Между землей и небом, гл. 3

Егор стоял на заброшенной платформе, с наслаждением вдыхая влажный и упоительный весенний воздух. Здесь, в области, на полях и в тени ещё лежали клочковатые, рыхлые, зернистые сугробы, а на пригреве, на верхах, под сапогами хлюпала грязь.

День выдался тёплый, словно летом, топорщились жёлтыми пушками ивы, на солнцепёке летали одинокие ошалевшие бабочки, поспешившие проснуться, а в деревне, куда он зашёл к деду Ивану за лыжами, вовсю серебрилась верба. Жучок, отчаянно мотая хвостом, облизал ему лицо и руки. Дед Иван крепко обнял и расцеловал Егора, напоил горячим чаем с травами, сам приласкал стопочку водки и ещё раз поведал о своих расспросах по дачам.

- Слышь, Егорка, думаю, ежели девонька от муженька сбегла, она и фамилие сменяла. Как шукать будешь?

- Найду, дедуля.

- То ладно. Сейчас много исковиков развелось, дефективов всяких… Ты, никак, снова приставлен к работе? А Дерево-то ещё подтянулось, - сказал дед Иван.

- Почём ты знаешь?

- Сучок подлиньше стал, как бы убёг. Да и нутром чую. Вы вот всё боитесь, что оно небо продырявит наскрозь,  а оно, вишь, само знает, когда остановиться. Оно умное. Сколько растёт – ишшо никому вреда не сделалось. Ни людям, ни зверушкам, ни птицам, ни лужкам, ни лескам, ни лягухам в болоте. Вот так.

- Домик-то мой как, дедуля?

- Да никак. Что, поглядеть жалаешь, увериться, что гадюшек много развелось? Я толковал – не трожьте, паразиты, вот возвернётся человек, да им всё похуй. Молодые, да наглые, лишь бы своё поиметь.

- Домик-то дело наживное. Соскучился я по местам этим, сил нет.

- Да дотудова просто так не дойдёшь. Снега много в энтом году, увалишься. Слышь, возьми-кысь  лыжи мои, мне-то ужо они без надобности… Да смотри, к вечеру воротайся, ночью-то холодненько, я ужо печку стоплю…

- Да я с другой стороны выйду, через дачные участки – у меня дела там. Прости, дедуля, в другой раз.

Дед Иван долго стоял на крылечке, глядя вслед Егору, смолил цигарку, на душе его было муторно – то ли от встречи, то ли от выпитого. Искалеченный Жучок жалобно скулил и взлаивал на привязи, брошенный вторично.

Домик Егора, как ни странно, был не разгромлен, а просто растащен по щепочке, по стёклышку, по колышку, вместе с домашней утварью, кем-то ушлым. Другой сообразительный не преминул устроить на месте развалин свалку. Егор смотрел на останки, как на артефакт одной из своих прошлых жизней, не испытывая сожаления, ибо впереди простиралась жизнь новая – не важно, длинная или короткая. Волнение, схожее с эйфорией, вызывало лишь предстоящее восхождение. Он был уверен, он знал наверняка – там что-то есть! И это будет его личное восхождение, его личное рандеву – не для сенсаций, не для рекордов, не для научных изысканий – а для Встречи.

…Первые двести метров дались на удивление легко. Егор заставлял себя не спешить и чаще отдыхать. На большой ветке Егор задержался подольше, перекусил, убрал мусор в мешок, мешок подвесил на толстую почку размером почти с голову, обтянутую глянцевой кожей – три года назад почки были гораздо мельче. Одна из почек прошила огромное старое гнездо – скоро его хозяева вернутся, чтобы начать всё заново.

Ледяной ветер никак не мог определиться, как сподручнее спихнуть. Бил то сбоку, то наотмашь по лицу, то – толкал в спину. Егор натянул капюшон, опустил защитные очки. Спина и руки ныли, под левой лопаткой снова начало колоть.

До следующей ветки было приблизительно вдвое дальше пройденного. На ней можно было заночевать и дать отдых натруженным мышцам и сосудам. Только карабкаться теперь стало тяжелее. Внезапно дала о себе знать вывихнутая нога. Он старался ставить ступню аккуратно, и всё равно вздрагивал и морщился от боли.

Руки начали неметь. Он тяжело и прерывисто дышал, не замечая уже ничего вокруг – глаза устали выбирать в коре трещины и пещерки поудобнее, ноги  устали искать в них опору понадёжнее. Несмотря на обжигающий холод, пот заливал лицо, струился по спине, скапливался под мышками и на животе. Егор уже давно побил собственный рекорд, но ему это было всё равно. Инстинкт самосохранения не давал ему расслабляться и думать о постороннем.

«После больницы хреновый из меня альпинист!» - это единственное, что промелькнуло в его голове, когда он вывалился на следующую корявую площадку очередного сука, и отдышался: сук оказался гораздо дальше, чем ему казалось снизу.  «Полный кретинизм – столько времени изучали, и до сих пор не составили приличной карты! Впрочем, ведь Дерево растёт, и растёт по своим законам… Вот и дед Иван говорил, что первый сук отодвинулся…»

Здесь ему и ночевать.

