Растерявшиеся на свалке, или Время коронера

               
                О рассказе Валерии Шубиной  «Коронер»

К вещи, названной «Коронер», можно подойти как к свидетельству литературного мастерства и вместе с тем - ...недостаточной «идейности» в том смысле, в котором когда-то, в позапрошлую геологическую эпоху, употребляли это постылое (остылое!) слово.

Речь о ЛИТЕРАТУРНЫХ ИДЕЯХ, то есть поднятых и решаемых в рамках избранного жанра. О них пойдёт речь позже, а сейчас напрашивается вопрос: кто же такие персонажи «Коронера»?

Попробую ответить: растерявшиеся на свалке. Одна - Лялечка, талантливая поэтесса, от которой ушли стихи, что закономерно, так как прежде она сама ушла от стихов, разменивая себя на всё, что угодно, - мечется по городу, подобно «Человеку толпы» Эдгара По, в поисках самой себя.

Другая, Бронислава-Капитолина (что почти одно и то же, хотя это два человека) - городское недоразумение, специалистка по собиранию барахла, которым  одаривает знакомых, необыкновенно активная «чертановская пассионария».
Третья - от её лица ведётся рассказ - после душевной катастрофы (о чём можно догадаться) сопровождает Лялечку, чтобы встряхнуться, не сидеть дома одной, как и Ляля, литератор.

Какое Д е л о (не кошек, не хлам, не застолья, не беготню по знакомым), громко говоря, л ю б я т эти, между прочим, женщины? Сразу и не скажешь. Потом -почешешь в затылке и... тоже не вымолвишь. Они, за исключением рассказчицы, всего лишь д о т л е в а ю т, извините за выражение... И одна из них спаслась - из очистительного пламени, - вероятно, по неведомой случайности.
Жизнь, превращенная в КОПОШЕНИЕ. В явное как бы ничегонеделание, куда уходят с полнейшей, искренней убеждённостью, прямо-таки фанатически предаются. Это, как и остальное, можно конечно, поэтизировать (гуманизировать) за счёт любви к животным, поверхностно-приятельских отношений, б ы т о в а н и я в искусстве. Автор делает это блистательно.

Язык Шубиной баснословно богат. И при этом деликатен. Это - дымчатый какой-то лексикон замечательно эрудированного, ориентирующегося в мировой (!) культуре человека. Если использовать этот лексикон, то словосочетание «стихия лёгких касаний» определяет стиль самого автора по отношению к главному персонажу - Лялечке. Как этот каркас личности обозначен – тайна В.Шубиной, которая любит и умеет выращивать значимое из, казалось бы, пары-тройки пустяков.  Поданных, однако, без сучка и задоринки.  Для читателя самого внимательного и «разбирающего» - словно врасплох. Кстати, звучание этой «стихии» напоминает знаменитое «дуновение чумы» Пушкина... По-моему, дорогого стоит, хотя и похуже пушкинского.

Так что же, собственно, происходит?

Героиня «Коронера», Лялечка, тянется к ЧЕЛОВЕКО-КИСКЕ.  К тому, что можно (ежедневно и ежечасно) - в мыслях, правда! - охаживать, обихаживать. О ком можно заботиться.

Это - тема не менее чем вечная. Потому что... через неё (сквозь неё) в Лялечке просвечивает (далеко-далеко, как факел в нескольких километрах классического тоннеля) А Н Г Е Л. И, если так позволительно сказать, - предназначение женщины: сохранять и лелеять жизнь. (И среди мужчин «редко, но бывают». Подобные (Н. Гоголь); простите, по себе известно).

