Стройбат. Свобода

Раз, два - эх горе - не беда...
Канареечка жалобно поёт...

   Майор Игнатьев, высокий широкоплечий, уже не молодой, но крепкий как дуб, человек сидел за письменным столом и торопливо заполнял отпускной лист. Наверное он думал, что как хорошо оформлять именно такие документы, и, хотя ему, такому ещё здоровому и сильному мужчине тошно было заниматься бумагомаранием, отпускные он заполнял с упоением. Рядом почти по стойке "смирно" стоял высокий стройный юноша с погонами младшего сержанта. Он стоял и смотрел, как трясущиеся, должно быть из-за своей слишком большой величины и слишком маленькой авторучки, руки царапали то, о чём младший сержант мечтал год и семь месяцев. "Я? Вовка Кабашев? Не может быть. Вот сейчас придёт командир роты и скажет: "Переодевайся снова в рабочую форму - отпуск придётся отложить..." Или ещё чего-нибудь случится, Да ведь не может быть такого - я еду домой? Я еду в Ленинград, и уже завтра утром развалюсь у себя в комнате на диване, а звать меня будут не младшим сержантом, а просто Володькой, и не надо будет вскакивать как ошпаренному, и буду рассказывать в кругу родных, как пронеслись эти полтора года. Полтора года?  Чёрт знает что - я не верю в то, что я еду домой...
   Наконец, майор приложил к бумаге печать и протянул отпускной через стол: " Первого августа ты должен быть до 24.00. в части. Счастливо".
   - Есть, разрешите идти?
   -Да.
   За К.П.П. на него, вдруг, дохнул свежий ветер. Да, да, свежий ветер, чёрт знает как оказавшийся в дымном Череповце...
   Как жалко было ему, вот, именно этих мгновений. Ведь он знал, что именно это и есть счастье - быть в пути к следующим счастливым минутам, к радостной встрече с мечтой. Он знал точно, что будет счастлив, по крайней мере, тогда, когда будет сидеть в вагоне, когда увидит перрон Московского вокзала, надпись ЛЕНИНГРАД, когда услышит, как шумит город белых ночей, когда улыбнётся он Ленинграду и ленинградцам, а те, наверное, улыбнутся ему.
   Так оно и случилось, и от того, что всё произошло именно так, как он и предполагал, на душе стало ещё радостней.
   - Я - дома! - хотелось крикнуть ему на перроне.
   - Здорово, земляки! - хотелось заорать во всю глотку на площади Восстания.
«Ленинград, я твой, я твой житель, чёрт побери!» - кричала душа, и лишь тот строгий и умный человек, который живёт во всех нас, говорил: "Ну, чего радуешься? Приехал домой, а разве не должен был приехать? Чего рот до ушей разинул? Город как город. Люди как люди... И всё осталось по-прежнему. Надо сесть на 49-й трамвай -  и ты будешь дома...»
   - Дома, я буду дома!, - подхватывал другой. - не может быть. Не верю!
   Так бесконечно споря, не придя к общему мнению, и добрались эти два человека до знакомой улицы и большого красивого дома.
   С первыми лучами июльского солнца, едва пробившиеся сквозь шторы, в квартиру ворвались пронзительные, ошалелые звонки. Здесь была и "морзянка" , и весёлый мотив "яблочко", и даже что-то величественное, органное , и они пели: "Я приехал домой. Это - моя квартира! Это я бужу Вас! Сегодня я имею право шуметь! Потому что я приехал домой..."
   - Кто там? - раздалось за дверью.
   Это оскорбило. Неужели они не поняли, что пел звонок?
   - Открывай, а то в Череповец уеду!
   Хоть и хорошая у него была реакция, но он не заметил, как распахнулась дверь, и как две довольно мощные фигуры матери и сестры повисли у него на шее. Это произошло молниеносно, Опомнившись, Владимир шагнул в свою квартиру: "Коньяк - на стол! Я - приехал. Я приехал домой, чёрт меня подери... "Здорово, батя! Долго ж ты протез одеваешь! - Он подскочил к нему, подхватил его, как пушинку и лишь порядочно повисев в воздухе, тот почувствовал под собой твёрдую поверхность пола.
   Много было счастливых и радостных встреч за эти дни. За день до отъезда он поехал к своему другу детства, с которым не мало, было и песочка перерыто, грибов найдено, а сколько рыбы из маленькой речушки Вороньей Ноги выловлено - видимо-невидимо.
   Не виделись они уже более трёх лет из-за небольшой, но казавшейся им тогда довольно-таки значимой ссоры. Но разве можно было поссорить их навечно? Ни за что. Это была крепкая дружба, корнями вросшая в детство.
   Встретились, крепко обнялись. Посыпались вопросы, ответы: "Как ты?" "Да ничего, а ты? - Всё в порядке... И, вдруг: "А как там Наташка? Интересно!" Они оба были по уши в детстве влюблены в эту девчонку с маленькими косичками, всегда державшуюся скромно, чинно, даже с некоторым видом задаваки, и так здорово улыбавшуюся, что, иначе, чем "здорово" про её улыбку и не скажешь.
   -А ну, махнём! Что нам стоит дом построить: Нарисуем - будем жить!
   И вот через часа полтора они взлетели по лестнице на второй этаж и позвонили. Дверь открыла она: она стояла и улыбалась незнакомым людям - ведь больше трёх лет не виделись - и это были уже не мальчики, а здоровенные юноши, мужчины.
   Мгновение... и букет цветов перешёл в руки прекрасной золушки, а незваные гости уже были в квартире.
      - Ой, это же Вовка, а это - Сашка! Ой, а я вас не сразу узнала! Ну, ты и вымахал, вот это да! Мама, смотри, кто к нам приехал!
   Время пролетело быстро. Оно ведь всегда летит, как чёрт знает что, когда очень хотелось бы его растянуть как жевательную резинку...
   И когда уже на следующий день младший сержант Кабашев сидел в вагоне поезда с табличкой Ленинград-Череповец, он мысленно прощался с этим прекрасным городом его детства и с ней, которая живёт на одной из его улиц, в одном из его домов...
   Ленинград... Наташа - как вы мне дороги, какие Вы оба хорошие...

