Мамины уроки

                Юрий Хван



                Мамины уроки

  Моя мама - Октябрина Харитоновна Хан - была заметным человеком в городе Джамбуле ( ныне Тараз ). Тому способствовали два главных обстоятельства: во-первых, более чем 40-летний педагогический стаж мамы - она работала вначале  завучем в одной из лучших городских школ, а затем в технологическом институте мясо-молочной и пищевой промышленности - ассистентом, старшим преподавателем и доцентом кафедры неорганической химии. Пожалуй, не было ни одной организации в Джамбуле, где бы ни трудились ее бывшие ученики. А во-вторых, известность моей маме придавали ее недюжинные таланты: она прекрасно пела, обладала даром красноречия, а также  коммуникативными и организаторскими способностями. Все это вкупе выделяло ее, и в Джамбуле с давних пор стало привычным, что на многих корейских  свадьбах, юбилеях, годовщинах и просто семейных встречах тамадой была именно моя мама.
  Поэтому, когда встал вопрос об учреждении Джамбулской корейской культурной ассоциации в 1990 году, она закономерно была избрана  ее первым президентом.
  Но все перечисленное выше  -  это вехи ее официальной и  общественной  биографии. Я же расскажу в этих новеллах о том, что знаю и помню о ней только я, ее сын...

                Тоска
 
  Когда мне было года четыре, мои молодые родители получили в награду за хороший педагогический труд туристическую путевку, да не куда-нибудь, а в Москву и Ленинград. Взять меня с собой в дальнюю поездку они не решились и, договорившись с нашими родственниками, дядей Кешей и тетей Валей, оставили меня на их попечение. А сами  поехали на первую в их жизни встречу с Красной площадью, Третьяковкой, Пушкинским музеем, Невским проспектом, Эрмитажем, Русским музеем, а заодно и с Петергофом, конечно.
  Момент расставания с родителями я не помню: скорее всего, они уехали ночным поездом, когда я уже спал, - иначе, думаю, разорвались бы и их сердца, и мое… Не помню я и ситуацию с пробуждением, когда я обнаружил отсутствие своих мамы и папы. Устроил ли я тогда истерику, катался ли в слезах по полу? Скорее всего, нет: будь так, я бы, скорее всего, это запомнил.
  Но вот что отчетливо врезалось мне в память: как, оказавшись в компании  своих троюродных братьев – десятилетнего Витьки и одиннадцатилетнего Сережки – я стал посвящен в их тогдашние занятия и игры. Для них, конечно, я был пузатой мелочью, обузой, но, повинуясь строжайшему наказу своих родителей, они вынуждены были таскать меня за собой всюду. И для меня открылся их ужасно увлекательный мир.
  Он был заполнен, во-первых, повседневными  поисками. Искали мои братья много чего: крышки от пивных бутылок, бараньи коленные косточки и бараньи же куски кожи с шерстью, остатки  электрических кабелей, карбид, пустые консервные банки и пр. А, во-вторых, если поиски заканчивались результативно,  двор превращался в некое подобие  цеха по обработке: пивные крышки мои братья сплющивали, загибая их края, косточки обтачивали напильниками, из электрических кабелей выворачивали свинцовую оплетку, плавили свинец на костре, дырявили консервные банки…
  Для чего было все это?- недоуменно спросит нынешний читатель, окруженный разнообразными гаджетами.
  И невдомек ему, что сточенные  по краям бараньи косточки назывались в пору моего детства альчиками, а к бараньей коже приторачивались свинцовые плашки – и они становились лянгой, и все это, вкупе со сплющенными пивными  крышками, превращалось в предметы разнообразных мальчишеских игр нашего времени. Например, пивные крышки ставились одна на другую столбиками, в них нужно было с расстояния в три-четыре метра попасть металлической битой, а затем ею же стукать по крышкам, чтобы перевернуть с внутренней стороны на  внешнюю . Если это удавалось, крышка шла в доход игрока, если нет, ход передавался сопернику. Понятно вам теперь, какой азартной была эта игра и каким бесценным достоянием являлись сплющенные пивные крышки? То же самое было и с альчиками: надо было бросать их так, чтобы они вставали на сточенный бок… Словом, в ту пору некоторые пацаны – чемпионы на зависть всем ходили с увесистыми и туго набитыми мешочками, в которых хранился их капитал в виде альчиков и пивных крышек.
  А знаете ли вы, что представляла собой игра в лянгу? Не знаете? Ну, конечно, куда вам, проводящим все свободное время за компьютерами и портящими зрение! А вот в наше время лянга – то бишь кусочек бараньей шерстистой кожи с притороченной свинцовой плашкой – была предметом следующей игры: лянгу нужно было подбивать внутренней стопой ноги  в воздух, причем, победителем становился тот, кто делал это дольше всех. Высшим пилотажем при этом упражнении было, когда лянгист подпрыгивал, согнув в колене, скажем, левую ногу, а правой, подогнув ее,  подбивал лянгу в воздух. Представили? Полагаю, по сложности это упражнение, будь оно в программе Олимпийских игр, потянуло бы на все 10 баллов.
