Ты возьми меня с собой

1.
В администрации Октябрьского района для того, чтобы завершить одну формальность требовалось написать заявление. За окошком сидела женщина, по лицу которой было видно, что листочка формата А4 она не даст и вообще ничего не даст. Пришлось идти по кабинетам и просить листочек. Пройдя немного по коридору, через приоткрытые двери одного кабинета, где висела табличка «Комитет молодежной политики. Дамбаринчинова. Елбаева. Капитонова. Чимитцыренова.» я увидел четырех молодых женщин, методично стучащих по клавишам компьютеров. «Вот где ожидает меня счастье», - подумал я и вошел в кабинет, предварительно постучав по двери.
- Девчонки, выручайте, нужен листок А4 заявление написать!
Молодые женщины все одновременно подняли головы и посмотрели на меня. Та, которая сидела дальше всех, посмотрела на меня более внимательнее, чем ее подружки. Я ее узнал и она меня тоже.
- Привет, Дарима!
- Здравствуй, Булат!
- Рад тебя видеть, давно не встречались. Вот, хожу по кабинетам, спрашиваю листочек. Не одолжишь?
- Не одолжу. Нет у нас бумаги.
Я немного опешил. Это же надо так ответить. Столько лет прошло после окончания школы, а она до сих пор обиду держит…
Волосы у меня на челке после купания в Уде всегда слипаются и  на лбу собираются в  несколько толстых игл, которые при ходьбе раскачиваются туда – сюда и с этим ничего поделать невозможно. Руками их отделить друг от друга бесполезно – я уже сколько раз пробовал, а расческу забываю взять на реку. С такой «прической» я возвращался домой из Уды и встретил на улице возле дома трех девчонок, которые учились в нашей 47 школе, в седьмом, младше меня на два года.
- Привет девчонки!
- Привет, Цыренов! – Самая шустрая из младшеклассниц, Дулма, взялась отвечать за всех подружек. - Ты что на нас так смотришь? Мы ничего тебе не сделаем!
- Не смотрю я на вас никак, с чего ты взяла.
- С чего, с чего! У нас тоже глаза есть. Думаешь, мы ничего не видим и не понимаем?
- Конечно, вы все понимаете!
- Ты на Дариму все время пялишься, проходу ей не даешь, не стыдно тебе?
Дарима, улыбавшаяся в центре троицы, мгновенно залилась пунцовой краской и возмущено уставилась на подружку: Ты чего? Дулма закатилась безудержным хохотом. Ее поддержала Баира, третья подружка. Баира смеялась не так громко, как Дулма, но все равно ее плечи тряслись, а глаза превратились в лучистые щелочки – она сдерживалась, как могла.
Я тоже улыбнулся – ситуация начала мне нравиться. Я вообще люблю, когда люди смеются и веселятся. Готов даже сам к безобидным шуткам в свой адрес.
- А че ты улыбаешься? Иди отсюда! – неожиданно закричала Дулма.
Я, конечно, мог осадить зарвавшуюся малолетку, но что-то удержало меня от резкого слова. Я почувствовал, что в чем-то виноват и смутно догадывался, в чем я провинился.
Я молча развернулся и пошел домой. Спиной чувствовал сверлящие взгляды и слышал крики, отдающие в уши и мозг:
- Еще улыбается, стоит тут! Не фиг ему тут улыбаться, пускай валит! – Дулма продолжала ругаться, пока я мог слышать, подружки ей ничего не отвечали.
В первый раз в своей короткой, шестнадцатилетней жизни, я испытывал необычное, непривычное чувство. Я считал, что уже познал любовь, я несколько раз испытывал сильные симпатии к сверстницам, но впервые познал чувство, когда к тебе неравнодушна сама девчонка. Мой друг Бато уже несколько раз хвастался, что девчонки ему пишут письма, приглашают сами на вечеринку, зовут на свидание.
На переменах, проходя по коридору школы, я чувствовал на себе взгляды Даримы, но никак  не мог их себе объяснить. Но в любом случае, это было не то, что у Бато. У него была игра, а у меня что-то более серьезное, которое я не мог еще понять и не знал, что с этим делать. Я не упивался гордостью, как Бато, мне не было стыдно, мне не было тяжело, а наоборот, появилась какая-то уверенность, я стал тверже стоять на ногах, и мне было приятно встретить Дариму в очередной раз в школьном коридоре и обменяться с ней взглядами.
Дарима мне казалась слишком маленькой для серьезных чувств, но я старался быть дипломатичным и тактичным, что ее подруги воспринимали  это как заигрывание или высокомерие. Я уходил от ответа столько, сколько мог, до окончания  школы…
Воспоминания пронеслись в голове, как весенний ветер – быстро, легко и не оставляя следов – ни снежной поземки, ни осенних опавших листьев, ни летней склоненной травы. Теперь Дарима превратилась в молодую женщину – красавицу, начальницу отдела и сидит, и жалеет от меня листочек бумаги.
- На, держи Булат бумагу,- Дарима протянула мне лист. - Ручка нужна?
Я подошел к ней через весь кабинет, просверливаемый тремя парами женских глаз и забрал листочек. Заметил, какие тонкие красивые пальцы его придержмвают.
- Баярлаа! Yзэг байх, – ответил я неожиданно по-монгольски и вышел. Ведь из Монголии я приехал недавно - провел целый год в Стране Вечного Синего Неба.
Резко подул сильный ветер, направление которого было трудно определить и низкие темные облака рассеялись за каких-то полчаса, и на западной стороне над горами выглянуло усталое вечернее городское солнце. Пресловутый улан-удэнский синий смог, с утра низко висевший над землей, поднялся выше над поверхностью земли, давая возможность прохожим вздохнуть немного более чистого воздуха. Этот смог стал неотъемлемой частью жизни города, как и везде снующие старые дребезжащие желтые трамвайчики с  вежливыми кондукторами-бурятками, имеющими, как правило, за плечами стаж работы где-нибудь в школе и диплом о высшем образовании, тщательно хранимый для показа подрастающим внукам.
По Терешковой пять раз проехал трамвай номер два, прежде чем из дверей районной администрации стали выбегать самые торопливые клерки. Дарима вышла одной из самых последних, когда на больших часах на перекрестке стрелка качнулась и показала половину седьмого.
- Привет! – в ее очаровательных темных глазах не было удивления и неожиданности или же она хорошо владела собой.
Я не придумал пока, что ответить, просто сделал шаг навстречу и протянул букетик цветов, которые так тщательно  подобрала мне флорист в магазине, уверяя, что девушке обязательно понравится.
- О цветы, это мне? – улыбка озарила лицо Даримы и я успел увидеть промелькнувший ряд белоснежных и безупречных зубов и лучики восторга на мгновение  в уголках ее глаз.
- Ты так и будешь молчать? – Дарима перевела взгляд от цветов на меня.
- Я давно тебя не видел, столько воды утекло за это время. Ты сильно изменилась, стала такой красивой.
Мужчина должен говорить мало и не то что думает, а что ждет от него женщина. У меня было время усвоить некоторые уроки жизни, сейчас я свое дело сделал и ждал ответа. Она может сказать: «А раньше я была некрасивая?» - так обычно говорят похорошевшие недавно женщины. Она может засмеяться – так делают женщины, которые не верят, что выглядят хорошо. А настоящие красавицы поступят по-другому, но каждая по-своему. Они мужчине умело накинут аркан на шею и начнут душить своей красотой и женской притягательностью, лишая всех сил и всех возможностей сопротивления:
- Я даже не знала, что у нас продают такие прекрасные цветы. Мне ни разу не дарили такой букет.
- С моей стороны было бы невежливо не встретить тебя, когда ты освободишься после работы  и не пригласить куда-нибудь поужинать.
- Откуда ты знаешь, может меня муж после работы встречает?
Слово муж надо избегать, его надо заменять другими словами – это очевидно.
- Если бы встретил кто-нибудь, мы вместе бы пообщались.
- Неужели по мне так очевидно, что я не замужем?
Любой, даже самый недалекий мужчина, поймет, что женщина говорит, что не замужем.
- Вот тут недалеко, можно спокойно посидеть, отдохнуть после тяжелого рабочего дня, особенно если целый день допекали случайные посетители, которым надо то ручку, то бумагу, то еще что-то.
- Да, конечно, особенно еще что-то. Ну, чтож, пойдем.
Я был в этом кафе на бульваре недавно с приятелями, поэтому знал, что там уютно и чисто и наверняка Дариме понравится. Я не знал, что делать и как поступить дальше, но пока мне все нравилось  и хотелось, чтобы все продолжалось, и Дарима также бы улыбалась, глядя на мою сторону.
Мы пробыли в кафе совсем немного, каких-то полчаса.
Дарима попробовала салат из морепродуктов, поковыряла вилкой горячее, выпила половину безалкогольного мохито. Она успела рассказать, что после школы окончила московский языковой вуз, знает китайский, недолго поработала в Гонконге.  Хотела бы дальше работать за рубежом, но по семейным обстоятельствам вернулась домой и уже три года работает в администрации.
- Представляешь, мое увлечение стрельбой из лука помогло мне найти работу  здесь в Улан-Удэ.
- Неужели? Ты же вроде чиновником…
- Да, конечно. Но меня сначала взяли  в отдел на работу, как специалиста по работе со спортивными организациями, потому что у меня звание мастера спорта.
- А, понятно. Выходит, не зря ты в школе бегала на тренировки.
- Выходит не зря.
Дарима о чем то задумалась, улыбнулась и сказала:
- Я тогда была маленькая и глупая, хотела чаще видеться с тобой, поэтому записалась на стрельбу, но у вас тренировки всегда  начинались очень поздно.
Я рассеяно кивнул:
- Да, как правило, после девяти вечера мы начинали стрелять.
В это время требовательно затренькал айфон в сумочке Даримы. Она достала его, бросила взгляд на дисплей, и сразу взгляд ее стал беспомощный и растерянный. «Она не хочет, чтобы я слушал», - понял я по взгляду девушки, быстро поднялся и вышел на улицу.
Когда я вернулся через пять минут, Дарима уже получала пальто в гардеробе.
- Что случилось, Дарима?
- Понимаешь, Булат, - Дарима изменилась в лице, даже чуть побледнела. - Приехал мой парень, про которого я думала, что мы расстались и теперь мне надо срочно уехать. Понимаешь, так надо. Ты извини меня, пожалуйста.
- Все нормально, все хорошо.
Конечно, ничего нормального и хорошего в этом не было, но так полагается вести себя тем, кто приглашает девушек в кафе, не выясняя, есть у них кто-то или нет.
Буквально через секунд тридцать возле кафе резко затормозил черный двухсотый курзак с тонированными стеклами и также резко просигналил. Люди, которые ездят на таких машинах, не умеют ждать.
- Ну ладно, Булат, пока, - Дарима быстро приобняла меня за плечи на прощание и упорхнула на улицу. Она исчезла в недрах двухсотого, пока я думал, что ей ответить.
Тонированный черный джип взревел мотором и сорвался с места. Ситуация один в один, как в фильме «Ноттинг Хилл», когда  Уильям приходит к Анне, а там ее бойфренд Алек Болдуин. Я никогда не думал, что окажусь в роли Уильяма Такера.
