Жаль, что его подтолкнули к восхождению в середине весны – летом было бы куда приятнее. Шатёр гигантской листвы защищал бы от ветра, давал тень, кругом щебетали бы птички, сновали поползни и синицы – крохотные живые комочки пуха с клювиками и коготками – деловитые, полные энергии и жизни. И ветер ласкал бы, а не обжигал холодом. Правда, не исключено, что ему пришлось бы сражаться с вороньими стаями, и не факт, что он одержал бы победу – были случаи, когда древолазов приходилось спешно спасать от каркающего воинства.
 
А пока ему попадались лишь полосами пустые кувшинчики осиных гнёзд.

Егор зафиксировал спальный мешок двумя специальными скрепами, потратив на это положенное по инструкции время: не дашь воли «авось» - надежнее будет сон. Залез в него и попытался расслабиться – руки и ноги дрожали от напряжения, о еде не хотелось и думать. Сначала – отдых, сначала – сон…

Сон пришёл мгновенно. А может быть, это был и не сон, а короткое неглубокое забытьё – потому что, услышав мелодичную речь, он мгновенно вынырнул на поверхность. Далёкие, словно в старой телефонной трубке, девичьи голоса, тонкие и смешливые, вели свой разговор.

«Слышишь, Аньи, он идёт к нам! Великая Занья услышала нашу мольбу!» - «Девочки, девочки, торопитесь, скоро начнётся древотрясение! Беритесь за руки…» - «Вига, ты не сможешь протянуть руку?» - «Нет, Аньи, я не дотянусь…» - «Ой, какой симпатичный!» - «Тийя, не мешайся под ногами!» - «Ой, Вига, дай и мне взглянуть!» - «Аньи, уведи сестёр. Я справлюсь сама…»

И потом – низкий голос – на одной ноте, как заклинание, постепенно затихая и уходя: «Дойди и помоги нам уйти! Дойди и помоги нам уйти! Помоги нам уйти… помоги…»

- Я дойду, я обязательно дойду! – Егор повторял эти слова вслух до тех пор, пока не проснулся окончательно. Начинался рассвет. Послышался пронзительный, нарастающий вой ветра – это начиналось «древотрясение», ростовая вибрация Дерева. Егор поспешно, на ощупь, нашёл в коре пещерку и залез внутрь – небезопасно, зато не стряхнёт вниз, и при росте пещерка будет расширяться, а не сжиматься.

Вот Дерево вздрогнуло каждой клеточкой, каждой порой и чешуйкой коры, и начало мелко дрожать, сначала слабо, потом всё сильнее и сильнее, загудело, как деревянный столб электропередачи – мальчиком, в деревне у бабушки, Егор любил, прислонившись ухом к гладкой тёплой поверхности, слушать таинственный ровный гул.  Здесь, на высоте, гул походил на гудение колоколов, вызванивающих торжественную мессу, победный гимн, осанну Всевышнему, а Егор изо всех сил держался за выросты коры, как за перила, упираясь ногами в ложбинки…

…Тряска прекратилась так же неожиданно, как и началась. Егору повезло на первый раз, он отделался синяками – его мотало по пещерке, как тряпичную куклу. Но если в следующий раз катаклизм застанет его на отвесной стене – то это закончится далеко не птичьим полётом.

Итак, пора перекусить – и в путь. Если голоса ему не снились – а Егор был уверен, что не снились, – то впереди его ждут ангелы, или… или окончательное безумие.

Егор вылез из укрытия и не нашёл ни рюкзака, ни спального мешка. Их запросто стряхнуло. Внезапно недалеко что-то звонко взорвалось – Егор чуть не подскочил на месте от неожиданности, потом рассмеялся. Он увидел, как ближайшую почку разорвала трещина, и в разрыве завиднелась нежно-зелёная плоть. Егор попробовал вырезать ножом кусочек листа, продегустировал - кисловато-терпкий ломтик со смолистым ароматом оказался жёстким и сочным, как недозрелое яблоко, но Егор счёл его вполне съедобным.

Взрывы слышались со всех сторон – Дерево готовилось вывесить свои флаги к Первому Мая. Во всяком случае, жажду он вполне сможет утолить сочной мякотью почки, а вот утолит ли голод – пока неизвестно. Егор надеялся, что восхождение пойдёт легче: хотя трещины и поры в коре стали меньше и уже, а расстояния между ними увеличились, но зато прибавилось сучьев и почек – было, за что уцепиться и где отдохнуть.

Почки трещали и взрывались, ветер завывал, пот снова заливал глаза, дышать стало тяжелее, сердце вновь засбоило. Егор доставал из внутреннего кармашка лекарство, кидал под язык едкого вкуса гранулы – и карабкался дальше. Временами ему казалось, что он слышит знакомый стрёкот вертолёта – но тот был для него сейчас как посторонний, отвлекающий звук, не имеющий отношения к Дереву. Могут ли его искать? Наверняка, да, но это не имеет значения. Он ведь оставил записку Джи, отправил письмо друзьям – он освободил всех от ответственности, и вообще, оставьте его в покое! Егор не хотел вниз. Вторая часть жизни закончилась, началась третья – и завершающая… Если он упадет вниз и разобьётся, или напорется на сук – что ж, значит, так было предписано.

