Рука на перилах

Все началось жарким летом, когда Валя притарахтела к сестре Тоне увидеться и побывать на кладбище у папы. Его памятник упал, был восстановлен трудами Антонины и двоюродной сестры Аллы. Они сидели и со страхом ждали звонка от Аллы. Но когда Алла позвонила, они уж были за сто километров в дачном поселке. Аллочка, наконец готова была везти родню вдаль на сельское кладбище, но родня потерялась. Все ахнули, схватились за сердце – но поздно. Единственный шанс был упущен, единственный выходной был упущен…
Настала жара. Идея дружить домами быстро накрылась медным тазом ввиду аномальной температуры. Валя целыми днями лежала на диванчике, вставая попить и померять давление. Сын мотался на велосипеде по городу, исследуя живописные парки. Приезжал усталый и показывал в телефоне море ярчайших фотографий. Такой оказался мальчик глазастый. Тоня, покормив дедушек и бабушек, отрывала огромную папку и расспрашивала Валю о ее семье. Оказывается, рукастая энергичная Тоня поддалась моде и начала писать семейную родословную книгу. А она привыкла все делать на совесть. Она уже описала все улицы города и краеведом  ей быть надоело. Описание улиц составило десять папок, и Валя поняла, что резервы у Тони еще есть…  У нее очень болели и отекали ноги, но осанка держалась по-прежнему  прямая. А волосы вились волнами, как от дождевой воды. Во время походов в лавку она не забывала прогулять по улице внучку и купить сетку мороженого. «Ку-ку!» - кричала внучка и пряталась между вешалок.

 - Скажи что-нибудь хорошее про свою свекровь, – просила она сонную Валю.
У Вали шли круг перед глазами, в тени было сорок. Она прикладывала ко лбу мокрое полотенечко и бормотала:
- Я же написала тебе краткую биографию. Но, понимаешь, мы с ней были не в ладах. Я никогда не знала ее заветных струн. Она же была против, что я пишу. «Чтобы писать, над родиться графом», так она говорила. Ей казалось - я плохая мать, обижаю деточек. Мне сейчас тоже так кажется, а тогда это бесило. Она говорила – я ее крест. Ну, какое могло быть общение?
- Но ты, же говоришь, она перечитала всего Тургенева.
- Это да.
- И еще она вышивала. Даже в годы войны зарабатывала этим. Вышивание, это моя страсть.
- Да. Я тебе присылала фотки. Но мы по жизни оказались чужими. Я даже звала ее поимени-отчеству. Фелисата Петровна, а потом уж мамой, Сева так хотел…
- И ты не горевала, когда она умерла?
- Скорее да. Но скорее из-за Севы. Он горевал.
- Невозможно, чтоб от человека ничего не осталось… Девяносто годов прожить и ничего после себя не оставить…Не бывает так.
- Ну, да….Но тем не менее.

Еще немного и жара бы довела Валю до сумасшествия. Даже дача превратилась в Среднюю Азию, там бегали ящерки, трескалась земля. Но сестра превратила заброшенную делянку в оазис – там бушевали помидоры. пионы, плетистые розы, даже елочки, даже туи молодые в ряд стояли. Не говоря уж про солидный дом в трех уровнях… Дачей они занимались вместе с мужем, который изначально был против. Но он и дом построил, и гранитные дорожки вымостил, и скважину пробурил… От сестры не так легко было отделаться…
Валя с сыном уехали, волоча четыре сумки подарков. Там, например, была отличная куртка для сына и крепкая дубленка для дочери. Но главное дело завершено не было. По родословной тут и там мелькали хвосты недоделок.
- Послушай, - звонила сестра в далекий северный край. - А вот этот прадед, которого раскулачили, бабушки Фелисаты отец. Он ведь жил в местности Буй? Так вот я нашла эту церковь, где он был старостой двадцать лет. Вот почему его раскулачили. А у дедушки, папы Севиного, кажется, были награды? Написано в биографии. А где они?
