Глава XX III Подъём

- Я хочу быть архитектором.
- Как это? То есть, зачем тебе всё это?
- Мне нравится, как ты востребован и ценим окружающими.
- Это показное Марин. На деле обставит совершенно не так, и ты знаешь прекрасно.
- Знаю. Но, может мне поступить на вечернее в МАРХИ? – Марина смотрела на Захара, на то, как он работает, принимает решения, ездит по заказчикам, подбирает мебель, двери, сантехнику, порою и сама мотаясь с ним. Она думала, что, возможно ей нужно поменять жизнь, получив новую профессию. Все представления о мире менялись рядом с Захаром. Ей теперь казалось, что, в отличие от остальных, только творческий человек способен научится зарабатывать достаточно денег на жизнь, чтобы купить квартиру, машину, и зажить по-человечески, пару раз, в год, выезжая за границу.
- Давай попробуем, - скорее машинально, чем с желанием начать действовать, произнёс Захар. Он хотел помочь, но у него не было на это времени. Тот темп, в котором он находился, напоминал ему бег белки в колесе.
Они ехали домой, на съёмную квартиру по вечерней Москве. Город заблаговременно готовился к новому году.
- Давай купим живую ёлку?
- Ещё ж очень рано. Месяц, как минимум! Погоди. Их не продают пока.
- Мне просто так хочется нового года.
- Я понимаю. Но, не забывай, это не простой новый год.
- Да.
- И он должен нам открыть многое.
- Я все-таки полечу с подругами в Черногорию.
- Конечно, лети. Мы же уже решили.
- Решили. Но, я сомневаюсь.
- Что же тебя держит.
- Хочу быть с тобой.
- Так в чём дело?
- Не знаю.
- А я знаю. Ты хочешь быть, как все. А я, в этот раз не могу тебе помочь своим присутствием в поездке. Ничего, это пройдёт.
- Ты не обидишься?
- На то, что ты стремишься быть как все?
- Нет. То есть да.
- Не обижусь. Сам такой.

Мне постоянно чего-то не хватает. Но я не могу понять – чего? И, хорошо, если я смогу смириться с этой мыслью, но она не даёт мне покоя, переделывая мозг, заставляя его работать по-другому. Он, словно отключает мыслительные процессы, и я становлюсь похожа на овощ. Это какой-то страшный вирус, который постиг меня. Он убивает всё человеческое и, несмотря на то, что я животное, мне становится от этого хуже, хотя должно быть наоборот. Впрочем, откуда во мне может иметься что-то человеческое? Я же всего лишь кошка.
- Ма-а-а-у-у-у-а-а-аааа.
- Как же мерзко она орёт!
- Надо её вязать.
- Зачем? Марина! Куда же мы денем котят? Мы и сами-то завести ребёнка ещё не готовы.
Вязать!? Что это такое – ВЯЗАТЬ? Да и зачем меня с кем-то вязать? Нет, уж лучше я помучаюсь чуть-чуть, и всё пройдёт. Ведь ближе к утру отпускает. И, потом, котята! Я и сама ещё котёнок совсем. Нет, я должна нагуляться, познать мир, со всеми наслаждениями и удовольствиями. Попутешествовать. Я нигде не была. Только на даче один раз и всё. Нет, я так не согласна!
- Давай подождём до весны.
- Но, ты же сам жалуешься, что не можешь спать.
- Я потерплю.
И я. Согласилась с Захаром Анфиса.
- Ма-а-а-у-у-у-уууу, - пропев для верности.

