Счастливая Женька. Начало 21

ГЛАВА 21.

Гарик с трудом разлепил веки и ощутил тошнотворный металлический привкус во рту. Он непроизвольно застонал, отвернулся к стене и прикрыл глаза. Просыпаться не хотелось. Было невыносимо страшно встречать ещё один день. Практически невозможно. Снова пытаться найти какое-то решение, о чем-то думать, что-то предпринимать… Опять лихорадочно соображать, что говорить (читай: врать) отцу.Нет, об этом не может быть и речи, по крайней мере, сейчас, на трезвую голову. Трезвой его голова была, весьма, конечно, относительно. После такого-то количества выпитого накануне. Вчера Гарику исполнилось 36 лет. Вот он с ребятами и отметил это знаменательное событие. С коллегами, проще говоря, такими же доблестными работниками стройки, как и он. Хотя день рождения его поводом был чисто условно. В том смысле, что пили они, в любом случае, каждый день, вне зависимости от наличия уважительной причины. Ну да, в последние месяцы Гарик работал на стройке. И даже, собственно говоря, здесь жил. А что ещё делать человеку, которого поперли из армии? И об этом ещё никто из близкого круга не знает. Да это бы и не сильно беспокоило Гарика, если бы в этот самый круг не входил отец.Сам Гарик был уверен, что его тупо подставили. А что же ещё? Даже не просыхающего вообще никогда зам. по тылу Михайлова оставили служить, а его, Гарика, уволили. Что это, нормально? Где, разрешите поинтересоваться, справедливость? Толика Михайлова даже пугали судом чести, на что он, длинно сплевывая, с ленцой отвечал: «Здоровья не хватит! Пусть раньше выпьют с мое, сукины дети, — в этом месте Толян обычно громко рыгал, ихрипло гаркал, — Срать стоя будут!»
Так вот, капитан Михайлов преспокойно оставался в рядах Вооруженных сил, и можно было не сомневаться, что он, ничуть не меняя своей генеральной линии, благополучно дослужит и выйдет года через три на пенсию. Где будет вполне уютно себя чувствовать, благодаря ежемесячному финансовому подкреплению со стороны министерства обороны. Чего нельзя сказать о Гарике. Чего-чего, а как раз стабильности и уверенности в завтрашнем дне Гарик был лишен. Первый раз, когда его накрыл командир батальона в расположении пьяным в стельку, велели написать объяснительную. Второй раз заставили пройти освидетельствование. Третий раз, два месяца назад, Гарик умудрился в состоянии ярко выраженного алкогольного опьянения, попасть под светлы очи нагрянувшей внезапно комиссии. Устроили показательное служебное разбирательство. Красной нитью там шло «пьянство в служебное время». Чуть позже командир части вызвал егои заставил написать рапорт об увольнении. Командир, что называется, пошел ему навстречу. Даже, можно сказать, оказал услугу. Но Гарику совсем не хотелось благодарить, да этого никто и не ждал. Командир, хмуро глядя на него, заявил, что это надо было ещё умудриться вылететь из армии за пьянку. Гарик лично считал, что его не только подставили, но что это результат его чудовищного невезения. Вот такое, полагал он, нелепое стечение обстоятельств. Кто-то пьёт, черт знает что, извините, вытворяет, и ничего. Как ни в чем, ни бывало, остаётся на своём месте. А некоторые, Гарик мог бы сразу, без запинки, назвать три-четыре фамилии, даже шли на повышение. А стоило ему несколько раз выпить (и не без повода), как на его фоне решили изобразить образцово-показательную воспитательную работу, проводимую в отдельно взятой части. Гарик был уверен в том, что явился тем самым злополучным козлом отпущения, принесение в жертву которого автоматически искупает все грехи. При этом Гарик абсолютно искренне упускал из виду, что в течение последнего времени ни одного дня уже не мог обходиться без спиртного. И что жена подала на развод ещё год назад именно в силу этого обстоятельства. А не потому что она законченная стерва, которая неизвестно, чего хочет, как полагал сам Гарик. Если быть до конца честным, (хотя в этом, как раз он точно замечен не был), с тех пор, как Мария забрала сына Владика и уехала, он чувствовал колоссальное облегчение. Исчезла необходимость постоянно врать и оправдываться. Не то, чтобы это было трудно, нет, в последнее время ложь, увиливание и чувство вины стали частью его личности. Просто без Маши и Владика стало ощутимо легче. Теперь, чтобы влить в себя банку «Ягуара» не нужно с озабоченным лицом хватать пакет с мусором и спешить к дверям. Гарик даже не мог припомнить время, когда они с женой спокойно разговаривали о чем-то, не относящимся к его алкогольной тяге и способам её удовлетворения. Жизнь их превратилась в какой-то бесконечный диалог истца и ответчика. Она принимала решения, он соглашался. Мария спрашивала, он отвечал. Она выдвигала ультиматумы, Гарик давал обещания. Жена требовала, муж пытался соответствовать. Маша постоянно уличала во лжи, Гарик бесконечно оправдывался. Поэтому-то и неудивительно, что он вздохнул с облегчением, когда Машка, худая и дерганная, как трущобная кошка, швырнула ему в лицо свидетельство о браке, забрала ребенка и уехала. Отсутствие сына Гарик вряд ли даже заметил. С тех пор, как