  Но самым интересным для меня, да и для всех пацанов было, конечно, занятие с карбидом. Начиналось оно с нашего рыскания по стройкам, там, где стояли сварочные аппараты. И вот если кому-то удавалось найти остатки карбида, то это было событием века! Нашедший издавал победный клич – похлеще индейского – мы сбегались к счастливчику, окружали его и чествовали как настоящего героя. Затем мы рысью неслись на пустырь, попутно одни мчались за водой, другие тащили из запасников заготовленные консервные банки, третьи  начинали, как кроты,  копать ямки… А далее в них бережно укладывался  карбид, заливалась вода, шипящее месиво тут же  накрывалось продырявленной консервной банкой… А затем самые  бесстрашные  пацаны подносили  к вырывающемуся из дырок газу спички… И на наших глазах газ превращался в струю огня, вздымающуюся в небо!
  …Наверное, теперь вы сможете понять, почему в течение недели меня не особо посещали мысли о моих родителях – туристах. Но, видимо, таково было свойство моей психики, а, быть может, даже присущее всему роду человеческому, что новые и, как очевидно, поверхностные  впечатления от окружавших тогда меня явлений  постепенно начали уступать место глубинным, сущностным. Таким образом, как мне кажется сегодня, именно уже в своем четырехлетнем возрасте я впервые столкнулся с тайной подсознания. Ибо именно оно стало все чаще и чаще обнаруживать во мне таящуюся тоску по маме…
  Словно во мне открылся некий клапан, и эта тоска все больше и больше заполняла все мое существо. Она, я это помню до сей поры, была подобна засухе, которая умертвляла все остальные эмоции, кроме одной – нестерпимого желания быть с мамой…
  Поэтому, сразу после ужина некая сила словно выталкивала меня за ворота, и я, присев на корточки на обочине дороги, неотрывно глядел на поворот, из-за которого, как мне казалось, вот-вот должна была появиться мама. Не отец, а именно мама была средоточием моей сердечной детской  боли… И это, как очевидно, было совершенно естественно для моего возраста.
  В сереющих на глазах сумерках, когда уже начинали теряться очертания деревьев, домов, ко мне выходила тетя Валя и звала домой, спать. А я отвечал ей:
- Я еще немного подожду, может быть, мама приедет…
  На меня никак не действовали ее увещевания, ее слова, что мама сейчас далеко, что она приедет через неделю…  …Через пять дней. …Через три дня. …Наконец, завтра!
  Весь день, предшествующий приезду родителей, был расцвечен яркими красками предвкушения о предстоящем воссоединении с мамой. Уже было известно, что родители приедут поздно, ночью, и вечером, как обычно, меня попытались уложить   спать, на что я категорически ответил, что буду дожидаться приезда мамы и папы. Глядя на меня, родственники махнули на меня рукой и уехали на встречать моих родителей на вокзал.
  Я стоически боролся после их отъезда со сном. Уже улеглись спать мои троюродные братья, закончившие обтачивать очередную партию добытых бараньих косточек и обстукивать новую порцию пивных крышек. Я же терпел: щипал себя за щеки, делал приседания, умывался,  протирал глаза.   Но все-таки  сон, в конце концов,  подобно пуле, наповал сразил меня…         
  Он был настолько глубоким, образно говоря, смертельным, и поэтому все затем произошедшее осталось вне моего сознания и, как мне тогда показалось, подсознания тоже: я не проснулся, когда приехали мои родители. Не почувствовал, как отец, подхватив меня на руки, понес ночью в наш школьный флигель, где мы тогда квартировали. Не ощутил, как мама раздевала меня, укладывая в кровать. Как целовала меня на ночь.
  Но вы можете представить, какой пронзительной и всеобъемлющей была моя радость, когда я проснулся утром: вся моя прежняя тоска ушла, растворилась, словно ее и не было!
   Моя мама приехала!
  … И все-таки, спустя некоторое время я понял, что ошибался тогда... Что тоска моя не ушла, не растворилась, что оказывается, все испытанные в детстве  потрясения и связанные с ними эмоции  никуда не исчезают: они накапливаются  в  подсознании и, по сути дела, образуют  основу будущей чувственной палитры человека. И чем глубже эти потрясения, чем ярче пережитые эмоции, тем больше наши возможности СОЧУВСТВОВАТЬ, открывать для себя скрытые боли и радости  окружающего нас мира.
  Вот почему безусловно  прав был Федор Михайлович Достоевский, который утверждал: «Страдания оттачивают чувства»…       
    

