60 из 62. На завалинке

     Солнце припекало, и в пальто было жарко. Стащив с головы шапку, Лёшка расстегнул пару пуговиц, болтавшихся на ниточках, и откинулся спиной на оштукатуренную стену. Он сидел на завалинке барака, на Кооперативной улице, греясь на солнце, как весенняя муха после зимней спячки.
Было начало мая. Сугробы, потемневшие от печной сажи, просели. Сосульки свисали с крыш, роняя редкие капли. Прилетели две пуночки. Уцепившись тонкими лапками за ветки ивы, они торопливо пропели:
— Тинь-тинь! Тинь-тинь! — и полетели дальше разносить весть о том, что весна идёт.
Лёшка вздохнул глубоко, с наслаждением. Это была его одиннадцатая весна. В воздухе, пока ещё морозном, пахло печным дымом, сырой штукатуркой и прелыми опилками. Постучав пятками по доскам, Лёшка прикрыл глаза и стал представлять, что рядом с ним сидит, болтая ногами, его сын, белокурый малыш. Лёшка сочинил его после одного случая.
Как-то раз Шатовы обедали. Сестра Любочка смотрела на свою тарелку с дымящим супом и хныкала:
— Горячо.
— Подуй, — посоветовала ей мать, Нина.
Любочка поднесла ложку с супом ко рту и дунула. Во все стороны разлетелись брызги, а ложка опустела. Любочка опешила. Это выглядело так смешно, что Лёшка покатился со смеху. Отец неспешно облизал свою увесистую мельхиоровую ложку и стукнул сына по лбу. В деревне так и воспитывали. Однако, удар пришёлся не в лоб, а в висок, и Лёшка свалился, как в нокауте. Нина бросилась поднимать сына.
— Оставь! — брезгливо сказал ей Николай. — Чего бы ему сделалось. Придуряется!
Было обидно. И Лёшка поклялся, что когда он вырастет, то будет умным, добрым отцом и не позволит себе бить ребёнка, кричать на него, унижать его. Они будут друзьями. Он вообразил, как это может выглядеть. Вот он — отец, у него есть сын. Маленький, белобрысый, нежный. Они вместе играют в мяч, катаются на велосипеде, строят штаб, разговаривают по душам. Истории у Лёшки выходили яркие, правдоподобные. Он так любил своего выдуманного сына, что наяву плакал от счастья.
Вот и теперь, сидя на завалинке, он закрыл глаза и разговаривал с сыном, как вдруг рядом закричали:
— Поберегись, пустая жизнь!
И в стену над его головой врезался снежок. За шиворот посыпались холодные крошки. Лёшка открыл глаза и увидел напротив себя Валерку Рывко. Лукаво улыбаясь, он лепил новый снежок и приговаривал:
— Не спи, Лёха, — замёрзнешь!
Лёшка сорвался с места. Валерка, не целясь, швырнул в него снежок, но попал в окно. «Тзинь!» — звякнуло составленное из двух половинок стекло и выпало из рамы. Валерка ахнул, сломя голову кинулся в противоположную от Лёшки сторону.
Встретились они уже на улице Чапаева.
— Ты-то, — сказал, задыхаясь, Валерка, — чего драпал?
— Поймали бы!
— Сказал бы, что не ты коцнул.
— Кто бы поверил? — промолвил Лёшка.
Валерка развёл руками. Оба они замолчали, прислушиваясь. Было тихо. Никто не искал хулиганов, разбивших окно. И никто не звал милицию. Лёшка, плутовато взглянув на друга, внезапно обхватил его руками и опрокинул наземь.
— Держите! — кричал Лёшка истерично. — Вот он! Попался!
— Пусти, гад! Ты что? Сдурел?
Испуганно озираясь, Валерка рвался из его объятий и злобно хрипел. Они катались по снегу. Один пыхтел. Другой рычал. Вдруг Лёшка прыснул со смеху. Валерка оторопел, но через миг лицо его просияло.
— Купил! Купил меня! А я, как дурак, поверил! Задушу!
Он протянул руки. Лёшка оттолкнул его, вскочил на ноги и побежал.
— Догони сперва!
Валерка припустил, что было сил. Им двоим опять было весело. И солнце, казалось, благосклонно улыбалось им.





Автор снимка неизвестен.