Чума или Петля времени 2

начало  http://www.proza.ru/2020/03/30/896

Самое удивительное было то, что некоторые монахини и медицинские работники находясь в самом эпицентре заболевания – в чумных бараках, не заразились и продолжали свой героический труд — ухаживать за больными. До сих пор никто не может объяснить, почему чума щадила некоторых людей.                И именно их, которых пощадила страшная болезнь, и убивали в первую очередь. Раз не заболел, значит, знаешь секрет и не хочешь делиться, либо ты колдун или колдунья!                И не важно, что ты в белом халате или одеянии монашеском, наплевать, что ты ухаживаешь и помогаешь заболевшим людям!                Убить их всех! 
                Многие занялись откровенным грабежом в домах покинувших Москву богатых купцов и дворян.
Освобожденные мятежниками из острогов каторжане внесли свою совсем «нескромную» лепту в кровавые  беспорядки,  происходившие в городе.
 
— А как же можно было справиться со всем этим, Мофонь? Ведь, ничего нет хуже озверевшей толпы. Да и в городе, как ты говорил, почти никого не осталось, кто же смог прекратить весь этот ужас?

— Старший по званию, из тех, кто не покинул чумную Москву, волею судеб оказался, Глава Соляной конторы и одновременно надзирающий за работой лечебных учреждений, как тогда говорили — «надзирал «за здравием всего города Москвы» — генерал-поручик Петр Еропкин. И именно он во время «Чумного бунта» 1771 года решительными мерами восстановил порядок в Москве.
                Фантастическая личность!
                В молодые годы славился красотой и отменной физической силой. 
Петр Еропкин  родился в июне 1724 года  — сын генерал-лейтенанта губернатора Дмитрия Федоровича Еропкина.
Службу начал в возрасте двенадцати лет. В 1737 году был с родителями в Персии. Когда отца перевели в Ригу, был назначен к нему в штаб адъютантом. Затем подполковник Санкт-Петербургского пехотного полка. После — полковник Воронежского пехотного полка, затем командовал Троицким кирасирским полком.
Отличился в войне с Пруссией. С 1759 года — генерал-майор. В 1763 году за участие в Северной войне произведен в генерал-поручики. 19 августа 1759 года за победу при Палциге награжден орденом Святой Анны и шесть тысяч рублями. Вскоре из-за слабого здоровья был уволен со службы и назначен сенатором. С 1769 года заведовал Главной соляной конторой.

Вот что писал о Чумном бунте, о Москве и о Петре Еропкине историк Бантыш-Каменский:
 
— «Петру Еропкину вверила Императрица попечение о сохранении Москвы от моровой язвы. Он учредил карантинные дома для опасно больных и особо для подававших надежду к выздоровлению;                поручил ближайший надзор за ними искусным врачам;                предоставил нескольким чиновникам попечительство над частями города, с подчинением им полицейской команды;                запрещал скрывать тела в погребах, в колодезях и в огородах;                приказывал немедленно отвозить мертвых за город на кладбища, предавая одежду их огню;                посещал зараженных язвой; спрашивал их: «Получают ли они положенное? Не причинил ли им кто каких обид?»,                и когда бунтовщики, умертвив Амвросия, овладели Кремлем, намеревались лишить жизни врачей, всех дворян, обратить Москву в пепел, он с горстью людей сумел разрушить замыслы злодеев: собрал сто тридцать солдат и полицейских служителей, взял несколько пушек; сначала убеждал, потом велел стрелять картечью, рассеял мятежников, перехватил многих, расставил пикеты в разных местах Кремля и Китай-города, восстановил порядок, получив, во время бунта, два сильных удара камнем в ногу и брошенным в него шестом»

Бунт объединил людей разных сословий: фабричные рабочие, подьячие, купцы, солдаты, офицеры и освобожденные каторжники. Они бросались на ружья и пушки с дубинами.
 
Тщетно пытался уговорить бунтующих людей разойтись по домам Петр Еропкин, толпа продолжала рваться в Кремль через Спасские ворота.
Два дня войска под командованием генерала Еропкина усмиряли восставших.   
Еропкин, будучи очень добрым человеком, совершенно измученный произошедшим, отправил императрице Екатериине II донесение с полным докладом о событиях в Москве и с нижайшей просьбой уволить его с должности.
 
