Сказки бабушки Тани 1

                Светлой памяти моей свекрови,
                Татьяны Александровны.


                Про золотой гроб Рюрика.


Лёньку из школы исключали трижды. И каждый раз на две недели. А потом директор сам приходил в их низенькую избенку. Большой, неповоротливый, он едва умещался в крохотной кухоньке. Долго сидел с матерью, разговаривал, вздыхал и не давал никаких советов, понимая, что ей, бедной бабенке, с утра до вечера пропадающей на работе, все его педагогические сентенции ни к чему, потому что уходит она, когда Ленька, оторва босоногая, еще спит, а приходит – уже спит.
Торчат из-под окутки поцарапанные коленки, руки в синяках и ссадинах. Иногда видела, что чья-то заботливая рука смазала болячки сына йодом, зеленкой, а то и перебинтовала чистой тряпочкой. Чья-то чужая рука, не ее. И, бывало, присядет мать на минутку, скользнет по щеке быстрая слеза и ласково погладит огрубелой от тяжелой работы рукой рыжие вихры сына, с нежностью и любовью шепнув:
- Бедный ты мой…
Татьяну соседки любили и жалели. Хорошая она была, добрая. И дети, а их пятеро было у вдовы, получились работящие, уважительные. Вот только младший… Била его мать, как сидорову козу, да толку – чуть. Мать любил и огорчать ее боялся, особенно когда заплачет она, утирая передником глаза, то готов провалиться, умереть готов, а день пройдет, будто чертик какой в нем сидит, на пакости всякие подбивает.
Первый раз исключили из школы в третьем классе. Два стекла в школе из рогатки разбил. Да ведь и не в окно метил – в ворону. А оно – дзинь! Еще и из пионеров исключили. Вот уж обида была. Не так школы было жалко, как пионеров. Плакал в лопушняке часа два. Пришел домой, все лицо опухло от слез. Мать с ремнем бегала, искала, а как увидела, бросила ремень, только подзатыльник дала, да и то, не поймешь: то ли ударила, то ли приласкала. А на следующий день налила в бутыль мутного самогону, заткнула тряпочкой и пошла соседу кланяться, дяде Вите Кирею, чтоб стекла в школе вставил.
И во второй раз выгнали, не знамо за что, это уже в пятом классе было. К ним в школу ботаничка приехала – Софья Зиновьевна, а по-простецки – просто Софа.
Молодая была, но «восемь на семь». А вредная! Все и верещала: «Как сидишь! Как стоишь! Не веГтись! Не кГутись!». Так – то он ботанику любил и на пришкольном участке работал лучше всех. А тут чего-то ей не понравилось, она и стукнула его тихонько по плечу. А он ее в ответ толкнул, вроде и не сильно. Только не ожидала она такого от пакостника сопливого, да в грядку носом и повалилась. Юбка задралась и показала Софа всему классу сиреневые панталоны шестидесятого размера, не меньше. Видел Ленька, когда проходил мимо дома, где Софа комнату снимала, сушились такие же на веревке… Ну, чисто, чехол от танка!
Отлупила мать чилижным веником, а потом вместе с ним прощенья просить ходила. Софа своим длинным носом крутила, прощать не хотела и все кричала:
- Это погазительно! Кого вы выгастили! Он же фогменный бандит!
Но в школу ходить разрешила, только злость затаила: то двойка, то тройка, хоть как отвечай. Да, к счастью, уехала, кто-то замуж толстуху взял, и Ленька перекрестился сто раз.
Ну, а в третий, последний –  вообще, ни за что пострадал. Бежит на перемене по коридору от Витьки, аж дух захватывает – сейчас запятнает… И вдруг бац! Головой прямо в огромный живот директора школы. Откуда же ему было знать, что приехала в школу комиссия из ОблОНО, и водит директор ту комиссию по школе, все объясняя и показывая.
Рассердился директор, подумал: «Не дело это, когда ученики по школе носятся, того и гляди, собьет кого -нибудь, вот тебе и травматизм. К тому же комиссия…». Поднял он рыжего конопатого за шиворот да строго так и говорит:
- Здороваться надо, однако.
