нехотя взяли, и теперь он плелся позади всех, зевал и тер глаза.
– Ваня, хорош зевать, – окликнул его брат. – Из-за тебя всем спать хочется!
Трава кланялась – ветер то прижимал ее к земле, то позволял распрямиться. Ветер был теплый, летний и пах полынью и дымом.
– Может, тут откроем?
– На мостике откроем, – сказал старший и ускорился. – Давайте-давайте, ползем как мухи!
Далеко впереди вставала черная стена леса, над ней моргали, прыгая от облака к облаку, звезды.
Кто-то споткнулся, выругался, остальные засмеялись. Ваня снова зевнул. Он дотянулся до брата и хлопнул его по рюкзаку.
– Чего?
– Я тоже буду.
– Я тебе буду! Еще чего! Скажи спасибо, что взяли!
Ваня снова отстал.
Наконец, послышалось негромкое журчание, дорога сделала крюк и выгнула спину. Мостик был широкий, плотно сбитый, стянутый металлическими скобами. Рассхошиеся деревянные перила топорщились в разные стороны.
Мостик вставал над поросшей высокой травой канавой, и одолеть его можно было ровно в три шага.
Мальчишки набились на мостик и остановились. Каждый считал своим долгом положить ладонь на щербатые, в трещинах, перила, но опереться или хотя бы облокотиться на них никто не решался.
В траве ворчали лягушки.
Старший как будто неохотно, со вздохом, стащил с плеча рюкзак, медленно расстегнул, достал пузатую пластиковую бутыль. Вторая сверкнула запотевшим боком и осталась внутри. Старший вернул рюкзак на плечо, пшикнул пробкой, прижал горлышко к губам и запрокинул голову. Острый кадык запрыгал вверх-вниз.
Среди мальчишек поднялся ропот.
– Не налегай! Не один!
Кадык подпрыгнул в последний раз, старший опустил бутыль и шумно выдохнул.
– Холодное…
Бутыль пошла по рукам.
– Не люблю холодное…
– Вот и не пей.
Засвистел ветер – удочки-копья закачались, трава у канавы зашуршала. Где-то в поле крикнула ночная птица, мальчишки притихли.
– Это что? – шепотом спросил Ваня у брата и потянул бутылку на себя.
– Покойник! – шепотом ответил брат и хлопнул Ваню по руке.
Все засмеялись – но засмеялись неуверенно, через силу.
– Может, и покойник, – безмятежно сказал старший и носком ботинка спихнул в канаву камешек.
Камешек с плеском упал в черную пенистую воду.
– Лесника вспомните, одноглазого… – начал он.
– Знаем мы про лесника.
– А я не знаю, – шепнул брату Ваня.
Брат покачал головой, не ответил.
– Ишь присосался, давай сюда.
Бутылка опустела уже на три четверти.
От канавы резко и кисло пахло, она неприятно булькала под мостом.
– А представьте… – сказал тот, кто перебил старшего и не дал ему рассказать про одноглазого лесника. – Представьте, что сейчас вот под этим мостом… – Он обвел всех страшным взглядом. – Сидит кто-нибудь!
– Ох, – не сдержался Ваня.
– Все может быть, – с прежней безмятежностью протянул старший.
Он выглянул за перила и крикнул – так, что все вздрогнули:
– Эй! Есть тут кто?
Лягушки замолчали, и только вода продолжала неприятно булькать.
Старший взял бутылку, допил, закрутил крышку, вытянул руку над канавой и разжал пальцы. Бутылка глухо стукнулась о воду и поползла под мост. Мальчишки как по команде развернулись все в одну сторону и нависли над перилами, ожидая появления бутылки.
Бутылка не показывалась.
– Зацепилась за что-нибудь…
Из-под мостика вываливались хлопья пены, черная вода шипела.
– Утащил… – еле слышно прошептал Ваня.
Даже старший нахмурился и заглянул за перила со своей стороны.
– Вот она! – воскликнул кто-то.
Бутылка высунулась из-под мостика и поплыла по канаве, поводя горлышком в разные стороны, точно озираясь.
Старший фыркнул.
– Зацепилась за что-нибудь, вот тебе и на.
Пока стояли на мостике, ветер оттащил все облака в сторону, разметал их в клочья, и теперь над полем висел неподвижно белый диск луны. До полнолуния было еще несколько дней, и луна казалась заваленной набок.
