Мушкет лучше аркебузы и римского ошейника

 
        Что нам, живущим в России, известно про Нидерланды? Польдеры, отвоеванные у моря. Ветряные мельницы, оснащенные архимедовым винтом для откачивания воды с осушаемых участков суши. Дамбы, защищающие от моря и польдеры и мельницы и жителей. Селедка и сыр, «косячки» и геи. И кварталы «Красных фонарей».
 
        А еще слышали про голландскую живопись, украсившую лучшие выставочные площадки своими экспозициями, и познакомившую нас с бытом позднего средневековья. И помним имена самых выдающихся представителей: Рембрант, Хальс, Ян Вермеер, Питер Брейгель. Не перечислить - всего в 16-17 веках создавали холсты почти 2000 голландских художников. «Золотой век»! Но если протестанты - «малые голландцы» - в основном писали пейзажи, бытовые сцены и натюрморты, то их утрехтские коллеги, сохранившие верность культурному центру католического Рима и вдохновленные самим Караваджо, предпочитали портреты современников.
 
        Благодаря им мы можем представить, что такое Нидерланды эпохи 80-ти летней войны, как выглядели солдаты и кто такие «гёзы», в каких условиях работали алхимики и что выращивали на отвоеванных у моря землях крестьяне, как выглядели ярмарки и чем торговали купцы, как выглядели верфи голландской Ост-Индийской компании и первые европейские мануфактуры.
 
        Темный краски, плотные, но экономные мазки, мрачный фон – это первое впечатление. Внимательного зрителя порадуют светлые конусы заскирдованной в копны соломы. По стерне пасутся фрисландские коровы - «фризы», И «береговые» (фрисланд – «береговая земля») жители пастбищ, те самые, чьи коровы и чье молоко пойдет на изготовление сыра. Что тут важнее: порода коров или густая трава или результат кропотливой, упорной и изнурительной борьбы с наступающим морем? Трава здесь особенная и сочная, только она способна расти первые десять лет на засоленной почве бывшего морского дна. И потому только здесь производился особенный сыр, и притом голландский! А еще и потому, что освоенные участки малы, а едоков много. Без ремесла не протянуть до нового урожая.
 
        Но не на это делают упор авторы полотен. Им интересны люди. И они их размещают в партере возле хлипких шалашей из соломы, по границе и в центре. Одни фигуры отрисованы небрежно - лишь их позы, другие - и они того стоят! -  выразительны и отличаются тонким исполнением и тщательным выписыванием мельчайших деталей на полотне. Нас не балуют разнообразием – таков этот народ - простые люди, простые дела, простые и очень понятные эмоции усталых, но довольных результатами своего труда.
 
        И нам, переместившимся под обаянием таланта из настоящего в то далекое прошлое, следует сделать то же самое.
 
        Голландцы – это всегда море, морские и речные суда – «летучие голландцы». Польдеры разделены на участки оросительными каналами, и те достаточны, чтобы их могли рассекать узкие и стремительные парусные лодки. А вот размеры участков, чтобы обеспечить семью из 5-7 человек, судя по изображению – нет. И потому в каждой семье развито наследное ремесло, не сразу и поймешь, чему отдано предпочтение, что поддерживает «на плаву» семейство.
 
        И пусть непрочны стены из сена, пусть каналы темны и узки и по воле автора пересыхают во тьме угасающего дня где-то за абрисом картины. Художник, с особым тщанием прорисовывает однотонные одежды, подчеркивая этим усталость и удовлетворение, покой и надежду - осенние работы близятся к завершению.
 
        Напряженность поз, деформированные тела – это флорентийские изыски распадающейся морали позднего Возрождения. В портретах маньеристы нам демонстрируют отчужденную замкнутость, надуманность жестов. Но тут же полные горячих желаний и страсти Венера, Сатир и Купидон, влекущие нас прочь от ханжеского клерикализма, а эротическая привлекательность подчеркивается сложностью композиции. Но это ж юг, это - Италия, Испания, Франция.
 
