Принцесса, скады и чудеса

     Время,  когда взрывались над городом сирены воздушной тревоги и начинали  выть на разные голоса, еще  не было ночью. Это обычно происходило часов в 8- 9  вечера.  И только  Катька была уже в пижамке.  При звуках этого  жуткого воя взрослые вскакивали с мест и, прихватив Катьку и Котьку,  устремлялись  в  небольшую, почти герметизированную, но еще холодную родительскую спальню.
   
    Там   между хромыми алюминиевыми ножками где-то подобранного кухонного столика  стоял шестерик питьевой воды в голубых  бутылках,  на серой столешнице лежали  упаковка рыбных консервов, буханка резанного хлеба, ореховое масло  и какие-то местные солёные  галеты, и толстая свеча, установленная  на дне стеклянной банки.

  На  кровати ждали  проименованные и полураскрытые коричневые коробки с противогазами.
 
        И вот под непрерывный  вой сирен они все  начинали  дружно нахлобучивать себе  на  головы  резиновые маски с круглыми окулярами, с детства знакомые взрослым по занятиям ГО. Катька тоже  быстро научилась сама напяливать  свой детский противогазик, только ремешки надо было на её пушистой рыжей  головке затянуть, аккуратно, не прищемив волосков.  Это делал, обычно,  Виталий, который спокойными и точными движениями почти весело надевал  и закреплял свою маску первым. Тетя Фирочка и Раиса Борисовна  справлялись сами,  не так быстро, зато  без суеты,  а вот  Михаил Маркович всегда  злился и суетился.  У него никак не получалось затянуть ремни герметично – правая рука  дрожала сильнее…
   
     Долговязый и томно грустный  дядя Фима противогаз  надевал исключительно  из педагогических целей – чтоб ребенок видел. Но ремешков  на голове плотно  не затягивал. «Я знаю, что если мне положено умереть от инфаркта,    отравляющие газы мне не страшны», - невесело шутил он,  и имел на то причины.
 
     Бедный Котька оставался беззащитным. Наука противогазов для котят пока  не разработала.
       Принцесса Тамара  за  темными   окулярами прятала свои злые слёзы, их там никто не видел, или все дружно  делали вид, что не видят.
 
      Потом вокруг начинало грохотать, Катька громко плакать, а Котька забивался под  широкую родительскую  кровать - и это, пожалуй,  было самое правильное, самое разумное действие в данной ситуации.

 
                ПРИНЦЕССА.
   
      Ну и что с того, что она была принцессой?! Виталий вовсе и  не стремился жениться на принцессе.  Он  всегда тайно  мечтал  о русалочке.   Да да – о той самой андерсеновской: кроткой,  безусловно  готовой  ради любви к  личным жертвам,    с   голубыми до прозрачности полуприкрытыми глазами-озёрами.
      Он мечтал вытащить её из пены морской и воскресить  к жизни  всей  любовью и преданностью, на которые он  был способен.
      А он был на них способен, и точно  знал это о себе.
   
      Но никакого  моря в то время   поблизости не было, и  в их большом и многолюдном городе русалочки ему вообще никогда   не попадались.  Золушки, и  Белоснежки – тоже.   Были в изобилии «мачехины дочки»,  ярко раскрашенные туповатые куклы-манекены и, да, немного реже – эти самые «принцессы». Среди плеяды таких  единственных, и особенно -   поздних -  дочек Томочка  была ещё далеко не худшим вариантом.
    В ней просто было всего немного больше, чем хотелось бы  в идеале: глаза чуть более тёмные и чуть более выпуклые, формы чуть более округлые, губы чуть более пухлые, а речи чуть более едкие.
    
   Зато его  родители   были  от  Тамарочки   в восторге: учительская дочка, единственная обладательница полноценной  комнаты в родительской квартире, уже дипломированный экономист, но  при этом,  несомненно, красивая и здоровая: кровь с молоком на щеках и  каштановые локоны  на плечах. Такая наверняка сможет родить им внучат.
   И даже  младшая сестра Виталия Шурочка была от его  принцессы без ума и считала, что ему с ней страшно повезло...
 
     Сказать по правде,  Виталий  тоже был  не совсем тем принцем, о котором мечтала Тамара: рост –  немного ниже среднего (даже каблуки приличные не наденешь),  какой-то  блеклый  и не очень решительный,  по крайней мере, - с виду…    Зато вроде бы  не дурак, из приличной семьи и как положено – с  высшим техническим, образованием. Не какой-нибудь  там  барыга из подворотни.
 
