Не женись, лётчик!

Часть 1
— Нет, что ни говори, а женатый лётчик – не лётчик вовсе! Вот послушайте, со мной аккурат такая история приключилась, — не успел я и глазом моргнуть, как массивная среднего роста мужская фигура в скрипящей от древности пилотской куртке тёмно-лилового когда-то цвета и затёртом форменном картузе (в такое-то пекло!) привалилась к моему столику и тоном давнего знакомого продолжила, по-хозяйски потирая квадратными руками края высокой стилизованной под модерн столешницы. — Напарник мой, друг, можно сказать, «до чёрной дыры», летун первостатейный, с кем не одну тыщу парсеков на отражатели намотали и всё — под каблук какой-то марсианке с титанским акцентом! Которая «парсек» от «корсета» на слух не отличит…

Я медленно сглотнул: в горле как-то разом пересохло от такого внезапного вторжения. Сижу себе в тихом полупустом баре уютного спального райончика, спокойно потягиваю чаёк под едва слышные из динамиков под потолком новости — грамотные здесь, между прочим, дикторы, приятно. Так сказать, коротаю время, внимания не привлекаю и в честь чего такая радость и вся мне?

— Было это ещё до того, как наши высшие чины ввели пилотам обязательное поголовное холостячество, — как ни в чём не бывало продолжал звучным грудным голосом анонимный мой дерзкий рассказчик. — Мой Герман Куруч только посмеивался, когда кто-то над ним подшутил: обрастёшь, мол, семьёй как лайнер метеорным роем и осядешь где потише. А между тем мало кто знает, что именно он, — квадратная рука с акцентирующим перстом застыла над гладкой блестящей столешницей, — послужил десять лет назад (ну, может, больше) причиной этого судьбоносного постановления космофлота за номером 673 чтоб ему дробь 715!
 
Стало ясно, что навязанный монолог переходит в категорию «самое интересное впереди», а его автор с каждой фразой становится всё эмоциональнее, постепенно захватывая руками пространство столешницы. К этому я, в силу воспитания и привычки соблюдать приличия в незнакомом месте на чужой планете (на Нью-Терре я был впервые), оказался не готов. Осторожно осмотрелся — убедившись, что столь зычное выступление ничьего больше внимания не привлекло, решил поступить так же, то есть откинулся на низкую упругую спинку стула и погрузил взгляд в чашку с чаем. Не тут-то было, неугомонный бывший пилот уже придвинул от барной стойки к моему столику стул:

— Что и говорить, невыгодное положение уготовил он и для меня, да что там для меня! Для всех, кто способен ещё любить не только Вселенную! Да, так вот, уважаемый, — отражение в чашке уставилось на меня, недовольно смерило взглядом и с некоторым наездом продолжило, — а вы думаете, чего это я тут с вами сижу, пью эту дрянь!.. — он выдержал паузу и смелым жестом указал за спину — на плотные нестройные ряды разномастных ёмкостей из всевозможных материалов с напитками, втиснутые в шесть рядов до самого потолка за барной стойкой (на все возрасты, вкусы и случаи жизни). На месте бармена я бы обиделся, но тот только ухмыльнулся как отмахнулся и преспокойно продолжил натирать фужер. Такой поворот меня уже озадачил, и я перевёл взгляд на собеседника. Он только этого и ждал: сощурил глубоко посаженные серые глаза, огладил запущенную пепельную с проседью бывшую «шкиперскую» бороду и завершил, наконец, театрально, — … и про себя рассказываю? Вот то-то и оно! Нет второго такого Геры Куруча, на всём свете. И летать бы мне одному, ведь прокантовался же пару месяцев без проблем, да по регламенту на судах класса «ОК-ноль К» два пилота положено, два! А где ж я его найду – второго Геру Куруча? — он рубанул мощной ладонью по столешнице, чашка звонко подпрыгнула, посетители и ухом не повели, что ж такое?
 
Да он же пьян — дошло до меня. Разумеется, этот почти что одичалый вид, наивно-настырный взгляд, подрагивающие тёмные губы, грустные брови — местный пьянчуга выклянчивает очередную порцию у незнакомца. Ну, эту-то категорию мы знаем, получит свои «пять граммов» и поминай как звали, так зачем тянуть?
В подтверждение самому себе я покивал и приоткрыл было рот, чтобы окликнуть бармена, но собеседник, как оказалось, наблюдал за мной гораздо внимательнее, чем я ожидал:

— Вижу, Вы меня понимаете, хоть и не пилот, а вот руководство списало и глазом… — он придвинулся ко мне через стол, его широкое лицо с наспех выбритыми розовыми щеками выражало усталый вызов. — И что прикажете теперь? Керосин на орбиту подвозить? Увольте! Не для того, Кондратий, родился!

От лица потянуло недорогим лосьоном без капли перегара. Трезв, по крайней мере, почти… Теперь я был встревожен, продолжая разглядывать собеседника и уже опасаясь гадать, чем он меня удивит в следующую минуту.

— С космофлота уволился сам, чтобы, так сказать, ни ты никому, ни тебе никто… — сорвал с головы и шмякнул на стол старый тёмно-лиловый картуз, огладил неожиданно длинную совершенно седую шевелюру, чуть кокетливо склонил голову. — Доскрёб до пенсии и сюда вот, на, так сказать, словесную панель. А что? Расскажу заезжему человеку историю, глядишь, кружечкой чего-нибудь этакого угостит.

Я выдохнул с облегчением: всё-таки, пьяница. Занятный, оригинальный, чудаковатый, но по факту предсказуемый. Я снова кивнул, на этот раз и своим мыслям, и согласно с бывшим пилотом, а тот, широко расставив руки на столе, медленно распрямился, откидываясь назад, полушепча мечтательно:

— На прошлой неделе один землянин добрым элем расплатился. Ох и поплясал я перед ним тогда… А с Вами, гляжу, не очень-то разговоришься.
 
— Отчего же? — ответил я поспешно. — Что Вам нравится в этом баре?

— Вот это разговор! — он стиснул в ладонях картуз и заговорщически надвинулся на меня. — Между нами: здесь даже водка — дрянь. Но бывают приятные исключения. Настоечки бы берёзовой для начала!

— Извольте, — заказал ему спиртное и представился, — Фаддей Клетро-Чагаин.

— Джепитракс, — с видом знатока уточнил бывший пилот мою принадлежность к расе этой планеты. — Очень приятно. Кто по профессии?

— Уроженец Джепитракса, по месту жительства землянин, — конкретизировал я, —спортивный комментатор, а Ваше имя?

— Кондратий Васильков третий, — с гордостью изрёк он и покосился на бармена, который размеренно откупоривал запотевшую высокую матовую бутылку с серыми и чёрными поперечными штрихами и водянистым желтовато-зеленоватым содержимым.

— Мне, кажется, знакомо Ваше имя, — я напряг память, как ни странно, имя было связано с моей семейной историей, — у вас в родне, возможно, были, как бы сказать… личности со странным поведением?

— Психопаты? Не-ет, что вы, какой бы из меня тогда лётчик? Хотя, с дедом моим и правда случай был, — он уставился на меня с подозрением, — на Джепитраксе, кстати, крутился там психиатр какой-то местный, а что?

Бармен изящно водрузил высокий матовый сужающийся кверху бокал. Кондратий принял обеими руками, облизнулся, предвкушая, втянул хмельной освежающий аромат.

— Мой троюродный прадед, — я испытал некоторую гордость и одновременно удивление: как тесен мир…

— А Вы знаете свою семейную историю, дружище, — похвалил Кондратий. Я поморщился: «дружище» — надо же, давно ли… — За это надо выпить. В коем-то разе повстречались потомки знакомых людей!

Кондратий приподнял бокал с намерением чокнуться.

— Благодарю, я откажусь, — покрутил за ручку чашку с недопитым чаем, искоса наблюдая за собеседником.

— Ах, ну да, сегодня же полуфинал чемпионата, — бывший пилот сделал жадный глоток из бокала и блаженно зажмурился. — У Вас ещё куча времени!

— Вот именно, — сюрприз: следит он, значит, за спортивными событиями, хотя, на этой планетке и следить-то особенно не за чем. По крайней мере, мне так показалось из новостей.

— Ну тогда и я больше не стану, — собеседник без сожаления отставил бокал и сложил массивные руки на груди под скрип старой куртки, взглянул на меня как-то по-особому. — Сто шестьдесят третий.

— Что?

— Сто шестьдесят третий раз рассказываю свою историю и каждый раз начинаю с «берёзовки», а вот комментатор у меня первый, — впрямь, как на «панели».

Я взглянул на круглые модернистские часы с металлическим циферблатом над входной дверью — до матча оставалось почти четыре часа, редакторы наверняка уже состряпали 3-4 варианта текстов, за импровизацией дело не станет, а добираться до стадиона сейчас, в такую жарищу… сидя в прохладном барчике даже думать об этом не хотелось. Я поёрзал на стуле, усаживаясь поудобнее. Да, сегодняшняя компания не из приятных, но и не худшая, что ж, пусть травит свои байки.

Восприняв моё молчание как знак согласия, Васильков третий сделал глубокий вдох, расправил грудную клетку и приступил к рассказу:

— Притирались мы с ним друг к другу на «цигарке».

— На чём? — я усмехнулся.

— Ну, в ОЛиМПИКе…

— Что ещё за олимпик? Не понимаю, — не смог удержаться от этого вопроса, понимая, разумеется, что это пилотский сленг, для затравки, так сказать. Осознать, что так легко вписался в игру по правилам Кондратия, было, мягко говоря, неприятно, поэтому я добавил. — Опустите эту часть.

— Никак не возможно, — назидательно изрёк бывший пилот, приблизившись ко мне и быстро моргая, — порядок есть порядок. Э, да я вижу, Вы вообще не в курсе истории современного самолётостроения.

— Ну и что? — бог с ним, пусть воображает, что я готов его слушать. Изобразил жест капитуляции. — Ладно, просвещайте.

— А-атлична-а-а! — тоном заправского ринг-анонсера продолжил Кондратий. — Значит, когда изобрели переброску на сверхдальние расстояния и понастроили вокзалов, появились чудаки, которым, видите ли, такой способ перемещения показался скучным, они наслаждались тем, что годами колесили в одиночестве или в компании по космосу. Конечно, развлечение не из дешёвых, но, видимо, того стоило: постепенно их набралось на целое сообщество, они расконсервировали какие смогли верфи, строили поначалу космические шхуны да яхты. Поначалу власти относились к этому как к забаве пресытившихся богатеев, а вот когда какая-то отсталая цивилизация напала на одну из дальних планет по старинке, с неба, — он потыкал для драматического эффекта указательным пальцем сверху вниз, — вот тогда это хобби оказалось как нельзя более кстати. Власти перекупили большую часть верфей, перепрофилировали под военное кораблестроение, одновременно создав Службу свободных космических полётов, окрестив пилотов и прочих корабельных трудяг по старинке лётчиками и задавшись стратегическим вопросом: как бы сделать так, чтобы в открытом космосе перемещаться и быстро, и не по магистралям. Вы вот наверняка много раз переброской пользовались, так?

