Кенн повесть

 litres.ru/vadim-vasilevich-konovalov/kenn/               
               
                Сто капель на один глоток- кто помнит каждую?    
                Faer.


    Волна перекатилась через нос лодки, коснулась груди, и, холодной мокрой змеей пролетела сквозь соски , шлепнулась сзади, обдав спину брызгами. «Возбуждает» - Клава поправила волосы, заметив мельком, как борт заскользил по темной пучине вверх. Стихия океана медленно, неотвратимо делала свой вдох, ворочаясь бережно, чтобы не перевернуть утлую скорлупку с фонарем и голой женщиной внутри. И снова вниз с пенного гребня по зеркальной черной глади, грозящей схлопнуться над головой навеки. «Надо хоть ноги побрить» - девушка провела ладошкой по коротенькой щетинке на полной мокрой икре. Отчего по спине пробежали мурашки. Она знала, это открываются какие-то силы. Улыбнулась, скажу доктору: « У меня мурашки до самой макушки»…
    Молния разрезала ночное небо у горизонта. Грома не было. Лишь рев волны. Она прошла сквозь тело через лоб до мизинцев на ногах, вдруг скрутила и в вихре выбросила за борт. Пузырьки воды защекотали в ушах. Клава развела руки в стороны и в мощном рывке устремилась вниз. И еще раз. И снова.
И вот. Вот он, нет. Оно! Бесшумно идет на большой глубине, лунно-белый хвост во мгле океана. Скат, огромный электрический скат, нет,…дракон. Или. « Нет, все, хватит,»-«покорительница глубин» вдохнула и, задержав дыхание, открыла глаза.  Уши заложило, синь в глазах. Чуть-чуть и «поза лотоса» закончится лбом об пол с кровати.
    -Опа, - мужева рука, подхватив под грудь, перевернула женщину на подушку ухом.-М-м-м,-что-то жестко вошло в нее.
    -Н-н-н, хоть бы, хоть бы смочил, у ой, - это что-то разрасталось в ней, становясь большим и вытягивало ее всю, то, вдруг заталкивало назад, чуть не выпихивая через уши наружу. Гигантский единорог вдавливал в постель, шумно дышал в ухо. Но она знала, что это нужно.
    -Х-х-хр, - воздух из легких мужчины коснулся виска, борода больно царапнула шею и внутри Клавы запрыгали привычные маленькие теплые лягушата.
    -И-и-у-та-ра-ра-ра-ра,-сразу два близнеца-будильника-маленьких золотистых ящичка на трюмо у кровати затренькали одномоментно.
    -Вовремя ж, - волосатая Пашина рука легла на один, потом второй, неловко зацепив массивную пробку на флаконе « Шанели». Та затарахтела, крутнувшись вокруг себя самой, и   бухнулась об пол. « Дорогой, ты мой бог», - женщина дернулась назад, кошкой скользнула в черное кимоно из мокрого шелка и, мельком глянув в зеркало, ушла в ванную.
Павел Николаевич зажмурился, вспоминая солнечный блик на ноге жены, и стараясь продлить мгновения блаженства, вытянулся на простыне, поеживаясь от мокрого пятна под боком.  Мысли медленно и почти грациозно стекали по мозгу.

 « Надо с ней поговорить, насчет этой, как ее там … аяуаски. Жена посла. Еще б на кокс подсела-в Данию таких не пустят. Ох, да сегодня ж мне лететь туда. И как ее оставишь одну. С этой травой, друзьями-гомиками да розовыми подружками из богемы. А вдруг не голубые эти самые гомики.  Попросить ребят из ГБ, « жучков» пусть наставят, мало ли.»-советский посол вдыхал черепом, выводя выдох по груди и животу, как учили. Матерые ленинцы «колдовские» штучки даосов, конечно, знали. В четвертом отделе Внешней разведки, может и не верили - но знали. Факт.



   
    А ведь церковь у Покровских ворот работала. Напротив, через дорогу, выцветший Ильич с плаката, все, увлекая массы, все тянулся рукой куда-то. А у зеленого забора церквушки росли яблони. И туман редел вечером в маленьком саду. Напоминая бога,  вещающего о покое и  любви.  Если не к ближнему,  то  к себе. Или картонному Ленину. Или  туманам и запаху яблок. Но все же любви.