   А через два месяца он снова сидел в вагоне, и поезд мчал его в родной город, к родным людям.
   Выскочив из вагона, он подбежал к телефонной будке и набрал номер.
   - Алло, Наташа?
   - Нет, - ответил заплаканный голос, а что с ней? Вы кто?
   Я - Володя...
   - А-а Наташу увезли в больницу, ночью, в четыре часа... Апендицит... Я так волнуюсь...

   В приёмный покой вошёл военный человек. Он снял фуражку, поздоровался и сказал: "Я приехал только на один день и мне необходимо повидать свою... сестру. Я через два часа уезжаю...
      И вот, обрадованный тем, что так легко пришлось надуть больничных «клистирок», как он их называл, сержант поднимался с хирургом на второй этаж.
   Они вошли в палату, залитую солнцем и он, не сразу увидел её лицо, покрытое лёгким туманом: "Здравствуй, Наташа. Как же ты так? А?»
На следующий день он уже снова шагал в строю и пел:
"Не плачь девчонка, пройдут дожди...
Солдат вернётся, ты только жди.
Пускай далёко твой верный друг.
Любовь на свете сильней разлук!"

   Через много-много лет выяснилось, что Наташка совершенно не врубилась в тему нашей встречи – она сквозь сон совсем не узнала сержанта, а когда проснулась и больные её начали спрашивать про меня, молодого военного, она снова не въехала в тему… Она подумала, что это розыгрыш ... И, когда подошло время выписки, оставила, думая, что это совсем не её, оставила шоколадку, которую я ей тогда принёс… Шоколад Особый…  Эх!
 
Ах ты, горлица моя, ах ты, горлица…
 На сундук присяду я – Вовке вольница…
Видно век мне без тебя в жизни горбиться
Ах ты, горлица моя, ах ты, горлица…

Читайте мемуарный рассказ поэта Горлица…