     Плюс к этому  родители на неё  давили уже   изо всех сил… И все подружки, как назло,  за полгода одна за другой, одна за другой  повыскакивали замуж:  и Кира, и Мира, и Ира, и даже Белочка…  В кино стало  не с кем пойти…

     Ладно, хоть  в подарок он  принёс ей  не розу и не канарейку в клетке, а настоящие, не палёные французские духи. Значит, если не он, то хотя бы его маман   что-то понимает в подарках…

     Для свадьбы сняли кафе «Кругозор» – как все вокруг. Гостей получилось почти две сотни - ни в одну квартиру не вместились бы.  Родственников, правда, среди них было относительно не  много. Даже если посчитать иногородних –  больше двух десятков с обеих сторон не набралось бы. Зато друзей и подружек – вагон –  по домам и по дворам,  из школ и из ВУЗов, а теперь вот уже и сотрудники, главным образом  одинокие…
    Где ж, как не на свадьбе,  можно было познакомиться с новым  молодым чкеловеком  или девушкой «своего круга»?

       Компания вышла пёстрая, как платье Раисы Борисовны  из китайского панбархата.   Их свадебный тамада, остряк-самоучка  – двоюродный   долговязый  и томно-грустный  дядя   Фима -  отметил этот момент  в прологе к своему  первому тосту:
- На нашем  замечательном торжестве присутствуют представители  многих   народов и народностей  могучего Советского Союза:   русские, и украинцы,  грузины и армяне, молдаване и белорусы, и даже башкиры и татары. А также, – он  сделал маленькую, но заметную  паузу,  – представители  другой национальности… –    подчеркнув таинственным голосом слово «другой».

   Он  подождал, пока до слушателей  дойдёт  его тонкий юмор, и они  расхохочутся… Дядя Фима был уверен, что   гости, и без дополнительных  объяснений,  догадаются, о какой именно неназываемой вслух  национальности   идет речь.  Ведь   именно к ней  имели несчастье принадлежать и родители молодых, и сами молодые,   и абсолютное большинство гостей  на этом торжестве.  Представители прочих народов, конечно, тоже в этом слоёном пироге  присутствовали, но исключительно  в виде малопредставительных добавок и пряностей… 
   
     С каблуками пришлось пойти на компромисс. Для загса и для фотографий  были надеты  офигенные  шпильки  её мечты. А для танцев – легкие  кремовые  босоножки с гигиеническим каблучком, сохранившиеся с институтского выпускного. Танцевать  в таких было приятнее, и жених рядом с Томой  не выглядел уж слишком  плюгавым.
   
    Подружки, разумеется,   сплетничали, даже не отходя от свадебного стола.  Но Тома, к счастью, этого не слышала. Она была занята приёмом поздравлений, пожеланий и подарков, танцами,  всеобщими призывами «Горько» и следующими  за ними обязательными поцелуями.

   И только  после возвращения  из свадебного путешествия  лучшая подружка, кучерявая, как каракуль,  Белочка, ей  задним числом доложила:

- Ты представляешь, прямо на твоей свадьбе 
 Кира сказала, что еда в  ресторане  «Кругозор» была  так себе,
    Мира сказала, что пиджак на Виталике  – не  фонтан,
      а Ира сказала, что и сам Виталик – не очень-то  похож  на  супермена,  какой-то слишком уж интеллигентный…
   
     Тома промолчала. Да, уж – не  супермен, мягко говоря. Даже самой близкой подружке не расскажешь, что почти весь медовый отпуск в Лазаревском у них ушел на то, чтобы преодолеть её девственность и его невинность, если можно так выразиться  о мужчине.  И даже посоветоваться им там было решительно  не с кем. А если кто-то скажет, что в то время таких аномалий  уже  не бывало, так вот, оказывается, случалось и такое…

      Осталось у Тамары от всего этого смутное и неприятное ощущение  внизу живота, что при  таком девственном варианте замужества, что-то замечательное она в своей жизни, похоже,  упустила.
   На самом деле, у неё не было цели принципиально хранить свою драгоценную  девственность аж до свадьбы. Просто, за двадцать три года её  весёлой и полной других  впечатлений молодой жизни не случилось ей встретить  того  мужчину, с которым захотелось бы отведать этого тёмного, неведомого,  стыдного, но сладкого греха.
     Может, из-за того, что её взгляд на противоположный пол был направлен  под слишком уж острым углом, или же её  мнение о собственной персоне было слишком уж высоким…
      
     Что думал по этому поводу Виталик, её мало интересовало.
    
     А потом  неожиданно ещё и  Катька оказалась у неё  в животе. Казалось бы… Без хотения и без умения, и без спросу, а вот взяла и оказалась.  Тома сразу поняла, что там  девочка. Сразу знала, что звать будут Катькой. И еще знала, что принцессой она не будет. Потому что принцесса в их доме может быть только одна, и  ею  всегда будет она - Тамара.
 