                Метод воспитания

  Как известно, родителей, как, впрочем, и соседей не выбирают. Одним при этом везет, а другим – не очень.
  Мне же с моими родителями жутко повезло! И это я говорю, нисколько не преувеличивая!
  Относительно недавно я узнал, что, оказывается,  в последние 20-30 лет  в ряде стран азиатского Востока  детей до 5 летнего возраста   вообще перестали наказывать. Хоть на голове ходи - родители не обращают внимания на шалости своих чад. В этом, как очевидно, проявляется мудрость Востока: ничем не ограничивая детей, родители тем самым дают возможность развиться их природным наклонностям. А уже после 5 лет начинается работа по их культурной и образовательной огранке. Если учесть экономические, научно-технические и прочие успехи, например, Японии или Кореи, Китая, Сингапура),- то очевидно, что такой подход к формированию подрастающего поколения дает свои несомненные плоды.
  Мои отец и мама, к их чести, задолго до этих прогрессивных новаций нынешнего  Востока додумались о пагубности физического воздействия в процессе моего дошкольного воспитания. То ли это было проявлением  их национального духа, то ли такое положительное  влияние оказало на них  образование, которое они получили в стенах Кзыл-Ординского педагогического института, где, полагаю, прониклись заветами Песталоцци, а, скорее всего, Макаренко.
  А ведь в то время – я имею в виду 50-е годы -  во многих  тогдашних семьях, где старшее поколение не имело представление о трудах как наших, так и зарубежных выдающихся педагогов, все еще имели место, скажем так, методы приведения младшего поколения к общему знаменателю при помощи порки. Подозреваю, что  это было обусловлено либо неизжитым наследием крепостнического прошлого, либо расширительным  толкованием изречения  В.И.Ленина о том, что насилие является повивальной бабкой  истории.
  Мои родители, очевидно, были внутренними диссидентами по отношению к этому изречению тогдашнего вождя, хотя и жили в жутких  условиях, как теперь очевидно,  вначале диктатуры  пролетариата, а затем  культа личности, причем, не только одного Сталина, но и  других личностей рангом помельче.
  Поэтому  в своем дошкольном  детстве я был практически избавлен от физических наказаний: мои родители закрывали глаза на многие мои шалости и  проделки, позволяя, таким образом, как ныне  на Востоке, в полной мере  проявляться моим природным наклонностям.
  Это не означает, конечно, что я полностью был избавлен от наказаний как таковых, но они никогда не были связаны с ремнями, хворостом и другими подручными средствами воспитания младшего поколения.
  Мои родители старались воздействовать на меня либо веским словом, либо, на крайний случай, постановкой в угол.
  Не знаю, имеют ли современные родители представление, что это такое и как постановка в угол корреспондируется с воспитанием подрастающего поколения как таковым.   
  Если нет, то я готов поделиться своими соображениями, исходя их личного опыта.
  Итак, мама ( в основном ставила в угол меня именно мама) строгим голосом провозглашает после очередной моей вышедшей за все рамки проделки:
  -Иди и встань в угол!
   Тут я понимаю, что, видимо, действительно,  перешел  за красную черту – и безропотно направляюсь в угол, где и стою, пока мои родители не приходят к выводу, что я простоял вполне достаточно, чтобы осознать свою вину.
  Вы спросите, в самом ли деле  стояние в углу было действенной мерой моего воспитания?
  Оглядываясь на свой тогдашний опыт, я могу сказать, что в ту пору я воспринимал это наказание без особого, конечно, удовольствия, но и без острых эмоций. Занудно, конечно, было стоять минут 15-20, уставившись в белую стенку, но по сравнению со сверстниками, которых порой нещадно лупили их родители,  можно было терпеть…
  Но  вот однажды мои родители перестали ставить меня в угол.
  А было так: получив команду от мамы, я в очередной раз отправился в угол. Постоял я там, постоял, а когда  мои родители вышли  по каким-то делам из комнаты, я в своем углу присел на корточки и… благополучно уснул. А они почему-то, вернувшись,  позабыли, что поставили меня в угол. Стали  звать меня и, не дождавшись ответа, ринулись из дома. Обегали в поисках меня  все соседние улицы, а также берега близлежащей речки, опрашивая всех встречных и поперечных прохожих. А затем, я думаю, после двухчасовой беготни,  в полуобморочном состоянии вернулись домой. Взмыленные, раздавленные накатившим на них ужасом,   плюхнулись на диван – и только тут обнаружили меня рядом с диваном,  в том самом углу – мирно спящим на полу...
  С той поры  родители уже предпочитали  воздействовать на меня исключительно вербальным способом…
  И знаете, что произошло впоследствии?
  Однажды, уже будучи взрослым я очень сильно пожалел, что мои родители, и в первую очередь мама, прекратили применять по отношению ко мне  постановку в угол как способ моего воспитания…
  Случилось это после моего знакомства с нашим  известным писателем, нашей национальной гордостью -  Анатолием Андреевичем Кимом, который  поделился со мной своим творческим методом  работы над своими изумительными  произведениями:
 - Я могу писать, если гляжу на белую стенку: только тогда работает мое воображение…
  Понимаете, какая мысль тогда молнией  сверкнула в моем  сознании?!
  Так ведь я же в своем детстве, стоя в углу, я тоже смотрел в белую стенку! И кто знает, до чего бы я смог  досмотреться, до какой степени смог бы  развить свое воображение, продолжи мои родители ставить меня в угол?!
  Быть может, я даже переплюнул бы по части таланта  Анатолия Андреевича Кима!
  …Кстати, надо бы спросить у него, наказывали ли его родители постановкой в угол, и не с этого ли началось ли его формирование как замечательного  писателя?..   
 

