Счастливая Женька. Начало 23

ГЛАВА 23.
Женя проснулась от собственного крика. Она была уверена, что кричала во весь голос. И даже наверняка сорвала его. Все ещё тяжело дыша, она посмотрела на спящего Гарика. Какое счастье, что весь этот ужас остался там, где-то далеко, в бессознательном. В этом сне она шла по ночному огромному городу. Очень странному городу. В нем не было людей, и не было звуков. Абсолютно никаких. Было темно и очень страшно. Женька шла по длинному бетонному коридору и искала сестру. Мимо неё беззвучно проносились автомобили, но она их почти не замечала. Она знала, что вовсе не машин здесь стоит бояться. Ей нужно было найти Шурочку, пока не случилось беды. Она была уверена: что-то непоправимое должно случится. И касается это напрямую её сестры. И ещё она знала, что наверху течет река. Эта огромная толща давила на неё и мешала вздохнуть полной грудью. Женька задыхалась и старалась быстрее выйти наружу. Но дьявольский коридор не заканчивался. Она перешла на бег, но тут с ужасом заметила, что проход молниеносно сужается. Женя повернула обратно и уткнулась в глухую стену. Вот тогда она и стала кричать...
В эту секунду, в Москве, бардовая «ToyotaCamry» Глеба въехала в тоннель, находящийся под рекой Яузой и Лефортовским парком. Володя, уйдя мыслями в переживания о дочери, не расслышал, что сказал Глеб, повернулся к нему и легко коснулся его руки. Он и сейчас мог бы нарисовать его портрет... Если бы так не волновался о малышке. Он знал каждую черточку, каждый изгиб этого тела. Он знал, каким чудесным серебристо-радужным просверком мелькает в его каштановых волосах отраженный свет. Ему всегда доподлинно было известно, какого оттенка его кожа в настоящий момент. Он использовал для этого своё внутреннее зрение. Вот, например, в данную минуту, Глеб, нахмурясь, уверенно ведет машину. Его длинные, крупные, прекрасной лепки руки, чуть подрагивают. Он сосредоточенно вглядывается в черноту ночи. Под хлопчатобумажной белоснежной тканью, облегающей его правую руку, идет неустанное, завораживающее движение. Так на всевозможные импульсы реагируют мышцы предплечья. Мгновенно отзываются игрой и волнением. Поэтому создаётся ощущение в едва уловимом, но бесконечном движении. В этом парне было столько жизни, что она не всегда умещалась в его молодом, стройном теле. И просачивалась через край, щедро делясь своими живительными флюидами с окружающими людьми.
Но сейчас беспокойство Владимира нарастало. По телефону Шура сказала, что её с малышкой забрали в больницу. Но и там не удаётся сбить высокую температуру. Хуже всего, объяснили врачи, что если ситуация не изменится, могут произойти необратимые изменения мозга. Или даже… Волнение передалось и Глебу. Володя чувствовал это. Так всегда было… И о, Господи, твоя воля, пусть так и будет…
«Что за…», — выругавшись, чуть слышно произнес Глеб, вглядываясь в лобовое стекло. Володя молниеносно развернулся, как будто мог что-то увидеть. Но он… увидел... В центре ярко освещенного дорожного полотна стояла молодая женщина с ребенком на руках. Его ребенком. Вернее, его дочкой Богданой, находящейся сейчас в Филатовской детской больнице между жизнью и смертью. Женщина с невероятно белым, искаженным злобой лицом, смотрела прямо на него. Она стояла босиком, широко расставив ноги, в одной ночной рубашке и, что есть силы, прижимала к себе его девочку. Малышку с чудесными темными кудрями и агатовыми глазами. Такими же, как у него. В розовой пижаме с белыми слонятами, которую он сам ей дарил на первую годовщину. В том, что это его дочь Володя был уверен так же, как и в том, что он находится в эту секунду в машине Глеба. Сейчас маленькая фигурка его девочки безжизненно покоилась на худых, с крупными венами, руках незнакомой женщины. Кудрявая головка Богданочки низко свисала, покачиваясь из стороны в сторону. Он точно знал, что никакое это ни внутреннее зрение. И что «видит» он это наяву. И ещё он понял... Это последнее, что он видит в своей жизни. И сделать больше ничего не получится. Никогда и ничего. И доли секунды не потребовалось ему, чтобы осознать это. Володя яростно и протяжно закричал. Как раненое, но не покорившееся животное. В этом крике было столько непримиримого гнева и протестующей муки, столько нерастраченной любви и тяги к жизни, что непосредственно столкновения Володя даже не осознал. Последнее, что он успел ощутить, что их машину резко подбросило вверх. И ещё: гладкую и теплую щёчку его дочери, которой она на мгновение прижалась к нему.
