Барды и не только. Александр Галич

Александр Аркадьевич Галич.

«В жизни прежней и в жизни новой
Навсегда, до конца пути,
Мальчик с дудочкой тростниковой,
Постарайся меня спасти!»

Этому человеку лично я благодарен за то, что помог переосмыслить ряд важных этических понятий и принципов. А заодно научил тому, что вопросы морали и нравственности каждый решает для себя сам, непременно осознавая последствия принятых решений. И многое, до той поры казавшееся незыблемым и устоявшимся, наполнилось иным содержанием. А то и вовсе обрело новый смысл.

Например, в отношении любви к Родине. То есть, что такое патриотизм, как и любой гражданин с пелёнок вскормленный молоком Советской власти, я, конечно же, знал. Ну, по крайней мере, полагал что знаю. Точнее, всерьез об этом не задумывался. А когда, на четвертом десятке жизни, уже после распада СССР, видать пришло время задуматься, тут-то по стечению обстоятельств и случилось знакомство с трагической судьбой и творчеством Александра Галича. Оказалось, любовь к родной стране отнюдь не предполагает по умолчанию ее перенесения на тех, кто этой страной руководит. К слову говоря, вопрос не так очевиден, как покажется кому-то на первый взгляд. Мне вот помог разобраться Галич. Но это – МОЙ ГАЛИЧ! У вас он может быть иным. А может и никаким не быть: дело личное.

Его полное имя – Александр Аронович Гинзбург. Полученное при рождении, но не очень благозвучное для русского уха отчество трансформировалось в «Аркадьевич». А привычный авторский псевдоним «Галич» просто составлен из частей ФИО: Г, Ал, ич. И никакого отношения к древнему русскому городу, как почему-то принято считать, он не имеет.

Песни, которые сам придирчиво относил к достойным внимания, начал писать лишь на рубеже 60-х годов прошлого столетия. То есть, довольно поздно. К тому времени уже возникло камерное направление в искусстве, давшее мощный импульс развитию советской авторской песне. И более того: к «поэтам с гитарой» фронтового поколения Михаилу Анчарову и Булату Окуджаве успели примкнуть молодые Александр Городницкий, Юрий Визбор, Юлий Ким, Александр Дулов и Новелла Матвеева. Так и получилось, что «новобранец» Александр Галич по возрасту оказался старше почти всех коллег по творческому цеху: ему шел пятый десяток.

Бардовская песня всегда тяготела к молодежной аудитории. Прежде всего, само собой, к студенческой. На этапе становления преобладала лирика. Экспедиционно-походная романтика была популярна и особенно любима. Из ряда авторов ощутимо выпадали наделенный суровой мужественностью Анчаров и в особенности Галич. Последнего, вопреки громкой известности, я бы, пожалуй, и вовсе не рискнул причислить к бардам в традиционном понимании. Его непривычно острые и предельно конкретные стихи буквально сочились душевной болью и гневом. Какая уж тут лирическая задушевность? Скорее – песни протеста. Хотя сам термин появился несколько позже. И не у нас, а в Америке. В СССР публичный протест, по понятным причинам, был не в чести. Как, впрочем, и политическая сатира, олицетворением которой стал Александр Галич.

Последние почти 20 лет его жизни были мучительно тяжелы. Запрет в 1962 году по идеологическим соображениям пьесы «Матросская тишина», которую поставил новенький с иголочки молодежный театр «Современник» во главе с Олегом Ефремовым. Для сей «карательной» акции Минкульт СССР (читай: идеологический отдел ЦК КПСС) даже счёл нужным созвать авторитетную комиссию во главе с легендарным режиссером ленинградского БДТ Георгием Товстоноговым. Захватывающие перипетии того «судилища» подробно описаны в автобиографической повести «Генеральная репетиция».  Прочитав ее, несложно понять, каким ударом это стало для автора пьесы – Александра Аркадьевича Галича.

А его первое – и единственное за всю жизнь на Родине! – публичное выступление и вовсе привело к череде драматических событий. На том концерте в яростном, исполненном горечи «Посвящении Борису Леонидовичу Пастернаку» он спел:

«До чего ж мы гордимся, сволочи, что он умер в своей постели!». И еще там же: «Мы не забудем этот смех и эту скуку! Мы поименно вспомним тех, кто поднял руку!».

