Чукча

По затемненному цирковому шатру весело пуржил вихрь снежных бликов. Сказочный снегопад бесшумно укрывал привычную охру манежа и настраивал публику на рождественские чудеса. И они начались. 

С первыми ударами звонкого бубна упряжка низкорослых оленей вспорола искристый наст арены. Управляя рогатым транспортом, возницы умудрялись взлетать под самый купол, и в причудливых кульбитах приземляться в нарты. Отпружинив от санок, акробаты вновь взмывали вверх. Их воздушные перелеты между трапециями и тройные сальто поражали публику гармонией грации, мужества, умения.

Ловких атлетов сменила свора чинных маламутов. К этому моменту перестал шаманить бубен. Рассыпался хоровод снежных бликов. Арена осветилась причудливыми сполохами северного сияния. В полной тишине зазвучала непривычная мелодия. В ней слышался  рокот морского прибоя, говор мечущихся чаек, грусть далеких звезд. Под аккомпанемент волшебных звуков собачья команда закружилась в медленном танце. Таинственная и загадочная музыка ввергла публику в легкий транс, околдовав зрителей сказочными мотивами далекого Севера.

Александр, многодетный отец, сразу узнал источник мелодии, связавший сердечным трепетом настоящую жизнь и ущербное прошлое.
 
- « -

Вечно пьяный отчим возненавидел Сашку сразу. Колючие глаза десятилетнего пасынка жалили пчелой. В них читалась жгучая ненависть за спившуюся мать и печаль о погибшем отце. Будучи лишним в семье, Сашка целыми днями неприкаянно скитался по улице. Перебивался случайными кусками у друзей, овощами и ягодами с чужих огородов, пойманной в речке рыбой и раками. А однажды, на свою беду, соблазнился вызревшей вишней в огороде чукчи.
 
Так звали нелюдимого  узкоглазого фронтовика, который появился в селе в послевоенный год. Чужак завел небольшую пасеку с диковинными пчелами и разбил фруктовый сад. Дом и надел плосколицего пасечника охраняла преданная лайка. Она молчаливо несла службу, понимая команды хозяина по жестам и гортанным окрикам. 

Селяне побаивались новосела. Поговаривали, что он частенько шаманит на бубне и на пару с собакой стонет раненной птицей. В колдовскую силу пасечника пришлось поверить, когда повальный тиф обошел его двор стороной.

Не успел Сашка насытиться терпкой сладостью, как над злополучной вишней закружил пчелиный рой. Кусачее племя то нервно рассыпалось в бесформенную стаю, то выстраивалось в зловещий фронт. Царапая воришку жесткими крыльями, тревожное семейство постепенно сбивалось в клубок. За счет подлетающих пчел этот клубок увеличивался, уплотнялся и, наконец, завис жужжащим коконом на уровне Сашкиных глаз.

Когда зазевавшаяся пчела запуталась в мальчишечьей шевелюре и от злости выстрелила ядом, парень не выдержал напряжения и боли. Размахивая руками, он утратил устойчивость и полетел вниз. Разгневанный кокон мгновенно распался. На тело мальца устремился возмущенный пчелиный род. Погибая от своих уколов, крылатое воинство жестоко мстило за распад новой семьи. 

Успокоенный видом поверженного врага, пчелы сбились в облако и исчезли за верхушками деревьев. Страх быть пойманным, заставил Сашку приподняться, но ватная немощь опрокинула парня наземь. Ему показалось, что земля закачалась, а воздух стал настолько плотным, что уже не мог просочиться в глотку. От удушья взбунтовалось испуганное сердце, изжаленное тело превратилось в пульсирующий шар боли. Последнее, что увидел  парнишка, было морщинистое лицо чукчи и блеснувшее лезвие ножа у грудины.
    
Очнулся Сашка в чужом доме. Дышалось легко. Через щели опухших век осмотрелся. По спинке никелированной кровати игриво метались солнечные блики. Подушка в цветочек и лоскутное одеяло были непривычно чистыми. Обилие травяных пучков, развешанных по бревенчатым стенам, наполняло комнату медовым духом гречихи и горечью полыни. Гармонию покоя поддерживала загадочная музыка. Она успокаивала жгучую боль в горле и была схожа с воробьиной болтовней, скрипом ледостава на реке, хрустом лыжни в морозный день.

Это была особая мелодия, мелодия счастья и покоя. Ее кружевное плетение, схожее с переливами отцовской губной гармошки, раздвигало стены и уносило Сашку в сказочную бездну. Туда, где нет унижения и ненависти; где небо и озерная вода сливаются в желанной линии горизонта, где израненное тело нежно обнимает томная призрачность чуда.

Почуяв пробуждение гостя, призывно заскулила собака. В дверном проеме появились местный фельдшер и чукча. Кивнув на пасечника, фельдшер тихо произнес:

- Везучий ты, парень! Кабы не Степан, задохнулся бы ты под той вишней. А так, глядишь, через пару недель и купаться можно будет. Исправно пей порошки и спи побольше. –

Аптекарское снадобье вкупе с примочками и компрессами чукчи быстро вернули бедолагу к жизни. В свободные вечера хозяин дома подолгу играл на загадочном инструменте с чуднЫм названием ВАРГАН. Степан прижимал к передним зубам небольшую рамку варгана и, регулируя дыхание, вызывал колебание чуткого язычкового выступа. Бархатное звучание походило на шмелиный гул, на вечернюю исповедь иволги, на прощальную журавлиную песню. Волшебная атмосфера подобных концертов невольно объединяла музыканта и слушателя, расцвечивая их одиночество желанным общением. Из долгих бесед Сашка узнал, что чукча на фронте был санитаром и овдовел после  гибели любимой. В мирное время приехал на родину жены. Место понравилось, прижился, оброс хозяйством, но семьи завести не удалось. Для селян он так и остался чужим. Одним словом, чукчей.

Когда спали отеки с лица, а тело приобрело былую легкость, Сашка в сопровождении Степана навестил мать. Утонув в пьяном угаре, она отрешенно жила в своем, зыбком мире забвения. В этом  беспросветном мире не было места для сына. Обреченного на голод мальчонку, приютил Степан. От него парень перенял хитрости пасечного дела и овладел варганом. С его помощью оперился и вышел в люди. На месте его упокоения появился памятник с благодарной надписью от сына и внуков.

- « -

Александр очнулся от воспоминаний, когда искрометное шоу подошло к концу. В сопровождении циркового люда на арену вышел варганист. Его причудливый инструмент виртуозно исполнил прощальное соло. В вибрации серебряных звуков отчетливо проступал гортанный окрик оленевода, перегоняющего оленье стадо на ягельное раздолье; треск жаркого костра; глухое уханье белой совы. Подобную трепетную импровизацию Сашка впервые услышал в далеком детстве, когда назвал изгоя-пасечника отцом.

В тот памятный год пчелы отличились особым трудолюбием. Меда хватило для всей деревни, которая стала уважительно величать чукчу Степаном. Или попросту, Сашкиным батей.