Но это там, внизу. А здесь наверху, в ресторане, лестница мягко обвивала колонну и, утекая наверх, золотела  огнями подсветки,  и хрипел саксофон.
Прямые строгие линии и отблеск солнца на лезвии. Меч, казалось, шевельнулся прямо на журнальном глянце, и тихонько запел, рассекая невидимые воздушные потоки: «К-хи-и-е-н». «Впечатляет» - Серж грифом завис над каталогом.
   « М-м-м» - пьяненько прогундосил Ваня, светло-русая прядь с прямого пробора устало сползла на открытый лоб. Трезвел он редко. Даже когда занимался в кабинете посла с сего женой Тантрой, как она это называла, на желтом ковре всегда оставались липкие рыжие капли. От вина. А сейчас тут случай особый…Возможность продать антикварное оружие на аукционе. Не каждый день такое. Вообще-то один раз в жизни- другого не будет.
 Его собеседник, Серж, уперев большой палец в ямочку на подбородке, указательным поглаживал тоненькую полоску усиков.

    «Лезвие толковало о своем. Своим неслышимым ухом, запредельным звоном, который уже есть, но еще не слышим.  Свобода и жизнь, и ветер, и легкая боль в сердце, и блик солнца в зеленой глади лагуны-все смешивалось  в одном звуке,  вихрясь и увлекая за собой. Нет. Нет. Мечи не поют.  Это дорогостоящее баловство миллионеров…  А может и чье-то обеспеченное будущее. Чье-то. Да мое же. Мое!» -Иван начал трезветь, он понял, что читает мысли своего товарища, но как?
Серж встал из-за столика, подошел к бордовой портьере и глянул на Москву с высоты птичьего полета.  Забыл на миг, что перед ним огромный мегаполис и окно, в котором сам отражается. Казалось, он стоит, опираясь ногами на море огней внизу, до самого горизонта. Стоит на фоне звездного неба, как демиург, создатель этого всего, не знающий, что творец не он, а бог.

    Но ничто: ни мощь ночного города, ни блики ресторана, пляшущие в витрине, ни старенький саксофон в оркестре - что-то другое подхватывало на вдохе и несло на незримых крыльях. Несло, как несет … женщина. Даже не женщина, а только тень - воспоминание о ней.


 
    Серж тяжело поднялся от стола. Оттолкнул бедром спинку стула, с прохода:
«Что же вы сидите, Татьяна Петровна?». Танюша, в белом платье с вырезом до середины бедра и шлейфом до пола, молчала, скрестив на груди руки.  Лишь дернувшиеся плечи да сверкнувшие глаза должны были сказать о многом.
 Она не любит пьяных?
« И трезвых тоже,» - добавил мысленно герой.
«Пойдемте, потанцуем» - протянул женщине руку, коснулся пальцами плеча, почувствовал легкую прохладную ее ладонь в своей, вдохнул жесткий запах  духов, и ноги сами понесли его с партнершей по залу. Сержу казалось не они  движутся – мир летит по кругу за спиной Танечки и ближе чем эта женщина никого нет и быть не может. И она – все. Только ее глубокое декольте отсвечивало золотой цепочкой, и запах « Шанели» очерчивал контур. Это и есть галактика, но не Млечный путь - другая. Неведомая, чужая, резко манящая и дрожащая одновременно. Как струна, нет как время, как секунда проживаемой жизни.
 
    Дыу- у, дыу-у, дыу-у. Звенели капли о нержавейку раковины. В камере стоял дух носков,  окурков и давно не мытых тел; муха билась о стекло за решеткой. Серж проснулся полностью лишь, мотнув головой, как бы стряхивая и последние хлопья сна, и призрак Танюши. Во рту пересохло -  сигарету бы.
Тюряга…  Где там вальс - серенький каторжанский рассвет щерился в нише над головой.
   Он приходил и к декабристам и еще ко многим. То вечным баландером, наливающим похлебку в миску, а то палачом, напоминающим, что пора.
   Вешают на Руси с рассветом.
   Рядом, на полатях в половину кельи, мирно посапывал сосед слева, справа подвывал, скрипя зубами во сне, наркоман.
Так…  Надо вспомнить… Надо собраться и вспомнить, как сюда попал. Тогда есть шанс выбраться.

