Другая Василисина сказка

Как-то мы взяли и сподобились на написание «Василисиной сказки», использовав сказку из сборника, подготовленного ещё Афанасьевым. Ничего сказочка получилась, прельстительная, так ведь про Василису Прекрасную. Но ведь есть ещё и другая Василиса – Премудрая. С нею-то как быть? Игнорировать? Неудобно как-то … Мы и так и этак прикидывали, а потом – рукой махнули – пущай остаётся, пущай будет. Вердикт такой. Слово-то какое – мудрёное. Знать, верною дорогой идём …
За тридевять земель, в тридевятом государстве, то есть о-го-го где – отсюда не разглядеть, жил-был царь с царицей. Всё-то он в делах, всё-то он в заботах, вечно до всего у него дела есть, а вот до своей семьи у него руки никак не доходят. Это не мы, это царицыны слова. Как-то она нам даже пожаловалась. Мол, так и без детей останемся. Разве это нормально? А тут он в очередную поездку отправляется. Взяла она его срочно в оборот … или он её … далеко ведь, не разберёшь … ага, уже отправляется.
Мы вот сейчас задумались: а ведь сколько всего надо успеть знать, сколько уметь, сколько сделать всего, чтобы в государстве твоём всё в порядке было. А чтобы развитие какое-никакое случалось? У-у, слов не подобрать правильных, чтобы пробрало где-то там в нутрях, чтоб понимать способствовало.
– Она ведь, лень-матушка, – как-то начал вдохновенно говорить царь, соображая, что всё уже сделано и домой уже поворачивать необходимо, – это такое важное чувство, которое нас подталкивает к тому, чтобы с делами разбираться, чтобы сделать всё так, чтобы можно было уже к этому не возвращаться, не переделывать. Вот мы в эту отдалённую местность сколько уже не добирались? Ещё при батюшке, помню … или не помню. А вот я доехал, взглянул, ужаснулся, всех на уши поставил, сам на уши встал … А вы думаете это легко, на ушах-то стоять?
– Так ведь не можем знать, – помощники докладывают, – не наше это дело – на ушах стоять. Наше дело думать и правильное решение подсказывать. А что относительно лени, так ведь всегда её гнали от себя, чурались. Где лень поселилась, там никакого прогрессу-то и нет.
– Это что же это получается? – начал гневаться царь. – Это что же делается? Это уже прекословие царскому слову? Так это уже крамолой пахнет. Так это уже пора палача звать …
Но потом от своих намерений отказался, потому как себя считал царём добрым. Просто разогнал всех от себя. Тем более, что дело сделано и пора просто домой возвращаться. А тут лезут со своими нравоучениями, можно сказать – в душу. Вот и шуганул всех и даже стражу. Надоели. Едет дальше в гордом одиночестве. Хотел и лошадь шугануть, но … сдержался: лень стало пешком идти.
– Верёвки из меня вьют, понимаешь, – как бы лошади жаловался царь, – а сами только и смотрят, как бы чего не взять, а как за руку поймаешь, так ныть начинают, мол, на добрую память. А потом смотришь, у каждого этого добра – о-го! – у меня столько нет. Чёрт, жарища-то какая …
В другое бы время пальцами щёлкнул и к нему сразу бы устремилось несколько человек, чтобы жажду утолить, натащили бы бокалов разных, чашек, стаканов, только выбирай. Или как на Востоке – пиала, ясно сразу: для того, чтобы пить. А здесь, сейчас, тьфу, самому надо с этим делом решать. Покрутил головой, поозирался и углядел, в отдалении, озеро большое, чуть ли не море. Вот к нему и направил лошадь, потом спешился и к воде направился. Эти, которых всех разогнал, не с пустыми руками ехали, так со всем добром и удалились. Пришлось царю (!) спешиваться и самому на брюхо своё ложиться, чтобы воды отхлебнуть. Оказалось, что никакой другой ёмкости под рукой не оказалось, а лошадь долго не раздумывала, вошла по колена в воду и напилась вволю. Царя аж завидки взяли, столь она это ловко сделала и такое удовольствие у неё на морде виделось. Припал к воде царь, уповая, что никто сейчас его не видит и … потянул в себя воду. Красота!
Вот так в нашей жизни и происходит: живёшь себе и не тужишь, всякими там удовольствиями пользуешься и не знаешь, что уже чьи-то там руки так и тянутся к вам, чтобы взять вас за горло, да и сжать нещадно, или хотя бы за бороду, которая в воду свесилась и прямо сама умоляет: возьми за меня, потяни за меня. Да разве кто от такого искушения воздержится?
Почувствовал царь, что схватили его за бороду и потащили … Зачем это, куда? А вдруг это аллигатор?! Забился царь, заголосил.
– Пусти … меня … 
– Не пущу (ага, всё же не крокодил). Нечего сюда бороду свою мочить и пить без моего изволения, без моего ведома.
– А ты кто таков?
– Я? – из воды доносится. – Я- царь тутошний.
– Так ведь и я – царь.
– Коль ты царь, – из воды вполне резонно говорят,– так чего сам здесь ложишься да бороду свою ко мне суёшь, чуть не в лицо. Я, может, хотел солнышком полюбоваться, а ты своими тут губами ко мне тянешься. Вот я и вознегодовал. А может ты, братец, из этих, из непотребных?
– Не понимаю я тебя. Ты это, бороду-то отпусти, больно ведь.
– Ничего не знаю. Оскорбил ты меня. Требую сатисфакции!
– А это – чего? – испугался царь, который был сверху, и даже перестал вырываться.
– Ну … эта … объяснять долго … короче говоря, отдашь мне то, чего дома есть, но ты этого не знаешь.
– Тю, – обрадовался царь. – Конечно, отдам. Царское тебе в том моё слово.
Знаете, как легко такие обещания даются? Там более, царями. Они хозяева своему слову: хотят дают, а хотят и взад берут его, слово то есть. А данный царь был уверен, что всё у себя дома знает, всё ведает, а о чём и не знает, так это то, что никогда и не понадобится, мелочь какую, а её и отдать не жалко. Не совсем, конечно, не жалко, но как-нибудь и переломить себя можно и расстаться с тем, о чём дотоле и не знал.
Сразу после этого руки там, под водой, разжались и пропали, словно их и не было. Отскочил прочь царь, на землю сел, потом палку рядом нащупал, да давай ею туда тыкать, в воду то есть. Но не нащупал ничего. И ведь что обидно: до него лошадь подходила и пила долго, так ведь к ней претензий никаких не предъявляли, а его, так сразу и за бороду. И где здесь, подскажите-ка, справедливость? Да ещё и почти не напился.
Посидел на бережку царь, повздыхал, в бороде да в волосьях головы почесал да задумался. Оказывается, и там, в подводном пространстве тоже цари обитают и тоже каких-то себе прав требуют. И как это со всем этим народ справляется? Нет, надо обязательно поблизости посредников содержать, и чтобы стакан с водой подавали, и чтобы переговоры вели, коль понадобится, и … вообще, чтобы были, чтобы плохое настроение на ком сорвать можно.
