de omnibus dubitandum 120. 94

ЧАСТЬ СТО ДВАДЦАТАЯ (1919)

Глава 120.94. ПОЛНЕЙШЕЕ ФИАСКО…

    Десятилетняя борьба, упорная, изнурительная и сопряженная с долей риска, потерпела полнейшее фиаско, разбившись о частокол непробиваемого забора. К уже имевшимся знаниям о X. Ермакове К.И. Прийма практически не добавил ни одного грана нового и достоверного фактического материала. И это при мощной поддержке М.А. Шолохова, пребывавшего в ореоле земной славы, который был крайне заинтересован в результатах поиска искренне и доброжелательно настроенного к нему литературоведа. Ибо, как раз тогда разгорелся новый приступ борьбы вокруг проблемы об авторстве романа «Тихий Дон». Ближе К.И. Приймы к делам X. Ермакова никто из шолоховедов никогда не приближался.

    Теперь это позволяет говорить с полной уверенностью ознакомление со списком лиц, когда-нибудь допускавшихся к ним. Согласно этому документу, только 17 июня 1949 года они выдавались капитану Буханцову в служебных целях, понятно, ничего общего не имевшими с шолоховедением. Затем с двухтомным делом № П-27966, содержащим судебные материалы 1923-1925 г.г., ознакомился 16 октября 1987 г. начальник 1-го отделения УКГБ РО Дранников.

    Лишь с наступлением перестройки движение вокруг дел X. Ермакова несколько интенсифицировалось. 29 мая 1989 г. они были высланы старшему помощнику прокурора Ростовской области, юристу 1 класса А.П. Ковалеву, 9 декабря 1992 г. - начальнику отдела общественных связей Министерства безопасности Российской Федерации А.Г. Михайлову, возвратившего их 22 апреля 1993 г. С 23 июня по 24 сентября 1993 г. дела находились в станице Вешенской у начальника Шолоховского районного отделения УМБ РФ, где с ними знакомился директор Вешенского музея.

    Что касается рокового дела № П-38850 за 1927 г., сфабрикованного целиком на агентурных данных, оно до самого последнего времени тем более находилось на положении неприкасаемого. В 1989 г. в порядке надзора его затребовал прокурор Ростовской области и вместе со своим протестом передал в президиум Ростовского областного суда, который возвратил его с грифом «совершенно секретно» начальнику 10 отделения УКГБ РО A.M. Лапикову 30 августа 1989 г. Никаких литературоведов или историков в списках, достоверность коих не вызывает ни малейших сомнений, не значится.

    Следовательно, есть - если не все, то достаточно веские - основания заключить, что многопудье шолоховедческих работ в части установления подлинности прототипов «Тихого Дона», в особенности главного героя, составляющее целое направление, в условиях предельной засекреченности носило ограниченный характер, а нередко не имело под собой, и не могло иметь, достоверной основы. И в том не вина, а беда целого отряда исследователей, в том числе весьма одаренных и, несомненно, талантливых, хотя среди них, разумеется, подвизались и мелкотравчатые, незадачливые, то и дело «перечитывавшие» роман в угоду менявшейся политической конъюнктуре.

    Однако, как известно, природа не терпит пустоты. Заполняя ее шолоховеды в своей работе вынуждены были ограничиться свидетельствами очевидцев, участников гражданской войны 1918-1920 гг. на Верхнем Дону. Нет спора, источник этот представлял немалый интерес, но он носил, в силу своей природы, односторонний, субъективный характер, что, к сожалению, нередко не учитывалось. Многие воспоминания, к удовлетворению честолюбия их авторов, некоторыми незадачливыми собирателями стали абсолютизироваться и выдаваться чуть ли не за истину в последней инстанции.

    Хотя анализ их через призму достоверных фактов без особого труда обнаруживает если не буквальную, то чрезмерную степень совпадения содержащейся в них событийной фактуры с фактурой «Тихого Дона», а сами рассказы многих очевидцев во многом являются пересказом эпизодов романа, носят мифологизированный и фольклоризированный характер, зачастую преследуют вполне определенные корыстные или амбициозные цели.

    Соблазн узреть себя в ком-то из героев романа оказался велик и неистребим. Особенно вожделенным стал образ Григория Мелехова. На роль его прототипа, в частности, претендовали Мартин Шамиль и Алексей Дроздов с Верхнего Дона, несмотря на конкретные указания Шолохова на X. Ермакова как на наиболее близкого его прообраза, хотя и не буквального. Не устояла перед искушением и родная дочь X. Ермакова Полина Харлампиевна, идентифицировавшая отца с Григорием Мелеховым.

    Может потому, что плохо знала своего отца, больше по рассказам других, но хорошо изучила «Тихий Дон». Под мощным воздействием художественной типизации великого Мастера в сознании дочери, не исключено, произошла своеобразная аберрация, и смутный образ отца в ее памяти сместился в сторону ярко светящегося литературного героя. А может на это дистанцирование от реального отца, «врага народа», подталкивало и естественное чувство самосохранения.