     По зрелом размышлении она поняла, что так даже лучше, потому что на работе в своём НИИ она сразу обрела   привилегированное  положение: с такой справкой ни в колхоз, ни на овощные кагаты, ни на стройку, как прочих молодых специалистов, послать её уже  не могли.  Поэтому  она тихо пребывала  в  своём пыльном  отделе, где рассчитывала сметы вместе  с постепенно расползающимися вширь от многочасового  сидения предпенсионными тётеньками, или читала, в очередь с ними,  толстые журналы, которые неожиданно  стали  тогда страшно интересными.
   
    Прежде она была знакома только с журналом «Юность», который Михаил Маркович выписывал для неё еще с седьмого класса, как только она из пионерского возраста перешла в комсомольский.

       Роды были такими тяжелыми и затяжными,  что Тома  сразу  для себя постановила,  что больше этого  кошмара в её жизни никогда  не будет. Катька родилась рыжей,  вредной и плаксивой, но, слава богу, она, наоравшись за день,   ночью  дрыхла без задних ног, позволяя поспать и родителям.

     Поэтому, еле высидев при ребенке дома  положенные три месяца, Тома с энтузиазмом вернулась к  пыльным окнам, скучным, но  безвредным тёткам, бесконечным сметам и толстым журналам.
    Зато – Раиса  Борисовна как раз в это время с удовольствием вышла на заслуженную пенсию – внучку нянчить. Свою единственную и долгожданную  дочь ей  не удалось потетёшкать  всласть –  с первого сентября пришлось уже   приступать к урокам и перепоручить  Тамарочку   уже тогда еле  живой бабуле.

     Так теперь хоть на внучке  можно было душу отвести.
   
       А тут и странное время подошло.  Всё стало переворачиваться с ног на голову… Запретное  внезапно становилось разрешенным.  Многие молодые и шустрые сотрудники из НИИ  увольнялись и включались в  растущие как грибы после дождя артели, где за те же  рабочие часы  можно было заработать в разы больше.
 
    Тома и Виталия пыталась в какую-то артель толкануть, но он никуда из своего «Южгипротяжмаш… –хренвыговоришь  – ни ногой. Такой вот дурацкий консервативный  характер… Все  друзья его как-то вдруг из их жизни  растаяли:  и те, что  из школы, и те, что  из института.

    А сотрудники однажды собрались было его  навестить, но при родителях получилось  всё неудобно, ненадолго и ни к месту… Так что назавтра они Витальке прямо так и сказали: вот купишь себе  кооператив,  мы к тебе с Томой прямо на новоселье и завалим, а пока уж лучше – ты к нам…
 
      К Томочке подружки иногда заглядывали, хотя обычно по одной, и тоже как-то всё короче и реже. А тут как-то в  майское черёмуховое  воскресенье прыткая Белочка забежала. И как всегда была  неожиданна:

- Тамара, а вы куда собираетесь?
- В смысле – собираемся?  – в отпуск?
- Да  какой там отпуск? Ты что с луны свалилась? Все наши враспыл летят:
  Кира – в Штаты,
    Мира – в Израиль,
       а  Ира вообще к двоюродной сестре - в Австралию.
- А ты? Тоже собираешься?
- Конечно. Но не в Израиль, конечно. Мы подали просьбу в посольство Германии. Там говорят, наряду с немцами, теперь и евреев хотят назад подсобрать…
- Ну нет, - высказалась Тома сквозь зубы.  – В   Германию я точно не поеду. У меня на немецкий с детства аллергия…

     Вечером, боясь скандала с мамой, Тома, расстилая постель  за закрытой дверью,  стала тихо обсуждать   эту тему  с Виталиком наедине. И, представляете? Оказалось, что и его родители с младшей сестрой Шурочкой, уже  ждут приглашения от родственников  из США.

- Что же ты, Вит, молчишь? А если все уедут?… Мы что здесь одни останемся?
    Вит улыбнулся:
- Ну нет.  Не думаю. Одни мы точно не останемся. А тебе что, плохо здесь?
-  В общем-то и не плохо. Только магазины пустые… И тесно с родителями в двушке. И холодно даже летом.  И море далеко.
-  Тогда нам лучше ехать в Израиль. Там тепло. даже жарковато. И ещё там целых три или даже четыре моря.  И все – близко.
- Как это четыре? Он же совсем маленький!
- Тем не менее.   Твой дядя Фима, кстати, уже там. Он  и написал папе.
- Ну, и как, ему там нравится?
- Вроде, нравится.  Солнечно  там, почти всегда.   Теперь ожидают  большую волну.
-  С моря?!
-  Нет, из СССР.
- Ладно. Пусть будет в Израиль… Если  не подойдёт  – так  еще куда-нибудь уедем. У нас теперь друзья- родственнички по всему миру будут.
   