— Значит, все будет хорошо, — улыбаясь, подумал он… Я видел свою дочь и обнял её, — зазвучало у него в голове…Ещё через секунду, все погрузилось во мрак, тишину и неподвижность.
Поставив чайник, Женя ещё раз набрала телефон Шуры. Насчитав одиннадцать длинных гудков, Женя положила телефон в карман. На кухню вышел Гарик. Рискуя опоздать, Женя сказала ему, как волнуется за Шуру. А потом, взглянув на часы и махнув рукой, обстоятельно выложила детали сна. Они были до свадьбы знакомы четыре месяца и женаты полгода. И ни разу Гарик не думал о том, что её пугало, волновало или раздражало, как о бабушкиных сказках, ничтожной чепухе или женских капризах. Женя смотрела на его классический, чеканный профиль и точно знала, что он не думает в этот момент о чем-нибудь ином. Не надевает маску внимательного слушателя. Он действительно слышит её. И обдумывает сказанное. Женя любила его в такие минуты ещё сильнее. Именно такого: умного, красивого, трезвого. С теплым взглядом добрых глаз и светлым выражением лица. Одновременно встали из-за стола. Гарик сказал:
— Ты не поможешь, если будешь волноваться и нервничать. Уверен, она свяжется с тобой, как только у неё получится. Вспомни, кому еще можно позвонить?
— Да Володьке, конечно же! — проговорила Женя с досадой, убирая со стола чашки, — Думаешь, я ему не звонила? Уже три раза набирала, без толку. Его телефон отключен, — Женя растерянно посмотрела на мужа, — Они, понимаешь, не живут вместе уже… Но у них великолепные отношения… Он помогает, участвует во всём. Я переживаю, из-за того, что их дочка заболела сильно. После третьей АКДС…
— ???
— Прививка такая. Её несколько раз делают. После второй, в 4,5 месяца, у девочки возникла острая аллергическая реакция на коклюшную составляющую. И… — перехватив непонимающий взгляд мужа, Женя, отмахнулась, — Суть в том, что эту третью прививку отложили. Ну, чтобы ребенок подрос и окреп. И вот когда ей исполнился год и месяц, сделали. А нужно было, строго говоря, вообще её отменить. Есть небольшой процент детей, которым она противопоказана. Судя по всему, моя племянница, одна из них.
Женя и Гарик вышли из дома и остановились на углу. Гарик сейчас работал в ремонтной бригаде и шел на остановку. А у Жени оставалась небольшая подработка в частном стоматологическом кабинете. Денег было мало. Если выражаться менее лаконично, их практически не было. Небольшие сбережения, которые были у Жени и деньги, полученные в кредит, в банке, ушли на откос Димки от армии. Поэтому оба, активно занимались вопросами своего более эффективного трудоустройства. Разумеется, когда для этого оставалось время и желание. Например, когда не мучило похмелье, или когда голова не была занята мыслями о выпивке. Когда в жизни Гарика или Жени люди, в купе с их тупыми действиями, не объединялись в едином порыве испортить им настроение на ближайшие 24 часа. Или когда мир не задавался единственной целью свести с ума возникающими из ниоткуда каждодневными проблемами.
Женя подошла к двери кабинета вместе с пациенткой. Слава Богу, хозяйки и одновременно её работодателя ещё не было на месте. За регистрационным столом находилась Катя, выполняющая объединенные функции администратора, медсестры и уборщицы. Ещё раз позвонить Шуре, Женя смогла только через два часа. Сестра ответила каким-то убитым и абсолютно чужим голосом. Женя перестала дышать и в этот момент отчетливо вспомнила ночной кошмар. Слезы полились у неё непроизвольно. Шура произносила фразы очень спокойным, металлическим голосом. Как будто читала по бумажке текст, который её совершенно не интересовал. Бездушно и отстраненно. И это было страшнее всего.
— Женя, — монотонно начала Шурочка, — Володя разбился на машине в Лефортовском тоннеле сегодня ночью. Автомобилем управлял его друг. Оба насмерть. Он ехал к дочери, я ему позвонила, так как Богданочке становилось все хуже. Кроме лихорадки, возникли неврологические судороги, ножка, куда делали инъекцию, распухла и покраснела, — Шура замолчала, стараясь проглотить нарастающий комок в горле, — Он ехал к нам в больницу… Откуда-то из Подмосковья, и вот… разбился.
