Блоггер

"Нет, ты серьёзно?" - Олесин голос сорвался на последнем "о", обиженно взлётев к потолку их светлой кухни, -"Тебя на самом деле не будет на свадьбе у Валюхи?"
Вопрос повис между ними, и казалось, к нему можно прикоснуться, так был он тяжёл и огромен.

"Лесь, милая, но мне надо ехать" - Антон старался говорить спокойно, но внутри противно копошился дрожащий голос, которым он когда-то отпрашивался у мамы в клуб с пацанами.
- "Ничего тебе не надо! – если бы она могла метать разряды молний, она бы метала, - "Это ты сам, все всегда сам, вечно бежишь, вечно куда-то тебе надо. А меня бросаешь, всегда, всегда бросаешь!" Внутри Олеси проснулась и заплакала маленькая девочка. Отец работал на "скорой", потом хирургом, всегда какие-то другие люди были важнее, чем она. В детстве Леся иногда мечтала заболеть чем-то ужасным, чтобы, наконец, тоже что-то значить для папы. Сначала ради других ее бросал отец, потом ее первая любовь – Валерка. Антон казался ей надежным и понятным, а на первом свидании то, что он работает дома за компьютером – показалось ей гарантией того, что больше никто никогда не оставит ее вечером дома одну. Тогда она пропустила мимо ушей, что он ведет свой блог про путешествия. А путешествия предполагают отъезды. Но тогда она была влюблена и не понимала того, что для нее это станет проблемой.

- "Лесик, солнышко, ну успокойся. Ну, далась тебе эта свадьба. У меня такая работа, мне правда надо", - Антон говорил эти слова и понимал, что уже когда-то их слышал. Только папа называл маму "Машута". А текст – слово в слово. Папа был геологом. Мама инженером. Папы не было месяцами, зато потом он привозил необыкновенные вещицы и захватывающие истории, он привозил себя, пахнущего костром и неизведанной далью, свои большие руки с мозолистыми пальцами, которые умели обнимать крепко-крепко и глаза со смешинками. Мама была всегда, каждый вечер долдонила про уроки, варила кашу, иногда ходила с ним в парк. Она была красивая, холодная как скала, всегда прямая и уставшая. Папа говорил, что давно у мамы тоже были глаза со смешинками, и потом всегда виновато улыбался почему-то.

Слова, которые произнесла Олеся, вырвали Антона из теплых детских воспоминаний и швырнули об кафельный пол с подогревом. "Если ты уедешь, я от тебя уйду! - почти прорычала она. У Антона с детства была аллергия на ультиматумы. Сильная, отягощенная отчаянными шантажами его мамы, которая "обязательно умрет, если он не поступит в Политех". Он не поступил. Он сбежал в Москву и поступил на филфак, где никому так и не смог объяснить, почему не поступал в Питере. Мама не разговаривала с ним год. Потом позвонила и велела приехать хоть летом на каникулах. Не умерла, в общем.
Олеся замерла, выплюнув из себя фразу про "уйду". Это был ва-банк. Где-то внутри, она понимала, что это ошибка, но слово, как говорится, не воробей. Антон стал вдруг чужим и отстраненным. Медленно поднялся из-за стола, пошел к двери. Потом, не оборачиваясь, сдавленно сказал: "Как хочешь". И ушел собираться в аэропорт.

Через полчаса за ним захлопнулась входная дверь. Олеся так и стояла на кухне, крепко обняв саму себя и рассматривая внизу людей-точек, которыми она казались с высоты их двадцать четвертого ("смотри, мы будем ближе к солнцу") этажа. Опять, опять что-то важнее, чем она. Опять этот одинокий вечер. Да что ж такое. Из горла вырвался сдавленный всхлип, она зажала рот рукой, загнав его обратно. "Что ты тут нюни развела?" – послышался голос матери в голове. Почему-то маму всегда раздражало, когда она плакала. Вообще, маму все раздражало, особенно когда отец в очередной раз убегал среди ночи. Иногда Олеся слышала, как мама плачет в родительской спальне, однажды она даже хотела ее утешить, но мама прорычала "закрой дверь", лишь увидела ее на пороге. Сейчас Леся, конечно, понимает, что мама хотела быть сильной перед дочкой. Но тогда это было так, словно она не нужна и маме тоже.