        На севере же авторы поведали нам о мужестве граждан, боровшихся с испанским владычеством и о цене своей независимости, об особой роли женщин и подростковой преступности. Тысячи сохранившихся полотен – и в них достоверная жизнь до, во время, и после первой буржуазной революции. Просвещенное Средневековье.
 
       
 
        Смерть на войне слишком частое явление. Своими гадючьими глазами она гипнотизирует добычу. Жертвой они становятся потом. А пока, повинуясь стадному чувству, каждый, и обреченный кролик, и облизывающий сытую пасть волк, из последних, изо всех своих сил, каждый надеется, что минует его ядовитый зуб гадины. И в этом их единство и сила. В надежде и вере в удачный исход.
 
        Война боится своей смерти. До тех пор пока для нее есть пища, она будет торжествовать, и сожалеть о невосполнимых для ее ненасытного чрева потерь. И всегда голодно заглядывать им в глаза. Та же война легко отрывает их от себя, без жалости и стенаний закапывает всех, кто встает на ее тропу, холодно крадет  их жизни. Но то на полях сражений. Удивляться приходится, когда во время штурма позиций противника, новички, охваченные общим порывом, устремляются вперед, хотя еще минуту назад казалось никакая сила - всякий хочет остаться в живых! - не может поднять их, вырвать из спасительных укрытий.
 
        В затянувшиеся мирные паузы отношения менялись разительно. Однополчанину, твоему боевому товарищу, который еще вчера мог помочь, спасти и прикрыть от меча, шпаги, ножа или пули, теперь не грозила смерть или увечье. Теперь можно подумать о себе.
Армейский мир всегда жесток, даже излишне жесток.

 
        Капитан Щульц в армии оказался по собственному решению (внятно втолкованному ему отцом). На ферме в Фалькензее было достаточно работников – два старших брата женились и уже поставили свои дома, подрастали их дети - тоже работники. Да, вот беда! Земли для младшего, для Вильхена, не оставили. Тут нет злого умысла, нет ничьей вины. И у отца были младшие братья, и им тоже пришлось искать свою долю вдали от родового гнезда. И что ему, Вилли Шульцу, идти в кирху, в пасторы? Или в армию? Римский ошейник или аркебуза? И там и там  - служить. Так уж лучше за хорошее вознаграждение. Наемником.  А стихарь и альбу с веревкой оставить на старость, там и грехи замаливать придет время.
 
        Одно огорчало, в его роте не было немцев. С ними все ясно: ты приказываешь - они подчиняются, тебе прикажут – ты исполнишь. Так было всегда у него дома. А тут сборный полк из голландских, швейцарских и французских отбросов! Был по соседству немецкий полк кирасир. Здесь, в Нидерландах, они все для него немцы, но там на родине немцы – это те, что в Бранденбурге, а Бавария, Ганновер, Макленбург, Саксония, Пруссия просто карликовые  и недоразвитые княжества, не смеющие себя называть немецкими. Но для Вилли приобрести полный комплект амуниции средств недостало. Пришлось идти в пушкари.
 
        Капитан был преисполнен служебного рвения. В похищенной полковой кассе лежала и его заслуженное вознаграждение за успешную осаду и освобождение крепости при Граве. А это без малого почти два фунта его серебра в блестящих новеньких дальдерах. И то было важно, что эти деньги отчеканили специально по указу штатгальтера в честь успешного окончания весенней компании в южном Брабанте и западном Фризе. Это были не просто деньги – два фунта орденов!
 
        И еще. Его, немца, раздражало воровство, столь сильно распространенное здесь. У него в Бранденбурге с ворами расправлялись беспощадно, вешая или утапливая с камнем на шее или отрубая мечом голову или иные части тела. Даже малолетние преступники  могли осуждаться на смертную казнь, но, увы, только при отягчающих обстоятельствах, когда «злостность восполняла недостаток возраста». Вот распространенная содомия – второй по численности после краж вид европейской преступности - для капитана было простительным проступком. И это несмотря на суровые наказания для содомитов как мужчин, так и женщин. Уголовное уложение 1532 года - «Каролина» - установила в Германии справедливое наказание для преступников!
 