А Ленька, ни минуты не раздумывая, отвечает:
- Наше вам, с кисточкой.
Члены комиссии смеются, а директор побагровел, ногами затопал и кричит:
- Вон! Вон! Чтобы духу твоего в школе не было!
Даже в класс не дал войти, выбросил его облупленный ранец на улицу и Леньку вытолкал в шею. Заплакать хотелось очень, но Ленька не заплакал. Сел на ступеньки, задумался. Домой идти было нельзя. Только два дня тому назад оставил он на речке штаны, хорошие, почти новые, суконные, а их и украли. Ох, и ругалась же мать!
- Навязался ты, - говорила, - на мою головушку. Ни конца этому, ни края, лучше бы мне умереть…
Нет, домой идти было нельзя. Рядом со школой старая церковь, а на берегу, под церковью, родник. Захотел попить Ленька, стал спускаться вниз к реке с крутого берега, поскользнулся, да и покатился вниз по крапиве и кустарнику, царапая и обжигая руки. Зацепился ногой за корягу какую-то и остановился. А в самой гуще кустов -дыра… И не маленькая, а такая, что согнувшись, зайти можно. Любопытно было и боязно. Что там внутри… А вдруг змеи? Но любопытство пересилило. Полез Ленька в дыру. Сначала от входа видно было, а потом все темнее, да только у Леньки спички были. Курить, не курил, а спички носил всегда с собой. Пробирается потихоньку, а там и не тесный ход, просторно, сухо, только в углу куча мусора: бутылки, банки, тряпье какое-то навалено, да проржавевшая лопата со сломанным черенком. Погоревал, погоревал Ленька о своей несчастной жизни, лег, положил ранец под голову, да и уснул. Проснулся – темно, а вокруг как крылья хлопают, тени какие-то мелькают. Перепугался Ленька до смерти, вскочил и про ранец забыл, да спросонок побежал не в ту сторону. А ход – то все уже становится, и, как будто, посырее стало. Побрел обратно, нашел ранец и выбрался на волю. Уже и рассветать стало. В животе бурчит, есть хочется – спасу нет. Где-то рядом корова замычала… другая, послышались крики хозяек, провожающих своих буренок на пастбище. Совсем грустно стало Леньке, вспомнил он их козу Майку; молоко у нее густое, сладкое… Хоть домой беги… Нет, нельзя домой. Еще прошло время, слышны стали ребячьи голоса. Значит это в школу уже идут. Спрятался в кусты подальше, а потом в пещеру залез и решил лечь спать, чтоб так есть не хотелось.
Ночные страхи ушли, таинственные хозяева пещеры пропали, как и не было. Уснул, а когда проснулся, совсем близко услышал голоса директора, завуча и мамкин голос:
- Что же это вы над пацаном издеваетесь? Что же это он сделал такого, чтобы его из школы, как кутенка, вышвыривать? Если у него отца нет, так, думаете, что и заступиться некому? Вот погодите, сын старший приедет из Выборга, он с вами разберется. Пропал, пропал мой сыночек, утопился, небось, с горя! К уполномоченному пойду, пусть ищут, пусть принимают меры! – Она зарыдала.
Ленька хотел уже выскочить из своего укрытия, да только услышал, как директор матери говорит:
- Успокойтесь, уважаемая, найдем Леньку. Сегодня же всю школу мобилизую, все прочешем, но найдем. – Голос у директора был расстроенный и встревоженный, и Ленька решил пока не вылезать.
«Пусть помучается, - подумал, - а то, ишь, моду взял за шиворот таскать и на улицу выталкивать. Посижу здесь еще, только вот мамку жалко». Голоса стали удаляться. Есть хотелось так, аж в глазах темнело. Подумал, что неплохо бы ночью в чужой сад забраться. Еще прошло немного времени, и послышалось вдруг сразу много детских голосов. Ребята шли где-то совсем близко. Но его дыру, закрытую густым колючим кустарником, никто не заметил.