- Лежали где-то у бабушки. Но после ее смерти их никто не видел.
- Вот какие вы. А не могли Севины сестры их увезти?
- Нет, от бабушки их никто не мог увезти. Это были бабушкины реликвии.

Вся семья переворачивала узлы, ящики коробки, открывала потайные углы, искала ордена. Конечно, ордена понадобились только для того, чтобы подробнее описать жизнь дедушки, Севиного папы, который давно ушёл из жизни, еще раньше бабушки. Он ушёл по своим причинам в очень пожилом возрасте. Но пока он был жив, никто не додумался описывать его так, как это было на самом деле. Остались пыльные папки, в этих папках были только отдельные метки этой жизни, удостоверение депутата Верховного совета, его заявление по поводу конференции, лекции о земле, его автобиография… Но свои награды он, конечно же, не описывал а ведь их было несколько. И в первую очередь, надо было искать в комнате бабушки… Потому что только она знала, где они лежат. Сестра по телефону твердила Валентине, что ордена должны быть в доме, что они никуда не могли деться и все стали искать.. И уже четыре пакета с ненужным бумажным хламом стояли у двери, но заветная коробка с орденами не находилась... Очень было обидно и грустно.
- Давайте еще поищем, - жалобно говорила Валя, стирая пот со лба. Она в последнее время так возмутительно быстро уставала. Даже днем засыпала. - Ведь сестра пишет родословную! Ей важно чтобы сохранить это всё для последующих поколений, для наших потомков. Да, в конце концов, для нас самих. Но откуда мы знаем такие важные детали в жизни дедушки? А то будем знать!
Понятно было Вале, что ее мужчины, приходившие с работы, после ужина падали в кресло и закрывали глаза. Никаких сил не было искать…
Это надо было снова начинать, с самого начала. Поднимать и двигать стулья, громоздить друг на друга табуретки. Открывать скрипящие антресоли… Не получалось взять себя в руки и не получалось найти энергию для того, чтобы сделать хоть одно движение.
«Ну, неужели нам всё равно? - спрашивала себя Валентина, боясь подумать о том, что ее-то уж точно никто описывать не станет. - Но ведь не всё равно». Она и до этого тихонько подходила к сыну: «Давай, ты молодой, ты упрямый, тебя получится. Но пускай у нас папа Сева устал, ну ты ещё не устал? - Устал, - отвечал сын и надевал наушники, включал какую-то историческую игру и начинал играть. Правда, он приходил очень поздно, на работе весь день нервничал, и надо же, не получилось найти ордена… На другой день после очередной неудачной попытки позвонила сестра Тоня. Валя как наяву увидел ее усталую, русую, худощавую, в голубом халате, с посудным полотенечком подмышкой, с запотевающим очками, набирающей номер на телефоне.
«Ты не представляешь!» - восклицала сестра. - Я ведь всю ночь не спала, мне хотелось доделать страницу про вашего дедушку. Ложилась спать в два ночи, но у меня не получилось заснуть. Ворочалась от беспокойства, меня что-то подталкивало встать и раскрыть папку с родословной. И вот я её раскрыла и тут же забыла, что нужно спать. Лихорадочное волнение охватило меня. То, что не соединялось раньше, само собой выстроилось. Казалось, слова и листочки складывались в одну складную линию, и я начинала что-то понимать. Я радовалась, что фотографии очень красиво вписываются в текст и когда у меня получилось несколько листов текста и фотографии туда легли, что-то изменилось вокруг. Это было так же, когда ко мне приходили гости оттуда. Я вдруг почувствовала, что я не одна! Раздалось какая-то едва слышная вспышка, звука почти не было, но полетели искры, и кошка моя тоже как-то съежилась и насторожилась. Кошки всегда это чувствуют. Внучка, которая спала в другой комнате, вскочила и прибежала ко мне.
