Батя в бане

   Предлагаемый читателю рассказ это небольшой фрагмент из повести В. Велью
 "Берлинский вальс"
               
     Лето, первая декада июля 1980 года. Учебный центр Берлинской бригады, не далеко от немецкого местечка Фридерсдорф. Около 100 километров на восток от Берлина. Обычный жаркий день. Таких не мало уже прошло без единого дождя. Чуть правее от директриссы по управлению заездами и стрельбой из танков, по направлению к трассе вождения, строится танковый колейный мост. Рабочая команда 3-й роты 53-го ОТБ изрядно потеет, упираясь при возведении и заливке бетоном  металлических конструкций будущего моста.

 Исполняющий обязанности командира 3-й танковой роты старший лейтенант Черепов В.П появился на объекте строительства около трёх часов пополудни. Личный состав второго взвода, в количестве 20-ти человек, под командованием старшего лейтенанта Зубцова С.Г., выполнял бетонные работы по заливке правой колеи. Это была дембельская работа под занавес срочной службы для «румынской роты».

     Две пузатые бетономешалки постоянно крутятся с обеих сторон возвышенной части колеи, обеспечивая беспрерывную заливку бетоном армированного и закрытого обрешёткой пространства моста. Осуществлялось это за счёт двух оцинкованных желобов, которые танкисты таскали в разные стороны, в зависимости   от того, какой участок уплотнялся бетоном на тот момент. Жидкий бетон плавно скользит по управляемому искусственному стоку, находя то единственное место, где ему надлежит застыть намертво.

      Не спеша подходит Виталий Павлович к месту работы одного из своих подразделений. Невольно любуется тем, как споро и организованно, без излишней суеты, работает 2-й взвод. Невольно восхищённо подумал: «А ведь могут работать черти!» Невесёлые мысли обуревают его, обеспокоенный и взбодрённый последними новостями от комбата, мозг.

      Вот уже три недели, как он исполняет обязанности командира роты, замещая убывшего в отпуск капитана Климкина. Боже мой, сколько всяких событий произошло за этот короткий промежуток времени. В основном, конечно же, не радостных, которые пришлось как-то пережить. «Головорезы» 2-го взвода — головная боль не только 3-й роты, но и всего батальона. Командует 2-м разъе…ай и диверсант в полном смысле этого слова! Бабник такой, что ночью подыми его после массированного бодуна, а он всё хочет! И водки! И женщин! Но друг такой, каких мало!

   Вот, совсем недавно отличились! Буквально аппетитной свежести случай! Весь взвод перепился здесь же, на полигоне в усмерть. И где столько шнапса достали, сволочи? А главное! За какие, блин, бабки? Зарплату вот уже как три недели дали. За это время уже можно было всё пропить! И в результате всего выпитого, логический итог – драка. Побили роту «качки» (мотострелковая!). Даже, волки лагерные, не усмехнулись при этом! Нонсенс! Офицеру «качки» даже досталось!Полез дурак, своих вызволять на свою беду. А наши, в пылу боевого азарта, не сильно разбирались, где воин, а где папашка. В морду дали! Не повезло бедолаге!

      Батя по этому поводу два дня   не просыхал. Всё не уставал повторять: «Вот это меня мои сынки ублажили. Сам комбриг отметил! 20 против 140! Красота! Какую смену себе готовим! За такую армию и выпить не грех!» Вот и пьёт, как бы, не греша. Только это «как бы» – понятие условное! Бате, может быть, и радость от этого и красота несусветная! А кому-то эта радость со слезами на глазах. А от комбатовской красоты явные потери. Батя ведь по этому поводу неделю гонял 1- ю и 2-ю роты, чтоб под стандарт 3-й подогнать. Да разве, блин, их подгонишь под 3-ю-то? Тут ведь особый случай! Можно сказать, индивидуальный подход нужен. Вот Стас к своим уркам подходец, видимо, и нашёл! Да этого и мало сказать о нём. Он, конечно, друг надёжный, но хулиган отменный. А проще признать — урка, как и все они! Даром, что друг! А яблоки, как известно, от яблони не далеко гниют! Его махновцы только и ждут, где бы кому накостылять по полной. Офицеров бьют, сукины дети, в пьяном угаре! Разве это порядок? Я со своим взводом не так! У меня этот номер не пройдёт! Никакого панибратства! А у него совсем бардак во взводе! То ли перед дембелем в Союз к службе охладел и забил по полной на всё и вся? То ли у него тактика такая — со своими бандитами в унисон петь? Хрен тут их разберёшь! А мне одна головная боль! А его сволочи подопечные знают, что Зубец ими гордится! Поэтому, и рвут землю копытами. Скорее бы «Лямкин» с отпуска возвращался! Мне, вот, предлагают в 65-й на ротного перейти. Скорее бы! Подальше от неприятностей, поближе к порядку! Пожалуй, и Бунчука заберу с собой! А то ведь развратят хорошего пацана землячки его. Один Сух чего стоит! Баловник, которого драть и драть надо, не покладая сил.

     А вот недавно вопиющий случай с точки зрения устава. Старлей из 178-го ОМСБ жаловался на Стаса. Рассказал про него такой постыдный случай. Согласен! Не хорошо Стас себя повёл тогда при подчинённых. Нельзя провоцировать личный состав своего взвода на такие действия в отношении офицера.  Даже если этот офицер для тебя гамнистый гад… Ведь в этом инциденте весь Зубец! От рождения до самой присяги!

      Вёл Стас своих махновцев после обслуживания техники в парке в казарму. Идут усталые, еле ноги тянут. Навстречу им этот злополучный старлей. В струнку подтянутый и по уставу весь такой правильный! Аж ховайся! Взвод прошёл мимо офицера, не удостоив его вниманием. Стало быть, не перейдя на строевой шаг. Следом идёт не менее уставший, неприветливый Зубец! Ситуация понятная и дебилу с первого посыла! Старлей остановил Стаса и давай ему голову грызть, выговаривая ему, с увеличивающимся обильным слюноотделением. Мол, распустил ты, Зубцов, своих подчинённых. К офицерам других батальонов от твоих подопечных внимания никакого. Хамят. Дерзко отвечают. Дескать, драть их надо по полной программе, со снятием штанов и наложением шпицрутенов по оголённым задам.

 А Зубец молча, угрюмо выслушал жалобщика, не отвечая ему даже полслова в ответ  в качестве какого-то оправдания. Скомандовал удаляющемуся в казарму взводу: «Взвод, стой! Ко мне!» Так же угрюмо и невозмутимо сказал старлею: «Сейчас они тебя, перец ясный, поприветствуют по всей форме! Будешь доволен!» К вернувшемуся к нему взводу обратился с выговором: «Чё, урки, забыли, как надо офицера из «качки» приветствовать?» И обращаясь к замкомвзвода Зарубину, отдал приказ: «Вернуться на исходную! Пройти мимо данного офицера строевым шагом! Отдать ему честь со словами изысканного приветствия – пошёл на х…й! Задача ясна?» И видя, оживившиеся после тяжёлой работы в парке лица своих подчинённых, скомандовал: «Выполнять!» А тем только дай горло на пехоту подрать! Зубоскаля, так гаркнули и прошли чеканя шаг, что вдалеке другие офицеры оборачивались. Наверное, завидовали такому «образцовому» исполнению устава. Старлей жаловался после, что в армии его ещё так никто не опускал при рядовом составе. Штрафбат по ним плачет, сукины дети, да и только! Да и Стас, конечно, не прав! Не стоит свою неприязнь к недругу из красно погонных выставлять напоказ подчинённым. Тем более, брать их в соучастники! И батя наш их, как назло, крышует. Гордится их бандитизмом.

