Милосердие в аду. Часть вторая. Глава 7

                МИЛОСЕРДИЕ В АДУ

                Роман в пяти частях
                с эпилогом

                Часть II

                Глава 7



                Арийский ледник

Отто брёл среди берёзовых крестов, мимо поросших травой могил погибших солдат и офицеров 8-го батальона.
24 августа. 23 августа. 22 августа. Кнут Вайс, унтер-офицер из роты Эриха. Ещё один знакомый старый служака. Солнце перевалило за полдень и жгло плечи, лицо. Отто приостановился, снял пилотку. Здесь, в дальнем конце кладбища, было больше прохлады, больше тени от обступивших и нависающих вязов, больше какой-то русской грусти и чувства дома. Вечного дома. Слева, совсем близко над ним, метрах в двадцати, равнодушно возвышалась красавица ротонда с восемью ослепительно белыми колоннами вкруг.
«Вот они... Все здесь». Сердце забилось чаще, отдавая шумом в висках. Прямо перед ним лежал Дитрих в окружении пулемётчиков Ганса и Берхарда. До конца кладбища было ещё несколько могильных холмиков, заросших травой и с осыпавшейся по краям землей, отчего они казались под земляными одеялами, накрывшими погибших. 18, 18, 18, 18 августа. Отто не отходил от Дитриха, удерживаясь за его берёзовый крест    и выпрямляя завитушки на скрипящей коре. Эриха нигде не было. Капитан Хаген прикрыл глаза. На короткий миг он стал простым несчастным человеком, потерявшим ещё раз всё самое дорогое: юношу,  к  которому почему-то очень привязался,  и Эриха — последний бонус судьбы.
«Дитрих, спасибо тебе», — подумал он, пожимая засохшую, в трещинах, бересту креста: «Мальчик мой. Кристин сейчас бегает в твоих валенках и заливается zalivistou смехом, спотыкаясь о коврик и падая. А Helen отворачивается к  окну или к стене, и закусывает губы, чтобы удержать себя от рыданий...»
На краю кладбища перед крутым спуском к пруду, — в виде ограды или границы, лежало длинное тополиное бревно. Отто без сил доковылял до него, сел и закрыл лицо руками. Дальше, после этого боя, в его опустевшей жизни оставался только бег под гору или долгое доигрывание неинтересной игры.

; ; ;

К середине августа 8-й пехотный батальон майора Штрекера во взаимодействии с двумя мотомехбатальонами дивизии СС и разведывательным танковым батальоном 8-й танковой дивизии Вермахта шли неудержимо на Красногвардейск, обрывая последние сообщения города с отступающими частями Красной армии и Ленинградом.
17  августа разведывательный танковый батальон вошел  в Елизаветино. Основные силы быстро заняли посёлок, главную дорогу на Войсковицы и железнодорожную станцию. На окраине, в районе парка возле старинного дворянского особняка, бывших усадебных построек, пруда и церкви, русские сражались особенно жестоко.
Парк находился на возвышенности и, пробившись со стороны железнодорожного полотна, русские засели в небольшой колокольне в три яруса и вокруг примыкавшей к ней церкви, удерживая с высоты под своим контролем часть посёлка. Однако уже к ночи они были выбиты и рассеяны.
В  полдень  18  августа батальон майора Штрекера вошёл  в Елизаветино. Роте капитана Хагена было приказано ещё раз пройти по низине между парком и железнодорожным полотном в месте вчерашних боев и выйти к деревне Дылицы.
Вдоль парка, огибая посёлок по склону, проходила широкая, когда-то вымощенная брусчаткой, старая дорога. Капитан Хаген распорядился пустить по ней обоз, а сам с тремя взводами спокойно продвигался по низине. Вчера здесь были особенно тяжёлые бои. Русских расстреливали без счета и сожаления.
И без того холмистая местность была изрыта и взлохмачена воронками. Было видно, что немецкое командование не собиралось подключать пехоту. С возвышенности шло выжигание земли со всем, что на ней находилось. Повсюду валялись обломки русских винтовок и автоматов, окровавленные шапки, разорванные фуражки, военные сумки и части тел. Слева, метрах в ста, идущих сопровождало железнодорожное полотно, разбитое во многих местах, с торчащими, загнутыми вверх, искорёженными рельсами, на которых сидели вороны. По другую сторону полотна за болотистой пустошью полоской чернел лес.
Утром здесь уже проходили немецкие части, собирая исправное оружие. Погибшие красноармейцы лежали группами, уложенные в ряд под деревья и валуны. Это не понравилось Отто, он поминутно осматривался и точно ощупывал глазами мёртвые дома вдалеке, полотно дороги, колокольню с разбитой макушкой, иссечёнными стенами и дымящуюся церковь за ней.
Судьба Красногвардейска, наконец, была решена. Ленинград с юга был блокирован.