Старший поправил рюкзак, первым сошел с мостика и зашагал по дороге. За ним двинулись остальные. Снова крикнула вдалеке птица, крик покатился по полю, и казалось, что его можно догнать, ухватить рукой.
Черная стена леса теперь выглядела припорошенной снегом – на деревьях лежал белый лунный свет. Стена росла, росла, и скоро мальчишки услышали, как шумит под ночным ветром листва. Лес выпрямлялся, расправлял плечи, набирал полную грудь воздуха, разворачиваясь от одного горизонта до другого и касаясь верхушками звезд.
Мальчишки, сами того не замечая, говорили все тише и тише – иногда только кто-нибудь храбрился и нарочно вскрикивал или смеялся – а когда за Ваниной спиной сомкнулись широкие стволы, небо вдруг исчезло, а его место занял черный шевелящийся шатер, мальчишки пошли молча. Ваня пробился к брату и зашагал рядом с ним.
Лес производил жуткое впечатление – деревья то прижимались к дороге, то шарахались от нее, в щели между кронами заглядывала луна, свешивая вниз, к самой земле, широкие ленты лучей, а на земле, в густой траве, в кустах, что-то не переставая шуршало, прищелкивало, скрипело и хрустело.
Кто-то зацепился удочкой за ветку, удочка хлестанула по листве, на головы мальчишек посыпались кусочки коры.
– Слышите?
– Что?
– Ухает.
Остановились, стали прислушиваться. Лес был полон звуков – но уханья никто не услышал. Откуда-то просочился, дотянулся, точно волна прибоя, и тут же иссяк протяжный низкий гудок – вроде того, с которым гудят поезда.
– Ну ухает и ухает, пускай себе ухает.
– Я раз видал сову – чуть с ног не сшибла.
Раздались смешки.
– Да ну вас.
Дорога то истончалась, точно ее сжимали с обеих сторон, то расплывалась и теряла очертания. Налетел ветер, шатер из крон закачался, в просветах заплясала заваленная набок луна.
– Мне теперь везде этот лесник чудится, – сказал Ванин брат.
– Что за лесник-то? – спросил шепотом Ваня.
– Цыц! – обернулся старший. – Не здесь!
Он сошел с дороги на узенькую тропинку, терявшуюся в траве. Мальчишки засеменили следом.
Лес навалился, деревья теснились, сплетались, тянули ветви к удочкам, мальчишки то и дело запинались о корни, соскальзывали ботинками в траву, и далеко впереди действительно кто-то заухал тоскливо. Брат пропустил Ваню вперед и шел, наступая ему на пятки.
Тропинка то падала в низину, то взбиралась на пригорок, расталкивая заросли папоротника. Было душно, пахло дубовой листвой, и казалось, что будет гроза – кроны тряслись, вздыхали, но внизу ветра не было.
– Огонек!
– Где?
– Да вон!
Мальчишки остановились, стали вглядываться, щурить глаза в темноту.
– Нет там никакого огонька!
– Был, точно говорю!
Старший поднес ладонь ко рту – наподобие рупора – хотел крикнуть, но осекся.
– Пойдем, – сказал он. – Нет там никакого огонька.
Луна упала в невесть откуда взявшуюся тучу, и стало совсем темно – но, когда вышли-таки к реке, туча прорвалась, и сияющий диск выкатился из нее, как из мешка.
Река не булькала и не чавкала – она мерно и спокойно шумела, и при виде ее мальчишки осмелели, перестали озираться по сторонам и заговорили громче.
Они стояли на небольшой овальной поляне, поросшей мелкой вытоптанной травой. С одной стороны поляна заканчивалась невысоким песчаным обрывом, с другой на нее наступали деревья. Посередине чернело кострище, валялись обугленные поленья, слева, у самого края, лежало длинное толстое бревно, утыканное сучьями.
Скинули рюкзаки на траву, подгребли в кострище веток, старший зачиркал спичками.
Противоположный берег был пологий, бело-песчаный и плавно входил в воду. Деревья стояли поодаль, но сразу за ними начиналась непролазная чаща – черная и страшная.
Старший подошел к обрыву и размашисто, как сеятель зерно, высыпал в реку две горсти отрубей. Обрыв втыкался в реку, из него высовывались и опускались в воду лохмотья корней. Терпко пахло глиной.