    А сейчас Сергей Дементьев, в сером с красноватым отливом костюме, черной водолазке, которую только в Вене и купишь, сотрудник Внешторга; стоял у портьеры с крупными черными кистями. Там внизу церковь у Покровских ворот и пахнет яблоками. А еще сырым туманом и покоем, если бы и  они имели запах.
Можно скитаться день, а можно жизнь, две, пять, вечность, рассматривая старика, летящего из под купола храма, кажется, куда-то в лоб, блаженствуя от всего и даже от себя и от Ленина на плакате через дорогу, хоть его за оградой и не видно.
А можно, рванув себя за ворот рубахи, спросить. Ты, Сержик, маменькин сынок, проворовавшийся бухгалтер, как собираешься выкручиваться?

    О, если бы она сидела…
 Просто сидела за столом и не вставала. Но поднялась, откинула волосы и, несмотря на серьезный момент разговора, захохотала неожиданно, может и для себя самой.
 Мало ли женщин поправляют заколку сзади? Наверно все, но никто так. Серая юбка-тюльпан на ней обтягивала все, что можно. Казалось, теплая волна шла  от округлости бедер, подхватывала Сережку под ребра и затекала в сердце. Охлаждая все внутри каким-то мятным привкусом и щекоча.
Да-да, это враг - контролирующий орган государства…  Но.
Но мозг с беспощадным откровеньем дорисовывал женщину. В мельчайших подробностях, тенях, запахах. Интересно, а Татьяна про это знала, или всего лишь поправляла заколку.
 Наверно знала…

«Деньги на исходе, да и краденые в Торгпредстве надо как-то возвращать, пока недостача не всплыла. И этот лопух сам железку- антикварку не может у любовницы дернуть и продать на аукционе. Папа ругаться будет! Что ты»- Серж медленно повернулся к столику, подошел, сел и вдруг, наклонившись вперед корпусом прошипел в пол- голоса.
    - Так сколько, говоришь там денег, шьо нас ждуть, как в Одессе говорят?
    - Во-восемьдесят тысяч!
    -Долларами. А наших сколько?
    -Хватит пол - мира купить. Воз и маленькая тележка.
 Легкий прищур Ванькиных глаз выдавал, что не очень-то он и пьян.



    Стало тихо. Тихо и темно. И ветви старой вишни застыли на диске луны, как костлявая рука старухи на блюде. Крик  взметнулся до вершины горы Сяо-лян, ворон взлетел с дерева и уплыл во мрак. Подмастерье юркнул в кузницу. Хрупкий мальчишка в обносках кимоно прищурился от яркого света факелов. Отрубленная кисть валялась на полу, пальцы еще шевелились, как живые.
    -Неплохо-заезжий самурай присвистнул-Очень неплохо, мастер, легкое касание, и…не понять это рубка или акт любви. Гость изображал на каменном лице хладнокровие и власть. Но густой румянец выдавал его волнение, если не страх. На груде болванок у чана с водой валялся кузнец из соседней деревни. Он хрипел и пытался уцелевшей рукой приладить обрубок на место.
      -Любви? Нет милосердия, о благороднейший. Просто, коснись я  лезвием головы,  без усилий развалил бы эту тушу пополам. Так делали мои предки за подлость и предательство- Масамуне был угрожающе спокоен. Казалось, он думает, где-то внутри себя привести в исполнение сказанное или нет.- Но с веками мы становимся добрее. Блеснули зубы и по заросшему лицу мастера пробежали две складки улыбки. Он старался казаться спокойнее самурая. А может и был.
    - Быть и казаться; между ними пропасть, помоги убраться здесь- кивнул Масамуне мальчишке. Под сросшимися на переносице бровями мастера недобро блеснули светло-серые глаза.
Когда столь хлопотные торги были окончены и мастер по своей обычной привычке уединился, уставившись на ворона, едва заметного в ветвях старого дерева. Ученик подошел поближе и остановился в шаге позади.
    -Хочешь спросить за что я отрубил руку несчастному?- человек, ворон, луна и гора, казалось, слились вместе и превратились в мягкий говор.
    -Вы, очевидно хотели показать достоинства своего искусства, мэтр- пролепетал мальчик, зная, Масамуне не терпит лжи и сейчас зорко и трепетно кружит над каждой его мыслью.
    -Не совсем так. Будут еще годы, в которые из-за денег люди охотно пойдут на такое. Но не сейчас. Попробуй догадаться.- во тьме человек улыбнулся и это почувствовала даже птица, шевельнувшись на ветке.
    -Так делали ваши предки.
    -Это я сказал самураю. Неплохой коммерческий ход. Вовсе нет.
    -Сдаюсь.
    -Он тайно от всех опустил руку в котел для закалки. Думал запомнить температуру воды. И она передается издревле. И это ложь. Передается, но не температура, а состояние души.
    -И каково это состояние, о мастер?
    -Ты сейчас в этом состоянии и вода, что ты приготовишь будет то, что нужно-другую просто не сделать, это невозможно. Запомни это. А я, да я просто избавил мир от еще одного жадного ремесленника. Люди делают меч не для продажи - чтобы жить в своем искусстве даже после того, как разожмутся пальцы, последнего воина, что сжимают его. Остальные пусть клепают гвозди-одной руки там предостаточно.
Ворон, затрепыхался и подал голос, выводя подмастерье из очарования ночи.