Но … время идёт, время не ждёт, лошадь уже ногами перебирает в нетерпении, да и до дома, можно сказать – рукой подать, ежели вы не пешком, а хоть на чём-нибудь. Кое-как на лошадь царь взгромоздился, направил её в нужном направлении, а сам размышляет: что он в доме своём не ведает? Вроде бы, всё известно, а сам в уме перебирает, каждую бумажку, каждую тряпочку, уже и успокаиваться начал, уже и повеселел, а вот и дом, а вот к нему уже и хозяйка летит, торопится, улыбается, а в руках свёрток, голубенькой ленточкой перевязанный, и кричит она:
– Вот и царь-батюшка наш! Приехал, наконец-то приехал. А о чём это наш царь-батюшка не знает, что у него теперь появилось?! А вот на-ка, погляди …
– Ах ты (дальше было высказано слово, которое мы никак не решаемся здесь начертать, хотя оно везде молвится и много где начертано) …
– Ты чего это здесь говоришь …
Много ли надо, чтобы затеять семейную ссору? Бывает, что достаточно всего лишь одного слова. Одного, да из царских уст. Успокоился царь, немного времени спустя, развернул свёрток, посмотрел на выглянувшую оттуда мордашку, повздыхал, а потом всё честно жене рассказал. Всё, что было. Имеется в виду, что на озере было, а не вообще. Вот так … слово-то давать, тем более – царское.
– Что же сейчас будет? – снова заплакала царица.
– Ничего … не будет, – высказался супруг. – Расти будем … пока … а там и посмотрим.
С того дня царь сильно изменился: перестал ругаться, шпынять всех, молчать стал много и вид имел очень задумчивый, то есть самый тревожный вид. Не забывайте, что это всё же – царь. Да и царица тоже ему под стать. Оба чего-то всё ждут. А вот сын их, Ванька, так тот вообще, всё веселье на себя в царском дворце оттянул. Везде-то он залезет, всё посмотрит, пощупает, всё-то ему знать надо. Растёт не по дням, а по часам. Это так в сказках говорится, да и на самом деле почти так. Хотели бы родители его время попридержать, так оно, время то есть, так и норовит вскачь пустится, как Ванька-царевич. А вот он уже и молодой человек, и под носом у него что-то там кучерявится. Совсем взрослый стал, и к девкам присматриваться начал. Всё бы хорошо, только вот родители всё больше печалятся.
– Чего это вы? – насел на отца царевич, не выдержал его удручённого лица.
– Так я … это … – начал было оправдываться царь, и взор в сторону отводить, – это … перстень любимый потерял.
Только после этого царь на сына любезного посмотрел, и глаза у него сразу повлажнели. Знать, очень ему тот перстень люб был.
– Ты знаешь, Вань, – зачастил отец, – я этот перстень хранил, берёг … мне его твоя матушка подарила и сказала, что пока он у меня, всё у нас хорошо будет, но если … ты понимаешь, что я каждый день его искать хожу, но …
– Чего «но», – забеспокоился царевич.
– Глазами стал слаб, – пожаловался царь. – Вон до чего дошёл. Может, ты мне поможешь? Не доверяю я никому стороннему …
«Вот оно, – обрадовался царевич. ¬– Начинается. Никому стороннему … Только наследнику, то есть мне. Это я – наследник. С малого ведь начинает, с какого-то там никчемного перстенька, цена то которому – тьфу, ну, может, чуть больше. Зато потом пойдут дела, только держись … Да мы с батей – о-го, таких делов понаделаем, только держитесь» …
Много там ещё чего Иван-царевич для себя понапридумывал, мы вам рассказывать про то не станем, ибо только для себя некоторые вещи говорятся. Отец, было, с ним пошёл, но потом передумал, разными государственными делами отговорился, да и Ваня понял его.
– Ты, давай, батя, займись там, – говорит ему сын, – а я тут с кольцом определюсь, сыщу его, непременно сыщу, а потом и с делами помогу … разобраться.
Буркнул что-то там царь на прощание, словно бы удачи пожелал и удалился в торопливости. Значит, и в самом деле дел скопилось немерено. Принялся Иван по берегу ходить, да под ноги внимательно смотреть, перстень тот выискивать. Однако ж, тот не попадался на глаза, хоть ты их выколи, проклятущий! Это так в сердцах Ваня высказался.
– Ась? – ему в ответ слышится.
Чего это такое? Глаза поднял, а перед ним старушка стоит, из самого простонародья, замарашка то есть. И кажется той, что это с ней царевич, такой пригожий, заговорить изволил. Не объяснять же ей, что перстень ищешь. А ну как кинется искать, да ещё найдёт, да украдкой в каком дальнем кармане скроет. Тогда он точно ничего не найдёт.
– Отвяжись от меня! – закричал тут в сердцах царевич. – Не докучай мне, ведьма старая. И без тебя досадно мне.
Старушка аж отскочила от него в расстройстве, губами пожевала, да что тут скажешь. Поклонилась ему низенько и молвит:
– Оставайся с Богом, Иван-царевич …
И дальше отправилась, прихрамывая на одну ногу. А Иван остался. Повздыхал он, вслед ей глядя: ведь ни за что человека обидел, тем более своего человека, из царства, которое ему когда-то перепадёт. А ведь некоторые старые люди умные и могут дать дельный совет. А может эта бабка вообще, до него здесь этот перстень сыскала и теперь только и думает, как бы его с рук выгодней сбыть. Тогда ей срочно помочь надо. Он и пустился вдогонку.
– Прости меня, бабушка, за слова нелюбезные, глупые. Это я в сердцах высказался, сам на себя злой. Давеча у меня тут батюшка прогуливался да перстень обронил, любимый и памятный. Попросил вот меня отыскать. Не могу его найти, вот и высказался неосторожно.
– Ох, Иван-царевич, Иван-царевич. Нет здесь никакого перстня. Не терял его твой батюшка, а обещал он тебя царю здешнему, подводному. Вот он тебя сюда и отправил …
Вот те раз! Чувствовал себя Иван наследником, желал батюшке помочь, а вон как всё оборачивается. Потекли у Ивана слёзы от обиды, губы задрожали, бабку почти и не видит, кажется, что веселится она, на его страдания глядя. А может это она специально придумала, чтобы его уязвить больнее?
– Только ты ничего про меня не подумай, – бабка от него отшатнулась, словно на лице читать умела. – Я та самая бабка-всёвед, которая всё знает наперёд. В народе говорят, мол, одна бабка сказала. Так это про меня говорят. Всегда я оказываюсь в нужном месте в нужное время. Во и тогда, когда царь подводный твоего батюшку за бороду уцепил, я поблизости стояла, вон за тем смородиновым кустом, где так удобно таиться, да отдохнуть. Всё своими ушами слышала. Отдай, мол, то, о чём ты у себя дома не ведаешь. А тама-ка ты народился. Смекаешь? Обещание держать надо. Твой батюшка тянул с этим делом, тянул, но всё же привёл вот тебя. Но ты, Вань, не тужи так сильно. Встань за моим кустом и подожди. Скоро двенадцать голубиц налетит, молодицами они обернутся, купаться в воде примутся. Потом к ним ещё одна присоединиться. Вот за ней ты и смотри: как только она внимание отвлечёт, ты её платьишко возьми да и спрячь, а как она его начнёт искать, да просить вернуть его, проси у неё колечко. Да не то самое, которого и не было, а её. И – смелее действуй, справишься с этим, сумеешь с ней договориться, дальше уже проще будет. А не то знай, царь этошний очень суровый. Чуть что не по нём, голову рубит нещадно. У него там вкруг дворца тын стоит с кольями. Так все отрубленными головами заполнен. Одно только место свободным осталось. А в остальном всё не так уж и плохо …
Это, наверное, бабка сообразила, что переусердствовала с новостями, подхватила все свои подолы и спешно удалилась прочь, припадая на одну ногу. Смотрел ей вслед царевич и в голове всё смешалось: батюшка, перстень его, царь подводный, голубицы, бабка- всёвед … Неужели всё это с ним происходит?