   Тома за  время этого разговора успела расстелить постель, улечься, расплескав по подушке каштановые локоны, а потом - уткнуться носом в тёплое плечо мужа. Как хорошо,  всё-таки, что у неё есть он и Катька, и мама с папой! С ними можно всё попробовать. С ними, казалось,  ничего не будет страшно…

     Не прошло и полгода, как их намечтанная  во время расстилания постели   программа воплотилась в жизнь. Время было такое – «сбычи мечт» - как говорилось новогоднем тосте.  Хуже всего было тем, кто  совсем не умел или не хотел мечтать, а предпочитал просто жить по старому. По старому жить больше не получалось ни у кого.
   
    Но ведь, когда боги   хотят над нами посмеяться, они  иногда  просто исполняют то, о чем мы мечтаем…

                НА НОВОМ МЕСТЕ

      И вот  за окнами  такси уже мелькает Тель Авив. Вернее, его ультрарелигиозный спутник  Бней Брак со странно одетыми, ненормально сутулыми,  худыми или толстыми старшеклассницами, усталыми женщинами в париках,  мальчиками в черных свадебных пиджаках,  с какими-то космами, свисающими по бокам  из-под совершенно  нелепых на подростках  черных  широкополых  шляп,  и огромным количеством колясочной и прочей ребятни.
- Это что, арабы такие? – удивилась Тома.
- Нет, это, видимо, такие евреи, – ответила Раиса Борисовна. Она и сама видела нечто подобное  только   на картинках в старых еврейских книгах еще дореволюционного издания…               
               
      Длинный  и по такому радостному случаю чуть менее грустный дядя Фима и его похожая на мелкую добродушную обезьянку  тётя Фирочка встречали  их на тротуаре  возле своего аккуратного парадного. Подобные трёхэтажные песочные дома-близнецы  с казёнными серыми жалюзи на окнах стояли в струнку, по обеим сторонам улицы, различаясь только номерами над входными дверьми. А рядом с ними росли пальмы - вместо нормальных деревьев. Дядя Фима согласился принять у себя в салоне всё  их семейство, правда,  только на первые пару дней. При этом он тонко намекал, что даже хорошие гости, как и хорошая рыба с третьего дня начинают уже портиться.  Не скрывая восхищения, он то и дело  поглядывал на Томочку, приговаривая:
- Береги, Виталий, свою принцессу. Тут на таких юных дамочек тьма охотников. Моргнуть не успеешь – уведут.

    Квартиру они сняли  в таком же песочном доме напротив,  весьма решительно и предприимчиво. В дядином  салоне -гостиной  впятером им было не слишком комфортно, а риск  на третий день завоняться, как  упомянутая хорошая рыба, был достаточно велик.  Ведь  воду у пожилой четы было принято экономить, а стиральной машиной они еще не успели обзавестись. Кроме того, выбирать тоже было особенно не из чего. Варианты различались лишь этажами,  меблировкой,  и состоянием побелки. Кухни,плиточные полы, белые стены, размеры гостиных и вид из окон были практически идентичными.  Цены зависили лишь от количества спален. А шуточки  дяди Фимы становились какими-то  всё более пристальными и прицельными.

      Катьку записали в государственно-религиозную школу. Что это означает ни Тома, ни Виталий не понимали, но других вариантов поблизости не было. Сами записались изучать иврит  в ульпаны*. Тома – в утренний, Виталий вместе с тестем – в вечерний. По утрам он устроился раскладывать товар в Супермаркете на улице Жаботинского. Эту работу ему уступил дядя Фима.
    А Раиса Борисовна решила, что ей как пенсионерке и домохозяйке новый язык вообще практически без надобности.
   В целом,  их жизнь здесь, включая обязательные еженедельные поездки на  песочный Тель-Авивский пляж очень напоминала отпуск на курорте... только несколько подзатянувшийся на этот раз.

    В  утреннем  ульпане*  было весело и молодо, почти как в институте. Новоприезжие  непрестанно  шутили, шокированные некоторыми  неожиданными реалиями новой жизни в Бней Браке, но почти без исключений,  были полны надежд. Их  молоденькая учительница Сима,   носившая парик,  юбку, почти подметающую пол  и  застёгнутые до подбородка блузы с длинными рукавами, держала себя очень важно. Она ужасно боялась  уронить свой  авторитет, и, хотя этот класс был первым её опытом преподавания в ульпане для взрослых, ей, в общем, удавалось его поддерживать. Сима  усиленно и эмоционально  пыталась объяснить грамматику и лексику   на пальцах или с помощью английских подпорок, правда, и английский в их группе знали, увы, не все.
    Предложенного ею второго альтернативного языка – идиш не знал вообще  никто.
    