                Загадка

  Одним из главных правил, которое как мантру повторяла мне с детства моя мама, это не обманывать, говорить правду.
  Я честно старался следовать этому правилу, однако, что греха таить, находились поводы, чтобы обойти его…
  Один из таких поводов был связан с категорическим запретом моей мамы купаться без ее или отцовского надзора. Это потом, повзрослев,  я  стал понимать, что он  был вызван страхами моей мамы, что я могу утонуть.  Но кто из нас, пацанов, понимал тогда, что такое смерть и был способен  примерять ее по отношению к себе?  Тем более, когда жаркое казахстанское солнце, казалось, сжигало все живое вокруг и было никуда не деться от палящего зноя…  Вот почему запрет матери казался мне в ту пору, честно скажу,  полной  нелепостью.
  Ибо, во-первых,  у работающих или занятых по домашним заботам  родителей редко находилось время для совместного досуга,  а во-вторых, все мои сверстники бегали  на речку и всласть плескались в прохладной воде без какого-либо родительского надзора.
  Я хорошо, однако помню, что  внутренние обоснования для нарушения маминого запрета созревали во мне не спонтанно, а с определенным лагом. Поначалу я просто  потащился за приятелями на речку  и на первых порах изнывал на берегу, наблюдая за ними. То-есть, я старался соблюсти данное родителям  обещание не купаться без них…  Однако… Именно тогда,  в ту детскую пору, во мне сами собой сформировались вполне  взрослые  и глубокие философские выводы, к которым пришли задолго до меня величайшие человеческие умы: что по природе своей  человек весьма слаб, а также что существует ложь во спасение.
  Первое умозаключение, как вы понимаете,  столкнуло  меня с бережка в прохладную воду, и я вволю плескался в ней до той поры, пока мысль о грядущем  наказании не вытолкнула меня обратно на берег. И тут наступила пора для второго умозаключения: оно заставило меня  по окончании водных процедур  стянуть  с себя мокрые трусики и  положить их для сушки  на раскаленных камнях.
  Домой я заявился, понятное дело, в уже  сухих трусах и с абсолютной уверенностью, что дело, что называется, в шляпе.
  Но…  Разоблачение со стороны мамы наступило практически мгновенно: моя мама, глядя на мое безмятежное и правдиво-честное лицо ( все ж –таки, прав был Шекспир, говоря, что жизнь – театр, и люди в нем – актеры!- а я бы добавил, что с самого детства! ), пощупав  резинку в моих трусах( оказывается, сохранившую предательскую влагу), грозно предложила мне сказать правду…
  И, конечно, я выдавил из себя эту правду. За что был сразу направлен в угол – думать о своем нехорошем поведении.
  Если вы полагаете, что на этом закончилась моя эпопея с купанием в речке, то, значит, вы ничего не понимаете в человеческой, а тем более, в детской природе. Ибо, стоя в углу, я сделал свои, как мне казалось, весьма хитроумные выводы из преподнесенного мамой урока.
  То есть, на следующий день я снова побежал на речку и, скинув с себя трусики, стал купаться голышом! Уж и наплескался я в тот день вволю! Полностью отдавшись слабостям своей человеческой природы и полагая, что на этот раз  ложь во спасение меня уж точно избавит от наказания!
  Поэтому, надев по окончании купалки  свои пересохшие на жарком солнце трусики, с совершенно сухими резинками на них, я смело и безбоязненно  явился пред мамины очи!
  Каков же было мое изумление, когда и на этот раз, даже не ощупав резинки, моя мама снова предложила мне тотчас же сказать правду...
  И мне вновь пришлось выдавить ее из себя.
  И вот тогда, вторично выстаивая  в углу, я пришел к третьему умозаключению: что обманывать мою маму совершенно бесполезно. Что, видимо, у нее есть какой-то внутренний прибор по определению неправды, и обхитрить  его совершенно невозможно!
  …Уже значительно позже, будучи достаточно взрослым,  я как-то вспомнил про этот ее прибор и спросил, как это ей все время удавалось в ту пору разоблачать мои уловки с купалкой?
   На что  мама улыбнулась и ответила:
  - Это было все просто, сынок:  хотя трусы у тебя  и были сухие, но на твоей коже оставался налет от речной воды!