- Ленька! Ленька! – кричали ребята. Голоса стали удаляться, он высунул рыжую вихрастую голову и … отпрянул. Прямо напротив стоял и смотрел на него Юрка, его одноклассник, сын грозного директора. Худенькая его мордашка озарилась радостной улыбкой, и он уже открыл рот, чтобы позвать остальных.
- Тсс! – Ленька прижал палец к губам и быстро втащил Юрку в дыру.
- Ты чего здесь? Это что, пещера? Ты что, в разбойников играешь? – Юрка и интересом оглядывал просторное помещение.
- Тсс! – повторил Ленька, - смотри у меня, никому не слова. Я теперь здесь жить буду. Если хочешь, и тебя возьму.
- Не, мне папка не разрешит.
- Так и не надо. Будешь пожрать носить днем и играть будем здесь, а на ночь домой уходить будешь. Только чтоб никому ни-ни. Понял? Клянешься?
Юрка, конечно, поклялся. Ленькиной булавкой, на которой держались штаны вместо оторванной пуговицы, потыкали они себе пальцы и кровью расписались на камне. Юрка пошел к ребятам гордый, что посвящен в тайну и разочарованный одновременно, что не может похвастаться ею перед одноклассниками.
Через час перед Ленькой на импровизированном столе (откуда - то притащил Юрка два старых ящика) лежала краюшка хлеба, несколько вареных картофелин и с десяток сырых, три морковки, пара луковиц, кусок мяса, выловленный из супа, два яйца и три карамельки.
- Молодец! – похвалил Юрку Ленька, но ты же понимаешь, что здесь жрать все время охота.
Еще Юрка принес свечку и фонарик, и ребята обследовали пещеру. Сыпалась сверху земля, камни. Юрка останавливался, тревожась, спрашивал:
- А нас не засыплет здесь? Давай вернемся.
Вернулись.
- Это подземный ход под Волховом, мне об этом еще бабушка рассказывала, - торопясь и захлебываясь, говорил Ленька, - вроде царь тут какой – то похоронен. Если б ты был не трус, мы бы весь тоннель прошли и на той стороне вышли.  – Но и сам видел, что скоро сузился проход, почти совсем засыпанный землей, и стало сыро.
- Ладно, до завтра. Сразу после школы приходи, да еды принеси побольше.
И началась у него пещерная жизнь. Еды Юрка приносил достаточно. Только мать Юркина удивлялась: что это случилось с парнем? Худенький был, доходной, ел плохо, а тут… Не успеет картошка в чугунке остыть – половины как не бывало. Хлеба убывало столько – троих можно было накормить.
- Что это с ним? – спрашивала мужа.
- Растет, - отвечал директор, - я в его годы тоже ел, не напасти матери еды было.
Пирогов напечет директорша тазик… Глядь, а там уже на донышке. Сам-то директор историю в школе преподавал. И стал Юрка приставать к отцу:
-Расскажи, да расскажи, про старину. Правда ли, что здесь царь жил, и могила его здесь, что похоронен он в золотом гробу…
 На что директор отвечал:
-  Да говорят, что Рюрик, основатель Ладоги , здесь похоронен. Только все это легенды, нигде в летописях ничего об этом не говорится. Знаю я только, что охотников поживиться было много во все века, и перерыта вся Малышева Гора вдоль и поперек. Еще рассказывали, что кладоискатели так усердно искали золотой гроб Рюрика, что выкопали подземный ход под Волховом и вышли на другом берегу. Но ничего не нашли. А еще поговаривали, что, лет, эдак, триста тому назад, в пещере жили разбойники. Дорога-то здесь по Ладоге шла бойкая: и купцы проезжали и лица сановные, вот и баловали тут разбойнички по ночам, а днем в пещере скрывались. И от жандармов уходили через подземный ход. Да только обветшала разбойничья пещера, стала обваливаться земля, завалило ход, не пройти стало по нему до конца. Ходили слухи, что засыпало там кого-то насмерть. Поэтому власти заложили пещеру камнями, засыпали песком и щебнем, да только все не впрок. Копают и копают «черные» археологи. Уж и милиция их гоняла. Но, вроде, в последнее время притихли. Да вряд ли кто и помнит, где эта пещера.