        На его роту, численность которой не превышала 100 солдат, приходилось 28 начальников: он - капитан, лейтенант, прапорщик и три сержанта снимали «углы» в селении. Три капрала, три ландпассата, оружейный голова и один капрал из ефрейторов, писец, профос (священник), десять младших ефрейторов и два барабанщика жили в казарме при цитадели.

 
        Уккеле – большое селение на полпути от крепости Берсель и столицы графства. Сержант Стефан д’Орнизон снимал нижнюю часть дома вдовы Хендриксон. Хозяйка дома, беседуя с соседкой, умилялась, глядя на своего постояльца:
 
        -Вот господь наградил меня под старость жильцом. Дома бывает редко, не шумит, не водит, кого ни попадя, со мной всегда учтив. Он мне только что руки не целует. И платит столько, сколько муж в дом не приносил, царствие ему небесное, пропойце проклятому! Уж как я довольна этим французиком.
 
        А, прознав, что «французик» занимается таким опасным делом, – бомбы взрывает, - пожалела его:
 
        -Господи помилуй и помоги. Огради его от огня убойного. Ты, сынок, подале держись от пороховых-то дел. Так-то оно и мне лучше с тобой … с живым.
 
        Стефан к хозяйке обращался всегда уважительно – тетушка Хендриксфру «Тетушка» по вдовьему делу и по старости торговала на рынке своими овощами, и не брезговала у тайных людей брать их вещички и «колониальный» товар на перепродажу. Впрочем, торговля - дело вполне достойное и в миру не осуждаемое.
 
        Во дворе у вдовы были добротная конюшня, которую оставил в наследство старый Хендриксон. Почивший хозяин дома занимался разведением лошадей, спрос всегда был большой. С позволения «тетушки» (и за отдельную плату) Стефан держал там своего коня. На зависть капитану и сослуживцам.
 
        Увидев свет в оконце, капитан решил заглянуть «на огонек» и уже занес ногу, чтобы пнуть дверь. Но тут до него донесся переливчатый женский смех. С «тетушкой» капитан был знаком и иначе, как старая ворона ее не звал. Призывный смех больно задел душу – ошибиться было невозможно! Такой он слышал только от дочери трактирщика – от несносной проказницы Ингрид, которая, как ему казалось, давала ему определенные авансы! В перебивку с женским смехом слышалось вдохновенное вранье по-французски:
 
        -…королева Марго была очень растрогана моей историей. «Я просто не знаю, как к вам относиться». На что я ответил ей: «С пониманием и уважением! Я отношу себя к  той редкой породе рыцарей, что всю жизнь готовы служить дамам. И я не боюсь признаться в нежной любви своей королеве». Я был еще молод и не понимал, что кроме чувств, прекрасные дамы из дома Валуа жаждут достойного содержания. И меня прогнали из сеньории Генриха Наваррского. И вот я здесь, с тобой, и не боюсь даже гнева нашего капитана, что сейчас топчется на пороге дома, но не решается его переступить.
 
        Сержант с подружкой играл в карты и, конечно, слышал шум с улицы, но не торопился: «Подождет! И чего ему надо на ночь глядя?» Капитан всюду совал свой нос, не ограничивался руганью. Рук не распускал, но хлыст всегда держал в правой руке.
 
        На его удары дверь открыла «тетушка»:
 
        -Зачем же стучать ногами? Благородные господа для этого пользуются вот этим, - и она с укоризной указала на латунную голову льва.
 