                Осознание

  Эта история произошла со мной, когда я учился во втором или третьем классе. История, быть может, на взрослый взгляд, пустяковая, но очень важная для сущностных изменений в моем складывающемся миропонимании, в  моем, без преувеличения, созревании как личности. Прочитав нижеизложенное, я думаю, вы поймете, о чем идет речь.
  В то время у одного моего одноклассника, видимо, сына военного, появился офицерский планшет. И он, этот планшет, сразу же стал предметом нашей всеобщей зависти: во-первых, он был единственный во всей нашей школе, во-вторых, сам по себе планшет был чудо как хорош: кожаный, коричневый, хрустящий,  с ремешком через плечо,  с массой внутренних отделений, одно из которых было снабжено  прозрачной целлулоидной перегородкой.
  В детстве моем не было особых пристрастий по части вещей и игрушек, а тут оно появилось, о чем я громко и настойчиво стал, скажем так, канючить. И моя мама, видимо, придя к выводу, что  желание ее чада иметь планшет не выходит за рамки, предприняла меры по его поиску.
   Однако эти поиски никак не могли увенчаться успехом – как-то так получилось, что особых знакомств в среде военных у моих родителей не было, да и вряд ли кто из них, даже если обладал офицерским планшетом, мог даже подумать о его продаже.
   Случись эти мамины поиски в лихие 90-е годы, так она, я думаю, смогла бы не только планшет купить у какого-нибудь обнищавшего офицера, но и кое-что посерьезнее приобрести. Но тогда, середине 50-х годов все было совершенно по-другому, и  об этом помнит только наше уходящее поколение: армия была любима народом, солдаты и офицеры честно выполняли свой воинский долг и берегли свою честь. Нынешней молодежи, выросшей в рыночных условиях и убежденных, что вопрос только в цене, в это, я думаю, поверится с трудом…            
   В общем, от безуспешных мер моих родителей  по покупке планшета мое круглое лицо стало вытягиваться, и, заметив эти изменения, а также осознав, что моя убежденность в их всесилии сходит  на нет, - родители, видимо, устроили между собой педагогический совет и, в конце концов, нашли гениальное решение.
    Оно заключалось в том, чтобы наглядно показать мне, сколь непростую задачу я поставил перед ними. С той поры меня  включили  в поиски планшета, то есть, в походы по кожгалантерейным магазинам.
  Их, кстати, в то давнее время – время дефицита -  было не так уж и много. Люди в послевоенный период  довольствовались малым,  которое, к тому же подкреплялось сильным пропагандистским обоснованием. Называлось оно борьбой с вещизмом. Прекратили вести эту борьбу лет 10 спустя, когда уже вполне оправилась от последствий  войны с фашистами советская экономика, и был выдвинут новый курс  наиболее полного удовлетворения материальных и духовных потребностей советских людей. Логично приведший, как мы знаем, впоследствии к реставрации капитализма и нынешнему потребительскому образу жизни…
  Но наши-то с мамой поиски планшета происходили до этого нового курса, и, как я понял значительно позже,  по определению не могли принести искомого результата.
  Однако, как известно, надежда умирает последней. Во мне она, во всяком случае, продолжала цепляться и жить, и, как ни странно, моя мама не пресекала ее, а покорно  продолжала наши совместные походы по кожгалантерейным магазинам.
  И вот настал день и час, когда мама добилась результата, к которому, видимо она и вела меня: чтобы  я созрел сам!
  И я и вправду созрел. Вот как это было…
  Мы опять совершили с мамой очередной безуспешный круг  по кожгалантерейным магазинам. Помню, дело было в жарком августе, мы с мамой изрядно притомились, но, несмотря на это, она не проявляла раздражения против негаснущей во мне мотивации. Более, того, услышав от продавщицы последнего магазина предположение, что искомые планшеты могут быть в недавно открывшемся военторге на 40-й мельнице, мама, поглядев на мое вспыхнувшее надеждой лицо, потащилась со мной к автобусной остановке.
  Эта 40-мельница находилась черт его знает где! Мы с мамой тряслись по колдобинам в пузатом и горбатом, к тому же переполненном и душном автобусе минут 40, а добравшись до места, узнали от местных жителей, что нужно идти еще минут 15 под палящим солнцем до этого несчастного военторга.
  Но это было еще полбеды. Ужасно хотелось пить, но на улице не было водоразборных колонок – водопровод имел место только в центральной части города, мы же оказались на окраине, в так называемом частном секторе, где люди брали воду из собственных дворовых колодцев. И вот, допросившись ее у одних добрых людей и удовлетворив жуткую жажду, мы доплелись, наконец, до военторга, где, как вы понимаете,  обнаружилось отсутствие какого-либо намека на офицерские планшеты…
  … Я обещал вам в самом начале этой новеллы рассказать о сущностных изменениях в моем миропонимании в результате этой истории. Они заключались в  следующем:
- В принципе, я уже тогда начал приближаться к пониманию, что лучше  довольствоваться малым, нежели  подчинять свою жизнь  материальным излишествам. Ну, если взять тот же планшет, который на какое-то время застил мое сознание и казался пределом мечтаний,- то ведь и без него я впоследствии прекрасно обходился: и закончил школу с серебряной медалью, и поступил  в 1966 году  в КазГУ – а в том году, если кто не помнит,  была свернута  хрущевская реформа среднего образования и выпускными одновременно оказались и десятые, и одиннадцатые классы, в результате  чего в два раза увеличились конкурсы в вузы… А в 1974 году  я поступил в аспирантуру в главный вуз страны – МГУ им. Ломоносова! Ну, и много чего еще хорошего в моей жизни  произошло без того самого планшета!
  - Второй же, я считаю, самый  главный вывод, который я сделал тогда, возвращаясь из военторга на 40-й мельнице, в опять горбатом и опять переполненном душном автобусе, - глядя на сидящую рядом потную, замученную  и расстроенную маму, так это то, что своими желаниями и капризами впредь не нужно нагружать своих родных и близких…
 …Полагаю, вы не очень-то поверили,  что мне, 10-летнему мальчишке, пришли в голову такие серьезные  мысли?
  Ну, и зря! Ведь это чистая правда!

