Создатель - 5 глава

          Глава 5. ПАДЕНИЕ

   «Мы прокляты, жизнь людей проклята вообще.
Смелей, человек, и будь горд! Не ты виноват…»
               Ф. Достоевский


                1. Волнения

    Убийство студента Лассаля произвело в Городе эффект разорвавшейся бомбы... Грозные события, заполыхавшие с январских дней по всему Роскомреспу, с кровью ворвались в тихий прежде городок. Всех потрясло, что убийство это было совершено зверски, варварски и, казалось, без особого смысла (в карманах покойного обнаружили деньги, на руке были золотые часы). Обвиняли местных хулиганов, но говорилось и о иных подозрениях.
    Сам Виктор Рамин засучив рукава взялся за дело... Наплюнув на письмо Начальника ОХРа о причастности к убийству некоей организации, где Лассаль был видным членом, Рамин приказал арестовать тех подростков, которые давно уже были на крючке ментуриан. Мальчишек допросили "с пристрастием",  и двое из них тут же сознались в убийстве студента. Рамин возликовал. Не беда, что ни эти двое, ни другие "соучастники" так и не смогли вспомнить время, когда они совершили злодеяние, путались в деталях преступления, а орудием убийства называли то топор, неизвестно куда сгинувший, то камень... Главное, что ментура Города в два дня раскрыла зверское преступление и успокоила жителей. Газета «Глас города» назвала Рамина истинно роскомресповским "воителем против сил зла", из области пообещали заслуженную награду.
    Начальник ОХРа Кузин вел тем временем собственное расследование. Он быстро нашел Тассова и Маэстрина, которые упоминались раньше Лассалем, и спросил их в подробностях о создателе. Тассов сделал предположение, что Наркизова уже нет в Городе, но наотрез отрицал участие Круга в убийстве Лассаля... Маэстрин, ненавидевший охровцев по своим причинам, путался в ответах, ничего толком не сказал ни о Круге, ни о Наркизове, а попытался исполнить в кабинете Дормидонта свой новый шлягер "Ах, если б подавился колбасой...". За это исполнение Самсон был сильно поизмят одним из охранников и брошен озверевшим Кузиным на три дня в кутузку. Тем не менее в ОХРе  уже знал имена некоторых круговцев: Шутягина, Кораморова,  Шутягина и некоего Рылова. Женю Шутягина быстро обнаружили, но ничего толкового не добились и от него...
      К тому же Шут имел на тот злополучный вечер железное алиби: его видели в Общем доме никак не менее тридцати человек. Федьку Кораморова обнаружить не удалось. Андрея Рылова также нашли: он оказался злостным диссидентом и философом, скрывавшимся от алиментов, но с Кругом не был связан. Кузин лично допросил его и написал рапорт в Губернию, что найден еще один враг нерушимости Роскомреспа. Обеспокоенные политической подоплекой события, демоносцы во главе с Голиковым явились к зданию ОХРа всем скопом, потребовали ознакомить их с результатами расследования  и были арестованы Кузиным в пол¬ном составе... Расследование затягивалось. Виктор Рамин написал Тазкову до-кладную о нарушении прав граждан Города Начальником ОХРа, и тому пришлось выпустить всех.
      На похороны Лассаля собрался весь Юник, были даже прекращены занятия... Сначала у дома, где жил Лассаль, был проведен своеобразный митинг. Выступавшие преподаватели ФЛ-фака с чувством говорили о том, какой прекрасный студент был Вячеслав Лассаль, девушки рыдали, на Люсиль было страшно смотреть. Вылезший черт знает откуда профессор Заревич призвал всех вернуться к «старым добрым временам», когда студентов не убивали в подворотнях, а посылали в Магнитку и на Беломорканал… Маразматика тут же зашикали студенты и демоносцы.
     Ректор Протухов также что-то сказал по бумажке, обозначил скорбь и уехал домой на служебной машине: очевидно, оплакивать покойного. Декан Титоренко сказал несколько прочувствованных слов, призвал всех студентов крепиться и пообещал лично следить за расследованием этого дела. Доктор Мант высказал соболезнования родным покойного и немного порассуждал в этой связи о "еврейском вопросе", вставшем во весь рост, но его никто толком не понял. Люсиль, по настоятельной просьбе Ответственного студента, вышла тоже что-то сказать, но подавилась рыданиями и сошла с трибуны… Напоследок на сцену пробрался Фавн Подзипа и попробовал что-то вдохновенное продекламировать, но в начавшейся суете его слушали мало и неохотно.
     Затем траурная процессия направилась к кладбищу за Город... На полпути ее остановил отряд охровцев, срочно вызванный Борисом Ухлестовым из Пронска, отряду под руководством некоего майора Дубова было дано указание разогнать демонстрацию. Спутав процессию с демонстрацией, они рьяно взялись за дело. Несмотря на уверения Титоренко и причитания Заревича, в ход пошли резиновые дубинки. Студенты оказали мощное сопротивление, разбив лица и шлемы нескольким охровцам... Назревал глобаль¬ный конфликт. К месту беспорядка прибыл лично Леонид Сергеевич Тазков. Ему, хотя и с трудом, удалось остановить кровопролитие. Дубов извинился и назвал имя Ухлестова, мэр пообещал намылить Бориске шею.
     Процессия отправилась далее... но не в том же составе. Декан Титоренко, получив в схватке хар-рроший удар дубинкой, срочно эвакуировался в машине вместе с Савостиковым, оставлениям ректором «для порядка».  Его поддержали многие преподаватели, причем наглый Туус умудрился даже забраться к Титоренке в машину на заднее сиденье... Студенты, демоносцы и родственники Лассаля погрузились на автобусы и поехали вслед за машиной с телом покойного на кладбище. Вовремя подъехавшие ментуриане взялись "охранять" горожан от дальнейших нападений. На гражданской панихиде о Лассале говорилось и вовсе мало.