Я кивнул. Кто ж в наше время считает, сколько раз куда транспортировал своё тело и разум — по делам, по личной надобности, удобно ведь!

— А в чём, в сущности, недостаток переброски? — он выдержал паузу. Я непонимающе молчал: да какие в этом способе перемещения могут быть недостатки? Пришёл на вокзал, принял бесплатное противоперегрузочное (так именуют препарат компенсации возможных последствий), дождался своего рейса (автоматика на чужой не пропустит, как ни пытайся), разместился в кабине, ощутил имитацию движения поезда или метро — кому как нравится, пара секунд и выходи на другом вокзале, на другой планете. Хоть каждый час перемещайся, была б охота. И багаж, ежели с ним привычнее, получи тут же, без нервов и очереди, и питомца своего домашнего (хоть целый выводок!) в целости и сохранноси забери. Ни тебе путаницы, ни пересадок, ни потерь, один сплошной комфорт и удовольствие. Во мне росло возмущение, Кондратий это почувствовал и поспешно сам себе ответил. — Нужен приёмник и передатчик, а следовательно, такой способ ограничивает человечество в главном — стремлении к открытию новых миров, жажде, так сказать, первопроходства.

Я поймал себя на том, что уже сижу, на моргая и подперев рукой подбородок — да, рассказчик из него был хорош, запустил-таки у меня цепочку ассоциаций: мне сразу припомнилось, как на первых порах, когда ещё существовала «девятка», то есть первые девять объединённых обитаемых людьми планет, на поиски новых отправляли таким же образом экспедиции в свободное перемещение. Когда сообразили, что это ошибка, человек 70 отправили, большинство до сих пор так и путешествуют в своём каком-то измерении небытия (теоретически они могут оставаться там вечно), какие-то уже материализовались на вокзале отправления — кто сразу, кто много лет спустя.

— Полёты в космосе такого недостатка лишены, зато были в те времена ограничены скоростью света и продолжительностью жизни членов экипажа. И тут одна премудрая голова (по гроб жизни буду ей благодарен и столько же проклинать буду) додумалась таймер-кабину в корпус обычного самолёта засунуть и — нате вам! — самолёт, то есть, по-старому, космический корабль, летит, время течёт, а со стороны смотришь: преодоление скорости света, — да, покивал я в ответ, тогда же был открыт эффект Андерсена-Губенко: в условиях отсутствия гравитации время течёт иначе и затраты на обслуживание таймер-кабины практически нулевые, так что при определённых условиях космонавты прибывали на другую планету по абсолютному времени раньше, чем стартовали. Это я ещё из школьного курса физики знал. Кондратий удовлетворённо кивнул в ответ. — Первая модель такого самолёта называлась ААА.

— Аппарат антивременной Андерсена, — в тон ему отозвался я.

— Точно, сейчас как тренажёр для салаг используется, — он одобрительно поднял бокал, как тост произнёс и сделал большой глоток. — Потом всякие ТопоЛя да ГРОЗы были, их я не застал, наш первый с Герой полёт состоялся на ОЛиМПИКе — облегчённой летательной машине паравременной интегрированной космической. Её ещё «цигаркой» прозвали за внешнюю конфигурацию: с носа мощный такой «мундштук», с кормы пламя, внешний корпус из лёгкого тугоплавкого материала, который при абсолютном нуле бороздками такими покрывается, издалека на надписи похожими, в общем, выглядел аппарат что твоя газетная самокрутка.

— Чего? — опешил я от неожиданного сравнения: и слова-то такие со школы позабыл, кому же такое в голову пришло? — Газетная что?

— Газета, — бывший пилот показал в воздухе её размеры, продолжая держать пустеющий бокал, — когда бумагу ещё использовали для передачи информации при помощи отпечатанных знаков, могла использоваться и по разным другим назначениям, в частности, из неё вручную сворачивали для курения папиросы, их ещё называли «цигарками», «козьими ножками».

— Вы курите? — брезгливо поморщился я.

— Это, брат, история! — почти осуждающе произнёс он. — В своё время были они популярными в народе, особенно во времена Великой отечественной. А Вам историю планеты, где живёте, не мешало бы подтянуть.

Тоже мне, эрудит! Я чуть не обиделся, а он, видимо, почувствовав и это, как бы сам себя перебив, вернулся к рассказу:

— Ну и вот, значит, сели мы, как учили, в «цигарку» эту, — он закинул ногу на ногу и, залпом допив свою «берёзовку», демонстративно вытянул за спину пустой бокал и тут же не глядя принял вместо него новый полный (спелись, голубчики: бармен, судя по всему, знал заранее, к какой фразе «повторить»). В принципе, я-то не против, напиток выбран хоть и редкий ввиду сезонности, но не популярный и потому вполне демократичный по цене. Кондратий поставил запотевший бокал на стол и продолжил значительно бодрее: по-видимому, исторический экскурс завершился, и он приступил к основной части, — познакомились: Герман Куруч пилот и командир, Кондратий Васильков штурман и связист, задание получили, машина исправна, полпути позади, метеоров напритягивали порядочно, пора корпус чистить. А, нужно сказать, ты хоть как в космосе летай, гадов этих нацепляется немерено от мелкой мелочи до вполне приличных объектов, и чтобы не стать похожим на комету и безопасно для окружающих прибыть в пункт назначения в расчётное время, требуется один-два раза приостановиться и особым образом поманеврировать. Погоняли мы свой ОЛиМПИК взад-назад, один, размером с мяч, в районе хвоста как пришитый за нами мотается. Гера тогда говорит: «Лезть надо». Я ему: «Ты чего? На курсе не скажется, пока летим, глядишь, отобьёмся, а нет — так на подлётных манёврах отгоним или сам в атмосфере сгорит». А он своё: «Лезть надо», прямо как наш первый главный техник. Ну, думаю, максималист ты подростковый, раз тебе надо, сам и лезь, а он и правда засобирался! И надо же ему было так неудачно из кормового шлюза выйти, что этот метеор траекторию сменил и стал теперь вокруг Германа вращаться, по нисходящей траектории причём! И главное, приборы спутник этот наш нечаянный фиксируют, я его вижу, а Гера — нет! Так и сяк крутится мой командир, а всё без толку, ещё минута и бомбанёт его этот мусор космический, а последствия такого контакта, скажу я Вам, всегда непредсказуемы. Делать нечего, командую Гере закрепиться по-штормовому, даю подвижку метров на двести с разворотом на 40-10-90 градусов (дал «прикурить», так сказать) и очень удачно: стартовым пламенем метеор сбило с первого раза, а командир мой, вернувшись на свой пост, долго в себя приходил, прежде чем признать, что я с самого начала прав был.

В общем, по обоюдному согласию в бортовом журнале решили происшествие не фиксировать, с заданием справились на «хорошо», по результатам послеполётного обследования были признаны сложившимся экипажем. И доверили нам тогда новейшее транспортное средство — «оковалок», то бишь, самолёт класса «ОК-ноль К» с трогательным кодовым названием «Нимфа». Потому, что большой, в закапсулированном состоянии нескладный, словом, безобразие в космическом масштабе. В полёте же, в развёрнутом состоянии они считались в то время непревзойдёнными по скорости и, не побоюсь этого сравнения, изяществу. Это теперь о них только специалисты помнят, потому что очень быстро им на смену пришли усовершенствованные самолёты, гораздо более простые в управлении. И потому нас на турмаршруты определили, после мы на каботаже маялись — вот тогда у нас ещё один случай произошёл, о котором особо рассказать хочу. Нет, с туристами, само собой приключения случались, а этот эпизод, можно сказать, судьбоносным стал в нашей с Германом истории, — он пригубил берёзовки. — Как сейчас помню: везём срочный груз на Авириту Малую в самый пик транзитных перевозок, тяжело летим (пожадничали авиритцы, на 20% перекрыли расчётный норматив), а мы ж были люди подневольные, объём перевозок обсуждать права не имеющие. Выруливаем кое как на самый сложный участок пути — слышим в трёхминутной паузе «СОС», судя по координатам, в нескольких часах пути (а нужно сказать, в те времена промежуточные станции техпомощи только начинали строить, и перед Авиритой Малой на сутки полёта, как назло, ни одной) и никого по близости, а тут ещё авиритцы подгоняют. Герман мой командует смену курса, рассчитываю, докладываю, что если с терпящими бедствие серьёзно, то к сроку точно не успеть. Он мне: «Семь бед — один ответ. Подумаешь, полгодика за «спасибо» в счёт неустойки авиритцам полетаем. Сыты, одеты, не капает — и ладно!» — и вот манипулирует себе на пульте. Подходим к терпящему бедствие, — Кондратий для наглядности выдвинул на середину стола бокал и, постукивая массивной ладонью по краю, — тоже «Нимфа», тоже гружёная, тоже на Авириту, но — чтоб тебя! — все три отражателя начисто снесло! — Кондратий взвихрил содержимое бокала и отправил половину жидкости в себя. — Это сейчас рейсовые полёты по безопасности приближаются к переброске, потому что все крупные объекты со свободной траекторией либо отловлены и пристроены, либо занесены в каталоги, а раньше предсказать столкновение с «гастролёром» таким было весьма сложно. Затормозить же или экстренно развернуть перегруженную «Нимфу» вообще чревато серьёзным ущербом, по сравнению с которым отражатели, даже все три – тьфу! Связываемся с потерпевшим пилотом, мозгуем, как быть, чтобы оттащить поближе к техпомощи, единственный, по мнению, Германа выход — бросить часть груза с обеих «Нимф» с буем и маяком, взять второй «оковалок» на буксир до Авириты, а дальше или после за грузом вернёмся, или авиритцы сами его поймают, а может кто из пролетающих к ним толкнёт. Сбрасываем по 27 контейнеров и радёшеньки к пункту назначения почти по графику. Авиритцы, скажу я Вам, народ пр-равильный, — слегка захмелев, Кондратий, сжав губы, потряс тяжёлым кулаком в знак уважения к этой расе, — а на родной базе вместо цветов ждала нас нахлобучка, — он со вздохом потёр шею, — как будто мы разгильдяи какие первостатейные, от полётов временно отстранили, «Нимфу» передали новому экипажу. Мы тогда подумали уже, что всё, прощай космос, но оказалось, «наверху» наше геройство иначе оценили, и через день пришло уведомление о нашем участии в конкурсе на статус членов экипажа разведгруппы. Вдохновившись перспективами, мы постарались попасть в основную группу из двадцати человек и тут выяснилось, что все 20 и есть единственный экипаж «Пинты-2». Германа во вторых пилотах оставили, штурмана ему посильнее назначили, а меня, благодаря развитым радистским навыкам, в акустики откомандировали. Очень я тогда пожалел, что согласился и Куруча на это дело подбил. Припомнил тогда родной «оковалок», «цигарку» и целых два года жил этими воспоминаниями. Экспедиции наши оказывались успешными, Гера даже медальку какую-то заработал, мне тоже знак какой-то перепал… Хватит об этом! На третий год...

— Нет уж, — перебил я язвительно, приподняв чашку с чаем как он вначале рассказа свой бокал и настоятельно изрёк, — по порядку так по порядку.