2.
Меня зовут Булат, фамилия моя Цыренов. Мне тридцать лет. Я родился и вырос в Улан-Удэ. Моя мама родом из Иркутской области, отец агинский, но он нас бросил, когда мне было три года. Я люблю свою маму, свой родной Улан-Удэ, своих друзей, свою сорок седьмую школу. Я не люблю низкое темное московское небо, заслоняющее солнце по полгода, я не люблю питерскую сырость и дожди, когда ходишь вечно во влажной одежде, я не люблю предательство людей и курорт «Дарасун», потому что когда мне было три года, мой отец уехал отдыхать в этот курорт и не вернулся домой. Он встретил там другую женщину и уехал с ней в свои агинские степи.
Раньше я не любил агинские степи тоже, как и свою фамилию Цыренов. Но со временем понял, что человек состоит из двух частей и обе части его являются ценными. Одна часть дарится матерью, а вторая отцом. От отца я получил фамилию и происхождение – самое главное, как утверждает моя мама и шаман нашего рода дядя Захар.
Раньше вообще я хотел поменять фамилию и стать Маркеловым, как моя мама и бабушка. Мы ходили к шаману по этому поводу, но он мне сказал:
- Ты вообче зачем ко мне пришел? Ты агинский бурят, ты должен в дацан ходить. Фамилию не вздумай менять, разозлишь сорок четыре восточных тэнгриев, тогда тебе несдобровать. Пойми, ты уже родился восточным бурятом и не можешь стать западным, также, как западный бурят не может стать восточным. Половина в тебе от отца, половина от матери, но отец главный – он дал тебе происхождение и фамилию и ты не можешь ничего поменять. Это также, как ты не можешь поменять свое тело, руки, ноги – они уже у тебя есть.
Мне было тогда четырнадцать, и я не сразу понял, что  хотел объяснить шаман. Мне казалось очень простым делом сходить и переписать фамилию, тем более в нашем классе двое ребят так сделали, когда их папы развелись с мамами.
Мама моя всю жизнь работала в детской библиотеке. Я школьником все книги там перечитал. В детстве я тоже хотел быть библиотекарем, но со временем понял, что это женская работа, а мужчина должен строить самолеты.
Я два раза поступал в Московский авиационный институт, но каждый раз мне не хватало несколько баллов. Перед поступлениями мы, конечно, ходили к дяде Захару, но в третий раз он отказался делать обряд:
- Булат, сходи в дацан к ламе – я вижу, что это должно тебе помочь. Только будет лучше, если ты съездишь в Агинский дацан.
Я съездил в Агинский дацан, сделал тысячу гороо вокруг ступы Юндэн Шойдон, как велел мне старый лама в деревянном домике и поступил в Московский авиационный институт.
После его окончания сейчас я работаю в нашем авиазаводе, езжу в командировки в группе сопровождения вертолетов. По полгода, а иногда год обслуживаю наши вертолеты, пока местные не научатся сами с ними справляться. В последний раз ездил в Монголию на целый год.
До Монголии я был в Перу почти полгода. Удивительно, но люди везде живут одинаково. Мне иногда кажется, что границы государств давно стерты и на Земле одно государство. Взять все страны, в которых я был в командировке за пять лет работы: Монголию, Перу, Индию – везде все одинаково. Разные континенты, разные культуры, совершенно разная история, а зайдешь в магазин – все точно также, как у нас в Абсолюте: что-то тоже дешево, что-то также дорого и кассиры говорят одни и те же слова. Даже языка знать никакого не надо, школьного курса английского за шестой класс вполне достаточно. Я, конечно, английский знаю хорошо, но вот Пахомыч, с которым обычно вместе ездим, знает инглиш как раз примерно за шестой класс средней школы и пока нигде не потерялся и, ни разу не пожаловался, что уровень языка его подвел. Я не понимаю людей, которые в силах изменить что-то к лучшему, но упорно не желают этого делать. К таким людям относится Пахомыч со своим примитивным английским. Я в свое время пытался подтянуть его английский, но этот человек ни в какую не хочет даже малейшего прогресса.
У каждого человека есть что-то важное, что следовало бы ему знать, а он этого не знает. У Пахомыча английский, который жизненно ему необходим, у меня бурятский, который мне нужен также, как некоторым солидный авто для статуса. У моего дяди олигарха Матвея есть пятьсот семидесятый лексус, на котором он выезжает не больше десяти раз в год. Он ездит на нем редко не потому, что бережет машину, а потому что старый прадик ему удобен, а лексус должен стоять в гараже, раз он крутой.  Для меня бурятский язык со студенчества приобрел примерно такое же значение.
Моя мама дома никогда не говорила по-бурятски, во дворе у нас никогда по-бурятски не говорили, в садике и школе языком с нами никто не занимался. До окончания школы даже мысли о том, что я родного языка не знаю, в голове моей не возникало. Но так было до определенного времени, до учебы в далекой Москве.
Когда попадаешь в чужой крупный город, то с первого дня начинаешь скучать по дому. Интересные и напряженные занятия отвлекают от всех посторонних мыслей, в голове только формулы, определения и схемы решения задач, но порой  нередко задаешь себе вопрос: кто я и что здесь делаю? Я считал себя весьма способным в математике, физике, информатике, но оказалось, что много парней моего возраста разбираются в теме гораздо лучше. Притом большинство этих ребят из далеких деревень и аулов.  На моем курсе учились двое парней из Агинска, Очир и Батор. Очир был умница, все схватывал на лету, а Батор был трудоголиком, брал учебу измором. Я сразу с ними подружился и все пять лет учебы общался с ребятами. Ребята, когда мы познакомились, поняли, что я бурятского не знаю и говорили со мной по-русски. Ни разу никто из них не сказал, не спросил, почему я не знаю - они были  вежливые и культурные. Я порой завидовал, что после занятий, общаясь между собой, они разговаривают на своем языке, который не имеет никого отношения ни к этому гигантскому мегаполису, ни к огромным массам людей, плывущих как море в утреннем метро, ни к долбаным формулам и теоремам, которыми нам приходится забивать голову с утра до вечера. Самое главное, этот язык оказался не только чужим к чужому, но и своим ко всему, что было мне близко. Он близок к моей бабушке, к которой я ездил на каникулы на все лето, близок к  моим многочисленным дядьям и тетям, ждущим всегда моей женитьбы, близок к бабушкам и дедушкам, которые бродят по Улан-Удэ с внуками по улочкам  исторического центра,  близок к девчонкам, красным от мороза, которые завидев тебя, о чем то шепчутся в запоздалой  маршрутке из сотых кварталов.
О том, что я решил заняться изучением бурятского языка, я не говорил никому. Это было слишком личное для меня. Тем более, как раз в это время мне попалась в руки книга Харуки Мураками «Мой любимый спутник». Там героиня романа «Мюу была кореянкой, но почти ни слова не говорила по-корейски до двадцати с лишним лет, когда решительно взялась за изучение языка. Мюу родилась и выросла в Японии, стажировалась во французской Консерватории и поэтому, кроме японского, свободно владела французским и английским. Она была всегда безупречно и со вкусом одета, носила небольшие, но дорогие украшения – как-то буднично, равнодушно – и водила двенадцатицилиндровый темно-синий «ягуар»».
Этот роман меня мотивировал, придал мне уверенности и сил, потому что я понимал, что мне предстоит трудное и нелегкое дело. Кореянка Мюу решила выучить родной язык, чтобы стать еще благороднее и круче, хотя она и так очень богатая и крутая. Корейский ей совершенно не нужен в Японии, но она понимает, что если будет знать родной язык, то станет счастливее и богаче духовно, чем была до этого, она станет более самодостаточной и достойной в собственных глазах.
Я не знал, как приступить к изучению языка. Но есть старинная китайская пословица: Путь длиной в десять тысяч ли начинается с первого шага. Я нашел все, что нужно в интернете. Энтузиасты и патриоты моего родного языка, оказывается, уже давно выложили все необходимые материалы и уроки в сеть, так что только садись и занимайся. В наше время можно, не выходя из дома, выучить хоть юкагирский или тофаларский или еще какой редкий язык. Я понимал – для достижения успеха мне нужно постоянно заниматься и придерживаться системы, создать концепцию и обозначить срочные и долгосрочные цели. Все это я умел уже делать, иначе не смог бы перерабатывать гигабайты и терабайты информации, которую нам наши преподы ежедневно направляли со своих электронных адресов и ссылок.
По сравнению с изучением высшей математики изучение родного языка мне показалось легкой прогулкой. Я объясню, почему. Каждый бурят, даже не бурятскоговорящий как я, все равно с детства слышал, видел и осязал бурятскую речь, генетически предрасположен ее усваивать и поэтому ему все равно гораздо легче выучить свой язык, чем английский, например. У нас в Новонукутском я знал одного дядю Гену Малеева, который вырос с русской матерью, и который отца бурята практически не видел. Он все равно говорил по-русски как бурят, видимо, у бурят голосовые связки и горло  по-особому устроены.
Через полгода изучения родного языка у меня появились первые результаты. Я до сих пор вспоминаю удивленные лица моих друзей, Очира и Батора, когда я с ними однажды непринужденно заговорил на бурятском. Это надо было видеть. Обычно невозмутимые, оба были поражены. С тех пор они говорили со мной исключительно на родном языке.
Так я оказался в крепкой защитной скорлупе, наподобие скорлупы грецкого ореха, надежно оберегавшей меня во все время учебы в Москве от тягот и лишений суровой студенческой жизни  в чужом и холодном мире. Этот мир, беспощадный и жестокий, ломает всех, кто не может адаптироваться к нему, кто душой наивен и слаб. Он же, этот чужой и холодный мир, щедр и благосклонен к тем, кто крепко стоит на своих ногах и может сам взять из него то, что ему нужно.
