    Будильник не прозвонил. Напольные часы в гостинной считали время. В солнечном луче крутились пылинки. Муж в командировке. Одна. Совсем одна.
    Клава потянулась за «Амаретто» на тумбочке. Налила, не вставая, в рюмку. Скользнула по черному шелку подушек и вылила под язык ядовито-красное содержимое. Чувствуя, как липкая сладкая влага исчезает сама собой. Проясняется в голове и мир за полузакрытыми глазами перестает быть непроходимо невыносимым. 



    Только в голове что-то противно трещало. О боже! Это ж телефон! Вдруг Стокгольм, или этот, его дурацкий Копенгаген. При воспоминании о Копенгагене женщина коварно усмехнулась, и, путаясь в халате, пошлепала босиком в прихожую.
Нет, не муж. Взъерошенный Светкин голос с утра незабываем.
    -Не, ну, Клавка, ну ты, блин, даешь. У этого ж парня, у полковника - у него ж к тебе серьезно что-то. Ну, ты то же даешь! Сбежала вчера из Дома кино, оставила меня с двумя мужиками и, причем с военными! Подруга называется, ну да ладно, разбудила, что ли? А этот твой посол - он в командировку надолго уехал? А то я тут ору-ору, а он, может, гхм, дома сидит. На кухне, все слушает и хихикает…тихонько. Ты знаешь, мужики, они вообще такие козлы!
    Больше всего на свете Светка хотела подстелить подружку под кого-нибудь. Ну, хоть под кого-нибудь! Дружба здесь старая. Еще холостяцко -девичья. Они и замуж собирались вместе. За одного и того же датскогого посла. Но Клавка успела, а Светка… ну значит не судьба. С тех пор Светка мстит, но никого ближе ее просто нет. А без мужа скучно, одиноко и, и как-то оно не так совсем. Так, что отвечать старой подруге, когда не знаешь, чем похвастаться: муж-посол в Копенгагене а ты…Ой, да и тебе ж было ж так хорошо, пока она не позвонила. Но Кодекс строителя коммунизма гласит иное, даром что ли Клавка была комсорг юрфака, где девочки- конфетки получали образование. Лапатулечки не могли терпеть одна другую: одна « умная», другая « плохая». Везет всегда «плохим», но не в этот раз. Всю жизнь они спорили. Одна мурлыкала, главное удачно выйти замуж, другая собиралась что-то из себя представлять. И когда речь заходила, скажем о Японской поэзии,…вообщем предпочел посол Клавку, а о Светке сказал по- пушкински: « Как эта глупая луна на этом глупом небосводе» Обе все понимали, но никто ничего не говорил ясно.


   -Да нет, не сплю. Просто не слышала-ну как не слышала, муж поменял телефон на какой-то моднючий не звонит , а хрипит ой, солнце, тут у меня домофон, кажется, разрывается, хэлло,до скорого.
Это она сказала специально, в СССР домофонов не было. Почти. Пусть обзавидуется, или об что-нибудь еще, на ее усмотрение. Тоже мне звезда мужиков. Да стоит только захотеть. Клава устало уселась в прихожей на тумбочку, сжав ладошки коленями: « Интересно, а когда Светка была ребенок, тоже была стервой или стервы получаются…». Клава не успела додумать в результате чего, собственно, получаются стервы- домофон действительно зазвонил. Пронзительно, резко. Как рок, ударивший в пивную кружку.