«Что это было? Бабушка? Что это что сверкало? - Ничего не сверкало, спи давай… (Это сестра рассказывает). Ничего не случилось, давай, спи»
Но внучка смотрела на меня все глаза и не верила. Она тоже что-то почувствовала… Я легла спать, успокоила внучку. Но было уже утро. Я задремала почти на рассвете, и мне приснился сон, странный сон, - говорила сестра.
 А в этом во сне к ней приходила бабушка Фелисата, наша бабушка, мать Севы. Но она была не такой, как на отосланной фотографии, степенной, нарядной, в вологодском кружевном воротнике. Нет она была гораздо моложе… Она шла по какому-то коридору… Это был длинный каменный коридор, который напоминал казённые здания, может, гимназию, может администрацию какую-то.
 Она шла по этому коридору, вся тонкая, в светлых туфлях, в нарядном светлом платье. Валя точно знала, что никогда такой её не видела, и тем боле Тоня не могла ее такую нигде видеть, и на фотографиях такой её не было. Она куда-то торопилась. Тоня конечно, пошла за ней, но следовала не резко, не бегом, а как бы плыла. Но то, что бабушка шла ногами, было точно. Она подошла к лестнице, на которой было совершенно темно. На этой лестнице стоял Валин муж Сева, молодой, длинноволосый, не похожий на нынешнего. Вот молодая бабушка Фелисата подошла к нему, увидела, что он держится рукой за перила. Да, он одной рукой держался за перила, а второй прикуривал сигаретку. Тогда бабушка Флисата подошла к нему и положила свою руку на его руку, а его рука на перилах...И они молчали какое-то время. Потом бабушка сказала: «Ты должен это ей отдать».
- Как ты думаешь? - спрашивала сестра по телефону. - Что это было, и о чем она твердила сыну Севе? Знаешь, - продолжала она, - странное у меня было состояние. Я почти не спала, но мне было легко двигаться и говорить. Я пошла на кухню, у меня всё быстро получалось, я была немножкко хмельная. Я думаю, что по идее, у меня не должно было сил оставаться от бессонной ночи, но что-то двигало мною, мне было легко, только  очень тревожно. Так как я не понимала, что я должна понять из этого сна, что делать. Как ты думаешь?
 Валентина, ежась и поправляя большую шерстяную кофту, она все время мерзла - в ответ даже не думала.
- Но это же понятно. - ответила она. - Мы ведь снова искали напрасно. В этот вечер прямо. Бабушка говорила про ордена, которые мы не нашли. Ничего не вышло… Твой сон - это ответ того мира нашему миру. Они почувствовали тревогу, твою работу, твоё напряжение. Твои мысли вертелись вокруг дедушки! Это вообще на самом деле удивительно, почему мысли менно твои. Ведь я должна этим заниматься. Ведь ты пишешь ту часть родословной, которая относится к моей семье. Я ничего об этом не знаю вообще. Я давно поняла, что тебе дано общаться с тем миром и мертвые в тебе приходят легче, чем к кому-нибудь другому. Ведь ко мне они не обращаются, они обращаются к тебе. У тебя другие вибрации. Ты это пишешь и узнаешь то, что мы не знаем. Возможно, другие люди тоже могут обратиться, поэтому бабушка, желая тебе помочь, велела своему сыну искать дальше. Ты понимаешь, какая ты молодец, ты заставляешь нас шевелится, а мы и не думали… Дар соприкасаться с тем миром опасный, но ты им не пренебрегаешь, ты молодец, что не боишься, разговариваешь и даёшь понять, что тебе не всё равно.
- Ты серьёзно? - переспросила сестра. - Ты серьезно так думаешь, ты не считаешь меня сумасшедшей? Ну что я, типа, переутомилась, не в себе и мне всё это почудилось?