Женя, чтобы пробить эту ледяную стену, всхлипывая, твердила:
— Шурочка, сестренка, я приеду… Мы приедем… Держись, родная, поплачь, будет легче…, — А как малышка? — спохватилась она — Шурочка несколько секунд молчала, а потом будто вспомнив, чуть дрогнувшим голосом, ответила:
— Даночка в порядке… После того, как мне сообщили… Когда я узнала о Володе…Её температура на глазах начала падать и она спокойно заснула. А к утру и отек сошел. Осталось легкое покраснение и все. Доктор очень удивился, сказал, что в его практике впервые, чтобы такая сильная аллергическая реакция, так быстро заканчивалась. Да ещё и без видимых последствий. Практически бесследно. Как и не было ничего.
— Это Володя… — прошептала Женя.
— Что ты имеешь в виду?
— Я сон видела, Шура, сегодня ночью. Это Володя её спас, понимаешь? И Женя рассказала, что видела во сне. Повисло долгое молчание… Затем, словно встрепенувшись, Шурочка проговорила:
— А ты знала, что Лефортовский тоннель известен под названием «Тоннель смерти»? Из-за множества аварий и смертей… Действительно, так странно, зачем Глеб резко повернул направо? Он хороший водитель, да там и машин-то почти не было в это время. Я видела записи с камер наблюдения… Прекрасно оборудованная трасса. И с освещением никаких проблем. И машина оказалась в порядке… Что же могло произойти? Женя осторожно вставила:
— Шурочка, милая, скорее всего мы этого никогда не узнаем…Боже, да как же это?! Родная моя… Я прилечу, как только смогу… Не позже завтрашнего дня. Шура снова встрепенулась. Женя опять выдернула её из состояния оцепенения, в котором она пребывала. А только в этом состоянии она могла относительно безболезненно находиться. Это то, что не дало ей сойти с ума в течение последних часов. Она не спала больше двух суток. Сначала из-за дочки, потом… Гаишники, какой-то протокол… Затем морг, куда её не пустили…Потом какие-то обрывки воспоминаний… Володин рыжий замшевый пиджак, заляпанный кровью, барсетка, её подарок… Снова провал… Потом опять больница, только другая. Врач ей что-то говорит, но она не понимает ни слова. Слез у неё почему-то так и не было. Она просто сжалась, как после мощного удара, да так и застыла. Она видит, закрывая глаза, его солнечного цвета пиджак, в бардовых разводах крови. Шура замотала головой, нет, нет, очень больно, невыносимо, и из последних сил, выдавила:
— Женя, ты знаешь, как я хочу, чтобы ты была рядом. Но его все равно будут хоронить в закрытом гробу. Так мне сказали. А мне известно, что у вас сейчас не лучшее положение, в финансовом отношении… Володя… Женя её перебила:
— Шурочка, Володя был моим другом. Самым лучшим. Он муж родной сестры. И отец моей племянницы. И потому это даже не обсуждается.
И после того, как Женя договорила, Шура, наконец, заплакала. Надрывно и тяжело, с горьким всхлипыванием и сбившимся дыханием.
В небольшом городке ставропольского края ив огромном мегаполисе, при разделяющих их 1200 километрах, сидели две женщины и навзрыд плакали в телефоны. Две женщины, связанные родственными узами по отцовской линии. Но было между ними ещё что-то, связывающее их гораздо более крепко и надежно, чем просто родственные отношения. Женя и Шура понимали, чувствовали и слышали друг друга намного лучше, чем остальных своих близких. Даже тех из них, с кем связывало помимо кровного родства территориальная близость и годы общения.
Вечером того же дня, каким-то непостижимым образом, Гарик раздобыл деньги и купил билеты. Ночью они вылетели в Москву.
Вернувшись из столицы, Женя узнала, что сын переехал к своей девушке Лизе. И что дело, определенным и решительным образом, идет к свадьбе. Женя заикнулась о сватовстве. Димка посмотрел на неё так, что она почувствовала себя ровесницей Клары Цеткин.
— Какое сватовство, мам? Ты о чем? И вообще, Лиза — детдомовская…Остановились на знакомстве за ужином.