 


    Жена посла, несомненно, нравилась себе вчера.  Но сейчас расхлябанная туша, от которой несет букетом пота, перегара и еще невесть чего, одной рукой поправляла выплывающюю все время через халат грудь, другой наугад тыкала в домофон, рискуя сломать ноготь. Ой, ну наконец-то, победа. В маленьком экране нарисовалась Ванина мордашка. Капли дождя слезились по однодневной редкой щетине и падали с заостренного кончика носа.
    Несчастье ходячее. Внутри женщины что-то сжалось, и это искало выхода. Оно махом перекрыло собой все: похмелье, недовольство собой, громкое тиканье часов, слышимое даже здесь, в прихожей, раздражение подругой, и все растворилось в этой горячей лаве желания и нежности.
    Ой, а это кто с ним? Плотно сжатые челюсти, тонко очерченая полоска усов и мокрая, зализанная голова, веселые бесята в болотного цвета глазах, обручалка на левой руке, сильно сжавшей рукоять зонта. Очень похожей, ой да это ж...И в это же время Клавка трепалась в домофонную трубку. Молниеносно выливая все накопившиеся слова: «Ваня. Мальчики как-то, вы совсем…с утра, может…Нет… Договаривались купить  что-что…Друг Сергей, а он художник, видно, поэт, а , зачем начинающему поэту оружие это, как же его… холодное. А антиквариат-то да. Ну … входите же!». Как бы между словом, дама успела подкрасить губы, припорошиться пудрой у зеркала в прихожке, запахнуть плотнее халатик и даже, отметив, что сегодня она явно не того, в смысле не та, вспомнить –рукоять зонта  похожа на ту, что венчает меч у нее над камином.
    Муж прикупил этот антик в Японии. И … он нравился жене. Блестящее лезвие несло страх вместе с чем-то твердонесгибаемым и навсегданадежным, хоть замуж за него. Или хоть за ножны. Глубоко запрянанная от самой себя мысль вдруг испугала, как плавник акулы, режущий воду.
 « О, боже, о чем я кошмар!» - задохнулась от гнева Клава, открывая дверь.