— Извольте, — согласился он, протирая картузом и без того чистый стол, — труд акустика в разведке почётен и важен: акустик ведь на корабле кто? И ловец входящих волн, и одновременно маскировщик исходящих. Целую смену принимаешь и анализируешь показания локаторов и сонаров, шумы всякие, трески да писки, только знай себе фильтры настраивай, чтобы от проходящих мимо «витязей» уши не закладывало — увлекательное занятие. Бывает, что сломается в аппарате какая-нибудь зафигулина и так по мозгам резанёт, что дня три шатаешься как чумной. Слушайте, Фаддей, Вам и вправду интересно, чем акустики занимаются? — спросил он вдруг, глядя на меня снизу вверх влажными серыми глубоко посаженными глазами и оглаживая бороду.

От неожиданности я отпрянул, пожал плечами, руками развёл, промычал что-то.

— Вот и мне тоже, — он повторил мои жесты, — ухайдакали мы таким образом целых два года на шастанье по космосу, на третий я не выдержал и вызвал Германа на разговор: хочу, мол, снова в транспортники. Он напомнил, что я, вообще-то, сам сюда просился и его, Куруча за собой увлёк, на что я ответил, что просился в разведчики — не сюда, в эту рутину беспросветную. Знаю, после медальки ему повышение полагалось, новый оклад за выслугу и радужные перспективы, а тут вдруг я со своим «пошли обратно». Вижу: призадумался Герман крепко — понял по настрою моему, что с ним, или один, а я всё равно уйду, и дело тут не в зависти к его должности, заслугам и бытовым условиям (у пилотов двухместные каюты и чай-кофей по первому требованию, у лётчиков жилые отсеки на 8-10 человек и приём пищи по расписанию). Если он тут останется, то с кем ему так близко, как со мной сойтись? Он, интеллигент, молчун, зануда со своим идеализмом, что мне вполне в нём привычно, противник шумных компаний никому тут на корабле особо по душе не пришёлся, он и сам понимал, что терпели его из-за профессионализма и невероятной работоспособности, что никому кроме меня не мог он душу в случае нужды излить. Я — другое дело, поддержать компанию или штуку какую забавную выкинуть — это по мне, в корабельных заводилах не ходил, конечно, но при случае мог и подбить на коллективный розыгрыш, и организовать поздравительный, так сказать, флэш-моб. Вижу: заёрзал компаньон мой, говорит «Кондраша, нас не отпустят». Хотел бы, говорю, посмотреть на того, кто осмелится. А он: «Да хоть бы капитан, он первый против будет, чтобы двоих сразу…» Я ему: «И что предлагаешь?», он усмехнулся так загадочно, словно сам давно об этом думал, пощипал на интеллигентном своём лице чёрные усы, которые на разведкорабле начал холить и лелеять и щипал только в исключительных случаях — во время всеобщего праздника и когда думал и отвечает тихо так, отчётливо: «А вот что — нашкодить нам надо». Я чуть не сел. Это он-то, примерный и дисциплинированный разведчик такое мне предлагает! Нет, идея, в принципе, интересная, и я тоже был за, только сможем ли проделку свою так обстряпать, чтобы вовремя остановиться, иначе ведь не то, что из экипажа турнут, совсем из лётчиков спишут без права апелляции! — Кондратий омочил губы в берёзовке, глянул с прищуром поверх бокала на меня.

— А вы, значит, смогли, — уточнил я, махнув пару раз на себя: в помещении становилось душновато, а значит за стенами парило не хуже, чем в тропиках Джордж-Артура. Кондратий и бровью не повёл, сидит себе в куртке, берёзовка, что ли, так освежает?

— Решили, — подтвердил он, — да не успели. План был акустиков на кэпа натравить, они ж все поголовно нервные, взвинтишь одного — поднимутся все, тема бы нашлась. И честные: первыми бы на нас указали во время разбирательства. Только случай сам подвернулся. Герман только что сменился, я едва заступил, вдруг слышу в наушниках, кто-то вклинился в наш контур, диалог прерывистый, еле разобрать, зато хоть какое-то развлечение, так что пока не засекли, можно слушать. Прислушался и услышал брань несусветную, аж закашлялся, повертел головой, мой напарник и старший акустик сидят себе в наушниках в обычных своих позах, ничем не выдавая, что в эфире что-то необычное, этих парней я знаю, чуть чего, сразу делиться впечатлениями начинают. Стало быть, диалог, по странному стечению обстоятельств, был доступен только мне. Покрутил настройки тембра и громкости, незнакомый голос злобно ругался как песню пел — с удовольствием, в ответ ему послышались тихие ругательства покультурнее — я замер: бог мой, это ж Германа голос! Кто б мог подумать, что он слова такие знает!

«Хорошо, — одобрил злобный голос, — звереешь, сынок, а говорил «плетью обуха не перешибёшь».

«И сейчас говорю», — отозвался сквозь зубы Герман.

«Ну ты и упрямец, ей Богу, окурок…»

«Повтори! — крикнул Герман. — Что сказал, повтори!»

«Тебе не послышалось, я снова назвал тебя окурком и всегда буду так называть, потому что ты всегда будешь способен только на тление и то, если тебя вздуть!»

«Га-ад»! — завопил со слезами в голосе Куруч. Я вздрогнул: за те годы, что я его знал, он создавал впечатление уравновешенного человека, никогда не позволяя себе выражать сильные эмоции и, тем более, плакать. Ответом было могучее ржание. Герман процедил сквозь зубы:

«Я тебе это припомню!..»

«Мне? Ты?! Удиви-ил, — издевался голос, — а уж как напугал…»

«Когда-нибудь…»

«Когда? Отчего не сейчас?»

«Отлично, космос нас рассудит!»

«Наивный, ты ещё веришь в справедливость. Ну так запомни: и там, на Земле, и тут, в космосе есть, была и будет только одна справедливость — сила. И если ты этого ещё не понял, мне искренне жаль тебя, ок-курок!»

«Выходи, сволочь! — взвизгнул Герман и я живо представил, как его лицо с тонкими чертами покрывается красными пятнами. — Я жду тебя!»

«Дуэль? — голос изобразил скуку. — Забавно. Мотай в скафандровую и не забудь проститься со своим Сифильковым.»

Это он обо мне, что ли? О Василькове третьем? Чувствуя, что начинаю закипать, я, помню, вцепился в стол. Мне самому захотелось найти этого «гада» и набить морду, — Кондратий покачал увесистым кулаком.

— Кондратий, а что, если Вас теперь кто-нибудь так же назовёт? — не удержался я от дурацкого вопроса и сразу пожалел.

— Я пристрелю эту мразь, — с каменным лицом отчеканил бывший пилот и залпом допил «берёзовую». Краем глаза я заметил, как напрягся бармен, и некоторые посетители навострили уши. Внезапно Кондратий виновато улыбнулся мне большими тёмными губами. — Надеюсь, Вы, Фаддей, извините меня за такой ответ?

— О, что Вы, — смутился я, — это Вы меня должны извинить за несвоевременное любопытство. Хотите что-нибудь ещё?

— Пожалуй, — он со вздохом огладил запущенную бороду, когда-то сформированную под шкиперскую, щелчком привлёк внимание бармена и объявил, — старого санкорского!

— Тоже в сто шестьдесят третий раз? — осторожно осведомился я.

— В первый, — мрачно отозвался Кондратий, пряча под стол массивные ладони и добавил громче для бармена, — пакет.

Я никогда этого вина не пробовал, но знал, что оно очень густое, хранится в особых герметичных пакетах с зажимом и продаётся практически по каплям.

Пока бармен разыскивал старое санкорское, Кондратий напряжённо молчал, держа руки под столом и слегка покачиваясь вперёд-назад. Я тоже молчал, напряжение росло, я переставал даже ощущать сгущающуюся духоту, с которой кондиционеры бара уже справлялись довольно посредственно. Несколько посетителей бесшумно покинули заведение — совпадение, или?..

Наконец, бармен принёс на высоком литом медном штативе с вращающейся подставкой довольно длинную тонкую трубочку с чёрной густой жижей под особым металлическим клапаном и плоскую хрустальную ёмкость, напоминавшую розетку для варенья. Кондратий уверенным движением мизинца опрокинул вращающуюся подставку, трубочка повисла зажимом вниз прямо над ёмкостью, клапан автоматически щёлкнул, в ёмкость по каплям стало просачиваться ароматное вино невероятной густоты. Я заворожённо наблюдал как пузырьки воздуха медленно поднимаются по стенке пакета к верху тонкой трубочки, с трудом протискиваясь сквозь чёрную смолистую жижу. Во сколько же мне обойдётся моя дурацкая дотошность?..

Когда вино закрыло дно ёмкости, Кондратий решил, что ему достаточно, щёлкнул клапаном и вернул подставку в исходное положение. Бывший лётчик склонился над хрустальным сосудом, блаженно потянул своим непропорционально маленьким приплюснутым носом аромат, который, наверное, половину бара заполнил уже — мозаику черешни, жасмина, персика и ментола, медленно выпрямился, осторожно поднёс обеими руками вино к губам и, зажмурившись от удовольствия, лизнул. Я непроизвольно сглотнул и посмотрел на часы. До матча оставалось меньше двух с половиной часов, но уходить сейчас было, мягко говоря, неблагоразумно, оставалось ждать, пока Кондратий сочтёт, что я прощён.

— Да… это оно… — звучно протянул Васильков третий, не размыкая век от удовольствия. Бармен, который, как выяснилось, неотрывно наблюдал за нами, осторожно кивнул и занялся своими делами. — Старое санкорское я пробовал лишь однажды, на похоронах этого дерь… простите, вырвалось. Нет, он погиб позже и совершенно, нужно отметить, банально: очень неудачно кувыркнулся в собственный винный погреб, — Кондратий открыл глаза и уставился на меня абсолютно без признаков хмеля. — Даю Вам честное слово, Фаддей Клетро-Чагаин, что мы с Герой никакого отношения к этому не имеем.

— Охотно верю, — поспешно согласился я, не решаясь сказать что-либо ещё, хотя в этот момент мне уже очень хотелось присоединиться к ещё одному покидающему бар посетителю.