А тебе зачем? Все бы глупостями занимался, лучше иди математику учи.
Придя в пещеру к Леньке, рассказывал Юрка, что успел узнать у отца.
- Все. Ищем гроб, - скомандовал Ленька.
И стали они все дальше и дальше забираться в подземный тоннель. Чем дальше, тем ниже и уже он был, за шиворот сыпалась земля и каменья, Юрка ныл, боясь, что все рухнет, и окажутся они погребенными заживо.
Но Ленька на Юркино нытье не обращал внимания, он упрямо полз на четвереньках вперед и вперед. Ползти нужно было на коленках, было сыро и холодно. А ночью уставший Ленька засыпал мгновенно. Он уже не боялся летучих мышей; это они испугали его первую ночь. Накрывался половиком, который притащил ему Юрка, и снилось ему, что нашел он золотой гроб Рюрика. Сиянье от него такое, что аж глаза щемит, а Рюрик в гробу будто и не мертвый был, а только спал и, проснувшись, говорит ему, Леньке:
- Давно я тебя ждал. Спасибо что добрался, не струсил и разбудил меня, а теперь я сделаю тебя своим оруженосцем, и будем мы совершать подвиги. И награжу я тебя и серебром, и золотом, чтоб не надо было мамке твоей в пять утра бежать на работу.
Спать на голой земле было жестко и холодно, Ленька во сне вертелся, стонал. Охапка травы, которую он принес себе на подстилку, рассыпалась по сторонам, но утром, наскоро перекусив остатками Юркиных харчей, отправлялся обследовать уже пройденный путь. Дальше без Юрки идти не решался. Договорились так: Ленька полз впереди, а за ним на расстоянии – Юрка. Так что если рухнет вдруг земля, засыплет ход, то Юрка может еще и спасется, выберется и людей приведет.
Так прошло несколько дней. Юрка рассказал, что там наверху, форменная паника. Мать заявление написала в милицию, и, вроде, следователь приезжал. Отца Юркиного, директора школы, уже два раза вызывали показания давать и ребят опрашивали: что, да как.
- Может, вылезешь… Мамка твоя плачет, не перестает, да и батя мой переживает, не спит, все курит.
-  Нет, - отвечал Ленька, - уже больше шли, меньше осталось. Вот реку перейдем, там он, на том берегу и стоит. Вытащим его, героями будем. Может, нас даже наградят. Вон, археологи, все курганы перекопали: много чего нашли, а такого ни у кого не было.
Но вдруг случилось непредвиденное. Хиленький Юрка не выдержал промозглой сырости и холода подземелья и заболел. Да заболел так сильно, что метался в жару без памяти, и хрипел пересохшими губами:
- Ленька… Ленька… там, в пещере… пропадет… засыплет его одного… никто не найдет…
Встревоженная директорша, обкладывая сына тряпочками, смоченными в уксусе, прислушивалась к бреду сына, а потом позвала мужа.
- Послушай-ка, что он говорит. Про Леньку все. Может, он чего знает.
Послушал директор и бросился вон. А Ленька, зря прождав Юрку, рассердился: «Струсил, маменькин сынок…». И решил отправиться в путь один. Привязал веревку к дереву, что росло над самой пещерой. Еще хорошо, что веревку принес Юрка, хоть и хиляк, а умный, недаром в отличниках ходит. Взял спички (у фонарика батарейка села), ножик, засунул в карман штанов четыре сухаря и пополз. Все сырее, все холоднее становилось под землей. Спички отсырели и не хотели зажигаться. Стало трудно дышать. В проходе было так тесно, что даже худые Ленькины плечи не проходили в узкий ход. И решил он вернуться. Стал разворачиваться, и-раз! Рухнула прямо перед ним глыба, перекрыв обратный путь. Сердце тревожно застучало: «Все! Пропал я. Никто меня не найдет, а если и найдут, то мертвого, задохнусь я тут». Под ногами чавкала грязь, сверху падали тяжелые капли. Ленька сжался в комочек и затих.