        Желтая кисть смачно бухнула по красному хлопку. Ветер играл портьерой. Кутузовский проспект шумел за отрытой балконной дверью прибоем, и всем хотелось на море. Вечерело, пьяная компания резалась в карты. На раздевание.
        На рыхлом, мягковатом Ванькином плече синела татуировка « За ВДВ». Он был уже в синих плавках с золотистым якорьком. Клава в ажюрном  черном гарнитуре под красным дымчатым пеньюаром чувствовала бы, конечно себя неловко, если бы не коньячные пары. Они дурманили голову, унося к вершинам блаженства и неведомых сил.
       Извечной власти женщины над ... Да, пожалуй, над миром. Каждая струна ее тела наслаждалась, чувствуя, как от легкого шелеста белья не только у этих двоих сбивается дыхание, а и огонь в камине за спиной тоже перестает трещать. Все безмолвно повинуется загадочному незримому могуществу. Власти настоящей, а не кем-то придуманной, за чьей-то подписью.
    Так луна, смеясь и играя с миром, заливает все своим призрачным светом, без чьего бы то ни было разрешения. И водопад владеет равниной, рассыпая в пыль брызги. 
Серж сидел уже без рубашки и Клава не без любопытства его рассматривала. Торс парня представлял собой странную картину: худой, ребристый с витыми мускулами, ходящими под кожей.
    -Ой, мальчики, кажется, пьянею. Сережка, радость моя, а что за шрам у нас под сердцем?
    -Мелочи, дуэль. Мадам, с козырей еще не ходят.
    -Из-за ккраасавиц все да?
    -Почти. Дак мы оставим кипу денег и растаем как мотылек с железкой, что за вами?
    -Денег? А зачем оно, верней, они здесь. То есть муж же есть. Ну, сейчас нету, а так есть. А...            
  объясняй ему потом. Ага, продала мальчикам. Он ведь не был женщиной в одинокой московской квартире. Поговорите с товарищем послом. И расскажите, наконец про дуэль, ну пожалуйста, мне аж не по себе.
Клавка пьяно кивнула рыжими локонами себе за спину, где клинок над камином отразил последний красный луч заходящего солнца. Будто попросил о чем-то.Серж, в злом азарте хлопая картами по столу, уплыл в прошлое, в воспоминания.   
-Покурим?- Ванькин несмелый баритон, наконец, озвучил то, что хотелось сделать, но оно, маяча над осознанными желаниями, оставалось в тени пьяного сознания. Для начала надо покурить, собраться, взвесить все.
-Ой, мальчики, я ж не курю, это испортит мою, эту, как его, как же  его.
-Прическу.
-Не, не прическу, а карму. Вот.
« Ну, карму, у тебя, надо ж название придумала, оторва, я б даже пару – тройку раз испортил без зазрения совести. Ваньку жаль, хотя этот подонок спившийся вряд ли опечалится»- медленно и жестко полуголый мужик поднял глаза и уставился немигающим взглядом бабе в трусиках и лифчике в переносицу.
         - С нами постоишь.
         -Д-х-ааа- выдохнула та, казалось все желание всех женщин на свете. И, откинув голову назад, вытянула вперед полноватые руки с растопыренными пальцами.
     Кто бы мог подумать, что нейлон, нагретый женским телом, имеет такой запах, что его потом трудно, почти  невозможно, забыть. Особенно, когда она обдает им тебя всего, садясь на колени и пряча рыжие локоны и курносый носик где-то между твоим плечом и шеей. 
        -Ребята, айда ко мне, это вы не видели еще. И никто не видел.
Удивленный резкий Ванин голос с балкона, кажется, качнул, вместо ветра, красную портьеру с желтыми кистями.       
И вдруг, женщина, как-то по- кошачьи вывернувшись с силой сжимает бедрами твои колени, все выгибаясь и выгибаясь, мягким теплом ложится тебе на грудь.
        Она не веснушчатая девочка, а уже богиня… И ей наплевать на мир, который она только что создала… Сейчас съест… Проглотит всего целиком и…          
      - Пошли, глянем, что там.
Послышалось обоим. Никто из них этого не говорил. Или сказали в один голос. И сами не поняли. Или дурман в головах заслонял собой все.
        - Позже по-осмотрим- пальцы парня уже заскользили по мокрому шелку. А дальше все случилось, вернее, было, а не случилось. Было буднично, всерьез и тяжело до пота, стекающего по груди и капающего Клаве на локоны и веснушки.
    Наконец, Серж набрал в рот ликера и размазал его языком по губам и, зачем-то, кончику носа своей дамы, в легкой истоме раскинувшейся на диване. « М-м-м. Ничего себе. Первый поцелуй»- изобразила та оскорбленную невинность и вытерла ладошкой нос.
     - Да, дорогая. Я сейчас-смешно подпрыгивая на одной ноге, он пытался всунуть другую в вывернутую калошу джинсов, ловя свободной рукой занавесь балконной двери.

    А радуга начиналась прямо с середины Кутузовского проспекта. Подперев грозовую тучку с проплешинами солнца, она спускалась дугой куда-то за новостройки. Людям было не до нее, и она, казалось, улыбалась улыбкой Джоконды полу-загадочной, полу - озлобленной. Как женщина, которую никто не хочет.
      « Физики говорят, увидеть край радуги невозможно»- у продрогшего, на лоджии гулял ветер, и отрезвевшего Вани зуб на зуб не попадал.
      - Они много чего болтают. Я думал, ты меня заколешь из ревности.
      -Это из-за чужой-то жены? Пусть нас обоих посол ревнует.
      -Нет, мой замерзлый друг, пусть, если что, наша прелесть объяснит, что мы тут двое делали. Ладно, один любовник, куда ни шло. А вот вдвоем одну. Это она будет скрыва-а-ать. Ой, как скрывать. Не забыл ведь, зачем пришли?

Серж, неожиданно зацепил сознанием, что заговорил точь-в-точь как Глеб Жеглов, даже улыбаясь сильно и жестоко: « А, может, ты сделаешь?». Приятель заметно побледнел: « Дак, этто, ну, я бы…»
     - Ладно. Сам. Только убери ее из зала.
     -Как?
     -Да хоть на руках.