После этого семейного мероприятия, в конце июня 2010 года, Жене и Гарику долго не удавалось заснуть. Женя, опять включая ночник в спальне, не могла успокоиться:
— Нет, ты видел её руки? А шею и спину? Живого места нет, вся в татуировках! Половина башки выбрита, это что такое? Гарик криво усмехнулся:
— Мода такая, старушка, успокойся… Женя от возмущения перешла на свистящий шепот. Их трехлетняя разница в возрасте ей и без того изрядно портила настроение:
— Спасибо, но я помню, что мне в январе исполнилось 39 лет. Я не об этом… Просто она такая… странная. Мне показалось, что они под кайфом. Оба. Ты же видел сам, господи, что же делать? Если сейчас это начнется опять… И как они будут жить?
— Хочется думать, что нормально они будут жить. В любом случае, что ты можешь сделать? Погрозить сыну и запретить ему водиться с этой девчонкой? А то она его плохому научит? Женя задумчиво протянула:
— Нет, конечно, но может поговорить с ним, объяснить…Ну зачем торопиться? Им только по девятнадцать лет, и… Гарик сжал её руку:
— И ты серьезно думаешь, что это будет иметь значение? Для твоего сына и этой девочки? Если, да, то о’кей, но я в этом не участвую, имей в виду. Женя отвернулась:
— Разумеется, ведь это не твой сын…Гарик разжал ладонь и выпустил её пальцы.
— Ну да, — медленно произнес он, — Не мой сын… Не моя дочь… Не моя квартира… Все правильно, — невесело усмехнулся Гарик опять, — Я часто думаю, а эта нынешняя жизнь вообще моя или тоже нет? А если я вломился без спроса и занял чьё-то место? Может я придумал себе эту жизнь? А она и не моя вовсе? Женя обхватила его руками и прижала к себе:
— Да ты что?! Ты что себя накручиваешь? Я люблю тебя и счастлива, когда ты рядом. Ты не можешь этого не видеть, не чувствовать. И, потом, ну что ты говоришь? Как можно занять чьё-то место? Прости меня, родной, я ведь на самом деле, так не думаю.
Конечно же, она так не думала, но ей было страшно. Очень страшно. На Димкином лице появилось какое-то чужое выражение. Отрешенное, нездешнее. Как будто он знает что-то такое, о чем неизвестно другим. И вот с этой странной блуждающей полуулыбкой, не адресованной никому лично, он как бы раздумывает, — сказать или нет? Когда она разговаривала с сыном, была почти уверена, что он её не слышит. Дима смотрел на мать, отвечал, но не видел её. Как и остальных людей. Даже когда сын был рядом, он был не здесь.
Иногда он возвращался… Но Женя с горечью должна была констатировать, что это происходило исключительно под влиянием Лизы. На неё он и смотрел как-то по-другому. Её он видел и слышал. Они вообще были очень похожи. Оба высокие, стройные, худощавые. Оба молчаливые и серьезные. У Лизы не осталось никого из родственников. До семи лет её воспитывала бабушка. А после её смерти девочку определили в интернат для детей, оставшихся без попечения родителей. Когда Лизе исполнилось восемнадцать лет, одновременно с аттестатом, она получила удостоверение швеи-мотористки третьего разряда и ордер на квартиру. Правда квартира её бабушки, которая отошла государству, была двухкомнатная и находилась в центре, а въехала Лиза в старую полуторку на окраине, но в восемнадцать лет, кто на такие мелочи обращает внимание!? Собственное жильё! Своё персональное! Да здравствует свобода! Многие благополучные, которых Лиза ненавидела всю сознательную жизнь, далеко не всегда могли похвастаться отдельной квартирой в столь юном возрасте.