А в это время директор со старшими ребятами, с учителями, Ленькина мать, брат, которого срочно вызвали из Выборга, и даже лохматая Ленькина любимица, Найда, бежали со всех ног к пещере.
- Ищи, Найда, ищи! – собачонка бросилась к пещере, добралась до завала и начала лапами разгребать землю.
Ленька услышал ее лай и повизгивание, радостно вскрикнул:
- Найда! Найда! – и тоже стал разгребать землю.
Взрослые, попытавшиеся пролезть в проход, скоро остановились – не пройти, да и боялись, хуже бы не сделать, а ну, как рухнет все. Директор осторожно подергал за веревку, Ленька ответил подергиванием.
- Значит, недалеко он, должен выбраться.
Вдруг раздался радостный и безудержный лай Найды, шуршание, и из дыры на поверхность выскочила грязная – прегрязная, но совершенно счастливая Найда, а за ней вылез и Ленька. Не знали бы, что это он, испугались бы, решили, что черт из преисподней явился. От штанов только лепестья остались, руки в крови, а на черной абсолютно физиономии только глаза голубые сверкают, готовые или заплакать, или засмеяться, смотря, как дело повернется. Вдруг ругать будут, а то и бить… Мать-то как напереживалась, а она, ох, как скора на руку. И брат строгий, но справедливый. А директор… Нет, он драться не будет.
Но никто его не ругал. Мать, вскрикнув, бросилась к нему, упала на колени, прижала его, грязного, к себе и все целовала и целовала, и все прижимала к себе крепко, будто боясь, что он вырвется и снова исчезнет куда- нибудь.
И брат улыбался, и ребята – старшеклассники, а директор, потрепав его за рыжий чуб, сказал:
- Ах, ты, стервец эдакий, да я чуть не умер из-за тебя, - и, помолчав, добавил, - а Юрку-то ты простудил здесь?
- А он, че, болеет?
- Болеет, простыл сильно. Ты приходи его проведать.
Баню топить посреди недели не стали, мамка вымыла его в корыте. Он все стеснялся, закрывался руками, все норовил повернуться спиной. А вымытый, в чистой рубахе, наевшись мамкиных щей и напившись чаю, стал рассказывать про золотой гроб Рюрика, про несметные богатства.
- Маленько не дошел,- сокрушался он, - еще бы чуть-чуть и нашел бы я его. И не надо было бы тебе, мам, работать.
- Не нашел бы, - грустно отвечала мать.
Уложив сына, села она рядышком на кровать, может быть впервые за все одиннадцать Ленькиных лет.
- Не нашел бы, - повторила она.
- А ты откуда знаешь?
- А я это, сынок, от своей прабабки слышала, а она от своей, а та… Так и пришло это через много, много лет, а правда или нет, кто знает?
- Мам, расскажи, - запросил Ленька.
- Ну, слушай. Много лет тому назад…
- Сто? – спросил Ленька.
-Нет, не сто, а тысяча, а может быть и больше, пришел в наш город из северных стран Рюрик со своею дружиной и стал в Ладоге князем. Много побед одержал он, всех врагов победил. Слава о его подвигах разнеслась далеко за пределами нашей земли.
Город при нем стал большой, красивый, богатый… Крепость выстроил такую, что не страшны были горожанам вражеские набеги. Все ладожское население могло укрыться за крепостными стенами, но… нет ничего вечного на земле.
Заболел Рюрик, заболел тяжко. Знахари лечили его травами, настойками, горячими припарками, заклинаниями. Но ничего не помогало Страдания его были невыносимы. Так прошло несколько месяцев. Но вот, почувствовав близкий свой конец, позвал он верных сподвижников, чтобы сказать им свое последнее слово. Отдав наказы военачальникам и, чувствуя, что уходят последние силы, с натугой прохрипел:
- Меня не жечь, хочу еще на земле, али на воде…
Страшная боль оборвала его речь, и князь замолчал навсегда. Его смертное ложе обступили тесно, наклонясь над хладным телом, мужественные люди, не раз встречавшие смерть лицом к лицу в боях, плакали как дети. Пошатываясь от горя, вышли во двор. Первым справился с собой Олаф – самый близкий человек к князю.