Однажды, когда он лежал без сил, в полуобморочном состоянии, на ветке, которая была не шире его письменного стола, а сбоку на Дерево набежало облако, промозглое и непроглядное, сверху на Егора повеяло жаркой волной сухого и пряного воздуха, будто кто-то дышал на него. Потом в высоте появилось два размытых, голубовато-зеленоватых, светящихся пятна – словно чьи-то глаза, или зажжённые окна.

И опять зашептались взволнованные женские голоса.

«Вига, ну а теперь ты сможешь дотянуться?» - «Аньи, не торопи меня, он ещё по другую сторону…» - «Девочки, беритесь за руки». – Дружный вздох, тёплое дыхание, и снова низкий голос на одной ноте: «Перейди черту! Перейди черту… перейди…»

- Я перейду черту! Я дойду до вас! – пообещал Егор, очнулся и открыл глаза. Теперь-то уж он обязан дойти, он обещал! Открытые окна в сумрачной вечерней кроне не угасли. Тёплое дыхание продолжало веять и согревать его в сырой, белёсой облачной пенке – надо из неё поскорее выбираться! Пока не стемнело совсем, начать двигаться дальше.

Егор подкрепился кусочком младенчески-нежного листа и начал подъём. Закат красил небо вкруг него, но это не помогало. Закат не освещал путь, а лишь слегка подкрашивал. Теперь ему чаще приходилось ползти и подтягиваться на руках. Снизу Дерево окутывал мокрый сероватый туман – то самое облако, которое он миновал вслепую. Вынырнув из него, Егор обнаружил, что он вымок, и что наступила ночь. Пронзительные лампочки звёзд загорались, одна за другой, буравили пространство светом несуществующих времён…

Егору не спалось в эту ночь. Несмотря на льющееся из оконцев тепло, его бил озноб, кислорода не хватало - дышалось тяжело, с хрипом, горячее, обжигающее дыхание царапало, скребло горло и раздирало грудь, будто наждак. Похоже, Егор застудился на ледяном ветру. Он кашлял надрывно и с трудом дождался рассвета, чтобы ослабевшими пальцами залезть в аптечку и разыскать антибиотик. Он разжевал несколько таблеток, заел кусочком листа – задохнулся от горечи, и его чуть не вывернуло наизнанку. Но он заставил себя проглотить лекарство. Его ждут. Он ещё не перешёл черту…

Снова вверх. Ничего не видя, кроме серовато-бурой, корявой и бугристой стены, ничего не слыша, кроме собственного хриплого дыхания, бешеной пульсации крови в висках и панихиды стонущего ветра, как одержимый, как безумец, только вверх и вверх – навстречу Смерти – или Чуду. К неведомой черте, к зовущим тёплым окнам в небе – всё ближе и ближе к разгадке…

Он жалел, что Джи нет рядом, он хотел, чтобы она видела и слышала то, что видит и слышит он, чтобы запротоколировала это так чётко и ясно, как умеет только она. Чтобы разделила его триумф. Чтобы она тоже приблизилась к разгадке вместе с ним.
Только эту разгадку суждено постичь одному Егору. Он знал, что его время сочтено, и назад ему не вернуться.

Прощайте, друзья, девчата из отдела, дед Иван, альпинисты и спасатели, которые не спасли, прощай, милая и верная женщина со странным именем «Джильда» - я уже не принадлежу тебе.

Я и себе не принадлежу теперь – я лишь частичка Дерева, и эту частичку Дерево отбросит сейчас, как глупую мошку, как древесную чешуйку, даже не заметив...

… Дерево вздрогнуло, загудело трубно, затрещали почки сотнями выстрелов – начиналось очередное «древотрясение». Егор знал только одно – он не имеет права погибнуть теперь, не перейдя черту, или хотя бы не сделав попытки – где же вы, милые голоса, тёплое дыхание, светящиеся окна?

- Протяните же руку… - пробормотал он так тихо и сипло, что не услышал сам себя.
Нестерпимый озноб накладывался на рваный ритм головокружительной тряски, зубы стучали, сознание мутилось. Егор упрямо попробовал подтянуться вверх на очередном суке, повис на руках, не находя ступнёй опоры.

«Ой, Вига, он сейчас упадёт!» - прошелестело испуганно у него в голове. – «Аньи, помоги мне!» - «Забирай его, Вига, забирай!»

Егор скрипнул зубами от напряжения. Всё напрасно. Эти голоса сейчас не помогали, лишь отвлекали внимание и сбивали с ритма.

Грудную клетку прошила боль. Мир Дерева закружился вокруг него весёлой каруселью. Его оторвало от ствола и швырнуло в неведомом направлении. Он потерял сознание.