Чистые воды детства

"Родная, родная, родная земля -
Холмы и равнины, леса и поля!
Ты доброй судьбою на счастье дана,
Одна ты на свете и в сердце одна!"

Леонид Дербенёв.
________________________________



Городок моего детства окраинами врос в поля и леса. Романтики мне хватало. Если пойти за нашу улицу - песчаной дорогой через молодой послевоенный лес, то километра через три выйдешь к Рублёвской горе. Её было видно с крыши отцовского дома - она переливалась в голубом мареве далей вся жёлтая, почти золотая. Она была засеяна рожью, и эта "золотая рожь" перекатывалась на ветру  волнами так заманчиво, что представлялось, будто ты стоишь на берегу моря.
Рублёвская гора и зимой имела своё неповторимое очарование. С неё был виден сквозь голубоватый флёр дымки растянувшийся вдали город, его деревья, крыши, башни и трубы. На вершине горы ветер срывал с навьюченных снегами сосен снежинки и тянул бодрые, в духе Калевалы, старинные песни.
По играющему мириадами звёзд снежному насту к горе было проторено множество прямых и кривых лыжных путей. Взрослые и дети - компаниями, семьями - съезжались сюда в выходные, чтобы покататься, повеселиться, отдохнуть на природе. А кто-то назначал здесь кому-то романтические свидания...
Довольно крутые и протяжные склоны горы были  все раскатаны и страшно скользили. Кто-то слетал вниз на саночках, кто-то на куске картона, но большинство съезжали на лыжах. Дамы при этом звонко смеялись и пронзительно вскрикивали, потому как непременно падали. Удержаться на ногах и мужчине было непросто. Сколько же лыж нашли здесь погибель! По весне их обломки, разбросанные внизу и на склонах, можно было  сосчитать. Помню, мы однажды собрали их и развели костёр...
Над горой - зимней, ослепительно сверкающей (право, позавидуешь тому, кто благоразумно захватил солнечные очки!)  - празднично синело вольное небо, и было оно здесь таким близким и таким огромным, что казалось: ты плаваешь в нём мелкий, как букашка,  среди больших перистых и пушистых облаков - то душа твоя парила радостью неземной!
В каком же чудном приподнятом настроении покидали мы под вечер во власти вытянувшихся на полмира синих прощальных теней любимую нашу заснеженную Рублёвочку!... А зернистый в синих трепещущих прожилках снег полей на пути переливался алыми, как свежая кровь уходящего дня каплями, и солнце полным бокалом рубинового вина нежданно-негаданно вдруг проливало сквозь узорчатые переборы приоткрывающих и опять прячущих его ветвей  в наши юные души выплески неразгаданной тайны бытия... И это было как откровение, которое нам не понять, поскольку не знаем мы ангельский язык, не учат ему нигде на земле...
Снеги... Снега... Их тогда было в избытке, как и морозов, кусающих любознательных, не желавших сидеть дома в тепле пацанов за носы, морозов, что со всего размаху громко били своими палицами по бревенчатым стенам домов, по гудящим так тревожно, будто вспоминали о минувшей войне, телеграфным столбам... Вдоль дорог в те годы не зря стояли большие снегозаградительные щиты, сбитые из серых досок. Как-то в конце зимы, возвращаясь с горы в развесёлой разудалой компании старших ребят, я, шестилетка, провалился с головой в снеговую яму. Кое-как пацаны вытащили меня наверх, но один мой валенок так и остался в снежной глубине. И только весной, когда опять мы ходили на гору - за подснежниками - увидел я свой валенок - одиноко лежащий среди бурого поля, весь раскисший...

*    *    *
Я чуть было не упустил помянуть о том, как влекла городских жителей к себе Рублёвская гора по весне. Птичий народ страстно обожал это местечко и изливал на горе свои разнообразнейшие витиеватые арии, как только мог. Наслушаешься бывало на горе птичьих голосов - от кукушкиного зазывного счёта наших лет  до мрачного уханья филина... Так и хочется сказать, что ты присутствовал при птичьем концертино с аккомпаниментом других голосов природы, таких как шелест юной листвы, скрип сучьев, вздохи ветерка... В весенних нежных сумерках, пропитанных очаровательными запахами расцветающих черёмух, вспенившегося хлопьями белой цвети багульника в низинке, гора светилась издали тихими золотыми огоньками - это романтически настроенные молодые люди, а то и "просто" влюблённые, жгли костерочки, сидели у огня, подкидывали валежник, разговаривали, пели под гитару, вдыхали с удовольствием сладкий дымок родных пенат...
На Рублёвской горе ближе и доступнее представали величественная, как в суперлуние, царица ночи Луна и все загадочные звёзды Галактики. Да и мысли человека земного здесь ненароком вытягивались ввысь, втягивались к медленно текущим облакам и куда как выше облаков - в область вселенской премудрости.
Лирика витала на Рублёвской горе среди извитых старых стволов сосен с причудливо изогнутыми судьбой суками и душистых празднично зеленеющих ёлочек. Поэзия обитала здесь, как и великое множество братьев наших меньших.
Придёшь сюда, и непременно кого-нибудь из обитателей леса повстречаешь: пугливых, убегающих с оглядкой косуль, рыженькую лисицу, путающую свой след, чтобы не навести пришельцев на нору, белочку ли, стремительно, "лётом" перебегающую опасную для неё дорогу, смешного зайца ли, в страхе задающего стрекача...

