Никого над нами

               
Глава 1.
Только что закончился матч Спартак –ЦСКА. Армейцы одолели три –два. По пенальти. Чем местное мясо осталось весьма недовольно. Может, конечно, нарушений и не было, но не в том дело. Признать поражение, значит, смириться. Что для ультрас неприемлемо. Посему подогретые лудой вырвались за пределы Олимпийского. Хотели тут же разобраться, но кентавры из Кубани вовремя развели толпу по разным выходам. Но ничего, тот, кто ищет, найдет. Вследствие хреновой кучи мамоновцев, решили накернить попозже. Где-нибудь возле Площади революции. По непроверенным, но достоверным источникам, старики лакали, что кони прибудут именно туда. Триумф праздновать. Но наши мутить умеют. Так что накерним, мало не покажется.
Голову, плечи припекало, хоть уже далеко за полдень. Мысли снуют горячечные, быстрые, как торчки, утерявшие закладку. Сердце бухает, кулаки сами собой стискиваются. Антон провел по лысине. Влажно. Футболку хоть выжимай. Задрал голову. В голубых глазах отразилось такое же небо. Ни облачка. Уже вторую неделю. И даже главный погодник не радует предсказаниями. Мямлит что-то насчет тропического антициклона. Как попка. И без него ясно, что жарить будет, пока крыша ни съедет. Как вот сейчас. По новостям передали, что участились случаи инфарктов, инсультов и самоубийств. Не знаю, как насчет последних, но кулаки так и чешутся.
  По проспекту Мира катились аляпистые волны. С гулом, взревыванием. Словно с древних гор сошел сель. Вымыло глину, известняк. И в реку. Только получилась бы мутная грязь, а здесь все цвета радуги: зеленый, синий, белый, красный.  Жуткая какофония красок и звуков. Как салат или натюрморт. Ребята постарались на славу. Помимо одежд морды размалеваны на зависть индейцам. Как только ни изгаляются. Начиная от флагов и заканчивая черепами. Не все, конечно, Пикассо, но на Малевича потянут –точно. Рога, шапки викингов и рожи. Сразу видно, что Джокер –любимый герой.
Поначалу теснились по тротуарам, но толпа напирает. Сперва один сошел на дорогу, затем другой, третий. Машины бибикают, тормозят, объезжают, но потом кто-то крикнул:
-Братва! Ай-да, за мной!!
И все с облегчением стекли на трассу. Причем не только по направлению, но и встречку заблокировали. Водилы пипикают, кричат что-то. Один такой весь из себя, пальцы в перстнях, зубы золотые вылез из рэнжровера, заорал:
-Да вы что, скоты, совсем оборзели!? Я на самолет опаздываю! Пошли нах с дороги!
Но тут подтянулась ударная группа хардрока. Во главе Толик. Двенадцать пудиков, два двадцать от корней до вершков. Не смотря на свои шестьдесят пять, раздвигал авто, как ледокол весенний тальник. Его так и звали –Толик-Ледокол. Возможно, еще потому, что кулаки с волейбольный мяч. Лох на рэнжровере оценил попадалово на раз-два, шустро уменьшился в росте. Толик сдвинул брови. И без того страшная от двухнедельного загула харя приобрела гротесское выражение. Примерно, как у горгульи на Нотр-даме.
-Ну, че те, чел? –проревел Толик.
Мужик отшатнулся от жуткой смеси перегара с ароматом полупереваренного лука, пропищал снизу-вверх по миккимаусьи:
-Так на самолет… Опаздываю…
Толик покачал перед носом опоздуна толстым как сарделька пальцем.
-Поспешай медленно.
Мужик сглотнул, попробовал вякнуть:
-Но я…
Однако, Толика с понталыку сбить трудно.
-За кого болеешь, рыло?
Лох стрельнул глазками по сторонам. Подсказок море. Так что ответил без запинки:
-Спартак –чемпион! Урьря!!!
Толик одобрительно крякнул, подтвердил:
-Хорошо кричишь, только тихо. Давай что-нить по теме.
Глазки у фантомаса забегали. Он втянул голову в плечи, затараторил:
-Мужики, да вы что!? Вы чо!? Спешу я. Какие кричалки!?
Толик разочарованно выдохнул, дал обнюхать кулак:
-Вот что, скальпер. Сядь и не рыпайся. А то станцуем джагу-джагу, неделю не просрешься. Как слышно? Прием?
-Вполне, -сообщил мужик и захлопнул дверь.
Толик показал большой палец. Народ заржал.
-Краткость –сестра таланта.
Для пущей понятливости он толкнул рэнж боком –тот послушно сдвинулся. Словно и не две тонны с лишком, а максимум, как у запора.
Все первые этажи оккупировали магазины да мастерские. Ну, еще салоны красоты с аптеками вперемешку. Словно основной проблемой столицы стали больные уродливые женщины. Хотя в чем-то ребята правы. Спрос порождает предложение.