Капитан Хаген в окружении двух лейтенантов проходил последний участок. Впереди уже виднелась дорога, идущая круто направо и вверх, соединяясь со старой дорогой вдоль парка, вымощенной остатками брусчатки, по которой сейчас продвигались две крытые повозки. Между ними капитан даже разглядел Эрвина на стареньком трофейном французском велосипеде. Проехав рядом с повозками, Эрвин остановился возле колокольни. Дальше следовал подъём, и старый шпис решил немного отдохнуть.
Идти было трудно. Холмики, буераки, овражки, усыпанные ранами от взрывов, следовали один за другим. Земля была похожа на смятую скатерть.
— Собачья страна... — ворчал пулемётчик Ганс, выравнивая на плече ствол MG-34.
— Ганс, а знаешь, откуда здесь такая земля? — легко подхватил Дитрих. — В допотопные времена здесь шёл ледник. Поэтому здесь всё так — то вверх, то вниз.
— А у нас что, ледника не было? — спросил лейтенант Буш, уже готовя какую-то шутку.
— У нас ледник... культурный был. Арийский, — ответил Дитрих в смех.
Лейтенант удержался от ответа, видимо оттого, что шутка Дитриха была лучше.
— Господин лейтенант, здесь ещё! — раздался голос пулемётчика, первого номера Берхарда.
В нескольких метрах от расщеплённой кривой осины лежали в ряд девятнадцать тел красноармейцев.
«Странно. Кто же их сложил?» — опять в тревоге подумал Отто.
— О, мой Бог! Это же дети! — вырвалось у Дитриха.
Прямо перед ним лежали ничком, уткнув синие распухшие лица в землю, два мальчика в темно-зелёной форме курсантов. Стриженые, на тонких шеях, затылки, залитые бурой кровью и грязью, выделялись среди тел в телогрейках, бушлатах и гимнастёрках.
— Это... как?
— Курсанты. Из училища пригнали, наверное.
— Да, видимо так, — тихо проговорил капитан. — Пограничники. Видите, тёмно-зелёная форма.
К лежащим трупам подошли уже все, остановились посмотреть и перекурить перед подъёмом к парку. Капитан хмурился и осматривался, скрывая нехорошее предчувствие.
Они вплотную подошли к дороге вверх, чтобы соединиться с проходящим обозом, добраться до Дылиц и закончить свою работу на сегодня.
— Смотрите, дом совсем целый!
— В самом деле.
У стыка двух дорог в ложбине стоял чистенький нестарый деревянный дом под металлической кровлей, окрашенной в зелёный цвет. Дом был обнесён частоколом ровных строганных досок.
— Дитрих, возьмите двух стрелков и быстро осмотрите. А нам сейчас... — он запнулся.
Над головами просвистели две пули. Надломилась с хрустом ветка. Что-то произошло. Все растерянно стали отходить в разные стороны, хватаясь за оружие. Несколько хлопков донеслось из-за железнодорожной насыпи.
«Километра два», — понял капитан. Значит, стреляли со стороны леса. Решение пришло мгновенно.
— Внимание! Лейтенанты, повзводно, быстро поднимаемся по этой дороге и занимаем позиции наверху по обеим сторонам от колокольни. Приготовиться к бою.
Можно было расположиться и вдоль железнодорожного полотна. Но силы русских были неясны, и, если бы пришлось отступать, то рота отходила бы по открытой местности и была беззащитна.
— Быстрее. Бегом. Без суеты!
Пули шипели и свистели поверх голов.
«Ничего. Сегодня мы будем воевать на ваших вчерашних позициях. Увидим!»
— Быстрее!
Капитан последним поднимался вместе с Дитрихом и двумя его пулемётчиками, поминутно оглядываясь и ожидая увидеть на железнодорожном полотне головы русских бойцов.
Несколько пуль пробило брезент крытой повозки.
— Быстрее, быстрее, — торопил лошадей Эрвин.
Лошади, ритмично мотая головами и размахивая во все стороны желтоватыми гривами, не ускоряя ход, шли вперёд, зная свою работу.
Капитан обернулся уже на старой дороге и понял, как правильно он поступил. С этого места как на ладони была видна вся низина со сморщенной, как неглаженная скатерть, поверхностью земли, полотно железной дороги и бегущие из леса цепи бойцов.
«Что они делают? Идут почти с голыми руками на силу, которая вчера их уже выбросила отсюда. Ведь знают, что у нас здесь. Зачем погибать наверняка?»
Последняя повозка с полевой кухней прошла вверх мимо обугленных разбросанных дверей колокольни.
Капитан стоял в окружении командиров взводов.
— Русские хотят кровавой бани. Они её получат. Разделиться. Каждый взвод берёт по 150 метров дороги. Задача — не выпустить через полотно ни одного русского солдата. Выполняйте.