родился Владик, прошло без малого девять лет. За это время Гарик не раз старался не то, чтобы заставить себя любить ребенка, но хотя бы испытывать элементарную привязанность к нему. Одно время Гарик старательно приучал себя к Владику. Пытался интересоваться его делами, разговаривать по душам. Найти хоть какие-то точки соприкосновения. Из этой затеи ровным счетом ничего не вышло. Гарик его не понимал, а на определенном этапе уже и не стремился к этому. Находиться в обществе сына он мог не более пятнадцати минут. По истечении этого времени, он испытывал смятение, неловкость и раздражение, которые пытался скрыть при помощи застывшей улыбки, натужных формальных вопросов из цикла «как дела? что нового? уроки сделал?» и машинальных кивков головы, как реакции на такие же безликие и короткие ответы «нормально, да так, угу». Так что данный этап его жизни можно было считать закрытым, и он не особенно волновал Гарика. А с исчезновением вместе с семьей из его жизни таких благ, как: домашняя еда, чистая одежда, уютная квартира, он легко мирился. Гарик был ещё в совсем недавнем прошлом человеком армейским, а значит приспособленным к временным трудностям. В том числе и бытового характера. К тому же, Гарик (полное имя — Коновалов Игорь Алексеевич) являлся человеком неприхотливым и легко довольствовался малым. Единственное без чего он вообще не представлял своей жизни — это табак и выпивка. Он в этом был уверен. Как говорится, плавали, знаем. По крайней мере, в те несколько раз, когда Гарик, под давлением жены (теперь уже бывшей)или своего отца, пробовал завязать, у него ни черта не вышло. Как-то не пил целый месяц или около того, так как жена тыкала ему в нос, им же написанное в похмельном бессилии дурацкое заявление-клятву. Где он нагородил сопливых уверений в полнейшем своём раскаянии и клятвенно давал зарок не пить до конца своих дней. Отец никаких клятв не требовал. Просто Гарик очень хотел ему соответствовать. Быть похожим на отца. Всю жизнь к этому стремился. Детская мечта, чтобы папа мог им гордиться. Не получилось. Может он плохо старался. Он этого не знал. Но что он точно знал, так это то, что жить трезвым, лично для него, невыносимая пытка. На которую, тем более добровольно, он, Гарик, больше не подпишется ни за что. Он и сейчас хорошо помнил те чудовищные в своей невыносимости и до зубовной ломоты уныло-предсказуемые трезвые дни.
— Нет-нет, премного благодарны, век не забудем доброты этой, — мог бы сказать Гарик. Но не говорил, потому что, во-первых, некому, во-вторых — зачем? А в — третьих, кому это надо? Да и вообще он не сильно беспокоился, ни по этому, ни по любому другому поводу.Такой уж это был человек. О том, что он больше не кадровый офицер, Гарик также не слишком долго печалился. Первоначальное отчаяние, чувство безысходности и краха собственной жизни, уступило место равнодушию и смирению. Закончена долгоиграющая и бесконечная муштра. На смену жизни по уставу пришла долгожданная свобода.Но имелось весомое обстоятельство, которое причиняло бывшему капитану российской армии, а ныне разнорабочему конкретного строительного объекта немалое беспокойство.И эта причина была отец Гарика. Летчик-истребитель, полковник в отставке,Коновалов Алексей Игоревич. Ныне это успешный бизнесмен, занимающейся продажей и установкой медицинского оборудования. А если точнее генеральный директор ООО «СТАВМЕДТЕХ». Вот такой у Игорька был папа. И в настоящее время, Алексей Игоревич был уверен, что единственный сын, наследник, так сказать, продолжатель рода и славной военной династии Коноваловых достойно несет службу в одной из летных частей близ города Ейска.
Гарик не вставая, притянул к себе жестяную банку из-под кофе, служившую хранилищем более или менее достойных внимания окурков. Сигарет не осталось. Спиртного, тем более. В этой прелестной компании на такое чудо можно было даже не рассчитывать. В бригаде, где узбеки закладывают наравне с русскими, на утро может остаться только перегар, головная боль, вонища и грязные тарелки, с налипшими кое-где изжеванными фильтрами от сигарет. Подкурив небольшой бычок, Гарик, зажмуривая от едкого дыма левый глаз, выудил из-под раскладушки свои кеды. Услышав за спиной какое-то неявное движение, он не оборачиваясь, добродушно произнес:
— Керик, падла, сколько раз тебе говорить, чтобы ты не оставлял свои мерзкие туфли возле моей раскладушки, а? Гарик повернулся и глянул снизу вверх на рослого молодого узбека. Керим абсолютно по-детски, максимально округляя припухшие глаза,растерянно смотрел на него. Затем широко улыбнулся и миролюбиво сказал:
— Почему ругаешься, Гарьик? Ты спишь у двери зачем? Там обувь стоит, понимаешь, да? Обувь! Керим для лучшего уразумения активно жестикулировал, изображая, по-видимому, обувь. Понял, да? Башмак, тапка, галош…,а ты кровать ставишь, нехорошо, — покачал головой он. Гарик знал, что теперь этот философствующий узбек замолчит нескоро. Слушать его не было никакой возможности. Он вспомнил, что послезавтра будет расчет, а значит, есть шанс взять в долг у Таньки в магазине.