Не смотря на пятнадцать миллионов, в целом столичные герл не отличаются красотой. А если и встретишь в метро, то почти наверняка приезжая. Возможно, потому, что самых красивых повывезли за границу. Примерно, как самых злых и свирепых поотправляли на периферию. В Сибирь да на Дальний Восток. За Урал в общем. Оставив мягких да окатанных, как подушки для гимнастики. Приятных во всех отношениях. Что, впрочем, и не удивительно: кому нужны смутьяны да революционеры? Всем хочется управляемости. А с преступниками законов человеческих и природных пусть в губерниях разбираются. Благо зон понастроено в свое время немало. Правда, поговаривают о расширении: стало тесновато.
За стеклами магазинчиков мелькали бледные лица с круглыми глазами. В некоторых случаях трагически расширенные. Словно уже подсчитывают убытки от разбитых стекол и развороченных дверей. Антон почувствовал, как снизу поднимается что-то темное, нехорошее. От него, его друзей отгораживаются, словно от прокаженных. Словно мы грязь, что-то темное, злое. Мы- морлоки, а они эллои. Кулаки сами собой стиснулись. Антон оглянулся по сторонам. Народ дышит, как взбешенные быки. Толик вовсе наклонил голову, смотрит исподлобья. Ноздри дергаются –вылитый минотавр в рогатой трехцветной шапке.
В модном рюкзачке обмотанная полотенцем, спит монтировка. Так, на всякий случай. И вот он, кажется, настал. Предусмотрительные дорожники отделывают бордюры брусчаткой на полметра в обе стороны. Чтоб каждый раз асфальт при замене не стелить. Ну, а нам сейчас оружие пролетариата в самый раз.
Антон присел. Толпа обтекала, бурлила. Первый кирпич выколупывал минут пять. Вспотел, пока с утрамбованным песком боролся. Но потом пошло живее. Народ повеселел. Когда в руке что-то тяжелое, всяк спину разгибает.
-За Спартак! –заорал Антон и швырнул булыжник в бутик «Ты и я».
На витрине стилизация женщины и мужчины. Меж ними сердце, но любовью внутри и не пахнет. На полках протезы половых органов, различные заменялы и возбуждалы.  Так что совесть чиста. Хоть и не ханжа, но дерьмо в красивой обертке дерьмом и останется.
-Урря! Спартак –чемпион! –заорали рядом.
Булыжники фыркали, распарывая воздух, как стадо взбешенных пингвинов. Звон, треск!!! Одна, вторая витрина обрушилась, разбрызгивая на сколах солнечные лучи. Из секс-шопа выскочил толстый мужик с вислым носом и пузом до колен, заверещал поросенком:
-Вы что творите!? Это частная собственность! Сейчас милицию вызову!!!
-Вызывай! –весело заорали из толпы. –Давай, Мойша! Зови! Но сперва отдохни.
Мужика схватили за руки-ноги, с раскачки закинули в темное чрево. Грохнуло. Толик приложил руку козырьком ко лбу, прищурился. Толстяк перелетел через стойку, снес стеллаж с вибраторами и насадками. Его засыпало так, что даже противной лысины не видно. Толик перекрестился, сообщил скорбно:
-На надгробной плите напишут: «Погиб в неравной борьбе с полчищем членов».
-И агрессивных вагин, -печально поддержал Антон.
Народ заржал, попер дальше. Минут через двадцать пересекли Садовое кольцо, головная часть колонны вступила на Сретенку. Движение стало замедлятся, толпа сгрудилась. Антон сделал знак парням, Толик впереди, остальные за ним. Красота!!! Около Бургер-Кинга штук десять палаток. В цвет российского триколора и с эмблемами Спартака. Полки с водярой высшего качества, пирожки выставлены на всеобщее обозрение. Антон решил, что бойкие торговцы успели подсуетиться, но оказалось…
-Благотворительная акция! Фонд «Спотривный мир» угощает доблестных защитников чести величайшего клуба всех времен и народов! Совершенно бесплатно! Налетай! Пирожки горячие, напитки! Все совершенно бесплатно!
-Халява! –завизжал Рыжий Фантомас и рванул меж опешивших фанов к палаткам.
Не успели оглянуться, как в пасти три пирожка, а в каждой лапе по бутылке сивухи. Мужики взревели. Чтоб шибздик вислоухий опередил! Да ни в жисть! Палатки растерзали, как простыню девственницы. Но торговцев не тронули. Глядишь, еще чего притаранят. Да и вообще… Водку расхватали в первую очередь, пирожки по мере надобности. Задние ряды орали, требовали долю.
-Кто успел, -вякнул Фантомас, -тот и съел! В большой семье…
Но Толик рявкнул так, что вороны фыркнули с деревьев с истошным карканьем.
-А ну, делись с братвой!
-Да, ладно, ладно, - шибздик выпятил губу, протянул два пузыря. –Шуток, что ль не понимаешь?
Водку передали над головами. Пирожки осели в первых рядах. Но народ все-равно доволен. На брата грамм по двести. В самый раз, чтоб напряг снять.