Бой не должен был быть трудным. Но и удовольствия в истреблении, повторном истреблении людей вдобавок к тем, что лежали сейчас у деревьев, — не было. «Dienst ist Dienst» (Война есть война, а всё остальное не предписано), — подумал он и насторожился, услышав басовитый металлический звон, спускающийся с неба. Он поднял голову. Колокольня, у разбитых дверей которой его всё ещё ждал шпис, стояла у самой дороги. Это было трёхъярусное строение из красного кирпича, торчащего теперь повсюду в пятнах развороченной штукатурки. Колокольня примыкала к церкви, или к тому, что от неё осталось. На месте высоких окон церкви сейчас дымились чёрные проёмы с торчащими по краям прутьями решёток. Средняя часть крыши была пробита, и на её месте зияла огромная дыра. Маленький бельведер стоял без купола, и сквозь пустые глазницы проёмов болтались на ветру остатки деревянных перекрытий. Ещё один снаряд попал в звонницу, снёс часть колоколов, и теперь сквозь измятую кованую чугунную ограду верхнего яруса торчала балка, на которой ещё вчера висели все колокола. Два небольших колокола валялись во рву. На фоне обугленных брёвен призрачно и неуместно рдели тигровые лилии. Звон, видимо, исходил из звонницы. Шальная пуля угодила в какой-то ещё висящий колокол.
Капитан осторожно двинулся вперёд. Во всех трёх проёмах первого яруса ещё удерживались на петлях обугленные доски сожжённых дверей. У парадного входа, спрятав велосипед внутрь помещения, стоял Эрвин, знающий, что он будет нужен капитану.
— Молодчина, — капитан тронул его за плечо и уверенно ступил в придел церкви. Весь вчерашний день русские палили отсюда во все концы, не понимая, что губят себя и свой же дом.
«Хотя, если они атеисты...»
Шагая по битому окровавленному кирпичу и обгорелым деревянным балкам, капитан решительно вошёл в храм, придерживая автомат. Здесь никого не было, это он понял сразу.  В центре зала и на солее лежали ещё тлеющие кучи битого кирпича, стёкол и досок с обвалившейся крыши. С расстрелянных и испачканных сажей стен проступали глаза и мантии святых. Христа не было. Он упал вместе с потолком и сделался грудой камней и штукатурки. Повсюду под стенами и пристенными пилонами валялись латунные узорчатые светильники, ещё никем не унесённые. Из-под обгоревших рам торчали ножки аналоя.
— Вот то, что нам нужно.
Капитан подхватил хлипкое деревянное сооружение, встряхнул от пыли покров и вытер им, царапая галунами, скошенную доску.
Над ними, как отверстие в кратере вулкана, нависала громадная дыра. Сквозь огромный круг с торчащими по краям обрубками креплений исступлённо сияло синее небо, своим светом создавая прямо на аналое и вокруг него округлое белое место.
— Дружище, у тебя велосипед, значит, это делать тебе, — начал капитан, вынимая карту из планшета и расправляя её на аналое.
— Итак. Вот дорога. Прямо и направо. Вот ферма, скотный двор и овчарня. Здесь командный пункт батальона, и где-то рядом в Дылицах первая рота лейтенанта Эриха Шмидта. Понимаешь? Сообщи, что принимаем бой. Если задержимся более двух часов — понадобится помощь. Здесь рядом парк и можно напрямик. Но местность неизвестная. Лучше не  рисковать.  И шины не портить.
Гауптфельдфебель понимающе заглядывал капитану в глаза.
— Да-да. Передай лейтенанту Шмидту, что вечером ждём его к нам в гости. Дитрих хочет угостить каким-то особым португальским напитком.
Они ещё раз посмотрели на карту. Эрвин покачал головой.
— Что скажешь, старина? Какие твои соображения?
— Если господин капитан позволит... — медленно начал шпис.
— Позволит. Говори.
— Я их не понимаю. Они же знают, какими силами мы выбили их вчера. Бегут какие-то... сброд какой-то и стреляет.
— Правильно. Обычно русские нападают после артподготовки.
На дороге затрещали со всех сторон карабины, и, поспевая за ними, загрохотал у самого входа в колокольню, сотрясая воздух и землю, пулемёт из взвода унтер-офицера Дитриха.
— Вот. Раз артподготовки не было, значит у них только стрелковое оружие. Правильно думаешь.
— Тогда зачем?
— Эрвин, им дан приказ освободить Елизаветино и открыть дорогу на Красногвардейск. Они его выполняют. Примитив    и геройство в одном... действии.
Они смотрели молча на карту, думая об одном и том же.
Эрвин вздохнул и пошёл к велосипеду, переваливаясь на кривых отёкших ногах.
Со всех сторон дороги раздавалась бойкая стрельба и ругань стрелков.
Капитан вернулся в помещение первого яруса и остановился возле металлической лестницы. Несколько пуль с визгом ворвались в проём и ударились в потолок. Отряхнув куски штукатурки, Отто подумал, что лестница здесь не помощник. Но вдруг, захваченный неожиданной мыслью, он передёрнул затвор автомата, ухватился за металлический поручень и, осторожно, быстро, почти бесшумно ставя сапоги на железные ступени, — легко вознёс на второй ярус свое длинное и гибкое тело.