- Да нет, - прошептала Валя, - я нисколько не считаю тебя сумасшедший. Я уверена, что они где-то есть. и они всё видят и чувствуют, просто каналы общения у каждого человека свои и не каждый канал годится для связи с ними. Ты понимаешь, если они постучались к тебе, значит, они надеются на тебя и думают, что ты оставишь след в истории именно про них. Ведь прабабушка Даша в двух платочках тоже пришла к тебе, а не к двоюродной Аллочке, например, или ко мне… Чем, кстати, закончилась та  история с прабабушкой? с ее  могилкой, которую  завалили бревнами?
- Да всё нормально, - ответила сестра. - мы поправили могилку, поправили памятник, обновили крест, и всё хорошо.
- Послушай, - перебила её Валя, вся дрожа, - наверное, ей стало легче? Она не давала об этом знать?
 Сестра немножко помолчала и говорит:
- Нет, она не приходила. Я не знаю, но я как-то успокоилась и подумала, что мы сделали что могли. Визит твоей бабушки Фелисаты? Но она беседовала, конечно, не со мной, Она беседовала со своим сыном Севой. Но она как будто знала, что я здесь, на лестнице. Было очень темно. повторяю, самого Севы было не видно, были видны только его руки и немного лицо сбоку, длинные волосы. В одной руке сигаретка вторая на перилах, и на этой руке лежала её рука… А скажи, у неё было когда-нибудь светлое длинное платье, как раньше были восьмиклинки?
- Не знаю, надо узнать. Ведь у неё не спросишь так вот, - опустив трубку и нажав кнопку, Валя стала думать о давно прошедшем мимо нее человеке.
 Насколько же она была несправедлива к ней. Ведь она обратилась не к ней, жене сына, она обратилась к сестре… Именно сестра говорила ей: скажи мне добрые слова о свекрови, скажи, что ты знаешь о ней хорошего… Но Валя не могла этих слов найти и почему? Потому что при жизни они почти не разговаривали об этом. Не разговаривали о её жизни, о жизни дедушки, героя войны. Перекидывались какими-то фразами о еде. О комнатных тапках, о плаче детей, скандалили и разбегались в разные стороны. А ведь было что-то главное, то что прошло мимо. Теперь Валя слышит это главное в обрывистых магнитофонных записях дочери, где бабушка слабым голосом что-то говорит. И можно ли там разобрать какой-то смысл? В этом разобрать смысл и при жизни невозможно.
Валя подошла к седому Севе, который сидел в наушниках в кресле, махнула ему рукой. В доме было невероятно тихо, потому что дети жили теперь далеко своими семьями, а младший сын поехал на дачу строить забор, не обращая внимания на снег с дождем. Валя вспомнила. Как они однажды стоили забор на даче у сестры. И как вся округа дивилась на них, ведь это было им не под силу - две женщины, мальчик. И они же его построили, покрасили…
- Скажи-ка, Сева, - она с трудом подыскивала слова, - ты не помнишь, не было ли у бабушки в молодости светлое длинное платье? И светлые туфли?
- Конечно. Было. Всегда. Только в старости оно было плотное, теплое, а раньше она носила такие шелковые, легкие. Конечно, было.

История на этом не  закончилась. Тоня обожала с"выкминштейн" - операции по выбросу  старья. Это помогало очистить место в шкафах и не давало появиться  моли. В очередной раз она позвонилинила сесте и расписал выкинштей в больших масштабых - шесть юбольших сумок на помойку и еще она  запланирровала машину, чтобы вывезти на полигон ненужную мебель.На Валю  это подействовало как красная тряпка на  быка. "А  что  ж мы-то отстаем?"-пробормотала она и  стала по табуреткам  подбираться  е антресолям. Чуть не свалилась!  Но  приготовила на выброс старую шубу, не одетую уже  леь пять... Сын решил Валю изолировать и  усадил на  диван...Буквально через полчаса он вынес в  большую конату потертый баул, а в  нем - дедушкины военные награды.