     С такими невесёлыми мыслями подходит он к строящемуся военному объекту. Зубцов работает вместе со своими танкистами, как обыкновенный рабочий. Он никогда не сидел в затенённой сторонке на продуваемом прохладном воздушке, вдали от своего взвода. Никогда не гнушался работы, которую выполняли его подчинённые. На вопрос некоторых офицеров, зачем ему этот трудовой героизм, ласково их всех посылал на три буквы. Вполне понятно, что такое поведение снискало ему в солдатской среде непревзойдённый авторитет и уважение, а для тех, кого он посылал — лютое негодование.

     Предупреждённый заранее о том, что ротный направляется к ним, Зубец успел одеться и заправится. При подходе ротного к месту работы взвода, он зычно скомандовал:

   — Взвод, смирно!

Черепов махнул рукой, словно отбиваясь от назойливой мухи:

   — Вольно! Пусть работают!

Подойдя поближе, обратился к Зубцову:

   — Стас, отойдём в сторону. Разговор есть.

      Увлекая друга за собой, который остановился на пару секунд прикуривать сигарету, отошёл к берёзе, одиноко растущей   в полусотне метров от строящегося моста. Остановившись в её освежающей тени, снял с головы фуражку. Вытирая носовым платком пот со своего чела и с тыльной стороны фуры, обильно выступивший во время ходьбы, пожаловался подошедшему к нему Зубцову:

   — Ну и духота!

Тот, затянувшись с блаженным удовольствием, согласно кивнул:

   — Есть маленько! Случилось чего?

Череп отрицательно мотнул головой:

   — Бог миловал пока!

Помолчал немного, как бы наслаждаясь от осознания того, что в роте, на удивление, подозрительное спокойствие и относительный порядок. Только надолго ли?

   — Комбат звонил из бригады. Приедет к вечеру с компанией. Хотят попариться в баньке.

Зубцов равнодушно пожал плечами:

   — Пусть парятся! Мне они не помешают!

Череп согласно кивнул:

   — Тебе-то да! А у меня завтра стрельба.

И добавил в приказном тоне:

   — Так что, ты кого-то из своих архаровцев назначь в оцепление возле бани на всю ночь! Есть кто из «банкиров»?

Зубец усмехнулся, выпуская струёй сигаретный дым из покривившегося рта:

   — А как же! Нарушителей у меня не меряно!

Череп посерьёзнев, постарался утихомирить игривое настроение друга:

   — Стас, ты не очень-то радуйся! Батя может с бригадиром заявиться. Стало быть, поставь тех, кому доверяешь, но у кого работа завтра не ответственная.

Зубец, хлопнув товарища по плечу, успокоительно заверил:

   — Будь спок, Виталя! Всё будет чуки — пуки!

   — Да ну тебя с твоим спокойствием! У меня, после этой, всеобщей пьянки в твоём взводе, всеобъемлющий мандраж останется до самого возвращения Лямкина из отпуска. Прославились на всю бригаду! Я до сих пор понять не могу, где они столько шнапса   тогда достали?

   — Да хрен их знает! Стукачёк мой молчит! Партизан, мать яти! А остальные, как будто в рот воды набрали.

   — Во-во!Только не воды, а водки. Слабо прикармливаешь осведомителя! А может быть, в твоих руках не привык усираться твой член.( Имеется ввиду член экипажа танка. Прим. автора)
 
   — Да, мой  привык с момента зачатия мочиться традиционно. Зачем ему менять ориентацию?

   — Я не за твой речь веду.., а за стукача твоего! Всё передёргиваешь! Лучше бы дисциплину во взводе навёл.

Зубец с возмущённым удивлением:

   — Тю-ю! А я чего делаю? Без устали хлебальники им мылю!

Череп безнадёжно махнул рукой:

   — Ладно, проехали! Задачу я тебе поставил! Выполняй!

   — Есть, товарищ старший лейтенант!- Зубцов театрально приложился правой ручкой к своему виску, а левой, имитируя головную покрышку…

Череп, скривившись, просительно обратился к товарищу:

   — Стас, я тебя, как друга, прошу… Присмотри оставшиеся две недели за своими. Выйдет Клим из отпуска — я спокойно вздохну!

Зубцов, театрально присев и разведя руки в стороны вежливо, с некоторой, чрезмерно наигранной подобострастностью, предложил:

   — Ну, хочешь, я для твоего успокоения сам в оцепление на ночь встану?

   — Нет! Не хочу! А мне кто компанию составит? Я ведь не алкаш конченный! Кстати, в холодильник я пару гроссов уже забросил на вечер.- И бросил на ходу,направляясь к офицерской общаге.-Не опаздывай! А то с Серёжей мы всё враз съедим! А ты лишь облизнёшься!

     Солнце ещё не ушло за горизонт. Долгожданные сумерки должны были вот-вот опуститься на умирающий летний день, обволакивая окрестности возле бани комфортной, для всякой молодой сущности, тьмой. А молодая сущность, в лице Кумарника и Суха, уже приготовилась приятно её встретить. Чуть поодаль, в стороне от наблюдательного поста, в махоньком овражке смастерили подобие примитивного очажка. Несколько кирпичей, собранных в округе, составили подобие варо-жарочной плиты. А чтобы отсвет от костра не мешал наблюдению за объектом, куском ржавой жести, подобранным невдалеке от свинарника, надёжно прикрыли сверху ту сторону костра, откуда хорошо просматривалась баня. Два металлических прута, положенных на кирпичи, определили место для установки кастрюли либо жаровни. На этот раз роль сковороды выполняла жестяная коробка из-под автоматных патронов, подобранная в одном из окопов на стрельбище.   Её прокопченное, чёрное от сажи, дно говорило о том, что его уже не раз использовали для приготовления кое-какой еды. Полтора десятка картофелин и небольшая склянка с подсолнечным маслом, предусмотрительно захваченная Сухом в лесной столовке, терпеливо расположились вместе с цинком невдалеке от костра, готовые в любой момент насытить своим содержимым два прожорливых, ненасытных желудка.

      Банька, сложенная неказисто из силикатного кирпича силами непрофессиональных армейских умельцев, стояла в тихом закутке, в стороне от основных строений Фридерсдорфского учебного центра. Гораздо подалее от любопытных глаз праздношатающихся. Да поближе к девственной природе ,искусственно насаженных, хвойных немецких лесов. К своей непривлекательности и казавшейся, на первый взгляд, не ухоженности, добавлялось отсутствие возле бани какой бы то ни было культурной инфраструктуры. Примерно,подобно той, которая изобиловала возле офицерской полигонной общаги – подстриженной зелёной лужайки и благоухающего своим божественным ароматом розария из трёх десятков цветущих разноцветных роз. Отсутствие такой незначительной мелочи говорило осведомлённому армейскому служаке, что здесь парится исключительно здоровый мужской контингент, без малейшего намёка на разлагающую в таких случаях бл…скую направленность. А если таковая и имела место иногда, случаться, то подразумевалось – зачем дамам цветы в бане, когда есть водка и всё остальное, прилагаемое при банных оздоровительных процедурах. Правда, запах определённый, отнюдь не цветочный, при получении приятных ощущений, всё же присутствовал! Нет, не от соблазнительного букета роз, сорванных шаловливым офицерским джентльменом в общественном цветнике, в сумасшедшем порыве угодить понравившейся распаренной, разомлевшей даме. Или заблаговременно распылённый немецкий парфюм, предназначенный нежно угождать обонянию неприхотливых советских или немецких дам. Запах был во всех смыслах специфический. Но как показали неоднократные банные процедуры, вполне приемлемый. И даже полезный при определённых запланированных мероприятиях.