— Но это уже гораздо позже, — Васильков третий без перехода вернулся к рассказу, продолжая прежним тоном беспечного балагура. У меня отлегло от сердца, я спрятал вздох облегчения в почти пустой чайной чашке. — А тогда между нами произошло нечто более скандальное, чем его безвременная гибель во хмелю. Когда я понял, что Герка сломя голову мчится к скафандрам, я вскочил, опрокинув на бегу какой-то экран и оттолкнув старшего акустика, по дороге соображая, где бы мне моего друга перехватить. Герка будет в скафандровой, но в какой? Из диалога было не понять, где именно находился в момент разговора Герман (если в своей каюте, то он наверняка уже в носовом скафандровом отсеке, если нет, то по пути к одному из кормовых), я ринулся к ближайшему шлюзу, надеясь выйти в космос и задержать друга снаружи. Помню, что по дороге к скафандрам меня пытались остановить — где там! Страх за Германа и жажда мщения за оскорбление переполняли меня, заблокировав вход в скафандровый отсек я быстро нашёл подходящий лёгкий панцирный костюм, слыша из динамиков под потолком, как капитан и старший акустик наперебой пытаются меня образумить. Когда же старший акустик пригрозил, что если я не вернусь на рабочее место, он подаст рапорт в ССКП (это, стало быть, Службу свободных космических полётов), подумал: «Ты и так подашь», опустил шлем, на ходу проверяя герметичность, вручную открыл шлюз и вышел в космос. Это я теперь понимаю, насколько крупно мне повезло: во-первых, наш корабль в этот момент находился в дрейфе, ожидая задания, во-вторых я очень давно не практиковался в работе в открытом космосе и как салага забыл подстраховался фалом, но это бы ещё ничего, в-третьих, осмотревшись и поняв, что по этому борту Куруча нет, и мне требуется попасть к противоположному борту корабля, я сразу, прямо у шлюза врубил двигатели скафандра, хотя по инструкции нужно сначала проверить, куда установлена тяга: на аверс или реверс, улавливаете?

Я энергично закивал — даже мне было понятно, что если бы рычаг тяги на скафандре был установлена на реверс, моего массивного собеседника швырнуло бы обратно в шлюз и моментально расплющило о переборки, мощность двигателей привела бы к разгерметизации корабля и тут уж как всем пофартит...

Кондратий удовлетворённо кивнул в ответ, слизал остатки вина и, бережно нацеживая новую порцию, продолжил:

— Не знаю, что меня понесло тогда к другому борту не над палубой, а под килем, но именно с этого ракурса я разглядел вдалеке два пламенных следа на удалении друг от друга. Я подключился к радио и понял, что они вот-вот сцепятся не на жизнь, а насмерть. Помчался к ним с первым, что пришло на ум: «Именем законов ССКП, остановитесь!»

«Это кто ещё?» — послышалось из разворачивающегося ко мне левого скафандра.

«Кондратий, вернись, это не твоё дело», — ровным голосом ответил Куруч из неподвижного правого.

«Что? Ты сказал-таки ему?» — в злобном голосе послышалось удивление.

«Я? Кон, как ты тут оказался?» — удивился Куруч и тоже развернулся в мою сторону.

«По правилам дуэли вам обоим нужен секундант», — я продолжал мчаться к ним, болтая первое, что пришло на ум, лишь бы оттянуть время схватки.

«Пошёл вон…» — правый скафандр развернулся в прежнюю сторону.

«Да вы погибнете оба!» — заорал я и услышал окончание фразы:

«… сифильков и есть!»

Ух как я остервенел, налетел на него, нас завертело, я замахнулся для удара, Герман попытался меня оттащить, я по инерции дёрнулся, изворачиваясь и угодил ногой прямо в лобовой щиток этому уроду. То ли удар был таким мощным, то ли в материале скафандра оказался брак, только стекло шлема перекосило, оно треснуло, воздух тугой струёй рванулся наружу. Человек внутри судорожно изогнулся и обмяк — он впал в кому. Я попытался зажать трещину ладонью, Герман стабилизировал вращение, достал из подсумка на плече липкую ленту и шлёпнул на треснувшее стекло, это мало что дало: резервный запас воздуха начал пузырьками выходить из дефектов лобового щитка. Подцепив под руки потерпевшего, мы синхронно врубили двигатели в направлении шлюза, откуда к нам уже мчались трое…

Пострадавшего очень вовремя загрузили в барокамеру, а затем с максимальным комфортом устроили в медотсеке, где доктор со всей возможной предусмотрительностью этого урода обхаживал. А нас, как и положено по уставу, накачали какой-то медицинской дрянью и загнали под арест на целых два месяца. Специально для таких случаев помещения на корабле не оборудуются, всё, так сказать, на усмотрение капитана, так мы оказались запертыми в каюте Германа. Когда пришли в себя, я начал Герку теребить: расскажи хоть, за какой интерес пропадаем. Долго он сопротивлялся, говорил, что это самый постыдный факт его биографии, что я после этого и смотреть на него не захочу, потом сдался и поведал, что началось у них это очень давно, на туристической планете Согальпо, откуда они оба родом. Что зовут этого подлеца Паоло Котцони, будучи подростками с разницей в год, они оказались с очень похожими судьбами — оба наполовину сироты на попечении родственников, оба из обеспеченных кварталов и учащиеся приличных школ, оба недавно открыли в себе криминальные наклонности: поскольку восторженные туристы так и норовили оставить без присмотра кошельки и сумочки, весьма соблазнительным было поживиться кое-чем из них. Никогда не жадничали и не брали всех денег полностью, а бывало, под видом возврата потерянного бумажника ещё и вознаграждение получали. Познакомились, охотясь, как выяснилось, за одним и тем же туристом, обсудили совместные перспективы, пожили месяц или около того в своё удовольствие. Потом прибились к одной весёлой компании из шестерых взрослых парней и ахнуть не успели, как ввязались в ограбление местной техлаборатории на окраине за гаражами. Котцони как самого неприметного оставили на шухере, Куруча как самого щуплого через окно запустили внутрь, и тут неожиданно появились несколько стрелков. Герман успел спрятаться внутри, его при беглом осмотре помещения не обнаружили. Началась стрельба. Герман вылез тем же ходом из укрытия и видел, как Котцони с крыши соседнего склада один за другим прицельно кладёт то подельника, то стрелка (и где только оружие раздобыл?). Не долго думая, Герман снова спрятался в лаборатории, ведь вошедший в азарт Котцони мог вполне отправить на тот свет и его и только слышал, как в наступившей тишине тот добивает выживших. Потом проверил, есть ли кто в помещениях, но тоже поспешно, пока не нагрянул наряд по сработке сигнализации. Куруч успел выбраться и отбежать на порядочное расстояние прежде, чем услышал вой сирен отряда стрелков, подъезжающих к лаборатории.

На следующий день Котцони нашёл Германа в школе, спросил:

«Жаркая вчера выдалась ночка, да?»

Герман, стараясь быть спокойным, ответил, хотя его трясло (вдруг прямо сейчас пристрелит?):

«Не знаю, о чём ты. Я вчера дома ночевал.»

«Убедительно. Вот так всем и говори», — он повернулся и ушёл. А Герман упросил родственников перевести его на Землю, дескать, он уже взрослый, хватит ему на шее родни сидеть, пора на ноги становиться, что тягу к пекарскому искусству обнаружил и хочет школу на кулинарный колледж сменить. Те поверили, два года местного времени Герман прожил честным трудом на Земле, подрабатывая в кафетерии на согальпатских булочках, и вдруг Котцони снова его находит как раз под закрытие кафетерия и так с порога:

«Как? Ты жив ещё?»

«С чего бы мне помереть?» — Герман понял, что Паоло в своей обычной манере шутит.

«Ну, хотя бы, от угрызений совести, — он пристально смотрел в глаза Германа, — что, даже присесть не предложишь строму другу?»

Куруч отвёл глаза и впустил бывшего подельника в служебное помещение. Поговорили ни о чём, расслабились, вдруг Котцони сказал, что в полицию пошёл. Куруч удивился:

«С повинной? И тебя после всего отпустили?»

Котцони замер и уставился на него, а Герман понял, что почти проболтался, во всяком случае, выдал себя, что сейчас Котцони вытрясет из него душу и, наверное, будет прав...

«Да нет, — медленно вставая и грозно нависая над Германом проговорил он, — не с повинной. Я служить в полицию пошёл, чуешь разницу?»

«Что ты хочешь?» — Герман знал, что срок давности дела о массовом убийстве по согальпатскому времени ещё не истёк, он боялся, что Котцони пришёл, чтобы сделать его крайним. А тот вдруг расхохотался и сквозь смех говорит:

«А ты — вот он, за печкой спрятался! И никогда не будешь способен ни на что, кроме как небо коптить! Ха, огарок… Нет, нет! Окурок!»

Куруч в ярости схватил его за грудки, Котцони мастерски уложил его на пол, пригрозил, чтобы тот ему на глаза больше не попадался и ушёл. Оказалось, что после этой схватки у Германа сломана рука, пока он лечился, увидел объявление о наборе в регулярную армию, куда поступил как только смог, там же у него проявились серьёзные математические способности и устойчивость к нервным и физическим перегрузкам, так он прошёл по конкурсу в лётчики. На выпускном курсе Котцони появился снова. Герман сделал вид, что не заметил его, но Котцони оказался хитрее и организовал их встречу в кабинете начальника лётного гарнизона. Об этой встрече, как я ни старался, Герман умолчал, дескать, хватит, и так достаточно наговорил.
 
А как же Паоло Котцони, спросите Вы теперь, оказался в космосе и почему рядом с нашей «Пинтой-2»?

Я энергично потряс головой, поглощённый рассказом Кондратия. Тот переменил позу, долил в розетку ещё несколько капель.

— ССКП учредил космическую полицию, куда Котцони перевёлся, имея в багаже достаточно заслуг. Возвращался на базу из очередного патрулирования, его курс пролегал, как выяснилось, параллельно нашему. Что его толкнуло снова начать задирать Куруча, я так и не понял. Герман мне показал портативное переговорное устройство в пилотской каюте, сказал, что, похоже, не я один слышал их разговор, поскольку этот диапазон прослушивается и в рубке. Капитан провёл расследование нашего инцидента и, поскольку Паоло Котцони постигла амнезия как раз на момент драки в космосе, и он признал свою вину за нанесённые нам оскорбления, инцидент был квалифицирован как несчастный случай, формально мы были оправданы, нас разжаловали и предложили сменить службу в космической разведке на что-то другое, но на том же поприще.

— Скажите, этот ваш кэп жив? — спросил я, в моей голове созревал план.

— Вероятно, — Кондратий пожал плечами. — Хотите расспросить его о Германе и обо мне?

— Как сказать, — уклончиво ответил я.

— Так, стоп! — Кондратий отставил старое санкорское и приблизил ко мне своё широкое розовое лицо с островками щетины над пепельной с проседью бородой, — Нашли сенсацию, да? Так не пойдёт, Вы лишаете меня работы!

— По-моему, гонорара за очерк Вам хватит, чтобы несколько лет не выходить, как Вы выражаетесь, на «словесную панель», — повинуясь журналистскому чутью и придвигаясь к нему вплотную, проговорил я, удивляясь собственному спокойствию и смелости.

Кондратий, пристально глядя на меня, медленно вернулся на своё место, облизал хрустальную розетку и медленно смахнул её со стола. На звук разбитого хрусталя выскочили роботы-пылесосы и полотёры, невозмутимый бармен потянулся за новой, Кондратий жестом остановил его. Я, не обращая внимания на эту возню, продолжал прямо смотреть в его глубоко посаженные серые с морщинками глаза, не меняя позы.

— Вы меня покупаете, Фаддей Клетро-Чагаин? — продолжая смотреть на меня, он нацедил себе старого санкорского прямо в рот.

— Можно выразиться и так, — в тон ему ответил я, откидываясь на спинку стула. В поле моего зрения попали модернистские часы, я непроизвольно дёрнулся: до трансляции оставалось меньше часа, с минуты на минуту меня начнут разыскивать.