За подавление бунта императрица Екатерина Великая назначила генерала Петра Еропкина московским генерал-губернатором, и наградила его орденом святого апостола Андрея Первозванного за «мужественные и грамотные действия при подавлении мятежа, в коих проявил твердость и присутствие духа».
 
Приказ же об увольнении отправила ему с не проставленной датой — чтобы Петр Дмитриевич решал сам и распорядился самостоятельно по своему усмотрению.
Так же преподнесла ему в дар двадцать тысяч рублей и уж хотела пожаловать имение с четырьмя тысячами крепостных душ в придачу, да генерал, поклонившись, отказался:
 
— Матушка Государыня, двое нас с женой… Родных детишек нет, а потому наследовать все, что имеем некому. А родственникам и так хватит всего, что останется. Состояние имеем. Жить есть чем. С собой не заберешь. К чему нам лишнее набирать, коли деть некуда? Не сердись, Матушка Государыня, за отказ. Не могу принять дар твой!

После этого, в знак высочайшего расположения,  государыня сама посетила дом Петра Дмитриевича Еропкина на Остоженке.
 
— Моф, неужели отказался от награды? Я и представить себе такое не могу. Сейчас, если  есть, так в три горла, хапать деньги, так чтобы еще на сорок жизней хватило. Неужели были такие люди, Мофонь?  Вот прям какой-то сказочный генерал — этот Петр ЕрОпкин.

— Вот, экие, вы люди, беспамятные!  Не ЕрОпкин, а ЕропкИн Петр Дмитриевич. Полный генерал. Князь.                За службу был удостоен всех высших российских орденов. Так и от денег, по непроверенным данным, отказался, довольствуясь небольшим доходом с весьма скромного имения в Калужской губернии.
Были такие люди, Таш. Грустное это слово — «были», но давай не будем о печальном.                Слушай и не перебивай…
После подавления мятежа с остатками войск генерал срочно приступил к восстановлению порядка в подчиненном ему городе. Ему удалось собрать около 10 тысяч солдат и офицеров — и картечью, а также штыковыми атаками рассеять бунтовщиков.

Из-за эпидемии чумы количество войск в городе было небольшим — только для необходимых караулов, и справиться с бунтовщиками они не могли. Собрав отряды из солдат-волонтёров, с 27 сентября генерал начинает жесткими мерами наводить в городе порядок.Получив приказ от Петра Дмитриевича Еропкина, конница начинает не просто теснить разъяренные толпы бунтовщиков, а рубить их нещадно. Ведь многие из мятежников после разграбления погребов были пьяны и вообще не соображали, что творят.
                С пьяным ожесточением и безумной яростью мятежники защищали Чудов монастырь, ранее ими занятый. И когда солдаты кремлевского гарнизона подступили к монастырю, в них полетели камни и колья.Верно говорится, что пьяному море по колено.                Понимая, что и здесь уговорами ничего не возможно будет добиться, солдатам пришлось ответить оружейным залпом. Затем войска ворвались в Чудов монастырь и стали добивать штыками бунтовщиков.

Кремль был очищен от бунтующих толп, но они и не собирались сдаваться. Они начали бить в набат во всех окрестных церквях, чтобы собрать народ.    И опять начал собираться московский люд.                И опять офицеры, не желая жертв мирного населения, пытались уговорить людей разойтись, но народ решительно отказался, и тогда для острастки по штурмующим Кремль мятежникам сделали холостой залп из пушки, установленной перед Спасскими воротами.Дрогнули нападающие и замерли.                А когда стих звук выстрела, огляделся мятежный люд, а раненых и убитых-то и нет!                И оказалось, что пушечный выстрел произвел совершенно неожиданный обратный эффект. Вместо страха у обезумевших людей появилась уверенность, что дело их правое и вера спасает и уберегает их от пуль и картечи.
                После этого устремились они к Кремлю, захватили пушку и развернули ее к Спасским воротам Кремля. Развернуть-то развернули, а то, что стрелять нечем им и в голову не пришло. Растерялись. Топчутся рядом с пушкой, а что делать не сообразят.                Да и, слава богу!

Зато этой небольшой заминки хватило, чтобы опомнились солдатушки, да и, не теряя времени даром, отбили пушку обратно. А уж после этого, отбросив всякие сомнения и жалость, начали стрелять по-настоящему, картечью.Упали убитые и раненые. Дрогнули люди и, как стон прошел по всей толпе.  В ужасе бросились все разбегаться кто куда.

