Прованский кейс

- А-а! Старина Жак! Привет!.. – грузный брюнет поднял руку, приветствуя вошедшего. Мсье Морель, редактор «жёлтой» газетёнки, сидел, откинувшись на американский манер в своём редакторском кресле, попыхивая сигарой. Не хватало закинутых на стол ног, но, похоже, это будет следующим этапом внедрения союзнической заморской демократии на французскую землю. – Давненько ты не выбирался к нам из своих прованских дебрей.
- А ты всё стоишь на защите свободы слова и демократии, Дидье? - Мсье Бонне, независимый региональный журналист, по-свойски повесил котелок и трость на вешалку-треножник, подошёл к редакторскому столу и стал доставать из своего несессера стопку отпечатанных листов.
В полуопущенные жалюзи било настойчивое лионское солнце.
- Вот! Это те записки молодого человека, по поводу которых я тебе звонил.
- Да, да! До нас доходили слухи: он то ли убил своего отца, то ли священиика.., - оживился толстяк.
Журналист покачал головой:
- Если до вас дошли слухи, то представляете, какое значение имело это дело в их городке. Его родители были вынуждены уехать из городка после этого случая. Но решили, а это, надо сказать, довольно-таки прогрессивный поступок, что лучшим способом борьбы со слухами будет гласность. Поэтому они попросили опубликовать первоисточник.
- Конечно, же! Новое время – новый взгляд! – всё больше воодушевлялся хозяин кабинета. – Сейчас, после войны, мы должны быть открыты всему прогрессивному в мире: ленд-лиз, план Маршалла, защита демократий… А в гуманитарной области – новые отношения!.. И недаром говорил старина Фрейд...
Жак поморщился и хлопнул стопкой бумаги по столу перед ним:
- Брось! Передо мной не надо … казаться святее Папы Римского..!
- Ладно – я посмотрю, насколько это принтабельно.
«Англофил чёртов» - подумал Жак.
- Так, а он, что – печатал свой дневник на машинке?
- Нет, это я расшифровал его записи и представил, хм, в читабельном виде.
- Замечательно! – и прогрессивный редактор углубился в чтение.

«Какая радость, какое счастье – всё наконец закончилось! Неважно: восьмого или девятого числа, но «боши» сдались. Начнётся новая жизнь. В честь этого я решил писать дневник. Ну, как дневник, – записки о том, как будет возрождаться новая жизнь здесь, во Франции, в нашем городке. Странное дело, но я плохо помню, что происходило со мной даже год назад. Школьных друзей, учителей – помню, но они и сейчас со мной, а что было ещё раньше… Очень смутно: лучи света в полутьме, вкрадчивые голоса, какие-то посторонние люди, и кто они – не понятно…»
Дидье оторвался от чтения и с лёгким недоумением взглянул на Жака:
- Это, что за школьное сочинение?..
 Тот махнул рукой: продолжай, мол. Редактор пыхнул сигарой и продолжил чтение профессионально, «по диагонали».
«Сейчас я уже заканчиваю школу, и потом хочу учиться в агрономическом колледже, стать фермером. А сейчас мне надо помогать матери, пока не вернётся отец.
 
Отец вернулся!!! После поражения в сороковом ему удалось эвакуироваться в Англию, потом он перебрался в Америку. А когда союзники высадились у нас в Нормандии, он водил большой грузовик с боеприпасами. До нас доходили только весточки, что он жив, а теперь он рассказал о своей работе. Он называет своей работой то, как он гонял под обстрелом и бомбёжками. Рассказывает со смехом, только мама, почему-то, даже когда засмеётся над каким-то случаем, то всё равно продолжает вытирать слёзы платочком…
Ещё отец пообещал научить меня водить машину и стрелять из пистолета. А, когда я спросил, они, что есть? Он подмигнул и сказал, что непременно будут.
Кажется, что весь дом пропах новыми запахами: запахом кожи от ботинок и ремней, вкусным потом от его шинели и курток, парфюмерным ароматом от американской жвачки, дурманом бензина от его рук…
 
В первое воскресенье после приезда отца мы все вместе пошли в церковь на мессу. Наш кюре, мсье Дюран, даже поприветствовал моего отца и что-то говорил о доблестных сынах нашего отечества… Я плохо вникаю в его проповеди, когда мы ходим на них с матерью. Но она говорит, что очень важно их посещать, чтобы послушать такого мудрого человека, как наш кюре. Я как раз причастился незадолго до возвращения отца. В своём напутственном слове кюре сказал тогда, что надеется, что я буду таким же хорошим прихожанином, как и моя матушка. Когда я рассказал об этом отцу, он ответил, что «этот кюре - слащавый тип с масляными глазами, который не вызывает у него ответного доверия». И что у них в команде от таких старались избавиться, так как «подобные люди, как изношенный стартёр у старой машины: подведёт в самый критический момент». И ещё добавил, что война научила его полагаться на себя, а не Бога.
 