     Дело было в том, что в непосредственной близости от баньки, располагалось бригадное подсобное хозяйство. А проще говоря, свинарник! И когда ветер менялся и начинал дуть в сторону бани… Заядлым любителям подышать свежим, лесным воздушком после душной парилки приходилось наслаждаться лесными, целебными запахами с открытым забралом. Какие уж тут розы и парфюмы! А так, в общем-то, всё было довольно, прилично!

  Объёмная, человек эдак, на десять парилка, обитая отборной шпунтованной липой. Прямоугольный, 3х8 бассейн, обложенный голубоватой кафельной плиткой, эффектно подчёркивающей синеву воды, закаченной в него из свинарного водного отстойника. Вместительная для больших компаний закусочная. Она же — комната для передыха между банными процедурами. И небольшой предбанник для снятия одежды. Всё, как в обычной традиционной русской бане, если не учитывать неприятную близость хрякоразводчика. Но, как оказалось впоследствии, такое необычное соседство имело свои неоспоримые преимущества. Тот, кто проектировал и заказал эту баньку в столь необычном соседстве, был, по всей видимости, человеком весьма практичным, ценящим своё свободное время даже на увеселительных мероприятиях… И, как показала продолжительная практика, использование сего незатейливого сооружения не только по прямому целевому назначению, но и с намёком на дополнительное, с лёгкой подачи своего основателя, вошло в глубоко эшелонированную традицию, которую с годами потребители банных процедур возвели в своеобразный культ.

     Прошло уже два часа с тех пор, как нагрянул больше звёздный десант во главе с комбатом 53-го ОТБ майором Шамкисом. Восемь старших офицеров, поочерёдно галдя, зашли внутрь бани. Среди приглашённых батей, Сух, к своему удивлению, узнал своего недавнего спасителя – комбата 54-го ОТБ майора Дорошенко. Ещё два офицера визуально были знакомы. Подполковник и майор были из штаба бригады. Остальных не знал и Кумарник.

     В бане второй час сабантуй. Парятся, как водится, у русских, азартно, под прохладную водочку. Дежурный подносила, из батальонных штабных, уже не раз выбегал к одному из трёх командирских УАЗов, оставленных у бани после приезда офицеров. Как принято в таких запланированных случаях «баллонов» (водителей) отпустили на отдых в палатку сразу же после того, как вся свита скрылась в натопленной утробе бани. Объемные картонные ящики с провизией и спиртным на заднем сидении УАЗа чётко просматривались с замаскированной позиции, приготовленной заранее друзьями.

     Солнечный диск, наконец-то, перевалил за горизонт. Наступил тот сумеречный приятный после знойного дня миг, когда пред ночная прохлада уже приятно ласкает, разгорячённое за день, тело. Хотя ещё было довольно таки светло. Именно в этот предвечерний прохладный момент из разогретой банной промежности выпадает первобытное туземное существо в лице обаятельного, распаренного до изумительной степени ленности, очищенное от недельных невзгод, тело комбата 53-го ОТБ. Всем своим первозданным видом напоминающего сваренного заживо, раскрасневшегося рака. А своим двухметровым ростом и прилагаемым к нему руко-ножным и другим габаритом, внушающим всем присутствующим, глубоко уважаемое почтение. Причём, вместо фигового листа, прикрывающего обычно  Адамовое естество, батино гордое достояние прикрывал танковый десантный «калаш». В могучих, волосатых руках! Словом, гол как сокол, но вооружён и, стало быть, очень опасен. Вслед за батяней вываливается вся голозадая, бессвязно галдящая, банная тусовка. С вполне закономерным желанием разделить радость запланированной стрельбы новоявленного туземца по бегущей живой мишени.

      Твёрдой поступью первобытного охотника батя подступает к огороженному жердями выгону свинарника. Словно в трубу, басит кому-то, стоящему вдали за изгородью на изготовке в ожидании приказания:

   — Выводи, мать твою, пере мать!

Свинарь, а это был он, стоявший вдали и ожидавший приказаний. Он же загонщик при охотных банных делах по совместительству! Заорал во всё своё лужёное горло, с перекошенным от великого страха лицом:

   — Товарищ майор, только не стреляйте! Дайте убегу!
Батяня вежливо, даже с какой-то ноткой покровительственного великодушия, трубит в ответ:

   — Не бзди, сынок! Комбат ребёнка не обидит! Выпускай, бляха муха, быстрей!
Свинарь, успокоенный батиными увещеваниями, выпускает из-под клети свинку килограмм, эдак, на сто. Та, в предчувствии приятной прогулки, игриво взбрыкивая задними откормленными окорочками, взвизгнув от предвкушения удовольствия свободного выпаса, кинулась по загону наматывать километры. Батя, как истинный рыцарь, дающий своей жертве несколько очков форы, опять трубит в открытое  приусадебное пространство:

   — Сынок, быстро в укрытие! Кто не спрятался, я не виноват! Считаю до 10!

Начинает монотонный, как ему кажется, безукоризненный счёт:

   — Раз, два, … четыре, … семь…

     У бати явный пробел в арифметике. Очевидно, в школе, когда счёт проходили, будущий комбат, покуривая украдкой в школьном туалете, шаловливо пускал дым в маленькую щель деревянной перегородки, разделявшей мальчиковую часть туалета от девчачьей. Делал он это при неописуемом истеричном визге девочек, не забывая при этом, попеременно с запуском очередной порции удушающего дыма, посмотреть одним не выцарапанным глазком, как там чувствуют себя жертвы без противогаза. И то обстоятельство, что смышлёные девчонки, дабы не задохнуться в этой вонючей камере, использовали подолы своих школьных платьишек в качестве спасительного респиратора, приводило, шалуна Витю в неописуемый восторг. Такое невообразимое зрелище! Конечно, тогда он понятия не имел, что означает слово – стриптиз. Да и самого слова такого он тогда не знал. Но природные инстинкты и желания, которые обуревали ещё неустойчивое его самосознание, говорили о том, что рефлексы в молодом, развивающемся организме пацана поставлены правильно! И эти самые рефлексы понуждали проказника Витю на дополнительные порции сигаретного дыма в вожделенную меж уборную щель. Какая уж тут, к чертям кошачьим, арифметика!

     А бедный свинарь, при своих восьми классах церковно-приходской вечерней школы, все же успел уловить явное несоответствие в неправильном счёте комбата. Истерично хрюкнув от ужасного предчувствия того, что жить ему осталось совсем ничего, с визгом, напоминающим хрюк своих четвероногих подопечных, ломанулся куда-то… Надо полагать,в спасительное, только ему известное, убежище!

      То ли и вправду это были пробелы в счёте? То ли сработало неудержимое желание побыстрее садануть очередью по мирно пасущейся живности? А, может, и того хуже! От желания хвастануть прицельной стрельбой перед, застывшими в ожидании праздничного выходного шоу, пьяными зрителями? Всё это вылилось в решающую фразу нетерпеливого в этом состоянии стрелка:

   — Десять! Ну, всё! Понеслась охота… на кабана!