3.
Кто-то из современных писателей утверждал, что главное качество мужчины – это настойчивость. Прав он или не прав, я не знаю, но через несколько дней после своего неудачного свидания я пришел на работу к Дариме, прождал ее после работы больше часа, но она так и не вышла из дверей здания. На следующий день я дошел до ее кабинета, убедился, что Даримы и сегодня на работе нет и поговорил с ее коллегами.
- Здравствуйте, я ищу Дариму, вы не подскажете, как ее можно найти? – вопрос на всякий случай был адресован всем трем женщинам в кабинете.
Сидевшая ближе всех ко мне худенькая девушка в затемненных очках сразу спросила:
- Извините, а вы кто ей будете?
- Знакомый, вместе учились в школе, встречались недавно, - я больше ничего не мог придумать вразумительного.
- Дарима Владимировна у нас больше не работает. Она три дня назад по телефону позвонила и попросила очередной отпуск с последующим увольнением. Она сказала, что уезжает куда-то далеко, кажется, за границу.
- Как за границу? Мы три дня назад с ней встречались, она ничего  такого не говорила.
Девушка как-то беззлобно усмехнулась, у худеньких это получается, иногда такую усмешку путают с нервным тиком от голодания:
- Тем не менее подготовленное заявление и документы к сдаче должности  мы нашли у  нее  в столе.
- А вы не подскажете ее домашний адрес.
Девушка быстро что-то черкнула на бумажке и дала мне записку.
- Молодой человек, мы сами за нее беспокоимся, - включилась в разговор девушка, выглядевшая чуть постарше своих коллег, полная блондинка. - Все это как-то странно. Мы были бы вам благодарны, если бы вы нам позвонили и рассказали, когда что-нибудь выясните. Все-таки, столько лет вместе работали, и тут вдруг так резко исчезнуть.
- Хорошо, я вам постараюсь сообщить, если что-нибудь выясню. – Я вспомнил, что говорят в таких случаях оперативники в российских фильмах:
 – А вы не заметили ничего странного, когда разговаривали с ней в последний раз: может голос у нее был испуганный или настроение подавленное?
- А почему вы так спрашиваете?
- Мы сидели в кафе три дня назад, и она оттуда уехала довольно неожиданно для меня. Мне показалось  - что-то у нее случилось.
- Может, надо в полицию сообщить? – сказала до сих пор молчавшая девушка с темными волосами до плеч, сидевшая в самом углу.
- Молодой человек съездит к ней домой, все выяснит, а дальше будем решать, - сказала полная блондинка, подводя итог нашему разговору.
Я поехал по написанному адресу. Квартира Даримы оказалась недалеко от ее работы. Надо было только пересечь трамвайную линию и проехать пару кварталов. Поднялся на третий этаж и, как и следовало ожидать, наткнулся на безмолвные двери. После нескольких звонков худенькая пожилая соседка  открыла двери и спросила:
- Молодой человек, вы к кому?
- Я ищу Дариму.
- Вы Булат?
- ???
Сказать, что я был удивлен, значит, ничего не сказать, а бабушка уже протягивала мне тоненький конверт:
- Это вам, Дарима просила передать, если вы придете, и будете искать ее.
Я тут же на площадке открыл конверт и достал письмо.
Дорогой Булат! Если ты читаешь это письмо, значит меня уже нет в городе. События последних дней повернулись для меня не самым лучшим образом, как и наше свидание с тобой, которого я, возможно, ждала всю жизнь, но не до конца понимала об этом. Увы, в нашей жизни случаются печальные события. Отголосок прошлого настиг  меня и вынуждает срочно уехать. Я не могу тебе сказать, куда я уезжаю, это слишком опасно, но тогда зачем пишу это письмо? Наверно, это как акт отчаяния. Я чувствую, что еще не готова к той участи, которая меня ожидает и не хочу уйти, даже не оставив следы на снегу, пусть даже по ним никто меня не найдет и не будет  даже искать. Об одном я тебя прошу, никому не сообщай, пожалуйста, об этом письме и не обращайся в полицию - это может привести к плохим последствиям для моих родственников, которых и так мало осталось. Ум мани бадмай хум! Прощай, Булат!
Аккуратная подпись и дата позавчерашним числом. Написано на листе, вырванном из ежедневника.
Расспросы бабушки ни к чему не привели. Она сказала, что с Даримой виделась позавчера, она просто сунула ей конверт и попросила отдать, если придет молодой мужчина. Она, конечно, описала ей меня и сказала, что я должен назваться Булатом. Она не видела, чтобы кто-либо приходил к ней, шума из квартиры и чужих голосов тоже не слышала.
Поехал на работу к Дариме и встретился с девчонками. О письме им не говорил, сказал, что в квартире никого нет. Попросил показать записи с трудовой книжки, сфотографировал на телефон. Этих записей было всего три, в том числе записи двух гонконговских компаний, в которых она работала по году на должности переводчика.
Дома я уже выяснил, что одна компания «Мандалай хонкон энтерпрайз» занимается грузоперевозками, в том числе из стран Юго-Восточной Азии в Гонконг и материковый Китай, а вторая компания с более коротким названием «Тан-экспо-джун» является дочерней компанией «Мандалай хонкон энтерпрайз», потому что экспортирует из Бирмы только лес и лесоматериалы.
У меня как раз подошел отпуск, на работе я договорился, что мне дадут дополнительные дни к отпуску за работу по выходным в последней командировке. Не думая ни о чем, я чисто механически  взял билет в Гонконг через Москву, обрекая себя на неизвестность, сопряженную с опасностью и риском. Я даже не спрашивал себя, зачем я это делаю, зачем мне это нужно. Да, я получил письмо, где женщина просит меня о помощи, но не сообщает, где она и что ей угрожает. Видимо, она чего-то очень боится, но в тоже время она написала письмо, значит, она верит, что я могу ей как-то помочь.
Мы все, люди, склонны перекладывать ответственность на других, лишь бы от себя подальше, но изменится ли мир хоть как-то, если мы постоянно будем так поступать. Раздумывая о своей судьбе, я вспомнил глубокие как океан, темные глаза Даримы, ее взгляд, полный нежности и обещания, ее слова, сказанные просто и доверительно и ставшие для меня понятными и близкими и принял решение: Письмо написано мне, значит, я и должен ехать, хотя я никакой не Джеймс Бонд и Лиам Неесен. Она просит не сообщать никуда, значит, никуда и не надо сообщать. Она пишет, что хочет оставить след, значит ключ к разгадке в самом письме. Отголосок прошлого - это прошлое может быть связано только с Гонконгом, потому что она работала только там в недалеком прошлом и нигде больше.
Значит, вперед! Надо лететь в Гонконг.
В Боинге компании Аэрофлот из Москвы в Сянган я не увидел ни одного китайца, и у меня даже промелькнула мысль, что я попал не в тот самолет. Но потом я понял, что  лечу в сердце Азии, индустриальный и промышленный центр всей Юго-Восточной Азии, где у многих россиян деловые интересы, поэтому в самолете одни наши граждане.
Лететь было долго, поэтому я достал свою монгольскую тетрадь и углубился в чтение, которое меня в последнее время волновало и тревожило не меньше, чем события, происходящие с Даримой.
Наши вертолеты летали почти во всех аймаках Монголии, но больше всего их было на юге, в пустыне Гоби, поэтому я частенько бывал в городе Сайшанд. Этот город находится в восточной части великой монгольской пустыни, выполняет функции аймачного и сомонного центра и является южным форпостом Монголии  на границе с Китаем. Самое главное – через него проходит трансмонгольская железная дорога, которая связывает Россию и Китай. Городок  небольшой, ничем особо не примечательный, не хуже других аймачных центров, даже получше многих из-за наличия железной дороги. Зимой собачий холод, летом жара, дуют свирепые ветры весной, только осенью погода более менее сносная. Но скажите, где в Монголии нет зимой холодов, жары летом, а весной ветров? Нет таких мест.
Эта встреча произошла жарким летним вечером, когда мы с Пахомычем прилетели в Хатанбулаг, наверное, самое гиблое место во всей Восточной Гоби. Там сломался вертолет местной санавиации, нужно было разобраться в причинах и починить его.
Пахомыч перед вылетом все убеждал меня заранее договориться о хорошей гостинице, но я его даже слушать не стал, потому что знал – какая это дыра, Хатанбулаг. Если посчастливится, дадут койку в местной амбулатории. Что, кроме нее может быть в селе с населением триста человек, какая гостиница? Но Пахомыч родился и вырос в Латвии, поэтому свято верит, что там, где постоянное население насчитывает хотя бы пятьдесят человек,  обязательно должен быть постоялый двор, или гостевой дом, или кемпинг, или гостиница. А то, что мы с ним везде ездим, и нигде в Монголии такого нет, его не убеждает. Как говорится, не верю своим глазам, а верю своим мыслям!
На небе ни облачка. Летом здесь никогда не бывает облаков. Небо чистое, вечное и синее, как душа монгольского народа. Лишь изредка на небосклоне появится одинокий авиалайнер, летящий на десятикилометровой высоте или парящий на горячих восходящих потоках воздуха гобийский орел, высматривающий добычу среди барханов и камней. Горячее южномонгольское обжигающее  солнце постепенно стало клониться за красные холмы. Целый день оно опаляло землю, словно пыталось выжечь огнем все живое, но сейчас солнечный огнемет несколько ослабил температуру своего пламени и даже откуда-то повеял свежий ветерок. Не с севера ли, не с Яблоневого хребта свежий ветер принес прохладу шумящей листвы берез и шум вековых забайкальских сосен?
Дед появился неожиданно как призрак  пустыни и так же неожиданно исчез в конце нашего разговора, что я даже нормально с ним не попрощался, о чем потом долго жалел. Я, если честно, не успел даже хорошо разглядеть его лица, потому что мы с Пахомычем вскрыли обшивку и копались в проводах, проверяя электрику.
- Таа бураад х;н? [ Вы бурят?] - прозвучал приятный голос где-то над моей головой, потому что-то я в этот момент в неудобном положении копался в недрах нашей летательной машины.