Защелкал радостно костер, вокруг него распустилось и затанцевало по траве оранжевое пятно. Лица мальчишек тоже засветились оранжевым, и они смотрели друг на друга с удивлением, словно забыли, как кто выглядит.
– Открываем? – спросил старший и, не дожидаясь ответа, выудил из рюкзака вторую бутыль.
Мальчишки отложили удочки и снасти, с которыми начали было возиться, и уселись вокруг костра. Пламя вздрагивало, ежилось, искры подпрыгивали над ним и таяли.
– Сегодня клёв будет что надо, – сказал старший, отрываясь от горлышка и вытирая рот рукавом.
– Почем знаешь?
– Чую.
– У меня бутерброды есть.
– У меня сосисок связка – можно жарить.
Старший присвистнул.
– Сосиски – это дело, давай сюда.
Половина связки тут же исчезла – никто и не подумал их жарить, ели так.
– Не налегайте, не налегайте! Нам до утра сидеть!
Старший потянул к себе бутыль, закрыл и отставил в сторону.
– Еще одна есть, – обиженно протянул кто-то.
Старший не ответил. Он встал, отряхнулся, вытащил из рюкзака удочку и пошел к обрыву, на ходу раскладывая ее.
Совсем скоро на реке уже качались поплавки. Мальчишки растянулись по всему обрыву – кто по-турецки, кто свесив ноги вниз; и теперь если и переговаривались, то шепотом. Время от времени кто-нибудь вставал, клал удочку на обрыв и шел поправить костер – подбросить сучьев, подуть в пышущее жаром трескучее нутро, зажмуриться от едкого дыма и обязательно приложиться к одиноко стоящей бутыли.
Первым дернулся и ушел под воду поплавок Ваниного брата – леска натянулась, ее повело в сторону. Ваня ахнул, в воздухе над рекой сверкнул серебром блестящий бок.
– Красноперочка, – протянул Ванин брат.
Он схватил трепыхающуюся красноперку, снял с крючка и бросил в траву за собой – красноперка запрыгала, застучала хвостом.
Небо над рекой было чистое, прохудившаяся туча плыла уже где-то за лесом, похожая на груду темного тряпья, луна склонялась к реке и заливала все своим светом – блики кольчугой скользили по воде, и казалось, что это рыбы блестят своими боками.
Под обрывом бултыхнуло – пошли пузыри.
– Щука играет.
– Я раз брал щуку.
– Чем докажешь?
Деревья на том берегу закачались, зашумели, ветер перелетел через реку и дохнул в лица мальчишек, взъерошил волосы. Костер повалился набок, оранжевое пятно вытянулось.
Скоро в траве блестела дюжина мелких рыбешек – самая крупная была длиной с ладонь.
У Вани не клевало, он не сводил взгляда с поплавка, точно гипнотизировал его, и вдруг снова начал зевать и тереть глаза.
– Иди к костру, – сказал брат, тоже зевая. – Все равно не клюет, а тут только сон нагоняешь.
Ваня щелкнул языком, положил удочку на траву, оставив поплавок гарцевать по реке, и шагнул к костру. Тут он взял сосиску, нацепил ее на лежащую рядом ветку и сунул в огонь. Брат оглянулся, встал, забрал бутыль и с ней вернулся к обрыву. Бутыль поплыла из рук в руки.
– Во клюёт, – прошептал старший победно. – Говорил же.
Запахло жареной сосиской, мальчишки заерзали, двое оставили удочки на обрыве.
Костер затрещал новыми сучьями, в него полетели, съеживаясь и тлея, пучки сухой травы – оранжевое пятно раздулось.
Глубоко в лесу раздался треск.
– Кабан, – сказал старший. – Или барсук. А может…
Он не договорил.
– Что? – спросил Ваня.
Старший обернулся, сделал страшное лицо.
За деревьями снова затрещало. Оранжевый свет выхватывал из тьмы только ближайшие стволы, за ними было черно.
– Красноперка, – сообщил старший.
Опять раздался треск – на этот раз совсем рядом. Ваня встал и подошел к брату. Старший перестал любоваться налимом и повернулся к деревьям.