Керим подобрал отшвырнутые его соседом черные лаковые туфли. Ласково обтирая их краем футболки, он неодобрительно покосился в сторону Гарика. Увидел он, да и томельком,только его спину и непроизвольно втянул голову от пушечного выстрела захлопнувшейся за Гариком двери.
Гарик прошел строительный участок, на котором работал уже три месяца. Он не знал, что тут строится. И знать не хотел. Его это не интересовало. Или вроде бы ему говорили об этом в самом начале, но он не запомнил. Да не все ли равно. В любом случае он тут временно. Его воротило от одной только мысли, что уже через полтора часа нужно влезать в свой дыбом стоящий рабочий комбинезон и подтаскивать к бетономешалке тюки с цементом. Но еще отвратительнее было слушать хриплое карканье прораба и каким-то образом взаимодействовать с рабочими. Выносить на трезвую голову все это Гарик был не в состоянии. Для того, чтобы хоть как-то мириться со своим положением, ему было необходимо спиртное. Трезвым он не мог не то, что контактировать с людьми, но даже не способен был просто находиться в их обществе. Алкоголь был единственным другом. Преданным, безотказным, надежным. Он давал Гарику то, в чем тот так нуждался. Уверенность. Веру в то, что он сильный, умный, талантливый. Что любая задача ему по плечу. Стоит только захотеть. А также, благодаря этой дружбе у него моментально обнаруживалась первоклассная способность к коммуникациям любого рода. Уже в предвкушении выпивки у Гарика разительно менялось не только настроение, но и весь его образ. От угрюмого и язвительно-насмешливого старика-затворника до позитивно-обаятельного и харизматичного красавца. Этакого супергероя с горящими очами и великолепным чувством юмора. У тех, кто видел его в такие моменты, создавалось твердое убеждение, что Гарик ещё и прирожденный оратор. Его манера разговаривать, вкупе с хорошо поставленным голосом и тактикой убеждения практически не давала осечки. Но таких просветленных моментов становилось все меньше. И случались они все реже. Гораздо чаще он находился в злобно-подвешенном состоянии неприсутствия. Не здесь и не сейчас. Нигде.
Вполне уютно расположившись позади кирпичного штабеля и с наслаждением отпивая из холодной бутылки, он снова вернулся мыслями к замкнутому кругу, в который угодил. Причем угодил по собственной глупости. Конечно, — размышлял Гарик, — нужно было сразу после увольнения из армии возвращаться домой. А не пристраиваться на эту стройку неизвестно для чего. Это все его извечное малодушие: «А что скажет отец?», «Я жалкое ничтожество и позор семьи!», «О, как посмеются соседи…», «И куда мне теперь?» И так далее, до бесконечности. И что вышло из этого хорошего? Ровным счетом ничего! Он просто загнал себя в угол бесконечным враньём и трусостью. Дошло до того, что ему элементарно не на что было ехать. Все что он зарабатывал, приходилось относить в магазин. Продавщица Таня лишь на первый взгляд напоминала учащуюся ПТУ. Причем, очень зрелую учащуюся. Может даже слегка перезревшую. Практически лежалый товар. На самом деле, Татьяна обладала хорошей зрительной памятью, великолепной интуицией и железным характером. И, кроме того, что ещё больше шло наперекор её легкомысленному и даже несколько вульгарному образу, являлась абсолютной трезвенницей. Только попробуй, опоздай с выплатой! Тебя мигом отлучат от выдачи в кредитна неопределенный срок. И восстановить утраченное доверие будет, ой, как непросто. Так вот, как только Гарику удавалось погасить основной долг, ехать уже было не на что. И приходилось оставаться ещё на неопределенный период, чтобы заработать на билет. Но за это время, как правило, снова набегала кругленькая сумма в блокноте должников у Татьяны, и так без конца…
Стоял конец апреля. Птицы носились, как заполошные. Небо было ярко-голубым и казалось мягким и нежным, как детская фланелевая пеленка. Гарик увидел, как сквозь щебень пробивается тощий, но веселый и нахальный, мятно-зеленый росток. Грустный местный пес, по фамилии Сосискин, неторопливо подошел к мужчине, открывающему вторую бутылку пива, и осторожно понюхал его руку. Мужчина сидел на перевернутой кривой тачке, так что глаза человека и собаки оказались на одном уровне. Гарик отвернулся первым. Было мучительно и почти невыносимо на таком крошечном расстоянии выдержать этот взгляд. В собачьих глазах было столько человеческой печали и безысходности, столько ведической мудрости и понимания, что Гарик, для того, чтобы избавиться от какого-то липкого наваждения, внезапно охрипшим, с фальшивой бравадой, голосом, произнес:
— Ну, что, брат Сосискин? У меня и нет для тебя ничего. Танька, зараза, два пива тольковыдала, да пачку сигарет. Гарик сплюнул, закурил и тихо, длинно выругался. Пес внимательно и учтиво слушал, едва заметно подрагивая хвостом. — Да, товарищ мой, Сосискин, так и заявила, — Без денег, — говорит, можешь даже не появляться. Гарик, стараясь избегать собачьего взгляда, обернулся, услышав звук подъехавшей машины. Поднимаясь, и запрятав бутылки под опрокинутой тачкой, он кивнул собаке:
— Давай, брат Сосискин! Спасибо тебе, я все понял…Пожелай мне удачи, сегодня же буду звонить отцу… Исказив в странной гримасе рот, что, по его мнению, должно было означать приветственную улыбку, Гарик направился к вышедшему из заляпанной «Нивы» тучному мужчине средних лет:
— Хелло, Петрович! — ликующим тоном гаркнул он издалека. Прораб молча смотрел на не вполне уверенно двигающуюся к нему фигуру Гарика и нехотя кивнул.