   О носках и их роли в моей жизни
   
  Недавно довелось услышать строчку, изреченную  поэтом-острословом:
- Как же нужно любить человека,
 Чтобы в гости собраться к нему!
  А ведь и в самом деле, с приходом ХХ1 века и с погружением людей в компьютеры, планшеты и другие гаджеты  из  человеческого отношений  в значительной мере ушли  тяга к простому общению, открытость, искренность, простота.
  А вот в пору  моего детства родители часто принимали гостей, ну и сами ходили в гости. Тогда это было в порядке вещей: наготовить огромное количество кукси – главное праздничное блюдо  корейцев в то далекое  время -  а потом со смехом, шутками, песнями, танцами и с отменным аппетитом съедать его. 
  И вот как-то мои родители в очередной раз пошли в гости, к тете Кате с дядей Христофором. Повод был такой: из Москвы к тете Кате приехал ее младший брат, после окончания московского института женившийся на москвичке и  живший в столице нашей тогда общей Родины. По этому случаю тетя Катя наготовила неимоверное количество кукси и зазвала соответствующее число семейных друзей.
  Как потом рассказывала мама, после съеденного кукси и  в перерыве между танцами все гости  устроились на веранде, кто на диванах и креслах, кто на стульях, и московского гостя стали расспрашивать  о его столичном житье - бытье. И то ли от того, что он уже серьезно принял на грудь и  поэтому ослабил тормоза, то ли, живя в Москве,  проникся  гонором, присущим  некоторым  не особо умным москвичам, почему-то расценивающим жизнь в столице как фактор своей значительности…
  Короче говоря, он стал всячески подчеркивать преимущества московской жизни относительно жизни в нашем захолустье. Но это было бы еще полбеды… Но ведь его понесло дальше: снисходительно глядя на провинциальные наряды подруг своей сестры( пошитые, кстати, лучшей портнихой нашего города, тетей Соней, присутствующей  тут же, среди гостей), московский гость принялся критиковать их и  нахваливать свою жену – москвичку,  ее вкус и умение модно одеваться… Да и по другим параметрам, судя по словам тети Катиного братишки, его жена давала фору местным дамам...
  По словам мамы, эта сцена весьма напомнила ей сцену из гоголевской пьесы  «Ревизор»… По сути дела, младший брат тети Кати и стал  новоявленным  ревизором, который  приехал, чтобы навести  шороху в провинциальной жизни местных корейцев...
  Наступила драматургическая пауза…
  Во время которой опешившие  друзья опустили долу глаза, не зная, что и сказать…
  Нашлась,  что ответить,  тетя Катя, старшая сестра московского нахала. Она вскочила с места и, во всей глубине осознавая оскорбление, нанесенное младшим братом пришедшим  гостям, закричала:
  - Что ты расфуфырился перед нами?! Ну и что, ты живешь в Москве?  Ну, и что, что жена у тебя москвичка?! Как она собрала тебя в поездку? Какие вещи дала с собой? Я же видела твои заштопанные майки и трусы! А носки?! Какие носки у тебя?!
  Тут тетя Катя подскочила к своему младшему брату –москвичу и задрала на нем брюки.
  И взору присутствующих предстали носки московского гостя: они были вывернуты драными пятками  наружу…
  Но тетя Катя не остановилась на этой демонстрации.
  - А ты посмотри, как мы одеваем своих мужей! Посмотри, разве кто-нибудь из них ходит в драных носках?!
  Тетя Катя бросилась задирать брюки у всех присутствующих на веранде мужчин…
  Моя мама, замечательная рассказчица, настолько  живо и ярко изображала эту сцену, что мы, ее слушатели, покатывались от хохота.
  …А знаете, как впоследствии повлиял на меня мамин рассказ о тети Катином братишке и его драных носках?
  Среди моих душевных привязанностей в юности и молодости были казашки, узбечки, кореянки, но я никогда не ухаживал за русскими девчонками… И даже когда одна из них, Наташа, славная, милая, умная, стройная и пр.пр.- сама объяснилась мне в любви и сказала:
- Женись на мне, я тебе хорошей женой буду…
  Я посмотрел на нее и…  Мне сразу же вспомнились  те самые драные носки на ногах тети Катиного братишки, женатого на москвичке…
  И я, как вы, наверное, уже догадались, сбежал от Наташи… Черт его знает, не зря же в народе сложили поговорку: « Все в девках хороши, откуда же  злые жены берутся»… А потом, понимаешь, ходи в драных носках…