        Капитан не удостоил женщину ответом, протиснулся в комнату. За столом в домашнем халате сидел сержант. Он не приподнялся для приветствия. Понятно, что фонарь в руках тетушки не позволял разглядеть вошедшего, но голос-то он должен был узнать! И что самое возмутительное, здесь же за столом в свободных позе, на коленях этого «лягушатника» сидела его Ингрид! И сержант обнимал ее. В руках у них были карты, на столе бутыль с вином. И тот смех! Конечно, она просто смеялись над нежданным гостем.
 
        Прилив злости отуманил голову капитана: «Ну, погоди, лягушатник, удальца из себя строишь? Я тебе устрою на полянке детский крик. Будет тебе шум в благородном семействе». Почему «крик» и почему в «благородном семействе» этого капитан объяснить не мог. Может потому, что с детства не терпел детские голоса и был обижен родными братьями?

 
        Полковник Делагарди недавно прибыл в армию принца Морица. Через год-полтора его стажировка подойдет к концу, и он вернется в Швецию. Сейчас же предстояло неприятное и трудное разбирательство. И так некстати это ограбление полковой казны. Наглое, и никаких следов, и в его полку!
 
        «Кто-то должен ответить за гибель людей, - размышлял, спускаясь по лестнице, Якоб. -  В случае доказанности вины - а порох не мог оказаться без попустительства сержанта - офицеру грозило суровое наказание. Принцу важны справедливость и доверие армии. Штатгальтер умеет считать свои деньги, вложенные в обучение солдат. За гибель солдата в мирное время виновного в лучшем случае отправят на каторгу. Если докажут умышленное убийство ему грозит виселица».
 
        Мелькнуло испуганное лицо новобранца, растерянного молодого, еще безусого парня, который беспомощно пытался сдвинуть с места застрявшую на лестнице пушку. 13-фунтовое орудие уперлась в узком пролете винтовой лестницы. Трое снизу толкали лафет вверх. Ноги солдат скользили по ступеням, отполированным за два века тысячами башмаков до зеркального блеска, и впереди стоявший солдат не смог вовремя развернуть ствол.
 
        -Ты куда тащишь, куда прешь? Тебе говорю, - орал на солдат командовавший подъемом орудия ефрейтор. Но при виде полковника сам взялся за ствол. Общими усилиями заклиненное в проходе орудие сдвинулось с места.
 
        По ступеням той же лестнице, Якоб спустился во внутренний двор. На каждом этаже в глубоких нишах стояли вооруженные мушкетами люди. Три высокие башни как великаны свысока взирали на окрестные земли, высматривая там противников. Из двухъярусных бартизан выглядывали злые рыльца короткоствольных орудий. С любопытством полковник смотрел на солдат, на одежду, на новые голландские легкие мушкеты, которые не требовали при стрельбе упора на сошку или специального гака. Они были на порядок лучше шведских аркебуз.
 
        Затем спустился ниже, в подземный этаж. Здесь находились помещения для хранения припасов и камеры для арестантов. Одна из комнат, из которой была похищена полковая касса, надолго задержала его внимание. Дверь из толстых дубовых досок, обитая железом, была открыта, маленькое окошко забрано толстой решеткой. За окном плескалась вода крепостного рва. В нишах у дверного проема и напротив догорали ночные факелы. Тут же располагалась уже ненужная охрана. И капитан Шульц.


 
        Вильгельм Шульц, капитан штурмовой роты артиллерийского полка был немногословен. С тех пор как полк возглавил Делагарди, он чувствовал обиду, но был невозмутим:
 
        -У меня плохие новости. Два пехотинца покинули самовольно часть, еще двое погибли при взрыве пороха. Все четверо из отделения сержанта  д’Орнизона.
 
        -От сержанта я уже получил объяснительную. Его вины нет. Это был несчастный случай по вине пехотинцев.
 
        Полковник считал, что он прибыл для изучения военного опыта нидерландской армии. Разбираться с происшествиями входило в его обязанности. В шведских гарнизонах тоже происходили различные трагедии с солдатами. Но там новобранцами были финны, шведы, прибалтийские жмуды - безответные парни из глухих областей.
 