Солнце припекает ни на шутку. Пока дошли до Площади революции, народ разморило. Кто-то затянул: «Эх, мороз, мо-ро-оз!» Две размалеванные под ведьм фурии орали что-то про лабутенов. У Толика и вовсе глазки в кучку. Со всеми обнимался, пробовал приставать к какой-то бабенке в лексусе. Однако, ребята увели здоровяка. Правда, порозовевшие щечки и блестящие глазки говорят, что тетка не прочь наладить контакты потеснее. 
В голове приятно шумит, Антон чувствовал легкую эйфорию. Вокруг друзья, птички лабутенят, деревья ветками машют. Хо-ро-шо! На роже преглупая улыбка, но в душе ни капли стеснения. Он среди своих, где понимают и принимают. Антон ощущал себя частью огромного организма. Дружественного, как руки деда. Хотелось вот так идти и ни о чем не думать.
Но споткнулся раз, другой. Шаг замедлился, впереди народ заволновался. А тут еще и Толик всхрапнул, ринулся вперед.  Фаны разлетелись, словно кегли, но волны за спиной бугая тут же сошлись. Кто-то вспикнул, другой выматерился. Вслед летели трехэтажные, но Толика уже и след поостыл. Антон подпрыгнул. Не то, чтобы ростом не удался, нет. Но больше половины в шапках, так что разглядеть сложновато.
-Тоха, тоха, -суетился Фантомас, -чего там? А?
Он скачет, как сатир, смотрит снизу -вверх, но толку ноль.
-Да хрен его знает, -Антон прислушался. –Судя по крикам, Толян накернил кому-то. Может, мясолюбов накрыли.
Фантомас выпучил зенки, завертелся вьюном:
-Так чего ж мы!?
Антон посмотрел влево-вправо, двинул плечами:
-Минотавры бы тогда суетились, а то лишь мух нагайками отгоняют.
Тут из общей массы выкатился Леха Колобков. Центнера три. В холке, что в поперечнике: полтора на полтора. Красные щеки, нос пуговкой. Рогатая шапка набекрень. Свинячьи глазки легко выбить одним пальцем. Младенца.
-Леха! –завопил шибздик. –Стоять!!
Колобков заморгал, но послушно остановился. Фантомас вскарабкался на товарища, как белка на кедрач, завертел башкой. Зенки выпучились, челюсть отпала. Волосенки встали дыбом, искрились. Шибздик тыкал рукой в сторону площади, подпрыгивал, но не мог и слова вымолвить. Антон не выдержал, рявкнул:
-Да что там мать перемать!? Папа римский голым на столе отплясывает что ли?
И тут Фантомаса прорвало:
-Пи-до-ра-а-асы!!! –заверещал он, как резанное порося. –Пидорасы Толика бьют!!!
Колобок вскинулся, повел по сторонам налитыми мутным пойлом зенками. Грозно всхрюкнув, ломанулся в сторону матов и хряска. Если кто и думал, что кабан –свинья неповоротливая, горько пожалел. Словно валун со скалы, пронесся Колобок по фанскому полю. Тела разлетались, кого-то придавило. Народ орал и крыл почем зря, валтузили толстенную спину, но Колобку, что об стену. 
С приданным на шее вломился в самую свалку. Представители секс-меньшинств с визгом носились по площади. Фаны ломали говномесов сладострастно, с хеканьем. Треск и вопли, визги и крики окружили толпу, накрыли куполом. Трансы, гомосеки, лесбиянки, садо и мазо в национальных костюмах всех форм и расцветок носятся меж молотом и наковальней. Пробовали проскочить меж ног лошадей, но казаки пару раз огрели ногайками так, что одежду рассекло до кости. Так что желание дезертировать пропало. Напрочь.
Народ быстро смекнул, что чубатые ныне стоят за правду, повеселел. Шибздик с Колобком самозабвенно ломились в самую гущу. Но давка такая, что трещали ребра, пот градом. Антона прижало к трансу. Лошадиная челюсть, ярко-красная помада, тушь на ресницах. И щетина на груди, промеж бутафорских сисек. У транса глазенки враз умаслились. Антон почувствовал дурноту.
-Ща сблевану, -едва смог выдавить и боднул извращенца лбом.
Тот заверещал, из расквашенного носа брызнуло красным.
-Ааа! –из глаз слезы. Транс выпятил нижнюю губу, запричитал –За что!? Что я сделал? Я такой же парень, как и ты!
Тут Антон почувствовал нечто типа короткого замыкания. Перед глазами померкло. В следующий миг ощутил, что сидит сверху и остервенело долбит транса. Тот уже не сопротивляется, распластался на асфальте, лицо превратилось в фарш. Только башка от ударов мотается справа налево. Если б Колобок с Шибздиком не оттащили, хана гомосеку.
Из толпы вывели под руки Толика. Ноги заплетаются, голова в крови, правый глаз заплыл. Шибздик подскочил, раздулся, как бойцовский петух.
-Да я за Толика! –и ринулся в сечу.
-Куда, дурак!? –Антон не успел протянуть руку.
Но ждать долго не пришлось. Фантомаса выбросило, словно Тайсон засветил коронный аперкот. Хорошо, что Колобок на пути попался: самортизировало.
