Останкино - раннее

Первый останкинский период продолжался до 1957 года.
"Детские годы чудесные..." у всех. До школы маленький человек узнает мир и социализируется в игре. Если даже он заперт в четырех стенах, он все равно играет. Дети выдумывают игровую среду и персонажей и все равно играют.
И мы играли. В Останкино выдумывать ничего не надо было. Вся наша жизнь проходила на улице, во дворе. Дворы и улицы раздвигали стены тесных квартирок, в которых мы жили, и позволяли населять игровой мир самыми разнообразными персонажами. Это были и "казаки-разбойники", и пираты под предводительством Билли Бонса, и партизаны с фашистами и персонажи любимых сказок. Крыши сараев, ветки деревьев, заборы палисадников позволяли разыграть любой сюжет.
Зимой фантазия могла увлекать не ограниченная ничем. Мы насыпали горы из снега, чтобы играть в "Царь горы". Когда выпадали особенно снежные дни мы строили из снега пещеры и дома эскимосов, куда можно было залезть вдвоем, а иногда и втроем и где было так уютно зажечь свечку и рассказывать друг другу всякие небылицы. А как здорово было прыгать в снег! С крыш сараев, с веток деревьев, с заборов. Может быть иногда это было и опасно, но я не помню, чтобы кто-нибудь из нас что-нибудь себе повредил.
Летом нашими играми были: "штандер", "чижик", "пристеночек", "расшибец", "ножички". А незабвенные классики, по которым скакали и мальчики и девочки. А скакалки через веревочку. Особенно, когда двое крутят толстую веревку, а тебе надо вбежать под нее попрыгать и выбежать, не задев. И так, по очереди, человек 6 - 8, пока кто-нибудь не заденет. Тогда он становится крутить. А потом брали две веревки и крутили двумя руками. Вот где развивалось дыхание, упражнялись мышцы  и отрабатывалась координация движений.
Часто смотрю сейчас на игры детей на детских площадках, и охватывает скука и тоска. Им построили много сооружений, горки качели, вертушки всякие, а желания резвиться у них нет. Может от того, что никто им не показывает пример. А может от того, что обилие игровых приспособлений не пробуждает фантазии. Игра для детей это не занятия на спортивном тренажере. Они не будут в исступлении лазить по веревочным и металлическим лестницам и приспособлениям для скалолазания.
В таких упражнениях для детей нет образа. Ничто не пробуждает у них фантазии. Единственное, что они делают с удовольствием, это залезают на всякие качели, карусели или еще с большим удовольствием заберутся в домик или на круглые качели и сидят там, уставившись в свои гаджеты. Современные дети не знают как играть!
У нас же всегда были старшие ребята, у которых мы перенимали игры. И надо было заслужить, чтобы старшие взяли тебя в игру. А потом мы становились старшими и вовлекали в свои игры молодую поросль.
Родители за нас не беспокоились, потому что знали, что всегда найдут своего пострела в каком-нибудь шалаше или пещере. Когда подходило время идти домой, из разных окон раздавались крики "Петя, домой!", "Сережа, домой!", "Вова, домой!" Из этого впрочем, не следовало, что упомянутые дети сразу бежали домой. Приходилось иногда не раз повторять призывный глас. Но постепенно все расходились. Зовущий голос покрывал ареал обитания детей во дворе. Все мы играли недалеко и слышали мамин или бабушкин призыв.
Но случалось, что дети покидали свой двор. Для этого было несколько причин. Тяга к путешествиям живет в каждом из нас, пока мы дети. И мы отправлялись в наше останкинское путешествие на 6-й проезд. Это путешествие для нас имело не познавательный характер, а вполне конкретную цель. Там стоял киоск "Пиво-воды", в котором продавались сигареты и папиросы, а главное, пиво.
Нет, не надо думать, что мы были настолько продвинуты, что любили иногда выпить пива! Мы считали пиво горьким и невкусным напитком. Куда вкуснее лимонад, или еще лучше, крюшон.
В том киоске к пиву продавались соленые сушки по 5 копеек (до 1961 года, потом они стали стоить 1 копейку). Вот эти сушки, хоть и твердые, были вкуснее всяких конфет. Сосать и есть такую сушку можно было очень долго. Раскусить ее нам было не под силу. Надо было сначала рассосать, а уж потом кусать. На ее поверхности были крупные кристаллы соли, которые можно было не только слизывать, но и откусывать, а потом долго рассасывать этот кристаллик во рту.
Еще можно было отправиться в путешествие до конца своего 3-его Новоостанкинского проезда, а это метров 200, потом повернуть на 4-ю Новоостанкинскую улицу, пройти по ней до 5-го проезда, по нему дойти до 3-ей Новоостанкинской улицы, метров 300, пройти к своему проезду и вернуться во двор. Для детей 5 - 6 лет это было целое кругосветное путешествие.
Беспокойства у родителей такие путешествия не вызывали.