Дав длинную очередь от голого торса в сторону свинки, батяня победно затрубил, словно увлекая свой батальон в долгожданную атаку:

   — Ура-а-а!

Бедная жертва обречённо взвизгнула напоследок. Взбрыкнула своим задним шасси, перебитыми автоматной очередью. Выбивая, с уходящей под её копытами земли, последнюю порцию своего предсмертного дерьма. Повалилась на бок, конвульсивно подрыгивая задними конечностями в унисон останавливающемуся сердцебиению. Через минуту затихла. Батя, весь такой гордый от своей прицельной снайперской стрельбы, обращаясь к ожидавшей за его спиной свите, горделиво утвердил:

   — Во, бля! Так надо стрелять!

И, обернувшись к зашумевшим за его спиной высоким командирам, хвастливо воскликнул:

   — Видали?

Кто-то из распаренной, разомлевшей компании осклабился:

   — Видали, видали, Витёк! Ты у нас просто великий снайпер! Прям в жопу ей засадил!

Неудержимый гогот подвыпивших офицеров был безусловной поддержкой тому, кто пытался шутить. Выскочивший откуда-то из укрытия, услужливый свинарь крикнул с опаской, не особо приближаясь:

   — Товарищ майор! Что со свинкой делать?

Шамкис, нисколько не обижаясь на шутки собутыльников, бросил ему в приказном, капризном тоне:

   — Освежевать под утро! К завтраку чтоб свежанина была! А сегодня она нам на хрен не нужна с раненой жопой, бля…! Смотри, сынок! Если опаскудишься – зашибу!

 И в доказательство своих не голословных, а вполне понятных, мстительных побуждений, помахал своим чудовищным устрашающим кулаком. Свита дружно загалдела пьяными голосами:

   — Витя, пошли по соточке накатим!

   — С почином тебя!

   — А может ушки ей подрезать?

   — На холодец, что ли?

   — На писец! В качестве приза нашему стрелку!

   - Тогда, лучше что-нибудь поинтересней! Например, к месту поражения…

   — О! Хвост ему!

   -  Или   прямую кишку!

      Гогоча над исключительными батиными стрелковыми способностями, вся дружная подпитая компания ввалилась в нутряную плоть разогретой баньки. Не прошло и двух минут как выбежавший из открытых дверей бани дежурный с прытью, опережающей молодую игривую лань, ломанулся к водочно-пищевым чертогам - к трём, одиноким УАЗам. Отобрав, по собственному разумению самое нужное аварийное питьё и снедь без малейшего промедления, что так высоко ценится в лакейско-обслуживающем контингенте, скрылся вслед за распорядителями торжества.

      Сух с Кумарником, наблюдая с самого начала из своего импровизированного укрытия всю эту сомнительную героическую эпопею батиного охотничьего вандализма и вынос съестных припасов мимо своего обострённого нюха и ещё не тронутого срамной пищей голодного рта, быстро переглянулись. Сух кивнул в сторону машин:

   — Ну, шо! Может, рискнём? Одной бутылки никто и не заметит! Перепились, поди, уже!

Кумарник согласно кивнул. Сергей, указывая на прикрытую дверь бани, попросил:

   — Так ты подопри, на всякий случай!

      Убедившись в том, что друг, подобно герою Матросову, надёжно закрыл своим хилым телом амбразурную дверь бани, он стремглав рванул к вожделенным, маячившим невдалеке УАЗам. Запустив свои жаждо-рыщущие ручные щупальцы в обильные закрома командирских кабин, Сух быстро нашарил то, что ему было нужно. Два флакона шнапса и пакет изумительной, на первый ослабленный нюх, снеди. Прытко отбежали к своему укрытию. Пока Вова заинтересованно разбирал содержимое харчевого пакета и прикидывал, что можно съесть в первую очередь, у Суха в голове созрел авантюрный, хулиганский план. Обращаясь к Вове, он неожиданно предложил:

   — Давай всё прятать!

   — С какой стати? Щас под картошечку пролетит, не заметишь!

   — Пить будем после..!

   — А чё ты раздумал? У меня аппетит уже разгорелся!

Вова ласково погладил стеклянное тело бутылки, любовно приложив её к своей возбуждённо-слюнявой щеке. Сергей, махнув рукой, словно отмахиваясь от назойливости Вовиной мысли — не продуктивной, узконаправленной и примитивной. Добавил утвердительно:

   — А у меня, Вова, аппетит другой разыгрался. Ты слышал за свинку? Аж утром хотят её оприходовать...

Плутоватые глаза его озорно блеснули. Взглянув выжидательно на Вову, добавил:

   — Так может мы её того… за хвост и тю-тю…

Кумарник даже на долю секунды, не удивившись Серёгиному внезапному предложению, отреагировал мгновенно:

   — Ты чё? Сдурел? За хвост..! Следы останутся! Надо что-то придумать, чтобы унести по-тихому…

Сух, в полном изумлении от Вовиной молниеносной реакции, с какой-то небольшой долей упрёка, проронил:

   — Вот ты конь лохматый! Хоть бы самую малость возразил!

Вова невозмутимо, сматывая при этом понравившиеся харчи в аккуратный, неприметный свёрток, отпарировал без промедления:

   — Да на хрен мне тут возражать, когда столько мясца бесхозного валяется! Сколько колбасок гансы-то накрутят? Нам же на радость! Ого-го!

Сергей, будто видя своего друга впервые, ошеломлённо заметил:

   — Вова, я тебе поражаюсь! Ты шо, падла, ещё до меня всё уже продумал?

   — А то! На хрен нам столько мяса на камбуз? Обсеремся! Да и стрёму много! А вдруг кто из словоохотливых заложит! А заработать на свинячем теле можно прилично! Только надо этот зельц втихую, вдвоём обтяпать! Без свидетелей! Носилки кое-какие смастерить, что ли? Свинья тяжёлая!

Сух на некоторое время задумался. Потом улыбнулся. Очевидно, приняв какое-то важное решение по этому поводу, отрицательно замотал головой.
 
   — Не надо никаких носилок! Обойдёмся первобытным способом!

   — Это как?


   — Прямо через как! Нож нужен острый! И кое-какие тряпки!

   — Чё, на куски резать будем?

   — Не-а!

   — Слышь, Сух! Объясни толком, без выпендрёжа заумного!
 
Сергей, усмехнувшись, возможно каким то своим мыслям, задумчиво изрёк:

   - Ты в детстве играл в игру «Аборигены»?

   - Ну, и что?

   —  Пленную жертву таскали на жерди?- Увидев замешательство друга, пояснил.- Этот способ и для нашей свиньи подойдёт… Только ей, многострадальной, последним утешением будет сосновый дрын в задницу.

Вова в недоумении:

   — В смысле?

   — Проткнём её колом в задний проход… через внутренности и к голове…

Кумарник усмехнулся:

   — А чё ей жопу так-то рвать? Нельзя по-другому?

Сух нетерпеливо:

   — Нести её нам далеко… Соображай! Заструганный кол – это своеобразная ось, на которой удобно разместится наша подопечная. Чем меньше её будет мотылять из стороны в сторону при ходьбе, тем лучше для нашего здоровья…. Понял?

   — Вполне!

Помолчав немного, Сергей спросил вдруг у друга:

   — Ну, а мысли, куда нести нашу требуху, есть?

   — А как же!

   — Ну, и…?

