Глава двс-синдром

А. Лютенко.
( Из романа Миллиард на двоих)
 
«Если врач знает название вашей болезни, это ещё не значит, что он знает, что это такое»
                Артур Блох
 
Коля Мазур открыл глаза.  Первое, что он увидел – белый потолок, а ещё через минуту седая голова отца. Тот сидел возле его постели на стуле и, склонив голову набок, дремал. Он сильно постарел, а волосы, что раньше были лишь с проседью – казалось, стали совершено белыми. Коле хотелось протянуть руку и погладить отца по голове, но он не смог, резкая боль сжимала его грудь. И чем больше сознание возвращалось к Николаю, тем интенсивней боль растекалась по всему телу.
Он никак не мог сосредоточиться и понять, где находится. Может, это тяжёлый сон, и он находится в параллельной придуманной реальности?
Но вошла медсестра в белом халате – с лицом, запрятанным в марлевую повязку. В руке она держала шприц. И сон вдруг развеялся, обернувшись чудовищно невероятной реальностью.
– Проснулся? – ласково обратилась медсестра к Николаю. Он не видел её лица – лишь молодые глаза. И выражение этих глаз что-то напоминало Николаю. Но что – он не мог вспомнить.
Отец шевельнулся и, встрепенувшись, проснулся. Взгляды отца и сына встретились ….
– Что со мной? – попытался спросить Николай. Но у него ничего не вышло: в его рот была вставлена жёсткая трубка аппарата искусственного дыхания. Но этот вопрос читался в его удивлённом взгляде.
Отец склонился над ним и стал гладить сына по голове.
– Ничего, сынок, всё уже позади… В тебя стреляли, но ты выжил. Ты – молодец!
Медсестра приподняла одеяло, укрывающее Николая, и, нащупав вену на его руке, поставила укол.
– Сейчас он уснёт. И вам настоятельно рекомендую отдохнуть. Вы не спите нормально уже четвёртые сутки. В вашем возрасте – это опасно.
И, укрыв Николая одеялом, добавила: «Не переживайте, с вашим сыном всё будет в порядке. Главное, что он вышел из комы!»

…В кабинете главврача собрался консилиум. Несколько мужчин и женщин в белых халатах сидели вдоль длинного стола и напряжённо молчали. Такое поведение объяснялось тем, что во главе собрания восседал не их главврач, Егор Крутиков, а сам первый секретарь Обкома партии, товарищ Орехов. Присутствие партийного начальника действовало на всех присутствующих парализующе.
– Я не слышу ваших мнений… – строго обратился он к присутствующим. – Сможем мы сами справиться или нам обязательно нужна помощь коллег из Москвы?
Все притихли, искоса поглядывая на своего главврача. Но тот тоже отмалчивался: было видно, как ему едва удаётся сдержать дрожь в руках.
– Можно мне, Виктор Петрович! – это обратилась к первому секретарю руководитель областного управления здравоохранения Лидия Петровна Мальцева, (бойкая сорокапятилетняя блондинистая женщина – в белом халате, накинутом поверх делового костюма из крепдешина).
– Мы, уважаемый Виктор Петрович, вполне справимся своими силами. У нас в области сильные кадры и достаточно необходимых медицинских препаратов.
До назначения в «Облздрав», Лидия Петровна довольно успешно работала секретарём Обкома комсомола. И поэтому и не умела молчаливо сидеть, не привлекая к своей персоне дополнительного внимания. Во всей её энергичной фигуре чувствовался комсомольский задор, хотя сегодня – она это чувствовала! – всё пошло как-то не так.
– А вы бы, товарищ Мальцева, помолчали и дали возможность высказаться специалистам! – резко обрезал бывшего комсомольского вожака седовласый первый секретарь.
Его раздражала эта белобрысая кукла, упорно не желавшая понять, сколь много поставлено на карту. Орехова назначили первым секретарём в регион год назад, переводом из Москвы. А до этого он возглавлял отдел ЦК по сельскому хозяйству. И его назначение в Сибирь воспринималось как серьёзное понижение в партийной иерархии.
Особенно переживала жена Орехова Екатерина, сокрушавшаяся, что пришлось оставить в Москве четырёхкомнатную квартиру в «цековском доме», куда они переехали совсем недавно. Сибирь она не любила. Да и разве можно сравнить скромные дачи сибирских руководителей – с роскошными дачами работников ЦК в Подмосковье? Случившаяся трагедия с сыном «большого человека», Мазура, давала шанс – пусть и небольшой! – при положительном исходе вернуться обратно в Москву. Ведь тот мог вполне переговорить с Леонидом Ильичом Брежневым о партийной судьбе первого секретаря обкома Орехова. Которого здесь, в Сибири, за глаза называли «колхозник» – так как край шахтёров и металлургов подразумевал знания тяжёлой промышленности, являвшейся экономической основой всей этой территории. Орехов не знал отрасль. К тому же, не очень-то и понимал, как работать с директорами этих огромных шахт и заводов, где трудились десятки тысяч кадровых рабочих, живших «встречными планами» и пятилетками. А умел лишь награждать и торжественно пожимать руки передовикам производства – этим вышедшим из народа крепким мужчинам и женщинам, разглагольствующим о ведущей роли партии в жизни их трудовых коллективов. Это были совсем другие люди – мало понятные ему, коренному москвичу, заброшенному судьбой в эту индустриальную глубинку.
Москва – эх, Москва! – как сладок твой воздух, как приятно ходить по ковровым дорожкам Кремля. И понимать, что ты имеешь прямое отношение к этому «тайному ордену», (под именем «ЦК КПСС»), правящему огромной страной! И не дышать гарью и копотью всех этих шахт и заводов, не клянчить фонды и деньги для больниц и школ, и не зависеть от этой московской бюрократии, облепившей сотни министерств и ведомств в огромной стране.
А ведь каждый из них (как и он сам, не так давно!) требуют весомых подарков и «особого» к себе подхода. А ты – первый секретарь обкома большого региона… И что с того? Вынужден унижаться перед своими вчерашними коллегами, бывшими соседями по кабинетам и по дачам в «цэковском» посёлке? Обидно, до боли обидно… Но у каждого – своя судьба на этом свете.