За деревьями что-то мелькнуло, кто-то вскрикнул тонким голосом. Мальчишки вскочили, Ваня юркнул брату за спину. В следующее мгновение на площадку вывалился грузный мужчина в белой рубашке и узких черных брюках. Воротник рубашки был расстегнут, галстук съехал набок. Лицо и шея мужчины были исцарапаны, на коленях светлели грязные пятна, он тяжело дышал и как-то тоненько всхлипывал.
Мужчина зажмурился, закрылся ладонью от костра и из-за ладони, как из укрытия, обвел мальчишек испуганным взглядом. Потом он поднял обе руки – в одной блестела прозрачная бутылка с тонким горлышком – вверх и с трудом выговорил:
– Н-не бойтесь, ребятушки, я с-свой.
Язык его заплетался.
Мальчишки молчали, чья-то леска натянулась, заездила туда-сюда по траве.
– П-простите, – сбиваясь, забормотал мужчина. – Напуга-ал. Не хотел, правда… Не хотел...
Он опустил руки и прижал их к груди.
– У нас же там, – он кивнул на деревья, – этот… кор-по-ра… тив!
Он поправил галстук, покачнулся и чуть не упал.
– Я с этой… с этого… С приволья!
Старший присвистнул и выступил вперед.
– Это ж вон где, – сказал он басом, – у шоссе.
Брови мужчины взлетели вверх.
– Да? А я… Я… У шоссе, правильно! Да я только…
Он оглянулся на деревья, оттянул воротник и поскреб шею ногтями.
– Нет-нет… Недалеко… Не то чтобы…
Мальчишки молчали. В лесу заухало.
– О! – вскинул палец мужчина. – Ухает!
Он повернулся к лесу и попятился.
– Разухалась тут!
Он зацепился пяткой за корень, упал навзничь, в метре от костра, и застонал. Бутылка выкатилась из руки.
– Повалился… Стыдоба…
Он дотянулся до бутылки, стащил пробку и сделал большой глоток. Тут же лицо его скривилось, он закашлялся.
– Фу!.. Фу!.. Ужас, а не водка…
Он выругался, потом вывернул шею, посмотрел на мальчишек.
– П-простите, п-пожалуйста.
Тут только он заметил удочки – и в глазах промелькнуло что-то осмысленное.
– А вы тут что? Ры-ыбку ловите?
Он с большим трудом, кряхтя и охая, встал и широко расставил ноги, точно боялся снова упасть. Лицо его расплылось в улыбке.
– Правда? – спросил он срывающимся голосом. – Правда рыбку л-ловите?
Ему никто не ответил.
Улыбка исчезла, толстые губы задрожали, глаза заблестели. Казалось, он вот-вот заплачет.
– Братики… – тихонько позвал он. – Ребятушки… Рыбку ловите…
Он всхлипнул.
– Можно с вами п-посидеть? А? А?
Все молчали. Оранжевое пятно соскользнуло со стволов, поползло к костру.
– У вас вот костерчик тухнет! Я п-помогу! Я п-помогу!
И мужчина, шатаясь, наклонился, завозил руками по траве.
– Вот и вет-точка, вот и т-травка сухая…
Он потянулся к костру так решительно, словно хотел по локоть сунуть в него руку. Костер принял угощение и благодарно затрещал.
Мужчина рассмеялся, прошаркал к ближайшим деревьям, склонился и стал шарить между корней. Потом распрямился, держа перед собой длинную коряжистую ветку, с треском сломал ее пополам, сложил две половины вместе и стал ломать их, краснея и надуваясь. Ветка не давалась. Мужчина выставил вперед колено, потянул, накренился назад, прижавшись спиной к стволу. Ветка оглушительно хрустнула.
Мужчина снова рассмеялся, подбежал, спотыкаясь, к костру и высыпал в него добычу. Оранжевый круг снова уцепился за стволы, удочки заблестели в его свете.
Мужчина привстал на цыпочки, посмотрел на реку и вздохнул.
– Речечка…
Лицо его снова приняло плаксивое выражение, губы задрожали. Он выставил перед собой руки и опустился на траву. Сел у самого костра и подтянул к себе бутылку.
– Знали бы вы, р-ребятушки, – заговорил он, снимая пробку и оглядывая мальчишек, – как я в-вам рад!
Он поднял бутылку.
– Б-будете?
И тут же спохватился.
– Что я… Что я… Вы же…
Он сделал два больших глотка и опять закашлялся.
– Ненавижу, – прохрипел он, с отвращением глядя на бутылку, – терпеть н-не могу.