Пока он размышлял глядь-поглядь: действительно, летят голубицы, и числом, вроде бы … Иван-царевич шмыгнул за смородиновый куст, а там … видно, что место натоптано, что видно всё отсюда распрекрасно, но самого наблюдателя не разглядеть со стороны никак. Такое вот удобное место. И для бабки, и для кого угодно, хоть для царевича. А голубицы опустились, пооглядывались, а потом обернулись красными девицами, всё с себя поскидали и к воде кинулись. Вот уж где можно порезвиться в описывании красот, но … мы проявим суровую скромность и отведём наш взор в сторону, чего не сделал, сказать честно, Иван. Часто сглатывая, он наблюдал за каждой из тех красоток, что столь привольно плескались в этом месте, словно самой природой предназначенной для купания. Может, оттого и был так усердно обихожен здесь этот смородиновый куст. Но тут в воздухе закружилась ещё одна голубица, та самая, про которую …
– Та самая, про которую мне бабка говорила, – сказал, шёпотом, сам себе Иван-царевич. –Счас я её …
Эта, тринадцатая, самая была из всех пригожая и, если бы Иван на неё посмотрел, то о всём позабыл бы и наша сказка на этом, увы, могла закончиться. Но Иван полз по траве, как апач или казак-пластун. Он подобрался, сунул платье за пазуху и стол же неприметливо двинулся обратно.
– Ах, я опять опоздала, – сказала тринадцатая девушка, – но я догоню вас, сёстры.
А сёстры, дружно, брызгали на неё водой. Честное слово, хотели бы мы и сами там очутиться и принять участие в общем веселье. Вот спеть так, как они пели, у нас точно не получится. Не то что медведь на ухо наступил, уж больно девушки хороши были, разве можно с ними петь? А они пели, и как! Потом собираться стали, из воды вылезли, каждая своё платьице подобрала, надела, но … у последней одежды не нашлось. Она туда, она сюда, нет платья, словно и не было. Но ведь точно помнит, что было. И другие девушки на неё с недоумением посматривать начинают.
– Так, сестрички, – подняла руки «тринадцатая», – всё не так, как нам кажется. Мой косяк, мне его и исправлять. А ваше внимание мне мешает. Совсем немного, но это есть. Давайте, отправляйтесь к себе, то есть к нам. А я платье найду, и следом прилечу. Наверное, его ветром куда сдуло.
Такая «версия» всех устраивала. Девушки сразу загомонили, а потом, как-то незаметно, все в голубиц пообращались, порхнули разом и – нет их. Оставшаяся постояла, потом приняла недоступный вид, поставила руки на боки, как это обычно делают раздражённые особы и заговорила:
– Эй ты, не знаю, как тебя звать, хватит тут баловать, верни моё платье. Ну, я жду!
Иван было дёрнулся выйти, но успел себя остановить, решил выждать: что дальше скажет красавица. А та нервничать стала, ножкою топнула, потом снова оглядываться стала, но никто с ней с платьем не спешил. Надо было придумать что-то другое.
– Ну, хорошо, – другим тоном заговорила красавица, – характер проявляешь, молодец. Но всё равно, подойди ко мне. Если взрослый человек, немало поживший, то назову тебя батю… нет, пожалуй, дядюшкой, а если ты человек уже зрелый, то станешь мне братцем старшим, уважаемым, ну, а если молод ты, и собою хорош, то, возможен вариант, что назову я тебя другом своим милым.
Вот оно! Вот сейчас пора было выходить. Вышел Иван-царевич и перед собой платье держит, словно ширму, но в глаза девушке смотрит, глаз отвести не может. Вам вот не видно, так мы вам всё пересказываем.
– Так и знала. Словно чувствовала: без Ивана-царевича здесь не обошлось. Потому и сестриц своих отослала. Без них легче переговоры проводить. Что ж ты, Иван, так долго не приходил?
– Да я ждал, когда остальные уберутся …
– Да я не об этом. Раньше надо было приходить. Батюшка серчать начал, а он человек у нас суровый, но отходчивый. Разгневается и давай башки рубить – направо, налево, а потом остынет и переживает, да уж поздно. Так что ты с ним помягче разговаривай да винись больше, перечить и вовсе не смей, может как-то всё и обойдётся. Я батюшку хорошо знаю. Я у него самая любимая дочь и звать меня Василиса, да не просто так, а Премудрая. Сейчас вон по той дорожке иди, как раз до батюшки доберёшься.
– А … это … – вспомнил Иван-царевич. – Колечко … бы?
– Раньше надо было говорить, – упрекнула парня девушка, – но ладно, понравился ты мне, вот тебе и колечко.
Отдала ему колечко с пальчика своего, в птичку обратилась и – нет её, упорхнула. Повздыхал Иван, в затылке почесал, что-то повспоминал, а потом рукой махнул и отправился по той дорожке, которую ему указали. Пока он идёт, мы вспомнили, что не описали вам его, какой он, да как выглядит. Но в сказках редко про кого рассказывают в подробностях: если это злодей, так настолько ужасен, что посмотришь на такого и понятно становится, что конец вам настанет, вот прямо сейчас или в отдалении. Но если молодец (или девица) уж больно хороши, то не иначе как главный положительный герой (героиня). А уж если Иван, тут и сомневаться не надо, даже если его через раз дурачком кличут. Разве вы встречали плохого человека, которого Иваном назвали родители? А наш Иван шёл и размышлял о том, как негоже с ним поступил собственный батюшка: привёл на берег и оставил там, мол, выпутывайся, как знаешь. Хотя, с другой стороны, когда плавать учат, бросают в воду, в глубокое место, а как выплыл, так плавать научился, а не выплыл … что ж, нового дитятю заводят, более смышлёного. И вообще, так плавать учат, кого не очень жалко … Правда, не самые весёлые размышления?
Незаметно для самого себя добрался Иван до указанного ему места. Глядь, а он уже в подводном царстве и ощущает себя, как будто, так и должно быть. Вроде как бы на дне, но и не тонет. Непонятно, да и размышлять на эту тему некогда, потому как царя того, подводного, увидал, да и тот его – тоже.
– Кого я вижу, – царь заухмылялся и ладошками радостно трёт. – Иван-царевич, наконец-то, к нам в гости пожаловал. Вот только поздненько пришёл.
И сразу после этих слов улыбаться перестал, а нахмурился. И сразу сделался неприятным. Бывает же такое. Сплошь и рядом. Человек, вроде маленького роста, пузатенький, с лысенькой шишковатой головой, но с мощными руками борца казался подобием доброго дедушки Мороза, а тут сразу – раз! – и перед нами настоящий чудовище с кривыми зубами, огненными глазами, хотя … с виду остался прежним …
– Думаешь со мной шутки шутить можно?! Да я тебя в этом разубежу. Раз и навсегда. За то, что не явился в срок, вот тебе такая служба: есть у меня пустошь, в отдалении, на тридцать вёрст, что в длину, то и в ширину. Одни там рвы да канавы, буераки да каменья острые. Так вот, моё к тебе задание: я завтра туда прихожу и вижу, что всё заровнено и всё там рожью засеяно, и уже та рожь взошла столь высоко, что там птица схорониться может.
– Велика ли птица, – спокойненько у него Иван спрашивает, словно для уточнения, – и какого роста?
– Пусть будет галка, – внезапно успокоился царь, – только мы твою работу проверять будем. Ясно?