   — Да к благодетелю нашему пострадавшему! К кому ж ещё? Сбросим ему батин трофей по выгодной для него цене. Глядишь, водочку свою-то утерянную, как-то и компенсирует!

Сух недоверчиво пожал плечами:

   — Как-то сомневаюсь я насчёт твоей компенсации перед Вольфом. Ты его так обобрал, что его никакая свинья уже не утешит! Шутка ли! Обворованный гаштет…Четыре рюкзака шнапса… да два ящика пива… Хороший улов!

Кумарник, начиная ожесточаться, грубо обронил:

   — Слышь, Сух, ты не начинай! А то я начну вспоминать, как они у нас во время войны, в нашей деревне, всех свиней порезали. А потом и всех мужиков постреляли в придачу! А с бабами знаешь, что сделали?
 
Сергей понуро, нехотя, ответил:

   — Догадываюсь, Вова! Просто немку ту, Клавдию, шо-то жалко стало! Мало того, что мы её так грубо опустили... Так ты ещё и её дядюшку строго наказал... На такие бабки его поставил!

Кумарник окончательно ожесточившись:

   — Серёга! Их, фашистов драных, в наш дом никто не приглашал! Они сами вломились! Сначала они у нас шуровали! А теперь мы у них! Всё справедливо! Каждому по делам его! И не начинай! Не разжалобишь! А за свинку для Вольфа так скажу! Это обыкновенная коммерция! Причём, выгодная  для него. И для нас тоже!А за гаштет, слава богу, он нас не подозревает! А то б нам ноги гансы давно отстрелили бы!

Кумарник замолчал, исподлобья наблюдая за Сергеем. А тот, не отвечая на убедительные доводы друга, снял поясной солдатский, ремень. Тщательно заправился, оправляя складки на своей полевой форме. Слегка затянувшееся молчание разбавил неожиданным предложением:

   — Вот, что мы сделаем, пока ещё светло! Ты старший! Поэтому тебе и оставаться здесь! А я, с твоего позволения, адью!

Кумарник, заинтересованно и в тоже время, с какой-то долей лёгкой иронии, осведомился:

   — А куда это ты уши свои навострил?

Сух, заговорщицки отпарировал, ничуть не смущаясь:

   — Да мыслишка у меня одна проявилась!

Чуть помедлив, продолжил:

   — Хочу полигонщикам визит нанести… И заодно земелю моего из Жданова проведать. Помнишь, я тебе рассказывал про него? Он себя всегда отрекомендовывает так. Дима Берлин в Берлине!

   — Так ты к нему?

   — Ну да! Хочу нож попросить и кое-какие тряпки. Оглобли наши обмотать с грузом, чтоб мослы себе не продавить при ходьбе лёгкой трусцой. Усёк?

Вова кивнул в знак согласия и озабоченно добавил с лёгкой просительной интонацией в посерьёзневшем голосе:

   — Только ты уж поворачивайся быстрей. Шамаркин, если заявится, будет землю рылом рыть! Может нанюхать некстати. Ты ж его знаешь!

   — А ты его чем-нибудь отвлеки, заинтересуй!

   — Чем?

Сух с издевкой предложил:

   — Ну, например, дай возле задницы своей ему понюхать. Глядишь, он нюх и потеряет!

Вова, хохотнув, безнадёжно махнул рукой:

   — Он такой природный говнюк, что к любому дерьму принюхается и уж точно отличит, где настоящее, а где подстава!

     Беззлобно поддёргивая друг друга ироничными репликами, они расстались, чтобы через 1,5 часа встретиться вновь.

       Долгожданные сумерки к этому часу наконец-то опустились ближе к остывающей, после знойного дня, земле, отдавая окружающему лесному пространству приятную освежающую прохладу. Сбросив под соседний куст принесённую поклажу, Сергей поинтересовался у Кумарника:

   — Как тут, у тебя? Всё тихо?

Вова, суеверно перекрестившись и поплевав для верности под соседний куст, облегчённо доложил:

   — Да, слава богу, никого нелёгкая не приносила. Видно наши отцы–командиры, по примеру бати, тоже приобщились…

 При этом он указательным пальцем правой руки щёлкнул себя несколько раз по гортани, которая издала булькающий звук выпиваемой жидкости. Сух утвердительно кивнул:

   — Ты прав! Я, когда к тебе направлялся, в палатку к своим зашёл. Васыль сказал, что ходил в общагу на доклад к ротному. Видел там своими глазами Шамаркина,Зубца и старшину. Все уже  изрядно навеселе! Так что, ночь обещает быть тихой. Но, на всякий случай, подождём до полуночи.

Помолчав немного, добавил:

   — Как думаешь, управимся часа за 4?

Вова, с сомнением в голосе, отпарировал:

   — Ну, если побежим рысцой! Что, в общем-то, сомнительно!-И добавил,чуть помедлив.- С таким грузом быстро не бегают!

Сух усмехнулся, раздумывая о чём-то своём, предложил:

   — Ладно! Будем смотреть по обстановке. Если эти, — он махнул головой в сторону бани, — угомонятся раньше, полночь ждать нечего! Пойдём ранее! Согласен?

Кумарник согласно кивнул. Сергей, вытянув из принесённой поклажи нож, удалился в сгустившуюся темноту летней ночи. Через полчаса длинная, не очень толстая, но способная выдержать груз в сто кило, жердь, заструганная с одной стороны под острогу, была готова. Сух вытащил из принесённой поклажи небольшой свёрток, замотанный в какие-то тряпки. При свете небольшого костра, разгоревшегося под жаровней, размотал его. Там оказались два комплекта старого нестиранного солдатского обмундирования. Кинув один комплект Кумарнику, буркнул торопливо:

   — Переодевайся!

Вова, снимая своё чистое сержантское обмундирование и напяливая грязное на своё тело, не без омерзения и усиленной брезгливости недовольно заметил:

   — А чё? Почище не нашлось?

Сух не отреагировал, молча переодевался. Натянув последний сапог на ногу, притопнул на месте, проверяя намотку портянок. Потирая руки, осклабился:

   — Сейчас будешь в таком дерьме, что несвежесть переодетого обмундирования, покажется тебе райским ароматом. Давай лучше свою побыстрее прятать!

     Кумарник сложив своё и Суха обмундирование в одну небольшую скрутку, отнёс ее куда-то в тёмный лес. Появившись у костра через некоторое время он застал Суха, собирающего разбросанные при переодевании тряпки.

  Убедившись в том, что в бане уже некоторое время отсутствует движение, ночные охотники за дармовым мясцом, двинулись к бесхозной жертве, брошенной без внимания на огороженной, но легко доступной территории. Не таясь, бесшумно перемахнули жердяной частокол свинарного выгона. Не спеша подошли к убитой накануне свинье. Прислушались, внимательно осматривая в кромешной темноте возможные препятствия. В свинарнике было почти тихо. Изредка похрюкивая, повизгивала какая-нибудь хрюша, придавленная соседями по подклети. А может быть, эти звуки создавал сам свинарь, так долго ухаживавший за своими свиньями и перенявший за долгие месяцы одинокого служения Родине привычки своих четвероногих подопечных.  Мирно заснувший в беспокойном, тревожном сне в непосредственной близости от охраняемого поголовья. Да оно и понятно! После таких содержательных охот, как сегодня, а таковых было изрядно на его памяти, не то чтобы хрюкнуть или повизжать во сне, а в пору всю ночь штаны застирывать от пережитого…

      Сух нагнулся к бездыханной свинье с явным намерением продемонстрировать то, что первобытный опыт предыдущих поколений, заложенный в генах последующих миллионов граждан и в современных условиях даёт положительный, непревзойдённый результат. Он нащупал правой рукой на теле свиньи главное направление, по которому должна пройти заструганная острога. Руке передалось ещё не остывшее тепло, начинавшей коченеть жертвы. Сплюнув в сторону от мерзкого ощущения при прикосновении к интимному месту свиньи, вставил наконечник острия в анальный проход жертве. С усилием надавил. Жердь нехотя, но всё же медленно пошла по внутренностям свиньи, издавая при этом какой-то утробный, булькающий хрюк. На какое-то мгновение плавное движение остроги вдруг застопорилось.