Он посмотрел на мальчишек мутным взглядом.
– Я в-вообще не пью… Почти…
Под обрывом снова бухнуло – забулькало.
– Я… это… Корпоратив, ага… За-загородный клуб, ага… Сил моих нет…
Он принялся бормотать что-то неразборчивое, подбородок упал на грудь.
Мальчишки переглянулись, старший хмурился, кусал губы.
– Дядя, – позвал он, наконец. – Дядь.
Мужчина всколыхнулся, заморгал.
– Вы бы… – начал старший, но не мог подобрать нужных слов. – Это, ну… Мы тут как бы…
Он осекся и замолчал.
Мужчина вскинул брови, посмотрел жалостливо, похлопал себя по карманам. Губа вновь запрыгала, задрожала, он выпятил ее и посмотрел в огонь.
– Р-ребятушки… Милые… Я ведь тоже рыбку ловил – как вы. С братиком. Щ-щуку брал, ага… А теперь вот…
Он яростно дернул себя за галстук.
– Ку-да все делось? А? Ку-да?.. Ай, горячо…
Он поджал ноги и отодвинулся от костра.
– Живу, как… Света белого не вижу… Сколеоз, п-пузо вот…
Он ударил кулаком по животу и скривился от боли.
– Что это за жизнь?.. А? Что з-за жизнь? Зрение посадил! Раньше – у-у-у… А сейчас… Компьютер, таблички п-поганые… Карьерная, видите ли, лестница!..
Он потянул носом.
– Сосисочки что ли?.. Дайте сосисочку…
Старший шагнул к костру, вытянул из связки сосиску, протянул мужчине.
– Ми-ленький, спасибо, – мужчина дрожащими пальцами сковырнул с сосиски целлофан, уронил ее, поднял, дунул, потер о рубашку.
Потом он вскинул бутылку, сделал два громких глотка, зажмурился, сунул сосиску в рот и замычал от удовольствия.
– Вку-усно… Вкусно, ага… А у них там… – он кивнул через плечо и скривил губы. – Ф-фуршет. Фуршет-муршет… Дайте еще, а?
Старший протянул ему вторую сосиску, последнюю.
– Последняя?.. Не буду. Можно? Можно? П-пожалуйста.
Он снова выпил, затолкал в рот сосиску и замычал.
– У них там, – чавкая, пробормотал он, – тим… т-тим-билдинг. А по углам… Шепчутся, гады.
Он затих и только чавкал, глядя в огонь. Дважды стягивал пробку, но не пил – возвращал обратно. Мальчишки переминались с ноги на ногу, старший хмурился.
Наконец, мужчина сказал безучастно:
– А Н-наташка… Ага… Сказала, уволят. Сократят…
Он поднял глаза на старшего и закричал, обращаясь лично к нему:
– Меня! Меня с-сократят! Я для них… А они…
Он принялся тереть глаза рукавом – всхлипывая и шмыгая носом.
– Я для них… Семьи нет, ничего нет… А они…
Он закрыл лицо локтем, и по оранжевым блестящим щекам покатились одна за другой крупные слезы. Мальчишкам стало неловко.
Свободной рукой мужчина сковырнул на траву пробку, сунул горлышко под сотрясающийся локоть и запрокинул голову.
Леска на одной из удочек натянулась, удочка с легким шелестом заскользила по траве и свесилась с обрыва. Ее хозяин ахнул, упал на землю, поймал.
Мужчина отнял от лица локоть и выглянул из-за костра. Глаза его были красные, взгляд блуждал.
– Это ч-что там? Клюет?
Слова давались ему все труднее.
Хозяин удочки потянул, дернул – и на леске забилась красноперка. Мужчина покачнулся, но вместо того, чтобы упасть, как-то неожиданно ловко вскочил вдруг на ноги. Его тут же повело в одну сторону, в другую, он раскинул руки и балансировал, как эквилибрист на канате. Он перестал плакать, и только шмыгал и шумно дышал. Лицо его блестело.
– А и ну их! – забормотал он себе под нос. – Ну их всех! Н-надоело! Все!
Он, обливаясь водкой, стянул с себя галстук – не развязывая, через голову – и швырнул в сторону.
– Все!
Он хотел сказать что-то еще, но только шевелил бессвязно губами – вероятно, все силы ушли на последний рывок. Он приложил руки к груди, обвел мальчишек долгим умоляющим взглядом и плюхнулся на прежнее место, чудом не опрокинувшись на спину.