Что тут скажешь? Только и остаётся, что под козырёк взять. Будет, мол, сделано. Не извольте, мол, сомневаться. Выходит чуть не строевым шагом и будто даже улыбается. А как вышел, всё у него, внутри и снаружи, опустилось и похолодело. Возможно ли всё это сделать обычному человеку, даже если это царский сын, кинутый собственным батюшкой по причине каких-то данных им обещаний? Идёт он, слёзы на глазах от обиды выступили, даже на стеночку опирается. Наверное, это увидела Василиса Прекрасная, потому как из своего терема выскочила и к нему подбежала.
– Как дела? Про батюшку и не спрашиваю.
– Плохи наши дела, – сразу ей Иван признался. – Действительно, дал мне твой папик службу и не простую. Разобраться, так это похоже на дисциплинарный батальон в единственном экземпляре. Для меня одного. Разве ж это может один человек сделать, да ещё и за сутки.
– Ты давай расскажи мне, – попросила Василиса, – а уже потом будем думать. И смотри, я ведь тебя предупреждала про папу, что он зол бывает. Уже то, что голову тебе не отрубили, уже одно это хорошо. Теперь давай рассказывай остальное.
Всё ей, без утайки, пересказал Иван, который себя уже царевичем не ощущал. Разве могут царевичи сделать то, что ему задано? Это не под силу даже самому привычному к труду человеку.
– Узнаю своего папеньку, – молвила царевна. – Такой он и есть. Но ты, Ваня, не тужи столь сильно. Лучше ложись да отдохни, а я над твоей задачкою поразмышляю. Есть у меня задумка, как всё исполнить, да постараться, чтобы в лучшем всё было виде.
– А мне делать-то что? – не поверил своим ушам Иван.
– Как что? – удивилась красавица. – Ничего. Если боишься что-то сделать не так, лучше это вообще не делать. Тогда и ошибки не будет.
– А-а, – Иван отправился над этим размышлять. Слёзы сами собой высохли. Василиса Премудрая подождала, пока он удалится и закричала громким голосом:
– Гей вы, слуги мои верные! Надо срочно разравнять ту пустошь, до которой всё руки не доходили. Делать надо всё быстро, а как закончите, так то поле вспахать и рожью засеять, я потом рожь подгоню силою колдовства до нужного роста. Задача понятна?
Ответило ей угрюмое молчание. Охота кому-то там задания такой сложности выполнять, да ещё этому радоваться. Но … делать нечего, и все отправились на указанную пустошь. А Иван-царевич всё ворочается да размышляет, не бросить ли ему всё да не пуститься ли в бега? Ну её, эту службу, концом которой может случиться кол с головой, да не чьей-то там, а своей собственной, такой пригожей. Думаете просто быть царевичем? Вот ей Богу, сбёг бы Иван, да больно уж ему Василиса та приглянулась, а ведь сбежав, он и её лишится. Вот это он хорошо понял. Незаметно для самого себя он уснул и снилось ему, как он вальсирует, и не с Василисой Премудрой, которую он уже своей милой называл (про себя, то есть не вслух), а с палачом, который его всё в стороны плахи направлял, в которую уже и топор всажен. Сам Иван палача в другую сторону двигал, от той плахи, даже устал двигать, и никто этого не замечал, все только аплодировали и бросали им цветы, как самой красивой паре. Одну розу палач поймал ртом и начал тянуться к нему, чтобы ту розу передал. Тянется всё, тянется. Иван не выдержал и … проснулся. Приснится же такое. На всякий случай проверил. Палача поблизости не оказалось, но и Василисы тоже. Увы …
Вышел Иван на крыльцо, смотрит, а уже и солнышко красное поднимается, утро зорькой ему улыбается. Сейчас все крестьяне на работу собираются, а Иван ровным счётом не успел сделать ничего хорошего, но и плохого тоже.
– Доброе утро, Иванушка, – послышался мелодичный голосок. Иван повернул голову. Так и есть. Неподалёку находилась Василиса. Премудрая, хотя могла вполне называться и Прекрасной по красоте своей.
– Для кого – доброе, – признался Иван мрачно, – а кому и ….
– Не кручинься, добрый молодец, пойдём лучше посмотрим работу, как она выполнена …
Как раз поспел к царю, как тот собирался работу проверить. Примчался, весь взмок, упарился. Царь на него глянул, головой покачал, но, когда всё посмотрел, даже рожь галкой проверять не стал, хотя была приготовлена.
– Ну, молодец, – молвил подводный царь, – ну, уважил, ну, удивил. Вот ведь, царский сын, а справился. Хорошо, тогда тебе другое задание дам, где всё будет по мелкости. Ну, или почти всё. Есть у меня ещё поле белоярой пшеницы. Так её собрали в триста скирдов, а каждый скирд составлен из трёхсот снопов. Так тебе надобно все зёрна из колосьев извлечь и в амбары загрузить. Работа ясна? Только чтоб ничего не рушить. Пусть стоит как стояло.
Царевич только ртом хлопает, соображает отличие скирда от копны, а царь уже удаляется, под нос напевая песенку, подмурлыкивая что-то там себе. Скирды … копны … и всё это опять за день…
– Чего буйну голову повесил? Отчего жизни не радуешься?
Это опять Василиса Премудрая рядом оказалось, наблюдает за ним с улыбкой непонятной, то ли ласковой, то ли издевательской, не поймёшь. А, это опять у него слёзы на глазах выступили. Наверное, вы удивляетесь, до чего же герой плаксивый попался. Вам бы такое назадавали, как бы себя чувствовали? Да и готово всё должно быть к утру.
– Понятное дело, – головой Василиса кивает. – Опять узнаю батюшку. Никак обиды забыть не может. Но не кручинься, я тебе опять помогу. Погуляй пока, да ложись почивать, а я над твоей задачкой подумаю.
– Подумает она … – начал ворчать царевич, но послушно удалился.
С полем всё было сложнее, однако получилось у Василисы. Недаром её Премудрой назвали. Значит- за дело, а не только за красивые глаза. Побродил Иван, погулял и спать завалился. И опять сон увидал, и снова он там с палачом танцевал иностранный танец танго. И все им опять аплодировали. И палач ему пристально смотрел в глаза, указывая незаметно на плаху. Разве после этого выспишься?
Каким-то непонятным образом Иван всё же отдохнул. Действительно героем оказался. Встал, огляделся, не прячется ли где это окаянный палач, а потом на крыльцо вышел. На солнышко смотрит, любуется им, в последний может раз. Опустил голову, чтобы не видели его одинокой слезинки. Но ведь узрели. Василиса и углядела. Опять она рядом оказалась.
– Ну, чего опять у тебя?
– Забыла?
– Ничего и не забыла. Пойдём вместе, посмотрим, что там и как.
Как увидал Иван-царевич, что стоят курганами скирды, всё в нём опустилось. Знать, не получилось в это раз у Василисы.
– Всё в порядке здесь, – услышал спокойный голос и открыл глаза. – Пойдём амбары проверять, или к батюшке отправимся?
Сама была спокойна, потому как всё знала. Сама приказала муравьям все зёрна из колосьев в амбары таскать. Так миллионы тех муравьев живой ручей образовали. Часть ночи тем «ручьём» Василиса радовалась. А вы думаете это легко – муравьями в таком количестве распоряжаться? Вон в цирке десятком львов, тигров или медведей управляют и все этому радуются. А ведь здесь счёт на миллионы идёт, и это – по меньшей мере.