     Студенты, пострадавшие в битве, требовали идти и громить мэрию. Ментуриане не возражали наказать «зарвавшихся» охровцев. Демоносцы заняли неопределенную позицию, но идея студентов казалась им не такой уж неверной. Лишь Чимбуркевич сумел убедить собравшихся не совершать "неоправданных действий", сославшись на героический поступок мэра Тазкова. Его поддержали и родственники Лассаля. Гроб с телом Славика поставили на землю возле могилы (табуретки забыли впопыхах). Лена Шерстова начала говорить речь от имени Лассалевской группы, но не смогла ее закончить, зарыдав в голос. Люсиль не выдержала и упала в обморок. Старушки, бог знает как здесь оказавшиеся, завыли.
    Отец Лассаля дал команду, и гроб быстро заколотили и опустили в землю. Она приняла тело Лассаля, как принимает в себя тела всех людей – и праведников, и предателей... Единственный, кто не побоялся прийти сюда, из тех, кто... был Мачилов. Он тоже изображал скорбь, сочувствовал Люсиль и  дрожащей рукой даже бросил комок земли на гроб покойного. Круговца  заметил Тассов и хотел было переговорить с Владимиром, но тот, увидев приближавшегося к нему Романа, провалился сквозь землю... Положение гроба в могилу завершило городские волнения, связанные с убийством Лассаля. С кладбища многие из провожавших Лассаля ехали уже в бодром настроении, обдумывая свои завтрашние дела.
     Великие потрясения случаются со многими людьми, но с разной долей страдания... Так, как мучился создатель в последние дни марта, страдал, возможно, Иисус. Убийство Лассаля окончательно перечеркнуло многие планы Наркизова; оно оказалось вовсе не строительной жертвой для созданного им Круга, а чем-то страшным, что предваряло полный крах начинаний создателя в Городе. Напрасно Наркизов убеждал себя, что его руки чисты, что он лично не участвовал в исполнении... Напрасно он приводил доводы, уличающие Лассаля в предательстве, и тысячи жизней, положенные во славу Религии и власти, другим известным пророком.
    Сознание упорно возвращало его к сцене гибели Славы, к окровавленным сапогам Силыча и истерическим вскрикам Думова... Создатель обычно вставал и беспокойно ходил по комнате. Савл последнее время стал как-то странно поглядывать на него, но ничего не говорил ни о деле Лассаля, ни о таинственных посетителях, которые приходили к Гарри. Создатель отпустил бороду и усы, но все же опасался появляться на улицах днем, предпочитая ночные прогулки. Все новости о деле Гарри узнавал в передаче Вовы Мачилова. Кораморов все-таки объявился и сам сходил в ОХРану; от него ничего не добились и отпустили, взяв подписку о невыезде. К создателю Силыч больше так и не пришел.
     Бывшие круговцы, вроде Шутягина, кое-что знавшие о преступлении, притаились и помалкивали. Самым слабым звеном, по мнению Мочи, был Думов... и с ним тоже надо было решать. Услышав это, Наркизов сильно стукнул Мачилова головой об стол и прогнал из дому… В одну из бессонных ночей начала апреля создатель отправился бродить по Городу, точнее, по его окрестностям. Он скоро вышел к своему любимому месту на Бечаре  – небольшой отмели, кругом уходившей в покрытое еще льдом озеро.
     Кое-где уже проступала вода, и огни небольшого города тускло отсвечивали в ней. Создатель подошел ближе к полынье и всмотрелся в воду. Неожиданно ему явственно почудился чудный звон колоколов над Бечарой... Откуда шел этот звон? Церковь снесли еще много лет назад, на заре строительства Роскомреспа. Гарри заткнул было уши, но звон стал еще явственней и громче... Ужас исказил черты лица создателя. Странная улыбка раздвинула его заалевшие губы, серо-стальные глаза осветились во тьме, а нос приобрел размеры гоголевского беглеца.
     Гарри еще раз посмотрел на воду и остолбенел! Чудный в своей красоте русский город он увидел вдруг в грязноватой воде Бечары: прозрачные ворота, яркие маковки церквей, широкие и просторные улицы, нарядные горожане в красных и синих одеждах, и над всем этим – статуя какого-то неизвестного ему Бога... Какие-то радостные счастливые лица, какая-то новая невиданная жизнь проносилась перед ним. Это было так ярко и красиво, что создатель испугался, не повредился ли он рассудком…
         Резкий порыв весеннего ветра неожиданно уничтожил изображение. Создатель еще постоял возле воды, надеясь на возвращение...  Не дождавшись его, Наркизов шатаясь отправился прочь. Озеро сумрачно отсвечивало постепенно занимающийся рассвет, где-то уже проснулись и готовились к ежедневной каторге жизни местные жители. Наступал новый день нового российского времени.


              2. Сталин. Кошмар Гарри Наркизова

     В Город тем временем пришел очередной праздник – День демона Лысого гения. По заданию красоловов и мэра Тазкова горожане добровольно отметили его уборкой загаженных ими же после зимы скверов и палисандрий. Затем должен был состояться митинг на площади, носящей его имя. Чтобы граждане не позабыли об этом, туда свезли некоторые припасы с заваленных товаром баз Города. Набрав всего, что им было нужно, горожане обратили свое внимание на выступавших товарищей.