Весь каменный пол был усыпан кусками кирпича и штукатурки изрешечённых стоек, высокого сводчатого  потолка  и стены. У его ног, в центре, из полузасыпанной бурой лужи торчала гимнастёрка. Отто отшвырнул её ногой и осмотрелся. Вид был изумительный. Два проёма слева и справа выходили на дорогу. Капитан залюбовался точным и равномерным расположением стрелков. Пальба, как музыка, колыхала воздух, наполняя его дымом и запахом сгоревшего пороха. Перед большим проёмом был виден весь театр военных действий. Капитан присел к небольшой кованой витой ограде. Перед ним, как на ладони, лежали, следуя один за другим, бугры и буераки, словно застывшие волны, доходя до самого железнодорожного полотна. С насыпи то тут, то там сползали и скатывались, падая в траву, убитые красноармейцы. Сверху на шпалах и рельсах убитые валялись по всей длине, а иногда один на другом.  В полевой бинокль «Dienstglas» были хорошо видны редкие группы по 4–5 человек, выбегающие из леса и рассыпающиеся по рытвинам под потоками трассирующих пуль.
Капитан посмотрел вниз перед колокольней. Широкая зелёная крыша дома была совсем рядом под  ним слева. Дверца  в заборе была отворена и выходила на тропинку к лестнице наверх на дорогу к колокольне.
«Да это же дом священника! Хоть бы его никто не поджёг», — пронеслось в голове. Пожар и дым от полыхающего дома — только они могли хоть как-то помочь русским под этой завесой подобраться ближе.
Капитан с брезгливым чувством, как воспитанный чистоплотный человек смотрит на ползущих по рубахе вшей, смотрел на одно и то же: на полотно влезали бойцы с винтовками и падали или назад, или вперёд, или валились на своих же среди шпал  и  рельсов.  В  воздух взлетали изувеченные  тела и винтовки. Это была Ein Blutbad (кровавая купальня), большая, холодная, тяжёлая, железная, крепко привинченная к кустам, деревьям и валунам при дороге мясорубка, медленно и неудержимо перемалывающая человеческие жизни.
За насыпью иногда отрывочно слышались нестройные крики: «Ура-а» и вслед за ними опять выскакивали и падали умирающие тела на мёртвые тела.
«Неужели их больше, чем у нас патронов?»
Капитан воевал во Франции и Польше. Но такого дикого уничтожения людского материала он не видел нигде.
— Дитрих! — крикнул вниз, — пошли сюда своих пулемётчиков. Место удачное. Так как, вечером собираемся?
— Да! — послышался быстрый ответ снизу.
Стуча стальными подковами и гвоздями на подошвах широких солдатских сапог, на лестницу полезли пулемётчики Ганс и Берхард, просовывая вперёд дымящийся, обкрученный патронными лентами ствол пулемёта. Пулемётчики с возгласами восторга кинулись к большому арочному проёму и принялись устанавливать ствол пулемёта среди вензелей решётки.
С первыми короткими очередями массивные метровой толщины стойки арок задрожали, и оглушительный грохот пулемёта заставил воздух метаться в сводах потолка, ударяясь о пол, своды, стену, и набрасываться дьяволом на стрелков сзади.
Капитан, всё ещё улыбаясь, ухватился за испачканный кровью поручень и, ничего не опасаясь, полез наверх, к третьему ярусу с разбитой звонницей.
«Здесь лучше всего сделать командный пункт», — пронеслось в голове, когда он по плечо высунулся над полом.
Прямо на него смотрели усталые глаза бойца, сидящего на полу в углу стоек. Вся грудь и живот его были перебинтованы в несколько слоёв бинтами, через которые проступали громадные кровавые пятна. Он неподвижно смотрел прямо в глаза капитану. Правая рука, измазанная сажей и бурой засохшей кровью, дёргалась, но не могла поднять кусок кирпича, что лежал возле.
Капитан вскинул автомат, и три оглушительных выстрела отозвались звоном колоколов за спиной. Боец ещё дёргался, когда Отто перевернул его на живот, ухватился за брызжущее кровью тело и одним махом отбросил в сторону к верёвкам на помосте. Боец упал, тупо ударившись головой в железо.
Здесь было ещё лучше!
Отто точно парил над землёй. Правда, кто-то уже поджёг дом священника. С двух сторон вырывались струи пламени. Едкий дым с корчившейся крыши пополз наверх. Из форточки во двор вдруг выпрыгнула большая белая с рыжими пятнами кошка. Она сделала два шага к забору и прижалась к земле.
Капитан Хаген вновь поднял свой «Dienstglas» и решил внимательнее осмотреться. Несколько русских солдатиков, среди которых был и один молоденький курсант в тёмно-зелёной форме, всё же пролезли за дом и сидели в огромной воронке, ровные края которой были как будто вырезаны из земли.
«Думают, их не видно».
— Берхард! Там за домом трое. На 10 от меня. Брось гранату.