— Почему вчерашний участок не закончили, мы же договаривались? — Петрович, закуривая, исподлобья рассматривал Гарика. Тот, в который раз удивился зоркости и проницательности своего начальника. До строительного объекта, было метров пятьдесят-шестьдесят. Никак не меньше. А до того участка, где они вчера остановились, и того больше. И как можно за шесть-семь минут настолько точно произвести рекогносцировку?!
— Петрович, такое дело, — Гарик замялся, неловко хмыкнул, — День рождения у меня вчера был, понимаешь, ну, посидели с ребятами чуток… Днюха, все-таки.
— Да у вас, что ни день, то новый праздник, — зарычал Петрович, — То день рыбака, то взятие Бастилии! То дни рождения у всех по очереди…
— Да честное слово, ты ж паспорт видел… 28 апреля…
— Я вижу, Коновалов, что у тебя и сегодня праздник… Прям с утреца…
— Никак нет, — начал, было, Гарик, но прораб одним резким жестом остановил его,не успевшую даже начаться, оправдательную речь.
— Хватит болтать. Через двадцать минут подъеду, чтоб все были на объекте. Идо обеда закончили то, что должны были сделать вчера. Совсем распустились, — Петрович смачно выругался, — И не уйдете, пока не выполните сегодняшнюю норму. Никаких денег не будет, пока не сдадите этот участок. Все. Работаем.
Гарик, прищурясь, смотрел на отъезжающую вишнёвую «Ниву». Достал телефон. Отыскал в поисковом наборе требуемого абонента, нажал кнопку вызова. Гарик знал, что денег на счету давно нет, но не беспокоился об этом. Поэтому не удивился, когда, едва он влез в свой рабочий комбинезон, раздался звонок его телефона:
— Привет, мам! — на удивление спокойным голосом, проговорил он в трубку, — Спасибо, что перезвонила.
Вечером того же дня, Гарик, отлучавшийся на пару часов, в приподнято-радостном настроении, ввалился в бытовку. Керим, Рашид, Антоха и Санечек, маленький, вихлястый мужичок, которого почему-то Гарик на дух не переносил, были на месте. На столе находился пластиковый бочонок с дешевым пойлом «777». Такой же бочонок, но только пустой, валялся под столом. Все четверо недоумевающее уставились на Гарика, который радостно улыбаясь, водрузил на стол четыре поллитровки водки, упаковку пива, батон колбасы, сыр, тушенку, два каравая хлеба, молодую картошку, огурцы и помидоры.
— Ну что, братва, гуляем? — задал риторический вопрос Гарик. — Эй, Глазастик, убери на хрен, со стола эту бормотуху, — обратился он к Рашиду, смуглому и худощавому парню, с невероятно узкими даже для человека его национальности, глазами-щелочками. Санечек, быстро метнулся глазами по лицам, на стол, на Гарика и обратно. Одновременно,производя руками, ногами, шеей, какие-то бесконечные движения, шумно выдохнув, и как бы, сообщая общее мнение, он, елейным голосом произнес:
— Гарик, банкет это прекрасно, хотя пока не ясно, по какому случаю. Но, видишь ли, ты довольно рано свалил с участка, а тут нарисовался Петрович. И, собственно, план опять не выполнен. Отсев поздно доставили. Прораб в ахере. Орет, как потерпевший, ну и мы, разумеется, в полной ж… Гарик резко обернулся к нему и Санечек отпрянув, замолчал. Гарик смерил его злобным взглядом и с усилием поборол большое искушение выдать достойную отповедь. Раньше, — пронеслось в голове, — он бы сказал этому мозгляку, куда ему идти и где высказываться, но только не сегодня. Сейчас этот верткий, мутный червяк, который вечно дергается, как припадочный, не был способен вывести его из равновесия.