— Идёт, — после некоторой паузы добавил он, почёсывая под бородой, — завтра продам Вам окончание истории, не менее, впрочем, интересное чем её начало.

— Идёт, — ответил я, поднимаясь, — на том же месте, в то же время.

Он в знак согласия махнул мне, вожделенно присасываясь к тонкой трубочке с чёрным смолистым содержимым.

Часть 2

Поздно ночью, в гостиничном номере, я долго не мог заснуть.
 
Дело было не только в том, что после работы мне обычно требовалось часа 3-4, чтобы переключиться, снять возбуждение, «подхваченное» от игроков, фанатов и зрителей матча, к которому сначала присоединяешься с профессиональных, так сказать, позиций, потом его нужно вызвать и поддерживать в зрителях по трансляции, а, в конце концов, по окончании игры оно остаётся как твоё собственное — с этим трудно быстро уснуть.

Дело было не только в том, что сам первый полуфинал сегодня был на редкость скучным (игроки перегрелись, что ли?), от этого пришлось говорить и импровизировать гораздо больше, чем планировали редакторы. Компенсировать, так сказать, ожидания зрителей: не зрелищем и не динамикой счёта на табло, так хоть комментариями «за кадром». Судя по послематчевым отзывам редакторов и руководства, удалось даже на какое-то время несколько поднять рейтинг, может, премию какую выпишут…

Между прочим, премия была бы весьма кстати: старое санкорское куда как проредило мои накопления, покупку дома придётся теперь отложить года минимум на два, и не только её отложить… Впредь тебе, Фаддей, наука: не лезь с дурацкими вопросами к незнакомым лётчикам!

Кстати, о лётчиках. То есть, о конкретном бывшем лётчике Василькове третьем — вот ещё повод променять сон на размышления: идти завтра на встречу с ним или не ходить. С одной стороны, он своё получил и должен бы, наверное, радоваться, если я прямо с утреца рвану домой с тропически жаркой Нью-Терры, на которой ни разу до этого дня не был и лет ещё много, скорее всего, не буду, таким образом, у него появится возможность поискать себе новые «свободные уши» с кошельком потяжелее моего. Надеюсь, что много лет здесь не буду, потому что по традиции полуфиналы назначают на территории одной из планет, выбывших из борьбы за чемпионский титул. Местные игроки — много сезонов (трудно сразу сосчитать, сколько именно) подряд непревзойдённые чемпионы и блистательные тренеры в этом виде спорта, поэтому каждый раз, когда спортивные аналитики берутся прогнозировать результаты, они спорят не о том, кто победит, ибо это было до нынешнего сезона очевидно, а как распределятся команды в четвертьфинале, и кто поделит второе и третье места. Так вот, в этом сезоне экс-чемпионы всех поразили парадоксальной своей игрой, умудрившись фантастически продуть в отборочных матчах, после чего ведущие спортсмены один за другим получали травмы, и в итоге, знаменитую команду ожидала учесть принимающей стороны одной из полуфинальных игр! Рок это, магия вуду, спланированная месть или заказная серия игр, пусть разбираются те, кому следует. Я же искренне надеюсь, что в следующем сезоне всё будет как и прежде, предсказуемо, и что больше мне здесь работать в этакое пекло не придётся.
С другой стороны (и в этом было всё дело), я-то теперь о Кондратии долго не забуду: пусть я сто шестьдесят третий, но стать первым, кто так умопомрачительно потратился, а услышал всего половину рассказа? Шалишь, брат! К тому же, возможно, именно его манера излагать вдохновила меня на сегодняшнее эффектное выступление в эфире… И потом, надо же, наконец, ещё раз взвесить, получится из его истории очерк или что покрупнее. В конце концов, просто интересно, что такого эти двое натворили, чтобы ССКП по этому поводу целый приказ 673/715 издал? Решено, убедил я себя, расслабленно зевая и ощущая приближение долгожданного сна: иду завтра в бар, тем более, что он совсем рядом с отелем, днём жара ещё вполне терпима, и атмосфера в баре довольно цивилизованная…

А что, если Васильков просто привирает, и вообще нет никакого такого приказа? Или есть, а он о нём просто слышал и выдаёт чужое приключение за собственное?

От этой мысли я вздрогнул, осознав, что Кондратий обвёл меня как младенца — сидят себе, наверняка на пару с барменом и надо мной потешаются! Я живо представил эту картину, меня бросило в жар, я отшвырнул одеяло и протопал босиком по комнате. Наивный же я идиот! Нет бы сразу проверить — заслушался, ещё и на деньги просел!..

Влез в душ, стараясь холодными струями отогнать самоистязающие мысли. Удалось, вернулась способность мыслить рационально, а с ней понимание, что сейчас ещё не поздно всё проверить, используя право доступа представителя СМИ к закрытым каналам информации. Условно закрытым, конечно. И если я прав, то мне тем более следует пойти в бар, и я просто обязан привлечь Кондратия (или как его там зову на самом деле) за мошенничество по отношению к неопределённому кругу лиц. Сто шестьдесят третий я, понимаешь!

Я как был — мокрый и босой, не отключив подачу воды в душе (полагая, что автоматика сделает это за меня), бросился в комнату, к планшету, ввёл персональный код профессионального поисковика и затребовал нужную информацию. Секунды ожидания в тишине (хороший отель, автоматика перекрыла воду быстро) — и передо мной полный список приказов ССКП с таким номером, их оказалось 54, не зная даты принятия требовалось открывать каждый. Ругая себя, но повинуясь интуиции, я ввёл в уточняющую строку «запрет на брак», запрашиваемый приказ открылся.
Отлично, значит, по крайней мере, часть рассказа Василькова правда. Идём дальше… Я нервно закусил левый мизинец, одним пальцем набрал уточняющее «Куруч», текст промотался в раздел «комментарии», где среди прочих фамилий эта была выделена жёлтым маркером и повторялась несколько раз, по ссылке прочёл его краткое, в четыре строки жизнеописание, пока совпадало, что он уроженец Согальпо, прошедший воинскую службу в регулярной армии Земли, лётчик по образованию, второй пилот разведки на «Пинте-2» и командир экипажа гражданских грузовых самолётов, женат, по результатам служебного расследования комиссован без права занимать должности лётного состава ССКП. Данные расследования или были засекречены, или же их сочли малозначимыми для публикации, зато фотография прилагалась: худощавый коротко стриженый остроносый блондин с узкими скулами, чётким контуром губ и глазами чуть навыкате с опущенными внешними уголками, отчего выражение его лица выглядело несколько страдальческим. Военная форма, знаки отличия, награда…

Ладно, успокаивал я себя, допустим, первая часть рассказа более или менее правдива, рассказчик хорош, можно сказать, приятен, есть шанс, что окончание истории стоит потраченного выходного (планов на который у меня всё одно не было). С этими мыслями почти на рассвете я заснул, проснулся около полудня от стука робота-горничной, продлил номер ещё на день, заказал легкий завтрак с местными фруктами, освежился в открытом бассейне, переоделся, прошёл в бар. Посетителей, как и накануне, было мало, вчерашний бармен, натирая фужер, приветствовал меня как завсегдатая — почтительно и с достоинством, наш давешний столик у барной стойки был свободен, и я поспешил занять его, сев на своё место, лицом к входу. Подумал было интереса ради заказать «берёзовки», потом решил, что лучше бы иметь сегодня свежую голову, во избежание вчерашних промахов и попросил «как обычно».
Бармен с бесстрастным лицом подал чай, я сделал глоток из гладкой белоснежной чашки — как вчера умеренно тёплый, терпкий и освежающий. В ожидании посмотрел в окно, там постепенно становилось сумеречно, из сгущающихся туч собирался пролиться тропичекий ливень, нормальный для Нью-Терры в это время года. Механически делая глоток за глотком, я чувствовал себя всё неуютнее, глянул на часы над дверью бара, металлический циферблат сообщал, что прошло уже 10 минут, как Кондратий должен бы появиться. Лётчики предельно пунктуальны, это их профессиональная черта. Не пришёл в срок — считай не придёт совсем, это каждый знает.

Так мне и надо, дебилу доверчивому… Только я со вздохом встал, ругая себя последними словами и намереваясь собрать вещи и двинуть на вокзал, как услышал позади себя зычный голос Кондратия:

— Экий Вы, Фаддей Клетро-Чагаин, нетерпеливый!

Обернулся, правду сказать, с облегчением: не обманул-таки! Массивная фигура в застёгнутой наглухо скрипящей пилотской куртке на время заслонила окно, пробираясь к столику, и сноровисто притягивая стул от барной стойки. В этот момент я подумал: откуда он взялся? Или входов в бар несколько, или он опять меня испытывал? Мне это уже начинало надоедать, я ответил, как мне показалось, спокойно:

— И Вам, Кондратий Васильков третий, доброго дня. Снова «берёзовки»?

— О, нет! — воскликнул он с кривой улыбкой на несколько заплывшем широком лице, и бросил бармену. — Сегодня только кофе без сахара и покрепче!

Только кофе! Ну, конечно…

— Какой счёт? — наигранно бодро спросил он, часто моргая изрядно набухшими веками вокруг напряжённых серых глаз. Он имел в виду, естественно, вчерашний матч. Я всё ещё был раздражён: вот интересно, он на самом деле интересуется, или так, из вежливости?

— Шесть ноль в пользу согальпат.

— Кто бы сомневался, — он одним глотком осушил поданную чашку кофе и тут же попросил двойной, добавив мрачновато, — джепитраксы совсем играть разучились, даже третьего места не заработали. Уже то, что они до полуфинала докостыляли, для них, можно сказать, квантовый скачок. Хотя ни джепитраксов, ни согальпат как профессионалов не воспринимаю.

— Следите за играми? — я тоже заказал кофе, только помягче и со сладким молочным льдом.

— Случается. А как Вам выступление почти что родственников?

— Было бы что комментировать, — уклончиво ответил я, принимая моментально приготовленный кофе (будто бармен заранее знал, что я закажу), — а принадлежность спортсменов к какой-либо планете значения не имеет.

Васильков согласно кивал, одновременно жадно усасывая свою порцию тонизирующего. По всему было видно, что ему легчало на глазах.

— После «Пинты-2», — начал он без предисловий между крупными глотками, — нанялись мы на новейший грузовик, у которого вместо названия был только инвентарный номер. Здесь, на Нью-Терре, так сказать, в ядре современной космологистики. О том, чтобы расстаться с Геркой я и помыслить не мог, наоборот, ещё больше к нему привязался и особо начал доброе отношение его ценить. После всей этой истории он поначалу был ощетинившийся, подозрительный, потом оттаял, летали мы слаженно, от нечего делать брали сверхурочные задания да посложнее, в общем, всё было хорошо, пока Герман не познакомился со злополучной марсианкой этой, — Кондратий досадливо поставил прямо за себя, на барную стойку большую опустевшую чашку и продолжил, облокотившись на стол и накрывая запущенной бородой массивные квадратные ладони, имитируя мечтательную интонацию:

«А родилась она на Титане, — восторженно рассказывал Герка, — и до двенадцати лет там жила, пока родителей не перебросили на Марс, поэтому её акцент останется на всю жизнь».