Капитан всматривался в пространство, усыпанное трупами, и пытался всё же понять, нет ли какого-то скрытого обманного приёма у противника. «Не могут быть люди без ума настолько». То, что он увидел в увеличении, — потрясло. Молоденькие курсанты выбегали из леса или из овражков по всей широкой полосе наступления без оружия. Почти все они неслись по-мальчишески короткими перебежками, прыгая и кидаясь в ямы, где уже лежали их убитые товарищи. Чем ближе к полотну железной дороги, тем больше их оказывалось с ружьями или  с автоматами. На самом верху на рельсах оказался маленький юркий паренёк. Капитан ясно видел его сердитые старческие глаза и большую для него тёмно-зелёную фуражку, съехавшую на затылок. Паренёк перевалился через убитого солдата, пролетел вниз и тут же спрятался за холмом.
Густой чёрный дым от горящего дома валил на дорогу и поднимался к проёмам второго и третьего ярусов колокольни.
Пулемёт внизу замолк. Раздались крики:
— Господин унтер-офицер! — кричал Ганс. — Первый номер убит! Берхард убит! Я один! Пришлите...
Капитан поднялся во весь свой рост и тут же отскочил за стойку. По нему прицельно и совсем близко, из-за горящего дома, стрелял русский солдат. Отто отёр лицо и выглянул, пряча голову от видимости со стороны стрелка. Русские солдаты, зелёные и жёлтые, в фуражках, пилотках, бескозырках или просто с окровавленными перевязанными головами лезли через рельсы по трупам своих товарищей и падали на проклятую изрытую ледником землю. Они высовывались неуловимыми точками, и их пули зло прошивали воздух над головой. Отто почувствовал тошнотворную тревогу.
Пулемётчики справа и слева всё ещё стреляли, только реже и дольше прицеливаясь. Но заработал снова прямо под ним пулемёт Ганса и капитан немного успокоился.
Бой затихал и возобновлялся. Люди истребляли друг друга, исполняя воинский долг.
Капитан отёр лицо ещё раз и надавил на зрачки. Едкий дым разъедал и мучил. Вдруг он ясно почувствовал шевеление совсем близко, за спиной. Ужас холодом коснулся спины. Но сразу понял, если он беззащитен, то всё равно нужно оглянуться и посмотреть смерти в лицо.
Капитан резко отскочил к стене, расстегнув кобуру.
В двух метрах от него на помосте среди разбросанных верёвок рядом с поваленным колоколом сидел на земле священник и держал на своих коленях голову убитого красноармейца. Пальцами одной руки он прижимал его веки.
Отто выхватил «Вальтер», но замер, поражённый увиденным.
Священник в чёрной, испачканной кровью рясе сидел совершенно спокойно, как привидение, не замечая стрельбы и пролетающих со свистом пуль. Он неподвижно смотрел на капитана, смотрел строго и тяжело. Его чёрные глаза проникали куда-то внутрь, в то, что и сам он не знал в себе. Стало очень тихо, потому что в груди, где-то в глубине что-то шевельнулось в ответ и с болью раскрылось в ямочке чуть выше грудины.
Отто вскинул пистолет, закрыв дулом лицо священника. Каменный молот ударил в левый висок, и наступила темнота.

; ; ;

Ноги в пыльных и тесных сапогах мелко подёргивались. Дёргались и руки, которые Отто хотел поднять, но кто-то подхватывал и опускал их. Он сидел прислонённый к стояку и не мог открыть глаз.  Кто-то  обтирал  липкой  мокрой  тряпкой с запахом свежей крови его лоб и глаза. Они с трудом разлеплялись, и через кровавую пелену капитан видел полные страдания глаза священника, который пытался стереть ручьи крови, непрерывно льющиеся на лоб и глаза.
— Боже мой! Да что же это! Сидите тише. Не двигайтесь! — говорил на непонятном языке священник.
Наконец он твёрже взял его  за руки, прижал  к  коленям и, заглядывая во всё более становившиеся осмысленными глаза капитана, заговорил:
— Сидите так! Так! Я иду вниз. За вашими. Я подниму их. Вы будете сидеть?
Подбородок капитана задрожал. Он понял.
...Грохот от коротких, но частых очередей пулемёта заполнил всё пространство второго яруса колокольни. Казалось, что он никуда не уходил, а, отталкиваясь от сводчатого потолка, стоек и стены за спиной, — вслед за выстрелами вбивался в уши. Шею, руки, спину, ноги, раскинутые по каменному полу, жалили горячие гильзы, вылетающие из пулемёта и отскакивающие рикошетом отовсюду. Дитрих был в кошмарном забытьи, но стрелял и стрелял, не в силах остановиться. Руки, плечи и голова как будто гудели и не успокаивались от тряски. Секунды тишины били по голове ещё сильнее, требуя шума, бабахания и грома.
Он убил больше тридцати человек. С какого-то момента наступило оцепенение от непрерывной картины смерти мальчишек, разрывающихся голов и  тел,  словно  он  находился в вязкой тине и погружался в преисподнюю. Дитрих вдруг понял, что уже никогда не будет таким, каким был сегодня утром.