Сплошная педагогика

  Читатели моих новелл, наверное, помнят, как в одной из них я считал педагогическое образование своих родителей огромным благом для моего воспитания. Спустя 10 лет, к 15 годам, я пришел уже к обратному выводу…
  Дело в том, что тогда моя мама еще работала завучем школы, в которой я учился, а отец – инспектором городского отдела народного образования. И, таким образом, ни одна та или иная моя проделка не оставалась вне поле их зрения: о них считали своим долгом сообщать  моей маме школьные учителя, а на совещаниях в ГОРОНО – самолично директор, Анатолий Иванович Козлов, добрейший, в сущности, дядька, фронтовик, к тому же большой любитель кукси ( приходя к нам в гости, он умудрялся съедать аж по три огромные сабари, то есть, чашки).   
  Ну, вот вам, в качестве примера… Пришла к нам в класс  новая математичка, Алевтина Сергеевна. Через дымку времени я словно вижу ее: худенькая, плоская, довольно высокая, продолговатым, если не лошадиным лицом, обрамленным жидкими каштановыми волосами и,  как мы быстро разузнали, разведенка, снимающая комнату с ребенком, девочкой  лет 4-х…
  Я не помню сейчас, почему мы  дружно ее невзлюбили и стали по-своему третировать, тем самым еще и еще раз подтверждая правоту Льва Николаевича Толстого, что дети  жестоки по своей  животной, в сущности, природе…
  Быть может, потому, что она явно проигрывала как учительница своей предшественнице, обожаемой нами Нине Николаевне, последовавшей за своим мужем-офицером к новому месту службы? Та знала нас как облупленных, умела настроиться на нашу волну, но, главное, обладала даром превратить сухую математику в увлекательное занятие.
  Новая математичка по всем статьям проигрывала ей. Быть может, она ошиблась с профессией и поступила в институт по принципу «Нет дороги, иди в педагоги»?   
  И вот как-то на уроке, когда новая учительница явно  подзапуталась в объяснении какой-то теоремы, мы устроили ей форменную обструкцию. Слабохарактерная,  вместо того, чтобы найти педагогические способы и овладеть ситуацией, она со слезами на глазах  выбежала из класса. А мы, 15-летние жестокосердцы, на все лады стали, что называется, костерить ее. Ну, и я, не удержавшись, прилепил ей один  ярлык…
  Однако вскоре наш поток красноречия был прерван секретарем директора, и нас, мальчишек вызвали пред его очи. Надо вам сказать, что когда мы гуськом вошли в директорский кабинет, мое сердце сжалось: рядом с директором сидела с опечаленным видом моя мама.
  Разговор начал Анатолий Иванович. Невысокого роста, кряжистый, с щетинистыми рыжими бровями, он обратился к нам с вопросом, как мы дошли до жизни такой и довели до слез свою учительницу?
  Мы понуро молчали.
 - В чем дело, Борис? – директор упер свой колючий взгляд в нашего одноклассника, между прочим, призера республиканских и областных математических олимпиад.
  Борька стал объяснять, что Алевтина Сергеевна пошла не по тому  пути в доказательстве теоремы,  и  поэтому он вынужден был поправить ее…
  - Ясно! – сказал как отрезал директор и перевел взгляд на меня.
  - Ну, а ты что можешь сказать? Это правда, что ты  нехорошо обозвал  Алевтину Сергеевну?
  До сих пор для меня остается загадкой, откуда он про это узнал… Кто так быстро мог настучать? Это потом я прочитал у  Евгения Евтушенко констатацию, что в СССР якобы одна  половина сидела в лагерях, а вторая сторожила первую. Конечно, это была поэтическая вольность,- но в тот момент, когда директор проявил некую осведомленность о моем высказывании в адрес математички, у меня мелькнула сходная с Евтушенко догадка…   
  Я покосился на маму. Она сидела как грозовая туча. Памятуя о ее завете говорить правду и подумав, что они, взрослые, опять все про нас знают, я кивнул директору.
  - Ну, и как же ты ее обозвал? – откинулся в кресле Анатолий Иванович.
    Я промолчал. Директор снова оперся руками о стол.
  - Это что, матерное слово? – посуровел директор.
 - Нет… - выдавил из себя я.
 - Ну, и что же ты тогда сказал?- не отставал Анатолий Иванович.- Ты можешь это повторить?
  Я опять покосился на маму. Из нее уже готовы были изойти громы и молнии.
  Я перевел взгляд на директора и, вдохнув в себя побольше воздуха, ответил:
- Могу…
- Ну, тогда повтори, – директор уставился на меня как уж на кролика.
 На остатке предыдущего вздоха я сказал:
- Дрысня…
 И тут произошло то, чего никто не ожидал!
  Наш директор, фронтовик и орденоносец и большой, как я уже говорил, любитель кукси, стал попросту ржать, заливаться раскатистым хохотом, не в силах сдержать его. Оглядываясь на мою маму, вытирая выступившие от ржания с глаз  слезы, Анатолий Иванович выдал следующий монолог:
- Хаа-ха-ха! Ну, Юрка, ну! Ха-ха-ха!  Ну, шельмец! Ха-ха-ха! Ну, Октябрина! Ха-ха-ха! Харитоновна! Ха-ха-ха!
  Однако моя мама не поддержала реакции своего директора на мое определение математички. Насколько я понял потом, своими последующими словами она напомнила Анатолию Ивановичу о необходимости соблюсти педагогическую дистанцию.
  Мама сказала:
- Вам, Анатолий Иванович, смешно, а мне – совсем нет.
  Тут, наконец, наш директор, нашел силы, чтобы оборвать хохот и, глядя на нас лукавыми глазами, отправил вон из кабинета.
  Но на этом история не закончилась. Очевидно, Анатолий Иванович, придя на в тот день на совещание в ГОРОНО, не удержался и рассказал своим коллегам про способность сына  инспектора Сын-Гера Николаевича  навешивать учителям ярлыки...
  В результате, как вы догадываетесь, уже вечером состоялся общий семейный разговор, в ходе которого мне была доказана категорическая неприемлемость подобных определений по отношению к учителям, в частности, и к людям вообще.
  С чем я, конечно, согласился…
  … Но что же дальше было с новой учительницей,- спросите вы.
 Через десятилетия, вспоминая эту некрасивую историю с нею, я вынужден сказать, что хэппи-энда, как в голливудском кино, не было. Мы не пошли к ней всем классом извиняться, и она не возобновила занятия в  школе, не стала нашей общей любимицей...
  Она сразу уволилась. И больше мы ее не видели…
  …А меня, признаюсь вам честно, до сих пор обливает чувство раскаяния, когда я вспоминаю нашу несостоявшуюся математичку…   