- Тии, би оросын монгол буряад х;нби [Да, я российский бурят-монгол], - ответил я после секундного замешательства.
- Таны нютаг хаана? [ Ваша малая родина где?]
- Ав миний Агиин, ээж минии Эрх;;гиин. Би хотодо байсн [ Мой отец агинский, моя мать иркутская. Я жил в городе ].
- Ямар сонин байна. Миний ав бас Эрх;;гийн х;н, залуу явхдаа Монгол з;;г;;.[ Как интересно, мой отец тоже иркутский и в молодости переехал в Монголию ]
Мне так интересно стало, что я все-таки отставил на секунду кучу проводов и поднял голову. Возле меня стоял худощавый старик в монгольском тэрлике. Это, конечно, ни о чем не говорит. Все монгольские деды худощавые и в тэрликах, но этот старик выделялся высоким ростом. Лицо его было светлое и приятное, с лукавым прищуром и он смотрел на меня с доброй улыбкой, как саган ;бэгэн со стен наших дацанов.
- Ямар сонин юм![ Как интересно!]
- Би танд их хэрэгтэй байн, энэ юумэ намда унчаад, юн тухай бисчэйтэй хэлээд ;гыт. Энэ миний авын дэбтэр. Т;рмэдэ суухадаа, саазалуулхынгаа урда тэрэ бичээ, гучаад онуудта, хатуу цагта. Энэ дэбтэр нэг х;н олоод, айнг;й хадгалаа, намда ;гоо. Оросын хэлэн дээр бичээтэй [У меня к вам дело. Прочитайте, пожалуйста, о чем тут написано и скажите мне. Это записи моего отца, которые он сделал, когда сидел в тюрьме перед расстрелом во время репрессий в тридцатых годах. Эти записи нашел и сохранил, рискуя жизнью, один человек, который случайно выжил. Они написаны на русском языке]
- Заа, болнаа![ Конечно, сделаю] – заверил я старика и взял в руки толстую тетрадку. Дед слишком хорошо выглядел, отказать ему было невозможно, да и мне самому стало интересно.
- Танай нэрэ хэм?[Как вас зовут?]
- Би Цэрэнэй Булад [Я Цыренов Булат].
- Би Анандын Цэрэнбат [Я Анандын Цыренбат], - старик крепко пожал мне руку, которую я успел предварительно вытереть чистым полотенцем.
- Би энэ дэбтэр уншаад, танда харюу эльгээхэ г;в? [ я должен отправить ответ после чтения тетрадки? ]
- Тиигээрэй. Заа, баяртай. [ Да. До свидания]
В момент нашего расставания двигатель, наконец, завелся и закрутил винтами так, будто хотел доказать, что поломка была чистой случайностью. Старик быстро исчез в клубах поднятой пыли,  как будто его и не было, а в руках у меня осталась эта тетрадка, которую я обещал перевести и ответ отправить в сомон Хатанбулаг – самое гиблое место во всем Восточном Гоби.








Из монгольской тетради.
Мой сын, я пишу тебе это письмо из одного места, откуда вряд ли вернусь домой, такое уж это место. Не хочу говорить, что мне сильно не повезло, но в тоже время я сильно и не расстраиваюсь. Я прожил достаточно долгую жизнь, видел столько всего, сколько и на десятерых много будет. Мне сейчас шестьдесят, но никто об этом тут в Хамбын Х;рээ этого не знает. Тебе, малышу, сейчас всего пять. У тебя два брата живут далеко на севере, возле города Иркутска, их деревня называется Нукуты, их фамилия Амагаевы, а зовут их Прокопий и Афанасий. Запомни эти имена.
Я знаю, что эта тетрадь не попадет тебе в руки, никто не сможет вынести ее отсюда. Один бурятский лама говорит, что доставит ее тебе, но как в это можно поверить. Его самого раньше меня должны отправить на тот свет, а он смеется надо мной и говорит, что я подарил ему жизнь. Он говорит: Ради того, чтобы доставить тетрадь, так уж и быть, остаюсь в этом мире. Этот лама просит меня все писать, чтобы потомки знали, что здесь происходило, а я не хочу этого делать. Я хочу рассказать тебе историю про Башли, которого прозвали Острый нож.
У моего отца  Амагая было десять сыновей и крепкое хозяйство. Земля у нас была хорошая, самая лучшая в Нукутах. Каждый год отец снимал хороший урожай пшеницы, осенью мукой продавал в Иркутске, а на вырученные деньги зимой покупал мясо в Урге и возил на продажу в Минусинск. Делал неплохие деньги, пока его не ограбили и не убили местные бандиты, когда он возвращался с выручкой из Енисейской губернии. Нам, сыновьям Амагая, не составило особого труда вычислить убийц отца. Ими оказались полицейский урядник со своим помощником, которых давно подозревали в злодействах. Они и раньше убивали людей и сами же расследовали эти убийства, поэтому никого не могли поймать. Валили все на залетных гастролеров из Читы, но один из них проболтался своей любовнице, а та похвасталась подруге и скоро все, кому надо, знали.
На семейном совете  решили, что урядника с помощником должен прикончить тот, у кого нет семьи. Я был самым младшим из братьев, и у меня не было семьи.
Убить их я должен был при свидетелях, чтобы не преследовали братьев. Я дождался, когда в одну  пятницу они пошли в кабак праздновать добычу и при свидетелях отомстил за отца. Вот откуда и появился Башли-Острый нож.
Братья мне сделали другие документы, и через неделю я был в Монголии.
Ты спросишь, а как же Афанасий и Прокопий, если я не был женат? Я не мог жениться на их матери, хотя сильно любил ее, потому что она была русская, и у нее был муж, который давным давно ушел в солдаты воевать  где-то на краю земли. Поговаривали, что он там и остался и нашел себе другую жену.
Я долгие годы скитался по земле, всюду много работал, пробовал торговать, был в банде грабителей, иногда лишал жизни невинных людей, сеял на скудной земле хлеб, разводил скот, даже год плавал моряком на французском корабле, но всегда возвращался в Монголию. Я выбрал себе для жизни самый пустынный ее уголок, где песчаные бури напоминают мне снежные метели в родной иркутской стороне. Здесь я обосновался, женился под старость лет и начал новую жизнь. На новой родине никто не знал, что я бурят, в тюрьме я оказался случайно вместе с сотнями бурят и лам. Князь нашего сомона, когда его арестовали, назвал кучу имен, которые помнил в своей голове, чтобы его отпустили. Его не отпустили, конечно, сразу расстреляли, но людей, которых он назвал, всех нашли и привезли в Ургу. Я с князем выпил однажды две бутылки ханжи, он запомнил мое имя, поэтому очутился в этой тюрьме.