А звали её Абаби Веенсоти, — не меняя позы, но уже обычным тоном продолжил бывший лётчик, — скорее всего она уже тогда сменила фамилию: у титанцев они далеко не такие нежные, но это всё равно, она давно уже Абаби Куруч.
 
— Звучит, не так ли?

— Вы находите? — сарказм с похмелья — это нечто, я чуть не засмеялся, вовремя спрятав улыбку в чашке с фигурками замороженного молока поверх кофе и, таким образом, оставив его вопрос без ответа.

— В том, что произошло потом, отчасти и моя вина. Да, можно сказать, сам толкнул друга и напарника в цепкие объятья марсианки. Помнится, Герка, как её увидел, начал мучиться, не знал, как к ней подкатить, как ухаживать, он всё ко мне за советами. Насмехаться в такой ситуации не в моих правилах, а зная Германа (он вообще личную критику болезненно переносил), можно было и схлопотать, — Кондратий выпрямился, изобразил в воздухе подзатыльник, потёр шею и грустно улыбнулся. — Вот я ему про яко бы случайные встречи, про цветочки-конфетки, про стишки, про подарочки… Возвращаемся, помню, из очередного рейса, он снова к ней с сувениром, вижу, интрижка далеко у них заходит, а когда нас следом командировали на Джордж-Артур, и он мне всю дорогу туда и обратно распевал про её достоинства (мне уж тошно становилось от его россказней), понял, что у него теперь одна дорога: в семейную жизнь. Видел я потом эту титанку-марсианку, — Кондратий поморщился, уронив со скучающим видом голову на левую ладонь — ничего особенного, разве что, волосы да ноги… Голографию её Куруч постоянно с собой таскал: и в столовую, и в рубку, и… словно третий член экипажа у нас завёлся, честное слово! Осудить неловко — он же ничего против устава не делает, а на душе всё тяжелее, вот отчего это, Фаддей, а?

— Э-э-э-м-м… — рассказ превращается в интерактивный? Неожиданно.

— Ну да, откуда же Вам знать, — топая каблуком при каждом слове драматично заключил Кондратий, вытягивая на стол руки, плотно облегаемые старой курткой, — вот и я тогда не знал и всячески от себя это настроение гнал. Это было просто: летали мы в те поры много и далеко, чем нас только не нагружали, от продуктов и почты до спутников и канцтоваров и всё чаще к новым планетам, откуда шли грузы попроще: сырьё, в основном, или, опять же, продукты. Логистическая служба космоса (ЛоСК) развилась в громадный холдинг, что прямые-обратные рейсы в принципе исключались, разве что в виде исключения. Чаще всего транспортные схемы строились экономично, но сложно: между тремя, четырьмя, а то и пятью пунктами назначения да ещё и не по одной ходке. Дома, — он потыкал пальцем в стол, — по году-полтора по субьективному времени не бывали. А ведь и у логистиков этих промахи случались, помню, забрасываем мы, значит, 25 контейнеров канцелярских скрепок на Авириту Большую, а они нам: мы морозильные камеры ждём, накой нам ваши скрепки? Суета, переговоры, все в нас документами тычут, вижу Герману эта канитель вообще «по барабану»: у нас-то по накладной всё сходится, что проставили, то и доставили. Подумал: раньше бы максималист мой в бутылку полез не моргнув глазом, а сейчас что твой удав — лежит на койке и на известную голографию пялится. Глядя на него, я тоже успокоился, а нужно было уже тогда всерьёз задуматься об изменениях в личности Германа...

Неделю службы ЛоСКа меж собой препирались, Герман за это время юридическую консультацию какую-то получил или сам откопал чего, словом, потребовал оплатить нам это время как простой по вине отправляющей стороны. Хотя сам за эту неделю трижды с дамой сердца общался по часу не меньше (за счёт, естественно, компании) и стишата в её честь сочинить успел. Оплатили, нечего сказать, как положено, и это был единственный такой у нас с Германом случай за все полёты.

На досуге я полистал статистику таких, как наш, ошибочных рейсов, в процентах, казалось бы, допустимо — от 3 до 5 в стандартный по общепринятому календарю год. А в финансовом эквиваленте, думаю, гораздо всё цветастее, — он снова спрятал массивную ладонь под бородой, на сей раз с многозначительным видом. — Спросите, почему, в таком случае, не изобрести для таких целей переброску грузовую?
Я пожал плечами: этот вопрос уже вертелся у меня на языке.

— Как я уже говорил, для переброски требуется приёмник и передатчик, почему-то они должны быть стационарными, а не передвижными (я в этой части пока не силён, может со временем разберусь, коль приспичит), но это не самое главное. Размер перебросочной камеры обратно пропорционален её мощности, понимаете?

Чего же непонятного? Это тоже каждый школьник знает, что чем меньше камера, тем выше её КПД, только зачем строить камеры размером меньше стандартного?

— Значит, под крупногабаритные грузы переброску не перестроить, — догадался я.

— И это тоже, — он кивнул и облизал губы, — самую, как оказалось, важную роль играет индивидуальное время эксплуатации кабины. Вы когда-нибудь видели простаивающую линию переброски?

Попытался припомнить и не смог. Возможно, оттого, что на вокзале привык к организованным потокам и ни разу больше, чем на 20 минут там не задерживался, но то, что вокзалы работают круглосуточно и всегда многолюдны, а работники вокзалов никогда не бастуют — это факт.

Хорошая идея, кстати, посидеть в зале ожидания и понаблюдать, вполне может нарисоваться качественный материал для очерка, и как я сам до этого...

Я тоже, зеркально Кондратию, подпёр голову кулаком и изучающе посмотрел на небритого со вчера бывшего пилота в съехавшем на затылок затёртом форменном картузе — может, конечно, во мне гены предка-психиатра пробудились, но этот кадр становился для меня всё занятнее — грамотный ведь дядька, судя по всему, не разгильдяй и не пропойца, травить байки незнакомцам для него явное развлечение, но почему в баре? Только ли в бесплатной выпивке дело?

Кондратий заёрзал под моим пристальным взглядом:

— Неужели видели?

— Что видел? — спохватился я и поспешно ответил, — Холостую линию переброски видел, простаивающую нет.

— Во-от! — назидательно изрёк он, откинувшись на спинку стула и продолжил, растирая отёчные веки. — Потому что нагружаемая или разгружаемая кабина — это простаивающая кабина, вот и выходит, что грузовые космические перелёты рентабельнее, чем общепринятый способ транспортировки.

Я не совсем понял его, но до истины докапываться не стал, глотнул почти нетронутый кофе, в котором ледяные молочные фигурки полностью растворились. Глянул в окно — ливень ещё пару секунд похлестал в стекло и прекратился, изрешеченные солнечными лучами тучи сносило на запад, а я даже не замечал! Бармен отключил кондиционер, орудуя на пульте под стойкой, автомат синхронно приоткрыл верхние фрамуги окон. Помещение наполнилось шумом улицы, прохладным озоном, ароматом примятой зелени.

— Хорошо, что сегодня без града, — констатировал Кондратий, развернувшись к окну всем корпусом и с наслаждением вдыхая свежий воздух под скрип затасканной куртки. — Чувствуете, как полегчало?

— А что же Герман Куруч? — решив больше на его отвлекающие манёвры не поддаваться, спросил я.

— А что Герман Куруч? — Васильков третий шумно сделал ещё один глубокий вдох (вопреки моим опасениям, ветхая на вид форменная куртка выдержала и его), — Герман Куруч женился, пригласил на свадьбу меня, родных и кое-кого из начальства, после чего попросился в законный по такому случаю отпуск, — Кондратий повернулся ко мне, я увидел, как разгладилось, посвежело лицо старого лётчика, — я бы, может, тоже попросился, будь у меня такая любовь, как у Герки. Начальство отрезало: мы, мол, могли бы тебе отпуск предоставить, предупреди ты о своих планах заранее, в соответствии с бюрократическими сроками, а так забудь на время о молодой жене и получи назавтра накладную, так и быть, двухходовую: до Земли на кондитерские изделия и обратно на амурских тигров для местного питомника.
Герман, ясное дело, чуть не в слёзы, я не выдержал и... В общем, Герка назавтра полетел. В противоположном направлении — к родным, на Согальпо, с молодой женой, довольный и радостный, как я ему на свою голову насоветовал. А что? С таким заданием я или он вполне в одиночку управились бы: путь кроткий, трасса знакомая, право подписи в накладных и прочей документации имею, пока туда-сюда мотаюсь, как раз по местному времени месяц и пройдёт. То, что на обратном пути груз живой, это мы проходили: с дикими животным всегда двойная подстраховка, летят сытые, в персональных таймер-кабинках в состоянии медикаментозного сна, для них перелёт как одна ночёвка.

Словом, полетели: Гера и Абаби в одну сторону, я и печенюшки — в другую. Правда, всё оказалось значительно интереснее, чем мы с Германом предполагали: то ли начальство на Герку обозлилось за его юридическую полуграмотность, то ли на самом деле обстоятельства так сложились, маршрут наш (то есть, мой) перестроили уже на ходу. Я о таких реконструкциях краем уха слышал, особо не вникая, а тут попал, так сказать, в оборот, опять же, во избежание простоя: кондитерку земляне приняли с радостью, только тигры у них оказались в карантине, и земной филиал ЛоСКа нагрузил меня контейнерами от ЗемЖилСтроя и командировал сначала до Луны, откуда я, дополучив ещё столько же стройматериалов, отправился на Крензиган, — он повысил голос, привстал и размашисто указал, в какой стороне эта планета (как будто я неуч какой), — который пульнул меня с тамошними хлопком и гречей на Джордж-Артур, — последовала резкая отмашка другой рукой, отчего Кондратий напомнил мне сюжет любимой картины моего троюродного прадеда «Семафорщик» малоизвестного мариниста, —  откуда я вернулся на Землю, — в её сторону он энергично боднулся, едва не стряхнув с затылка картуз, — и забрал-таки тигров на Нью-Терру, — он на выдохе ткнул носом и обеими руками вниз и значительно тише продолжил, усаживаясь. — Счастье великое и обоюдное, что за время службы акустиком в разведке и годы штурманства у Германа я не растерял окончательно пилотские умения. А что диспетчеры подтрунивали по поводу запоздалых стартов, кривых манёвров и жёсткого приорбичевания, так это поначалу, пока я припоминал по ходу, что к чему. Им-то, диспетчерам, всё равно, над кем смеяться, я их, в основном, стариковскую и скучающую по полётам натуру давно изучил, много в них от зависти к нам, лётчикам, — он подбоченился и тут же себя оборвал, — но это другая история, отношения к нашей не имеет. Может ещё по кофейку?

Я оторопело смотрел на Кондратия: излагает как по писаному, чтобы так виртуозно врать, надо иметь большой талант и богатую практику...

— Или покрепче? — Васильков третий приблизился ко мне, в похмельно-настырном взгляде читался вопрос «Не веришь, что ли?»

— А… да, покрепче, — суетливо ответил я, отводя глаза к барной стойке и, спохватившись, замотал головой, — нет, кофе! Повторите, пожалуйста!