— Ребята, проставляюсь! Сваливаю к херам отсюда. К себе на родину, на Ставрополье, — он похлопал себя по нагрудному карману, — Вот уже и билет купил. Уезжаю, значит… Первого, блин, мая … Ну а кто считает, что повод этот малозначительный, — он выразительно посмотрел на Санёчка, — Того я, понятное дело, не задерживаю. Могу и выход указать даже.
Остались все. Сидели долго, хорошо, основательно. Последний раз такая душевная обстановка была, когда узбеки готовили плов на костре. Пили за Гарика, за его отъезд, за успех в его будущих начинаниях, за его щедрую и добрую матушку, которая, не задавая лишних вопросов, сказала: «Приезжай, сынок, конечно», и тут же отправила деньги. Пили за успешное окончание строительных работ. И за то, чтобы начальство обратно из свиней, для разнообразия, превратилось бы в людей. И для начала, к примеру, выплатило бы работягам их честно заработанные деньги. Ну и так далее, о чем уже и не вспомнить. Расходились около полуночи. А в это время в одном из московских роддомов на свет появилась крошечная девочка по имени Богдана. Дочь Шурочки и Владимира.
Дорогу из Ейска в Ставрополь Гарик почти не запомнил. Ему было очень плохо. Раз или два просил водителя остановиться и, шатаясь, направлялся к ближайшим кустам. Возвращаясь на своё место, с зеленоватым цветом лица, прилагал усилия к тому, чтобы ни на кого не смотреть. Не замечать этих напряженно-вопросительных лиц.
Дома мать встретила его фразой: «Ой, батюшки! Да что с тобой!? В гробу краше лежат!»Его мать, Полина Васильевна, совершенно не изменилась с момента их последней встречи два года назад. Только показалась Гарику ещё миниатюрнее и тоньше, чем была раньше. Джинсовые шорты, майка-разлетайка на узких бретельках, и хорошо продуманный, невесомо-воздушный, кажущийся беспорядок на голове. Гарик, как бы плохо себя не чувствовал, глядя на неё, усмехнулся, — кому-кому, а себе его мать точно не изменяла. За тот период, что она находилась в браке с его отцом, Полина Васильевна работала только однажды. Накануне рождения Гарика отец пристроил жену в библиотеку воинской части. Она проработала там неполных четыре месяца и ушла в длительный отпуск. Многолетний.Который закончился примерно в то же время, что и её брак. Через шестнадцать лет. Именно столько было Гарику, когда он узнал, что мать с отцом разводятся. Тогда он испытал такое же чувство, как в тринадцать лет, на физкультуре, когда он не успел отбить баскетбольный мяч, запущенный в него со всей дури, Лехой Костылём. Удар пришелся в область желудка. От острой боли Гарик согнулся пополам и не мог дышать. Известие о разводе произвело то же самое действие. Он почувствовал резкую боль в области солнечного сплетения и начал задыхаться. Было совершенно непонятно, что же теперь будет с ними со всеми. Как же после этого они будут жить. Ситуация усугублялась тем, что он никому не мог рассказать о своих переживаниях. Это было бы глупо. У многих его друзей предки были в разводе. И никто из них не видел в этом особой проблемы. — И что с того, — заявил его лучший друг и одноклассник Никита, когда он поделился с ним этой новостью, — Мои старики тоже разбежались, подумаешь трагедия… Забей, мой тебе совет. Так даже лучше. Все равно цапались бесконечно, пока жили вместе. А теперь, красота! Никто на мозги не капает. Ну почти… Сам увидишь. Они даже соревновались за мою любовь и расположение, ага…
Советы Никитоса «забить» не помогли. Гарик так и не смирился с тем, что они уже не семья. И что он теперь жил то с матерью, то с отцом. То в Михайловске, то в Ставрополе. А на самом деле, не там, и не тут. На улице, если выражаться точнее. То есть не в смысле, что питался отбросами и ночевал под мостом. А настоящим, самим собой он был только с приятелями во дворе. Только здесь он мог дышать полной грудью и не боялся ненароком задохнуться. У него теперь вместо одной родной семьи появились целых две, но каких-то чужих и натянуто-притворных. Лично ему, Гарику, совершенно не нужных. Мать сначала познакомила его с Альбертом Вазгеновичем, словоохотливым, улыбчивым армянином, который жил у них по две-три недели, а потом настолько же исчезал. Затем в доме появился сурового вида Магомед, с преувеличенно рафинированной кавказской внешностью. Почти карикатурной, если бы не уравновешивающие его образ, строгость и монументальность. Он, молча, протягивал Гарику руку при встрече, но при этом смотрел на него так, будто искренне не понимал, что он тут делает. Был ещё один промежуточный мужичонка, имени которого, Гарик даже не старался запомнить. Этот транзитный пассажир, имеющий непосредственное отношение к грандиозным идеям матери по переоборудованию дома, (которые, откровенно говоря, так никогда и не были реализованы), исчез также стремительно и неожиданно, как и появился.