Окончание главы 3.
На третий день пребывания в Гонконге я увидел ее. Шикарный ролс ройс фантом резко выделялся среди тойот и саабов, припаркованных на стоянке фирмы " Мандалай хонкон энтерпрайз". Из фантома выскочил накачанный высокий водитель и быстрым шагом обойдя машину, открыл заднюю дверь. Оттуда вышла Дарима и направилась к дверям офиса. У нее была совсем другая прическа, короткие волосы карэ теперь заменяли прежние длинные локоны.  Взгляд ее был не сломленный, упрямый, она смотрела прямо, походка ее была уверенная, энергичная. У меня был порыв окликнуть ее и броситься за ней, но инстинкт самосохранения заставил сдержать себя. Самое разумное в данной ситуации было, не раскрывая себя, выйти с Даримой на связь и узнать, что происходит. Я понимал, что в фирму соваться не стоит, квартира скорее всего под наблюдением, а звонки телефона прослушиваются.
Мальчику, упорно осваивавшему прыжок на скейте на детской площадке, мне пришлось дать два доллара, пока он не согласился отнести букет цветов в офис фирмы для леди Вонг. Я описал мальчику, как выглядит леди и попросил дождаться ответа. Гонконг почти запад, на западе неизвестный поклонник, впервые увидев девушку, может отправить цветы, не назвав себя. Ни записки, ни письма я не ложил в букет, потому что знал, что наверняка проверят.
Почему назвал Дариму леди Вонг? В недалеком прошлом в южнокитайском море бесчинствовали пираты. Они захватывали суда, брали заложников, нападали даже на танкеры. Больше всех прославилась банда некой леди Вонг. Со временем Китай обзавелся быстроходными десантными катерами и с корнем уничтожил пиратов, но образ леди Вонг романтизировали и нередко привлекательных молодых женщин с прической карэ стали так называть, для того чтобы подчеркнуть их красоту.
Небольшой нюанс был в букете, который отнес мальчик Дариме. Он был точно такой же, какой я дарил ей в Улан-Удэ, один в один.
Мальчик прибежал довольный, сказал, что букет леди понравился и она дала ему три доллара. Я спросил, что она ему сказала. Он ответил, что она ничего ему не сказала. Я попросил мальчика проверить в карманах, нет ли какой записки для меня, он проверил и сказал, что в карманах пусто. Я еще раз спросил мальчика, что спрашивала леди. Он сказал, что она похвалила его скейт, попросила даже подержать его, посмотреть. Я взял у мальчика скейт, перевернул его и увидел крошечную записку, закрепленную возле крепления. Летящим стремительным почерком там было написано: рейс bt487














Из монгольской тетради
Мой сын, я раньше всегда думал, что самое главное в человеке – это смелость, его дух и храбрость. Когда голодный без средств существования я слонялся по разным странам, думал, что самое главное – это трудолюбие. Восхищался китайскими крестьянами, выращивающими на опасных горных террасах рис. Когда видел ловких голландских торговцев, увозящих золото из Японии целыми кораблями, думал – главное предприимчивость, вот что дает силу и свободу. Потому что без золота нет свободы. Когда видел в Тибете перебегающих с вершины на вершину одержимых монахов, думал – главное, человеческий дух, умение управлять собой и тогда весь мир перед тобой. Монгольский арат в дырявой юрте с десятком овец и коз поет песни и доволен своей жизнью – главное, есть свобода, есть земля, есть твоя вода и твой воздух!
Очень много главного в этой жизни, мой сын. Но самого главного в жизни я не знал, пока не попал сюда, в эту ургинскую тюрьму. Каждый день с утра уводят человек десять бурятов на допросы. К вечеру их притаскивают и забрасывают в камеры избитых, в основном без сознания. Но буряты держатся, никого не закладывают и не предают, твердо стоят на своем: Мы не японские шпионы, мы не хотели объединить Монголию под крылом Японии, мы не хотели свержения существующей народной власти.
Говорят - никто не сдался, и никто не подписал бумаги, несмотря на обещания сохранить жизнь и получить награды. Одна беременная женщина в женской тюрьме не выдержала пыток, издевательств и поставила свою подпись под признательными бумагами, но все ее простили.
Самое главное в людях – это человеческая дружба, благородство и терпение. Раньше я скрывал, что я бурят, а теперь не знаю, достоин ли я называться так гордо. В Монголии все восхищаются стойкостью и духом бурят, тем, как дружно все поддерживают друг друга.
Этой ночью я проснулся оттого, что бурятские ламы тихонько нараспев читали молитвы. Я никого не стал расспрашивать, потихоньку к ним подошел и сел рядышком. Выяснилось, что молодой девятнадцатилетний парень сказал, что пыток больше не выдержит и попросил убить его, иначе он завтра предаст товарищей и родственников. Буряты посовещались и решили для поднятия духа парня сначала прочесть над ним соответствующие молитвы. Мне стало жутко. Я полночи просидел и смотрел, как парень готовился уйти в заоблачный мир. Его родственники, друзья сердечно прощались с ним, обнимали его, целовали на прощание. Парень сам говорил, что ему повезло так умереть, с молитвой и прощаниями с друзьями. 
Под утро двое мужчин положили парня на пол и стали его душить, но он вырывался и хрипел. Было мучительно на это смотреть. Я подошел к ним, отстранил этих мужчин, лег рядом с парнем и успокоил его.
- Тебе не будет больно, ты ничего не почувствуешь, - сказал я ему ласково.
- А что я увижу перед тем, как усну навечно?
- Ты увидишь родное кочевье на севере, чистое голубое небо и жаворонков, которые ранним летом поют в степи свои песни…
Я обнял парня и легонько нажал на шею, туда, где пульсирует точка жизни по мудреной китайской науке чжень. Парень со спокойной улыбкой уснул у меня на руках.





4.
Небольшой Фоккер кидало на воздушных ямах, трясло так, что казалось, он скоро переломится пополам. Мне удалось сесть к Дариме на соседнее кресло, когда охранявшие ее люди устроились в хвосте самолета играть в карты. Я заметил, что она выглядит сейчас совсем по-другому, у нее исчез страх в глазах, она немного успокоилась и даже чуть расслабилась. Она повернулась ко мне и даже улыбнулась. Я очень обрадовался, что пока ничего ей не угрожает опасного и тоже улыбнулся в ответ.
- Куда мы летим, Дарима?
- На небольшой остров в Тихом океане, нам еще час, примерно, лететь, - спокойно она мне ответила.
- Что мы будем там делать?- нетерпеливо я спросил - мне хотелось быстрее разобраться, что происходит.
- Острова эти практически ничейные и необитаемые. Там, на одном из этих островов, филиппинские пираты захватили в заложники моего босса Чена, и требуют три миллиона долларов выкупа.  Чен доверяет только  мне, поэтому послал своих людей за мной в Россию. Деньги нашлись, и вот я сейчас с тремя сотрудниками службы безопасности  фирмы везу наличные  выручать своего босса.
А еще на самом маленьком и неприступном острове этого архипелага Чен построил несколько лет назад  лабораторию по производству тяжелых наркотиков,  там есть и линия, на которой можно производить нервнопаралитические газы. Филиппинские бандиты узнали про эту лабораторию и собираются использовать ее для  своих целей.  Многие годы повстанцы воюют с правительственными войсками. Если они получат такой козырь, как химическое оружие, многочисленные жертвы среди мирного населения неизбежны, страшно даже представить, что будет.
- Но что мы можем сделать?
- Ну, в первых надо вытащить Чена из рук бандитов и если получится, уничтожить химическую лабораторию.
- У нас ни оружия, ни техники, ничего нет, а ты говоришь уничтожать какие-то объекты на острове.
- Я не говорила, что у нас ничего нет. Прибудем на место – сам увидишь.
Гигантской лазурной глыбой на всю ширь горизонта, куда хватало брошенного взгляда, простирался бесконечный Тихий океан. Всюду вокруг была одна вода, как в фильме «Водный мир» с Кевином Костнером. Глубина ее была необозрима, ширь безгранична, а штормы и цунами, которые затаились пока в ее темных недрах – самые опасные стихии в природе. Редкие кучевые облака, подгоняемые морскими бризами, спешили по своим направлениям. Большая вода, сливавшаяся на горизонте с голубым небосклоном, казалась сверху живой и бурлящей. Лишь солнце на небе, наоборот, казалось остановившимся в своем движении из-за обжигающих лучей, накалявших даже алюминиевую обшивку нашего небольшого старенького авиалайнера Фоккер.
Я никогда не задумывался о том, что какой-то посторонний человек может стать тебе очень близким. Но, оказывается, может, даже еще как. Чувство смертельной опасности, которым подвергалась Дарима, тревожило мою душу не меньше, чем ее саму. По крайней мере, мне самому так казалось. С ее слов, какие-то преступные группировки угрожали в любой момент устроить бойню из-за дележа наркотиков, но каким-то образом все обошлось. Друзьям Даримы удалось уладить все дела, продать запасы наркоты, чтобы вытащить из плена своего босса. Меня, конечно, очень заинтересовало, кто этот человек, ради которого столько людей рискуют жизнью, чем он заслужил такое отношение. Может он какой-то очень удачливый и прозорливый бизнесмен, рискующий и постоянно повышающий ставки в своей смертельной игре или, наоборот жестокий и расчетливый убийца, которого все боятся. Я, почему-то, больше склонялся ко второму варианту, но когда через какое-то время раскрылась действительность – я был в полном шоке от неожиданности и все события еще больше стали казаться нереальными и фантастическими. Но, лучше, обо всем по порядку. Я задавал вопросы Дариме после того, как она посвятила меня в суть дела, но она не захотела больше ничего рассказывать, посчитала достаточным для меня то, что я сегодня узнал.
Я задал несколько вопросов насчет главаря их группы Чена, сколько ему лет, кто он по национальности, какие у него привычки, но Дарима сказала, что он обычный человек, такой же как все. Утомленная моими расспросами, она отвернулась и заснула. Я посчитал это за благо, потому что думаю, в эти дни ей редко удавалось отдохнуть.
Глядя на ее спящую, я опять подумал о том, как опасности могут сближать людей. Будь мы в Улан-удэ, наверняка, до сих пор продолжали бы ходить на свидания раз в неделю с обязательными проводами до подъезда и ожиданиями приглашения на чай. Она была бы для меня одной из многих тысяч девушек, ежедневно спешащих по площади Советов на работу в парфюмерные магазины Барис, за стойки касс Мегатитана или в бесчисленные детские сады и школы, где сотни детей ежедневно приводятся родителями, и о каждом из тысяч детей беспрестанно думает каждый из родителей. А ведь любовь – это возникновение между ранее незнакомыми людьми такой же близкой привязанности, как между любящими родителями и детьми. Узнать бы, когда, в какой момент зарождается это чувство – вот было бы здорово, но, боюсь, что этого никто в мире еще не знает.