– В амбары …
– В амбары, так в амбары.
Оказалось, что склады все зерном переполнены, то есть, получалось, что и это задание было выполнено. Пока Иван с одурелым видом зерно разглядывал, да пальцы в него погружал чтобы проверить: не блажиться ли ему, не кажется ли, Василиса пропала, то ли вышла незаметно, то ли ещё как. Пооглядывался царевич, поосматривался, а потом к царю отправился, для докладу.
– Сделано всё, – и поклонился, сдержанно, чтобы достоинство не уронить.
–А мы вот слова твои проверим, – запел царь, хитро на Ивана поглядывая. – Не даром ведь говорят: «доверяй, но проверяй». А я тебе, Иван, так доверяю, что … проверю обязательно.
Скирды в поле стояли так красиво, словно к ним и не прикасался никто. Царь головой покачал, постоял между ними, словно сей картинкой любовался, а потом резко, на каблуках, развернулся и к амбарам помчался, Иван за ним поспевал едва. Ворвался в ближайший амбар, а тот … полнёхонек отборным зерном. Царь его руками цапнул, понюхал даже, но никакого обману не узрел.
– Это что же получается? – повернулся царь к Ивану-царевичу. –И здесь ты справился?
– Так точно! – гаркнул Иван, пришедший в хорошее настроение от вида искреннего удивления царя.
– Раз так, то вот тебе моё последнее поручение, – решительно заявил подводный царь. – До сих пор ты со всеми заданиями легко справлялся, разве что чуток запыхался, но я это всё понимаю и одобряю. Хороший ты человек, Ваня. Выстрой для меня церковь и не из брёвен там или кирпичей, а из … воска. Мягонькая пусть будет. Такой ни у кого нет, а у меня будет. Если и с этим заданием справишься, то … проси у меня что хочешь. Что хочешь проси, а я подумаю, выполнять или нет. Царь я или не царь? У нас ведь, то есть царей, настроение-то, у-у-у, переменчивое. Сегодня мы добрые и что угодно готовы для тебя сделать, а завтра не с той ноги встал – раз! – и чья-то голова с плеч. Очень может быть, что и твоя. Так что, Вань, выводы то ты делай, делай, говорю, выводы и поспешай, поспешай, поспешай …
Удалился царь и напевал под нос про поспешай. А царевич задумался. Церковь, да ещё из воску? Это что-то новенькое. Про такое он не слыхал ещё. А может царь того, умом тронулся, сильно озабоченный тем, что последний кол в его тыне стоит сиротливо, без головы. И стало Ивану-царевичу страшно, по-настоящему страшно.
– Чего Иван пригорюнился? – послышался рядом ласковый да нежный голосок.
Иван вздрогнул и повернул голову. Так и есть – рядом находилась Она, то есть Василиса Премудрая. Наверное, только она может ему с это каверзной задачкой справится.
– Ну как? – тем временем красавица его спрашивала. – Хорошо ли получилось с зерном? Понравилось ли выполнение папеньке?
– Понравилось, – кивнул наш герой, – очень даже понравилось. Только он огорчился слегка, что повода лишился мне голову отрубить. Сказал, что обождёт до завтра. Если я для него церковь не построю. Да необычную, а из воска. Воска, ты понимаешь?!
Последнюю фразу Иван прокричал, а потом начал себе виски на голове тереть, словно испытывал сильную головную боль.
– Слушай, дорогая, – поднял голову царевич, – ты бы к папеньке своему сходила, да понаблюдала за ним: всё ли у него с головой в порядке?
– Не надо такое про батюшку говорить, – нахмурилась Василиса. – Бывают у него чудачества, так на то он и царь. А нам потакать ему надо, а не раздражать. Да, это необычно – церковь из воска. Но … я тебе помогу. Ты пока постарайся успокоиться, походи здесь, погуляй, а потом почивать отправляйся. И не сомневайся во мне. Что угодно, но только не сомневайся.
Ушёл царевич, а Василиса принялась размышлять. Он её назвал дорогой. Мол, дорогая … Что бы это значило? Может, он к ней самыми светлыми чувствами проникся? Может, о женитьбе задумался? Все девушки мечтают о принце на белом коне. Так Иван этот, царевич, и есть такой принц. А конь белый – дело наживное. Их, белых-то коней, на свете гораздо больше, чем принцев, раз в сто … ну, может, в пятьдесят … ну, в десять-то точно. Помочь ему с этой церковью дурацкой, пусть она даже из воска и – дело в кармане. Отошла Василиса подальше, убедилась, что никто за ней не наблюдает, не подсматривает и начала:
– Эй, пчёлы со всего мира. Летите ко мне для дела важного, для дела личного. Будете мне воск носить, а я из этого воска буду церковь творить.
Вот уж чудеса, так чудеса. Целые толпы пчёл (такого больше не увидишь!) летели отовсюду возбуждёнными стаями, роились, а Василиса Премудрая водила руками, направляя ими, куда надо откладывать мёд и тут же укрепляя его. Кстати сказать, задумывались вы когда о значении слова «руководитель»? Так это как раз из данной уникальной ситуации зародилось, с лёгкой руки нашей Василисы Премудрой. Это она первая руководительница была, а потом пошло, поехало. Так же из греческих мифов слово «герой» сделали общеупотребительным. Этих героев появились многие тысячи, а некоторые – дважды герои, трижды герои и так далее. Геракла взять, который совершил двенадцать подвигов. Можно ли считать его двернадцатижды героем? Понимаете суть вопроса? Или вот взять слово «мастер». После Михаила Булгакова все начали друг друга мастерами звать, не задумываясь о значении слов «масть» и «мастер», а ведь это значит … Ой, пока мы с вами вопросами словообразования занимались, дело-то почти и закончилось. Оставим же Василису Премудрую доделывать разные мелочи и отправимся к Ивану-царевичу, вокруг которого вся эта канитель  и крутилась. Иван пока что не спал, а занимался разного рода размышлениями.
«Хорошенькое дело получается, – думал царевич. – Получается, что меня батя кинул в лапы этого изувера (то есть не нашей веры), который мне разные задания даёт, выжидая возможности казнить. Ладно, что мне Василиса помогает. С нею-то вроде ясно, что я ей по нраву пришёлся. Понятно, если на меня пристально посмотреть. Да ещё и царевич, наследник. Подводное царство, оно как бы «вещь в себе», а тут возможность выйти в свет, себя показать, людей удивить. Василиса к тому же девушка умная, так ведь и я не дурак. Хотя … кто его знает. Главное, дела идут, контора пишет. Куда всё это придёт? Ладно, возвращаемся мыслями к царям. Если я с ними разберусь, тогда и к Василисе вернуться можно».
Уснул опять незаметно, и опять на бал попал, и опять к палачу в объятия. Это надо же такое во сне видеть! Да мы отказываемся дальше писать. Ну, относительно снов. С другой стороны, мы за свои сны не в ответе. Наш быт определяет сознание, а сны в ведоме подсознания, а это чуть больше сознания, в нём имеется что-то дополнительное. Но тс-с, это уже совсем другая история.