– Я т-тут посижу, хорошо? – спросил он. – Не пр-рогоняйте меня… П-пожалуйста…
Слова вязли, путались, и понять, что он говорит, можно было с трудом.
Он посмотрел на бутылку, поднял ее было ко рту, но затем вытянул руку и вылил остатки в траву. Потом он закрыл глаза и повесил голову на грудь. Потом свободной рукой пошарил по земле, шумно выдохнул и лег. Приоткрыл один глаз, посмотрел на танцующий перед лицом костер, отодвинулся от него и повернулся к огню спиной.
Через несколько минут от костра донеслось тонкое жалобное сопение, еще через несколько его сменил неровный хриплый храп.
Старший обошел спящего по широкой дуге, присел на корточки.
– Спит? – спросил кто-то шепотом.
– Спит.
Повисла тишина.
– Уйдем?
Старший фыркнул. Склонился над мужчиной, повел ноздрями.
– Как бы в костер не залез, – снова зазвучал шепот.
– Не залезет.
– Может, уйдем?
– Куда? – с раздражением спросил старший, не переставая принюхиваться. – Тут до рассвета осталось всего ничего… До ближайшего пляжа чесать и чесать. Я из-за какого-то козла рыбалку терять не собираюсь, мне уезжать послезавтра.
Мужчина всхрапнул и дернул ногой.
– Пускай спит, – сказал старший. – Если что, я его поленом огрею.
Он пихнул ногой одно из поленьев, и оно выкатилось из костра, рассыпая искры. Костер поник.
– Надо бревно положить, – предложил кто-то. – Точно в костер залезет. Как Катькин брат.
Подтащили с края поляны бревно – низ его был черный и сырой, по нему бегали мокрицы – опустили между мужчиной и костром. Мужчина вздрогнул, перестал храпеть и забормотал что-то – губа опять задрожала. На плечо вскарабкалась мокрица, покружилась на месте и спустилась к бревну.
– Доставай третью, – скомандовал старший.
Один из мальчишек вынул из рюкзака третью пузатую бутыль.
По небу плыли тонкие вытянутые облака, похожие на лодки. Луну отнесло вбок, она перекатывалась с лодки на лодку, точно ей было весело.
Старший собрал всю пойманную рыбу, ссыпал в ведро. Потом сел на траву, свесив ноги с обрыва, и отвернул пробку. Отпив, он крякнул, взял удочку, вытянул из воды леску с голым крючком, насадил червя.
Мальчишки по одному рассаживались, оборачивались на спящего, шептались. Мужчина снова храпел.
– Да не жмись ты! – зашипел на Ваню брат. – Трусишь, что ли?
– Ничего я не трушу.
Какое-то время сидели молча – ни у кого не клевало. Бутылка курсировала по рукам, стремительно пустея.
– Повезло дураку, – весомо сказал старший. – Что на нас вышел.
Все закивали: повезло, повезло.
– А то бы мог и заплутать совсем.
Все закивали: мог, мог.
– А мог и того, – старший понизил голос, – к леснику…
Все притихли, Ваня снова вопросительно посмотрел на брата, тут же отвернулся.
Он не стал закидывать удочку – сидел и болтал ногами.
– Кто там ногами болтает? – прошипел старший. – Песок сыпете!
Ваня поджал ноги и сел по-турецки.
Мужчина храпел тревожно, иногда бормотал, вздыхал. Костер тихо щелкал, пламя ползало по поленьям, покрытым белой мерцающей чешуей. Оранжевое пятно сжалось.
Раздался плеск, засвистела катушка, старший подтянул к себе ведро.
– Сейчас пойдет, – сказал он довольно. – Только успевай…
И вправду – пошло. Клюнуло у одного, потом у другого, потом опять у старшего.
Понемногу разговорились – теперь оборачивались не испуганно, а со смехом, фыркали, язвили. Над рекой плыл тревожный храп. Говорили про рыбалку, вспомнили заброшенный дом на краю поля, кто-то хвастался отцовским компасом.
– Был я в том доме, – говорил старший. – Ничего особенного.
Ему не верили – в заброшенном доме не может быть ничего особенного.
– Говорю вам, ничего особенного. Только подвал разве что… Но в подвал я не спускался –замок заклинило.