   — Вова, помоги! — нетерпеливо прошипел Сух.

Вдвоём, надавив на жердь с большим усилием, наконец, проткнули свинье гортань. Окровавленный конец остроги показался из открытого после смертного оскала убиенной. Наспех обмотали тряпками входной и выходной участки окровавленной оглобли. Заранее обговорив, кто идёт первым, а кто вторым, с трудом взвалили тушу свиньи себе на плечи. Осторожно, выбирая в темноте безопасное направление, медленно двинулись от места преднамеренного убийства. Сух шёл первым, внимательно посматривая себе под ноги. Вова, не менее осторожно, ему во след. Бесчувственная туша неподвижно устроилась на жердине, в аккурат между ними. Отошли от свинарника метров 50. Остановились, тяжело, прерывисто дыша, опустили груз на землю.

Отдышавшись вволю, Вова, усмехаясь, неожиданно обронил в полголоса:

   — Знала б при жизни жизнелюбивая свинья, что её после смерти так жестоко захотят трахнуть!

Поворот Вовиного экспромта был настолько кстати в создавшейся обстановке, что Сух взорвался в гоготе, прикрыв рот рукавом грязной гимнастёрки, увлекая друга к безудержному смеху.

      Прошли ещё около ста метров по пересечённой местности, часто отдыхая. Остановившись в очередной раз, Кумарник заметил не без тоски в голосе:

   — С таким темпом мы и до утра не доберёмся до места!- Неожиданно предложил.
— Может, надгрызём немножко? Всё же легче нести будет!

Сергей, набрав полную грудь свежего ночного воздуха, выдохнул с усилием:

   — Щас тебе будет облегчение!

Он нырнул в темноту непролазной ночи. Кумарник в недоумении остался дожидаться друга. Спустя некоторое время, со стороны, куда исчез Сух, послышалось какое-то движение. Через минуту Вова увидел представшего перед ним Сергея, ведущего в поводу велосипед. Володиному изумлению не было предела:

   — Во, бля! Откуда ж столько счастья?

Сух усмехнулся:

— Да ты уж как настоящий махновец изъясняться стал!

   — Да уж, станешь! Сколько времени ты меня в напряжённом неведении держал! Сволочь!

   — Но-но, полегче! А то обратно откачу! Потащишь дамочку к Вольфу на карачках! Давай лучше грузить!

Поставив велосипед к толстой сосне, подняли свой груз и водрузили, соответственно, переднюю часть жерди — на руль, а заднюю — на багажник. Закрепили с двух сторон имеющимися тряпками. Суеверно перекрестившись, Сух тихо молвил:

   — Ну! С богом!

      Наутро, после обязательного и приятного по многим своим показателям и даже в чём-то традиционного похмелья, дружная, проспавшаяся компания радостно вывалилась из остывшей за ночь бани с законным предвкушением откушать обещанного с вечера угощеньица. И что же? Ни лакеев с похмельной чаркой водки! Ни свинаря, стоящего с подносом вожделенного мясца в стойке подобострастного угодничества. Свежениной, к величайшему сожалению, даже не пахнет в обозримом пространстве возле остывшей за ночь бани! Словом, ни хрена!

      Батяня от такого унизительного и, как ему показалось, хамского отношения его подчиненных к вышестоящему командиру, то есть к самому себе, справедливо призвал своих нукеров к ответу. Соответственно, к месту прозвучали традиционные в таких случаях приветственные слова к личному составу, призванному охранять заслуженный досуг командира. Опять в мать пере мать…! Что за хрень такая? Невыполнение приказа! Дисциплины, блин, никакой! И вся такая для него не понятная лабуда…! Задницы всем на фашистский знак порву! И на голову натяну анальную кишку …бнутой свиньи! И всё это было сказано исключительно на  православном наречии, таком понятном для каждого просвещенного русского… Построили всех, кого надо в данном случае построить. И просветить соответственно. Батя распределил своей увесистой кувалдой всем тем, кто нуждался в дополнительных пояснительных аргументах. Получив внушительные наставления, подчинённые разбежались по округе, злобно подвывая, искать очередного претендента на смачную отбивную…

      Потеряв всякое терпение на скорейшее выполнение поставленной задачи, батя со своей свитой укрылся в остывающем тепле предутренней бани с единственной и такой понятной успокоительной мыслью принять по сто и расслабиться хотя бы на время тем, чем бог послал от вечерних припасов.
 
  Через час с небольшим, истоптав ноги по прилегающей территории и изучив все следы на площадке загона свинарника, оставленные злоумышленниками, а также предполагаемые пути их отхода, измученные бойцы во главе своих озлобленных командиров, наконец-то выволокли на свет божий предполагаемого козла отпущения. Им оказался упитый, ещё не протрезвевший, упомянутый ранее, несчастный свинарь. Оказывается, он тоже с вечера, видимо, причастился от щедрот комбатовских в харчеобильных УАЗах. Выпив и закусив солёным сальцом своих подопечных, он лёг спать в укромном месте, подальше от опасных мест охоты. А укромное это место было вырыто под свинарником, в подполье, по последнему слову пехотной окопной тактики. Видно было, что частые охоты командования бригады на кабанчика приучили жизнелюбивого свинаря трепетно относиться к своей безопасности…

      Батяня, принял на грудь изрядную дозу успокоительного. Весь такой покрасневший и распаренный. Можно сказать, пропитанный всевозможным банным горячительным теплом.  С красным носиком, как говорится, в прожилочку! Как после трудной, изнуряющей тело работы, вышел на свежий воздушок, принять долгожданный доклад о доставке долгожданного засранца-самоубийцы, покусившегося на его заслуженный трофей. Потирает свои руки от избыточного нетерпения. Демонстрируя при этом их демоническую округлость перед лицом очередного кандидата в инвалиды Советской   Армии. Подошёл к обезумевшему свинарю.

      Надо, однако, отдельно упомянуть о батиных ручках. Уникальность их, при его более, чем двухметровом росте, внушала свинарю, да, и всем тем, кто имел возможность приобщиться к батиному исключительному вниманию, священный, уважаемый, ужас. Пальчики в форме, этаких жирных сарделечек, длиной, примерно 10-12см, сжимаясь в кулак, напоминали гирю округлой формы, пуда на 1,5. С такими пальцевыми заготовками бате впору пекарем служить, а не комбатом. В тесте бублики дырявить. Или шалабоны провинившимся отпускать! Сотрясение мозгов несчастным обеспечено! Так что попасть под «горячую руку» батиной кувалды вызывало у подчинённых, вполне, справедливый обсерёж.

   — Ну, что, свинья? Где моя свинья? Тьфу, ты мать, твою! Где мой кабан?