— Как же так, Мофонь? Это же люди! Пусть озверевшие от крови и горя, потерявшие разум, но это же люди… Жалко их.

— Милая моя, нежная девочка, ты пойми, полумерами иногда нельзя обойтись. Солдаты тоже люди и они совершенно четко понимали, что они будут растерзаны и убиты мятежниками.  Не забывай, что уж если бунтовщики архимандрита Амвросия не пощадили, то уж о том, чтобы солдат пожалеть, даже и мечтать не приходилось.  Они ж как волки стали, что человечьей крови попробовали.

А потом… Солдаты были верны присяге Государыни и России и выполняли свой долг.                А что делали мятежники? Убивали, грабили, уничтожали и громили все на своем пути.                Пойми, Натали, служивые люди убивают, не для того, чтобы убить, а для того, чтобы исполнить свой долг по защите Родины и выжить. И не важно, что за твоей спиной в данный момент — Москва, какой-либо монастырь, село, узенькая улочка  или еще что. В тот момент за тобой вся Россия.               
Нельзя иначе!
                На следующий день бунтовщики вновь подступили к Кремлю с требованием выдать им Еропкина на растерзание, освободить пленных и раненых, а всех бунтовщиков простить, и чтобы договора с ними были подписаны самим генерал-губернатором Москвы Петром Салтыковым. Офицеры опять попытались уговорить людей разойтись, но те отказались, и их пришлось опять разогнать силой.                Бунт удалось подавить.
                Более тысячи бунтовщиков было убито, более трехсот были отданы под суд, сто семьдесят три бунтовщика - биты кнутом и сосланы на каторгу, четыре человека — купец Иван Дмитриев, дворовые люди, то есть крепостные  — Василий Андреев, Фёдор Деянов и Алексей Леонтьев  казнены за убийство архиепископа Амвросия.                По приказу Екатерины II была "наказана" и Набатная башня Кремля: чтобы в будущем бунтовщики не смогли собрать народ таким образом, у колокола Спасского набата демонтировали язык.                «И после того повелела императрица вырвать язык у Набатного колокола, висевшего в одноименной кремлевской башне, звон которого в старину поднимал москвичей «всполох» — за то, что именно его удары явились сигналом для начала Чумного бунта.» — как писали тогда современники.

А последствия бунта были таковы, как и всегда бывает на Руси — не было бы счастья, да несчастье помогло. Страшный Чумной бунт и жесточайшее его подавление привело к положительным последствиям.

Из Петербурга в Москву 2 октября 1771 года был послан фаворит императрицы - граф Григорий Орлов, наделённый чрезвычайными полномочиями генерал-губернатора для разрешения чрезвычайной ситуации в Москве.
Граф Орлов действовал решительно и предпринял быстрые и разумные меры для прекращения эпидемии:                он приказал усилить карантины,                создать изолированные инфекционные больницы и увеличить жалованье докторам (с обещанием выплаты компенсации родственникам в случае смерти доктора),                организовал дезинфекцию жилищ и хозяйственные работы по очистке города от грязи и мусора,                запретил постоянный колокольный звон в московских церквях (многие верили, что он отпугивает болезнь, но на деле это только пугало москвичей, создавая дополнительный стресс).
                Помимо прочего, на улицах Москвы были уничтожены практически все бродячие животные, коих, в связи с гибелью людей, увеличилось неимоверно.                На въезд и выезд из города наложили запрет, а мародёров и грабителей стали казнить на месте преступления.                Благодаря графу Григорию Орлову в город возобновились поставки продовольствия и питьевой воды, а чтобы торговцы не боялись заразиться, были организованы специальные торговые ряды со рвом между продавцом и покупателем, а деньги передавали в плошке с уксусом для дезинфекции.               
Приступили к работе многие городские службы, и постепенно столица стала возвращаться к жизни.

     Уже к ноябрю страшная болезнь пошла на спад, и Екатерина II отозвала своего фаворита — Григория Орлова обратно в Петербург.
Встречен в Петербурге граф был с небывалыми почестями — на дороге в сторону Гатчины к его приезду даже возвели триумфальную арку с надписью "Орловым от беды избавлена Москва".
 
Но самое главное, что было сделано после эпидемии чумы — в 1779 году Екатериной II было принято решение строить первый московский водопровод, чтобы обеспечить жителей города Москвы чистой питьевой водой. До Чумного бунта, так как московские реки были сильно загрязнены, питьевую воду в столицу приходилось привозить. 
По данным московского врача Александра Судакова (1851 - 1914), всего эпидемия чумы 1770-1772 годов в Москве унесла жизни 56907 человек.

