Милосердие в аду. Часть вторая. Глава 8

                МИЛОСЕРДИЕ В АДУ

                Роман в 5 частях с
                эпилогом

                Часть II

                Глава 8



               
                Визит


Ровно в 16:50 капитан Хаген в свеженачищенных сапогах, отдохнувший и в хорошем настроении, легко сбежал со ступенек парадного крыльца. В тени под липами его ожидал Яниус с зелёной папкой в руках. Он тоже успел пообедать, и было видно, что такая служба ему очень нравится.
— Что, Яниус, хотел бы здесь своё хозяйство иметь? — спросил капитан, увлекая гефрайтера от широкой аллеи к узкой тропинке в лесополосе, на которую утром указывал старый шпис.
— Так точно, господин капитан!
Отто шёл уверенно. Общая картина парка была ему ясна.
— Пойдём так, — он рассчитал, что, обогнув слева павильон «2», где из окон слышался смех и громкие разговоры новых хозяев, они выйдут к инфекционному отделению.
Кто-то выдувал высокие и низкие ноты на губной гармошке. Во дворике русские санитары натягивали бельевые верёвки между деревьями. И уже лежали на земле несколько больших узлов с испачканными простынями на выброс.
Губную гармошку отобрали под взрыв смеха. За углом корпуса сквозь череду деревьев показались белые стены инфекционного отделения. На дороге перед клубом стояла шеренга пехотинцев и, через короткий промежуток, — пять эстонских добровольцев с лопатами. Лейтенант Эггерт заканчивал разговор.
— Они рыли ров, чтобы сделать для нас могилу. Для наших танков. Ошиблись. Пусть эта могила будет для них.
Старый фельдфебель Ром немного выпрямился, подобрал живот и вышел к строю. Он оглядел с недовольством новобранцев, и, проходя вдоль шеренги, играя желваками, указал, тыча пальцем в грудь: — Ты. Ты... Ты...
Перед лейтенантом выстроились четверо.
— Господин лейтенант, сколько там... в корпусе?
— Семнадцать.
Нахмурившись и поведя плечами, фельдфебель вновь подошёл к новобранцам.
— Так. Ещё один. Кто? — пробормотал он.
Из строя неожиданно длинным шагом выступил светловолосый небольшого роста обер-стрелок.
— Вы? — удивился фельдфебель.
— Так точно, господин фельдфебель. Обер-стрелок Дитер Бом. Прибыл в расположение...
Фельдфебель оборвал его, махнув рукой.
— Идите.
— Господин капитан, — обратился лейтенант Эггерт. — Всё готово. Будут дополнительные распоряжения?
Капитан смотрел в невозмутимые глаза лейтенанта, в нахмуренное и одутловатое лицо фельдфебеля и всё ещё молчал.
— Будут. Работайте быстро. Захватите туда узлы из второй казармы. Рядом. Сожгите там. Персонал ещё сутки держать под арестом в этом павильоне. Пусть вымоют всё тщательно, и машины и... отделение. Дальше. Работа для них закончена. Отправить в ближайший пересыльный лагерь. Выполняйте.
Вдали, на краю дороги, перед кустами жасмина, отделившись от военных, стояла Helen в коричневом платье и светлой кофточке.
«Сегодня мы как корабль, готовый к отплытию. Всё трудное решим. Дальше — свободное плавание», — думал Отто.
Капитан прошел мимо Helen, мимо выстроившихся лейтенанта Вебера и четырёх его стрелков, обогнул кусты и ступил на дорожку, ведущую к дверям корпуса, по обе стороны которых стояли двое караульных. Отто шёл и притягивал к себе сопровождающих, как магнит. Но, уже сделав всего несколько шагов, — остановился. Перед ним, словно переполненный улей, стояло трехэтажное здание из красного кирпича, в котором сейчас находилось не четыреста больных, а свыше тысячи четырёхсот. Высокие зарешёченные окна были заполнены лицами больных, согнанных со всех павильонов. И даже здесь, на дорожке, слышался оттуда беспорядочный шум, стук мебели, крики, создавая общий фон неустроенности и раздражения. Капитан подумал, что может и не следовало объявлять о своих решениях там, внутри психиатрического отделения, где он никогда раньше не был. Отто медленно развернулся и строго посмотрел в лица сопровождающих, взглядом призывая всех быть очень внимательными.
— Автоматы снять с предохранителя, — тихо приказал он.
— Господин капитан разрешит мне пройти вперед? — спросил Иоганн.
— Нет.
Но на пороге ещё раз остановился. Одним из караульных был стрелок Марэк из взвода Дитриха. Выживший стрелок из его роты.
— Марэк! — не скрывая радости, воскликнул Отто. Стрелок тоже улыбнулся.
— Так точно, господин капитан. Сегодня прибыл из лазарета.
Капитан хотел узнать об Эрихе. Но только крепко пожал ему руку и сказал:
— Пойдём с нами. Иди вперёд.
Они вошли в широкий тамбур с множеством дверей и лестницами, огороженными со стороны перил мелкой решёткой.
