Закрома Родины

 В ту пору, когда Мамоля превратилась в Лёлика, а случилось это в первый год ее студенчества, эпизодическая работа на родных колхозных полях плавно перетекла в сезонные уборки урожая в районе.
К тому времени у гигантов сельхозпроизводителей, как писалось в газетах,  сложилась система вовлечения молодежи в процесс извлечения из земли картошки,
 моркошки, свеклы, уборку капусты, как изгалялись ушлые студенты, подводя базу под необходимость замены лекций трудовой повинностью.
  Бараки, извечная какая-то российская сущность, гордо именуемые полевыми станами, оборудованные сушилками и столовыми, становились приютом младшекурсников на осеннюю пору.
  В бараках устанавливались в два яруса нары, а сами бараки разделялись надвое,  там -парни, здесь - девушки. Утро в девичьем бараке начиналось так: парни брали сапог, шмякали им в стену и кричали: Бабы! Вставайте! Война началася. Кто это придумал, история умалчивает, но воспринималось тогда, в мирное спокойное время, абсолютно нормально. Пацаны гоготали, девчонки подначивали... Студенты шли умываться, завтракать и работать. Для организации процесса уборки создавалась прежде всего группа грузчиков, элиты уборочной, ибо они пешком не ходили, выбиралась учетчица, серьезная непогрешимая девушка, способная на раз поставить на место шалунов, "нахимичивших" мешок, ну и все прочие безымянные работники, коих было как грачей на пашне. У девчонок популярностью пользовались парни, отслужившие армию, один из них всех студенток называл матрешками, и в любой трудной ситуации на него можно было положиться, а это, согласитесь, лучше всяких слов характеризует.
     Грузчики разъезжали на машине и орали во всю глотку: Крестьяне! Чьи это поля? Студенты мелодично отвечали: Маркиза, маркиза, маркиза Карабаса.
  То, что собиралось на полях, затаривалось в мешки, и по полю разносилось: Ира! Мешок! Учетчица фиксировала, между институтом и совхозом велся взаимозачет, какие-то деньги институту перепадали, а студенты, прогуливающие лекции, кормились и влюблялись. Немало сложилось пар в этих полевых условиях, где романтика билась с многочасовым, трудоемким, как все в сельском хозяйстве, трудом, обеспечивающим загруженность "Закромов Родины". После работы, обеда и отдыха, студенты приступали к развлечениям, меня, к примеру, обучали играть в шахматы.
    Настоящие закрома,  а не фигура речи, были в колхозе.
   Прежде, чем зерно выгружали в закрома, проходило взвешивание: весовая напоминала дом с двумя стенами. Машина въезжала на платформу, кладовщик за стеклом в особой кабинке фиксировал вес, машина выезжала. Когда машин не было, мы вставали на эту платформу и качались туда-сюда, с небольшой амплитудой, что там было, под деревянным настилом, мы не знали, да и сейчас я не ведаю всей той механики.
   В самой же кладовой были другие весы, напольные и настольные, эти, напоминающие гусиные клювы, снабжались разными по весу, но одинаковыми по форме гирями-цилиндриками, а у напольных весов гири напоминали шайбы с разрезами, и их клали одна на другую на металлический стержень.
   Мамолю жалели, на колхозные полевые работы не посылали, а брат, как и большинство сельских пацанов, летом будился не мамой, а бригадиром, обходящим дворы.
   Для того, чтобы придать романтики несладкому труду, школа и колхоз решили организовать трудовой лагерь в лесу. Одна из рощиц (другая звалась "Реденькая роща", и все знали, что означает "Снесут в Реденькую рощу"), небольшая и близкорасположенная, была оснащена палатками, умывальниками, парой столов и лавками - обедали в колхозной столовой, в лесу чай кипятили, стала на пару лет любимым местом.
   Конечно, в этот лагерь мы рвались, и когда лагерь перевели в школу, где в классах поставили раскладушки, от былой обстановки остались рожки да ножки.
  Чего стоила только одна зарядка в лагере, стоявшем на холме! Никому и в голову не приходило увильнуть от нее, хотя бег трусцой вверх напрягал не хило. А уж нарушителям доставалось по полной - вверх гусиным шагом, чтоб неповадно было.
  Труд был только до обеда. Вроде. Лагерь-то назывался "труда и отдыха". Короче, не помню, чтобы мы прямо падали от усталости, но вот то, что это было здорово, точно, не зря же класс, которому лагерь предстоял только на следующий год,слюной исходил, слушая рассказы бывалых.
   Вечером в лагере - песни и танцы, а потом - отбой, как все считали "в детское время", но иначе утром не добудиться. Неизменно бывали нарушители, которым и выпадало шагать гуськом вверх до палаток.
 Все самые-самые школьные воспоминания связаны с именем Молчанова Петра Ефимовича. Был он учителем немецкого языка. Брат, у которого он стал классным руководителем, говорил, что Петр Ефимович был военным и служил в Германии. Редкий человек, внесший такую мощную живую струю в школьную жизнь! Это при нем возник лесной лагерь, это он вывез на летние работы в Молдавию шебутную подростковую группу, добавив к своему классу тех, кого отпустили в дальние дали родители. Один возил! Может, потому, что прошли уже с ним школу в летнем лагере, не испугался, доверял ребятне, а она не подводила.
  А если вернуться к полям, что были вокруг сел, у меня вопрос - так мы богатые, получается, были?