Рядом, касаясь его ног, лежал и шевелился в луже крови пулемётчик Берхард. Пуля вырвала глаз и часть черепа.
Дитрих понимал, что звереет.
— Господин унтер-офицер, — уже несколько раз звал пулемётчик Ганс. — Нужно сменить ствол. Нужно остановиться. Из всех овальных окон в кожухе ствола струился дым и раздражающий запах раскалённого металла. Но русские солдаты выползали и выползали, и нельзя было их отпускать. Какой-то мальчишка со сдвинутой на затылок тёмно-зелёной фуражкой вывалился совсем близко из-за собачьей будки во дворе догорающего дома и зло строчил короткими очередями из автомата с громадным круглым диском. Мальчик стрелял теперь именно в него. Дитрих ничего не воспринимал, оглушённый и потрясаемый стрельбой. Собачья конура, наконец, вспорхнула и разлетелась в клочья вместе с тряпками и тарелками.
И мальчик в зелёной форме вывалился из-за холмика.
Потоки трассирующих пуль дождём покрывали всё, что видел Дитрих.
Из-за валуна в последний раз выскочил белобрысый мальчишка с хлещущей из шеи кровью и головой, откинутой назад. Дитрих продолжал стрелять, чувствуя в себе что-то страдающее, бьющееся в стенки грудной клетки и умоляющее прекратить это непрерывное убийство.
Вспомнилось с усилием что-то детское: «Господи! К тебе взываю... Поспеши... Да направится молитва моя, как фимиам...»
«Какой фимиам!» — с яростью и воплем умирающего заорало в мозгу, и он поймал и расстрелял ещё двух русских в рваных пиджаках.
—  Господи! К тебе взываю... — наконец выговорил Дитрих.
—  Товарищ офицер! — послышалась русская речь за спиной.
— Товарищ офицер, — уже громче и требовательнее повторил кто-то.
Слово «товарищ» Дитрих знал. Он рывком перевернулся на приготовленные около пулемёта две колотушки (17). Подхватил одну из них и замахнулся. У металлической лестницы стоял священник в чёрной залитой кровью рясе и звал его.
— Товарищ офицер, идите наверх! Наверх, — указывал он окровавленной тряпкой.
— Там ваш офицер ранен в голову, — он показал тряпкой что-то на лбу, оставив кровавый отпечаток.
Заворожённый, покорный Дитрих поднялся и пошёл к лестнице. Тут он сразу всё понял и кинулся вслед за священником, чуть не попадая на лестнице под тонкие каблуки его сапог.
Капитан сидел, вдавленный в угол стояка, и умирал. Ноги подрагивали почти так же, как это было у пулемётчика Берхарда. Дитрих не знал, откуда заходить, всё ещё слыша стрельбу, крики и даже звоны колоколов. Священник суетился рядом. Он что-то держал в руке.
— Его ударило куском кирпича. Вот этим, — священник держал в руке окровавленный камень.
Дитрих подошёл ближе и присел. Из левой части черепа, лишённой волос, лилась алая кровь, густо покрывая лицо. Только рот, что-то пожёвывая, открывался, и из чёрных губ выползали красные пузыри.
— Бог мой... Капитан... Мой родной... — простонал Дитрих.
Кровь капала с подбородка на плетёную нашивку нагрудного орла и окуляры бинокля. Грязная тряпка священника тыкалась сбоку. Дитрих вышел из оцепенения. Он подхватил болтающиеся руки раненого и плотно уложил их на животе, приказав священнику удерживать  их.  С  этой  минуты страх и растерянность прошли. Дитрих расстегнул китель, достал свой перевязочный пакет и плоскую бутылочку с прозрачной жидкостью. Ещё раз ближе осмотрел рану. Кусочков мозга не было. Пласт кожи откинутой страницей лежал на левом ухе.
«Вперёд», — скомандовал себе Вилли и стал поливать рану. Жидкость мгновенно запенилась, превращаясь в кроваво-белое месиво. Ещё. Ещё. Рана внезапно очистилась вместе с куском кожи.
— Боже! Скальп, — только воскликнул Дитрих и тотчас начал готовить бинты к перевязке. Череп был цел. Рана состояла из апоневроза с точками ещё сочившейся крови. Белая жидкость, образуя пену, быстро очищала пространство от крови  и грязи. Дитрих вытер куском мокрого бинта лицо и с облегчением увидел моргающие просыпающиеся глаза командира.
— Вот и хорошо! — он вылил остатки раствора на рану, волосы и лицо, ловко нашлёпнул висящий кусок кожи на своё место, и голова капитана приобрела не безнадёжный вид. Вилли приложил начало бинта к подбородку и строго указал священнику придерживать его. Туры бинта пошли быстро и ладно снизу вверх, плотно прижимая оторванную часть кожи.
— Это что? — пробормотал капитан.
— Это? — повеселев, отвечал Дитрих. — Вам подарок от Helen. От Елены Владимировны.
— Да?