     Через два учебных  дня   к  Томе подсел высокий  и  какой-то  почти
 неприлично молодой человек. 
- Вы, похоже,  безумно талантливая девушка, - сказал он  принцессе. -  Так моментально всё схватываете…  Наверное, вы и сами филолог? Угадал?  Или учительница? А я вот  ни в зуб ногой.  Будете мне, двоечнику,  помогать?
   
   Тамара  из-под  накрашенных удлиняющей тушью ресниц  посмотрела на присоседившегося. Он был  похож одновременно на студентика  и (о ужас!) на сказочного принца – на того самого принца… 
   Его лицо и руки с выпуклыми бицепсами уже успели впитать загар  местного сладкого колорита: не шоколадный, а какой-то гематогенный, красиво контрастировавший с белой майкой…   Серые внимательные глаза   одновременно дерзко и ласково  глядели   со смуглого лица.
   «Эх, где ж ты раньше был…», - кольнуло где то глубоко под  ребрами у  Томы.

      Она, конечно сразу же объяснила студенту, что во-первых,  она никакой не филолог и не учитель, а во-вторых, она  замужем и у неё есть дочь –   первоклассница.
- Понял,  – кротко, опустив длинные ресницы,  сказал Виктор, как звали  студента. – Никаких лишних интересов не будет. Рак иврит.
 «Рак» на иврите означает «только» .
 Помогать Виктору в учебе показалось Тамаре занятием явно приятным, и в  то же время совершенно  невинным, и она не стала отказываться.

    В конце последнего  урока на полях Тамариной тетради он смуглой рукой  небрежно и наискосок написал карандашом свой номер телефона – на всякий случай.

     Как раз в это время в класс вошла некрасивая, очень худенькая и мелкая солдатка в слегка помятой  форме цвета хаки, оттопыренными губками напоминающая едва оперившегося птенца,  и объявила по-русски: 
   - Нужно всем приготовиться к войне.

   Она   написала мелом на доске телефон службы тыла, где они  могли бы получить ответы  на свои вопросы тоже по-русски. Затем  молча   раздала всем талончики, по которым следовало срочно получить противогазы на всю семью. Там же, на талонах был написан адрес пункта раздачи… Но толком она так  ничего и  не объяснила. Складывалось впечатление, что солдатка-птенец  сама не имела ясного  представления, зачем всё это может им понадобиться…
    Или не имела полномочий об этом распространяться.
   

      
                «СКАДЫ»

    В первый же свой школьный  день Катька  притащила с улицы  Котьку. Он был круглый,  жалобный, пушистый и грязный. И лапы у него расползались в стороны.  Совершенно ненахальный. Решать его судьбу предоставили Тамаре. И принцесса, посмотрев в крыжовниковые виноватые глазки, растаяла. Ладно уж, пусть живет!
   
   А потом  Катька стала притаскивать из школы  какие-то запомнившиеся ей песенки и речевки, смысла которых ни она сама, ни её родители понять пока не могли. Одна из них звучала вообще странно, типа:

«Не- не- не! Не- не- не!
Не дадим Саддаму править
В нашей стране!»

    Семейных запасов иврита хватило только на «не». Имя Саддам тоже было на слуху…  Имелся в виду, вероятно,  иракский диктатор Саддам Хусейн.
     Остальное как-то общими усилиями расшифровали, но всё вместе  стало понятно только после того, как с неба прямо на их город посыпались «Скады» -  ракеты средней дальности из Ирака, изготовленные когда-то  у них в городе – в  Днепропетровске.

     Вначале, казалось, что и  в городе,  и во всей  стране тогда вообще всё остановилось и замерло: занятия в школах, детских садах  и в ульпанах,  вечерняя работа клубов, театров, ресторанов  и даже поликлиник.      В темноте  завывали сирены, как оказалось, установленные во всех синагогах  Бней Брака.  и сразу стало слышно, что чего-чего, а синагог там  было более чем достаточно. Следом за сиренами начинали падать  и взрываться  «Скады».   
   
   Впрочем,   еще  чаще они падали на соседний Рамат-Ган.     Вот теперь становилось понятней, зачем понадобилось выдавать им   противогазы: ожидалась,  что Саддам предпримет  химическую атаку.   Загадочное "командование тыла" запретило жителям  прятаться от обстрелов в  подвалах домов, поскольку ожидаемые отравляющие газы предположительно были  тяжелее воздуха. Оно же приказало всем запастись продуктами, особенно консервами, печеньем  и питьевой водой на случай разрушения водопровода. И сидеть по своим квартирам, в  специально по этому случаю  герметично оклеенной и не проницаемой для воздуха снаружи комнате в противогазах, пока не поступит другой приказ.
    Об этом передавали по радио, и даже иногда по-русски для таких, как они бедолаг, залетевших в это бедовое место и еще не успевших прийти в себя от шока.
Радио приказано было не выключать никогда, даже ночью, чтобы слышать указания всемогущей   службы тыла. Хотя  и говорило оно – радио - почти всё время на всё еще никому из них непонятном иврите. 

