de omnibus dubitandum 113. 90

ЧАСТЬ СТО ТРИНАДЦАТАЯ (1908-1910)

Глава 113.90. УЧИСЬ И СЛУШАЙСЯ НАЧАЛЬСТВА…

    Скоро пришло уведомление из Штаба Войска, что я зачислен на военную службу в 1-й Екатеринодарский Кошевого Атамана Чепеги полк и мне надлежит прибыть в оный.

    Сборы были недолгие.

    Необходимое обмундирование, полагавшееся по арматурному списку, было куплено в азиатских мастерских, у поставщиков нашего 1-го Кавказского полка, помещавшихся на хуторе Романовском.

    Зять, Д.Ф. Жуков, подарил мне кинжал, с поясом «под серебром». Родной дядя по матери, урядник Собственного Его Величества Конвоя, А.П. Савелов — свою шашку, отделанную серебром. Двоюродный брат, Филя Савелов, премированный джигит станицы Казанской, за 200 рублей продал нам своего строевого коня — кабардинца, на котором отслужил свои положенные 8 лет. 4 — на действительной службе и 4 на льготе. Отец купил настоящее офицерское седло — луки под рогом, уздечка, пахвы и нагрудник с набором серебряной насечки. Оно стоило 65 рублей, кстати сказать, когда казачье стоило 38.

    — Окончит военное училище — седло будет его офицерским! — пророчески сказал наш добрый, умный отец.

    В нашем большом доме на Красной улице пир шел горой. На проводы приехали и Казанцы, у нашей матери в этой станице было четыре брата и три сестры.

    Каждая рюмка водки предварялась короткими тостами, смысл которых был всегда один и тот же: «Верно и честно служить Царю и Отечеству и нашему дорогому Федюшке дослужиться до чина «юнкиря» а может и… «выше»… Все тосты сопровождались громким ура, и рюмки выпивались до дна…

    Мать, наша дорогая и такая добрая мать, и три младшие сестренки порою вытирали слезы на глазах, а казаки… Казаки веселились. Эти проводы для них были как долгожданный и необходимый праздник.

    Как же чувствовал себя «герой» этого дня? Он хотел только, чтобы все это веселье скорее кончилось, чтобы он мог как можно скорее выехать в Екатеринодар, в СВОЙ полк, чтобы увидеть там настоящих строевых казаков и офицеров и как можно скорее начать свою воинскую службу.

    На другой день, на вокзале все долго и скромно, молча ожидали поезда. Все было переговорено, дома было дано благословение и оставалось только ехать в полк.

    Мой зять, умный и серьезный казак, учившийся и долго живший в Екатеринодаре, предложил мне «пройтись» с ним по платформе. Во время прогулки вдвоем он как-то иносказательно стал меня предупреждать «от общения с нехорошими женщинами, которых много в городе». Он говорил так неясно, чего-то недосказывая, что я никак не мог понять, — кто эти «нехорошие женщины»? Почему их надо остерегаться? Почему от знакомства с ними можно даже заболеть? А, главное, я не понимал, почему он это все мне говорит? И говорит неясно, и я никак не могу его понять… Я еду служить Царю и Отечеству, а он толкует о каких-то «нехороших женщинах»… И как эти «нехорошие женщины» могут помешать мне в моей военной службе? — думал я.

    Такова была в те времена чистота нравов в станицах, в казачьих семьях, даже между собой продажных женщин стеснялись называть своими именами.

    Отец был краток в своих словах напутствия. Он отправлял меня не как на суровую военную, службу, а как на широкий шлях, на котором я должен создать свое будущее. И сказал он мне ласково, любовно, словно продиктовал своей закон:

    — Служи честно, Федя… Учись и слушайся начальства.

    И нужно сказать, что все провожали меня с внутренней душевною радостью, зная, что теперь я, действительно, выхожу на «свой шлях». А если кто и плакал — так ведь так полагается, так как все же «жаль Федю!…»