Послевоенное время еще долго было беспокойным. На улицах каждый день встречались инвалиды: кто без ноги, кто без руки, а то и без двух. Они не вызывали удивления, к ним привыкли. Даже инвалидов без ног, передвигающихся на маленьких дощатых площадках на колесах из подшипников, которые ремнем были привязаны к обрубкам их ног, мы встречали каждый день. Для перемещения они отталкивались от земли деревянными утюжками.
Не помню, чтобы кто-то из них просил милостыню. С нами, детьми, они разговаривали, шутили, даже угощали сушками у пивного киоска. Ведь они были одинакового с нами роста!
Несмотря на относительно большое количество преступлений и преступников в те годы, для детей уличная среда была безопасна. У нас не было денег, дорогой одежды, дорогих "гаджетов" и т.п. "Все жили вместе, ровно так...", и обижать маленьких было не принято. За это можно было от старших подростков получить вполне конкретно по ушам.
Зато, в то время было принято, чтобы дети одного двора периодически дрались, или, как в нашем случае, кидались шлаком друг в друга с детьми другого двора. Как это повелось исстари, деревня против деревни, район против района в городе, так и велось у нас. В одной из таких битв кусок шлака с торчащими острыми шипами, метко брошенный мальчишкой из дома напротив, попал мне в левый глаз. Глаз тут же заплыл кровью, а я побежал домой. Мама промыла рану, убедилась, что шип попал в висок рядом с глазом, перевязала и оставила меня дома.
Обиды на мальчишку у меня не было. Я же тоже кидался, только не попал.  Потом мы дружно играли вместе и вместе шли драться с детьми другого проезда. Изредка объединялись несколько проездов и шли драться с ребятами из "казанки". "Казанка" - это несколько черных рубленных двухэтажных домов на шестом проезде. Кажется, они тоже принадлежали "Метрострою", но отличались от остальных желтых домов и потому их малолетние жители были "в контрах" с остальным детским населением новоостанкинских проездов. Случались битвы и посерьезней, когда новоостанкинские шли на Марьину рощу. Но там принимали участие подростки постарше. Интересно, что я не помню, чтобы останкинские дрались с новоостанкинскими. Очевидно, мы все считались своими.

Стоит отметить, что население новоостанкинских дворов было весьма разнообразным. Во дворе, где я жил, было два двухэтажных дома по восемь квартир в каждом (правда в некоторых квартирах жили две, а то и три семьи) и один одноэтажный дом на 4 квартиры. В этом дворе с общим туалетом на три дома жили 4 профессора медицины, переводчик-синхронист с японского языка, три врача, 2 кандидата технических наук и несколько служащих. А также рабочие, скорняк, портной, нянечки, уборщицы, дворники, индивидуалы и т.п. Несколько человек из дома сидело в тюрьме: это были родственники детей, с которыми я играл на улице.
Дети впитывают все из окружающей среды, не разбирая по полочкам. И в нашего героя, т. е. в меня, проникало все, к чему я, так или иначе, прикасался.
Когда старшие после отсидки возвращались домой, то приносили во двор язык и фольклор, приобретенный в местах не столь отдаленных. И это тоже входило в социальную среду, окружавшую останкинских детей. Долгое время я называл спички "синами", считая, что именно так они и называются.   
Детьми мы с удовольствием пели блатные песни, естественно, без купюр. Мат и блатная лексика легко вошли в наш лексикон, но никогда не приносились домой. Дома ни я, ни мои друзья никогда не слышали ни одного слова мата или по фене. Поэтому мы так и выросли с разделенным сознанием: язык двора и язык дома - это разные языки, как китайский и русский, и никогда не смешиваются. К сожалению, это время прошло и сейчас даже на страницах печатных изданий, не говоря уж о сортирных стенах интернета трудно определить - ты дома или на улице.

В нашем дворе было четыре голубятни. Каждый старался поднять свою голубятню повыше, над сараями. Голубятни обшивали металлом. Делали тяжелую толстую дверь и вставляли в нее сейфовый замок. Кражи голубей были не редки и поэтому принимались такие серьезные меры.
Старший брат соседского мальчика Вовки Окунева держал голубятню и иногда позволял нам поднять свою стаю. Это было увлекательно, потому что для этого надо было залезть на крышу сарая, взять длинный шест с привязанной к нему белой тряпкой, открыть вольер, шугануть голубей, чтобы они вылетели из него и умелым свистом поднять свою стаю. Надо было уметь свистеть, и чем громче, тем лучше. Высшим классом голубятника был длинный интонированный свист с переливами. Главной целью подъема стаи было отбить и посадить к себе чужих голубей. Если твоя стая "слётанная", держится в полете кучно, то отбившийся от другой стаи голубь прибьется к твоей и сядет вместе с ними в голубятню. Такой захват голубей считался честным и наказанию не подвергался. Хотя иногда бывали разборки, но заканчивались, как правило, обменом заманенного голубя на другого, менее ценного или выкупом.
От брата Вовки мы узнавали породы и повадки голубей: чеграши, лимонистые, шпанцири, немцы, почтари. Потом брата посадили, а Вовка стащил у него нескольких голубей и мы сделали свою голубятню на чердаке дома.
Отец девочки из соседней квартиры Тани Ивановой, который тоже гонял голубей, сел в тюрьму за то, что выстрелил из ружья в похитителей своих голубей и ранил одного из них.
Голуби в Останкино - это было серьезно!