- Ты любишь горные лыжи?
- Нет, - вяло поддерживал беседу Захар. Они лежали под одним одеялом в темноте, но не могли заснуть. За стеной громко играла попса. Отчётливо был слышан топот танцующих ног. На улице шёл снег. Зима в этом веке приходила по-настоящему, сразу и надолго, не пугая быстро таящими снегопадами, и резкими, но недолговременными похолоданиями, не оставляющими на следующий день после себя следа на земле, но наполняющими больницы гипертониками.
- А я не люблю беговые.
- Мне нравятся горы.
- И мне. Но, так же нравится и лес. Скольжение. Тишина и одиночество. Ты бы хотела прокатиться со мной на лыжах по лесу.
- Вдвоём?
- Да.
- А я с тобой, на горных не хотел бы.
- Почему?
- Мне страшно. Боюсь гор.
- Но, ведь ты же сказал, что любишь их.
- Люблю, но боюсь.
- А я нет.
- В горах кто-то есть. И он наблюдет за мной. Я знаю. Много раз чувствовал в детстве.
- Не пугай меня перед поездкой.
- Я не пугаю. Просто объяснил.
- А мне нравится, когда сверху всё видно и можно разглядывать тех, кто внизу.
- Зачем? Они же все такие, как и те, что рядом с тобой на вершине.
- Нет. Они другие. Совсем маленькие.
Попса за окном набирала размах, создавая тем самым безудержное веселье. Казалось; теперь, все те, кого от Захара с Мариной отделяла лишь тонкая, бетонная стена, вошли в некий шаманский экстаз, и монотонно подпрыгивая, старались раскачать весь дом, в своей дикой, необузданной, языческой пляске.
- Мой отец рассказывал; когда дед служил в красной армии, у Котовского в первую мировую, у них контузило телеграфиста. Причём очень сильно, так, что совсем ничего не слышал. И его помощник вынужден был отстукивать ему азбукой Морзе по голове, что хотел сказать. Только так теперь с ним и можно было общаться, - вспомнил Захар.
- А он, что читать не умел?
- Думаю - умел. Только профессиональный телеграфист был…  Марина, а не сходить ли нам в оперу? – вступив в явный резонанс со стихией, сменил тему Захар.
- Оперу!?
- Ну, да. Оперу. А, что?
- Ничего. Просто ты так резко сменил тему.
- Слушай, тут рядом с нашими работами, в центре, есть очень хорошенький магазинчик музыкальный.
- Там продают инструменты? – улыбнулась Марина.
- Нет. Диски с музыкой. Я зайду туда завтра, - ответил ей улыбкой Захар.
- Ты хочешь купить оперу?
- Да. Её пока ещё можно купить. Жаль, что у нас только кассетный видеомагнитофон.

* * *

- Ну, и как ты думаешь поднимать на четырнадцатый этаж столешницу Захар?
- По лестнице.
- Ты уверен.
- Да.
- Так же, как и был уверен, что она влезет в грузовой лифт?
- Нет. Больше.
- У тебя уже есть ванна, ты хочешь ещё и кухню?
- Всё влезет.
- Кстати, удалось вернуть ванну в магазин?
- Нет.
Аркадий на мгновение замялся, затем, Захару показалось, что какая-то жалостливость промелькнула у него в голове. Больше всего на свете Захар не хотел милости с его стороны по отношению к себе. Его раздражала та надменность, что невольно проскальзывала во всём. И он закрыл тему разговора, пресекая все её проявления:
- Доставка кухни завтра. Я буду дежурить на квартире, и отзвоню, как только будет решён вопрос с поднятием столешницы на этаж.
Аркадий, в глубине души жалел Захара, но не мог переступить себя, простив, не дождавшись от него просьбы о прощении. Он не понимал, как можно не попросить у него, его работодателя, способного, как наказать, так и помиловать своего, полностью зависящего от него финансово дизайнера, привыкнув к такого рода взаимоотношениям у себя на работе.

* * *

- Для начала сунемся в лифт.
- Захар – это бесполезно.
- Лёха, попробуй аккуратно.
- Хорошо.

Операция не удалась.