    Слова, определившие судьбу

    Слово – полководец человечьей силы,-  написал когда-то В.Маяковский. Кто – нибудь из нынешних читателей наверняка  усмехнется: мол,  звучит слишком пафосно и не очень соответствует действительности, особенно в нынешнее время, когда цена словам не очень высока.
   Все так…
   Но вот в моей судьбе слова сыграли очень важную роль, и это были слова мамы, сказанные ей в нужный момент и в нужное время.
   …Наверное, вы согласитесь, что каждому из нас присущ в той или иной степени эгоцентризм. Особенно он кипит и бурлит в нас в   переходный период, где-то в 14-15 лет, когда кажется, что все вокруг – Солнце, Земля, звезды и люди, а тем более твои родители – все вращается вокруг тебя одного!
  Была такая пора жизни и у меня… Во мне тогда преобладало именно такое ощущение, что я некий центр мироздания! Ну, по крайней мере – центр моей семьи, без которого она просто не может существовать!
  И вот как-то, будучи с мамой наедине, я спросил ее:
- Мама, а что будет с вами, если я умру?
  Я, честно вам скажу, в силу уже упомянутого эгоцентризма  ожидал, что в ответ  моя, несомненно, любящая меня мама, разразится бурным  потоком слов, из которого последует главное: «Если ты умрешь, то это все, это конец всему, жизнь потеряет всякий смысл, и мы умрем тоже! » - ну и далее в подобном роде.
  Однако  мама, образно говоря, в ответ вылила на меня ушат холодной воды. Она сказала:
  - Что же делать, сынок? Похороним тебя, поплачем  – и будем дальше жить…
   Вы, может, не поверите, но после этих маминых слов во мне  будто  что-то щелкнуло – и так началось мое освобождение от  эгоцентризма. Это было, конечно, только начало процесса, в конце концов, никто из нас не может избавиться от него  до конца, но важно, что  именно  тогда во мне началось  прояснение мозгов относительно общих законов жизни, некий,  почти что экзистенциальный, прорыв к подлинным основам  человеческого бытия.
  Полное созвучие с маминой правдой я впоследствии открыл, например, в купринской «Суламифи». Помните, в одной из притч этой повести рассказывается об испытании, устроенном  древнееврейским царем Соломоном рабыне для установлении истины: что же дороже всего для матери: ее собственная жизнь, или жизнь ее ребенка…
  А впоследствии, скажу я вам, мне стала понятна идейно-художественная  сердцевина произведений  таких наших писателей – экзистенциалистов, как Анатолий Ким и Александр Кан, которые  в своем  творчестве разоблачают многие расхожие оптимистические мифы и максимы и  сосредотачивают главное внимание на исходным трагизме человеческой жизни. О нем, кстати, мало кто хочет задумываться, но разве уйдешь от изначального парадокса, открытого еще Гёте: «Первый шаг ребенка является его первым шагом к смерти»?
  Были и другие мамины слова, которые тоже корректировали мое формирование не менее существенно. Ну, например…
  Как я уже говорил, моя мама прекрасно пела. О ее таланте говорит такой факт: в молодости  она прошла республиканский певческий конкурс и была утверждена в состав делегации от Казахстана на фестиваль молодежи и студентов в Будапеште. Правда, потом что-то в высших сферах  не срослось, и вместо мамы на фестиваль  поехала другая певица, ставшая   в будущем народной артисткой СССР,- несравненная и изумительная Бибигуль Тулегенова!
  Моя мама, конечно, была какое-то  время расстроена, но жизнерадостность и присущие ей оптимизм взяли свое, и она переключилась на областной уровень самодеятельного творчества: в те годы в этот процесс были втянуты широкие слои врачей, учителей, инженеров, рабочих и даже госслужащих. Вы можете представить сегодня сотрудников акиматов поющими в хоре, или в составе трио и квартетов под баян? Ну, то-то! А в 50-е годы пели все, причем, уровень соперничества и масштабы конкурсов в джамбулской области были такие, что куда там Евровидению!
  Ну, так вот, в певческую орбиту мамы был втянут и я. На школьных вечерах, как помнят мои сверстники, танцы предварялись художественными номерами, ну, там, чтением стихов, басен, исполнением литературных композиций, ну, и песнями, конечно. Без ложной скромности скажу, что без меня в нашей школе не обходился ни один вечер. Петь я, честно говоря, любил. А уж как я  умирал по потрясшему в 60-е годы весь СССР Робертино Лоретти, его бесподобных «Санта Лючия», «Джамайка», «Аве Мария»… Я даже, помню, написал ему письмо с просьбой приехать  Джамбул с концертом. А что вы думаете? –  запечатал приглашение в почтовый авиаконверт и написал на нем: «Италия, Рим, Робертино Лоретти» - и опустил в почтовый ящик.
  Чтобы не тянуть время, перейду к финалу: в один из дней, будучи в состоянии эйфории от успехов в школьной самодеятельности,  я поделился с мамой своим планом поступить в консерваторию, дабы посвятить всего себя пению.       
  На что моя мудрая мама, погладив меня по голове, сказала:
 - Знаешь, сынок, не нужно тебе поступать в консерваторию… Ты уж не обижайся, но голос у тебя средний, а слух неидеальный…
  Впоследствии я с благодарностью вспоминал и об этом ушате правды, который вылила мама на меня. А учитывая, что предыдущий уже начал  избавлять  меня от эгоцентризма, - процесс моего избавления от иллюзий, направленных на певческую карьеру, прошел весьма безболезненно. Тем более, что потом, слыша изумительные голоса таких певцов, как, например, Владимир Ким, Георгий Сон или, на крайний случай, Дима Билан,я понимал, что мне не суждено было достичь их высот…
  И было еще одно судьбоносное мамино слово, которое, фактически, избавило меня от будущей неизбежно нелюбимой профессии…    
  Сегодняшнее поколение вряд ли знает, что во времена нашей молодости в  наших умах существовал императив, и заключался он в том, что смысл жизни заключается в служении людям. Это сейчас многим кажется, что смыслом  жизни являются деньги. А тогда я, например, был нешуточно подвержен главному советскому императиву, и поэтому примерно к 8 классу во мне созрело желание стать врачом – эта профессия казалась мне тогда эталоном  служения людям.
  Месяца за два до окончания учебного года я решил пойти учиться в медицинское училище, и сообщил своим родителям об этом. Однако их реакция, и в первую очередь мамы, как ни странно, оказалось перпендикулярной моему намерению.
  Мама тогда сказала мне:
- Знаешь, сынок, все-таки я советую тебе прежде закончить среднюю школу, а уже потом выбрать профессию.
  Наверняка, моя мама тогда понимала то, что еще не понимал я: что в 15 лет я все-таки весьма далек от осознания своего предназначения.   
   Спустя три года я и в самом деле понял, кем же я хочу быть. И, признаюсь вам,  счастлив обретенной впоследствии профессией.         

  Были, конечно, в моей жизни и другие мамины  слова и советы, которые так или иначе вносили коррективы.
  Но те, о которых я вам рассказал, были главными.

  Сыновье счастье

  Вот уже более 20 лет моя мама живет со мной в Москве. Собственно, настоящая старость пришла к ней именно здесь, в моем доме. Сейчас, когда я пишу эти строки, ей 90 лет. Отец мой уже ушел 6 лет назад, а мама  продолжает жить со мной. И каждодневное  мое сыновье счастье заключается в том, что по утрам, когда я захожу к ней в комнату и спрашиваю, как ей спалось, как она себя чувствует, в ответ звучат мамины слова:
- Все хорошо, сынок! 
      
 
  Москва, 2016 год