-Ах, так? –Антон извлек из рюкзачка монтажку. –Леха, за мной!
Минут десять пробивались к центру драки. За это время человек пять вывели, пара выползла, одного вынесли в бессознанке. Нехило ребята машутся. Интересно, что за разновидность такая? Садисты, поди. Наконец, добрался. В центре круга человек пять отбиваются от наседающей толпы. Благо все разом не кидаются: не Штаты. А по очереди успевают отоварить. Да так ловко, аж завидки берут. Колобок привычно попер, так получил под дых, что аж хребет затрещал, свалился под ноги мешком с отрубями. Антон стиснул зубы. Пора кончать тварей.
Он вскинул монтажку. И в это время один из извращенцев повернулся. Антон замер, словно в лоб дубинкой зарядили. Монтажка остановилась в миллиметре от лба.
-Славка? –не поверил он. –Славян, ты чего здесь?
Тот утер пот, дыхание вылетало со свистом.
Фаны остановились, как и противники, злобно пыхтели друг на друга.
-Чего –чего, -огрызнулся Солнцеслав. –Демонстрация у нас.
-Так ты того? –Антон отодвинулся от друга, смотрел с опаской. –Из этих?
-Да ты что!? –Солнцеслав оскорбленно вскинул голову. –Мы –демократы.
-Так вы же все извращенцы, дерьмократы, -хохотнул кто-то из толпы.
Солнцеслав перевел тяжелый взгляд на юмориста. Тот побледнел, спрятался за спинами.
-Власть народа... Что может быть лучше? Я считаю идеи либеральной демократии верными. Даже если и приводят к некоторым перегибам, -он кивнул на кучу-малу.
Антон повеселел, обнял друга.
-Правильно. Добро должно быть с кулаками.
-Точно, -согласился Солнцеслав.
-Ну, вот и договорились. Это надо отметить. Ты как?
-Заметано.

Глава 2.
Из метро Домодедовская вывалились распаренные, как вареные раки. Хорошо на выходе обдувает. Еле двери откроешь. Была б парусность чуть повыше, унесло б, как Элли.
Вечерело. Желтая лампочка потускнела, то и дело норовила прилечь, понежиться на крышах высоток. Вдоль домов протянулись в бесконечность тени, но не приносили прохлады. Нагретые за день дороги, тротуары, дома щедро отдают тепло. Народ плетется распаренный, красномордый. Девчонки полуголые в супермини и блузках под лифчик.  Парни до пояса красуются рельефом. Ну, а кто поленился в тренажерке попотеть, щеголяют пивными пузами, обливаются потом под слоем сала.
Дом Павла –кирпичная тускло-желтая одиннадцатиэтажка. Второй подъезд. Двери настежь, подперты осколком кирпича. Тут же на скамеечке консьерж –дядька лет за шестьдесят треплется с корешем. Взгляд недобрый, на что Антон широко улыбнулся и протянул руку.
-Привет, дядь Мить. Во жарит. Хоть кожу снимай.
Консьерж покивал, пожал руку.
-И тебе не хворать. К Павлу?
-К нему. –Антон взлохматил мокрые волосы. –Как он?
Консьерж двинул плечами, бросил острый взгляд на Солнцеслава:
-Как рак –отшельник.
Антон покивал, почесал затылок.
-Ну, мы пойдем?
-Давайте. –они уже входили в подъезд, как сзади донеслось. –Вытащите парня на улицу. Пусть малость проветрится. А то от застоя много чего.. не случается. Ха-ха!
Покосившись через плечо, Антон криво улыбнулся, прошел к лифту. Трясущаяся кабина с облегчением выдохнула на последнем этаже. Двери поколебались, но все-таки раскрылись. Антон  надавил кнопку звонка, но в ответ тишина. Стукнул пару раз –донеслось слабое: «Не заперто!»
Скрипнув зубами, Антон распахнул дверь. Солнцеслав нахмурился, прошел вслед за другом. Прихожая в два шага. Травянистые обои засалены в метре от пола. Слева кухня, туалет, прямо единственная комната. В квартире бардак: грязные носки, штаны, какие-то тряпки на полу. На столе грязная посуда, в остатках пиццы вяло ковыряются до зелена обожравшиеся мухи и с десяток рыжиков. Антон остановился на пороге, прошипел:
-Ты что ж? Совсем спятил!? А если ограбят?
Павел отмахнулся, тупо пялясь в телек.
- Брать все равно нехрен.
Огромный во всю стену экран словно вынырнул из иного измерения. Неправдоподобно реалистичные картины дают эффект полного присутствия. Разве что запахи пока не чувствуются. Вот только показывет какую-то хрень: очередной умник с сияющей улыбкой предрекает рублю неизбежную гибель. В миллионный раз и уже завтра.
-В смысле?  -Антон огляделся. –А как же?..
-Ящик? –Павел хмыкнул, не отрывая блекло-голубых глаз от экрана. –Да хрен снимешь. Со стеной разве что.
Ноздри раздулись. Желваки перекатились под кожей. Правое веко дернулось. Антон крепко зажмурился. Постояв секунд тридцать, спросил сдавленно:
-Пиво есть?