    Через несколько дней на ближайшую  военную базу  в Рамат-Гане доставили американские ракеты «Пэтриот», и обученные  американские солдаты стали этими  своими «патриотами» сбивать иракские «скады». Происходил этот ракетный бой  почему-то прямо над городскими крышами. И выглядело это зрелище в темноте просто потрясающе. Покруче всякого фейерверка.
    Поэтому некоторые молодые и горячие головы, презрев опасность, вместо того, чтобы отсиживаться в герметизированных спальнях, забирались на эти самые плоские городские  крыши, вообще никак и ничем не защищенные, чтобы поглазеть на все эти светящиеся  небесные стычки … А потом обломки «скадов» и обломки  «патриотов»  падали по  всесильному закону  всемирного тяготения вниз – прямо на  песочные дома… Попутно, обрушая  и сами крыши, и  стены этих домов, видимо не рассчитанные на подобные испытаня.
    

     Во время второго или третьего  обстрела обвалился фасад  дома напротив, где жили дядя Фима с тётей Фирой.  Это была  наружная стена той самой герметично оклеенной комнаты, которая служила им  ненадёжным укрытием. Счастье, что  когда  пожилые супруги сидели там в  противогазах, как и положено, дядя  Фима  вдруг почувствовал, что задыхается. Он махнул рукой и быстро  вышел из непроницаемой комнаты на лестничную клетку.  Тётя Фирочка, конечно засеменила за ним следом.  Через несколько секунд  оно и бабахнуло…

     В результате, теперь уже дядя  Фима и тётя Фира, поселились в их гостиной,  и никто им, естественно, не напоминал ни про хорошую рыбу, ни  про хороших гостей – какие там шутки! Остряк дядя Фима сделался еще более грустным, молчаливым и сосредоточенным. Он почти не выходил из дому и  всё время сидел возле радио, в ожидании, когда   хоть что-нибудь будут передавать на русском языке.
 
     Тяжелее всех воспринимала  ситуацию с этим вынужденным  семейным общежитием, сиренами и обстрелами сама  принцесса Тамара.  Обжигающие слезы  помимо воли текли из темноты её глаз  и в противогазе, и без него, поэтому она вообще  перестала подкрашиваться  и даже умываться по утрам. Помимо всех прочих актуальных и не очень причин, ей  до слёз  хотелось позвонить  своему ученику и соученику Виктору, чтобы  узнать, как он там страдает  один- одинёшенек в своей грязной коморке… Почему-то именно так она представляла себе его жилище. И еще она представляла себе его среди тех безумных  любопытных смельчаков, которые во время обстрелов вылазили на крыши. И ей было за него страшно. 
   Но уединиться  в их густо  наполненной людьми квартире с телефоном не представлялось возможным.
       
               
                ЧУДЕСА

    Через пару  недель после начала этой нелепой войны,  когда   стало ясно, что по утрам  возможность обстрелов минимальна, жизнь в городе постепенно стала  возобновляться.
    Дворники и муниципальные  рабочие  в оранжевых жилетах принялись убирать дворы и улицы, оранжевые  машины – вывозить мусор, электрики в оранжевых касках – менять   порванные ракетными обломками провода. 
   Улица, где жила принцесса,  и две соседние – рамат-ганские -    стояли   в развалинах одного и  того же  песочного цвета  похожие  на документальные съёмки немецких городов после ковровых бомбёжек союзников. Трехэтажные дома-близняшки,   в разной степени  осыпавшиеся,  казались и в самом деле построенными из песка… Валялись на тротуаре   обломки пальм и электрическиих  столбов. Но самым удивительным  было то, что при этом почти не было пострадавших людей. А убитых не было вовсе. По крайней мере, так утверждало израильское  радио по-русски и на иврите. А представить, что «Кол Исраель» может врать или умалчивать, было просто невозможно.
    
     Даже не слишком верующие соседи и хозяева местной лавочки стали утверждать, что  на их глазах  происходит  чудо.   Наша советская и комсомольская принцесса ни в какие чудеса, естественно, не верила.  Но, честно говоря, и у неё иных версий, объясняющих  эту ситуацию не было. Ведь в разрушенных домах всё еще  продолжали жить  люди… Это они выходили по утрам  за покупками и возвращались туда же, в эти песочные развалины, без части стен. Как же так, чтоб никого  даже не зацепило? Это было практически  не реально. Тем не менее,  радио каждое утро  упрямо свидетельствовало, что дело обстояло именно так. Разрушались здания столбы и деревья, рвались провода и лопались трубы. Но люди при этом оставались невредимы.