     В ряде выступлений говорилось, что Лысый гений – колосс, который спас страну от гражданской войны и обеспечил всем россиянам безбедное существование. Горожан предупреждали насчет опасности выступления против великого и могучего Роскомреспа, так и норовившего в последнее время расползтись по швам национальных границ. Леонид Сергеич в собственном выступлении что-то долго жевал о демократизации и гласности в свете последних событий, копируя манеру Главного красолова, так что под конец речи вынужден был переспросить Ухлестова о смысле всего им сказанного. Толстый Бориска в бордовом плаще, с приколотой черной (для контраста) гвоздикой также ничего не разобрал в хитросплетении слов Тазкова и счел за благо промолчать.
     Выступивший вслед за мэром начальник ментуры Рамин сообщил горожанам о блестяще проведенной его ведомством операции по делу студента Лассаля и заявил, что к празднику Первого мая все виновники преступления предстанут перед судом. Горожане что-то закричали, но Рамин не расслышал... Следом выступала Поддубина, в своей речи она выразила «слова благодарности городской администрации за ту помощь, что была предоставлена погибающей школе...». Ее, впрочем, слушали тоже невнимательно: нытье учителей о зарплате всем порядком надоело. Затем вышел директор городского Завода Нил Самыч Нырков... Грустный мужичок , с красным от частых возлияний лицом и носом-шишкой, который в нормальной стране не поднялся бы выше токаря 5 разряда, долго говорил об отечественной истории, которую он усвоил в рамках Краткого курса, и скорбел о "скудоумии" рабочих вверенного ему Партией завода, издевающихся над собствен¬ным прошлым.
     Его на трибуне сменил демоносец Гор Голиков с лоснящимся от счастья пятачком: он обозвал все городское начальство "прогнившим и пахнущим  балластом истории",  потребовал к ответу Начальника ОХРа за причиненный им Городу ущерб... Голикову поаплодировали несколько демоносцев и отдельных воинствующих горожан. Завершил митинг Ухлестов с пламенной речью о великом Лысом гении, перевернувшим всю историю мира, но его завывания и вовсе не слушали. Торжественная часть митинга закончилась, была объявлена часть неофициальная.
Воспоследовала дискотека... Молодежь, в основном студенческая, дрыгалась на площади не совсем пристойно и орала новомодный шлягер "Все разрушим, разворуем!". Местные подростки поддерживали их полностью... Горо¬дское начальство сочло за благо тихо ретироваться. Охранявшие порядок ментуриане в ситуацию не вмешивались, некоторые из них даже тоже пританцовывали. Взрослые горожане смотрели на танцующих, цокали языками и говорили, что они-то в свое время... Во время дискотеки памятник Лысому гению кто-то нагло испохабил белой краской.
      Гарри Наркизов не присутствовал на площади и узнал все произошедшее там от Савла. Отшельник, мелко крестясь, весьма сокрушался, что Чугунный Болван продолжает застилать глаза горожанам, отвлекая их от моления и покаяния. Гарри посмотрел на развешанные в углу комнаты Савла иконы и заметил ему:
– Этим вашим горожанам вообще ничего, кроме водки и колбасы, по-моему, не нужно. Живут сегодняшним днем, о спасении и не помышляют!
– Что ж ты не помог им, Гарри Всеволодович? – спросил обиженный за горожан Савл. – Сам же говорил о своей миссии великой.  В чем миссия-то, где дела твои? По делам узнаете их…
– Да какая тут у вас миссия! Не хотят людишки  ни власть менять, ни от красоловских принципов отходить… Я уж про веру не говорю.
– А ты сам-то веришь или нет, все спросить тебя хотел, – Савл очень серьезно посмотрел на Гарри. – Крестик-то на тебе не православный, так?
– Это ты правильно заметил, – усмехнулся Наркизов. – Я в верующие и не записываюсь, лбом пол в церкви не расшибаю.
– А без веры в Бога ни одно великое дело не делается, – строго заметил Савл. – Вот красоловы в 1917-м большое дело затеяли, вроде получалось у них, а без веры-то и прихлопнул бы их Гитлер в 1941-м!
– Что ж не прихлопнул-то?
– А поверили они, когда подошел их смертный час – поверили! – Савл, будто пророк, заговорил торжественным тоном. – Восстали от неверия и безбожия! Страну нашу великую отстояли. С иконой Божьей матери облетели над Москвой и спасли Россию от дьявола немецкого. И простер Господь длань свою над Россией и защитил от супостатов.
– Эх, Савл! – покачал головой Наркизов. – Вроде умный ты человек, а что говоришь …  Байки  красоловские пересказываешь! И после войны Усатый зверствовал, да и Хрущ с Бровеносцем не лучше его были. И что ж Господь не простер над ними длань свою и не отправил их прямиком в ад?
– Значит, такова Воля его была! – отрезал Савл. – Нам, грешным,  веру укрепить страданием надо было…
– Я свою веру изобрести хочу, – как заученное, сказал вдруг Наркизов. – Там место и богу найдется, и властителям разным, и злу, и добру... Там непротивления злу не будет, а будет покарание его, вот как!
– Ну и что, Гарри, изобрел ты веру-то?
– Изобрету, не переживай, Савл! Еще тебя в пророки позову…
– Ты прости меня, Гарри Всеволодович, – потупив голову, заметил Савл, – но много ты говоришь, а дел-то никаких нет. Вот она, правда! Товарищи твои, как бесёнки какие, к тебе бегают по ночам, советуются, почему ж днем не зайти? Вот если б ты молился чаще хотя бы…
– А ты знаешь, Савл, что крысы, например, не молятся богу... 
– Балабол ты, вот что, – Савл махнул рукой и пошел прочь из комнаты. – Хотя б по хозяйству помог…
– Помогу, коли надо, – усмехнувшись, пробормотал создатель. Он подумал, что Савл в последние дни стал слишком уж надоедлив, да и не вечно же тут прозябать. Надо решать все окончательно и бежать из Города.