Из монгольской тетради
В темноте, при свете яркой лампы, направленной мне прямо в лицо, я услышал голос третьего человека. Он раздался из-за черной ширмы, натянутой на правой стороне комнаты. Я понял, что этот человек все время стоял и наблюдал, как двое ублюдков били меня несколько часов, выбивая из меня показания.
Он властно крикнул: «Постойте!» и вышел из-за ширмы – крепкий,  черный, широкоплечий и страшный. Да, я почувствовал нутром, что люди, встречающиеся с ним, испытывают чувство страха. Почувствовать это могут только люди, которые сами внушали страх другим. Это также, как пожилая женщина сразу догадывается, что кто-то влюбился в ее дочь, хотя сама дочь еще не влюблена – ее саму, эту старую женщину, когда то кто-то любил, и она не забыла все связанные с этим чувством эмоции и окружающую ауру.
Черный человек быстрым шагом подошел ко мне, и я сразу понял, что медленно ходить он просто не умеет. Он схватил стальными пальцами меня за волосы и притянул мою голову к себе:
- Собака! Говорить будешь или нет! Или в горло тебе затолкать раскаленное шоро! [шампур].
- Я еще раз говорю, я не враг трудового аратства, я не японский шпион. Я не знаю ни одного японского шпиона.
Я был крепко привязан к стулу, руки у меня туго связаны крепкой бечевой. У меня были разбиты губы, язык опух, один глаз ничего не видел. Я сам с трудом разбирал, что говорю, но похоже на то, что мои мучители хорошо поняли ответ.
- Он бурят! – завопил черный человек, - он нам врет, что халх! Я чувствую, я знаю – он бурят, он японский шпион! Бейте его, пока не подпишет признания!
Следователи после его слов вдвоем набросились на меня: монгол ударил по здоровому глазу, а русский пнул в живот, но было уже поздно. После удара монгола я уже ушел: болевой порог прошел, и я перестал чувствовать боль – со мной такое случается. На каком-то этапе боя или драки я перестаю чувствовать боль и становлюсь в пять раз сильней. В этот раз, когда сила ко мне вернулась, я легко поднялся с привинченной к полу табуреткой и хоть руки были связаны, резким движением туловища ножками стула заехал монголу по ногам так, что он грохнулся на каменный пол, а русского следователя боднул по лбу головой, что он улетел к стене,  и сам потерял сознание…
Очнулся, когда на меня вылили ведро холодной воды. Следаки хотели опять дружно на меня наброситься, но черный человек их остановил одним движением руки и я понял, что это он – Чойбалсан.











Продолжение главы 4.
Я стоял на носу большого быстроходного катера с эмблемой Crownline, который несся с бешеной скоростью в сторону пламенеющего заката на западе. Катер с шумом и силой рассекал морскую воду, и она двумя крупными волнами расходилась далеко на многие сотни метров в разные стороны, распугивая летучих рыб и дремлющих на поверхности воды морских черепах. Вокруг не было видно ничего, кроме красного садящегося солнца и небольших зеленых скал на горизонте, куда мы и направлялись.
Рядом с мной стояла Дарима и ее темные короткие волосы развевались на ветру решительно и стойко, а взгляд был устремлен вдаль, на каменистые острова, куда мы должны были подплыть в течении ближайшего часа. Я невольно залюбовался ею - на фоне синих волн она выглядела волнующе и напряженно, и бог знает, какие мысли беспокоили ее душу.
- Булат, помнишь, как в школе я бегала за тобой? – вдруг спросила Дарима и посмотрела  мне в глаза.
- Я этого не помню. Я знаю только, что ты мне всегда нравилась, - ответил я первое, что пришло в голову, а первая мысль – она всегда самая верная и правильная.
Дарима печально улыбнулась и посмотрела вдаль, туда, где на горизонте океан сливался с небом, а может небо опускалось до самого океана. Неужели она в минуты, которые остались нам до встречи с пиратами, похитившими ее босса, и которые, возможно, на нас нападут, думает о каких-то школьных делах  давно минувших лет!
- Дарима, а как будет проходить передача Чена? – мне хотелось хотя бы немного быть в курсе событий. До этого Дарима разговаривала довольно долго по телефону с бандитами, а потом со своими бойцам часа полтора обсуждала детали операции. Меня никто не сторонился, не скрывал от меня информацию, но только если бы я еще знал китайский!
- Все будет очень просто, - буднично ответила Дарима, - мы подплываем к острову, они нам навстречу выдвигаются на резиновой лодке. Недалеко от берега мы встречаемся – они нам показывают Чена, мы им деньги, потом происходит обмен. Вот и все.
- А почему они должны быть на резиновой лодке?
- Ее легче утопить. Если они решат нас обмануть, мы расстреливаем лодку и людей, которые там находятся.
- А если они решат нас кончить и забрать деньги?
- Я их предупредила, что чемодан с деньгами сразу пойдет на дно. Здесь большая глубина, она начинается сразу от берега, сейчас где-то несколько километров воды под нами.
- Так ты все предусмотрела?
- Почти что все, - тихо сказала Дарима.
- А чего не предусмотрела?
- Например, что нам с тобой делать, - задумчиво и нежно сказала Дарима.
Я ее приобнял и сам немного приблизился к ней и стоял, не касаясь ее  нескольких миллиметров. Я телом ощущал  тепло, исходившее от ее тела и притягивавшее меня так сильно, я ощущал ее дыхание своей грудью, оно замораживало то место, где оно чувствовалось, это было чуть пониже моего горла и мне казалось, что я не смогу больше никогда произнести ни звука.
Вдруг раздались громкие крики наших бойцов, они начали передергивать затворы своих автоматических пистолетов, один из которых лежал возле меня уже заряженный пулями со стальными наконечниками на пластиковой полке.
- Ну, все, кажется, началось, - прошептала Дарима и отстранилась от меня. Опять вокруг меня поднялся хаос этих криков и воплей на китайском, в котором я разбирал пока лишь некоторые отдельные слова. Но что делать, как поступать и куда стрелять я, конечно, отлично знал, ведь от этого зависело слишком многое. Например, я еще не дочитал монгольскую тетрадь, и меня мучила одна догадка, связанная с этой старой тетрадью почти девяностолетней давности. Как много тайн она еще таила…
Зеленая резиновая лодка неслась по волнам прямо на нас, на ее борту было, как минимум, десять человек. Я никогда не видел такие большие резиновые лодки, по сути это был маленький корабль.  Дарима достала из металлического ящика сверкающий дипломат с кодовым замком и поставила рядом с собой. Наши охранники встали по разным углам судна, заняв каждый заранее обговоренную позицию.
Когда резиновая лодка приблизилась на достаточно близкое расстояние, оттуда выпрыгнул в воду человечек маленького роста и поплыл в нашу сторону. Он плыл и что-то кричал, размахивая руками. Наши охранники тут же  открыли пальбу по резиновой лодке, оттуда ответили гранатометом. Первый выстрел бандитов не достиг нашего корабля, второй перелетел через судно. «Ну, сейчас пристреляются и нам хана!» - подумал я и стал  искать среди противников гранатометчика. Я его вычислил почти сразу, он спрятался на корме за спасательными кругами. Еще со школы я неплохо стрелял, поэтому очень надеялся попасть в нужную цель. Вот гранатометчик  встал почти во весь рост, сейчас нажмет на курок и нам конец. Задержав дыхание, я мягко нажал на спусковой курок. Очередь из автоматического пистолета прошила насквозь гранатометчика, он со своим оружием свалился за борт. Остальные, оставшиеся в живых бандиты, сразу развернули резиновую лодку и погнали прочь от нас. Шансов у них против нас без гранатомета не было, у нас позиция для стрельбы была более удачная.
Мы вытащили из воды подплывшего к нам Чена. Моему удивлению не было предела. Ченом оказалась юная девушка китаянка. На вид ей было не больше двадцати пяти, если не меньше. Она была миниатюрная, как большинство китаянок, но в ней чувствовалась сила и несгибаемая воля. Чен была серьезно ранена и пока плыла, потеряла много крови. У нее было несколько ранений в грудную клетку. Мы с Даримой ее перевязали, уложили в каюте на кровать. В аптечке катера я нашел физраствор, реополюгликин и поставил систему внутривенного вливания. Дарима сидела возле Чен, все время держала ее за руку, успокаивала девушку, и они о чем-то долго беседовали. Охранники знали свое место, никто не подходил к каюте, где находился их босс.
Мы неслись обратно в темноте к острову, где садился наш маленький самолет. Надеялись найти там врача или какой-нибудь медицинский пункт.
Через некоторое время Дарима вышла из каюты и направилась ко мне. Я стоял возле борта и смотрел на бурлящую воду, искрящуюся под светом мириадов тропических звезд. Картина была потрясающе красивая, а девушка, стоявшая рядом со мной, волновала мое воображение, вызывала мое волнение, мое сердце рядом с ней начинало биться чаще.
- Ты, наверно, не ожидал, что грозный Чен окажется девушкой? – с улыбкой сказала Дарима, - она сейчас только уснула.
- Не ожидал, - ответил я просто. Мне не хотелось нарушать красоту тропической ночи посторонними разговорами, но куда от них было деться.
- Чен вычислила, что пираты хотят приблизиться и утопить наше судно, а нас всех захватить в плен. Ей удалось освободиться от веревок, которыми перевязали ее руки, и она выпрыгнула за борт. Она успела предупредить нас, и мы не дали им поджечь наше судно.
- Ты же им сказала, что выкинешь за борт чемодан с деньгами, если они нападут.
- Значит, они меня не поняли, они говорили на хакка, а я на путунхуа. Хакка я не очень хорошо знаю. Или просто не поверили, что деньги можно выкинуть в воду.
- Понятно, получился языковой барьер. Я поражаюсь силе характера и воле Чен.
- Ее отец был крупным мафиози, возглавлял одну из самых известных триад Гонконга. После смерти отца Чен организацию получила по наследству.
- У Чен не было братьев?
- У Чен есть брат, но он известный музыкант, скрипач. Ездит с гастролями по всему миру. Чен сама интенсивно занималась музыкой до двадцати пяти лет, она пианист. Мы говорили о том, чтобы она оставила триаду на попечение двоюродного брата, а сама продолжила занятия музыкой.
- И что она решила?
- Чен говорит – если останусь жива, буду ездить с братом на гастроли. Майкл давно ее зовет сопровождать на концертах, ему нужен хороший пианист.
- Это так интересно, такой поворот в жизни, - говорю я.
- Чен сама не выбирала свою судьбу. Мы с ней сейчас говорили о том, что каждый должен сам выбирать свою судьбу. Никогда не поздно что-то изменить в жизни. 
- Кое-что я тоже хотел бы поменять в своей жизни, - сказал я непроизвольно.
- Что ты хотел бы поменять в своей жизни? – Дарима автоматически задала вопрос, не понимая, что я говорю не о деловых сторонах жизни.
- В последнее время мне хорошо находиться рядом с одним человеком, и я хотел бы находиться рядом с ним как можно дольше, всю жизнь – вот  такие у меня планы поменять свою жизнь.
Дарима поняла, о чем я говорю, потому что между нами надолго воцарилось молчание. Я признался в своих чувствах  девушке, она поняла мои слова и теперь мои слова дошли до ее сердца, и она должна прислушаться к своему сердцу, чтобы найти там ответные слова.