Что касается отца, то тут все было гораздо планомернее, целесообразнее и логичнее. Через два месяца после развода, к Алексею Игоревичу переехала его друг и незаменимый помощник в бизнесе — Людмила Ильинична. Эта женщина разбивала до основания стереотипное мышление и обывательские штампы о секретаршах руководителей и бизнесменов. Людмила не была ни молода, ни хороша собой. Маленького роста, приземистая женщина с неопределенным цветом волос, кустистыми бровями и тяжелыми даже на вид, очками в грубой, металлической оправе. Но такое впечатление она производила до того момента пока не начинала говорить. Как только Людмила высказывалась по тому или иному поводу своим тихим, бархатистым голосом, никто уже не замечал её уродливых очков и невыразительной внешности.Без сомнения являлась она профессионалом высочайшего класса. Говорила просто и ясно. По любому вопросу имела собственное мнение.При необходимости спокойно и уверенно его отстаивала, апеллируя проверенными фактами.Была удивительно цельным человеком, с потрясающей выдержкой и сильным характером. Не только в профессиональной сфере, но и в быту вела себя с достоинством королевы. При ней невозможно было сплетничать или плести интрижки. Даже представить чисто теоретически это было сложно. К ней прислушивались, её уважали. И слегка побаивались, зная, как ценит шеф её мнение, и как доверяет Людмиле. Если у некоторых, не вполне осведомленных людей, первоначально и возникало удивление, как реакция на известие о том, что они стали парой, от него довольно быстро не оставалось и следа. Странное дело, порознь эти люди казались настолько разными, что вообразить между ними какие-либо отношения, кроме сугубо профессиональных, было очень трудно. Практически невозможно. Но все менялось, когда их видели вместе, в отрыве, так сказать, от рабочего процесса. Статный, высокий, с лицом американского киногероя, хронической выправкой кадрового офицера, и нежно-волевым прищуром карих глаз — отец Гарика, Коновалов Алексей Игоревич, и миниатюрная Людмила. Наперекор заслуженной репутации красавца, гусара и ловеласа, взгляды часто притягивала именно она. В ней была холодная уверенность сытой львицы, наблюдающей за игрой своих детенышей. Четко ощущалась внутренняя сила и душевный покой. Людмила давно могла бы начать свой бизнес и уйти в самостоятельное плавание. Но… она этого не сделала, и ни разу об этом не пожалела. Даже, когда ей исполнилось тридцать семь. И многие были уверены в том, что она по-прежнему всего лишь секретарша босса. А дело было в том, что Людмила Ильинична полюбила Алексея Игоревича в тот самый день, когда впервые увидела его. Как часто пишут в романах, это случилось в далеком 1988 году. И в то время 28-летняя Людмила являлась классным руководителем, а заодно и учителем математики пятнадцатилетнего сына Алексея Игоревича. Гарик, в свою очередь, в этом нежном возрасте, пока ещё неуверенно, но в достаточной степени осознанно испытывал на себе все прелести кривых дорожек, запретных веществ и неблагонадежных компаний. По этой причине, родителей юного оболтуса систематически вызывали в школу. Когда Гарик перешел в девятый класс, матери находить на него управу, стало ещё труднее. О чем она регулярно и сообщала мужу. В какой-то момент, она попросту умыла руки.За сына взялся тридцатипятилетний действующий майор тогда ещё советской армии Коновалов. Он установил сыну жесткий распорядок и добился его восстановления в секции рукопашного боя. Отец строго контролировал тщательное выполнение домашнего задания. Уже одно это кого хочешь могло вывести из себя, как полагал Гарик. Но Алексей Игоревич на этом не остановился. К закипающей и сводящей с ума ярости Гарика, отец стал не только посещать родительские собрания, что ещё куда ни шло. Но и регулярно наведываться в школу. Причем не только по вызову этой бешеной новой классной, Людмилишны, но и сам по себе. По собственному, фигурально выражаясь, почину. Людмила Ильинична, впервые увидев родителя одного из самых трудных своих учеников, поняла все и сразу. Про себя. И про него. И про своё к нему отношение. Людмила хорошо знала себя: противостоять этому чувству, опираясь на логику и здравый смысл, апеллировать к разуму бесполезно. Что касается Алексея Игоревича, то, как и следовало ожидать, Людмила не произвела на него, мягко говоря, большого впечатления, как женщина. Но ему было интересно слушать её рассуждения, он отдавал должное её живой заинтересованности в результате и неформальному подходу в вопросах обучения и воспитания. После бесед с учительницей, он ловил себя на том, что вспоминает её слова, богатый оттенками голос и продолжает мысленный диалог с ней. Как бы Гарик не сопротивлялся, но усилиями своего отца и Людмилы Ильиничны, он таки перешел в десятый класс. И даже с вполне приличными оценками. И угроза отчисления перестала висеть над ним, как дамоклов меч.