ЭТО при относительно большом стечении народа весной 1968 года прозвучало со сцены фестиваля авторской песни, проводившегося в Академгородке Новосибирска!  И не то, чтобы организаторы были не в курсе. Напротив, они приглашали Галича именно как маститого барда. Мэтра, можно сказать. Прекрасно знали, что никаких «звезда упала на ладошку» или «запахов тайги» он петь уж точно не станет. К слову, молодые авторы упомянутых строк Александр Дольский и Юрий Кукин также были участниками фестиваля. Трудно винить кого-либо, в том числе и самого Александра Аркадьевича, что, продолжая уповать на благодушие отголосков «хрущевской оттепели», не расслышали грозовых раскатов «пражской весны». И уж тем более не распознали в них скорое наступление заката даже той небольшой творческой свободы, что была.

Появившаяся следом грозная статья-пасквиль в местной газете, как выяснилось, стала лишь поводом для начала массовых репрессий. Причем репрессий без всяких там кавычек! Последовавшие «оргвыводы» привели к ликвидации не только местного клуба «Под интегралом», фестиваль организовавшего, но и к фактическому разгрому клубов авторской песни по все стране. Если кому интересны подробности, настоятельно рекомендую почитать статью очевидца событий и участника того злосчастного фестиваля, писателя и публициста Леонида Жуховицкого. Она весьма красноречиво называется «Арьергардный бой «Оттепели».

Что же касается самого Галича, то для него это стало своего рода «точкой невозврата». Потому что далее последовала откровенная травля. Его исключили отовсюду, откуда только можно: из Союза писателей, Союза кинематографистов, Литфонда. Методично лишили всех легальных возможностей заработка, приложили массу усилий, чтобы создать вокруг опального барда «мертвую зону». Даже из титров любимых народом фильмов («Верные друзья», «Бегущая по волнам», «Вас вызывает Таймыр», «Дайте жалобную книгу», «На семи ветрах»), где он был автором сценариев, – и то не забыли скрупулёзно вымарать. В конце концов, отобрали гражданство и выдворили из родной страны под угрозой ареста. Думали – навсегда «закрыли вопрос». Но Поэт вернулся! Разумеется, в фигуральном смысле. И во всех этих «Союзах» с легкой душой был восстановлен, и гражданство торжественно возвратили. И книги стали издавать, и записи песен официально появились в продаже. Правда, всё это уже посмертно…

«Не скажу про живых, а покойников мы бережём» (В.С. Высоцкий).

А что сам Александр Аркадьевич? Уже ли смирился и покорно подставил шею под удары судьбы? Нет, не смирился и песни писать тоже не бросил. Более того: обогатил их новым материалом, коего, благодаря усердию властей, появилось в избытке. И на «квартирниках» у друзей (находились же отважные люди!) продолжал выступать. Но перенесенные три инфаркта не прошли бесследно. Да и угроза ареста была отнюдь не эфемерной.  Несмотря на то, что очень не хотел уезжать, летом 1974 года был вынужден отбыть на ПМЖ в Европу. Норвегия, Германия, Франция… Какое-то время работал на радио «Свобода», выступал с концертами. Окончательно обосновались с женой в Париже. Там же и умер в декабре 1977 года. Точнее, погиб от бытового удара электрическим током. Было ему всего-то 59 лет. То есть, получается так, что нынешний я уже на три года старше его…

Высказывалось лихое предположение, что мстительное и всесильное КГБ таки до него добралось.  Сторонники версии даже аргументацию приводили. Но я отношу это к области конспирологии. Увы, бывает, что люди гибнут и от несчастного случая. К тому же сердце его и впрямь было слабеньким: врожденный порок, а тут еще череда инфарктов. Так что любой разряд тока вполне мог оказаться роковым.

Где-то читал мнение, что подобный финал (последние 15-20 лет жизни) был фактически предопределен, и Галич своими руками его же и создал. Мол, покаялся бы вовремя – глядишь, и простили бы за былые заслуги. Ну, не знаю… По-моему, так можно рассуждать лишь будучи слабо знакомым с творческим наследием Галича. Лично мне почему-то хочется верить, что не только в сказках бывают люди, готовые заплатить высокую цену за свои принципы.  «В конце концов, Галилей тоже отрекался. – Поэтому я всегда больше любил Джордано Бруно…» (цитата из фильма «Тот самый Мюнхгаузен»).