    Во всяком случае, еще в 1965 г. она, учительница Базковской школы, почему-то предпочитала именовать себя Пелагеей Евлампиевной. Тогда она рассказывала В.В. Гуре, одному из самых компетентных шолоховедов, что помнит своего отца по весьма редким встречам с 1917 г. По ее словам, отец родился на хуторе Антиповском Вешенской станицы, и его отец, прадед Пелагеи, привез себе в жены турчанку; дед же Василий, потеряв кисть правой руки и частично утратив трудоспособность, отдал своего сына Харлампия в семью Солдатовых (???).

    Харлампий, закончив церковно-приходскую школу в Вешенской, вскоре женился на Прасковье Ильиничне, которая из-за его непутевости пролила много слез. Был он худощавым, горбоносым, вспыльчивым и горячим. Придет, бывало, домой за полночь, мать начнет ему выговаривать, нас, детей, разбудят, а он хлопнет - и бывал таков. Много наград имел, четырнадцать ранений, контузию. А когда восстали казаки, где-то под станицей Каргинской стал командиром. По слухам воевал жестоко, пил, гулял, мать не раз жаловалась на свою судьбу, а старики чтили его, называли героем. На девятом Полином году умерла мать, отец приехал после ее похорон, пожил недели две и опять ускакал, дети остались у Солдатовых.

    Вернулся домой отец с Польского фронта, его арестовали, но вскоре выпустили. В году двадцать шестом видела его в последний раз, ушел в гости и не вернулся. Кто-то видел, как его вели в Миллерово под конвоем. Любовных его утех не знаю, но мать не раз о том говорила. В Вешках была у него казачка красавица. Другие казаки рассказывали Гуре, что Ермаков умел левой рукой рубить шашкой, как и правой, чем пользовался в бою, внезапно заходя противнику с левой стороны, перебрасывал шашку и заставал его врасплох. Потом и дочь стала повторять это. Как очевидно, были и небылицы, заимствованные целиком из романа, перепутались у Полины Харлампиевны в одном клубке.

    А по мере того как личность Х.В. Ермакова вовлекалась в активный оборот, она еще более идентифицировалась с Григорием Мелеховым. Особенно в этом направлении поусердствовал отставной полковник Яков Фатеевич Лосев, выступавший в Вешенской как непререкаемый знаток того, как и кто напоминал собою того или иного героя романа. В его рассказах, записанных и растиражированных К.И. Приймой, почти вся фактура, практически заимствованная из «Тихого Дона», получила в его интерпретации конкретную привязку, а X. Ермаков превратился в вылитого Григория. Пытавшегося, что-то возражать Прийму со ссылками на «Тихий Дон» он бойко и самоуверенно осаживал, замечая с укором: «Какой же вы наивный».

    Реалистические контуры Х.В. Ермакова начали прорезываться лишь в самое последнее время, хотя по-прежнему окутаны клубами плотного тумана. Кое-что, представляющее интерес, сделал майор в отставке Г.Я. Сивоволов. Он сумел мобилизовать любопытный конкретный материал, и получить ответ на обширный свой запрос довольно подробную справку из архива УКГБ РО за подписью А. Лапикова. Теперь в этой организации в сравнении с 60-70 гг. были уже другой дух, другие люди.

    Тогда знаменитого писателя Шолохова и маститого литературоведа Прийму водили за нос целое десятилетие и так и оставили их при собственных интересах. Теперь малоизвестный, по сути, еще любитель, получил обстоятельно развернутый ответ и, что тоже показательно и немаловажно, быстро, оперативно, всего-то через какой-то месяц. Другой вопрос, что справка составлена лишь по показаниям подследственных, но об этом открыто предупреждает исследователя и сам ее составитель. Тот, однако, не внял предостережению, воспринял справку некритически, а содержащийся в ней целый ряд серьезных ошибок перекочевал в ткань его работ. Среди них и огульные обвинения, почерпнутые из дела 1927 г., состряпанного работниками ОГПУ с помощью агентов, давших показания по заранее заданной программе. Кстати, нечто подобное выдвигалось против X. Ермакова и его подельников и в 1923 г., но тогда областной суд, состоявшийся в 1925 г., признал его несостоятельным, а обвиняемых - невиновными.