— Когда я уезжал, она заставила меня поклясться на коленях, что буду носить с собой эту бутылочку. Перекись водорода. Как видите, она спасла вас.
Сделав ловкое движение возле уха, Дитрих начал укладывать бинт горизонтально вокруг головы, образовывая белый шлем.
— Вот  как  хорошо!  Называется десмургия. Мы  вместе  с Helen сдавали экзамен по десмургии. Она меня бинтовала,  а я её. А вместе — Кристин. Как видите, пригодилось.
Дитрих встал, придерживая  голову  раненого  командира, и осмотрелся. Бой как-то неприятно изменился. Стрельба внизу на дороге уменьшилась, слышалась суета, а из низины приближались крики «Ура!».
— Тут, — скомандовал Дитрих, приложив измазанную кровью ладонь священника к макушке раненого. После этого расстегнул китель капитана и достал его перевязочный пакет. Но случилось неприятное. Голова капитана бессильно упала на грудь. Он захрипел.
— Нет. Так дело не пойдет, — Дитрих полез в нижний боковой карман своего кителя и достал крохотную фляжку в зелёном с белой полоской вязаном чехле.
— Господин капитан, — громко крикнул он, приподняв забинтованную голову.
— Что?
— Пейте, — он вложил в его левую руку открытую фляжку и продолжил наматывать бинты.
Отто держал, сжимая добела, фляжку с болтающейся по пальцам крышкой на цепочке и не понимал. Он забыл, как надо пить. Видел кружок горлышка, блеск жидкости и растерянно смотрел на Дитриха. Тут мягкие ладони священника легли на его пальцы, подняли фляжку и вставили её в рот. Обжигающая волна коньячного спирта сделала чудо и вернула все цвета, запахи, звуки, ощущение своей головы и глотающего горла. Капитан с жадностью, точно поглощая жизнь, выпил всю фляжку и охнул.
— Это что?
— А это, господин капитан, — Дитрих рвал концы бинта, чтобы соорудить тесёмочки, — второй подарок от моей Helen. Шерри-бренди. Я вас приглашал вместе с родственником ко мне. Но, видно, сюрприз не удался. Вы попробовали раньше всех.
Перевязка закончилась. Капитан сам обтирал себе руки, китель и бинокль от крови, а Дитрих любовался своей работой.
— Русские говорят, Бог любит делать спасение три раза. Два вы получили. Какое третье тогда?
Винтовочные выстрелы зачастили со всех сторон. Дитрих помог подняться командиру во весь его высокий рост. Пока капитан держался за стену, пережидая головокружение, священник непрерывно что-то говорил, указывая на парк за разбитой церковью.
— Идите туда. Туда. Через горбатый мостик сразу через рощу выйдете к  своим. Вокруг по  дороге долго. Туда,  —  он тыкал грязной кровавой тряпкой за стену. — Горбатый мостик.
Очередная пуля раздробила свод стояка над их головами, осыпав всех кирпичной крошкой. Дитрих полез вниз первый, грозно посмотрев в страдающее лицо священника. Капитан, неуверенно переступая ногами и цепляясь за рясу, последовал за унтер-офицером.
Ганс сидел возле пулемёта и беспомощно осматривался по сторонам. Его правая рука, в рукаве, пропитанном чёрно-красной кровью, поддерживалась и прижималась левой. Пулемётчик Берхард на полу не шевелился.
— Можешь идти? — успел крикнуть Дитрих. — Помогай.
Он подобрал гранаты, сунул себе за ремень, подхватил два автомата, свой и капитана, и полез вниз.
Капитан Хаген, покачиваясь, стоял на земле и, с трудом вникая в происходящее, всё же понимал, что рота понесла страшные потери и  сейчас происходит хаотичное бегство.  С лестницы с шумом полетел на землю пулемёт. Дитрих, увешанный автоматами, суетился и управлял всеми вокруг себя.
«Вот это офицер будет настоящий», — подумал капитан.
— Перевязать?
— Не нужно, — отвечал слабым голосом Ганс. — Ключица  и сустав. Уходить надо. Всё. Гитара...
Капитан что-то кричал убегающим солдатам. Он хотел приказать отступать через парк, но из горла выходили только обрывки слов, спотыкающихся друг о друга. Вокруг витало смешение запахов дизельного масла, бензина, крови, фосфора, земли и гари.
— Вперёд. Туда. — Отто почувствовал уверенный толчок унтер-офицера.
Выйдя наружу, они сразу увидели двор церкви и открытую зовущую дверцу в парк. Капитан шёл как на несмазанных шарнирах. Шаг-другой был быстрым, затем следовала остановка. Он смотрел на ноги и думал, что идёт, но они только чуть-чуть переставлялись, и если бы не Дитрих, он уже давно бы упал.
— Вперёд! Вперёд! — кричал сзади Вилли, толкая капитана и подволакивая за загривок пулемётчика.