     В эту апрельскую ночь создатель спал очень плохо. То ему мерещились какие-то картины его прошлой жизни: девочка, которую он любил подростком, драки с пролами-сверстниками в школьные годы, годы учения и в губернском городе, и в столице, его первая любовь и жена, его решение стать... Сознание временами как бы вообще покидало его. Он проснулся и сел на кровати. Непроглядная тьма окружала его со всех сторон... Гарри поднялся и зажег свет зеленой лампы, висевшей над кроватью. Комната осветилась на изумление тускло, видно, лампочка была на грани сгорания...
    Одно место комнаты, возле кресла, вообще оставалось темным. Создатель протер глаза и присмотрелся внимательней: кресло, сброшенная на него куртка, сапоги. Ничего не обычного вроде.  И вдруг... тьма расступилась: в кресле сидел какой-то человек с трубкой в руках. В комнате сразу же крепко запахло табаком и еще чем-то, не слишком приятным. «Неужели это возможно?» – мелькнуло в сознании создателя.
    Человек с трубкой между тем зашебуршился и прокашлялся: "Кхе-кхе-кхе..." Гарри вздрогнул, протер глаза и сел на постель.
– Горец, ты?
– Нэ горэц вовсэ, а чечвертый пророк коммунизму, – пояснил создателю Сталин, а это, несомненно, был он. – Ви меня визывал?
– Нет, сгинь отсюда! – крикнул создатель, еще раз протерев глаза.
– Визывал! – Иосиф Виссарионович довольно рассмеялся.
– Ах да... день рождения Лысого гения! – догадался Гарри. – Что ж сам пахан не явился?
– Лэнина так называть невозможна! – возмутился призрак. – Он  Сатана- сын, а Карла – отэц наш...
– А ты дьявольский дух? – спросил Наркизов. Он начинал находить этот диалог забавным.
– Вэрно понимашь, – подтвердил Сталин.
– Ну и воняет же от тебя!
– Оскарблаете, да? – надулся призрак.– Это завыстъ говорит...
– Зависть, к кому –  тебе что ли? – усмехнулся создатель.
– Ко мнэ и Ему! Мы-то дэло дэлали, а ты так – только Лассаля укокошил ...
– Ты не Сталин вовсе, ты – дрянь, бесенок!
– Ну-ну... – Иосиф Виссарионович набил свою трубку и закурил. Гарри внимательно следил за ним, силясь убедиться. Что это всего лишь видение. В воздухе, ставшем на редкость тяжелым, заклубились завитки дыма.
– Ты просто бред воображения, я не могу тебя видеть?!
–  Мэня спрашиваэшь? – поинтересовался нечистый дух и выпустил густую струю дыма изо рта. – Я нэ бред, я часто прихожу...
– Ты ведь давно мертв, тебя не существует...
– Я жив, пока живы эти люди! – сказал Сталин, в такт помахивая трубкой.
– Зло, может, и не вечно на земле, – задумался Гарри.
– Вэчно! зло — власть, а кто не хочет власти?
– Власть не всегда зло! Есть истинная власть, если она...
– Истина? А кем это она определяется? – акцент Сталина пропал, да и сам он сделался как бы совсем прозрачным. Гарри даже видел сквозь него спинку кресел.– Тобой, Им, кем?!
– Богом! – твердо сказал создатель.
– Богом... – дух Сталина нервно завертелся в кресле. – Что может твой Бог?
¬ – Все может! – создатель хотел было привстать, но не смог.— К тому же и ты служил ему отчасти, разве нет?
– Вот еще глупости! – возмутился Сталин. ¬– Я гнал его и верующих в него, как только мог!
– Но именно ты убивал и тех, кто шел против Бога и служил силам Зла, – Наркизов как будто пытался убедить в своей правоте того, кого никто не смог убедить и при его жизни.
– Нет, не так... Я убивал только тех, кто шел против меня.
– Но ты не всегда понимал, что творишь!
– Ну, хорошо! – Сталин не захотел продолжать спор.– Ты-то тоже служишь Злу, ты стал теперь одним из нас!
– Лжешь, дух! – крикнул Гарри и, все-таки оторвавшись от кровати, присел к столу, чтобы лучше видеть страшного собеседника.
– Нет, я не лгу!  Вот ты рассуждать любишь о насилии, а от рассуждений до дела – не такое уж большое расстояньице, знай это!  – Сталин привстал. Он был виден теперь полностью в своем поношенном френче и галифе, в одной руке он держал потухшую трубку, другой – неловко двигал.
– Я никогда не хотел повального насилия, – мотал головой Наркизов.
– А что Лассаль? Объясни ему это...– Глаза Сталина вдруг налились каким-то ярким светом. Может это был цвет крови, пролитой им. Этот свет не был красным, красным стал теперь сам Сталин.
– Лассаль – ошибка, нелепых промах… Мало ли бывает ошибок!
– Лес рубят – щепки летят, – захихикал горец.
– Предатели должны умирать! – тяжело сказал создатель.
– Но ты бы, Гарри, убил и других... Начало предполагает продолженье… Да ты и сам не решил еще остановиться, так?
– Вранье, неправда! – опять крикнул Наркизов.
– Не кричи, Савла разбудишь, – погрозил пальцем Виссарионыч. – Запомни главное: никакая власть не держится без насилия... Ты и так знал это, и теперь знаешь.
– Хорошо, – создатель облокотился о стол, задев чугунную старую чернильницу Савла. Сталин со странной опаской посмотрел на нее.
– Хорошо? – Сталин даже удивился.