- Через лестницу.
- Она с проходом через улицу и это ухудшает ситуацию. Столешница из камня. Она не выдержит, если её выдвигать консольно на каждом этаже на улицу для того чтобы потом перекидывать в другую дверь.
- Попробуем, - настаивал Захар.
- Я не курю. Спасибо, - отказал некурящему, но решившему сейчас закурить Алексею, протягивающему сигарету из, неизвестно откуда взявшейся пачки. В его руках она выглядела даже несколько кощунственно, с неким надругательством над святостью внешнего вида. Большие, хлопающие ресницами, верящие в любую правду глаза, тонкий, длинный нос, и такие же утончённые пальцы рук, сжимающие её, говорили, что он далёк от многих земных удовольствий. Явно никогда не имея дело с тяжёлой работой, как же этому человеку удалось стать прорабом? Захар думал об этом ранее, но, так и не найдя ответа, со временем свыкся с отсутствием оного, принимая как должное.
- А я перекурю с ребятами. Предстоит тяжёлый подъём.
- Да Лёш. Но, видит Бог, мы попробовали всё возможное.
- Хорошо, что я попросил перекинуть верёвки со строительства загородного дома, заранее.
- Лёш, а они прочные?
- Ещё какие.
- Эх, знаю я все эти прочные верёвки.
- Других нет.
- Все будут смотреть за тем, как мы, словно идиоты, будем поднимать столешницу. Вот скажи мне, почему именно на моих объектах всегда и со всем такие проблемы? Неужели нельзя это предвидеть и избежать?
- Можно, наверно. Но не каждому удаётся.
- Эх Леха. Тяжёлая у нас с тобой работа. Потому, что ответственная. И, я бы даже сказал, связанная с мистикой.
- Жена не любит мистику. Не верит, если я на работе задерживаюсь, - широко улыбнулся Алексей. Его серые глаза говорили о бескорыстном взгляде на жизнь. Божий человек, думал Захар, каждый раз, когда встречал его взгляд своими глазами.
- Неужели ты её обманывал? – искренне удивился Захар.
- Да нет, вроде. Никогда. Мне просто добираться далеко до дома. В Красногорске мы живём, а машины у меня нет пока.
- Надо покупать. Нельзя в Москве без машины.
- Надо. Но мы в долгах пока.
- А что так?
- Однушку купили в новостройке. Правда, последний этаж, но ничего, Москву видно.
- Кредит брали?
- Нет. Господь миловал.
- А машину купи. Пригодится.
- Да, я уже присмотрел себе одну. Пётр подогнал. Может, возьму, опять в долг.
Захар не мог представить себе Алексея за рулём. Ему казалось, что тот будет ездить настолько аккуратно, с уважением к окружающим участникам дорожного движения, что в итоге его начнут обижать и выдавливать на обочину. И это продлится до тех пор, пока не переменит своё отношение к окружающему миру. Но, переменит ли? Разве этот человек способен ненавидеть мир, что его окружает? Нет, скорее отдаст ему всё, что у есть, только бы тот не притеснял своей агрессией.