В то время Алексей Игоревич и представить не мог, кем впоследствии станет для него эта маленькая неброская женщина с умными глазами. Он давно уже расстался с иллюзиями по поводу своего брака с матерью Гарика. Но вовсе не собирался коренным образом менять свою жизнь. По большому счету его все устраивало. И мало беспокоил тот факт, что у жены одни интересы, а у него другие. Подумаешь, ничего удивительного. За семнадцать лет в браке и не такое бывает. Они с Полиной ещё неплохо держатся. Так даже удобнее. Никаких тебе лишних вопросов и прочей суеты. Отсутствие хлопот и претензий. Причем с обеих сторон. Каждый выполняет свою часть обязательств. Алексей, являясь главой семьи, зарабатывает деньги и осуществляет, так сказать генеральное руководство. Начинать ли ремонт в квартире, куда ехать отдыхать, покупать или нет новую стиральную машину. Полина же вела домашнее хозяйство и занималась, до определенного момента, — сыном. И выглядели при этом все члены семьи вполне довольными. Или так Алексею Игоревичу только казалось? По крайней мере, до 30 декабря 1988 года семья его представлялась чем-то незыблемым и благонадежным. В этот день его жена уехала к матери. И вечером Алексей вдруг решил устроить ей сюрприз и поехал к дому тёщи. Ох, сколько удивительных и чаще всего неприглядных открытий таят эти дурацкие затеи с сюрпризами! Так и хочется произнести короткий, душевно-проникновенный спич на эту, увы, злободневную тему. Что-то вроде: «Дамы и господа! Отчего вы не живете легко и незатейливо, аки прочие земные и небесные твари? Зачем вам непременно требуется время от времени усложнять и портить жизнь себе и окружающим вас людям? Ну что дурного, спрашивается, в том, чтобы иной раз взять, да и предупредить о своем намерении? От скольких бы это разочарований уберегло! От скольких конфликтов, драм, а то и просто трагедий избавило!»
Алексей Игоревич, как упоминалось, в прекрасном расположении духа, в канун Нового 1989 года, ехал по селу Шпаковское, будущему городу Михайловску, за своей законной женой Полиной Васильевной. Остановившись на светофоре, на улице Фрунзе и повернув голову вправо, в направлении гостиницы «Теремок», он вдруг увидел, как туда входит его супруга. В польских сапогах цвета спелой вишни и укороченной кокетливой дубленке. Это была она, Полина. В дверях этой маленькой гостиницы он оказался вовремя. Как раз, чтобы услышать, как дородная тетка за стойкой пробасила его жене: «Восьмой номер». Через несколько минут, когда Полина упорхнула по лестнице, он, сделав понятный во всем мире жест администратору, и разместив перед ней симпатичную купюру, отправился к восьмому номеру. На его стук дверь открыл улыбчивый армянин в черной шелковой рубашке и съехавшем набок галстуке. Какое-то время они безмолвно изучали друг друга. На заднем плане он смутно различил бледное, испуганное лицо жены. Так же молча, он спустился вниз и уехал. Развели их очень быстро. Ни имущественных, ни каких-либо других претензий, ни у одной из сторон не было. Никто не выяснял отношений. Ничего не требовал объяснить. Полина тихо собрала вещи и уехала к матери.Он не возражал. Все-таки они неплохо узнали друг друга за эти семнадцать лет. Однажды Алексей Игоревич зашел в школу. Почему-то захотелось увидеть Людмилу. И услышать её голос. Обнадеживающий и уверенный. А ещё волнующий, терпкий и бархатный, как южная ночь. В дверях школы они появились вместе. И направились в одну сторону. Очень скоро Людмила Ильинична переехала к нему. Ровно в сорок пять лет, он вышел в отставку. Но ещё до этого в их доме все чаще слышалось «инвестиционно-привлекательный бизнес», «перспективная ниша», «узкоспециализированное медицинское оборудование». Он уже и не помнил, чья это была идея, его или Люды. И откуда, собственно, взялась эта мысль. Ведь они никакого отношения,ни к стоматологии, в частности, ни к медицине, вообще, не имели. Но факт остаётся фактом. За несколько лет Алексей и Людмила от арендаторов маленького склада на краю города превратились в большую организацию ООО «СТАВМЕДТЕХ» с пятью филиалами на юге России. Их фирма не только поставляла стоматологическое оборудование. Она вводила его в эксплуатацию, осуществляла контроль технического состояния, а также производила текущее и периодическое обслуживание. В день своего пятидесятилетия, завершая тост, он неожиданно (даже для себя) объявил, что счастлив. И что он никогда не думал, что можно быть счастливым постоянно. Практически каждый день. Это было сказано в банкетном зале дорогого ресторана. Было много гостей. Друзья, бывшие сослуживцы, нынешние бизнес-партнеры. Алексей Игоревич, стройный и красивый, с великолепной шевелюрой и легким средиземноморским загаром был неотразим. К тому же он стоял с бокалом в руке и говорил тост. А Людмила сидела в простом трикотажном костюме, с отстраненной улыбкойи эффектом неприсутствия на маловыразительном лице, без всякого намека на косметику. И, тем не менее, все опять смотрели только на неё.