– А что я должен страдать теперь? – каждое слово давалось теперь создателю с огромным трудом. – Но я не красный, я Белый... И сделал это я для России... для будущей России…
– Спаситель ты наш!– причмокнул Сталин. – Для блага России! Сколько лжецов и иуд так говорили… А цвет-то определил! Где в темноте нашей цвет-то различать? Али нет?
– Прочь отсюда, грузинский раввин! – и Гарри автоматически схватился за стоявшую чернильницу.
– Пойду пожалуй, – решил Сталин, – а то ты и вправду в меня чернильницей пустишь, как Лэнин сказал.  Кстати, при чем она здесь?
– Счас все сам узнаешь! – бросился к горцу создатель, прихватывая настольный прибор.
      Но никакого Сталина в комнате не было... Гарри растерянно пошевелил кресло, где только что был его ночной гость,  и бросил ненужную больше чернильницу на пол. В дверь его уже долго стучали. «Эй, ты с кем говоришь-то там? С нечистью какой, что ль?», – раздался знакомый голос Савла. 
      Гарри отозвался, что он совсем один. Савл потоптался у запертой двери и, шумно вздыхая, ушел к себе. Создатель рухнул в оставленное гостем кресло. Он даже не обратил внимания на погасшую трубку Сталина, валявшуюся от кресла неподалеку. Тьма в комнате сделалась совсем непроглядной, так как света не зажигал никто...


                3. Суд создателя

          В Городе тем временем наступили майские деньки – Большие пролетарские праздники. Красоловы, охровцы с ментурианами, а также люди попроще высыпали на улицы Города, весело махая заранее заготовленными красными флаж¬ками, плакатами и шариками. Основная круговерть происходила возле Памятника Лысому гению, где на трибуне стояли "отцы” и приветствовали своих не очень любимых детей. "Дети" проходили на значительном расстоянии от трибуны и по команде вскидывали красные флажки и портреты вождей Роскомреспа. Отцы города вяло махали им своими пухлыми лапками и изредка нагибались, чтоб основательно приложиться к фляжке с водочкой, бывшей тут постоянно.
      Ухлестов проявил в этом нагибании особую доблесть и скоро был бережно вынесен с трибуны ментурианами. Впрочем, "дети” не очень осуждали руководителей, так как сами основательно поддали перед парадом. Лысый гений уныло смотрел на эту демонстрацию рабской покорности со своего постамента и думал, вероятно, что он зря постарался. Праздник чуть было не испортила колонна студентов Университета, несшая совсем не те портреты (вроде бы мелькнул Че Гевара и Троцкий)  и что-то не то кричавшая. Охровцы, по мановению руки Кузина, бросились наводить порядок, а Тазков осуждающе взглянул на ректора Протухова, враз протрезвевшего. Собственно Леонид Сергеич с удовольствием прикрыл бы поганый рассадник беспорядков, но он опасался гнева Шупкина, допущенного теперь лично к Главному.
      Рамин, глядя на это, лишь пожал плечами и также дал какое-то указание через дежурившего у трибуны постового. Демонстрация близилась к завершению, и «отцы» совсем уж собрались покинуть трибуну, как вдруг один эпизод окончательно лишил их праздничного настроения. Сначала показалась группка Голикова с плакатом, призывающим "покончить с Роскомреспом навсегда”. Демоносцев немедленно побежали арестовывать. Пока "отцы" с интересом следили за этим событием, какой-то очкарик небольшого роста кошкой сумел забраться на трибуну и, шуганув Савостикова, стоявшего у ног Лысого гения, залез на постамент и написал на памятнике мелом слово "Палач". С такой надписью Лысый гений стал еще более грозен...
      Руководители перетрусили окончательно и бросились с трибуны врас-сыпную, охровцы также растерялись. Граждане, увидевшие слово, заорали благим матом! Не потерявший душевного равновесия, Рамин сумел лично ухватить студента в очках за штаны, но получил от него хороший удар по голове. Подбежавшие ментуриане, однако, спасли честь начальника и схватили злодея. Испинав его на месте, они затолкали очкарика в машину и увезли в участок. Те из студентов, что были посмелее, немедленно начали по этому поводу драку с ментурианами. Мелькнули плакаты: «Смерть палачам-красоловам!», «Главного красолова – на суд истории!», «Борис Соснин – надежда России!».  Пришлось даже  обращаться за помощью к ОХРу... Тазков, совершенно подавленный, обозвал Протухова "засранцем" и тут же в машине сел строчить донесение в Губернию, забыв о Празднике… Настроение ректора Юника испортилось еще больше, что не замедлил прочувствовать на себе подлипала Савостиков в машине на пути к мэрскому дому .
      Начальник ОХРа, решив, что все это устроил подлец Голиков, лично арестовал его и в наручниках повел к машине, стоявшей возле трибуны. Но демоносцы не дали Гора в обиду: толкали ментуриан и охровцев, обзывали их фашистами, даже пригрозили Кузину организовать новый стихийный митинг... Рамин, чувствуя. Что обстановка накаляется, также попросил охровцев не обострять ситуацию. Кузин презрительно назвал Виктора «бесполезной ищейкой» и, не взирая на вопли демоносцев, увез Гора Голикова с собой. Выкручиваться потом надо будет всем, а тут хоть есть, на кого этот бунт повесить, если что…  Демоносцы бросились волновать народ. В тихом Городе назревало черт знает что.
      Все это мог наблюдать и Владимир Мачилов, прошедшийся в колонне студентов с нужными плакатам и потому не очень боявшийся за себя. Он прошел в соседний с площадью Парк Отдыха городка и сел на скамейку покурить... Последнее время Моча, видя, что дело Лассаля несколько затихло, почувствовал себя спокойней и стал делать визиты всем еще имеющимся членам Круга. Кроме Силыча, все встречали его неласково и быстро гнали прочь под разными предлогами... Теперь Мачилов размышлял, стоит ли идти и рассказать обо всем виденном создателю или нет.