Мы шли по улицам Москвы.
В моей руке доверчиво лежала теплая ладошка смешного маленького существа. Мы шагали в ногу — раз-два, раз-два.                Мы не торопились. Мы устали.
Мимо нас шли люди современного огромного уставшего за день города. Уменьшился поток машин. Медленно проехали похожие на божьих коровок красные поливальные машины.                Москва, как настоящая женщина, умывалась перед сном, смывая с себя яркие краски уходящего дня и усталость.
Время от времени, Моф переходил то на одну сторону, то на другую и я поначалу, не понимая причины его суеты, думала:

«Вот ведь неугомонный! Чем ему было плохо идти с левой стороны? Вот, и опять вырвал свою ручку и перебежал на другую сторону…»
И вдруг меня осенило! Боже мой, этот маленький человечек, укрывает меня от брызг, летящих из-под колес машин. Те лужи, что остались на улицах, умытого на ночь города, разбрызгивались проезжающими мимо машинами. И он, как отвечающий за меня, за мою безопасность, за женщину, идущую рядом с ним, берег меня, как только мог.
Я с изумлением посмотрела на него — маленький, скорее плотный, чем толстый, с торчащими смешными лохмушками из-под бейсболки, он крепко держал меня за руку.                Моф был в ответе за меня!
                Он, столько видевший и знающий о человеческой подлости и предательстве, столько помнящий и переживший,  мало того, что поверил мне и принял меня, он взял меня под свою опеку.
Хорошо, что у меня опять развязался этот проклятущий шнурок, я хотя бы смогла присесть, чтобы его завязать и смахнуть предательские слезы, чуть не брызнувшие из глаз.

— Опять твои шнурки… Давай я тебе завяжу, — присел рядом Мофонька.

— Все нормально. Я сама уже завязала, — пробормотала я.

— Вон, смотри, опять наша лавочка. Пойдем, посидим. Значит, половину дороги мы уже осилили. Отдохнем и дальше пойдем. Останется еще совсем чуть-чуть, — он быстрым шагом направился к знакомой нам лавочке.

— Пить хочешь? — домовой с удовольствием уселся и протянул мне открытую бутылку с чаем.

— Нет, не хочу. Спасибо, — я тоже присела рядом с ним.

— Ты чего такая притихшая? Опять я испугал тебя своими рассказами?

— Очень страшно, Мофонь! Я и не знала этого ничего. Ну, то есть, как не знала? Знала, но, что я знала? То, чему учили в школе — дата и несколько строчек главы «Чумной бунт» в учебнике истории. И все!                А здесь…                Я вижу ту Москву! Я слышу выматывающий душу и навевающий ужас колокольный звон, плывущий по Москве.
Я чувствую палящий летний зной, не ласкающий, а жалящий днем и не дающий отдыха ночью. Запах костров, на которых сжигают вещи умерших людей. Плач детей, у которых умерли родители, рыдания и причитания людей, потерявших близких.
И сжирающий людей ужас и безумие, Мофонь, которые кажутся осязаемыми.                Паника, паника, паника. И злость. Злость — она от слабости, страха и бессилия что либо изменить, от обиды на судьбу, на бога, на все и всех вокруг.                Вот мы с тобой сидим, а вокруг меня, не сегодняшняя Москва, а та, страшная, злая, обезумевшая, чумная, и, абсолютно, как живая!               
И, да, мне страшно!
 
Моф, взял мои руки в свои теплые ладошки:

— Ташуль, у тебя руки ледяные. История — это такое дело, страшное.           Вот даже и не знаешь, что делать-то.                Не рассказывать?                Так у людей и так память короткая! Они то, что было год назад, да какой год, месяц назад, не помнят и помнить не хотят.                Но ведь это надо знать и помнить.                Это история нашей Родины.                Моя Родина — Москва. Не знать и не помнить — это ведь, по существу, значит предать своих предков. Предать память.                Я так не смогу. Как же жить без памяти?                Это что получается, вот мы с тобой сейчас сидим, а завтра ты уйдешь и что, с глаз долой — из сердца вон? Нет, дорогая моя, Натали, так нельзя. Неправильно это. Ты навсегда останешься в моем сердце и памяти.


на рисунке Еропкин Петр Дмитриевич