Бармен слегка поклонился в ответ и отставил сверкающий от чистоты фужер.
Кондратий с хрустом оправил наглухо застёгнутую куртку и вернулся на место, осторожно, как вчера, в первые минуты их с Фаддеем знакомства, поглаживая квадратными ладонями края столешницы:

— Промотался я общим итогом почти полгода, надеясь, что титанка-марсианка Герману наскучила, и он, до мозга костей лётчик, готов всё отдать, чтобы только я утащил его поскорее в космос. Ничего подобного!

«Летай, Кон, один, — сказал он мне, — ты прекрасно справляешься».

Каково? Где логика? Чем это она его так к себе привязала?

Ладно, думаю, раз тебе эта дамочка дороже, стало быть, и дружбе конец, и мне дороже мои нервы. А за нервы полагается компенсация. Отлично, говорю, раз летаю за двоих, то за двоих мне и причитается, бывай здоров.

«Как «бывай здоров»? — вынырнул-таки из своего облачка. — Как за двоих причитается?»

Стою, молчу, — он скрестил руки на груди, изображая, как стоит и молчит, — Герман в гневе краснеет, понимая, что я упёрся и слово сдержу, а без денег какой он глава семьи? Понимаю, что ему не хватает пинка, говорю:

«Твоя марсианка кормить тебя не станет…»

Он голову опустил и засобирался, чем у меня свою уговоренную долю и вытянул. И тут же, прямо на глазах у меня, зовёт Абаби и все деньги ей протягивает. Та, глазом не моргнув, забирает. Меня чуть не стошнило от такой подкаблучности! Я, как Вы наверняка поняли, особой вежливостью не отличаюсь и в этой ситуации смолчал лишь в надежде на то, что в космосе друг мой станет прежним Геркой — занудой и максималистом, зато самостоятельным и привычным.

Так нет же! Я улетал от одного человека, а всего полгода спустя встретил меня совсем другой.

Прямо с этих минут и началась вся катавасия. Герман Куруч крепко-накрепко уяснил, что главное — сроки, графики, показатели и отсутствие жалоб, потому что это — зарплата, это будущее семьи. Теперешний Герман ни за что не бросил бы часть груза ради спасения чужого корабля, как было, когда мы служили на «Нимфе». Даже будь он прямо по курсу. И тем более не свернул бы на выручку, так и случилось совсем скоро: поймав «СОС» от терпящего бедствие грузового самолёта всего в паре часов полёта от нашего курса, мы набрали скорость и послали соболезнование пилоту. Одно это должно бы уже насторожить ССКП, но те, видимо, пропустили инцидент, потирая руки: усмирили, де беспокойный экипаж, все отправления доставлялись в срок, иногда даже с опрежением графика, в случае путаницы Герман стал инициатором весьма вежливых переговоров, а во избежание неразберихи в дальнейшем перед каждым рейсом самолично всязывался со всеми адресатами грузов, и если вдруг обнаруживал малейшие ошибки, теребил ЛоСК до посинения, создавая логистам временную головную боль, которая впоследствии оборачивались прибылью. Статистика ошибочных рейсов пошла вниз, наш экипаж и лично Куруча ставили в пример другим командам, нас начали командировывать на особо важные или сложные маршруты, наши гонорары росли.
Пока не выяснилось, что пострадавший пилот, на помощь которому мы прийти отказались, подал на нас и на компанию в суд, делу дали ход. С их грузовиком, оказывается, приключилась очень серьёзная авария с травмами экипажа, и, не будь рядом «Меланходика Джона», люди вполне могли отдать Богу душу. Взбешённый директор отчитал нас тогда, но нам опять повезло, и на досудебных слушаниях наши рациональные оправдания вместе с существенной материальной компенсацией членам экипажа были зачтены, и дело закрыли.

Думал, хоть это на Германа подействует — не тут-то было. Он опять твердил: «Время — деньги», тем более, что Абаби принесла двойню и назвала мальчишек в честь его дедов. Неделю он пребывал в эйфории, потом потребовал у начальства надбавки, получил по башке и набросился на меня. Я молча снёс его отчаянные выпады и просто напомнил, что моей вины в происходящем нет. Он покраснел и ничего мне не ответил. Похоже, он совсем запутался, в новый рейс ушёл замкнутым и нервным, — Кондратий тяжело вздохнул, покрутил очередную чашку, полную двойного крепкого кофе без сахара, было видно, что эта часть рассказа доставляет ему страдание, только опустить её, как видно, не получалось.

Я начинал его понимать: в сто шестьдесят третий раз рассказывать и в сто шестьдесят четвёртый раз переживать… Но зачем? Очередная загадка Кондратия Василькова третьего.

Я тоже покрутил на столе свой почти нетронутый кофе с молоком, хотелось пить, но понимая, что причина сухости во рту — именно кофе, очередная порция только усилит жажду, я оставлял напиток в целости. Типичный пример того, как выбирая меньшее из двух зол, мы только подпитываем большее.

Н-да… вот и до философии докатились… дальше — что?

Наверное, я сказал это вслух, потому что в ответ услышал:

— А что дальше? История словно водила нас по кругу: во этом рейсе нас ждала встреча с уже знакомым Вам по моему рассказу полицейским. Паоло Котцони словно подкарауливал нас и пристроился рядом, борт о борт. Для начала поглумился, перессказывая нам свою версию, как кэп вытурил нас с «Пинты-2» и вообще из разведки. Куруч молчал, будто глухой. Тогда Котцони начал всячески подначивать Германа, тот, поглощённый разбором документов (мы как раз получили корректировку маршрута в связи с форс-мажорной отменой заявки грузополучателем) и мало обращал на него внимание, изредка огрызаясь в эфир и даже не срываясь на ругань. Эта выдержанность мне понравилась, помню, я Геркой загордился даже, и тогда Котцони решился на крайнюю меру — назвал Германа окурком. Представляю, с какой рожей он это произнёс. В этот момент я ожидал чего угодно, но Герман отозвался мгновенно, всё тем же ровным тоном и между делом:
«Котцони — портки подмочёны».

Я был в восторге, Паоло в бешенстве, я хохотал, он наверняка рвал на себе волосы, разразившись после двухсекундной паузы такими проклятьями, что хоть записывай за ним! Герман хранил полное молчание, морща нос и почёсывая за ухом: пустая болтовня явно его отвлекала. Тогда Котцони обрушился на меня, я поиздевался в ответ, понимая, что так просто это всё не прекратится. Предложить, что ли, снова в космосе встретиться? Уж я-то теперь слабое место полицейского скафандра знаю.
И вдруг Герман не выдержал, воскликнул:

«Слышать тебя больше не хочу, мразь!» — и дал самый полный.

И не рассчитал. Наперерез нам шёл караван гружёных «оковалков» с прицепными модулями в окружении «погонщиков», который в соответствии с моими вычислениями должен почти уже пройти. Не прошёл.

Куруч рванул влево и ушёл в пике, успев проскочить перед самым носом «ОК-ноль К» ближе к концу вереницы грузовиков. Тот попытался затормозить и врезался краем метеорного плаща в сцепление модулей, рассёк его, отчего передние модули рванули вперёд, задние сбились в кучу, наскакивая на шедшие позади «оковалки», а «погонщики» зависли в недоумении.

Котцони был, естественно, тут как тут.

«Нам некогда, — гаркнул Герман, — заплатим штраф и летим.»

«Ну нет, друг любезный, разберёмся!» — говорю ему.

«Ты знаешь, сколько эти чёртовы крезингацы дерут за час задержки?» — орёт он.

«А ты понимаешь, что эта авария ляжет на нас пятном?» — ору я.

«На нас и так пятен полно! Одним больше, одним меньше… — не унимается Герман, — а платят нам за скрость!»

«Что? Герка, ты ли это?» — тут я не выдержал и готов был высказать всё, что думаю о его теперешнем поведении.

«Нет, если тебе так удобнее. Нас ждут! — отчеканил он совершенно другим тоном, как будто командовал мне сидеть и не двигаться. И уже вежливо, обращаясь к Котцони — Паоло, черкай свою квитанцию и копию в офис, будь любезен.»

«Весьма рад, — слащаво отозвался полицейский, — подтвердите получение.»

Я протянул руку к экрану планшета и актвировал полученное сообщение. Увидев сумму, я взорвался:

«Сколько?! Мокрые штаны, ты это нарочно? Герман, смотри, ты точно готов столько отстегнуть?»

«К вашему сведению, — Котцони был предельно корректен (вероятно, включил запись беседы), — сопровождение будет как минимум сутки ловить и состыковывать модули, и это в том случае, если все их маяки исправны. Кто за это заплатит?»

«Резонно, — глухо отозвался Герман, оценил размер штрафа, поморщился, но согласился, — заплатим мы. Ещё вопросы есть?»

«Никак нет, счастливого пути!» — по форме попрощался Котцони.

До сих пор мне казалось, что Германа ещё можно переубедить, сейчас я окончательно уяснил, что нельзя. И, бросив обоим: «Идиоты», всю дорогу с Германом не разговаривал. Потому, что уже тогда знал наверняка, — Кондратий заговорил гулко, уверенно, для убедительности долбя по столу ребром ладони и игнорируя плещущий во все стороны кофе — а потом подтвердил, что при таких обстоятельствах полицейские всегда, — всегда! — выставляют завышенный штраф! Если виновная сторона соглашается на выяснение обстоятельств (особенно, когда, как я, на нём настаивает), сумма чаще всего тает до реальной. К тому же наверняка у пострадавшей стороны тоже нашлось бы к чему придраться, к примеру, почему такой опасный метеорный шлейф тащит и не сбрасывает, все ли сцепки модулей протестированы, и когда по регламенту контроль проводился в последний раз, это самое первое, что я бы проверил. Тогда вообще штраф можно было поделить! Потому что наверняка пилот-координатор каравана не такой педант, как Герман, а, скорее всего, такой разгильдяй, как я, а я бы однозначно проигнорировал пару-тройку предполётных регламентов и заполнил протоколы проверки «на глазок», если бы вообще стал заморачиваться с такой формальностью как составление протоколов и...

Кондратий остановился, как споткнулся, оценил избрызганный стол, встряхнул и смачно облизнул массивную ладонь, повернулся к бармену с несколько виноватым видом. Тот уже шёл к нам с кипельно белой салфеткой, пара взмахов — и наш столик чист, ещё минута, и перед нами свежий кофе. Профи, что тут скажешь!

— Ну, может, я и преувеличил немного, — Кондратий вытер ладонь о штанину, — но перемена в Германе и впрямь была разительная. А насчёт «идиотов» я правду говорю, и молчал я всю дорогу до Крезингана и обратно. Думал, что Куручу от этого будет хоть сколько-нибудь плохо, в итоге страдал только я. Спросите, как же профессиональные контакты пилот-штурман? По переписке и знаками, Герке даже понравилось жить в тишине, от чего я временами был готов просто взбеситься.
Зато когда мы вернулись на Нью-Терру, всем было о чём поговорить: на сей раз компания нас выгораживать отказывается и отдаёт властям на растерзание. Вот так, от статуса лучшего экипажа ЛоСКа до участи подсудимых — всего один штраф…

— Может вас подставили? Котцони? — неуверенно предположил я.