После ухода Антона прошло, наверное, с полчаса. Олеся, наконец, отклеилась от окна и нетвердой походкой пошла в комнату. На шкафу на вешалке висело бирюзовое платье для Валькиной свадьбы, она его вывесила, чтоб не помялось. На гладильной доске лежала приготовленная для Антона бирюзовая рубашка. Дресс-код. Все в бирюзовом. "Фу", - подумала Олеся. Идея всех в одинаковом ей не нравилась. Но Валюху обижать не хотелось и она послушно "обирюзовела" их с Антоном наряды. Теперь придется идти одной. Или позвонить, сказаться больной, остаться завтра дома и лежать в пледе с пирожными и жалостью к себе. Стоп. Олеся же сказала, что уйдет, если он уедет. Он уехал. Значит, надо уходить. Дед учил Лесю всегда отвечать за свои слова. Дед был подполковником и учил конкретным и правильным вещам. Лесе во всей семье можно было больше всех, потому что внучку он любил самозабвенно. Однако даже ей не прощались опоздания или дерзость. Свинцовым шлейфом тянулись за Лесей во взрослость послушность, аккуратность, сдержанность и ответственность. Так себе наряд.

"Ну, значит, надо собираться", - проговорила Олеся, вытаскивая красный чемодан с балкона. Она села на диван, положила чемодан на середину комнаты и мастерским "трех-очковым" закинула в него свой голубой свитер. Попала. Меткая. С минуту она смотрела на распахнутый красный чемодан и голубой комок свитера в нем. Потом протянула руку, с силой захлопнула его, упала в подушку и разрыдалась.

Антон мчался на такси сквозь сумрачный вечерний Петербург. Специально не стал садиться за руль, его трясло, хотя никто никогда не догадался бы об этом. Уж что-что, а сдерживать эмоции он научился прекрасно. Леська его, кстати, тоже всегда такая "ровная". Иногда ему казалось, что если бы они хоть раз поговорили о том, что внутри, то все в их жизни могло бы быть по-другому. "Как она могла такое сказать", - негодовал он. Эту фразу он тоже уже слышал однажды, и воспоминание это лежало на его сердце свинцовой плитой. В тот вечер папа и мама долго ругались на кухне. Антону было десять, исполнилось в прошлом месяце, он очень ждал папу, но тот не смог и приехал только в прошлый понедельник. Всю неделю они провели вместе. Каждый вечер папа садился в большое кресло в гостиной и рассказывал про новую страну или место. Показывал картинки, вещи, они отмечали места на большой карте. Мама приходила поздно, не ужинала с ними и сразу уходила в свою комнату. Ее даже не расстроила тройка по русскому.
Тот день был днем папиного нового отъезда. Мама с утра уже была как струна, и к обеду они закрылись на кухне и начали ругаться. Антон вжался в угол тёмного коридора и боялся пошевелиться, словно его сковало неведомое заклятье. Весь разговор, то затихавший, то разгоравшийся вновь, он не слышал, но обрывки фраз "это моя работа" и "если ты опять уедешь, клянусь, я уйду", до него все же долетали. Долетали и прошибали насквозь. Внутри оставались дыры. Небольшие, жить можно, но ощутимые на протяжении всей его жизни. Иногда ему казалось, что сквозь эти дырки в его сердце утекала любовь к Леське.
Папа тогда вечером подошёл к нему и сказал что-то про "ты уже взрослый" и "нам с мамой придётся расстаться". И "ты же понимаешь". Антон хотел сказать, что не понимает, не хочет ничего понимать, но не сказал. Он молчал и когда папа вышел в коридор с чемоданом. А когда он подошёл к двери, Антон бросился на кухню, где у окна стояла, отвернувшись, мать, стал бить её и кричать "я тебя ненавижу, это ты, это ты его выгнала! " Отец бросился к нему, оттащил, обнял и долго не отпускал всхлипывающего сына. Потом, когда Антон стих, резко отпустил его, схватил чемодан и ушёл. На кухне шевельнулась мать, Антон затравленно глянул на неё из темноты коридора. Мама ничего не сказала. Она подошла к холодильнику, достала оттуда бутылку водки, подошла к столу, налила себе полный стакан и выпила залпом. Потом убрала бутылку, посмотрела на сына чёрными от боли глазами, развернулась и молча ушла в свою комнату. Ни до, ни после Антон никогда не видел мать пьющей. И этот стакан водки был для него всегда наполнен самыми печальным детскими слезами.