Ба, уже утро, проснулся наш Иван-царевич, потягивается, руками глаза трёт. Нет бы с кровати соскочил, утренней гимнастикой бы озаботился. Но нет, понежил себя (всё же царевич), почувствовал себя этим самым … ну, царевичем, и только тогда поднялся, гордый, напыщенный. А потом про церковь вспомнил. Не вообще, а про ту, которую слепить должен из воска. Кинулся на волю (то есть наружу дворца) и увидел … Да, увидел своими глазами, а потом приблизился и потрогал своими руками. И голос услышал сварливый:    
– Ага, доделываешь. Заглаживаешь … это я про твою вину, про то отдаление, которое уже почти и забыто всеми, но не мной …
Иван оглянулся. Ну конечно же, позади него стоял царь подводного царства и тоже на церковь поглядывал, благосклонно поглядывал. Вошёл царь внутрь, походил там, потрогал стены в некоторых местах, поохал, покряхтел, но в целом остался доволен.
– Доволен я в целом, – так и заявил, – но есть небольшие недоделки. На которые я готов закрыть глаза. Уважил ты меня Иван. Честно признаться, так гневался я на тебя, решил, что вы с батюшкой на меня что-то там положили. Это в народе так говорят и обидно мне сделалось до чрезвычайности. Я даже гневаться начал. Но теперь уже всё позади. Я даже решил тебя своим наследником сделать, объявить то есть. А чтоб кривотолков по этому поводу не было, бери замуж любую из моих дочерей, без ограничения. Тогда полная легитимность будет. Смотри, какими мудрыми словесами манипулирую. Я это от Василисы научился, от Премудрой.
– Вот её я и выбираю, – тут же выпалил Иван, почти и не задумавшись.
– Ох и хитёр ты, я погляжу, – погрозил ему пальцем царь, – наверное, она тебе со всем и помогала. Вот ты и справился. Так?
Иван только глаза таращил, выпучивал, опасаясь сказать неправильно, но царь был весел и тему продолжать не стал. Так всё хорошо и вышло. Назначили торжество. Забегали все, засуетились, народу сразу появилось видимо-невидимо. Всегда так: как работать надо, так все дома сидят, всяк своим делом занят, а как праздновать, свадьбу или ещё что, набегут, не протолкнуться. И все вроде как лучшие друзья и помощники, без которых и не смоги ничего.
Всё честь по чести. Устроили и свадьбу. Молодые находились в центре торжества. Иван-царевич успокоился, грудь расправил, даже говорить начал, то на одну тему, то на другую. Порой его Василиса плечиком толкала, чтобы молчал. Уж кто-кто, а она имела голову трезвую, разумную. За то её и Премудрой назвали. Не только за то, и за другое тоже, но об этом потом. Пировали аж три дня, Иван-царевич танго танцевать научился и всё на палача косился, да вздрагивал, когда тот в его сторону косился. Василиса даже переживать за своего супруга стала: похоже, совсем нервы у того сдавать начали.
– Что с тобой делается? – нашла минутку спросить. – Не нравится тебе у нас?
– Как бы нравится, – признался Иван-царевич и покосился в сторону уже недоумевающего палача, – но … чего-то здесь не то … чего-то не это …
– Ага, понимаю, – высказалась Василиса Премудрая, – тебя тянет домой, к маме с папой, на Родину. Это чувство называется ностальгией и если его не утолить, то это может плохо закончиться, депрессией и всем таким прочим.
– Да? – удивился Иван-царевич. – То-то я чувствую себя н в своей тарелке спящим. А оно вон оно что … и чувствую я себя действительно всё хуже. Делать-то сейчас что?
– Успокойся, дорогой. Чапай думу будет думать …
– Кто будет думать? – удивился царевич.
– Я буду думать, я! – чуть с раздражением призналась Василиса. – А ты мне мешаешь. Думаешь это легко – всегда только мудрые слова говорить?
– А я думал – да, – буркнул Иван. – На то ты и Премудрая.
– Премудрая – это имидж, который всякими глупостями нельзя разрушать. Всё следует продумывать до мелочей. Сначала ты работаешь на имидж, а потом он работает на тебя.
– Надоело! – закричал Иван-царевич. – Всю дорогу у вас здесь так – работай, работай, а я ведь царский сын, то есть царевич, то есть царский сын. Мне работать не следует.
– А чего это ты два раза про царского сын упомянул? – спросила Василиса.
– С умыслом. Я у папы с мамой наследник, а они у меня цари, теперь вот батюшка твой меня тоже в наследники определил, то есть куда не кинь, везде … наследство обламывается.
– Смотри, как бы не обломалось, – предупредила его Василиса. – Он ведь сегодня весёлый, довольный всем, а завтра … Слушай, чего это наш палач на тебя так поглядывает?
– Наверное … танцевать любит, – буркнул Иван. – Слушай, ты обещала придумать, как отсюда сбежать можно. Мне уже невтерпёж. Наверное … это самая … ностальгия обостряется.
– Хорошо. Завтра, с раннего утра мы отсюда и сбежим. Только мне надо заговоры здесь установить.
– Чего установить? – напрягся царевич.
– Считай, – успокоила его Василиса Премудрая, – плюну вот здесь в каждый угол, и делов-то.
– Наплевательством занимаешься, – осуждающе сказал Иван-царевич, – а туда же, мол, Премудрая я ...
Вы думаете так легко из царского дворца сбежать? Да не смешите вы наши тапочки. Здесь даже на стенах имеются глаза и уши. Почти в любом царстве так, а тем более в волшебном, подводном, не тонет ведь там никто, а всё почему? Всё-то вам расскажи … Не о том речь идёт. Василиса Премудрая тем и занималась, что всем глаза отводила, чтобы в нужный час в другую сторону зрели. А кроме того, была ещё отложенная информация. Какая? Всему своё время, дорогие мои. 
На следующий день, то есть на следующее утро, очень даже ранее утро, Василиса Премудрая начала будить мужа. А тот только- только в том сне с палачом объяснился, что, мол, он теперь уже человек занятой и ничего на него всё время посматривать. Палач в том сне за него рукою схватился … а это его взаправду Василиса будит.
– Оставьте меня! – Иван со сна голосит. – Убери руки. Убери!
– Ты чего это, Иван? Окстись, – испугалась Василиса. – Мы же с тобой всё решили вчера. Сбежать. Якобы к твоим родителям. Которые тебя к нам отправили.
– А палач с нами поедет? – вскинулся Иван.
– Зачем нам палач? – удивилась Василиса. – Нам палач ни к чему. Или он тебе нужен так?
– Ни за что! –вскричал царевич. – Едем!! Прямо сейчас.
Василиса их комнату заперла, они тихонечко вышли вон. Все старательно смотрели в разные стороны, куда угодно, но только не на них. Вот так, украдкой, наши герои вышли наружу и побежали в нужную им сторону.
Утром, немного позднее, подводный царь вспомнил о молодых и приказал позвать их к себе. Слуги кинулись и давай в двери стучать, а оттуда голос Василисин недовольный:
– Чего это вы тут ломитесь? Мы только недавно спать легли. Скоро поднимемся. Дайте ещё пару минут поваляться.   
Это и была отложенная информация. Василиса свою фразу в угол поместила. Раньше ведь диктофонов, магнитофонов не было, но искусные люди могли по одной фразе оставлять. А на звук какой она - срабатывала. Но Василиса Премудрая всех обошла в том, что научилась до трёх фраз оставлять, и запустила их последовательно, друг за другом, в строгом порядке.
Сначала слуги царю доложили, что молодые всю ночь собой тешились, утомились изрядно и просят ещё чуток подождать, дать им минутку поваляться. Царь выждал и снова слуг шлёт, мол, что утро тогда наступает, когда вставать велит. А из-за двери отвечают:
– Сейчас подымаемся. Только одёжу найдём, которая по разным местам раскидана.