- Что делать будем?
- Тризну надо готовить, - глотая слезы, отозвался Дугар, - а там пещеру надо отрыть, да в золотом гробу опустить в землю, как князь того пожелал.
Положили Рюрика в гроб в красной одежде, украшенной золотом, да драгоценными камнями, с массивной серебряной цепью на груди с соколиным профилем на бляшке. Восковое лицо его было суровым, как при жизни.
У подножья высокого берега спешно рыли глубокую и просторную пещеру, где на цепях намеревались подвесить гроб.
И вот скорбная процессия двинулась к подножию горы на изгибе Волхова. И великий стон стоял. Плакали и стар, и млад.
Осушили кубки на поминальной тризне. Медленно расходились люди, унося свою печаль. Остались в гридне лишь Олаф с Дугаром.
- Нет больше с нами нашего князя, - грустно начал Олаф, - не вскочит на лихого коня, не поскачет впереди нас с мечом на врага. Больно мне, - он застонал, - но надо как-то жить. А сначала надо выполнить просьбу нашего друга.
- Ты про что? - Дугар с недоумением посмотрел на храброго Олафа.
- А про то, друг мой Дугар, что если не сегодня, то уже завтра, точно, полезут в пещеру любители легкой наживы, разломают золотой гроб, срежут золотые украшения с драгоценными каменьями с одежды князя. А может, и кости его выкинут в заросли чертополоха.
- Не посмеют, - скрипнув зубами, ответил Дугар.
- Сегодня не посмеют, может быть, и завтра, и послезавтра. А ведь мы с тобой, Дугар, тоже не вечные, вон сколько инея в твоей голове, усах, бороде. Так знай же, друг ты мой преданный, что и мы с тобой можем умереть. А если такое случится, то в единый миг разграбят пещеру, осквернят останки нашего князя.
- Что же делать? – спросил Дугар. Грусть, печаль согнули его пополам. На глазах превратился он в старика.
Задумался Олаф. Долго думал. Потом встал, вышел, кликнул молоденького дружинника.
- Как зовут тебя?
- Влас.
- Пойдем с нами.
Втроем зашли они в пещеру, вынесли гроб с телом князя, снесли на берег и погрузили в ладью, что качалась на волнах у самого берега, а вход в пещеру завалили валунами, засыпали землей, заложили дерном.
Только звезды ночные видели, как тихо отплывала от берега ладья с гробом усопшего князя, за ней, вплотную, плыла еще лодчонка. На середине реки, на самом глубоком месте, остановились. Раздался негромкий треск разламывающегося под ударами топора днища. Олаф и Дугар торопливо перебрались в лодчонку, где сидел Влас. Воронкой закружила вода, увлекая за собой и лодку и гроб.
- Вот и все, - сказал Олаф, смахивая со щеки слезу, - прости нас князь, спи спокойно. Там, на дне, будет тебе и земля, и вода, как ты пожелал. Но никто, слышишь, никто не надругается над твоей памятью.
Через несколько дней военначальники с дружиной возвращались в Новгород. Олаф нашел Власа и, наградив его щедро, предупредил:
- Если хоть слово скажешь – умрешь. Дай клятву молчать до самой смерти.
- Клянусь.
Схоронила тайну река, занесло песком и илом гроб Рюрика. Много прошло времени, не стало уже ни Дугара, ни Олафа, состарился и Влас, а перед смертью не выдержал, переступил клятву, рассказал своему правнуку, а тот своему… Так и дошла эта легенда до нас. А в пещере нет ничего, зря люди ищут.
- Спишь, сынок?
В ответ услышала только тихое дыхание…
- Спи, родной.