А ведь как хорошо все начиналось! Родился в интеллигентной семье, почти всю жизнь прожил в Москве. Театральному мастерству успел поучиться еще у самого К.С.Станиславского. Актёр, удачливый и востребованный драматург. Бонвиван, красавец, любимец женщин, душа богемных компаний. Играл на рояле, пел, блистал остроумием. Был не то, чтобы откровенно обласкан, но вполне симпатичен властям. И это еще в сталинские времена! За сценарий одного фильма даже награжден почетной грамотой КГБ СССР. Чего еще желать? Казалось бы: живи в свое удовольствие и радуйся.

Случившаяся метаморфоза поражает воображение. Даже и аналогию сразу не вспомнить. Разве что Виктор Платонович Некрасов, получивший в свое время Сталинскую премию за роман «В окопах Сталинграда», а в 70-е также проклятый на Родине и вынужденный уехать. И сталинские репрессии семью Галича вроде бы не коснулись. Его самого вовсе никак не задели. По здоровью даже и фронтовых тягот хлебнуть не успел. Ни лагерей, ни тюрьмы, ни даже психушки и ссылки, как Иосиф Бродский, не прошёл. Сам ведь писал: «Не моя это вроде боль. Так чего ж я кидаюсь в бой?».

Резкий и внешне как бы немотивированный кульбит его судьбы озадачивал. Однако, уже после отъезда, на прямой вопрос журналиста Александр Аркадьевич ответил так: «Надоело быть советским холуём». Я полагаю, что, несмотря на всю нетривиальность подобного объяснения, этот бывший «советский холуй» ничуть не кривил душой. И чтобы в том убедиться, достаточно познакомиться с его творчеством. Человек, мысливший подобным образом и категорически не желающий молчать, не мог не конфликтовать с системой. И отнюдь не случайно эпиграфом к «Петербургскому романсу» выбрал строки Н.Карамзина: «Судить о нем не должно. Он сам виновник всех своих злосчастных бед, терпя, чего терпеть без подлости не можно».

Любая власть, в том числе и самая деспотичная, имеет некий запас терпения. Но вот чего она не прощает, так это даже намека на смех над собой и уж тем более выставления себя посмешищем. А стихи Галича зачастую были не просто ироничны, но убийственно саркастичны. К тому же написаны доходчивым, выразительно сочным языком и по-актерски мастерски исполнены. Персонажи их легко узнаваемы, а темы близки каждому жителю Страны Советов.  Не диво, что так много его песен «ушло в народ» цитатами.

«А из зала мне кричат: «Давай подробности!» («Красный треугольник»);
«Больно тема какая-то склизкая. Не марксистская, ох, не марксистская!» («Баллада о прибавочной стоимости»);
«А бойтесь единственно только того, / Кто скажет: «Я знаю как надо!» / Кто скажет: «Идите люди за мной! / Я вас научу, как надо!» («Поэма о Сталине. Глава 5»);
«А вор белье тащил с забора, / Снимал с прохожего пальто, / И так вопил: «Держите вора!» / Что даже верил кое-кто!» («Отчий дом»).

Даже я неведомо откуда с детства помнил «а у психов жизнь – так бы жил любой: хочешь спать ложись, хочешь песню пой», хотя открыл для себя Галича лишь в конце 80-х, когда было снято проклятие с его имени и наконец-то появились публикации его стихов. Но к моменту вступления нашего поколения в сознательный возраст, его имя всё еще прочно находилось под запретом. Сограждане же (в большинстве своем) если и слышали, так это, что мол, был такой недобрый диссидент, клеветавший на советский строй по одному из «вражьих» голосов. Хотя фильмы, снятые по его сценариям, конечно же, хорошо знали и даже любили, но с ним никак не связывали, потому что табуированное «Александр Галич» в титрах не значилось.

Еще студентом я впервые услыхал «Про маляров, истопника и теорию относительности», «Белые столбы» и «Балладу о прибавочной стоимости». Оценил точную, злую иронию, но и не более того. То есть, не сказать, чтобы сразу проникся и полюбил. Тогда мои симпатии в большей степени принадлежали Владимиру Высоцкому. Это если говорить о сатире, а другого Галича я пока еще не знал. Что у него были лирические стихи, даже и представить себе не мог. А ведь они были, да еще и какие!