– А вдруг это не замок заклинило… – протянул Ваня. – А держал кто-то снизу.
Старший сделал невозмутимое лицо, сказал, глядя на воду:
– Может и держал, я почем знаю.
В глубине леса раздался звонкий стук – точно по стволу били топориком. Мальчишки обернулись, стали вглядываться в черные щели между деревьями, но стук затих, и снова самым громким звуком в лесу стал храп.
– Я слышал, этот дом сами хозяева и подожгли. Перед тем, как уехать.
– Не. В него молния ударила.
Луна упала в очередную облачную лодку, спряталась в ней наполовину – и казалось, что она катится по белому дну, спотыкаясь о рейки. Далеко над лесом небо уже начинало понемногу выцветать.
Зевали по очереди, а Ваня клевал-клевал носом, да и положил голову брату на плечо – и задышал ровно.
По реке плыли жидкие комья тумана. Костер – хотя в него и подкидывали постоянно то траву, то хворост – чах, уже не щелкал, и от него было больше дыма, чем огня. Дым стелился по траве и стекал с обрыва, цепляясь за удочки, вливался в туман.
Когда костер совсем погас, по верхушкам деревьев уже скользил розовый свет зари, в траве блестела роса. Небо посветлело как-то вдруг, все сразу, луна сделалась бледной, точно испугалась.
Все уже были в свитерах – и даже на Ваню брат сумел натянуть свитер и куртку. И все равно было холодно.
В лесу свистели птицы, на том берегу из-за деревьев поднялась в воздух целая стая, стала удаляться, превращаясь в горсть черных точек, пропала из виду.
– Пора, – сказал старший и вытянул из воды пустой крючок. – А то задубеем.
Он встал и похлопал себя по щекам. Подошел к костру, ткнул тлеющее полено ногой, точно и костер хотел разбудить. Над поленом повисло облачко пепла.
Мальчишки вставали, кряхтя, потягивались, хрустели шеями. Ваня тряхнул плечом, сильнее – брат встрепенулся, заморгал, тут же застучал зубами.
– А этот, – старший кивнул на мужчину, – все дрыхнет.
Мужчина лежал, поджав ноги к животу, точно младенец в утробе, лицо его кривилось.
– Ау, – позвал старший, – утро доброе.
Мужчина скривился еще сильнее.
– Ау, – повторил старший.
Мужчина, не переставая кривить лицо, открыл один глаз. Зрачок блуждал и все норовил нырнуть под набухшее сиреневое веко.
– Оставь ты его… Пусть сам…
– Околеет.
Мужчина перевернулся на живот, уперся ладонями в траву, встал на четвереньки, потом на колени. Его шатало из стороны в сторону, лицо было бледно-серым.
– Ок-колею, – пробормотал он.
Губа его ходила ходуном, зубы стучали, он пытался что-то сказать, но не мог.
– Я-я-я… В-в-в…
Он встал, расставив руки в стороны, зажмурился.
– Дайте попить…
Старший протянул ему воду. Мужчина вцепился в бутылку, сорвал пробку и воткнул горлышко в губы. Вода побежала по бледной блестящей шее, на рубашку.
– Н-надо двигаться, – сказал он, отрываясь от воды и фыркая, – надо д-двигаться.
Он взмахнул руками, словно хотел взлететь, вода брызнула из бутылки во все стороны.
– Ладно, – пробормотал он. – Ладно. С кем не б-бывает.
Он посмотрел на мальчишек, и лицо его расплылось в улыбке.
– Я ж-же вас не испугал? А?
Старший фыркнул, стал складывать удочку.
– Ну, х-хорошо, – сказал мужчина. – Х-хорошо.
Он снова заулыбался.
– А как ул-лов?
Старший покосился на него.
– Ничего улов, – сказал он важно. – Сойдет.
Мужчина прижал руки к груди.
– Ну, м-молодцы, ребятушки. М-молодцы.
Лицо его вдруг изменилось, он ощупал грудь ладонью, скосил глаза.
– Р-ребятушки… – пробормотал он. – А где же галстук мой?
И он завертел головой.
И мальчишки завертели головами. Но галстука нигде не было.
– А ведь п-подарили… – сокрушенно протянул мужчина и провел ладонью по лицу. – Ладно…
Он склонился над костром, дунул, в лицо ему брызнул пепел. Мужчина закашлялся.