– Владимир Ильич, приветствую! – тихо сказал кто-то рядом. Мо¬ча вздрогнул и повернулся на голос.
– А-ах! – взвизгнул он от неожиданности. Рядом с ним сидел сам Наркизов с отросшей черной бородой, в застегнутой наглухо куртке и надвинутой на самые глаза кепке.
– Тихо! – сказал создатель. – Видел тебя на демонстрации и хочу переговорить... именно теперь.
– Какая неосторожность! – завертелся, как юла, Мачилов. – Нас же могут засечь тут вместе.
– Ничего! скоро все закончится, – загадочно произнес создатель.
– Что? что закончится? – заволновался Моча.
– Я скоро уеду отсюда, навсегда уеду... Понимаешь?
– А мы как же, соратники...
– Вы тут останетесь! Выбирайтесь теперь сами, как хотите...
– Зря вы так, – Мачилов лихорадочно закурил новую папиросу. – Видите, что в Городе-то творится? Уже скоро власть рухнет... Подобрать только надо.
– Нет, все кончено, Мачилов! – создатель встал.– Для меня, во всяком случае. Скоро начнутся аресты, бегите.
– А вы, мля, не обманываете? – уточнил Моча. – Правда, уедете?
– Кончено, уеду... – создатель сухо рассмеялся.– Навсегда.
– Что передать Силычу и другим нашим? – спросил Мачилов.
– Скажи Федьке, что он дурак... и убийца! Что я его ненавижу.
– Зря вы так... – Вова схватил Гарри за правую руку, цепляясь, как соломинку.– Не бросайте нас, а то мы ведь...
– Все кончено! – и создатель, резко развернувшись и не обращая внимания на протянутую руку Мачилова, пошел к выходу из парка. Перепуганный Моча немного пробежался за ним:
– Не ходи, мля, так открыто, могут узнать!
– Скоро они все узнают! Комедия окончена...
       С этими словами Наркизов смешался с толпой, идущей с митинга, и пропал из поля зрения. Мачилов, не долго думая, бросился к Силычу. Все решали теперь, по его мнению, именно часы...
      Придя домой, Гарри с удивлением обнаружил записку Савла, где тот извещал постояльца, что уезжает на Праздники в село Хрюшино к своей замужней сестре. Создатель порвал записку, сел и задумался. Что предпримет Мачилов после разговора, создатель, разумеется, знал, но рискнет ли Федька? Придут ли вдвоем или всем скопом? Создатель с удовольствием пообедал и, не закрывая дверь дома, стал ожидать гостей. Время бежало стремительно... «Почему же они не идут? Проклятые рабы... Иисус погиб от предательства ученика, но одного... Хотя бы умереть красиво... Или, может, остаться?» – проносились мысли в воспаленном мозгу создателя. Он забылся.
      Разбудил его тяжелый стук в дверь... Было темно, и майский легкий воздух, несущий в себе весеннюю резкую свежесть, быстро запо¬лнил комнату. Гарри не отозвался на прямой вопрос Федьки, и бесы со всех сторон стали тихо окружать его... Имя им легион...  Как будто сквозь сон, Гарри узнавал светловолосого Мочу с оттопыренными ушами, коренастого и злобного Силыча, дрожащего Думова с ежикоподобной стрижкой, златокудрого Шутягина, который держался от них несколько сзади.
         Создатель не помнил, о чем он говорил с ними... Но итог этого разго-вора запомнили они все. Разгневанный Федька предложил ему подписать какую-то компрометирующую его бумагу и вернуть им расписки членов Круга, Наркизов никак не отреагировал на его предложение (расписки он давно уничтожил). Тогда Силыч что- то крикнул, и они бросились на него: накинув на голову его платок, кричали: «Скажи, кто ударил тебя?», и били его, и плевали на него, и говорили: «Если ты бог, спаси сам себя...». Создатель почти не оборонялся, погрузившись в странную и не вполне уместную задумчивость.
        Когда Шутягин  сдернул платок с головы создателя,  они... в ужасе отступили.  Наркизов, изменившийся за несколько до минут до неузнаваемости, тяжело поднялся с пола и сказал: «Коли вы не смогли убить меня, тогда я убью вас!". И взял он со стола бутылку с вином, и разбил бутылку о чугунную чернильницу... Испугались мелкие бесы, и отступили, и молили не трогать их... Ибо страшнее суда людского сделался суд создателя. Наркизов бил их бутылкой, не глядя: он гонял бывших круговцев по комнате, ругал их поносными словами, он не давал им выскочить и спастись бегством.
        Уже свалился Мачилов с окровавленным лицом, забился под кровать напуганный насмерть Думов, получив удар в подбородок, Шутягин защищался вяло и только умолял не калечить его музыкальные руки. Лишь упертый Кораморов продолжал борьбу с Гарри, даже немного зацепил его ножом, но и он, получив страшный удар розочкой в челюсть, выронил нож и свалился на пол, залитый кровью. Потом создатель сел в то самое кресло и приказал бесам уйти... И они, не говоря ни слова,  подчинились.
         Думов вместе с Шутягиным отправились к знакомой медсестре немного привести себя в порядок. Федька, громко чертыхаясь и едва остановив лившуюся кровь, поймал тачку и, сунув таксисту десятку, укатил один. Мачилов, пострадавший менее других,  метался по улице, не зная, что ему предпринять. Потом, испугавшись сепсиса, отправился-таки в городскую больницу и сказал там, что на него напали в переулке неизвестные...
         Так суд бесов над создателем стал судом создателя над бесами, порожденными им.