«Вьюга листья на крыльцо намела,
Глупый ворон прилетел под окно
И выкаркивает мне номера
Телефонов, что умолкли давно.
Словно встретились во мгле полюса,
Прозвенели над огнем топоры –
Оживают в тишине голоса
Телефонов довоенной поры» («Песня о телефонах»).

Мой друг выработал свой критерий того, что считать Поэзией (с большой буквы!). Он полагает что поэзия, в отличие от прозы, не может быть простым текстовым отражением раздумий, мыслей и фантазий автора, хоть бы и выраженным в рифмованной форме. Поэт наделен уникальным даром напрямую общаться с мирозданием, воспринимать его посылы и «переводить» их на доступный людям язык. То есть, чем меньше в стихах рефлексии и вообще лично авторского, тем они ближе к идеалу Высокой Поэзии. И я (да простят меня поэты!) с большего разделяю эту точку зрения. Но как тогда быть с Александром Галичем, у которого буквально ВСЁ из написанного является ГЛУБОКО ЛИЧНЫМ?

Впрочем, пускай уж досужими рассуждениями на тему, что, мол, есть высокая поэзия, занимаются литературные критики, филологи и лингвисты. Философы, на крайний случай. А я – не претендую. Как сказал бы Галич: «Не могу я быть Птолемеем! Даже в энгельсы не гожусь!». Можно, конечно, говорить о высокой эрудиции автора, филигранной техники стихосложения, точности и емкости образов, яркости эпитетов, богатейшего словарного запаса, таланта находить единственно верное слово или сравнение, легкого и всегда к месту владения просторечными, а порой даже и не самыми литературными выражениями. Все это есть в творчестве Галича: он был великим Мастером! Но дело в том, что лично для меня его стихи НАМНОГО БОЛЬШЕ, чем поэзия. Они никак не укладываются в привычные оценки созвучности неким душевным струнам. Они буравят душу и болезненно её бередят.

Повторюсь, но Александр Галич для меня – воплощение идеи гражданского долга Патриота своей Родины. Которая, по его убеждению, была порабощена недостойной властью и молила о спасении. Отдаю себе отчет в том, как пафосно и банально звучат эти слова. Вот, тем не менее! Непостижимо выстраданная глубина каждой строки его творений буквально кричит об этом. Яростно и в то же время отчаянно. «Только слезы текут не наружу, а внутрь. Ну а это – намного больнее!» (бард Яша Коган). И в самом деле: кто сказал, что душевная боль, страдание, сопереживание и даже гнев не наполняют флюиды мирового эфира таким же ощутимым содержанием, как красота и любовь?  Ведь они так же иррациональны и даны нам не столько в понимании, сколько в ощущениях. Как музыка или восход солнца над морем. «Cogito ergo sum» – чувствую, значит живу.

Если Сергей Есенин решился написать «теперь в Советской стороне я самый яростный попутчик», то у Александра Аркадьевича всё было с точностью до наоборот. Их пути с Советской властью разошлись кардинально. Однако неверно считать, что критика властей составляла основу его поэзии. Хоть и распространенное, но слишком уж однобокое суждение. Несмотря на блистательно остроумные «Истории из жизни Клима Петровича Коломийцева (мастера цеха, кавалера многих орденов, члена бюро Парткома и депутата Горсовета)», куда в большей степени мысли Галича занимал «счастливый человек, родившийся в смирительной рубахе». Можно сказать, что не власть как таковая, а именно Человек был одновременно и объектом, и субъектом его подвижнического творчества. Тот самый Человек, который по убеждению поэта был просто обязан «звучать гордо», но почему-то совершенно не стремился к этому. Как бы поэт ни объяснялся ему в любви, ни предостерегал, ни убеждал сохранять человеческое достоинство: «Я твердил им в их мохнатые уши». Нет, ничего не помогало!

«И кивали, как глухие глухому,
Улыбались не губами, а краем:
"Мы, мол, вовсе не хотим по-плохому,
Но как надо, извините, не знаем...»