…Решение приняли компромиссное: подождать до вечера. Но имелся и значительный плюс. Пока суть да дело – главврач выпросил у руководителя Областного здравоохранения два аппарата по переливанию крови и новый рентгеновский кабинет. Ведь почти каждые сутки с шахт и металлургических заводов поступало огромное количество людей – с переломами и ожогами от производственных травм. А ещё существовал большой поток ножевых и огнестрельных ранений, полученных на бытовой почве. (Хотя подобную статистику традиционно замалчивали). Могло создаться впечатление, что где-то рядом идёт невидимая война и жертвы этой войны потоком поступают на операционные столы и в реанимации, где требуются сотни литров крови для переливаний и километры бинтов да белых простыней…

К Андрей Петровичу Мазуру, пока тот стоял у окна и на минуту отделался от внимательной опеки первого секретаря Обкома – тот как раз разговаривал с Москвой по телефону из кабинета главврача – подошёл высокий коренастый мужчина, в белом халате и с абсолютно лысой головой. Это был заведующий хирургического отделения, где Николай лежал в реанимации.
– Простите, я понимаю. Вы – отец. И я не должен сейчас это говорить…
 Он замялся.
– Говорите, говорите… – Андрей Петрович ободряюще кивнул головой волнующемуся хирургу. По его заношенному халату и усталому мудрому взгляду угадывалось, что этот человек порой делает в сутки не одну тяжелейшую операцию. И только он один понимает, что происходит в реальности с его пациентами.
– Это я оперировал вашего сына.
– Я знаю… – устало улыбнулся Мазур. – Мне уже доложили, что операция шла восемь часов. Спасибо вам огромное, но мы об этом поговорим позже, ладно?
– Да нет, я не о том. Просто… – хирург снова запнулся. – Вашего сына надо срочно вывозить в Москву. Есть опасность, что у него развивается сепсис.
– А можно по-русски? Нормальным языком.
– Это заражение крови, когда микробы, как результат огнестрельного ранения, протекают вовнутрь и провоцируют ДВС-синдром.
– Так меня заверяют что у вас всё необходимое есть?
– Многое есть… Но не всё! Сейчас срочно нужен цефалоспорин… – врач, казалось, совсем разволновался. – Одним словом, нужно оборудование, которого у нас здесь нет. У вашего сына очень серьёзное ранение. И то, что он вышел из комы – пока ни о чём ещё не говорит: всё только начинается. Необходимо закачивать в кровь плазму. А всё необходимое – имеется, насколько я осведомлён, в госпитале Бурденко. Если есть возможность, то немедленно транспортируйте сына туда. Счёт, боюсь, идёт на часы!
И врач, махнув рукой, повернулся.
– Простите, мне надо к больным. Но тут больше нечего добавить… Но, если что, я всего этого не говорил…
И усталый хирург побрёл по длинному переходу, стараясь подавить в себе охватившее его волнение.
 

…Когда первый секретарь закончил говорить по телефону и подошёл к Мазуру, намереваясь пригласить его на обед, на него смотрели абсолютно холодные глаза.
– Виктор Петрович, мне срочно необходим самолет!
– Это что – яйцеголовый вам чего-то наговорил? – Орехов уже хотел было высказать ругательства в адрес врача-паникёра, но слова застыли у него на губах.
– А если мой сын умрёт?! – Мазур даже не сказал это, а свирепо прошипел, как огромный удав, смотрящий на жертву-кролика. – Здесь!.. И вы ничего не сможете сделать, когда у него начнётся обострение!
Казалось, его глаза мечут молнии.
– Вы что, можете мне дать гарантии?! – это уже прозвучало как прямая угроза.
И Мазур, приблизившись вплотную к растерявшемуся Орехову, нервно, даже с каким-то остервенением, поправил лацкан его пиджака.
Первый секретарь Обкома партии таких гарантий дать руководителю партийного контроля ЦК КПСС дать, конечно, не мог... Поэтому выход напрашивался только один.
– Хорошо, я распоряжусь… – испуганно выдавил из себя Орехов.

Продолжение следует…