"Почти приехали", - не оборачивая сказал таксист, выдернув Антона из трясины детских обид. Он протянул водителю нужную сумму, подхватил сумку и вышел. Свежий Питер бухнул ему в лицо запахи и звуки. А заодно с этим понимание того "почему она так сказала". Ещё через несколько минут он знал, что надо делать.
Наплакавшись, Олеся просто лежала, обняв мокрую подушку, чувствуя себя пустой, почти прозрачной. Она как раз размышляла, заполнить ли эту пустоту большой чашкой кофе, той, с оленями, которую Антон подарил ей на прошлый новый год, когда в дверь позвонили. Олеся никого не ждала. Но не подходить к дверям, когда ты дома – не вежливо. И она послушно открыла дверь. Антон никогда не видел Леську такой опухшей. Хотя нет, весной у нее была аллергия на – кажется – ольху. Вот, тогда почти такая же она была. Но сейчас дело было не в аллергии. Он сгреб ее  - совершенно обалдевшую – в охапку и потащил на кухню. Там он посадил ее на стул около окна, поставил чайник, ушел, разделся, вернулся, достал кружку с оленями – ту, которую он подарил ей на прошлый новый год – налил кофе с молоком и корицей, поставил перед ней и, наконец, сел напротив.

Опухшая Олеся сидела и смотрела на кофе. Молчала. Тогда Антон рассказал ей про отца. Про то, что его работа сейчас, этот его блог про путешествия, все эти поездки по разным уголкам мира, это отчаянная попытка вернуться туда, в детство. Где папа был еще жив, до той страшной аварии, через месяц после их с мамой разговора. На своем айфоне он показал ей фотографии, те, детские, где они еще все вместе. И последнюю, на фоне большой карты мира в его комнате, вдвоем с папой, их мама снимала.
Тогда Леся достала свой айфон, где в отдельной папке были ее детские фотографии. И рассказала про папу, который всегда уходил, даже на ее выпускной он не смог поменяться сменами, был срочный больной. И про маму, которая, разведясь с ним, долго искала его в других мужчинах, да так и не нашла никогда больше.
Потом они долго сидели, потрясенные схожестью судеб.

"Я чего вернулся-то", - нарушил молчание Антон, - "Я подумал, что эта поездка обещает быть самой интересной, я ж тебе рассказывал, это такое место, куда вообще не ступала нога человека. Ну, я и подумал, что "человеков" может вполне быть два". Он улыбнулся.
" А свадьба?" – улыбнулась в ответ Олеся. Что-то внутри нее еще велело жить по правилам. Но, конечно, она уже совершенно точно знала, что больше не станет этого делать.
"Да ну ее, все равно дурацкая идея про общую бирюзовость", - поморщился Антон
"Согласна" – сказала Олеся.
 
Они пошли в комнату, включили свет. В середине комнаты лежал Леськин старый чемодан. Из него свисал голубой свитер и было ощущение, что чемодан собирается его сжевать.
"Ты уже и чемодан собирать начала", - толкнул ее в бок Антон, - "Значит, твой билет не пропадет. Вылет через четыре часа, собирайся, Леська!"