Есть у меня досадное свойство: плохо воспринимаю поэзию с листа. Со слуха или в песне – хорошо, а в печатном виде – плохо. Однако Галич – один из немногих поэтов, при чтении книги стихов которого я такой проблемы никогда не испытывал. Более того: мне хочется его не петь, а читать и заучивать наизусть. А после – цитировать, цитировать, цитировать…

Не так уж редки случаи, когда Поэт или Писатель предвосхищает будущее. Есть у них такой дар: предугадывать и видеть то, что от обыкновенных людей сокрыто временем. Вот и при чтении стихов Александра Галича эта ощущение прежде меня не оставляло. Но совсем недавно, перечитывая стихотворение «Русские плачи», под каждым словом которого готов подписаться двумя руками, как озарение вдруг накатила ясная и до боли очевидная мысль: вовсе это никакое не предвидение гениального ума! Просто с момента написания – а ведь более 50-и лет прошло! – ровным счетом НИЧЕГОШЕНЬКИ не изменилось... Да и вообще НИ ОДНА из написанных Галичем строк, как это ни печально, и по сегодняшний день не утратила актуальности.

Почему он писал не просто стихи, а песни? Думаю, в противовес элитарности поэзии, Галичу требовалась именно песня со своей уникальной демократичностью восприятия, способностью «просачиваться» сквозь любую цензуру и находить своего слушателя. Напомню, что в те времена магнитофонные записи были самым доступным и эффективным способом передачи авторской мысли на расстояние. Стихов-то его нигде не печатали! Напротив, было бы крайне странно, если кто рискнул бы их напечатать: там ведь сплошная «политика»!

Александр Галич не был обделен музыкальным дарованием. И всё же, при том, что порой создавал интересные и самобытные мелодии, в музыке его песен я ощущаю вторичность по отношению к стихам. Возможно, благодаря некой «контурности» своих мелодий они так привлекательны для исполнителей: оставляют простор для фантазии и допускают возможность как бы личной сопричастности. Опять же, более чем скромная техника игры на гитаре. Да и сама гитара в его руках не столько инструмент, сколько непременный атрибут и символ именно песни. Порой кажется, что автор о гитаре и вовсе забывает, слегка рассеяно извлекая нечастые и негромкие аккорды. Наверное, так некогда пели свои баллады лирники на площадях городов.

Полагаю, Александр Аркадьевич был человеком искренне верующим. Вот насчет религиозности его или, как нынче говорят, «воцерквлённости» (убогий термин!) – сомневаюсь. Несмотря на то, что в своем творчестве он нередко обращался к Богу, назвать их отношения простыми и ясными я бы не рискнул. Потому что его Бог, судя по всему, отнюдь не был безгрешен. А православие Галич принял уже на шестом десятке лет, незадолго до отъезда из страны. Стало быть, время пришло. Но, будучи противником официоза, и здесь пошел своим путем. Наверное потому крестил его не кто-нибудь, а протоиерей Александр Владимирович Мень, у которого у самого отношения с властями – как светскими, так и религиозными – складывались, мягко говоря, не просто.

«Но вновь я печально и строго
С утра выхожу за порог –
На поиски доброго Бога
И – ах, да поможет мне Бог!» («Псалом»).

Вот только не знаю, помог ли? Или опять недоглядел?

Хорошо помню видеозапись, кажется, времен его работы на радиостанции «Свобода». Крупный план: Галич поет у микрофона. Тяжелая голова мыслителя, высокий переходящий в залысину лоб, печальный взгляд чуть навыкате глаз. Смертельно усталый взгляд...

«Словно бы он спрашивал – запомнишь?».

Не поручусь, что он пел именно это. Но врезались в память его глаза! В них читалась исполненная отчаяния и одновременно по-детски трогательная надежда на то, что вот именно сейчас Родина наконец-то его услышит и поймет. А он так хотел достучаться до понимания.

«И пускай это время в нас ввинчено штопором,
Пусть мы сами почти до предела заверчены,
Но оставьте, пожалуйста, бдительность «операм»!
Я люблю вас, люди!
Будьте доверчивы!» («Признание в любви»).

Нет, Родина его не поняла. Скорее, даже и не услышала…

***
О зависти (нелирическое послесловие).

Я не делю зависть на белую и черную. Зависть – она зависть и есть. Ну, вот такое свойство человеческой природы. И меня, грешного, чаша сия тоже не минула. Признаюсь: я завидую Александру Аркадьевичу Галичу! Не его судьбе (чему уж тут завидовать?), не посмертной славе и даже не таланту. Поскольку я от природы не сильно честолюбив. Но вот смог бы, подобно ему, до последнего отстаивать честь и достоинство даже в менее драматических обстоятельствах? Право, не знаю… А если честно – совсем не уверен. Себе-то уж чего врать. А вы смогли бы?