 
               
                4. Сцена скалы

      Хотя в Городе стояла только середина мая, сделалось по- летнему жарко. Смельчаки уже искупались в освободившейся от зимы воде Бечары; многие загорали на пустынном еще пляже или на дачных участках, готовых к летнему периоду еще с марта.  Люди стали на месяц добрее, кавалеры – вежливее, а девушки – покладистей. Однако события в городке шли своим чередом. С арестованных по делу Лассаля подростков было окончательно снято обвинение, давившее их души с марта месяца. Могучий Кузин все же победил в межведомственной борьбе поникшего Рамина и взял расследование дела Лассаля в собственные руки.
     Для допросов были вызваны круговцы Мачилов и Думов. Первый все отрицал, даже очевидное. Захар же, морально сломленный в марте, не выдержал и рассказал почти все, что знал – и о Круге, и о создателе, и об убийстве студента... Бросились на поиски Наркизова и Кораморова, но не нашли их. Тогда начальник ОХРа обратился к Тазкову и выше стоящей инстанции с прошением "навести порядок в университете", тот согласился. Ректора Протухова отстранили от дел, Савостиков ушел сам, а декан Титоренко неожиданно "присел", несмотря на дружбу со многими влиятельными людьми городка... Оказалось, что он давно и увлеченно занимался взяточничеством за не вовремя сданные студентами сессии и другие, менее невинные вещи. Рамин и Нырков кинулись было к Тазкову за объяснениями, но вернулись ни с чем... Дело зашло слишком далеко: из Москвы прибыла Высокая комиссия, в ее составе был и Иван Евгеньевич Шупкин, высокий роскомресповский боярин. Выступив на собрании в администрации Города, он потребовал навести тут порядок. Тазков понял, что дни его на посту мэра сочтены...
     Пока Высокая комиссия занималась делами городского начальства, круг вокруг Круга неумолимо смыкался. Начальник ОХРа, решив, что он теперь высшая власть в Городе, задержал всех студентов, более или менее связанных с круговцами. В их числе оказался и Влас Кобельков, и глава киников Брюхенфильд... «Рыжий пар» тут же откликнулся на все это статьей Вити Плиева «И это страна великого Пушкина?» плюс поэмой Ю. Подзипы «Опущенная страна», начинавшаяся словами: «Ах, зажрались вы, красоловчики!  Не пустить ли Вас, братцы, на косточки…». Студенческий журнал немедленно закрыли, Витю вызвали в ментуру и, не вдаваясь в детали,  надавали по шеям... Однако поискам Гарри и Силыча это не помогло.
      Дом Савла оказался пуст, а Силыч пустился в бега сразу после майских праздников... Гарри Всеволодович, однако, и не думал скрываться. После сцены в доме Савла он все окончательно решил для себя. Шерстова сама нашла его и предложила пожить на заброшенной даче ее знакомых, находившейся по ту сторону озера. Знакомые укатили куда-то отдохнуть на месяц, а Шерстова присматривала за дачей и подкармливала там кота Кузьку.  Гарри, понимая безвыходность ситуации, согласился.
      Скоро Шерстова узнала от него все обо всем... Она долго плакала и умоляла его скрыться от властей. Но Наркизов только кривил лицо и отвечал девушке, что от Бога спасения нет, да и незачем. Как-то между ними произошел довольно странный разговор.
– Почему ты поступил так, Гарри? Ведь был и другой выход, разве нет…– говорила ему Шерстова.
– Конечно, был, – отвечал создатель. – Выходов было несколько, но я все делал необдуманно в этой жизни… так что и винить-то некого.
– Почему ж ты пошел на такое! почему ты не унял своих круговцев? Ведь у тебя все было, ты не голодал, не бродяжничал... Почему?
– Теперь эти «почему» смешны, – заметил Наркизов. – Выхода нет, кроме одного… Я оказался негодным пророком, вот что главное!
– Пророком! Какие высокие слова, - ухмыльнулась Шерстова.
- Да, слова я всегда любил только такие... Но выхода нет!
- Еще есть выход! Я сама, конечно, тебе не указ. Но ты должен пойти в ментуру и все честно рассказать, именно Виктору Ильичу.
– Почему именно Рамину, – немного удивился Наркизов.
– Он нормальный мужик, раньше мы соседями были, я с дочерью его дружила… – убеждала Шерстова. – Подскажет, как тебе лучше выбраться!
–  Да нет, выбраться уже не получится, – хохотнул создатель. – Коготок увяз, тут и птичке конец.
– Перестань, я же люблю тебя! На каторгу за тобой пойду…
– О чем ты говоришь, – создатель все более раздражался. – Какая у нас тут каторга? Прихлопнут, да и все. Ты что же себе думаешь?
– Прошу тебя, сделай хотя бы раз, как тебе говорит любящая женщина! – настаивала Шерстова.
– Знаешь, мне один сон часто стал сниться, – заметил создатель. – Какой-то странный сон… Как Гришке Отрепьеву снился, помнишь?
– Какой сон, какой Гришка? О чем ты?
– Послушай!  Сейчас вспомню… Будто я стою возле огромной красивой реки, стою на каком-то холме, все хорошо вижу. В руках у меня почему-то палка или посох какой-то. Какие-то люди копошатся внизу, что-то кричат мне, зовут: я должен к ним спуститься! Но когда начинаю спускаться,  люди исчезают – один за другим. Просто исчезают, будто и не было их. И вот я стою внизу, то ли один, то ли с кем-то вдвоем, людей нет ¬– река совсем рядом, лес близко, но не чистой водой и промытым воздухом пахнет. Нет! Какой-то запах серный, неодолимый до отвращения, окутывает тебя, как дым, со всех сторон… Я смотрю себе под ноги, а там – клокочет поток, мутный, кровавый, грязный.  И в руках у меня не палка уже, а какое-то оружие: то ли меч, то ли ружье… Просыпаюсь, и видение будто замирает.