 





 




Из монгольской тетради
Чойбалсан понял, что я его узнал. Он усмехнулся и заговорил низким рокочущим голосом, который вызывает у  людей дрожь в коленках: 
- Ты не простой арат. Ты был во многих переделках, много раз твоя жизнь висела на волоске, и сам ты не раз богачам выпускал кишки. Я ведь прав?
Мне стало все равно. Я подумал, если так хочет меня расстрелять, пускай скорее заканчивает это дело, все равно конец один:
- Да, я бурят, но я не японский шпион. Я приехал в Халху давно - сорок лет назад из Иркутского края. Родину я покинул, потому что мне надо было покончить с убийцами моего отца. Я в России убил полицейского и его помощника, и мне надо было скрыться. Признаюсь – я часто в молодости нарушал закон, грабил  людей на караванных путях, отбирал имущество, скот, а порой и жизнь. Поэтому, уважаемый Чойбалсан – гуай, можете хоть сегодня меня расстрелять. Я давно готов покинуть эту землю.
- Хы-хы-хы! Уж не надеешься ли попасть в список мучеников и оказаться в раю, - развеселился вдруг Чойбалсан, - я сразу угадал, что ты бурят, у меня нюх на вас.
Я смотрел на этого страшного человека, по приказу которого сейчас в Монголии расстреливали, мучили, гоняли тысячи и тысячи людей: в первую очередь лам и бурятов, всю верхушку правительства, всех несогласных с политикой Советского Союза. Он вблизи вовсе не казался таким страшным: это был обычный крепкий среднего роста мужчина с острым обжигающим взглядом, который выдавал в нем незаурядную личность.
- Вы буряты, так же, как ламы, ненавидите меня, я знаю. Много людей хотели бы увидеть меня на монгольской виселице, но этому не бывать! Мы должны до конца довести наше дело!
- Разве ваше дело стоит тысяч убитых и искалеченных людей, - спросил я диктатора страны, - разве люди не самое ценное на этой земле?
Мне было все равно, что подумает обо мне Чойбалсан – все равно дни мои сочтены. Я задал этот вопрос, потому что знал, что кроме меня ему никто его не задаст – все его окружение смертельно им запугано.
- Кто ты такой, чтобы меня спрашивать о том, что мы делаем в интересах нашего народа и нашего государства? Ты чужой человек, ты нам враг, и ты не можешь задавать такие вопросы. Ты можешь только принять пулю в лоб и потом лежать и гнить под землей со своими сородичами!
Я тогда задал ему вопрос, который  хотел задать ему с того самого момента, как увидел его:
- Та хори-буряад хYн аад, юундэ буряадуудаа хюданабта? [ Вы же хори-бурят, и почему уничтожаете бурят?]
- Абам буряад байhан, [Отец мой был бурятом] - Чойбалсан утвердительно кивнул головой. – Он бросил нас с матерью, когда я был маленький, и я тогда поклялся: когда вырасту, заставлю заплакать всех, как плакали голодные и гонимые мы с моей иидж [мамой].
У Чойбалсана удивительно быстро менялось настроение: из злого и страшного он в одно мгновение  превратился в веселого человека, а сейчас  в печального и обиженного мальчика. Даже лицо у него искривилось, а в уголке левого  глаза заблестела слеза.
- Страна без этого никак не может обойтись? – спросил я осторожно, пока он был расчувствованный.
- Без чего?
- Без расстрелов…
Чойбалсан поднял на меня глаза, которые снова засветились как угли, и снова на меня смотрел жестокий тигр:
- Не может. Триста лет отбирали у всего мира все, оставляя другим только воздух и воду. Затем стали буддистами, разучились воевать, и попали под власть маньчжуров. Маньчжуры провозгласили монголов вторым народом Китая после самих себя, а китайцев третьим. Монголы служили в девятизнаменной армии и снова очередные триста лет паразитировали, ничего не делали, принимая участие в ограблении Китая.  Половина мужиков стали ламами, не имеющими детей, другая половина скотоводы, не желающие знать ничего, кроме информации – где хорошая трава. Мы погибаем, если уже не погибли. Надо встряхнуть народ, разбудить от тысячелетней спячки, иначе нам конец. Но, может, еще есть шанс…
Чойбалсан резко развернулся и твердой походкой пошел к двери. Возле двери он повернулся назад и бросил следователям:
- Этого завтра расстрелять.