    Вскоре  возобновились занятия. Катька, которой ужасно надоело сидеть взаперти с таким  неимоверным количеством бабушек и дедушек, радостно с ранцем, противогазом и Виталием устремилась в школу. (Там просили, чтобы родители по очереди дежурили в школьном  дворе – на всякий случай).
    А Тома, наконец-то умывшись, приодевшись и подкрасившись, в коричневом кожаном жилете   с нарядной, оклеенной оранжевыми и красными  полосками упаковкой  противогаза, пошла  в ульпан.

    Правда в классе вместо их молодой и  симпатичной Симы   их встретила    горбатенькая  и мудрая Эстер-Малка.  Она  потом объяснила, что муж Симы, раввин, и он   запретил ей преподавать в классе, где часть учеников – взрослые мужчины…
   
    Виктор уже  был на своём месте. Он как бы не заметил её прихода, сидел, устремив взор в учебник, кивнул, когда она с ним поздоровалась,  даже не подняв на неё своих всегда  сияющих  глаз.
- Что случилось?
- Ничего.
- Вы обиделись?
- Да нет, я думал, это я Вас чем-то обидел, если за все эти бесконечные недели, вы ни разу так и не набрали мой номер…
- Витя… Вы даже не представляете,.. как я хотела… но не могла выбрать минуты…Вы не представляете себе!  У нас в доме столько народу… И все практически всегда  дома. 
- Правда? – Виктор посмотрел на неё, наконец, озорным взглядом. – Значит, у меня есть шанс вспомнить хоть что-нибудь?! У меня ж  за это время весь иврит как ветром из башки выдуло...  Но я надеюсь...  Если  только мы останемся здесь, и позанимаемся еще немного  после уроков.
- Остаться тут, в классе? Но ведь  это все  будут потом обсуждать.
- Не обязательно в классе. Можно пойти ко мне. Конечно квартирка у меня та еще. Дира-дырой. (Это он скаламбурил: на иврите «дира»  означает квартира) – Но зато там никто  нам не помешает, и ничего никому не расскажет.
   
    Томины щеки залились краской. Но  щеками дело не ограничилось.  Во всём теле она ощутила дрожь.  Никто и представить не мог, как ей захотелось прямо сейчас  пойти и посмотреть на его дыру… 
    То самое манящее,  сладкое, тайное и грешное, чего она так и не дождалась в своей незамужней молодости теперь заполнило, казалось,  всё её существо, хотя она даже сама себе  не спешила в этом признаваться.   Почему-то особенно занимал вопрос, на чем он там спит.  Вряд ли у него  есть красивая  постель или хотя бы приличная кровать…
     Скорее всего, какая-нибудь рухлядь с мусорки…

     Но ещё больше   ей  почему-то  мешали мысли о чуде городских  развалин, в которых не было жертв. Этот необъяснимый факт  вносил какой-то  дискомфорт в простые  до примитивности её мысли и чаяния. Он путал все её прежние представления о тупой материальной объяснимости окружающей реальности. И сильно затруднял принятие решения, которое иначе  напрашивалось бы само собой.

- Твой дом не пострадал от ракет? – она сама не заметила, как перешла на ты…
 - Нет. Пока выстоял.
- Мой – тоже.  Ты знаешь, как мы  мы решим?  Если сегодня при обстреле хоть  кто-нибудь погибнет, я завтра к тебе приду. – наивно и четко  пообещала она.
-  Ты  что, такая кровожадная? – ехидно прикусил губу  Виктор.
- Нет, просто хочу убедиться, что никакого чуда божьего на самом деле нет. Что всё это просто обычное  совпадение… И не больше.
   
   Вечером,  был очередной  обстрел. Завыли сирены, все снова  заперлись  в спальне и надели противогазы.   Тамара  в тот вечер  сидела в своей песочно-зеленой резиновой маске с  побагровевшими щеками и совершенно сухими глазами.  А хитрая Катька, подкравшись к ней в своём противогазике, и положив подбородок на её колени стала задавать дурацкие  свои непосредственно-прямые  вопросы:
 -Мама, а ты меня любишь? А папу ты любишь?...

  Потом армейский пресс-атташе Нахман Шай объявил по радио, что обстрел  уже закончен, и все сумасшедшие  могут, наконец, спуститься с крыш…

  На завтра проснувшись без пяти минут семь, Тамара первым делом, чуть не наступив в дверях  на Котьку, бросилась к дяде Фиме с его  приемником.