— Всё может быть, — философски согласился Кондратий, — по первости мне страсть как хотелось дознаться, как же это произошло на самом деле. Я выслушал тучу версий: многие из моих слушателей предположили, что причиной всему банальная зависть — кому-то из лётчиков очень претило, что мы отхватываем самые лакомые маршруты, и они на нас настучали кому-то. В это я не верю совсем: пилоты не идиоты. Да, мы ссоримся, можем и кулакам отношения выяснять, но чтобы предать лётное братство — это невозможно, я Вам говорю!

Некоторые пытались меня убедить, что скорее всего, у нас появился тайный недоброжелатель «наверху», например, из прошлого, кто на кого-то из нас затаил обиду, а достигнув соответствующего положения, отомстил таким образом.

Кто-то говорил, что мы с Германом несли какую-то миссию, вроде как «Битлз», по выполнении которой наш тандем должен был разрушиться, а поскольку добровольно мы бы на это не пошли, то судьба нас разделила таким вот болезненным способом — чушь это, по-моему.

Некоторые наоборот объясняли всё произошедшее вероятностным совпадением, не видя никаких закономерностей, думается, это тоже ерунда…

Мне больше по душе гипотеза нескольких человек: всё это чистой воды политика по низвержению ЛоСКа как монополиста космических перевозок, нужно было громкое дело, для этих целей мог быть выбран любой экипаж, просто мы первыми предоставили повод.

А вот про Котцони Вы первый предположили, между прочим, — Кондратий задумался, смешно сморщил маленький нос и почесал под бородой, сегодня более всклоченной, чем вчера. — Нет, Паоло был подонком с принципами, в чём-то даже благородным, иначе ему бы век до космической полиции не подняться. Такие, как он, выбирают себе одну жертву и донимают её периодически, но не так, чтоб затравить совсем. Естественно, на процессе он над Германом покуражился… Да, судебное разбирательство было открытым, правда, без журналистов и состоялось через три с лишним месяца после нашего возвращения. Всё это время шло служебное расследование, мы были отстранены от полётов и почти ежедневно вместе и по отдельности давали объяснения разным людям и группам людей, в том числе и ССКП, по одним и тем же фактам, проходили обследования у психологов и психиатров. Наше руководство оказалось возмущено не только тем, что мы нарушили статистику аварий на одном из самых спокойных участков и позволили Котцони так себя ободрать, отказавшись от разбирательства (по сути — покинув добровольно место аварии и не предложив помощи самолётам каравана). Там, видишь ли, вычислили, что за тиграми на Землю я один летал: по объёму израсходованного топлива, продуктовым запасам, ресурсам воды и воздушной смеси. И подписям в документах, и голосовым переговорам… Нам припомнили, конечно, старые выкрутасы (всё больше по мелочи), и драку в космосе, и пилот этот неугомонный выплыл, что чуть не погиб…
Многие свидетельствовали в нашу пользу, я даже не ожидал, что за нас коллективное служебное прошение подавали. И тот пилот, которого мы ещё до разведки к Авирите Малой тягали, на суде очень душевно за нас вступился. Но Котцони все доводы одним махом смёл, и никто не обратил внимания, что он — лицо самое, что нинаесть, заинтересованное. Очень он артистично на суде выступал, на прошлое Геры намекал, ненавязчиво так, портсигар периодически демонстрируя, чтобы, значит, добить морально. Но Герка держался достойно. Придавил, как сейчас помню, мою ногу под столом, чтобы я не вздумал возмущаться, попеременно краснеет и бледнеет, а всё ж сидит ровно, молча, едва дышит и делает вид, что всё в порядке. А то б я (всё одно, пропадать) в шевелюру этому гаду вцепился, честное слово!

Суд продолжался две недели, защиту нам назначили слабенькую (вялого пацана какого-то из новых бритых), из чего я понял, что обвинительный приговор уже состряпан. Всё подводилось к тому, что я, вроде бы, ни при чём, один он, друг мой, во всём виноват. Формально так и было, ведь он мой руководитель и всё такое, но и с себя я ответственности не снимаю! — Кондратий сорвал с затылка картуз и до хруста сжал в массивной ладони.

Я ему сочувствовал, хотя не понимал, что значит следствие и суд, мои познания в этой области ограничивались популярными телешоу и экранизациями известных детективов. Глубоко вздохнул. Пауза в рассказе затягивалась. Я осмотрелся: бармен, прислонившись к стойке, продолжал сосредоточенно натирать свой фужер (всё тот же, что ли?), немногочисленные посетители в зале тихо беседовали или сидели, уткнувшись в свои гаджеты, снаружи по сезону слепил солнечный вечер, окна снова плотно закрыты, шуршат кондиционеры, пахнет разогретыми ореховыми вкусняшками и какой-то местной пряностью, с которой на Нью-Терре принято готовить чай.

Посмотрел на свой холодный кофе с молоком и решил выпить, раз уж, уплачено. Глотаю напиток и краем глаза наблюдаю за Васильковым третьим. Тот вздыхает, расправляет на столе свой допотопный форменный картуз. Глянул на меня, словно спохватился и тихо продолжил:

— А потом утомлённый прокурор вызвал меня свидетелем со стороны обвинения. Я, помню, опешил, смотрю на Геру, он мне: «Ступай» и только плечами пожал. Он тоже понял, что так просто нас не отпустят и пытался неизбежное принять. От меня прокурор норовил добиться, чтобы я на основании личной неприязни заляпал позором друга (присовокупил, сволочь, к делу ссоры наши). Когда до меня это дошло, я чуть не подпрыгнул от бешенства, ну и выдал им:

«Герман Куруч — мой друг, был, остаётся и будет! Я ни в чём его не упрекаю ни как подчинённый, ни как товарищ. И если будет угодно высокой комиссии ССКП и суду, я назову вам настоящего виновника!»

Вокруг меня всё загудело, Котцони напрягся и весь подался вперёд, члены комисси завертелись как на шарнирах, Куруч посмотрел на меня устало, с недоверием каким-то и удивлением. Судья истово призывал к порядку, когда же все относительно успокоились, прокурор, что вёл допрос, спросил, кого же я имею в виду.

«Во всём виновата Абаби Куруч, — ответил я, — урождённая Веенсоти.»

Что тут началось, Вы бы видели, Фаддей! Зал загалдел, Абаби, в котрую все начали тыкать пальцами, грохнулась в обморок, Куруч впал в истерику и неистово хохотал, катаясь по скамейке, Котцони облегчённо выпрямился и осторожно так огляделся по сторонам, судья, не желая утихомиривать людей, сорвал парик и объявил о переносе заседания на следующую неделю.

До заседания я предпочёл не общаться ни с Германом (правду сказать, он всего дважды патался со мной связаться), ни с прессой, куда странным образом просочилась часть информации. Сидел дома как под домашним арестом до самого заседания. А заседание на этот раз провели вне расписания и в закрытом режиме — только работники суда, комиссия, полномочный представитель ССКП и мы с Германом. Там и решилась наша участь. А заодно, как выяснилось и участь лётчиков на все времена, — Кондратий со вздохом пригубил кофе, — И буквально через несколько дней приказ ССКП вышел тот самый, 673/715. А самое интересное, что конкурс в лётные учебные заведения не уменьшился.

— Действительно… А что стало с Германом, Вы знаете?

— Абаби оказалась лучше, чем я предполагал. К тому моменту они воспитывали уже четверых пацанов. Пока шло разбирательство, нам какие-то «среднемесячные» выплачивали, когда же нас уволили без права занимать должности лётного состава, они переселились на Согальпо, поближе к его родственникам. Абаби подрабатывала на дому и полгода безуспешно искала ему работу, пока не ушла трудиться сама, сейчас даже начальник какой-то. А Герман остался хранителем очага, полностью замкнулся в жене и детях. Очередной крутой поворот в его жизни, с которым он прекрасно справляется. И даже, кажется, удовольствие получает…

— Н-да-а, — только и смог я из себя выдавить, снова повисло молчание. За эти несколько часов я словно целую жизнь прожил, Кондратий, кажется, тоже. Вот он сидит передо мной — массивный, в заношенной, когда-то тёмно-лиловой куртке, длинноволосый, седой, бородатый, немного угрюмый. Спрашивать, чем он занимался дальше бессмысленно, хотя и интересно. Почему? Потому, что это уже совсем другая история, ещё бы с этой разобраться, кстати. Резюмирую, — очерком тут не обойтись, случай Ваш на рассказ тянет или на целую повесть даже. И назову я её «История одного приказа ССКП», как Вам?

— Не, — поморщился он, — пресно, узконаправленно, подумают ещё, что для историков или студентов. Лучше так: «Не женись, лётчик!» И пусть будет предостережением для тех, кто решился связать свою судьбу с космосом не на год или два, — он прихлопнул ладонью по столу, как точку поставил.

Я задумчиво глядел на него, потирая щёку. Да, что-то в его названии есть! Оставалось обсудить гонорар.

— Отлично, — говорю ему. — Сорок процентов Ваши.

— Сколько? — сощурился он брезгливо. — Это даром, что ли?

Ничего себе, «даром»! Ну и жмотина, однако!

— Сколько же Вы хотите? — спрашиваю, не сдерживая удивления.

— Шестьдесят, — он увесисто шлопнул ладонями по столу, глядя на меня исподлобья.

— Кондратий, это не торг, — всё больше удивляюсь я, — это грабёж.

— Шесть-де-сят, — продолжает он в том же тоне, не меняя позы.

— Хотя бы объясните, почему?

— Вдруг Ваша повесть не получится? Или если ради «художественного образа» Вы переврёте половину? А если получится, да если стает вдруг популярной, что мне делать прикажете, когда гонорар кончится? Кто меня тогда слушать будет? — он снова настырно с оттенком наивности глядел на меня, как в первые моменты нашей встречи.

— Ладно, уговорили, пятьдесят, — нехотя соглашаюсь я, доставая блокнот.

— Шестьдесят, говорю и ни промилей меньше! — ух, грозным каким он стал внезапно, аж мурашки пробежали по спине!

— Хорошо, шестьдесят, — на миг пожалел, что начал с ним спорить, потом что вообще взялся за литеатурное изложение его рассказа, но было уже поздно. — В конце концов, вещь ваша, я только оправу подбираю.

— То-то! — он многозначительно погрозил мне пальцем с два моих толщиной. — Через два месяца я Вас разыщу.

Кондратий Васильков третий поднялся и вразвалочку направился к двери под модернистскими часами с металлическим циферблатом. На ходу насвистывая какой-то марш, махнул бармену, получил в ответ услужливый кивок и вышел наружу, в знойный вечер Нюь-Терры.

Я только теперь осознал, что стою с блокнотом в руках за столиком у барной стойки. Пора было заняться делом и, вернувшись в отель, я набросал поспешно: «Нет, что ни говори, а женатый лётчик — не лётчик вовсе» …


Нижний Ломов, октябрь 1992 г. — Пенза, апрель 2020 г.