Павел показал вялоизогнутым пальцем в сторону кухни. Антон ринулся, словно Петр на первый урок по кораблестроению. От проема засклякало, хлопнуло. Щелкнуло, зашипело, три долгих булка, облегченный выдох. Из коридора вышел Антон. Брови сдвинуты, но в глазах некоторое умиротворение. Взмах рукой –через комнату фыркнула, кувыркаясь, алюминиевая банка. Солнцеслав отшатнулся, едва перехватил коричнево-серый цилиндрик. Но холод и жара сделали свое дело. Банка проскользнула, тукнула парня по лбу.
-Тоха! –лицо искривилось от боли и обиды. –Совсем спятил что ли!?
Антон зло хохотнул, бухнулся в кресло.
-Хреновый из тебя защитник.
Он протянул банку Павлу. Тот подумал, взял с обреченным вздохом. Потирая красное полукольцо на лбу, Солнцеслав отпарировал:
-Простите, пожалуйста.
-За что? – Антон прищурился.
-Что не оправдал ваших ожиданий.
Антон приобнял друга, похлопывая по плечу, усадил в кресло:
-Ничего, -сообщил Антон в утешение. –Походишь с месяцок в нашей банде –из фантомасов в нормальные челы переберешься. Стариком, конечно, не стать, но и терпилой не назовут.
Солнцеслав скривился, словно отхлебнул уксуса.
-Велика честь. Всю жизнь мечтал.
Антон отшатнулся, словно от пощечины, брови сдвинулись.
-Ну, конечно, -прошипел он, -лучше с пидорасами шашни водить. Ты случайно, не того?
Солнцеслав выпрямился, оглядел Антона с ног до головы высокомерным взглядом.
-Это всего лишь гипербола. Доведенное до абсурда неприятие системы.
Антон гомерически расхохотался, хлопнул по коленям.
-Да неужели!? Ха-ха! Значит, когда мужик мужику болт в зад вгоняет, это демократия? Может, даже аллегория? Или символизм!?
Солнцеслав отмахнулся, уставился в телек:
-Иди ты… В дупу. Либерализм –идея. И как всякую идею, его принимает среднее большинство и.. крайности. Но, так как последние с краю, их все и замечают.
-Ну, а вы, значит, иисусики белокрылые, -Антон всплеснул руками, -серафимы, бля, выискались! Чего ж тогда с отбросами якшаетесь?
Солнцеслав пожал плечами.
-Если рядом с бомжом идешь, не становишься же им?
-Я бы не шел, -отпарировал Антон. –Воняет же.
-Мы разделяем общую идею неприятия любых ограничений. И ради этого можно потерпеть.
Губы Антона превратились в полоску, глаза сузились.
-Да неужели? Может, ты ради высших интересов сам жопу подставишь? –он зло хохотнул. –Потерпишь за ради для либерализьма!
Солнцеслав сжал кулаки, костяшки побелели. Он наклонил голову, смотрел на Антона, как молодой бычок на красные трусы тореадора. Грудь вздымалась, разве что ногой ни шаркает. Солнцеслав покачал головой, отвернулся. Он с силой выдохнул, дотянулся до банки с пивом. Пальцы дрожали -еле откупорил.
Солнце почти зашло, лишь красные отблески от соседних высоток кололи глаза. За окном шум авто, гортанные крики друзей из ближнего зарубежья да рев техники. В очередной раз перекладывают бордюры. В этот год бордюрная эпидемия захватила город с весны и вряд ли отпустит до осени. Безумное расточительство в рамках программы «Благоустройство дворовых территорий».
По телеящику.. или скорее телестенке пошли кадры дикой природы. Грациозная антилопа и не менее грациозный гепард. Три минуты погони –прыжок! И антилопа кувыркается! Но не успевает вскочить. Мощные челюсти перекусывают позвоночник. Павел смотрел на действо с вялым интересом. Когда гепард с легкостью затащил антилопу на дерево, пошкрябал шею:
-Выживает сильнейший, -выдал он сакраментальное.
Солнцеслав фыркнул.
-Да неужели, мистер очевидность? К чему эти умозаключения?
Павел пожал плечами. Антон лег на подоконник, рассматривал двор.
-Собрать бы всех узбекотаджиков, армяногрузин, чеченоингушев, -начал он мечтательно, но закончил предельно злобно, - и утопить в самом черном месте самого черного из морей.
Солнцеслав подскочил, словно иголку в задницу вогнали.
-Ты что!? –губы затряслись. –Как можешь такое говорить!!? Человек –целая Вселенная!!! Что тебе сделали.. братья наши?
-Меньшие? –ухмыльнулся Антон. –Договаривай уж.
Солнцеслав смутился, отвел глаза. Взгляд поелозил по вытертому ковру.
-Пусть так. Хотя и ничего подобного! Но все же? Чем не угодили?
Антон развернулся, уселся на подоконник.
-А всем. –отрезал он. -Приперлись тут, работу у нормальных людей отбирают, женщин легкими деньгами совращают.
Солнцеслав вскинул брови.