МОНУМЕНТАЛЬНО? Не знаю... Одинаково ли приложимо это слово к Ангелу и монстрам (кои к ангелоподобным лепятся пачками)? Во всяком случае -глубинная мысль: АНГЕЛ на о к о н ч а т е л ь н о й архисвалке! И она (эта мысль) может в рамках ф и з и о л о г и ч е с к о г о (зоологического, фантомно-мегаполисного) очерка «Коронер» как бы заместить ряд собственно-литературных (раз их в наличии нет) соображений.
Напрашивается ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ поиск. Розыск, если так можно выразиться: как и за счёт чего этот ангел существует, влачит дни, так сказать? Ведь оно, ангелоподобное существо, - это тот, кто способен, говорю я, ОСОБО-нежно, невероятно, с н о г с ш и б а т е л ь н о заботиться о ближнем.
Но поиск не предпринимает талантливая В.Шубина. А таковой, как минимум, необходим, оказывается. И получается в итоге коллекция зарисовок. Об эстетической значимости и знаменательности их можно спорить. И -  изумляться продуманно-отделанным м о м е н т а м. Жизнь (?) в мусоре, микромикро-мусоре, в ультра-хламе, так сказать. Попробуйте-ка изобразить — СО ВКУСОМ И ВООДУШЕВЛЕНИЕМ!
У рассказчицы идёт, как нетрудно заметить, увлекательное рассмотрение мусора. Где-то... да, дерьма. (Привет П.Пазолини с его «Ста днями Содома», а также Б.Эллису с его «Гламорамой».) Потому что это, увы, - сфера обитания. Это - воздух. Это -ЭМАНАЦИЯ пространства. Окружающего и ФОРМИРУЮЩЕГО, простите, её (Шубиной) женщин. А что деталей по сути малоприятных (но по форме - ОГО-ГО!), так скажем, немало, то, видимо, э то и надо, это автор и имел в виду.
Словесная фактура вещи, повторяю, превосходна. Более того — изысканна. Мне лично не приходилось читать - у кого-то - столь элегантное, опять повторяю, занимательное изображение так называемых отходов, которые – и в этом открытие автора (!), увы, некоторые люди вынуждены хранить.  Даже… холить, лелеять. Почти ангельски.

Это поистине «шлифование стёкол», КАК ПИШЕТ АВТОР, поминая Спинозу, который делил своё занятие с философией. Хотя, понятно, «шлифование» не в точности СПИНОЗИАНСКОЕ. «Всё в какой-то степени», совершенно верно, «шлифуют», говорит автор. А я добавлю: только одним удаётся стать В.Шубиной, другим — нет. Редкостное, а скорее единственное, явление.Очерк (повесть, эссе) о том, как в о з м о ж н а я, потенциальная, творческая интеллигенция (и не только люди, но и называемые  людьми  прямоходячие) плавно уходит в кошатничество (облагороженное, конечно).  Как она синтезирует абсурд  и становится его мощным источником, распространяя, как радиацию.

Парадоксально, но в основе сего явления родимая национальная болезнь -ПАРАЛИЧ  ВОЛИ - в отличие, скажем, от абсурда западного; этот в основном - от жиру (так принято считать). А где безволие, там рассеянность, или шире - рассеяние, а уж от рассеяния до Рассеи (матушки ли? мачехи? кому как повезёт) рукой подать.
Образ АНГЕЛОПОДОБНОГО существа, который УТВЕРЖДАЕТСЯ на свалке и в меру своих слабых сил расширяет её границы (а вовсе НЕ ПАРИТ над ней из-за отсутствия крыльев) - опять же открытие В.Шубиной. До сих пор было принято молиться на ангелоподобие, и в «Коронере» как будто всё высветлено в отношении Лялечки. Но есть одна странная деталь: выясняется, что наша кроткая героиня - вовсе не Лялечка, а... Евстолия; такое имя дал ей при рождении отец-историк (в честь знаменитой террористки девятнадцатого века Евстолии Рогозинниковой), когда революционеры были в почёте. Это для          п р о с т о т ы  она впоследствии сделалась Лялечкой (а как прикажете, в самом деле, коротко и ласково называть её... Толя?). Но как бы то ни было, имя «Евстолия» стоит за ней - со своим нестираемым церковным оттенком; а ещё - с намёком: на былое (довольно плодотворное) просиживание за письменным столом; на нынешние застолья; на мотание по столице.

В «Коронере» имя приобретает особый смысл. Соотносится с деструктивным началом не просто в человеке, а в человеке... не от мира сего. Так сразу и не сообразишь, чего же больше делает этот человек: добра или зла?
По опыту знаю: этот  т и п  людей всё приемлет - и хорошее, и плохое. И ни то ни се - всё  о п р а в д ы в а е т. Укорять их, делать предметом нападок - бессмысленно. И этого в «Коронере», к счастью, нет. Это реквием по человеческому типу. Автора скорее  з а н и м а е т, как бессилие становится силой. Точнее, - негативной силой. Автора увлекает стихия бреда.
Заглядывают персонажи В.Шубиной и по ту сторону жизни, сообщаясь с другими ангелами смерти: террористками прошлыми и нынешними, а также  с ультрасовременными молодыми людьми - готами, и г р а ю щ и м и  в смерть.
Но! Для творческого человека рецепт известен: если это писатель, он должен писать (И. Ильф). По В. Шубиной, творческий человек (поэт, художник)             п р и м и р я е т  Создателя с людьми. Только не у всех, как выясняется, хемингуэевская дисциплина! И поэт, не реализующий свой дар, даёт повод для появления Коронера. То есть судебно-медицинского эксперта, когда он пробует утвердиться на земле вместо Бога.