А время идёт себе, и идёт. Царь уже всякое терпение терять готов. Вынь ему молодых и всё тут. Пошли слуги в запертые двери ломиться. А из-за дверей голос Василисы.
– Сейчас- сейчас, только …
Но её увещеваний уже и не слушают. Начинают двери ломать. Этим капризы, а им конкретное наказание светит (но не греет). В комнату ворвались, готовые к извинениям, но … извиняться было не перед кем. Сбежали молодые и даже кровать успели заправить (это Василиса успела, аккуратная была). Вот теперь слуги взволновались по полной программе.
– Сбежали! Утекли! Сила нечистая! – по всему дворцу слышно было. Докатилась и до царя, так что он хмуриться начал, когда ему докладывали. – Нет их. След простыл. Уже не догнать.
– Уже догнать! – приказывает царь. – И примерно наказать, а как конкретно, я вам позднее скажу. Я ещё придумать должен, чтоб мучительней получилось. А ведь я подозревал …
Наши молодые герои, которые так удачно встретились друг с другом, скакали на борзых конях. Василиса всё оглядывалась, прислушивалась, а Ваня улыбался и примеривался обнять её, прямо на ходу. Сейчас, когда они вырвались из дворца царского, только сейчас он почувствовал себя счастливым. Ах, это сладкое слово «свобода». Только он руку вытянул, как Василиса остановила коня и ему приказала:
– Слезай давай, да послушай. Да поживее.
– Ишь, раскомандовалась тут, – возмутился было Иван, но с лошади слез и к земле приник, вслушался послушно. – Да. Там что-то топает.
– Это за нами погоню выслали. Я сейчас на нас чары накладывать буду. Подскачут, спросят тебя, не видел ли ты. Скажешь, что нет. Понял?
– Нет. Про кого спрашивать будут?
– Про нас. Про нас будут! Скажешь, что не видел никого. Понял?
– А меня учили, что врать нехорошо. Против совести своей идти?
– Ты никак с палачом встретиться спешишь? – спросила Василиса, брови прекрасные нахмурив.
– Никак нет! – вытянулся царевич и в лице аж изменился. – И с совестью готов договориться.
Когда слуги, высланные в погоню, появились, то увидели лужок, на котором стоял пастух, древний дедок, к ногам которого жалась беленькая овечка, перевязанная кокетливо розовой ленточкой вместо ошейника, на которой болтался золотой колокольчик.
– Эй, дед, – закричали слуги. – Не пробегали здесь парень с девушкой? Они могли и на лошадях быть.
– Знать не знаю, – ответил им дед, шамкая полупустым ртом, – ведать не ведаю. Не парней, ни девиц, ни лошадей каких. Я тут лет сорок хожу и за всё это время тут никто не пробегал.
Говорит им это Иван-царевич и холодеет, что вот сейчас наваждение кончится, схватят их за шкирку и поволокут. Его поволокут, а с Василисою всё же деликатней, она как бы здесь не при чём … Но всё обошлось. Слуги ему поверили, пооглядывались по сторонам и назад поскакали. Мол, упустили беглецов … Виноваты.
– Конечно, виноваты! – закричал царь. – Это дочь моя всё устроила, младшенькая, любимая самая, та, которая Премудрая. Она это была и Ванька её в сами говорил, явно по наущения. Назад! Сыскать! Привезть! Головы поотрубаю!! Вам!!!
А тут и палач поблизости оказался, топор начал править. Короче говоря, слуги на коней и – снова в погоню, но уже с повышенной скоростью. А наши голубки тем временем дальше скачут. Вернее даже и не скачут, а почти и не торопятся. То есть Василиса норовит коней гнать, а Иван – промедляет. Мол, от погони всё равно ушли, так с какого резону так торопится?
– А ты на землю ляг, – советует Ивану жена молодая, – да ухом послушай, нет ли позади топота.
– Ничего там нет, – начал, было, уверять, Иван, – да и быть не может. Вот зуб даю за то!
– А ты всё равно послушай …
Деланно медленно, скривившись, Иван слез с лошади и пал на колени, послушал, а потом поднял побледневшее лицо:
– Пошутил я … касаемо зуба …
– Значит, делаем так …
Подскакала погоня, смотрят: рощица берёзок, стройненьких таких, а за ними бугор, на котором маленькая церковь выстроена, скорее даже – часовенка, а перед ней поп стоит, старенький, седой, в полном своём облачении и даже с кадилом и службу священную справляет. А вокруг – никого не видно. А вокруг – тишина полная. Слуг царевы оробели, дождались, пока служба закончится, а потом с расспросами приблизились.
– А скажи-ка нам, отец святой, не было здесь парня с девкой красоты несказанной? Не проскакали ли она здесь на лошадях? Или пастуха старого с овечкой белой?
– Что вы, соколики, как наша деревня сгинула, так никого и нет. Я вас увидел, обрадовался, для вас и службу проводил.
– Ах ты, старый … негодник (вообще-то они по-другому назвали, но те слова мы по культурности своей повторять не решаемся).
Выругались они и назад поехали. А там их уже дожидаются, палач и плаха с топором. Доказывать слуги было начали, что дорогой ошиблись, что только попа видели, рядом с часовней, которых для них службу справлял.
– Это он по вас тризну служил, собаки! – царь выкрикнул. – Сейчас тебе работа предстоит.
Это он не им, а палачу, а в погоню он других слуг послал, посмышлёней. Вскочили они на лошадей и так понеслись, словно в дерби (конные состязания на скорость) участвовали. А Иван-царевич опять расслабился – всё ему нипочём, он и задания выполнил, невыполнимые, и от погони ушёл: кругом герой. А то, что всё за него Василиса Премудрая делала, так это уже почти и забыто. Всё царским сынам в руки даётся за их статус. Называется это «золотая молодёжь». Едет он и плечиками поигрывает – ухарь, да и только. А Василиса снова оглядываться начинает.
– Чего, Василисушка, озаботилась? – спрашивает её супруг. – Не бойся, я с тобой. Тута я.
– Чувствую я, – нахмурилась Василиса, – что преследуют нас люди недобрые?
– Недобрые, потому что преследуют? – усмехнулся Иван. – Думаю, что кажется тебе это, мнится.
– Зуб даёшь?
Вместо ответа обидного спустился Иван с лошади и на землю лёг, вслушался в неё. Потом голову поднял и пот с лица вытирать начал.       
– Сейчас всё будет гораздо сложнее, – сказала Василиса Премудрая. – Но я постараюсь спасти нас. Только и тебе надо будет стараться. Изо всех сил стараться.
Скачет тесная группа преследователей, а среди них … царь подводный. Не утерпел он, сам поехал, решил, что перехитрят опять беглецы слуг. Смотрят: рядом с дорогой пруд небольшой, а в нём селезень с уточкой плавают, бое о бок. Собирались слуги дальше скакать, а царь их останавливает.
– Они это! – кричит царь – Взять! Схватить!!
Кинулись к пруду слуги, а селезень в воздух поднялся, уточка нырнула глубоко. Не достать их. Слуги остановились, друг на друга поглядывают. А вдруг и царь в воздух поднялся, коршуном обратился. Был царь тот тоже магией обучен. По секрету вам скажем, именно через это и царём стал. Бывает среди колдунов так, что они своё искусство в личных целях используют. Типичный пример – Кощей Бессмертный.