Сегодня отец и мать немного поспорили о том, как распорядиться «небольшим капитальцем», как выразился отец, который ему удалось скопить и привезти. Он и меня пригласил обсудить это. Мать хочет перестроить дом и добавить «удобства», как она сказала, а отец предлагает вложить в какой-нибудь местный бизнес, например купить или взять в аренду участок земли и выращивать что-нибудь, что пользуется спросом. По мне, так предложение отца интереснее: я как раз хочу учиться на агротехника. Я так и сказал, тогда мать ответила: ну и ведите свой бизнес. Только дом нельзя запускать, и поэтому она будет претендовать на прибыль. Отец ответил, что конечно: за деньги можно будет нанять хороших строителей, а не корячиться самому.
 
Отец купил старенький Рено! Он сказал при этом: «Эта геморройная  инвалидка, конечно, не американский Додж или Крайслер, но на первое время сойдёт.» И вот на ней мы всё лето мотались с отцом в поисках подходящего поля.  Свободных полей, вроде, много, но самые удобные оказываются занятыми. Большинство из них скупил мсье Леруа, наш основной землевладелец. К концу лета отец бросил это дело, говорит, что время ушло, осенью опять займёмся. Да и машинка наша совсем развалилась, но он несколько раз давал мне порулить!
 
Не так я представлял себе учёбу в колледже: ребята задираются, дружат группками, а мне трудно даются некоторые предметы, особенно математика. И добираться в другой городок – проблема. Приходится проситься на попутные машины к фермерам, но они не каждый день ездят от нас в город, а по торговым дням.
Просто счастье, что я встретил Филиппа! Мы учились в одном классе, а теперь занимаемся в параллельных группах. С ним веселее, хотя он очень серьёзный и тихий паренёк. Когда ждём машину или идём пешком много разговариваем. Он рассказал, что дружит с одной девчонкой, Жюли.  Она живёт с тёткой, так как её родители умерли или погибли, точно он не знает. Филипп старается им помогать и говорит, что обязательно женится на ней».
Дидье поднял взгляд на Жака с деланно-мученической гримасой на лице. Бонне к этому времени подошёл к окну, раскрыл пластины жалюзи и стоял, словно изучая раскинувшийся внизу под холмом Фурвьер город. Морель вздохнул, пожал плечами и снова углубился в чтение.
 
 «Отец поступил на работу механиком к мсье Леруа. Говорит, что временно, пока не заведёт своё дело. Пытается починить нашу машину, но сейчас холодно и темнеет рано, поэтому ничего не получается пока. Ну, а мне тоже нужно думать о водительских правах, чтобы к лету получить их.
 
Всю зиму писать было некогда – ничего особенного не происходило, кроме моей учёбы. Хотя…
Как-то я вернулся с учёбы и услышал крики матери: «Кто эта американская шлюха!? Мало тебе было парижских проституток, так нашёл заокеанскую!» Я тихо заглянул в комнату: мать стояла, потрясая поднятым над головой конвертом. Отец стоял рядом, пытаясь выхватить конверт из её рук. Я отпрянул назад, за дверь, и хотел уйти, но, услышав слова отца, задержался: «Интересно, а что мог делать у нас наш батюшка кюре, когда я отсутствовал!? Мне чуть в глаза не смеются, когда я рассказываю, какая богочестивая моя жена!» Раздался звук звонкого шлепка и голос матери: «Идиот! Он мне реально помогал, когда я осталась с ребёнком одна. Он даже купал его!»
Я вышел из дома незамеченным, залез в салон нашей полуразобранной машины и долго сидел там, не решаясь вернуться домой.
 