      Бедный свинарь, в ожидании быстрой расправы над ним, за преступление, которое он не совершал, тоскливо наблюдал за налитыми кровью глазами комбата, лицо которого, кстати, не выражало никаких садистских эмоций. Даже наоборот! Дышало какой-то спокойной, банной, очищающей свежестью и умиротворением, от которого озноб пробирал свинаря до костей, одетых  у незадачливого воина, в уже вполне помокревшие галифешки. А батины шаловливые, юркие ручки, каждая по отдельности, напоминающая крупногабаритную штыковую лопатку, так и сновали перед лицом голимого, готовые в любую минуту перекопать с землёй всё то вонючее свинячее дерьмо, вытянувшееся перед ним по стойке «смирно». От такой незавидной перспективы даже закалённый в охотничьих делах организм свинаря дал неожиданный, но вполне объяснимый, сбой. Не устояв перед батиным психологическим воздействием, он совершил непредвиденный в такой ситуации конфуз. Солдатское галифе свинаря, при более тщательном обонянии и так напоминающее свинячее отхожее место, в районе мужского достоинства стало вдруг подозрительно мокреть, стремительно продвигаясь к голенищам солдатских сапог. Заметив эти досадные изменения во внешнем виде подневольного, батя брезгливо бросил:

   — Что, обоссался, воин?

И поднес к его, шморгающему стыдливо носу, увесистый свой кулак. Свинарь непроизвольно очередной раз шмыгнул носом, собирая сопли внутрь своего экстремального организма.

Батя злорадно утвердительно заключил:

   — Во-во! Понюхай, чем пахнет? Не слышу ответа!
Обречённый слёзно всхлипнул:

   — Моим дерьмом, товарищ майор. Только не бейте!

   — Тамбовский волк тебе товарищ! А насчёт говна правильно мыслишь! Об тебя руки марать, сам обвоняешься! Пшёл вон отсюда, говнюк!

Обращаясь к офицерам третьей роты, стоявшим чуть поодаль за его спиной и наблюдавшим батин развод, Шамкис громко пробасил:

   — Череп, ты здесь?

   — Я, товарищ майор!

   — Твои батраки здесь в оцеплении ночью стояли?
 
Комбат резко повернулся к ротному, впился в него грозным взглядом осерчавшего ястреба. Виталий Павлович с тоскливой нотой в погрустневшем вдруг голосе ответил:

   — Так точно, товарищ майор!

   — Кто?

   — Сержант Кумарник и рядовой Сухарев!

Шамкис внезапно оживился:

   — О, как! Это не те ли, что немцам лес к посёлку причесали?

У Виталия Павловича вдруг засвербело в том месте, где у экстремальных бойцов перед боем находится седьмое чувство, которое неотложно советует своему хозяину срочно сбегать до ветру… Длинная память у комбата! Видно не забыл то ЧП, когда Кум с Сухом на танке в посёлок к немцам за шнапсом мотались… Да при этом пару хвойных стволов на трассе уложили…

   — Они!

   — А ну, давай их сюда! Живо!

      Умный, расчётливый и многоопытный командир взвода, исполняющий обязанности командира танковой роты полностью отдавал себе отчёт в том, что ничем не примечательная, обыденная ночная охрана бани неожиданно выливается в очередное безутешное ЧП. И опять, как на зло, по какому-то злому заказу, эти двое! Кум и Сух! Вот уж, воистину, эти двое притягивают все неприятности к себе. Талант у них на это, что ли? Мазохисты хреновы! Череп тоскливо скрючился внутри, понимая со всей безутешной ясностью, что мирный, спокойный переход ротным в 65-й спонтанно накрывается огромадной, изгаженной, бомжацкой кошёлкой…

 Через пять минут оба танкиста стояли перед комбатом. Чистые, правдивые глаза Кумарника, как естественное отображение честной, неискушённой воровскими делишками души, глянули в изучающие ироничные глаза комбата. Сух стоял тут же и смотрел прямо перед собой.Глазки у обоих от страха не бегали! Как будто всё происходящее их просто не волновало. Глянув свирепо на обоих подозреваемых, товарищ майор грозно навис своим двухметровым полуголым авторитетом над скромными фигурами  танкистов :

   — Ну, что орёлики, сладкая парочка, мать вашу, пере мать! Обосрались уже?

Кумарник невозмутимо и без тени малейшего страха, с каким-то даже вызовом, ответствовал:

— Конечно, с утра покакали, товарищ майор! Да обсираться-то нам нечем. Жратва на полигоне скудная!

   — Ах, сукины дети, вы ещё,оказывается, и не доедаете? Стало быть, и срать вам нечем?

Шамкис нетерпеливо гаркнул, подступая к бойцам:

— Где моя свинья? Съели?

Кумарник так же невозмутимо продолжил:

   — Да, не ели мы вашего мяса, товарищ майор!

Удивительно, но Шамкиса почему-то реплика сержанта слегка развеселила:

   — Ещё чего не хватало? Людоед ненасытный!

Шамкис самодовольно почесал свою массивную волосатую грудь, горделиво добавил:

   — Меня и так мало!

Кумарник виновато заметил:

   — Извините, товарищ майор, не так выразился. Мы не про вас! А свинью вашу мы не трогали. И мимо нас её никто не проносил. Колоться нам не в чем. Службу мы несём исправно!

Комбат угрожающе подтянулся к неподвижной фигуре сержанта с безусловным намерением немедленно прихлопнуть  своей убойной клешнёй поднадоевший писк «раздухарившегося», вдруг, комара…

 
   — Ах, вы несёте говоришь, сучий потрох! Несуны херовы! Всё, что можно уже вынесли при вашем карауле! Да ты у меня, как я погляжу, такой разговорчивый, сержант!

Сух, хранивший безмолвное молчание, наконец-то подал голос в поддержку друга:

   — Товарищ майор! А, может, вы зря ищете виновных в пропаже? Свинья ваша могла же полежать… оклематься и сбежать. Мы ведь сами своими глазами видели, как вы её классно в задницу ранили!

Зря последнюю фразу, неудачливый в тот момент Сух, произнёс в адрес злопамятного снайперского стрелка. Намёк о стрельбе по пикантному месту живой мишени  комбат мог простить своим друзьям и собутыльникам, но никак не своим подчинённым. Что и вылилось во вполне предсказуемую ситуацию:

   — И ты, стало быть, туда же, к своему корешу! Комбата своего решили развести, сукины дети! На моей служебной памяти не было случая, чтобы раненая свинья через ограду прыгала! Щас вы у меня сами в собственном говне будите лазить …! Копытами землю рыть…! Кабанчика моего, испарившегося по вашей вине, воспроизводить запыхаетесь..! Заплюётесь, мать вашу! Череп! В загон их! Живо!

Комбат в предвкушении очередного развлечения передёрнул затвор калаша. Пока батины опричники вели осужденных к огороженному оглоблями месту их покаяния, из свиты Шамкиса, молча наблюдавшей воспитательный процесс, отделилась полуобнажённая фигура комбата 54 ОТБ майора Дорошенко. Подойдя поближе к Шамкису, он обратился к нему вполголоса так, чтобы остальные присутствующие не слышали:

   — Витя! Заканчивай кино крутить!

Шамкис недовольно буркнул:

   — Гриша! Ты в своей овчарне командуй!  А мне не мешай в своей лоск наводить! Если каждому говнюку поблажки давать, то это уже не армия! А  точно будет стадо баранов!