«Чтобы не выпрыгивали. Правильно». Хаген успокоился, сразу уяснив, что все отделения и этажи всё же были под замком     и бестолкового сборища быть не могло. Он ещё вспомнил, что в подвале этого здания были оборудованы комнаты для персонала, вещевые склады и даже что-то вроде своей кухни. С верхних этажей доносился несмолкаемый шум и крики санитаров. Яниус, вездесущий Яниус с зелёной папкой под мышкой, почтительно улыбаясь, указывал дорогу к раскрывающимся дверям.
Сразу ударил в нос какой-то особый запах пота, смешанного   с прогорклым подсолнечным маслом или миндалем.
Через короткий коридор они сразу вышли в просторный вестибюль, служащий одновременно и местом для питания больных. Полукруглое окно для выдачи пищи было открыто, и в нём набилось несколько голов. Ко всем стенам были сдвинуты обеденные столы. Перед капитаном собрались в центре около двадцати сотрудников больницы, врачей и медсестёр, как и было приказано. Ближе, чем положено, стояла Надежда Александровна в белом халате, готовясь говорить что-то неприятное. Она пережила волну возмущения и ощущение невозможности уложить в голове то, что произошло сегодня. Только на этом этаже разместили четыреста два человека. Двести пятнадцать мужчин и сто восемьдесят семь женщин. Кроватей — сто двадцать. Все больные были голодные. Всем нужно было объяснить, что... это ненадолго. Все толкались гурьбой в коридорах, в палатах, между коек, ругались и дрались. Где и как будут спать вновь прибывшие, было непонятно.
Вокруг капитана встали пятеро стрелков. Иоганн грубо выкрикнул:
— Zur;ck! (Назад!)
Надежда Александровна, не дожидаясь перевода, отошла. Мужчина в белом халате с седыми коротко остриженными волосами, торчащими ёжиком, схватил её за локоть и притянул к себе. Капитан стоял в центре. Он успокаивал всех, похлопывая белой перчаткой по своей ладони, с каждым ударом давая понять, что и они так же будут шмякать о его руки, если хотят жить. Выход в общий коридор с палатами был перекрыт столами, перед которыми стояла небольшого роста рыжеволосая медсестра. За столами в коридоре толпились больные.
— Что ж, начнём, — спокойно проговорил капитан тоном, не допускающим реплик. — До окончательного решения судьбы... больных они будут находиться здесь. Под арестом. Переводите.
— Далее. Режим ареста означает, что им запрещено перемещаться без нашего разрешения по  территории  больницы. В противном случае мною дан приказ военнослужащим открывать огонь на поражение. Переведите.
— Далее. Больница ваша продолжит работать в том режиме, который теперь рационален. Все — врачи, медсёстры, надсмотрщики, бухгалтера, все, — должны выходить на работу. Те, кто не подчинится новому порядку, будут расстреляны. Переведите. Учительница переводила очень медленно, чтобы сотрудники лучше понимали каждое слово.
— Далее. Все больные будут получать паёк — 100 грамм хлеба в день... Вы должны себе один раз уяснить, что находитесь на территории, завоеванной Великой Германией. Переведите.
— За побег — расстрел. За сопротивление немецким властям — расстрел. За воровство ваше русское — расстрел. Переведите.
— Красноармейцы и евреи должны явиться в местную комендатуру. Если таковые потом будут обнаружены нами, — капитан вздохнул, медленно осмотрел испуганные, недовольные русские лица и хлопнул перчаткой о ладонь, — будут расстреляны, как проявившие неповиновение законной власти.
Капитан выдержал паузу. В  коридоре  за спинами  плечом к плечу плотно стоящих перед двумя длинными столами четверых больных шумели, кого-то роняли и о чём-то спорили другие больные. Капитан не должен был спешить, но запах, доносящийся оттуда, вызывал отвращение. «Они в этом запахе живут и работают. И любят этих — с безумными глазами у столов».
Надежда Александровна, багровая, оглядывалась на растерянные лица сотрудников и искала слова.
— Теперь к делу, — повысил голос Хаген. — Дубровская Инна Львовна. Я требую её сюда, — он чётко указал концом смятой перчатки на точку в метре от него.
В коридоре за столами, загородившими выход в вестибюль, стояли четверо. Те четверо, что шли последними, сопровождаемые медсестрой с рулоном ватмана. Она сейчас стояла перед столами и иногда оборачивала голову и шёпотом просила не шуметь.  И даже грозила пальчиком. Капитан узнал всех. Больные смотрели с ненавистью, с вызовом, с усмешкой. Больной Аркаша, который нёс собаку, сейчас стоял у самой стены, прижимая свою чёрную папаху к груди, как будто её могли отобрать в любой момент, и беспрерывно улыбался, явно не понимая, что происходит.
«Этот не голодный ещё».