Случайно ли упоминается в рассказе скрипка, впечатанная в стеклянный блок вроде ископаемого насекомого и отправленная в музей? Думается, это символ времени, чуждого всякой лирики, в котором монстроподобные существа становятся неизбежностью; они - явление классических развалин (как мародёр на поле боя), наверно, ещё со времён флоберовского Карфагена.
Однако вряд ли ради этой банальной мысли В. Шубина взялась за перо. А что если это ещё и рассказ-ИССЛЕДОВАНИЕ, имеющее целью показать истоки, само- зарождение бреда? И написано одно, но имеется в виду совсем другое? Как в даосской легенде, где гнедая кобыла является по своей сути, по внутренним данным вороным жеребцом-скакуном; и поиск ни при чём. Для сбившихся с панталыку не может быть НИКАКОГО поиска: что бы ни предпринимали - всё бред, это - ясно. И это - тотально. Потому и живём сейчас как ПОСЛЕ КОНЦА СВЕТА, когда ведущей фигурой становится коронер.
А что если это - рассказ также и о том, что была любовь? Была. Да как бы трагически оборвалась. Вся «готическая», последняя часть пронизана ощущением утраты: фигура смерти, памятник любви (стол молчания), воспоминания о саде, а Лялечка - только проводник в запредельное, без неё не было бы ничего, уж очень она для  э т о г о подходящая. (Как самое подходящее существо в Санкт-Петербурге для обретения шинели - А. Башмачкин.) На первый взгляд в «Коронере» как будто ничего особенного и не случается - люди отправляются в гости, приезжают, уезжают. Но! За этим стоит их жизнь на пределе. Событийна, как выясняется, сама фактура вещи, даже сверхсобытийна, как жизнь. Лялечка, её спутница, от лица которой ведётся рассказ,  Бронислава-Капитолина, даже Художник за кадром (как мера всех вещей) в Мастерской неподалёку от памятника Гоголю - все они по-своему растерялись на свалке. Не растерялись разве что персонажи картины Художника «Завтрак», жрущие друг друга.  «Нам, русским, хлеба не надо: мы друг друга едим и тем сыты бываем» - сказал ещё в восемнадцатом веке Артемий Волынский.
Но, повторяю, проза требует (!) мыслей и мыслей, а просто «изображения» в ней ничему не служат, если . . . Если сюжетом не становится боль и любовь самого автора. И если к написанному не подходить с несколько порочным стремлением видеть всё в категориях порядка. Но что делать? Иногда полезно держать за пазухой великого аналитика - А.Сальери. Разымать вещь с позиций «идейности». Сам эпиграф «Коронера»: «На Руси долго запрягают, да скоро едут» - к этому склоняет.
Многомерная проза (а эта проза такова!) замешана, считает автор, на СИСТЕМЕ СИМВОЛОВ, она рассчитана на внимательного(!) читателя. А где его взять, разрешите спросить, если даже возникающие в «Коронере» готы воспринимаются нашими героинями разрушительно? Как варвары. Между тем готика — это стремление вверх, если угодно — «лестница» (по Н.Гоголю).

«Коронера» нелегко читать: уж очень высок ОБЩЕКУЛЬТУРНЫЙ УРОВЕНЬ вещи. Попробуй-ка дотянуться! Соответствовать. Насыщенность, знаете ли. Редко переходящая в перенасыщенность... Хотя из собранного «сора» стихи - именно у Лялечки, слагавшей их в «допередельный» период, - не так уж и вырастают... Обязательно ли это для «суровой прозы»? Вопрос почти ницшеанский. А может, скорее кафкианский?
Но! То, что читатели являются авторами (со-авторами) этой ШУБИНИЗАЦИИ четверть-бытия, - это уж точно. Не более; однако, ведь и не менее.

Леонид Бараев


Рецензии