Расписались Дима с Лизой тайно и очень скромно. Подъехали к загсу в будний день на велосипедах. Через полчаса, в спортивных костюмах, хохоча и обнимаясь, вышли оттуда мужем и женой. Мать и бабушка Димы случайно узнали об этом только через месяц. Зинаида Евгеньевна смертельно обиделась на внука. Два человека, которых она любила безоглядно, не считая покойного мужа, — сын и внук, отвечали ей черной неблагодарностью. Сыну Ярославу шел тридцать четвертый год, имея два высших образования, он никак не мог найти подходящую работу. Нигде долго не задерживался, его постоянно что-то не устраивало. С женщинами также, никаких долговременных отношений, боже упаси! Никаких обязательств. Без матери, с одной стороны, он и не мог обходиться, но, с другой, её присутствие все реже выносил. В бытовом отношении Ярослав был совершенно неприспособлен. Но почти каждое материнское слово, Женькиным братом воспринималось, как давление или насилие. И вызывало соответствующую реакцию. Причем, с обеих сторон. Они ссорились постоянно. Даже по телефону умудрялись выяснять отношения. Ярослав иногда недоумевал, из-за чего опять скандал на пустом месте? Почему даже звук материнского голоса вызывает незамедлительный протест и яростную агрессию? Даже ходил к психологу. Недавняя ссора очень ранила Зинаиду Евгеньевну. Ярик обвинил её во всех смертных грехах. И в своих, в том числе. — Что он такой, какой есть, — заявил любимый сын, — её прямая вина. А далее все и перечислил: беспомощный, слабовольный, неуверенный, малодушный, подозрительный, узколобый и ленивый. — И все, повторил он, — исключительно благодаря ей. С тем, что называется, и съешьте.
— Ну, а Митенька, любимый внук, — выговаривала Зинаида Евгеньевна Жене, — Даже не удосужился сообщить, что женился. — Что ж, спасибо, видно, заслужила. Да я все понимаю, кому нужна глупая старуха. Тем более на празднике… — послышалось всхлипывание. Женя была тоже расстроена. Но реакция матери вызвала серьезное беспокойство. Она пыталась её успокоить:
— Мам, да никакого праздника не было. Я ж рассказывала тебе. Они просто расписались и все. Ну, так решили, молодые, Бог им судья. Видимо, Дима не хотел лишний раз травмировать Лизу, напоминать ей, что она круглая сирота, понимаешь? Ко мне на свадебный ужин, например, я тебя приглашала, да ты отказалась. Ох, лучше бы она этого не говорила. Зинаида Евгеньевна буквально взорвалась:
— И не напоминай мне, и слышать не хочу. Постыдилась бы! Какой свадебный ужин? И с кем, главное? Ты кого в дом притащила?
— Мама… — Женя попыталась что-то сказать, но мать уже ничего не слышала:
— Это же надо! Поженились они! Тебе, что уже все равно с кем? Алкаш подзаборный, ни кола, ни двора! Пьянь и рвань! Замуж она вышла! Иди, мама, полюбуйся, какого я себе жениха отхватила! Я сколько раз тебе говорила, Женя, твоё пьянство добром не кончится!
Её дочь, кусая губы, нервно провела рукой по волосам. Жалость к матери улетучилась без следа. Нажав сигнал отбоя, она достала из холодильника бутылку водки.
Выйдя замуж, Лиза бросила свою швейную фабрику и устроилась в тату-салон. У неё довольно быстро появилась своя клиентура. Лиза работала самозабвенно и творчески. Забывая о времени и еде. Это явно было её занятие. К тому же, что немаловажно, ещё и хорошо оплачиваемое.
А Димка просиживал штаны в какой-то незначительной фирме. Его должность витиевато называлась «Менеджер по связям с общественностью». На деле же, всю работу со связями и общественностью, он раскидывал ещё до десяти утра. А потом, весь бесконечно тянущийся рабочий день, сидел в Интернете. Шарился в сетях, трепался в чатах и осваивал новые локации в «Мафии-2». Словом, делал то же самое, что и всегда за компьютером. Только не дома, а на работе. Зарплата соответствовала нагрузке и ответственности, она была… В общем, она была. Не очень впечатляющей, одним словом. И по выходным, Димка подрабатывал в бассейне. Выполнял обязанности инструктора по плаванию, под не слишком бдительным руководством тренера. Устроился он туда полулегально. В основном, занимался с детьми, но не только. Выполнял то, что говорил старший тренер, который и помог Димке устроиться.
В августе стало известно, что у Лизы с Димой будет ребенок.