5.
Удивительно, но на нашем острове оказался целый передвижной лазарет с хирургической операционной французской католической миссии. Пока мы ехали, наступило уже утро, и нам удалось почти сразу отправить Чен на операцию. Хирургом в лазарете была молодая вьетнамка Мишель Нгуен, которой помогали медсестры-филиппинки. Они быстро развернули операционную, подготовили стерильный стол, разложили на нем блестящие троакары, скальпели, зажимы Кохера и другие необходимые инструменты. Буквально через полчаса после нашего обращения операция началась и длилась сорок минут. Из тела Чен извлекли пять пуль. Хирург Мишель Нгуен  усталая и довольная вышла из операционной и объявила нам, что все закончилось хорошо. Чен сильно повезло: сердце, важные сосуды и нервы не задеты, простреляны в нескольких местах легкие, бедро и одна пуля была в плече. Сейчас состояние Чен стабильное, но тяжелое, есть надежда на выздоровление.
После разговора с хирургом Дарима подошла ко мне и предложила съездить в одно место. Мы взяли небольшой катер и поплыли на нем вдоль берега. Я пытался узнать у Даримы, куда это мы едем, но на все вопросы она отвечала одно и то же: приедем, там увидишь. Примерно через час песчаные пляжи закончились и на побережье высились одни скалы, покрытые пышной тропической растительностью. Возле одной огромной скалы Дарима остановила катер, зацепила его тросом за торчащий из земли металлический крюк и пошла по тропинке в глубину чащи. Я последовал за ней. Мы шли около двадцати минут, пока не наткнулись прямо в лесу на металлический забор. Дарима нажала какую-то кнопочку на стволе соседнего старого  дерева с раскидистыми пышными ветвями и перед нами открылась небольшая автоматическая калитка. Мы оказались внутри компактной  хорошо обустроенной  базы. Я был поражен: в центре базы на цементированной площадке стоял новенький улан-удэнский вертолет КА-52 «Аллигатор».
- Откуда он у вас? – спросил я у Даримы, пораженный видом нашего ударного военного вертолета. Похоже было на то, что вертолет стоял полностью укомплектованный своим грозным противотанковым вооружением «Вихрь».
- Чен его обменяла у вьетнамцев на один из своих катеров, - сказала Дарима, обходя вертолет по кругу и ласково поглаживая ладонью его блестящие  бронированные темно-коричневые боковины. -  Катер, конечно, был очень большой и хороший, зато вертолет нам сейчас может очень пригодиться. Чен на нем  планировала охранять лабораторию по производству наркотиков, только с пилотами вышла небольшая проблема. Трудно здесь  найти хороших пилотов.
- Да, ты говорила про эту чертову лабораторию, - вспомнил я слова Даримы, - оттуда может пойти беда.
- Да, там цикл производства устроен так, что линия легко может перейти на производство отравляющих химических веществ нервнопаралитического действия. Повстанцы уже разобрались с технологией и начали выпуск отравляющих газов. Уже есть первые пострадавшие - Мишель мне сказала, что к ним обращались пораженные неизвестным химическим оружием. Скоро на этих островах будет кошмар, если мы не остановим боевиков.
- С таким вертолетом можно уничтожить даже небольшой город, -сказал я обнадеживая Дариму. Уж очень мне хотелось ее подбодрить и поддержать.
- Лаборатория находится в двухстах километрах отсюда на запад, - сказала Дарима.
- Хорошо, давай сотрем с лица земли эту нечисть, - сказал я, как герои американских блокбастеров,  и полез внутрь вертолета.
Мотор завелся сразу, топливо было под завязку, противотанковое вооружение считывалось на блоке управления. Для меня управлять вертолетом все равно, что ехать на велосипеде. Я когда сажусь в него, чувствую себя уверенно и спокойно.
Через час под нами показался небольшой остров, покрытый джунглями. Где-то посредине его я заметил каркасное сооружение зеленого маскировочного цвета длиной около тридцати метров и шириной десять метров. Возле него расхаживали двое боевиков с автоматами. Завидев вертолет, они заметались и стали стрелять по нам. Дарима испуганно посмотрела на меня.
- Не переживай, тут броня почти, как в танке. Чтобы нас сбить, им понадобится ракета.
Только я успел это сказать, как приборы встревожено запищали, показывая, что по нам выпущена ракета. Я чертыхнулся, и наконец, нашел нужную кнопочку с крышечкой, которую быстро откинул и нажал. В эту же секунду навстречу выпущенной по нам ракете понеслась ракета нашей защиты.  Почти сразу под нами близко раздался мощный взрыв, который окутал половину острова. Наш вертолет основательно тряхнуло, но вроде он сильно не повредился. «Эх, надо было чуть раньше нажать защиту», - запоздало подумал я.
- Дарима, ты в порядке?
- Да, все нормально, - сказала Дарима. Она теперь рукой держалась за мое плечо, это придавало мне сил, уверенности и стремления быстрей покончить с этой базой химического оружия.
Я развернул вертолет, и подлетел к острову с наветренной стороны, где не было дыма.
- Булат, я не хочу, чтобы люди погибли там внизу, в лаборатории! – крикнула мне Дарима.
- Они после взрыва уже все разбежались как мыши по джунглям! Атакуем, пока по нам не выпустили еще одну ракету!
Подлетев поближе к зданию, я выпустил весь боезапас противотанкового комплекта «Вихрь». Что там внизу началось: вся лаборатория будто целиком поднялась в воздух и на высоте рассыпалась на мелкие кусочки – от смертельного производства, построенного в безлюдных джунглях не осталось ничего. Не будут филиппинские бандиты травить зарином и заманом солдат регулярной армии и сочувствующих правительству крестьян с их женами, детьми, стариками…
Когда летишь на вертолете, время будто по-другому бежит, и  даже человеческие чувства по-другому ощущаются. Это я заметил еще в юности, иначе ни за что не пошел бы учиться на вертолетчика. Когда летишь так близко к облакам, а под тобой зеленым пушистым ковром стелется бесконечная тайга, испытываешь внутри себя бесконечный восторг и упоение, будто поднялся в воздух в первый раз. Ты с гигантской винтокрылой машиной одно целое и она слушается твоего малейшего движения, и ты ощущаешь себя Икаром, который так хотел подлететь как можно ближе к солнцу.
Любовь к небу, любовь к полетам примерно такое же чувство, как любовь к женщине. Пары, которым посчастливилось в этой жизни, многие годы сохраняют свои чувства и верность друг другу. Истинная любовь не знает обмана, притворства и лжи, в отношениях только честность, порядочность и благородство. На небе точно так же – если не любишь полеты, то долго не протянешь в авиации, каким бы ты не был профессионалом. Жизнь с любимым человеком – это каждый день новое приятное открытие, а для для летчика каждый полет – это новые ощущения и впечатления, как будто поднялся в воздух в первый раз.
У меня никогда не было в полете чувств, которые испытывал я в этот день, пролетая на вертолете над океаном. Потому что я раньше летал в одиночестве, обозревая сверху землю, наслаждаясь ощущением полной свободы, а с девушками  общался только там, на земле.
Водная гладь океана равномерно расстелилась необозримым голубым ковром, отражая сверканием украшений и драгоценностей яркие лучи тропического солнца. На небе не было ни облачка, только где-то далеко на краю неба, на западе, парили небольшие перистые облака. Возможно, они образовались после нашего точного попадания по смертоносной лаборатории и несли в себе химические соединения, которые пытались производить радикалы-экстремисты на этих островах.  Винт КА-52  крутил положенные обороты, приближая нас с Даримой к острову, куда мы прилетели два дня назад для выполнения миссии по спасению Чен.
Дарима, откинувшись на сиденье второго пилота, заворожено смотрела на водную ширь, которая простиралась под нами до бесконечности. Видно было, что она устала, и чувствовалось, что она довольна в душе проведенной нами военной акцией.
- Дарима, скажи, о чем ты думаешь? – спросил я девушку.
- О чем я думаю? – задумчиво переспросила Дарима. Она долго думала, а потом сказала:
- Я думаю, хорошо, что ты так классно умеешь водить вертолет, и еще я думаю, что хорошо, что ты нашел меня, хотя это было так непросто.
- А я думаю, не повернуть ли нам вертолет строго на север и полететь в Улан-Удэ? – пошутил я.- Мы бы с тобой вдвоем летели очень долго, но никого на этот раз не бомбили бы.
- Как бы это было прекрасно, но боюсь, нам горючего не хватит даже до берегов Вьетнама, - сказала Дарима.
- Ну, ладно! Так уж и быть, полетим до нашего острова, тем более неизвестно, как там состояние Чен.
- Я сейчас об этом больше всего беспокоюсь,- сказала Дарима, - как хорошо было бы, если бы она выздоровела. Она не такой уж плохой человек, а наркотиками вынуждена была заниматься, потому что ее клан этим занимался несколько поколений.
- Она была верна делу своей семьи и довольно успешно реализовалась в своем поприще.
- Чен талантливый человек, она молода, может добиться успеха в любой профессии. Сейчас хочет вернуться в музыку.
- Я верю, что такой волевой и жесткий человек, если есть призвание, обязательно добьется успеха, -  сказал я, - кстати, а как вы подружились?
- Мы познакомились в Гонконге на концерте знаменитого пианиста Лан Лана. Наши кресла оказались рядом, в перерыве вдвоем разговорились, так и познакомились. Узнав, что я пока без работы, Чен предложила мне вакансию в своей фирме. Вот так наши пути и пересеклись.
- А ты знала про деятельность  «фирмы»?
- Я догадывалась с самого начала, потому что слишком уж крутые у них были офисы, тачки, частные самолеты и т.д. Но меня  это не касалось, поэтому я спокойно работала до поры до времени. А потом, когда я уже окончательно убедилась в криминальности структуры, решила порвать с ними и уехала в Россию, где мы с тобой встретились. Остальное ты уже знаешь.
- Понятно,  потом тебе пришлось вернуться, чтобы помочь попавшему в беду боссу, а также уничтожить созданный кланом завод по производству героина.
Вдали показался наш остров. Выглядел он очень живописно, играя яркими красками тропической зелени. Вдали уже можно было различить покачивающие на морском бризе макушки кокосовых пальм и развевающие флажки на одинокой яхте, приставшей к пристани, загороженной высоким волнорезом из серых каменных глыб. Вдруг двигатель нашего КА-52 надрывно загудел, потом стал работать с перебоями, с периодическим кашлем и чиханием,  как человек, подхвативший ОРВИ или грипп.
Я увидел, как резко упал уровень масла – значит, все-таки при взрыве вертолет был поврежден и чудо, что мы смогли долететь до пределов видимости острова. Надо было быстрее решать, как нам спастись, о спасении вертолета и речи не было.
- Дарима, мы с тобой должны прыгать! Я иду на предельное снижение, первой прыгаешь ты, а я буду катапультироваться. Ты меня увидишь, я буду спускаться на парашюте!
- Хорошо! Я все поняла! – ответила мне Дарима, и приготовилась к прыгать.
Всеми доступными способами я пытался выровнять вертолет и максимально приблизить его к воде и видел, как Дарима спрыгнула с десятиметровой высоты в воду. Затем направил наше поврежденное судно вперед, и когда через метров пятьдесят оно коснулось воды, нажал кнопку катапультирования.

Вместо эпилога.
Северный ветер в  Сайшанде, как и во всей восточной Гоби, приносит свежесть, прохладу  байкальской волны и запах поющих сосен седого Баргузина. Где-то далеко на севере, на берегах Селенги и Уды пульсирует сердце огромного города, населенного нашим народом. Улан-Удэ просыпается ни свет, ни заря, трамваи начинают ходить с рассветом и до поздней ночи развозят жителей города по всем многочисленным кварталам и микрорайонам. Чуть позже трамваев просыпаются маршрутки, которые неустанно будут носиться до окончания рабочего времени по одному и тому же направлению, доставляя поспешно людей до нужных остановок и домов. Рано утром на восходе солнца, когда водители маршруток, протирая глаза и подавляя зевоту, еще только поудобнее устраиваются на своих водительских сидениях, на которых им предстоит просидеть весь день, у нас в Сайшанде тоже начинается утро.
Прошел ровно год, как мы с Даримой и ее коллегами спасли из пиратского плена Чен. Она благополучно выжила после операции, правда, потом еще долго лечилась в одной из лучших клиник Гонконга. В благодарность за свое спасение она наградила крупными премиями своих охранников, которые принимали участие в перестрелке с пиратами. Нам с Даримой Чен подарила вертолет КА-52, на котором мы разбомбили химическую лабораторию на тропическом острове. С помощью местных спасателей мы достали вертолет со дна побережья, благо, там было неглубоко, отремонтировали его сами и перегнали в Монголию. Здесь, в Восточной Гоби, мы основали туристическую фирму, показываем иностранцам древние достопримечательности наших предков. Мы хотим, чтобы как можно больше людей на земле узнали про Монголию и монголов. Моего английского и китайского Даримы вполне хватает для проведения экскурсий по красивым местам и памятникам истории средних веков.
Как вы, наверно, догадались,  автором монгольского дневника является мой родной прадед Амагийн Ананда  или, по-настоящему, Федор Амагаев, потому что моего деда звали Афанасий Амагаев. Он один из сыновей, которых ему родила русская девушка Варвара Петрова, жена солдата Петрова, ушедшего на войну и пропавшего там без вести. Афанасий Амагаев является родным братом Анандын Цэрэнбата.  Мы нашли деда Цэрэнбата в Хатанбулаке, познакомились с ним, сейчас все время общаемся. Я ему отдал тетрадь его отца с переводом на монгольский язык. На самой последней странице тетради неуверенным женским почерком была сделана надпись по-монгольски:  Чи намайг хамт аваад яв. Кто это написал, я не знаю, но догадываюсь, что это написала, научившись грамоте, жена прадеда Уранчимэг, ведь в переводе эти слова означают: Ты возьми меня с собой.
Конец повести.