– Фу, фу, – захрипел он.
От реки раздался звонкий плеск.
– О! – поднял палец мужчина. – О!
И снова закашлялся.
Облако пепла улеглось, в глубине, между поленьями, заалело.
– Ладно… – сказал тихо мужчина. – П-пойду. Изви-ните, ребятушки.
И он, шатаясь, побрел к деревьям.
Мальчишки молчали.
– Там поле… – сказал старший.
Мужчина обернулся, у самой кромки леса.
– А т-то я не знаю… – улыбнулся он. – Я ж из этих мест. С бра-тиком тут все исходили…
Он отвесил мальчишкам поклон.
– С-спасибо, ребятушки. Извините, если это… того…
Он взмахнул рукой, развернулся, занес высоко ногу, точно хотел переступить через какое-то препятствие, покачнулся всем корпусом и сделал широкий шаг.
Мальчишки смотрели, как, удаляется, исчезает между стволами белая рубашка. Мужчина шагал грузно, и шум стоял такой, словно через лес ломится медведь.
Наконец воцарилась тишина.
– Гм, – только и сказал старший. – Гм.
И принялся собирать вещи.
Далеко на горизонте из-за темных верхушек показалось солнце, на поляну хлынули золотые лучи, зеленый свод засиял, переливаясь, но на том берегу, между деревьями еще клубились тени, и казалось, что там, у самой земли, еще ночь.
Ване собирать было нечего, и он ходил по кромке обрыва, заглядывая в реку.
– Смотрите! – крикнул он.
Справа, у самого обрыва в воде пестрел сиреневый в полоску галстук. Течение тянуло его за собой, он извивался, как змея, но не мог отцепиться от торчащей из воды ветки. Ветка была усеяна зелеными листочками, и над ней кружила на невидимых крыльях тоненькая голубая стрекоза.
Старший усмехнулся, нашел камень, кинул, спугнув стрекозу, но не попал – камень с плеском исчез в воде у самого галстука.
– Пущай болтается, – махнул рукой старший.
Когда вышли в поле, было совсем светло, небо лежало стеклянное, блестящее, с западного края подернутое золотой вязью облаков. Луна парила совсем прозрачная, и казалось странным, что она вообще еще может держать форму, а не расплывается клочком тумана.
Ваня шел и все шмыгал носом.
– Что ты все шмыгаешь? – спросил брат. – Теплее всех одет.
– Н-не знаю, – сказал Ваня и снова шмыгнул.
– Не вздумай заболеть. Меня мама убьет.
Ваня не ответил.
Через поле ехал по дороге велосипедист. Поравнявшись с мальчишками, он остановился и спросил:
– Здорово, рыбаки! Как клев?
– Ничего, – ответил за всех старший.
Велосипедист стянул с головы кепку, вытер ей лицо, вернул на место.
– А я вот, – показал он на велосипед. – На рекорд иду.
Мальчишки закивали – хотя никто не понял, о каком рекорде речь.
– Ну, бывайте, рыбаки.
Он навалился на руль, колени запрыгали вверх-вниз, велосипедист стал удаляться – и через несколько минут исчез за деревьями.
На мостике мальчишки остановились, послушали, как хлюпает и журчит вода. Вода была мутная, но все же светлая – не та, что ночью. По ней плыли вереницами листья, пучки травы. Завела свою песню лягушка.
По полю скользил холодный ветер, трава колыхалась, и могло показаться, что мостик стоит посреди желто-зеленого моря.
– Я вот думаю, – сказал старший, царапая ногтем деревянное перильце. – А вдруг…
Он помолчал немного, посмотрел из-под ладони вдаль.
– Вдруг этот, с галстуком… Вдруг это лесник и есть?
Все посмотрели на него. Ваня шмыгнул носом.
– А что? – покачал головой старший. – Ему ж перекинуться – раз плюнуть.
Мальчишки задумались – но страшно никому не было, солнце поднималось все выше, со всех сторон звенел щебет, в траве стрекотали кузнечики, квакала лягушка. С той стороны, где заканчивается поле и начинаются улицы, долетел едва различимый петушиный крик. Золотая вязь растаяла, и небо стало совсем чистым, сине-голубым, высоким – и в самой далекой его вышине, за сто миллионов километров от земли, радуясь новому дню, танцевали птицы.