-Это какую работу? Бордюры с асфальтом класть? Дорожки подметать? Полы в подъездах мыть? Не смешно?
Антон скривился, пошарил взглядом по потолку. Ответа не видать. Лишь облупившаяся на стыках плит шпатлевка. Стиснув челюсти, вперил обрекающий взор в друга:
-Но против женщин сказать нечего?
Солнцеслав пожал плечами.
-Если вы не соблазняетесь, то чего ж ждете? Все хотят ласки и любви, внимания, наконец.
-Но эти твари черножопые свои порядки заводят, -злобно прорычал Антон. –Насваем харкают, гылгычут, как сороки.
-Либерализм стоит на отрицании любых правил и запретов. –отрезал Солнцеслав. –Если человек –Вселенная, а Вселенная бесконечна, то что может ограничить Вселенную?
-Другая вселенная, -подал голос Павел.
-Правильно! –обрадовался Антон поддержке. –Можешь расширяться, выпендриваться, гнуть пальцы, но.. до определенного предела.
Солнцеслав набычился, поджал губы.
-До какого?
-Пока не пересечешься с другими Вселенными,- любезно пояснил Антон.
-Не делай другому того, чего не желаешь себе, -поддержал Павел, позевывая.
Солнцеслав зевнул, раздраженно покосился на друга. Сдвинув брови, скрестил руки на груди.
-Например?
Антон пожал плечами:
-Ты ж не хочешь, чтоб пять пьяных грузин изнасиловали или в ухо дали?
Солнцеслав очумело помотал головой:
-А почему именно грузин?
Антон хохотнул:
-Судя по анекдотам, ребята –большие любители мальчиков. Ну, так что?
Солнцеслав скривился.
-Да не особо.
-Вот те лакмус, Славян, -Антон похлопал друга по плечу, добавил с улыбкой. –Как надумаешь чего сотворить, примерь. Если кольчужка тесновата, стопэ. Нет способа верней. –Антон запустил пятерню за шиворот, с наслаждением пошкрябал потную спину. –Вообще я б этот принцип универсальной общественной связи в конституцию записал. А конституцию ввел в школьную программу. Пусть не литературы, так общества.
Павел поелозил, морщась, перевернулся на другой бок.
-А я бы кое-что отменил.
Солнцеслав напрягся, глаза сузились.
-Что?
-Запрет на идеологию, -пояснил Павел.
-Верно, -согласился Антон. –Идея должна быть. Пустить всех чурок, евреев и китаез под нож!
Павел с нежностью улыбнулся. Сядь Тоха чуть ближе, да не поленись, обязательно б друга по головке погладил. Серьезный, аки карапуз на линейке. Так и хочется сюсюкнуть.
Павел подпер ладонью щеку, перевернулся на бок. Полы засаленного халата разошлись, на свет божий показались объемное пузо, семейные труселя в ромашках и баранья шерсть на груди.
-Русские –уникальный народ. –возвестил Павел. –Нас не заводят деньги, машины, квартиры, дачи и телки. Во всяком случае не настолько, чтобы ради этого дерьма из кожи лезть.
Солнцеслав прищурился, поинтересовался с недоверием:
-Да ну? У меня куча друзей, мечтающих о крутой тачке. Да и от хаты бы не отказались.
-Не отказались, -мирно подтвердил Павел.  –Если нахаляву. А вот жопу рвать, как те же юсовцы, да ни в жисть.
Антон поскреб щетинистый подбородок, протянул задумчиво:
-Наверное, ты прав. Сами по себе деньги –просто испачканные краской бумажки. Килограммом больше, байтом меньше. Вот если бы ради чего-нибудь…
-И я о том же, Санчо, -Павел даже оживился, привстал. –Россия никогда не жила без идеи: освоение ли Сибири иль рубка окна в Европу, освобождение от Ига, всеобщее счастье коммунизма. Все это позиционировалось в разных вариациях, как «За царя, веру и отечество». То есть нам нужно знать и верить, ради чего все это. Лишения, боль, невзгоды и.. смерть. И это что-то должно стоять высоко-высоко на пьедестале. Где нет места презренному злату. Что грязь и должно валяться где-то у подножия.
Солнцеслав скрестил руки на груди, покачал головой.
-Не знаю, не знаю… Почему же весь цивилизованный мир говорит, что нужно работать и зарабатывать? Мол, денег много не бывает. Нужно пахать, пока копыта не откинешь, чтоб заработать на сиделку и подключение к аппарату дерьмососа. И умереть в статистические семьдесят три в окружение любящей родни, обколотый наркотой до розовых слонов.
Антон хохотнул.
-Мне нравятся штатовские боевики, но как-то оскомину набили постоянные хэпиэнды и неизменные чемоданы баксов. Помнишь, в «неоспоримом» русский боец уходит, прихрамывая, по дороге, а в руке сумка с долгожданными бабками?
-Нда, -Солнцеслав криво усмехнулся. –Такое легко представить у юсовца, но как-то странно для нас. Если только что погиб товарищ.