В центре стоял высокий Валя Валуев. Его круглое щекастое лицо возвышалось над всеми. Примыкая к нему плечом, словно кого-то загораживая, стоял, немного наклонившись вперёд и упираясь пальцами в стол, Константин Данилов. Его голубые глаза на бледном лице полыхали гневом и презрением. Он не мог успокоиться и притягивал к себе низкорослого плотного  с бегающими хитрыми глазками мужчину с седой окладистой бородой и крупной лиловой от волнения лысиной.
Изю удерживали за спинами. Но слушая перевод учительницы, забывали, и он позванивал головоломкой из двух скрюченных и соединенных гвоздей, подаренной Инной Львовной. Изя подходил ближе и высовывал из-за спины Константина свою бритую голову с чёрными навыкате глазами.
Рядом, совсем рядом, стояла Инна Львовна в заношенном линялом фланелевом халате, с неубранными, но аккуратно расчёсанными каштановыми волосами, опустив голову и внимательно вслушиваясь. Костя не мог часто оглядываться, но всё же чувствовал её дыхание за своей спиной.
— Вы меня хорошо услышали, — очень медленно повторил капитан. Он знал все действия спектакля в этом вонючем свинарнике, однако позволить себе спешить не мог.
— Сейчас мы отберём пять больных и расстреляем вот, — он оглянулся, — под теми окнами. Завтра — ещё пять. До тех пор, пока ваш главный врач не явится сюда. Переводите, Helen. Елена Вадимовна сделала полшага вперёд и перевела с расширенными от страха глазами.
Надежда Александровна оглядывалась то на коллег, то на капитана. Никто не знал, как поступить. Врачи завороженно смотрели на офицера, на его перчатки, железный крест, красно-белую ленту, коричневую портупею и сапоги.
Пауза состояла из трёх ленивых ударов перчатки.
— Лейтенант Вебер, распорядитесь, чтобы сюда вывели пять больных, — и указал на четвёрку в коридоре за спиной Зои Михайловны.
— Товарищи, они сейчас больных расстреливать будут. По пять человек, — дрожащим голосом проговорила учительница. Шевеление и выкрики, как ветер, взметнулись среди медиков напротив. И тут же всё стихло. Два солдата направили автоматы перед собой и передёрнули затворы. В стоячей тишине клацанье затворами показалось громким, как выстрел. На съежившуюся группку людей в белых халатах были направлены чёрные отверстия истёртых, местами поцарапанных стволов.
Яниус подошёл к больным.
— Ты, — махнул он зелёной папкой в лицо Вале.
— Ты, — углядел он за его спиной улыбающегося Изю.
— Ты, — прямо указал на Костю. — Сюда быстро. И ещё кто там?
Трое больных неподвижно смотрели на Яниуса и не шевелились. Прямо напротив головы гефрайтера угрожающе наклонялась голова Вали. Он начал сжимать кулаки. У больного странно задрожала спина. Яниус вдруг понял, что находится   в психиатрической больнице.
— Костя, прощай, — услышал Данилов горячий, нежный шёпот у самого уха и даже показалось, что было прикосновение её губ. Он бросил руку, чтобы остановить, но между пальцами оказалась только синяя косынка.
Инна Львовна уже разводила в стороны больных у прохода и выходила вперёд.
— Also... (Итак...) — но капитан не договорил. Справа из узкого промежутка между стеной и столом вышла и сразу остановилась женщина небольшого роста в неопрятного вида мешкообразном халате без пояса.
— Я Дубровская, — сказала она.
Яниус растерянно посмотрел на капитана и на всякий случай отошел от больных.
Инна Львовна подняла голову и теперь уже уверенно вышла к капитану.
— Я Инна Львовна Дубровская, главный врач больницы, — громко повторила она.
Отто, конечно, ждал чего-то похожего. Он с улыбкой рассматривал её. «Что это? Очередной герой? Они думают, мы шутим. Что это за народ... сказочный. Хоть всех сейчас в противотанковый ров, и кончен русский вопрос».
Перед Дубровской стоял высокого роста, стройный, элегантно держащий в своих руках белую перчатку, красивый немецкий офицер. Из-под пилотки выглядывал свежий шрам, вокруг которого волосы только начинали отрастать. Стальные глаза глядели насмешливо и недовольно. Но в глубине пристально смотревших глаз  доктор  увидела  затаённую боль и растерянность. Инна Львовна почувствовала, что из всех стоящих в столовой немцев — он один был «живым» человеком.
— Так-так. Яниус, ну-ка, — поманил он пальцем. Гефрайтер раскрыл зелёную папку и передал командиру плотный лист.   С большой портретной фотографии устало и грустно смотрели большие тёмные глаза. Женщина не улыбалась, но ямочки на щеках и полные чувственные губы ясно показывали, как хороша могла быть её улыбка. Волосы были мягко уложены за уши, открывая выпуклый лобик.
— Wirklich? Es ist unwahrscheinlich. (Неужели? Непохоже.)
Инна Львовна смутилась и шевельнула губами. На лбу, покрытом новыми морщинами, и осунувшихся щеках что-то преобразилось. Через сухой румянец проступили студенческие ямочки. Капитан смотрел на неё молча и покачивал головой.
 