Разнообразен был и национальный состав жителей двора. Тетя Циля, тетя Магит, тетя Фаня, дядя Касым, дядя Равиль и многие другие имена не вызывали удивления. Жили вместе, дружили, иногда ссорились, потом мирились. Никто не задавался вопросом о национальности соседа. Потом, когда я был в пионерском лагере от "Гипромеза" и услышал как дети из соседнего лагеря от завода "Борец" дразнили нас, дружно скандируя "гипроевреи", я не понимал, а в чем здесь дразнилка, и что обидного в том, что человек еврей.   

Со временем в  школе пришлось встретиться с антисемитизмом, это было уже в Ростокине. Я принес домой какой-то грязный еврейский анекдот и рассказал его отцу. В первый раз в жизни я получил от отца резкую и, главное, злую отповедь.
- Если бы у твоего отца не было бы друга еврея, то и тебя бы на свете не было. А ты тут эту грязь принес и еще посмеиваешься.
Я оторопел. Никогда отец так со мной не говорил.
- Пап, расскажи что было.
- Что было! Помер бы твой отец в войну!
"Институт редких металлов и золота", в который поступил отец перед войной был эвакуирован в Алма-Ату. Еды даже тем, кто работал не хватало, а студентам так и вовсе есть было нечего. У отца развилась дистрофия. Его положили в больницу, но толку от этого было немного, потому что и там еды не было. Врач откровенно сказал, если не найдешь кого-нибудь, кто тебя будет кормить, жить тебе не больше месяца. У отца был приятель однокурсник, еврей. К сожалению, я не запомнил, как его звали. Он приходил, навещал его в больнице. Отец рассказал ему о заключении врача, ни на что впрочем, не рассчитывая. Его приятель был такой же студент. но только женат, или просто жил с однокурсницей. Через пару дней он приносит отцу в больницу банку с куриным бульоном. Это было то, что больше всего требовалось отцу.
- Откуда у тебя это? - спросил отец.
- Ешь, не спрашивай! Тебе это надо.
Так он через день приносил бульон и отец поправился.
Когда вышел из больницы стал его допытывать, откуда он брал бульон.
Оказалось, что его друг воровал яблоки в колхозном саду, его жена продавала их на рынке, покупала курицу, варила бульон и он приносил его в больницу.
- А ты понимаешь, - сказал отец, - что такое во время войны быть пойманным на воровстве?! Это стенка! Без разговоров и суда. А он такой же студент, как и я!
С этого момента еврейский вопрос был для меня закрыт навсегда!

У нас во дворе все были равны, потому что были детьми и не придавали значения каким-то имущественным отличиям. Был у меня друг Сережка, чей папа, дядя Игорь, был переводчиком синхронистом с японского языка и работал в Спорткомитете СССР.  В 1956 году дядя Игорь привез из-за границы Сережке  "техасы". Джинс тогда еще не было, а брезентовые простроченные штаны цвета "хаки" с карманами на заклепках и специальным карманчиком для ножа называли "техасами". А еще у Сережки была красивая зеленая тележка для перевозки клюшек для гольфа. Мы не знали, что такое гольф, но на этой тележке с удовольствием катались. Его дедушка выходил в собственный палисадник, садился на лавочку, втыкал в ухо маленький наушник и слушал маленький приемник "NATIONAL". Когда я приходил к своему другу домой, что было нечасто, то удивлялся, почему у них вся мебель в чехлах - и стулья, и диван, и стол, и пианино, и кушетка. Я спрашивал, вы когда-нибудь их снимаете? На что друг мне отвечал:
- Да, когда гости приходят.
До 10 лет мой друг носил фамилию отца - Михайлов, а когда наступила "оттепель", он стал носить фамилию матери и деда - Державин.
Был во дворе еще один мальчик, Коля Генкин, который отличался от нас тем, что в первой половине дня, часов в 11, наверное, во двор выходила их домработница и звала его:
- Коля, иди сюда! Время пить шоколад.
И прямо во дворе, на глазах у всех детей, усаживала его за стол для домино, ставила перед ним чашку с блюдцем, и наливала в нее горячий шоколад.
Я ни тогда, ни много лет спустя не мог себе представить - как это пить шоколад?  Есть шоколад - понимаю, но пить ...? Наверное, поэтому никто Коле не завидовал, а скорее сочувствовали.
- Скорее допивай свой шоколад и иди играть!
Это были дети из семей профессоров и, понятно, что уклады в их семьях отличались от других, но никто не придавал этому значения.
Мама Коли была врачом-педиатром и работала в нашей школе. Пару раз она приходила по просьбе мамы ко мне домой. Так сказать по-соседски.   


Интернет-магазин издательства
http://business-court.ru