-Что странно, -заметил Павел, -но в таких ситуациях возникает тянущее чувство. Что-то вроде дежавю. Почему-то кажется, что, если бы герой погиб, конец стал бы ярче.

Глава 3.
Тик-так, тик-так. Большие старинные часы отбивают маятником последние мгновения до начала. Позолоченная стрелка упорно ползет к восьми. Путилин обвел рабочий кабинет тоскливым взглядом. Гербы, позолота и красный бархат. Наверное, вот так же сидели до него генсеки, а еще раньше -цари. Интересно, хотелось ли кому-нибудь столь же сильно послать нах.. все это и уйти? Куда? Да хотя-бы розы выращивать. Или, на худой конец, охотиться. Наверняка, желание возникало. Иначе откуда столько бессмысленных войн? Если не можешь уйти, хотя бы отомстить сволочам. Все только и требуют: «Дай, дай!» Хоть бы кто сказал: «На, Володя, возьми. Дорога прохудилась, надо пару садиков построить, заводик какой…»
Президент тяжело вздохнул. За плечом в ответ. Словно эхо. И так же горестно. Путилин вздрогнул, оглянулся. Серый пиджак, серые с проседью волосы, бесцветные глаза, поджатые, как полудохлые пиявки, губы. Грач Юрий Цесаревич. В двух шагах. Помощник. Жутко смахивает на старого хохлатого ворона. За что, собственно, и получил прозвище. Не в лицо, конечно, но в кулуарах вполне, вполне. Президент усмехнулся. Впрочем, и меня кличут не лапочкой. Большая стрелка на двенадцати, малая на восьми. Пора. Президент обреченно вздохнул.
-Что на сегодня?
Грач молча положил на стол пачку листов толщиной в Большую советскую энциклопедию. Нелегка шапка Мономаха. Но делать нечего –арбайтен, арбайтен!
За пару часов перелопатив бумаги, президент с облегчением разогнул ноющую спину.
-Ну, что? –Путилин хохотнул. –Скончались? А я только разошелся.
Грач вскинул кустистую бровь, внимательно посмотрел на президента.
-Ну, давай. –Путилин поманил рукой. -Чего там еще? Я же вижу, недоброе затаил.
Грач протянул руку. В груди заныло. Путилин покосился на папку, как правоверный мусульманин на свиную отбивную. По опыту знал, что именно от таких, ничем не примечательных, стоит ожидать самых больших неприятностей. Взгляд скользнул по строчкам. Пробежался от начала до конца. Привык хватать кусками, перерабатывать пласты текста. Но тут словно пластинку заело. Снова и снова возвращался. И с каждым проходом глаза расширялись, пока не вылезли, как у парняги из «Маски». Президент отодвинулся вместе со стулом, щелчком послал листок через стол. Бумажка завертелась пропеллером, но со стола слететь не успела. Выверено точным движением секретарь пригвоздил лист. Указательным к столешнице. Ювелир. Явно в юности шпажным спортом увлекался.
-Это что-о-о тако-ое-е? –спросил Путилин с угрозой. Он медленно встал, оперся на стол, навис, словно кинконг над мартышкой. –Что это такое, я спрашиваю?
Не смотря на невысокий рост Путилина, Грач ощутил нарастающую тревогу. Лоб покрылся испариной, пальцы задрожали. Секретарь сглотнул, но ответил достаточно твердо:
-Приказ.
Путилин хлопнул по столу ладонью, прорычал:
-Читать умею! Какого.. это!? Кто сказал!!?
Грач втянул голову в плечи, смотрел из импровизированного укрытия, как нашкодивший пес.
-Бисмиляев замучил и зверски убил двадцать человек. Среди них семеро женщин и пятеро мужчин.
-И что? –президент выпучил глаза, лицо приобрело буряковый оттенок. –Что с того!!?
Грач отодвинулся, не сходя с места. Напоминало метро. Когда в переполненном вагоне не хочешь сесть задницей на злобную старушку. При этом патлато-акселератный поц тычет рюкзаком в лицо. Секретарь откашлялся, ответил сдавленно:
-Он должен умереть, -Грач поднял взгляд, добавил сумрачно. –Такие.. не должны жить. Без него мир станет лучше. А чтоб другим неповадно, казнить нужно жестоко. Так, чтобы ощутил всю гамму впечатлений. Всех двадцати.
Президент саркастически усмехнулся, дернул уголком рта:
-Еще скажи, что казнить нужно на Красной площади при большом стечение народа.
Грач встряхнулся, расправил плечи. В глазах блеснула надежда.
-Это в идеале.
Путилин прищурился.
-Поди, уже и билеты в типографии заказал?
Грач усмехнулся.
-Нет, на такие мероприятия вход должен быть бесплатным.
Президент дернул головой.
-Еще детишкам мороженое по льготной цене организуй, а бабулькам колбасу.
Грач пожал плечами.
-Почему нет? Если раньше срабатывало, что мешает сейчас? Хотя поначалу интерес подогревать не нужно. И так толпами повалят. –Грач пододвинул бумагу. –Так что? Согласны?
