Яблоки детства

В декабре в старом добром доме на Кедровской, как только начинали растапливать очаг, устанавливался какой-то особый, ни с чем не сравнимый запах горящих берёзовых дров, смешанный с запахом вызревающих яблок.
Почему-то он очень нравился нашему коту Мурзику III, который тотчас через отверстие, сделанное специально для него в полу, удалялся в подпол по важным делам, среди которых, между прочим, были и яблочные. Меня яблочные дела волновали не меньше, но спускаться в подпол без дедушки даже со свечой было страшновато. Но заманчиво! Вдоль стен на полках выше моего роста стояли парами деревянные колодки (дед когда-то шил сам обувь для огромной семьи, а теперь в ходу были только мои, когда требовалось смастерить для меня мягкие кожаные тапочки.). Каждая пара колодок в свечном освещении имела свою особую физиономию: конечно, нам с Мурзиком нравились самые большие колодки, по которым, наверное, шили обувь для Ваньки-великана, а может, для Ивана-дурака, которому надо было то Жар-птицу словить, то золотое яблоко сорвать в саду Кощеевом…
А яблочный дух так и витал по всему подполу, перебивая запах картошки, заполонившей почти всё пространство. Но мне запрещалось до декабря выуживать недозрелые «осенние полосатые» яблоки из картонных коробок, так как они предназначались для зимних праздников (в магазинах яблок ни зимой, ни летом тогда не продавали).
Дразнящий яблочный запах в декабре мешал вести замечательный бездетсадовский зимний образ жизни: с утра на коньках, прикрученных веревочками и деревянными палочками к валенкам, съезжаешь с горы. Как только штаны с начесом от бесчисленных падений превращаются в сплошную ледяную корку – бежишь домой, снимаешь их вместе с валенками, коньками, носками, ставишь сушиться возле очага и надеваешь подобное, только уже с лыжами. И опять на горку! А вечером под ворчание деда, не успевающего сушить мою одежду, спешишь кататься с ребятами на санках. Остановить этот замечательный круговорот, хоть редко, но удавалось только предприятию по хищению яблок. Когда дед уходил в сарай за дровами или убирать снег во дворе, подталкивая Мурзика к крышке подпола, я спускалась с ним в темноту (электрического освещения там не было) к заветной коробке, брала наугад яблоко, дрожа от одной мысли: «Вдруг мышь, а еще хуже, какой-нибудь лохматый… схватит за руку…».
Коробка с яблоками постепенно опустела, и тогда со мной провели «воспитательную работу»: просто очень выразительно прочитали пушкинскую «Сказку о мертвой царевне…». И к лохматым страхам подпола прибавилась еще и Чернавка, обязательно с карими горящими глазами, поджатыми губами, вся в чёрном… И мы с Мурзиком охладели к нашим замечательным набегам к яблочной коробке. Нас великодушно простили, ведь мы были молоды и наивны: Мурзику было – четыре, а мне – пять лет…
Я не люблю магазинных яблок и в декабре обожаю есть апельсины. Но откуда-то из давних детских воспоминаний, похожих на прекрасные сны, вдруг пробиваются лёгкие, ералашные стихи. Но это обманчивая легкость: для этого надо было долго жить и любить. И помнить, что ты родом из детства!

Чернавка крикнула:
                «Лови!»
Не шевельну рукою…
И вот ко мне уже летит
златое наливное…
Я умирала от любви –
отравой больше?
                меньше?
Из тех, кого не удивить,
отчаявшихся женщин,
кому «не быть»
         равно,  как «быть»…
– От Александр
                Сергеича!
И я решила откусить,
о прошлом не жалеючи.


Но кто-то в Яблочный,
                что ль, Спас
плоды все перепутал?
– Парис, Венера, –
                Не от вас?..
А! Лишь бы без цикуты!
Вдруг
молодильных
                яблок сок
на щёки брызнул
                смело.
Ты вновь любил,
              немел, смотрел,
как я похорошела!