-  Чего ты беспокоишься, девочка, всё у нас в порядке. – приветливо встречал её дядя Фима. Никто  у нас  не погиб. Никто даже и  не пострадал…
    Сказать, что Тому это известие не обрадовало - это всё равно, что не сказать вообще ничего.
   
   Виктор в классе сидел  печальней серого  февральского  неба, которое наконец-то решило затянуться тучами в это утро.
   - Ты  слушала новости? – встретил он Тамару вопросом вместо приветствия.
   - Да. Слава Богу,  пока опять все живы… – и  взгляд её тоже был тоскливым, как сегодняшнее февральское небо.




               
                ЖРЕБИЙ

    В воскресенье   Катька вернулась из школы с запиской от учительницы.  Что  за дурацкая привычка здесь  у учителей писать письма родителям на непонятном языке?!

   Соседка, к которой Тома обратилась для разъяснений, перевела ей,  что традиционное пуримское  карнавальное уличное  шествие на этот раз будет под запретом. Наряженные и накрашенные  дети  будут должны прийти  в классы с противогазами и по возможности, в сопровождении хотя бы одного из родителей. Там они будут угощать друг друга сладостями и петь веселые праздничные песни. 
   Название праздника"Пурим" в переводе означает "жребий". Ну что ж... Значит, в этот раз жребий выпал вот такой.
 
      От нарядных платьев королевы,  принцессы или  феи  Катька категорически отказалась. Сказала, что хочет нарядиться либо «Патриотом», либо «Скадом», либо, на худой конец – кошкой.
   К сожалению, прикиды  ракет в продаже еще не появились. В одном из детских магазинов нашлась только «черная кошка», и то костюмом это было назвать сложно: только полумаска с ушками, черные перчатки и длинный черный хвост.  Пышную юбочку Раиса Борисовна  перешила ей из своей нарядной атласной юбки, а как основу взяли её пока неиспользованный здесь купальник для хореографии…
   
  Тамара решила нарядиться  принцессой ночи, наклеила три бумажные  золотые  звезды разного размера спереди  на своё синее «маленькое платье», а к  купленной в магазине серебряной короне  подшила длинный синий тюль - наподобие фаты. Всё это ей шло чрезвычайно, и все родственники во главе с Виталиком ей это подтвердили…
 
     К обозначенному еврейским календарём дню  всё было готово.   Вечером накануне прошел, уже ставший обыденностью, обстрел. А в 7 утра  дядя Фима из кухне вдруг громко и торжественно закричал:

- Все срочно сюда! Быстро. Быстро! Быстро!!!
  И все послушно в ночном виде повылазили в кухню  из своих кроватей.
- Слушайте, слушайте, и не говорите потом что не слышали! – проговорил голосом сказочного глашатая дядя Фима. И все сгрудились вокруг радиоприёмника, который вещал почему-то по очереди на разных непонятных языках.

   Впрочем, вскоре ситуация прояснилась. Саддам подписал капитуляцию. Он обещал больше не стрелять «скадами», и поэтому особое положение в стране отменялось, и теперь  разрешалось праздновать Пурим, как положено. 

      Тамара с Катькой в виде тёмной ночи и черной кошки отправились с запасенной корзинкой сладостей в школу.
    Ульпаном в это утро решено было пожертвовать.  На улицу из развалин выливалась со всех сторон праздничная  карнавальная толпа.

   Среди   нарядов было так много на скорую руку склеенных из  плотной бумаги и картона  черных и бурых  «скадов» и белых  «патриотов» с американскими флагами, что  обученные американские ракетчики  всерьёз возомнили, что  евреи  устроили весь этот  карнавал по случаю окончания войны. Тем более, что на всех открытых прилавках магазинов продавались треугольные печеньки - «озней саддам»* - Саддамовы уши.
 
    Но Тома  уже почти ничему не удивлялась. Радостная музыка заполняла пространство вокруг и пространство внутри. И появилась какая-то странная уверенность, что всё в этом мире происходит правильно - именно так, как оно и должно быть изначально.

    И даже про своего принца Виктора она вскоре почти забыла.

    Ну не совсем, конечно, забыла.
   Просто она  усиленно  делала вид, что её нисколько не зацепило, что её   сказочный ученик  уже назавтра пересел ближе к двери, за другой, стол к Регине, полноватой блондинке из Вильнюса с полуприкрытыми и голубыми до прозрачности холодными глазами-озерами.
    Вот она, и в самом деле была настоящим филологом – учительницей английского языка, к тому же  разведенной и совершенно  одинокой в этой стране.
   
   Видимо,  как-то так оно и должно было произойти по какому-то неизвестному ни Тамаре, ни Виталию,  ни кому-либо другому, но незыблемо  правильному сценарию.