Омерзительные крики «Ур-ра!», как вороньё, слетались, казалось, со всех сторон. Они вышли на большую поляну, жёлтую от рассыпанных повсюду головок одуванчиков. Сразу бросился в глаза выгнутый горбом маленький мостик через речушку, а за ним — старые деревья парка с огромными кронами, создающими внизу темноту.
— Вперёд! Вперёд! — уже с раздражением выкрикивал Дитрих. Поляну пробежали быстро. Но на мосту капитан встал на самой середине и увидел, что ноги словно вросли в мощёную камнем горбатую спину мостика.
— Вперёд! — из груди Дитриха вырвался отчаянный крик. Капитан почувствовал сильный удар сапога в ягодицу. Офицер пролетел несколько метров и плюхнулся на мокрый склизкий мох, покрывающий корневища вяза. Возмущение мгновенно привело его в состояние полнейшего самообладания. Отто сел, полез за пистолетом, но кобура была пуста. Пальцы левой руки всё ещё сжимали фляжку.
Дитрих стоял на вершине горбатого мостика и непрерывно палил перед собой из автомата. В ногах у него полулежал   и пытался подняться пулемётчик Ганс. Один автомат полетел в чёрную воду речушки, за ним — второй. Дитрих выхватил гранату, свинтил колпачок, дёрнул за фарфоровый шарик и далеко забросил колотушку.
Капитан лежал под деревом. Сил подняться не было. Накрывало чувство безразличия. На поляну выскочили русские. Пули свистели повсюду, и одна из них искала Отто Хагена. Впереди группы русских бежал с глазами, налитыми кровью   и ненавистью, плотный коренастый матрос в полосатой майке, широко, граблями, расставляя мускулистые руки. Граната упала ему под ноги, бухнул взрыв, но матрос, не обращая внимания, бежал и стрелял перед собой.
Дитрих уже отвинтил колпачок второй колотушки, когда автоматная очередь, как вилами, проткнула его грудь и живот в нескольких местах. Он ещё стоял, словно удерживаемый невидимыми вилами. Граната упала в речку. В речку, в чёрную и ржавую воду с другой стороны горбатого мостика повалился унтер-офицер Вилли Дитрих и пулемётчик второй номер Ганс. Угасающее сознание капитана Хагена фиксировало картину, которая осталась в его памяти на всю жизнь, но о которой он не говорил никому и никогда.
Русские с дикими криками и, очевидно, ругательствами выбегали на поляну и падали, корчась, катаясь по траве. За ними набегали другие, посылая перед собой смертоносные струи. На  капитана надвигалась волна  ярости и,  ударяясь о землю, влекла за собой другую, ещё более яростную. Ярость приближалась, усиливаясь до невообразимых размеров. Русские перепрыгивали через убитых, души которых словно, не успевая подняться, подхватывались бегущими и орущими товарищами. Всё это неслось, сметая преграды на своём пути, и капитан видел, что эту волну не остановить никому и никогда...
— Отто, а ты тут, я вижу, выпил и уснул на пленэре? — любимые бирюзовые глаза Кэти смотрели на него сверху. Эрих смеялся и волок его за плечи по траве. Капитан увидел, что его пальцы до сих пор сжимают маленькую фляжку. Он сунул её  в карман кителя и попытался встать.
— Сиди, Отто. Давай отдохнём. Слышишь — танки?
Действительно, вокруг гудели и цыкали по траве гусеницы танков Т-1.
— Мы победили, — тряс его плечо Эрих.
— Отбились, — отвечал Отто, думая, что говорит членораздельно.
— Что?
Страшный взрыв сзади подбросил капитана к ветвям вяза и, теряя сознание, он только видел летящие перед ним кованые подметки сапог Эриха.

;  ; ;

Тишина. Заходящее солнце из-за леса заливало бледно-оранжевым светом цокающие и отходящие назад берёзы. Черепичные крыши низких домов тоже были обрызганы необычными красно-оранжевыми ласковыми солнечными лучами. Капитан Хаген приподнялся на телеге. Цокали копыта лошадей по старинной мостовой из светло-жёлтых и коричневых отёсанных кусков гранита. На минуту ему показалось, что они едут по мостовой в знакомой немецкой деревушке.
— Что тут?
— Господин капитан, прилягте. Всё хорошо, — мягко уложил его на сено идущий рядом гауптфельфебель Эрвин Майер. Над капитаном склонились слезящиеся серые глаза. Отто, плохо понимая, растерянно смотрел на небритые щёки с многочисленными красными прожилками.
— Вы живы. Бой закончился, — повторил Эрвин хрипло.
— А где мы? Это что?
— Дылицы. Эту дорогу делали при царе Петре, — видно было, что Эрвин не хочет дальше говорить. Старый шпис немного отступил, сопровождая телегу.
Капитан оглянулся. На грубой ткани мешка из-под соломы, совсем рядом, он увидел бледное бескровное лицо Эриха. Его чёрные волосы, спутанные в тёмной запекшейся крови, покрывали узкий лобик Кэтрин с едва заметными шишечками.

17 Колотушка — прозвище германской ручной гранаты Stielhandgranate 24.