    Впрочем, судя по всему, архивно-следственные дела Г.Я. Сивоволову не представлялись, ибо в 1988 г. делать этого еще не дозволялось, хотя это не освобождало исследователя от необходимости осмотрительного анализа предоставленного ему материала. Первый прорыв ко всем делам Х.В. Ермакова, как только обозначились щели, совершила популярная ростовская журналистка О.Л. Никитина, стремительно опубликовавшая из них в 1990 г. в газетах «Комсомолец» (Ростов-на-Дону) и «Советская культура» подлинно обжигающие купюры. А вскоре их классифицировал и включил в свою интересную документальную книгу «Крестная ноша. Трагедия казачества» в качестве приложения под названием «5-я книга «Тихого Дона» известный донской писатель B.C. Сидоров. Извлечения их судебных дел, увидевшие свет в пору расцвета гласности, подобно внезапному шквалу, разметали десятилетиями насаждавшиеся благостные глянцем отшлифованные лубочные картины о прототипе Григория Мелехова и сразу же, хотя и пунктирно, прочертили извилистую линию последних лет жизни X. Ермакова, трагически и вероломно оборванную, злыми силами в расцвете его сил.

    Однако эти впечатляющие публикации не воссоздали - да, естественно, и не преследовали такой цели - всего жизненного пути и всестороннего образа мятущейся натуры этого донского казака, слава о котором передавалась современниками их уст в уста, а в поколениях потомков, лишенных советской тоталитарной системой достоверной информации, она обросла легендами и преданиями. Задача ныне и состоит в объективном показе X. Ермакова, прожившего короткую, противоречивую, но яркую жизнь и сумевшего оставить после себя глубокую борозду.

    Харлампий окончил только три класса. Женили его девятнадцатилетним парнем в 1912 году, затем служба в казачьих частях. С началом империалистической в первый месяц войны получил боевое крещение. Рубака и храбрец был отменный. Шашкой владел и правой и левой рукой. Конь его Орел прибегал на особый свист хозяина, и Харлампий умел управлять им одними шенкелями, и руки были свободны, и, привстав на стременах, он стрелял из карабина прямо в седле, в бешеной скачке. А то, врезаясь в ряды противника, рубил сразу двумя шашками. Молодой, он воевать любил. К концу войны был полным георгиевским кавалером, получил чин хорунжего.
 
    После ранения на фронте, уже в революцию, в станице Каменской влился в отряд знаменитого Подтелкова. Казаки любили Харлампия. И не столько за удивительную храбрость, сколько за справедливость, честность и небоязнь любого начальства.
 
    Поначалу они с Подтелковым почти подружились. Но скоро тот пристрастился к "революционным казням" пленных казаков, подчас собственноручно рубил шашкой даже связанных.
 
    Взятого в плен есаула Чернецова казнил прямо на площади в Пономарево, развалив шашкой надвое (брехня - Л.С.). Харлампий Ермаков, как потом рассказывали станичники, протолкался решительно к Подтелкову, одетому в кожаную куртку и ярко-красные кавалерийские галифе.
 
    - Казнить казаков без суда не дело, - сказал он глухо, играя желваками, - многие взяты "беляками" (кавычки мои - Л.С.) по мобилизации, а многие по темноте своей одурманены. Действительно, большинство пленных высказывали желание влиться в отряд и драться на стороне красных.
 
    - Врагов Советской власти можно казнить и без суда, - отрезал Подтелков. И тут же приказал выделить из сотни Ермакова казаков-охотников для казни.
 
    - Мои казаки не палачи, - гневно ответил Ермаков и увел казаков на хутор Базки на правый берег Дона.
 
    Харлампий, приняв революцию, тем более мировую, полагал, что она должна быть победоносно-великодушной. Революция вершится народом для народа, а не против него. Бессмысленная жестокость, жажда крови, виселицы и расстрелы были для него неприемлемы.
 
    Немаловажно и то обстоятельство, что Подтелков явно превысил свои полномочия, без разбору казня пленных, среди которых было много казаков, связанных с его казаками той или иной степенью родства. Были даже родные братья, оказавшиеся кто у "белых" (кавычки мои - Л.С.), кто у красных. Революция и гражданская война внесла небывалый раскол на Дону.
 
    Существенно и то, что Ермаков, незадолго до этого события избранный в ревком, был представителем новой революционной власти. И отказ остановить казнь чрезвычайно сильно подорвал авторитет Подтелкова и, напротив, укрепил авторитет Ермакова как волевого и смелого защитника простых казаков. Вместе с Ермаковым ушли из отряда Подтелкова, изрядно ослабив его, и казаки из других станиц. Он же продолжал со страшной жестокостью выполнять указания и резолюции Лейбы Бронштейна (Троцкого) и Ленина, что во многом способствовало росту недовольства большевиками, а затем и восстанию на Дону казачества.
 
    Происходящее в казачьих станицах было настолько страшным, что возмущало даже многих большевиков. Расстрелы проводились часто днем на виду всей станицы. Осужденных - человек 30-40 - раздевали догола и с гиканьем гнали к месту казни, и все это на глазах у других казаков...

    В конце концов, карательные акции красных, расстрелы и расправы подобные тем, которые творил над пленными Подтелков, толкнули казаков на восстание. Перешел на сторону восставших и Харлампий Ермаков. Он был выбран командовать полком, а в 1919 году стал командовать повстанческой конной дивизией.