   — Да я, Витя, не лезу воспитательный процесс твой гнобить. Только замечу, однако, что эти двое колоться не будут! Они из другого теста, нежели этот свинарь. Думаешь автоматом их попугать? Бесполезная трата времени! Да и лишний шум нам здесь ни к чему. Да и вообще! Вспомни свою молодость! Ты ж сам таким был, насколько память моя меня не подводит. А она мне напоминает о том прекрасном времени на третьем курсе училища, когда ты свою подружку Машку под целый взвод подложил. И не жалко было её!  Ведь ты для друзей своих старался. А тут тебе свинья поперёк горла стала! Может быть, эти двое для своих товарищей тоже старались, чтоб посытнее было колейный мост достраивать. Так пусть твои пацаны мимолётному счастью порадуются, как в своё время мы от твоей Машки. Или я неправ? Тем более, что одного из этих двоих я уже в деле видел… И убедился тогда в том, что у тебя за спиной надёжный тыл.

Шамкис при этих словах встрепенулся:

   — Гриша! Я, чевой-то не понял! Ты лучше знаешь моих бойцов?

   — Такова наша служебная жизнь, Витя! Не всё мы, к сожалению, способны воспринимать адекватно и знать доподлинно. Важно одно! Чтобы те, кого мы готовим к войне не забздели при каждом пуке! А тыл у тебя такими бойцами, как эти двое, надёжно прикрыт! Это я тебе, как друг ответствую!

Во время этого дружеского монолога ожесточённое, мстительное лицо Шамкиса стало удивительным образом меняться. На смену его явной враждебной свирепости появилось ощущение какого-то, пусть мимолётного, незначительно хрупкого по своим масштабам, но потепления,меняющего кардинально и состояние самого комбата. Видно, упоминание о той расторопной Машке растопило в душе грозного вояки последние льдинки ожесточения, в отношении подозреваемых танкистов. Вот, оказывается, что делает с закалёнными мужскими душами вояк мимолётное упоминание о женщинах, когда-либо волновавших своими прелестями умы и тела   своих утешителей. Глаза впечатлительного, как оказалось, к шалостям молодости комбата, вдруг озорно блеснули, выдавая душевный его перелом.

   — Да я, Гриша, так, больше для профилактической острастки. Сам ведь знаешь, оставлять инцидент открытым нельзя!

   — Вить, да кто же с этим спорит? Преступление без наказания не должно оставаться! Но переходить границы наказания под влиянием спонтанного самодурства тоже не выход! Извини, но это не метод!

   — Ладно, Гриша, проехали. Ты мне друг, а на друзей грех обижаться за критику. Но эти,- Шамкис мотнул могучей головой в сторону загона,- озорники, мать их за ногу! На одну свинью бригадный рацион обсосали, сволочи!

Обращаясь к Черепу и Зубцову, которые стояли невдалеке в молчаливом ожидании, батя приказным тоном объявил:

   — Череп, отбой! Заниматься с личным составом, согласно расписания. А этим разъе…аям — по пять суток гауптвахты. Под замок их! Все свободны!
Козырнув комбату в знак принятия его приказания к исполнению, Палыч рискнул уточнить место наказания:

   — Товарищ майор, разрешите им отбывать арест по месту их работы?

   — А где они у тебя работают?

   — Строят в составе взвода старшего лейтенанта Зубцова колейный мост. Сержант Кумарник — сварщик, а рядовой Сухарев поварит, кормит весь взвод.

   — Ах, сукины дети! Точно сожрали! — не унимался безутешный в своём горе батя.
Палыч, почувствовав, что стремительно назревающее ЧП в роте, по счастливой случайности отодвигается на неопределённый срок, поспешил закрепить этот чрезвычайно шаткий успех дополнительными своими аргументами, в виде успокаивающей батю информации.

   — Товарищ майор! У них в лесу отдельная палатка и соответственно, отдельные от полигонной столовки условия для приготовления пищи на целый взвод. От полигонной пищи ноги потянешь, а работа на строительстве моста тяжёлая.

Шамкис нахмурил свои дремучие брови:

— Виталий Павлович, ты что? Меня агитируешь для них дополнительный паёк выписать?
При этих словах он поднял свои могучие клешни на уровень груди, демонстрируя перед лицами подчинённых их демоническую прыть:

   — А то я могу!

   — Я их не защищаю, товарищ майор. Но насчёт кабанчика проконтролирую. Вряд ли они столько мяса без холодильника сохранить могут.

Комбат Шамкис с недоверием в голосе произнёс:

   — Так они что же без мяса у тебя обходятся? А жрут-то что?

   — Рацион на весь взвод на неделю сюда из бригады привозят. Да и здесь, по месту, рысачат.

   — Что, у немцев воруют? Ты смотри у меня Виталий Павлович! Ответишь за воровской произвол по полной!

   — Да нет, не воруют, товарищ майор. Насчёт этого у меня строго. Грибы собирают, щавель дикий, рыбу ловят, силки на дичь ставят. Словом, умельцы на все руки!

   — Да уж, умельцы! Комбата без свеженинки оставили. А Сухарев-то твой, что же повар по профессии?

   — Да нет. Официант!

Батя удивился:
 
   — Официант??

   — Так точно!

   — Еб… твою козу мать! Так он ещё до армии жульничать научился! Вот это кадры у меня!

   — Товарищ майор! Не смею утверждать обратное. Но готовит он классно! Я с Зубцовым и Шамаркиным довольно часто столоваться к ним захожу. Взвод питается гораздо лучше, чем в полигонной столовке.

   — Ты, Виталий Павлович, того, не рекламируй своего умельца. А то и мы на довольствие всей компанией заявимся! Официант твой у тебя во взводе?

   — Нет! У старшего лейтенанта Зубцова! На взводной машине закидной.

   — О как! Яблоко от яблони не далеко… Стало быть, есть чему ему у своего командира поучиться. Так, Зубцов?

   — Я, товарищ майор!

   — Так это ты такого ухаря воспитал лесные массивы утрамбовывать?

   - Товарищ майор, он сам по себе ушлый оказался. Ну, а мы только подкорректировали!

   — Ладно, не скромничай! Знаю, что по себе бандитов своих воспитываешь. Смотри у меня!

Комбат потряс перед носом Зубца своей увесистой пятернёй, в знак непререкаемого аргумента на случай явного неповиновения.

   — Не озоруй! Зашибу!

И добавил, словно вспомнив приятное:

   — Одна радость у меня от тебя, жулика!

Зубцов, понурив свою голову при угрожающей тираде бати в его адрес, вдруг встрепенулся:

   — Какая, товарищ майор?

   — Какая! А то ты не знаешь? Порадовали меня твои бандиты 23 июня. Сам комбриг восхищался! Во как!

Заметив, что Зубец в ответ на его слова улыбнулся, заметил без злости:

   — Ты мне улыбу здесь не растягивай! Опозоришь – все зубы пересчитаю. Все свободны!

Отдав комбату честь, Череп с Зубцом тихо удалились в сторону офицерской общаги. По пути их нагнал старшина роты прапорщик Мещериков. Обращаясь к нему, Череп приказал:

   — Построй роту через 20 минут. Я поставлю задачу на день!

Козырнув офицерам, старшина направился к ротной палатке.

Комбат Шамкис, отпустив подчинённых, обратился к комбату Дорошенко:

   — Ну что, Гриня? Примем  по сотке на коня? И по домам? Сегодня суббота! Надо перед домашними хотя бы на выходные показаться.