« Жара чертова»,- Серж смахнул кулаком пыль со спидометра. Толстый руль « Москвича» неудержимо вело вправо. Камешки стучали о днище. Сзади клубился шлейф. « Крутани к озеру, ополоснемся»- Славка прижал ладонь к стеклу дверцы.
   - А успеем до темна в твою Сергеевку?
   -А черт, птьфу, кто ж его, Вертлино проскочили. Должны.
Машина стала. Столб пыли нагнал ее. Переждали, пусть осядет. Славка ловко для его коренастой фигуры распахнул дверцу, не торопясь, размазал пот по курносой круглой мордашке, провел пятерней по стриженой ежиком голове, и побежал к берегу, на ходу сбрасывая кеды, брюки и зашитую на спине тельняшку.
    Когда Серега подошел, неся в руке синие, в тон « Адидасовскому» котстюму кроссы, тот, несмотря на прыть, еще ежился на невысоком обрывчике.
   -Нырнем?
   -С ума сошел от зноя. У берега озера? Об дно шарахнуться хочешь?
   -А нет его зде-е-е-сь!
Последние слова Славки заглушил всплеск и через минуту он вынырнул. 
   - Уф, лепота-а-а-а! Айда ко мне, не дрефь, Панфилов, прорвемся-я-я.
Его круглая голова мгновенно скрылась под водой и снова фыркала на поверхности.
   -Ага, фон Бок так говорил под Москвой.
Серж не успел дослушать, кому именно так говорил фон Бок, раздевшись, он сиганул с песчаной кручи.
    Округлое озеро, ноги как-то уходят вверх, вода в ушах, синяя муть перед глазами, а вот и дно. Оно мягкое, и везде. Кажется, вечность плывешь, погружаясь в дно. Пора наверх, два-три движения,  и ух ты, рядом Славкина голова, еще несколько гребков и берег.

 
    В синеве единственное облако. Сергей перекатился на живот, подставив солнцу спину, и накрыл голову мастеркой. Дыхание выравнивалось не сразу.
   -Слышь, Славян, а что это было?
   -Дак, места такие, Бесово озеро. Дна нет отродясь, а доспехи с крестами находили. Хорошо, хоть здесь очутились, а не на Чудском. Крестоносцы то там, а мы тут. Далековато будет.
  Славка накрыл глаза тельняшкой, блаженно улыбаясь кругленькой веснушчатой мордашкой, и продолжал недавно прерванный рассказ.
    -О чем это я? А, у костра, на лесоповале, их трое было: Лев Гумилев, Козырев, академик, и Конрад.
    -Кликуха, что ль, такая лагерная ? Конрад.
    -Да ты че, реально востоковед был. Да если б не расстреляли его тогда, мы б сейчас все в другом мире жили. Реально И-Зцин расшифровал.
     - Ты, Славян, не гони за Гумилева, про озеро разговор шел. Как время останавливается, чего медленно так ныряется и плывется.
     - А оно в момент смерти всегда останавливается или, там, на экстриме, каком. У Толстого это хо-о-о-рошо расписано, там где князь Андрей и ядро пересеклись. А нырял ты делово, и плыл нормально, ни себе чего, меня обогнал.
     - Ничего себе, говорят, обычно. Я, Славян, плавать не умею… И нырял первый раз за жизнь.
     -О, как? Ну, тогда не пора тебе еще. Не твой час.
     -Это как?
Славка приподнялся на локти, роняя тельник на землю, и хитровато прищурился.
     -Погнали, наши городских, до Сергеевки еще порядком трястись. Дорогой перетрем, если интэресуешься чем таким.