После того, Алексей Игоревич и Людмила в конце марта 1989 года, расписались, Гарик даже не мог толком сказать, где ему не нравится больше. В Шпаковке у матери, с её колоритными, но легкозаменяемыми друзьями, или в новой семье отца. Здесь, наоборот, ощущалась стабильность, надежность и взаимное уважение. Даже шестнадцатилетнему Гарику было ясно, что их союз, так же, как и их бизнес — долговременный проект. Но ему и там, и здесь было одинаково некомфортно. Он презирал мать за её способы устройства личной жизни. С её хахалями, как их называла бабушка, едва здоровался. Был нетерпим и груб. Но и в Ставрополе, дела обстояли не лучшим образом. От общения с Людмилой пытался ускользнуть. Совершенно терялся и не знал, как себя с ней вести.Она тоже, хоть внешне оставалась спокойной и ровной, чувствовала себя с Гариком напряженно. Родственники со стороны матери, некоторые его приятели и даже кое-кто из учителей, объяснили ему, какую травму нанесло ему присутствие в их квартире другой женщины. А ещё учительница называется! Уже одно то, что чужая баба выходит из спальни, в которой раньше находилась его мать, должно было нанести огромный, едва ли восполнимый, ущерб его здоровью. Видимо, не без помощи этих добрых людей, сразу после замужества, Людмила Ильинична уволилась. На самом деле изначально ничего такого катастрофического он не чувствовал. Просто ему было очень жаль, что они перестали быть семьей. Но со временем, Гарик почти убедил себя, что действительно является единственной жертвой во всей этой истории. Он и есть самая пострадавшая сторона. И даже приспособился извлекать из этой ситуации непосредственную выгоду для себя. Некоторые, что ли, льготы и преимущества. Причем, ничего особенного ему делать было не нужно. Умненькие взрослые сами, что надо домысливали и сами, что хотели, договаривали. Приезжая, например, к матери из Ставрополя, он, тяжело вздыхая, опускался в кресло и в изнеможении закрывал глаза. Или падал на кровать в своей комнате и отворачивался к стене. Или упавшим голосом, чуть слышно произносил, что много уроков и нет времени на ужин. Вариаций было множество.Мать и бабушка, с тревогой переглядываясь, не решались его тревожить. Первой, обычно, не выдерживала бабуля. Обращаясь к дочери, она громко начинала шептать:
— Совсем заездили парня! Ни стыда, ни совести! Да на нем лица нет… А та ж змея, своих бог не дал, так на нашем отыгрывается…Учительша! Знаем мы таких, прости Господи…
— Мама! — одергивала бабулю Полина, — Сынок, идём ужинать, бабушка картошечку с грибами поджарила, как ты любишь. «Сынок», с усилием вставал и как бы под давлением обстоятельств, плелся на кухню. Постепенно оживал и нахваливал еду. Прозрачно намекая, таким образом, что едва не голодал.
С отцом и Людмилишной вместо него прекрасно справлялся их комплекс вины. Здесь ему вообще не требовалось ничего изображать. Было вполне достаточно тяжелого красноречивого молчания. Даже Людмила слегка терялась, когда он при встрече с ней, низко опускал голову и закрывался в комнате.
На самом деле, находясь с этими людьми, Гарик всегда хотел только одного — вырваться на улицу. И ещё, чтоб перестали, наконец, грузить. Улица была его стихия. Только здесь ему было, в самом деле, хорошо. Двор, приятели и алкоголь. Вот такая цепочка. Довольно скоро выяснилось, что можно, оказывается, иногда, и без улицы, и без приятелей. А вот без спиртного нельзя. Вообще. По крайней мере, ему точно. Дело в том, что Гарик всю жизнь себе активно не нравился. Очень многое в себе ему не нравилось, а если выражаться точнее практически все. Ему не нравился его средний рост. Были отвратительны собственное лицо и тело. Звук своего голоса казался настолько противным, что хотелось оглохнуть.Когда в четырнадцать лет, у Сашки Тихомирова, они распили литр вина, Гарик неожиданно пришел в великолепное расположение духа. Он вдруг примирился с собой. И даже больше, он себе понравился. Он собой гордился. Ещё бы, ведь Тихомирову очень быстро стало плохо, а ему нет. Ему было, наоборот, очень хорошо. Алкоголь вошел в него, как долгожданный гость. Как старый друг и мудрый наставник. Вошел и остался… Гарик сидел тогда на кухне у дворового приятеля и тихо смеялся. И понял, что жить, вообще, хорошо. И, наверное, все же стоит… Он нашел тогда личную стартовую кнопку запуска… Пульт управления собственной жизнью.
Каким-то чудом, он, имеющий к восемнадцати годам стойкую алкогольную зависимость, не только вполне сносно окончил школу (заслуга отцовской ветвистой системы поощрений и нанятой им команды репетиторов), но и поступил в Краснодарское авиационное военное училище летчиков. И даже его закончил. Служил в Ленинградской области, на Урале, на Дальнем Востоке. В тридцать четыре года, все ещё бегая в капитанах, был переведен в город Ейск, на майорскую должность. Однако, надежд и чаяний командования не оправдал и за несколько месяцев до своего тридцатишестилетия в добровольно-принудительном порядкебыл изгнан из армии, практически, с волчьим билетом.

Продолжение следует...