        -Я ознакомлен с объяснительной и с вашим мнением. Только прошу заметить, что в вещах погибших обнаружена куча дальдеров. И слишком большая сумма для необученных новобранцев. Оба записаны в армию всего два месяца назад. А десять дальдеров больше их полугодовой оплаты. И, кроме того,  - капитан педантично, как истинный немец, подсчитал, - те, кто снимают жилье в деревне, платят за постой по сорок фартингов в неделю, а на пиво тратят не более двух за вечер, домой отправляют по пять шиллингов. Итого с полученных денег у них могло оставаться разве что полсотни пенсов. Их они могли пускать на игру и оплату девушек из пансиона мефру Алиды.
 
        -Капитан, а как часто вы посещаете местное питейное заведение? Заметьте, никто из армейских чинов не препятствует этому, а у меня сложилось мнение, что даже потворствует такому виду отдыха подчиненных. Вы когда-нибудь садились за игральный стол?
 
        -Ни-ко-гда! - возгордился капитан, и отчеканил с раздражением  - я не принимал участия в легкомысленных пирушках и азартных играх!
 
        -Даже в молодости? Похвально, капитан! – а про себя он подумал: «Ну, и дурак. Нашел, чем хвалиться. Недаром никто не хочет общаться с этим альманом». И менторски выговорил:
 
        -Но может эти двое выиграли эти деньги? Всем известно, что солдаты  в отпускные дни посещают «Серую лошадь» и проводят там время охотнее, чем обязательные часы служебных занятий.
 
        -Это вы верно подметили. Да, это так. Более того, мне донесли, что именно эти двое были весьма удачливы в тот вечер… - и язвительно выдавил, - перед «несчастным случаем».
 
        -Капитан, вы сомневаетесь, что это было случайное происшествие? Отчего?
 
        -Вот, что меня смущает. Оплата солдатам не производится такими монетами. И главное, это те самые рейксдальдеры, что привезли для поощрения моих офицеров за славную победу. На оборотной стороне монет изображён гербовый щит со шлемом, но на аверсе — принц Мориц!
 
        -То есть это те самые деньги, которые были похищены из полковой кассы? Это меняет дело. Нужно опросить всех солдат, кто общался с погибшими, надо понять, могли ли они эти деньги выиграть и у кого.
 
        От капитана отвязаться было непросто. И Якоб решил, что следует в этом деле разобраться.
 
        -Расскажи, какие подробности ограбления известны.
 
        Шульц понял, в лице полковника он может иметь помощника. Тем более, что у него уже сложилось определенное мнение о возможных участниках ограбления. Факт, факт и только факты – вот, в чем его сила.
 
        -Деньги прибыли в крепость под надежной охраной. Четыре кожаных мешка и в каждом по сорок фунтом серебряных дальдре! Это видели все, кто в тот день был занят на работах внутри крепости. И куда был помещен груз тоже. Надежнее камеры для допросов, что в подвале часовой башни, не найти! Там толстая дубовая дверь и хороший засов снаружи и изнутри. Выдавать планировали наутро в воскресенье. Как вам известно, офицеров ожидали еще и отпуска. Все ждали этого праздника.
 
        -Кто выставлял охрану? Сколько человек? Я знаю это место, там даже при свете двух факелов можно промахнуться мимо кармана.
 
        -Днем охрана – это два капрала, которые разместились внутри помещения. К ночи отремонтировали засов и снаружи, вот в эти ниши я поставил двух мушкетчиков, дополнительно  вооруженных шпагами и дагами. И это были те самые, что пропали из части. Развод по другим диспозициям произвел наш «француз» – язвительно добавил капитан Шульц. Испытующе посмотрел на собеседника:
 
        -И еще. Из опроса солдат мне стало также известно, что беглецы общались с неким французом. Имени его они не знают, но слышали, как эти двое меж собой шептались, мол, он все устроит и дело выгорит в лучшем виде.