Налетел коршун на селезня, хотел его когтистыми лапами поймать, а тот вниз ушёл, в крутое пике, ударился об землю и снова человеком сделался. Закричали тут слуги, к нему кинулись, саблями машут, сейчас зарубят. Только Иван не прост. У одного саблю отнял, начал сражаться. Несколько минут прошло, а он со всеми слугами справился. Нет, двое ещё шевелятся, но сабли свои покидали и притворяются павшими. Тут и уточка вынырнула, снова Василисою стала.
– А где папенька? – спрашивает Ивана. Тот головой покрутил, но ни коршуна не видно, ни царя подводного, плечами пожал. – Не к добру это. Ой, боюсь я.
– Волка бояться, в лес не ходить, – хвастливо заявил царевич, а сам саблей поигрывает, как герою и положено. – Теперь до дома немного осталось. Только вот что мне на ум пришло.
– Что же? – всё ещё хмурится Василиса.
– Родители меня на ваше озеро давно уж отправили. Верно меня и живым уже не считают. Лучше мне пока одному перед ними появиться. Старые всё-таки. Как бы не представились от радости, нас увидев. А одного узрят, так ещё ничего. Подумают, что им кажется, или ещё что.
– Опасаюсь я, как бы батюшка с нами какую каверзу не придумал.
– Да, он, поди, к дому уже подлетает. Отродясь не слышал, чтобы у нас тут кто посторонний, колдун ли, царь ли, действовал.
– Ну ладно, коли так, – вздохнула Василиса.
Вошли они в рощицу еловую, там лошадей своих оставили. Иван пешком пошёл, Василиса его немного проводила и к лошадям вернулась. А Иван идёт, радуется. У него-то всё хорошо. И не видит, как над ним коршун кружит наводит на него … Нет, не порчу, решил колдун, который царём стал царства подводного, памяти Ивана лишить, а Василису, как сыщет её, домой вернуть. Мол, каждый при своём останется. Мол, разошлись, как в море корабли. Вот он какой хитрый, а мог бы … у-у-у, сколько всего мог бы, но тогда запустится программа «око за око», у сицилийцев это называется «вендетта», мама не горюй, сколько народу полечь может, когда цари ссориться начинают. Или колдуны.
А Иван к дому приближается, довольный, улыбается. Сейчас такую улыбку «голливудской» называют, когда вновь вставленными фарфоровыми зубами хвалятся. А Иван радовался просто так.
– Здравствуйте, а вот и я!
Это он ещё репетирует, это он ещё не дошёл. Приближается, а дома, похоже, траур, кто попадается – печальные все, не узнает царевича никто, да и в лицо не смотрит.
– Случилось что?
Иван начал удивляться, тревожиться, за рукав тянуть то одного, то другого. Шум тут случился, гам, забегали все, царь встревожился, самолично вышел и сына увидел. Всю эту неразбериху нас описывать не с руки Сказка у нас всё же скорей весёлая. Мы уж стараемся её помягче сделать и всякие горести свести к минимуму (куда же в нашей жизни, пусть даже и сказочной, без них). Потом маменька появилась и снова охи- вздохи продолжились. Все Ивана расспрашивают: где был, да чем занят, что так долго его не было? Царь то, отец Ивана, всю историю в неразглашении держал: хвалиться-то нечем. Они Ивана уже и «похоронили», мысленно, конечно, и в этот день, что-то вроде сорокового дня, как пропал царевич. А он как раз и объявился. И всё в порядке у него, здоровьем пышет. Одна беда: не помнит ничего. Но это самая большая незадача, главное, что жив.
Чем не повод для пира горой? Вот он и случился. А матушка с батюшкой, чтоб сына дома удержать, объявляют, что нашли ему пару, девушку симпатичную, да ещё и дочку французского короля. Папаша Ивану подмигивает и шёпотом сообщает, что, мол, эти француженки очень до любви охочи и разные штуки умеют делать. Ивану всё это очень интересным показалось …
А что же наша Василиса? Что она делает в эти минуты? А Василиса вся растревожилась. Маялась она в лесочке, тужила, а потом взяла лошадок да в голод отправилась, на ярмарку. Сейчас все новости из телевизора узнают, из газет разных, а о прочем мы и помалкиваем, но в ту пору все новости можно было прознать, прогуливаясь по ярмарке. Там такая бабка обитала, всёвед. Она всё знала и всё могла рассказать. Она Василисе встретилась и тут же той сообщила, что в городе большая радость, мол, царевич объявился, живёхонький.
– А его уже похоронили, – кричит бабка. – Прикинь!
– И что он говорит? – спросила Василиса.
– А ничего не говорит, – восторгается бабка. – Можно что угодно придумать. Уже об этом гутарят. Но не это самое главное.
– А что? – спросила Василиса.
– Его срочно женить собираются. Невесту из Франции со дня на день ждут. Обещали прислать на этом … как его? На аэроплане.
Задумалась Василиса Премудрая. Не подвело её предчувствие. Явно батюшка постарался. Его рук дело. Значит, он его памяти лишил. Против этого ничего сделать нельзя. Простому человеку. А Василисе от амнезии травки был известны. Она тут же удачно лошадок продала, в лесок сбегала, травок нужных насобирала. Дальше было сложнее. Ошибиться было нельзя. Переоделась Василиса. Голову платком завязала и устроилась работать в пекарню. При её-то искусстве это несложно было. Но она не только колдовать могла, но и работать по-честному. Таких пирогов замечательных напекла, что все аж ахнули. И тут же ей заказами завалили. Туда надо, сюда. Но самый главный заказ был прислан из дворца. Сработал её план! На все 100 сработал!
Замесила Василиса Премудрая тесто на воде, куда травку для возвращения памяти намешала. Испекла пироги. На одном целуя картину изобразила из теста: пастуха, что овечку пас беленькую, на другом пироге часовенку и попа изобразила, а на третьем пироге – уточку с селезнем, как они в пруде плавают. Очень хорошо получилось. Завернули пироги в холст и во дворец отправили. А там уже торжество. Француженка на аэроплане прилетела. Все её встречают. И Иван-царевич с ними. Встретили, потом за стол торжественный отправились. А там, среди многого прочего Иван и пироги увидал, да такие интересные, на них целые картины из теста вылеплены. Конечно же, царевич попробовал от одного, от другого отщипнул, а потом … потом задумался, снова начал те картинки разглядывать, и лицо его вытянулось.
– Кто эти пироги пёк?! – кричит. – Сюда того привести.
– А что? Не понравилось? – всполошились родители.
А уже стражники бегут и тащат заведующего пекарней повара, а тот Василису, работницу новую, за рукав поймал, за собой потащил.
– Она! Она во всём виновата!
Это повар ею прикрывается. А Иван-царевич бросился, с Василисы платок стащил и все увидели … Боже ты мой, что все увидели, увидели и ахнули. Перед ними стояла самая прекрасная девушка, каких только можно себе представить. Француженка губы поджала и прочь отодвинулась.
– Вот моя жена! – закричал Иван-царевич. – Я всё вспомнил!
Стал он рассказывать, удивляются всё люди и переглядываются: уж больно всё на сказку похоже. Потом и Ваня рукой махнул. Нехай  будет сказка. Тут главное, что закончилось всё удачно, и Василиса Премудрая с ним.
Да, тут спросят нас, а с француженкой как же? Домой она отбыла, но на торжестве была, расчувствовалась и даже спела «Follow me», а потом ещё и «Angel love» приятным хрипловатым контральто. Здорово ей хлопали, но всё же домой отправили: уж больно она с некоторыми мужчинами переглядывалась откровенно. Чёрт их знает этих француженок.
А что касается Василисы, так там ещё история случилась, но об этом как-нибудь в другой раз.