У меня возникли сомнения в связи необходимостью исповедоваться. На этом настаивает мать: говорит, что истинно верующему обязательно нужно это делать, как делает это она. Я не знаю, о чём можно говорить, а о чём – нельзя. То есть, нужно говорить всё, но я вряд ли смогу. А если кюре будет задавать вопросы, например, о нашей семье... Может, у него спросить, как относиться к этому…
 
Всё прошло, а я имею ввиду исповедование, ужасно! Началось как-то просто и спокойно: кюре много не спрашивал. Сказал: «Покайся и осознай грехи свои». Ну, какие мои грехи – учусь неважно и ленюсь родителям помогать. Но, когда я попытался спросить о том, что делать, когда родители ругаются, то он очень жёстко ответил, что, мол, Бог даст знать своими знамениями. И откуда-то возникло сильное чувство стыда, будто это я причина их размолвок.
 
Я ещё больше сдружился с Филиппом и его Жюли. Оказывается, Филипп очень много знает и интересно рассказывает о разных изобретениях и вообще – о науке. Отец его был мобилизован и погиб в самом начале войны, а его родственником был учёный человек, от которого в наследство осталась библиотека. Мать пыталась продавать эти книги во время войны, а Филипп решил прочитывать каждую перед продажей. Вот он и прочитывал самые ценные из них, и очень быстро. Жюли – совсем тихоня и ничего не рассказывает о себе, прямо запуганная какая-то. Но Филипп говорит, что она очень доверяет мне. И действительно, этим летом мы проводим много времени вместе, купаемся на речке и бегаем в лес, на холмы, за земляникой.
Филипп тоже проникся ко мне. Он как-то поделился, что хотел бы самых близких отношений с Жюли, но чем настойчивее он просит её об этом, тем сильнее отстраняется она. И как преодолеть первый раз он не знает. Но что я мог посоветовать ему? Мне тоже нравится одна девчонка, но она ещё более недоступна для меня…
 
Зачем я обмолвился, что хожу исповедоваться к нашему кюре! Это произвело на Филиппа такое впечатление, словно его ударили палкой по голове. А Жюли просто вдарилась в истерику. Я ничего не понимаю. Пытался расспрашивать их о причинах такой реакции, но они удалились от меня и не хотят разговаривать. Сейчас, осенью, опять началась учёба, и все заметили, что мы не дружны.
Отец как работал у мсье Леруа, так и работает. Он на хорошем счету у него и получает хорошее жалование. Я летом тоже хотел устроиться отцу в помощь, но он отговорил. Сказал, что хватит с этого кровососа и одного члена нашей семьи.

 
Вчера отец бросил работу у мсье Леруа после того, как тот предъявил претензии по поводу порчи овощей. Я слышал, как он рассказывал о этом своему другу, лионскому журналисту мсье Боне. Смешной такой дядька с забавными рыжими усами и в старомодном котелке».
Дидье Морель, пряча улыбку, взглянул на Жака и хихикнул.
«Так вот, отец рассказал, что ему с вечера ему в грузовик загрузили партию овощей, которую тот должен был отвезти утром в город. Но ночью ударил мороз, который повредил овощи. Утром в городе, в низине, они оттаяли и начали портиться, поэтому оптовики отказались их принимать, и отец привёз их обратно на ферму Леруа. Хозяин устроил ему дикий скандал и требовал, чтобы он оплатил стоимость испорченной партии, но отец разругался и ушёл от него. Теперь он грозится взыскать ущерб в судебном порядке.
Мсье Бонне сообщил отцу очень ценную информацию. В Америке провозгласили план восстановления Европы. Это как ленд-лиз в войну: будут поставки оборудования и машин на льготный условиях. Как сказал отец: «Хватит ишачить на «дядю» - самое время открывать своё дело».
 
Наконец-то, мне снова удалось поговорить с Филиппом. Нам дали в колледже совместное задание, и волей-неволей ему пришлось общаться со мной. О себе он ничего пока не рассказывал, но дал мне почитать несколько книжек по психологии. Кажется, я начинаю понимать, как воспитание в детстве может повлиять на дальнейшую жизнь человека…
 