*       *        *
На излёте советской власти, когда царил уже всеобщий произвол, называемый в народе "бардаком", на гору положила глаз местная дорожная "контора". Стал её с одного бока объедать огромнейший экскаватор. Соседняя - Лысая - гора  к тому времени была уже сожрана на нет. Настал черёд и Рублёвской...
Никто из любителей зимних радостей не запротестовал. Конечно, хорошо было людям кататься с этой горы, проводить здесь выходные... Но чтобы заступиться за этот живописный уголок родины... - такое никому и в голову не приходило. Требовались тонны и тонны песка для интенсивно прокладываемых (где надо и не надо) в начале перестройки дорог. Песчаный карьер расширялся с каждой рабочей неделей, делался всё внушительнее. А гора - как живое забитое существо - умалялась и становилась всё невзрачнее, непригляднее. Будто съёжилась, сжалась и поблекла.

*    *    *
Настала эпоха "нового мЫшления"... Рядом с горой пролегала всегда гудящая и гремящая трасса - вытянутая на тысячи кэмэ принадлежность мегаполисов, фантастически, чужеродно живая  в наших пустых заросших бурьяном полях. Теперь на трассе - знамением нового, уж точно не "совкового" времени - выстраивались размалёванные девицы в укороченных юбочках и трепетно голосовали водителям автомашин...
В эти  замечательные годы окрестности съедаемой экскаваторами горы стали заваливать всевозможным разнообразным хламом и отбросами, заливать дерьмом из шлангов ассонизаторских машин. Ибо количество автомобилей у людей резко возросло, как выросло и количество вещей в домах, в том числе и отслуживших или просто поднадоевших. Культуры же, как, впрочем, и совести, не прибавилось ни на йоту, даже и наоборот -  массовая деградация расцвела пышным сифилитическим цветом.
 Кто же свозил под гору отходы производства, мусор, старые вещи и всяческую развонючую бяку? Да свои местные жители, теперь уже раскрепощённые, лишённые комплексов и пережитков социализма - словом, современные свободные люди.
Поток  лыжных паломников  на гору окончательно иссяк. Да и сами лыжи вышли из моды, там и тут валялись по свалкам, по свалкам, заполонивним родные края.
Всё предгорье теперь  было усеяно, забросано с дорог пустыми бутылками; весной они переливались на солнце, испуская сияние... Гору вконец запомоили, превратили в обширную, самую большую в районе стихийную свалку, кладбище искорёженных и частью разрезанных автомобильных остовов. Болтались теперь по горе и в её загаженных окрестностях местные "сталкеры" с военными сумками и с тележками, сами в потрёпанной униформе, намеревающиеся подразжиться цветным и чёрным металлом, и ещё чёрт знает чем... И топили свои дьявольские костры, выжигая провода и пластмассу, отчего над горой вечно поднимались к небу драконы густого чёрного дыма и стойко держалась ядовитая вонь. Одно время "сталкерская" братия настолько прочно обосновалась на горе-карьере-свалке, что даже вигвамы из всяческого хлама там поставила, чтобы не мокнуть под дождём... Позже понаехали профессиональные охотники за металлом, разрезали автогеном все автомобильные останки и увезли их восвояси; а свалку-помойку засыпали черной болотной землёй устроители магазинов-супермаркетов типа "Дикси", которые ставили здания на болотистых, ни к чему раньше не пригодных местах: заменили эту дряблую землю жёлтым песком с Рублёвской горы. Заодно похоронили и грандиозную свалку под горой.

*    *    *
Вчера я побывал в знакомых с детства местах... Где ныне та жёлтая песчаная дорога, по которой мы бегали с пацанами к горе? Мы бегали, а взрослые степенно прогуливались, разговаривали, дыша кристально чистым, ионизированным хвоей сосновым, еловым воздухом... Вся она засыпана теперь толстым слоем полусгнивших и свежих опилок. Ведь лес повсюду варварски вырезан. Остались островки да и только. Прежде лесники у дорог вывешивали щиты, на которых крупными буквами было начертано: "Лес - наше богатство!" Да, богатство, правда, точно не наше.
Вдоль былой дороги, да и поперек неё, валяются останки убитых бензопилами добрых древесных великанов: хищные железные вороны ухватили и унесли в стальных когтях могучие их туловища, а красивые головы дерев, некогда сильные руки, ноги их бросили валяться, гнить... Вся окружающая природа безмолвно вопиет: "Где же ты, настоящий хозяин?! Где ты, Человек?!" Огромной кучей опилок завален прежде живописный ручеёк на подходе к горе... Помню, как всякую весну он по-детски наивно смеялся, перебегая по цветным камушкам песчаную лесную дорогу... О, чистые, незамутнённые воды детства! Вас не вернуть уже никогда. Из каких же источников будут воспитываться наши внуки?! Вот ведь вопрос...
А  леса-то у горы уж и нет. На его месте только море похабных высоких пней, высохшие груды-костяки веток да изредка встают  кривляющиеся, как попсовые исполнители, ольховые дебри. 

Таща на себе велосипед, хрустя и скрипя на каждом шагу скользскими пластиковыми бутылками и прочей синтетической дрянью, сплошняком покрывшей  верхний слой почвы, доковылял я кое-как  до горы.
Уцелевшей своею частью она являет собой взбугрённое,  неухоженное пространство, всё в лохматом бурьяне. Недовольно ропщет на бывшей Рублёвской горе ветер. И хмурое небушко над некогда счастливым уголком моей родины  никого не одарит уже беспечной беспричинной радостью.

Маленький уголок родины. Частичка моего детства. Клеточка моего сердца. Так печальна и, как сажа, черна участь его. Тем печальнее, что всякий здравомыслящий житель Земли знает: и в капле воды отражается мир!


2020 г., март.



Примечания.
На снимке от 2020 года  - последняя уцелевшая сосна наверху Рублёвской "горы"...
Рублёвская гора - так называют в народе высоту в 1 км (примерно) к востоку от Опочки.
В сокращённом виде новелла опубликована в издании "Опочецкий краевед" N 12 - 2020 г.