Где-то между пятым и шестым этажами, натянутая верёвка, сдвинувшись в сторону, стала тереться о выступ оцинкованного карниза на балконе лестничной клетки. От этого она покрылась махрой, предательски распушившись.
- Я побежал.
- Куда?
- Поправлю, - выкрикнул на ходу Лёха.
Захар спрятался в ванной комнате, присев на биде, и прикрыв голову руками. Сначала, было испугавшись, он опустил руки, выпрямился, и понял - ему всё равно. На том объекте, где всё устраивало заказчика, происходили невозможные вещи, влекущие за собой денежные потери и нервы. Там же, где строительство шло с трудом, а интерьерами только начинало пахнуть, всё происходило само собой, без эксцессов и наездов на Захара, но там он терял доверие к себе. В чём же заключалась эта несправедливость по отношению к нему? Наверно в разнице мировоззрений его заказчиков.
Ипполит обогнал самого себя в профессиональном росте. Тот дом, который строил, уже не мог устраивать теперь, но приостановить строительство ещё не мог, хотя и чувствовал, что перерос те объёмы, что хотел раннее воплотить в этом загородном, жилом комплексе.
Не понимая в полной мере свой новый уровень, он продолжал ещё мыслить по-старому, тревожась из-за того, что никак не может убить в себе плебея, коими он считал всех из его окружения, кто оставался теперь в прошлом. Даже Наталия, которую, видимо любил, была под большим вопросом, не соответствуя уровню нынешнего стандарта, определяющего даже любовниц.
Любовница, какое противное, унизительное слово, сродни рабыне. Видимо так можно назвать ту женщину, которая видя, что ей никогда не добиться от мужчины штампа в паспорте, идёт на отношения, компенсируя его отсутствие, пусть и видимым, но благополучием.
Наталия чувствовала, что оное её ждёт, как итог всех тех, отданных Ипполиту лет.
Тамара, догадывалась о её существовании, а возможно и знала конкретно о ней. Но была человеком хитрым, расчётливым. Теперь Захар понимал, что она дождалась Ипполита с зоны, возможно даже не изменяя ему, сделав свой выбор давно, ещё в другой стране, под названием СССР и теперь была женой, но не более того. И, хотя ей и не нужно большего, но, женское самолюбие требовало роста. Она, пока ещё держала его в своих руках, контролируя степень и уровень увлечений женским полом. Она видела, что сейчас способна заполнить собой всё его личное пространство, используя момент, когда он терял тягу к Наташе, как к пройденному этапу.
Сама же Тамара считала, что никогда не будет пройденным этапом в жизни своего Ипполита. Она действовала коварно, незаметно и расчётливо, выжидая и нанося удары в самый неприятный для мужа момент.
Аркадий отстал от Ипполита во всём. В достижениях по работе, желании искать женщину на стороне, стремлении к деньгам. Он не столько хотел власти над людьми, сколько стремился заработать денег, не понимая таких вещей, как уровень жизни, требующий не просто больших трат, а, скорее не менее мелких заявлений о себе, иногда имеющих большее значение, чем сами вложенные в них суммы.
Аркадий не понимал, да и не стремился к этому. Он был проще и менее коварным чем Ипполит. Важным для него являлось поступать по справедливости, наказав человека, чем увидеть в его преступлении рычаги для дальнейшего управления.

Подъём продолжился.
Захар вышел из туалета и подошёл к окну в гостиной, чтобы возобновить своё наблюдение.
Седьмой.
Восьмой.
Девятый.
Десятый…
Верёвка сильно напряглась. Столешница зацепилась за чей-то, прикрученный близко к балкону лестницы, кондиционер.
- Ослабани чуток! – показалась голова Алексея, на лестничном балконе девятого этажа.
- Ещё малость! ...  Вира помалу! – кричал уже Алексей, с десятого этажа, освободив от кондиционера столешницу…
- Одиннадцатый.
- Двенадцатый.
- Тринадцатый, - считал Алексей, перебегая с этажа на этаж, придерживая столешницу на балконах эвакуационной лестницы.
- Четы… - и в этот момент верёвка стремительно начала рваться.

- А у Котовского, как рассказывал твой дед была шашка с запаянной внутри её ртутью, - вспомнил папин рассказ Захар.
- Зачем?
- Для силы удара. Он рубил человека на четыре части одним взмахом, крестообразно, а ртуть, как тяжёлый металл усиливала эффект.

Но, на лестничном балконе четырнадцатого этажа, столешницу придерживали двое рабочих, помимо Алексея. Захар бросился на помощь. Когда вбежал на лестничную клетку, столешница примерно на семьдесят процентов была занесена в здание.

- Подняли, - выдохнул в телефон Захар. Этот подъём показал его перед Ипполитом с другой стороны, не таким, как тот представлял себе всех окружающих людей.
- Молодцы, - совершенно без эмоций, словно проваливший процесс адвокат, вынужденно признал Аркадий.
Неужели, как и я прежде, он способен проиграть мне бутылку шампанского, подумал Захар, чувствуя в себе силы, победа была на его стороне. И она заключалась не в удовлетворении эго, а в воплощении одной из составляющих его идеи интерьеров, касающейся кухни. Столешница могла оказаться ещё одним экспонатом в коллекции дорогостоящих, ненужных предметов, возглавляемой ванной.