– Волнуешься ты, совесть тебя мучает, – толково объяснила сон Шерстова.
– Ну да, совесть, конечно, – махнул рукой Гарри. – Прямо замучила уже и меня, и круговцев… Куда без нее!
– Ты подумай, я ведь сама к Рамину могу сходить. Какая-никакая, а сбавка за добровольное признание будет, – настаивала Шерстова.
– Подумаю, – создатель покачал головой и ушел в домик. – Только ты не приставай больше с этим.
      Последние два дня создатель подводил итоги своей жизни и что-то писал по ночам при свете свечей, так как электричества на даче не было. Ласковую Шерстову он успокаивал, как мог, советовал выйти замуж за Кобелькова, за Тууса или за кого-нибудь еще... Леночка плакала и просила его, если он не послушает совета, никуда не уходить без нее. Создатель отказывал ей вежливо, но непреклонно. Майские дни быстро уходили, уж близился месяц июнь, предшественник месяца великого Юлия.
       В последний день своей земной жизни Наркизов с улыбкой на устах вышел вечером из домика и, попрощавшись с удивленной подругой, возившейся на огороде, медленно двинулся по направлению к озеру. Было не очень жарко, на часах примерно девять вечера. Лена хотела было пойти с ним, но он страстно попросил оставить его сегодня в покое. ШЕРСТОВА ПОСЛУШАЛАСЬ, хотя жуткая тоска вдруг сжала ее сердце. Создатель был одет очень легко, даже для этого последнего дня мая – в темную майку с коротким рукавом с изображением «Тайной вечери» Леонардо и светлые холщовые брюки.
       Гарри быстро миновал редкий лесок, который отделял дачный поселок от озера, и, не обращая внимания на "клейкие зеленые листочки", блестевшие со всех сторон, быстро зашагал по направлению к скале, которую он давно присмотрел. Скала нависала над Бечарой как огромный сфинкс, с нее можно было разглядеть весь этот ужасный город.  Скользя подошвами легких туфель по влажным камням, Гарри забрался на самый верх и спокойно закурил, стоя на краю обрыва. Га¬лерея странных образов пронеслась перед ним: Гамлет, Цезарь, почему- то Достоевский с худой бородою,  Наполеон, Сталин и еще кто-то – громадный, в красном плаще и с огромным мечом в руке. «Кто же это?» – удивился создатель, но не смог припомнить.
       Сигарета, докуренная лишь до половины, выскользнула из пальцев Наркизова и понеслась вниз, к темной воде... Сердце его бешено ¬колотилось, он припомнил слова Иисуса: «Да минёт меня чаша сия!» Нет, видимо, не минёт. Наркизов  сел и задумался. Следовало дождаться темноты... Было уже около одиннадцати. И хотя тьма еще не покрыла землю, начавшийся дождь сделал окрестность скалы непроглядной. Возле создателя пронеслась какая-то парочка, спасаясь от небесной воды. Ему показалось, что это были они: Лассаль с Люсиль. Но он тут же отверг это нелепое и спасительное предположение. 
      Земля блестела, отсвечивая грязным золотом... Огромное бушующее море расстилалось перед ним. Создатель встал и подошел к обрыву вплотную. Перекрестившись и сорвав с себя испорченный крест придуманной и никому не понятной религии, которая никого не спасла и ничего не изменила, он взмахнул руками и неловко прыгнул вниз... Семнадцать метров пустоты создатель летел совсем спокойно, со своим рвущимся от напряжения сердцем...  Хотя оно еще билось – и потом, когда в полете он несколько раз крепко ударился об острые выступы Скалы, раскроившие его тело, и после, когда он, окровавленный и разбитый, пал в темные волны Бечары. Искрящиеся его кровью волны в последний раз показали миру еще живой, измученный лик создателя и унесли его с собою – в ту страшную бездну, откуда еще можно извлечь мертвое тело человека, но никогда бессмертную душу человеческую... И это вечная истина вечной жизни. Прощай, создатель.
      Когда наутро рыбаки вытащили труп Наркизова из расщелины, где он прятался ночью, Гарри Всеволодовича уже было не узнать. Исковерканный и распухший, он спокойно лежал на сырой прибрежной траве и смотрел в остановившееся небо. Какая-то загадочная улыбка блуждала по таинственно красным, мертвым губам его... Вызванные к месту происшествия сотрудники ОХРа недолго рассматривали труп Наркизова, приказав вести его в морг. Личность создателя установили быстро, хотя мало кто мог внимательно и без содрогания смотреть на него. Врачи, по вскрытию трупа, немедленно отвергли версию о несчастном случае, установив самоубийство. Весть о смерти создателя быстро разлетелась как по дачному поселку, так и по Городу... Всего через несколько часов на даче знакомых Шерстовой была обнаружена мертвая девушка. Причина смерти была той же – самоубийство.
     Осмотрев место происшествия, начальник ОХРа обнаружил возле скалы пакет с вощеным конвертом без адреса. Он возликовал, надеясь, что теперь все ниточки и веревочки Круга будут в его руках. Вскрыв пакет, Кузин узрел к своему разочарованию смятый листок плотной бумаги с непонятными ему буквами, начертанными рукой покойного. Срочно вызванный специалист из Пронска сумел расшифровать арабский текст.
         Текст послания был прост и обычен: "Люди, я любил вас! Будьте счастливы..."  Это было все, что осталось нам от Создателя.


                Челябинск-Чебаркуль;
                1988-1990, август 1991, осень 1994.
               


    В качестве иллюстрации к разделу романа
использован кадр из фильма А.Тарковкого "Сталкер"