Благодаря Жене, у Гарика с отцом постепенно стали налаживаться отношения. Началось с того, что с Женькиной легкой руки, у Алексея Игоревича появились весьма не лишние в его бизнесе деловые связи. Простиравшиеся иногда до самой Москвы. Один — два телефонных звонка, пара-тройка легких, малообременительных, но информативных разговора. И вот уже несколько договоров на установку стоматологического оборудования у Алексея Игоревича в кармане. Отец Гарика заходил к Женьке на работу. Познакомился и с её работодателем. Бывал у невестки дома. Гарик с удивлением обнаружил, что его жена с отцом прекрасно ладят. О чем-то подолгу разговаривают. Ему показалось даже, что у них появились от него секреты. Вскоре Женя и Гарик были приглашены на ужин в ресторан. Вечер получился замечательным. Отец был необычно радушен, много говорил, шутил, интересовался работой сына, его делами, планами на жизнь. Людмила с Женей не вмешивались в мужской разговор. Им и без того было что обсудить. Женя восхищалась Людмилой, её уверенностью, самодостаточностью и зрелостью, не имеющей ничего общего с возрастом. Такая зрелость рождается из союза душевной целостности и личного опыта. Она взращивается на богато удобренной почве мудрости, саморазвития и четко обозначенных реальных целей. Выходя с Людмилой из дамской комнаты, Женька ей шепнула:
— Всегда мечтала иметь такую подругу, честное слово! Людмила улыбнулась:
— Осторожней с мечтами, Женечка. У них имеется одно свойство, порой весьма неприятное… — Людмила очень серьезно глянула на Женю, — Видишь ли, они иногда сбываются. Пару секунд женщины молча разглядывали друг друга. После чего обе громко рассмеялись.
На завершающем этапе ужина, Алексей Игоревич, переглянувшись с Женей, обратился к сыну:
— Игорь, я разговаривал с твоей женой, кое-что обмозговал и прикинул… И, э… — отец Гарика сделал небольшую паузу, шумно вдохнул и закончил, — Мне, то есть нам, кажется, что тебе стоит попытаться восстановиться в армии.
??? — Гарик молча, в два приема, опустошил бокал вина. Женя осторожно коснулась его руки:
— Послушай, я знаю, что ты мечтаешь об этом, — сказала она, — Я знаю, как ты наблюдаешь за самолётами, когда думаешь, что никто не видит. Да у меня сердце замирает в этот момент, — Женя накрыла своей ладонью, предательски дрожащую руку мужа. Он мне иногда даже снится, этот твой взгляд, — Давай попробуем, ну чем мы рискуем? Твоей шабашкой на очередной стройке? — наклонившись к нему, спросила Женя. Не переживай, их на твой век хватит с лихвой, — Женя посмотрела на мужа, который не отводил глаз от узора на скатерти. — Это даже работой назвать трудно, — продолжила она, — Какое-то временное пособие. Алексей Игоревич, медленно прокручивая за тонкую ножку бокал, тихо добавил:
— Я, разумеется, помогу, чем смогу, — он вопросительно глянул на Людмилу, — Обещать, конечно, заранее ничего не буду… Но, должен сказать, кое-какие шаги я уже предпринял. В общем, Игорь, — шансы, что тебя восстановят, пусть небольшие, но все же есть. Его сын, наконец, оторвался от скатерти и поднял голову. Внимательно глядя на всех сразу и каждого в отдельности, хрипло произнес:
— Спасибо… большое…, за доверие… и помощь, — он изрядно волновался и говорил как будто через силу, — Я, не знаю… Дело в том, что я не вполне уверен, но я попробую… Ради вас. На последней фразе он сделал ударение и его взгляд замкнулся на Жене. Вначале он смотрел на неё. Досконально, вдумчиво и серьёзно изучая её лицо. Словно запоминая его навсегда. А потом сквозь неё… Будто видел что-то за её спиной. И то, что он видел, пробуждало не то, чтобы страх, а беспомощность и растерянность. Оттого, наверное, что Гарик не знал, что это. Но явственно ощущал его приближение. И даже присутствие. В какой-то момент ему, как в детстве, нестерпимо захотелось прикрыть лицо руками. Но это бы не помогло. Он совершенно точно знал это. Он чувствовал не тревогу. И даже не ужас. То, что он чувствовал, было гораздо хуже. Это называлось бессилие.
Женя не могла отвести взгляд от Гарика. Сначала он вглядывался в неё настолько тщательно, будто хотел прочитать её мысли. А потом взгляд мужа стал рассеянным, отстраненным и чужим. Женя вдруг почувствовала неприятный холодок между лопатками. Взгляд мужа затуманился, а лицо осунулось. Жене показалось, что в эту минуту он старше её лет на десять. Уже через несколько секунд, Гарик, улыбался и шутил. Это было похоже на детскую игру «Отомри». Ещё через полчаса они веселой, яркой компанией уходили из ресторана. Дома Гарик и Женя, ни о чем таком даже не вспоминали. По крайней мере, вслух.

Продолжение следует...