По привычке сходил на мессу с матерью. Обычно, во время неё я думал о чём-то своём, но сейчас почему-то я начал вслушиваться в содержание послемолитвенной проповеди нашего кюре:
 «Братья и сестры! Новое время несёт нам новые вызовы и новые искушения. Диавол меняет свои личины и под видом своих даров может сбить с пути истинной веры. Мы едины во Христе: мы пьём его кровь, вкушаем его плоть, и также едины мы должны быть в нашем выборе. А выбор у нас таков: либо мы пойдём за дешёвыми подачками заокеанских искусителей, либо будем чтить наши корни и уважать традиции. Иначе можно дойти до саботажа и даже до открытого бунта против наших наиболее уважаемых граждан, обеспечивающих благополучие нашего края. Те, кто считает, что может позволить себе это – достоин, по меньшей мере, хотя бы остракизма. Я, как ставленник божий на Земле, готов прийти к каждому, кто нуждается в сострадании, поддержке и помощи. Особенно к тем, кто нуждается в этом больше всего – это к нашим… вашим детям. Поэтому ещё раз призываю вас не скрывать случаи отступления от веры и не скрывать имён отступников от неё. Всякий такой случай может навредить вам, вашим близким и всем нам, единоверцам. И я с большим неудовольствием и даже с прискорбием хочу сообщить, что среди нашей паствы есть такие люди. Я бы хотел предупредить этого человека, что члены его семьи находятся под защитой божьей, и Бог не допустит причинение им вреда.»
Эти слова поразили меня своей ложью! Всё ведь не так, а наоборот!.. 
 
Слова кюре не выходили у меня из головы, а, главное, они создали какое-то неприятное, брезгливое впечатление. Словно то, о чём он говорил было запачкано чем-то грязным и неприличным.
Очень осторожно я попытался поговорить на эту тему с Филиппом, чтобы попытаться понять для себя, отчего возникает такое впечатление. И он признался в том, что было тогда. Он не мог говорить об этом с подробностями – так ему было трудно. Но он признал интимные отношения с кюре в детстве. В то время, когда он был ребёнком, то считал, что такое возможно, - и это нормально. И, когда прекратились подобные отношения, он даже забыл об этом. Но, когда он полюбил свою Жюли, то воспоминания о том, что такое уже было с другим человеком, стали всплывать, и начали отравлять отношения с ней. Больше того, что-то подобное происходило в детстве между Жюли и тем же человеком…
 
Услышанное не даёт мне покоя. Как же так можно обманывать сознательно всех вокруг! Получается, что ложь –профессия этого священника и чем, больше он лжёт, тем больше ему веры?! Это неправильно, этого быть не должно! Надо придумать, как положить этому конец…»
Редактор закончил чтение – от былого его оживления не осталось и следа. Он медленно поднял глаза от последнего листка бумаги, задумчиво взглянул на Жака и произнёс:
- Местами даже складно написано… Ты не … того, не подработал стиль?
- Нет, в том-то и дело, что, когда я получил эти записки, основным условием было не вносить никаких изменений.
- Ну, и что ты хочешь от меня?
- Я сначала расскажу, что было дальше. Согласно версии полиции этот Кристиан, автор записок, застрелил своих друзей и застрелился сам в аффекте от совершившего. Мотив? Несчастная любовь, приревновал Жюли к Филиппу. Оружие? Отцовский пистолет. Вот и всё – дело закрыто.
- Да, с содержанием записок эта версия явно не вяжется…
- Вот, поэтому родители Кристиана перед своим отъездом и передали их мне с целью обнародования. Самое примечательное, что когда я пришёл к ним, там уже сидел этот кюре, Дюран. Якобы, чтобы выразить сочувствие и забрать какие-то книги, которые он давал их сыну. Он всё порывался зайти в его комнату и поискать их самому, чтобы не беспокоить родителей.
- Он, видимо знал о существовании этих записок…
- Да, возможно, Кристиан проговорился на исповеди…
- И о пистолете тоже?
- Дюран был, оказывается, вхож в семью, поэтому мог его выкрасть. Осталось заманить ребят в укромное место и… Тем более, что Кристиан хотел что-то выяснить у кюре.
- Но, как версия, для следствия всё равно это не годится…
- Конечно, но есть удар по репутации. И я бы хотел отомстить за семью своего друга. Пусть только потребует опровержения: мы с тобой такой скандал раздуем!..
- А где, кстати сейчас этот Дюран?
- А он пошёл, так сказать, на повышение и служит по соседству.
- В нашей базилике? – Морель ткнул пальцем в боковую стену кабинета.
- Да…
Дидье задумался. Затем, приняв решение, протянул стопку листков Жаку:
- Ты знаешь, я, пожалуй, не смогу опубликовать эти чёртовы записки. И давай не будем спорить… Демократия демократией, но связи остаются связями… Короче, неприятностей может оказаться больше, чем мы думаем. В конце концов, можешь воспользоваться своими связями в Париже…
- Ну, Дидье, от тебя я этого не ожидал!.. – и, схватив свои вещи с вешалки, журналист быстрым шагом вышел из кабинета.
Морель театрально развёл руками, вздохнул и закинул, таки, скрещенные ноги на столешницу.