— Ja, ja. Ist Sie eine Mutige Frau... (Да-да. Это вы... Смелая женщина.)
— Marek, bringen Sie zur Kommandozeile. (Марэк, отведите её в комендатуру.)
— Стойте! — раздался крик со стороны больных в коридоре.
—  Wa-as!  (Что-о!) — впервые резко ответил  капитан.
— Да-да, стойте! По какому праву вы забираете нашего главного врача, — Костя ударил ладонью о стол. — Да, она еврейка. Она врач. Она всю свою жизнь делала только добро. Какое вы имеете право трогать её, — уже громче, почти кричал он.
Капитан шёл к нему в окружении двух стрелков с автоматами наперевес.
— Wer bist du? (Кто ты?) — спросил он строго.
— Он спрашивает ваше имя и... кто вы, — повторила Helen.
— Я — Константин Данилов. Поэт.
Helen перевела. Капитан неожиданно усмехнулся.
«Ах да. Я забыл, что нахожусь в психиатрической больнице. Здесь одни поэты и слуги Царя земли. Пора уходить, пока подушками не закидали».
Он уже поднял руку, чтобы дать команду, когда за его спиной послышалась немецкая речь главного врача.
— Herr Offizier (Господин офицер), — повелительно начала Дубровская. — Es ist ein heikles. Das ein geistigkranker Mensch. Nur das sich leistete ihm Hilf eim Zusammenhang mit dem asthmatischen Anfall. Sie m;ssen verstehen, seine Gef;hle. Zeigen Sie Menschlichkeit, zu einem Elen den Kranken und wehrlosen Menschen. (Это больной. Это душевно больной человек. Только что я оказывала ему помощь в связи с астматическим приступом. Вы должны понять его чувства. Проявите гуманность к несчастным больным и беззащитным людям.)
— Костя, — добавила она почти нежно. — Прошу тебя.
Капитан стоял крайне удивленный сценой не по сценарию.
«Не слишком ли много гуманности для одного дня», — подумал он и направился к выходу, прикрывая нос перчаткой