     -Ну и как потом там было?
После купания, ехалось куда как легче. Мягкий гул мотора, да клекот товарища навевали на Сержа дремоту.
     -Дак я ж и говорю, Козырев и мяукнул, с Энгельсом он не согласен, что сперва мир, а мысль потом. Ну всех троих-  к расстрелу. Конрада жаль. А этому «кадемику» начлаг лыжи вручил. Жить хочешь-беги. Морозец под пятьдесят. А он беги.
     -И что.
     -Да то, что любой при таком раскладе через двадцать минут « кони двинет», а этот ночь бежал. Потом его геологи назад в лагерь привели, а палачи уехали, не дождались беглеца. Так и выжил.
     -И к чему это ты рассказал, мне прослезится, или как?
На самом деле эти жесткие факты взволновали Сержа. Козырев, заслуженный член Академии наук, частенько гостил у них дома. Он был другом покойного отца. И интересы общие у них имелись. Только такого прошлого для него никто « не рисовал».
     -Не, он просто о времени знал малеху больше, чем надо. И что останавливать его можно. Вот пуля, например, летит, и замерла. Ты отходишь, оп, и не твоя. Ясно дело-  тебя ж в этом месте- времени уже и нет. Вот и говорят, пуля, мол не берет.
     - И многих ты знал, кого не берет?
     -Да как сказать, всяко бывало. А про Унгерна не слыхал ты никогда?
     -Брехня все и про время, да и остальное, тюремные байки. О-о-о-ххх.
Серж зевнул- на жаре снова быстро развозило.
     -Брехня? Да ты вообще для чего интересуешься? Может в чекисты пошел?
Славян подался вперед, недобро разворачиваясь к водителю корпусом.

  Сереге было явно не до того: глаза беспечной коровы, грациозно мотнувшей головой, казалось, уперлись прямо в душу. Плавно ноги отжимают две педали до упора. Скорость невыносимо медленно падает. Животное неспешно отпрыгивает на обочину, но зеркало со стороны водительской дверцы, зацепившись за выставленный рог, сгибается, разламывается на мелкие осколки. Они летят, поблескивая, и барабаня по заднему крылу, поднимают фонтанчики пыли у обочины. Машина пронеслась еще несколько метров и встала, перегородив путь.
  «Вот, елочки точеные, и испугаться не успел. Давай, заводи мотор, бык, он ведь и в догонку может ринутся»,- Славик натягивал тельняшку на голый торс. Серж, побледнев, держал руку на ключе зажигания, хоть двигатель уже пару минут тарахтел, а животное вдалеке мотало головой и не собиралось преследовать обидчиков.
« А, может не брехня. Нет, определенно, что-то тут есть»-пробормотал  рассеянно незадачливый водила, вспоминая зависшие в воздухе блестящие осколки стекла.
   Правая рука выравнивала рулем «Москвич», что уже мчался по  дороге, а левая, через открытое окошко ощупывала огрызки крепления зеркала. Разлом напоминал десну выбитого зуба, солнце грозно отливало в позолоченном корпусе часов.
     -Вон к той хате, где дым идет.
Славка разминал пальцами «Беломорину»
Сергеевка с холма как на ладони.  Из трубы ближней к околице избы валил черный дым. Дух сгоревших дров несло в машину.
     -Ты в жару печное отопление включил, что б, значится, внимания к нам не привлекать?
     -Эт технология такая. Подделка не отличается от оригинала, если ее в печном дыму подержать.
Славян нравоучительно поднял палец.
     - Сам Петрович науськал, а он, знаешь ли искусствовед был-теперь таких днем с фонарями, даром три что ль, три срока отмотал. А про внимание- эт ты правильно. Эт я не учел, елочки точеные.
    У полисадника ждали. Девчонка подросток.
     -Здорово, старушка, с гостями к тебе. И с хлебом.
Славка пошуршал на заднем сиденье рукой.
     -Слышь, Серы, а где буханка? В «Правду» завернута тут была.
     - Внизу глянь, скатилась, видать, на кой она тебе?
     -Обычай такой. К ведьме без хлеба опасно.
     - Ну-нуэ.
     -Не. Можешь не верить. А можешь вспомнить, часто ль быкам рога по дороге сшибаешь?
     -Не так что б.
     -То-то же. Здоровые народные приметы.
   « То не беда, коль к гостям, да не звенеть бы костям»- широко посаженные голубые глаза на треугольном личике ведьмы делали ее похожей на сказочного пьяного лягушонка, в улыбке чудилось что-то знакомое. Будто видел ее где-то Серж. Девушка стряхнула невидимую пылинку с рукава длинной, до босых ступней, холщевой рубашки, на высокой груди расшитой красными крестиками. Потом откинула голову и принялась поправлять заколку сзади. Что-то не вышло, и тяжелые черные пряди бухнулись, рассыпавшись по плечам.
     -Чего молчишь невесело, к себе не зовешь?- Славян затянулся « Беломориной», пустив дым из ноздрей.
     -Понять хочу, с чем пришли.
Голос у ведьмы был глубокий, сильный, идущий изнутри.



    Продолжение следует...

bes-70@mail.ru