Путилина передернуло с ног до головы. Он отодвинулся вместе со стулом, на лице отвращение, словно проглотил жабу размером с ананас.
-Ни за что! –его затрясло. Захотелось схватить идиота за шкварник и колошматить башкой об угол, пока дурь ни выйдет. –И думать не смей!!
Грач поджал губы, выпрямился. Лицо бесстрастное, но судя по данным сканеров, секретарь испытывает сильнейшее несогласие. Ну, и дьявол с ним. Согласен, не согласен –личные проблемы. Молчит - и ладно. Путилин медленно выдохнул, приводя сердцебиение в норму. Спокойнее, спокойнее. Так и до инфаркта недалеко. Как сказал Иван Васильевич, нам царям за вредность молоко положено. Путилин унаседился, положил руки на стол. Уже без особых эмоций поинтересовался:
-А то, что в России смертная казнь отменена? Не смущает?
Грач помолчал, понимая, что попытка провалена, ответил нехотя:
-Но ввиду особых обстоятельств…
Кулаки сжались сами собой, ноздри задергались. Путилин несколько секунд смотрел с бешенством, затем с усилием распрямил пальцы, похлопал ладонью по столу. Приподняв уголки губ, как учил Карнеги, президент спросил:
-Бисмиляеву дали пожизненное. Тебе мало?
Грач отвел хмурый взгляд в сторону, буркнул:
-Адресуйте вопрос родственникам.
Он собрал бумаги, встал у стола. Президент усмехнулся, покачал головой.
-Ну, конечно. Дай народу власть, за месяц страну в крови утопит. Нет уж, дорогуша. Мягше надо, мягше.
Грач остановился, взглянул прямо в глаза.
-А может, пусть?
Президент вскинул брови, заморгал:
-Что? Власть отдать?
Грач пожал плечами.
-Ну, да. У нас же демократия. Значит, власть народа.
Путилин откинулся назад, переплел пальцы на колене, в глазах насмешка.
-Демократия –то, демократия… Но не первобытно-общинная. Народ делегировал власть мне. А значит, именно я –гарант конституции. Где черным по белому, что высшая мера наказания - смертная казнь. Но! –Путилин вскинул палец, словно намеревался выстрелить, прищурился. –Так как подписали венскую конвенцию, то обязаны руководствоваться ее уставом.  А там сказано, что казнь преступников в мирное время запрещена.
Грач мрачно усмехнулся, поднял голову. Губы стиснуты, вокруг глаз скорбные морщинки.
-Мирное? Какое же оно мирное? Со всех сторон прессуют, давят санкциями, крадут людей, атакуют в кибер и моральном пространстве. Идет война, Владимир Дмитриевич. Не явная, как в сорок первом. Но потери реальны. Одними только неродившимися за время перестройки более двадцати миллионов. А это почти, как во второй мировой. Да что говорить… -он махнул рукой. –Еще тогда штаты перевезли к себе тысячи фашистов: убийц и мучителей. Дали работу, новую жизнь. Единственным условием стало продолжение разрушения России. И пусть тогда наша страна называлась СССР, а теперь Россия, это мало кого волнует. Хоть и говорили, что борются против коммунизма, но это ложь. С коммунистическим Китаем прекрасно жили, размещали производства. До той поры, пока там ни окрепли, ни захотели сами определять политику. Тут же пошли санкции, торговые войны. Турция купила С-400 –превратилась во врага. Любое действие, подрывающее гегемонию штатов с шавками союзников по натовской стае, вызывает оглушительный вой. Как только мы чуть обрастаем жирком, нас тут же стригут штрафами да ограничениями, душат, лишают сборные права на выступления, обливают грязью. А сами под шумок, под крики: «Держи вора!» -подгребают все, что выпало из рук избитых, голодных, обессиленных. Над нами смеются, нас унижают, бьют по протянутой руке. И хоть мы не просим, а предлагаем руку дружбы, но все напрасно. Нас видят не друзьями, а послушными холопами.  И после этого вы, господин президент, продолжаете называть эту стаю шакалов партнерами? Пожимаете руки?
В голосе секретаря столько горечи, что Путилин скривился. Он встал, оперся руками на стол:
-Довольно!   Вы.. закончили?
-В общем и целом…
Путилин указал глазами на дверь.
-Не смею больше задерживать. –он вздрогнул, развернулся в сторону телевизора. –Что это?
Грач покосился на экран, невесело усмехнулся.
-Похождения вашего «Человека». Посмотрите, посмотрите, кого защищаете. Вглядитесь.
Дверь хлопнула. Громко, даже грубо. Но президент ничего не видел и не слышал. Мельникова… Видимо, сменила при замужестве. Именно его и двух детей Мария сегодня хоронила. Последние жертвы бутовского маньяка. Президент стоял посреди комнаты и смотрел на экран. Пожилой мужчина, белый как лунь, обнимал его первую любовь. Максим Леонидович –отец Маши. В сгорбленном старичке с изрезанным морщинами лицом узнать бывшего спортсмена сложно.
В черном платье с трагически расширенными глазами Мария прекрасна и страшна. Когда шла к машине, женщина взглянула в камеру. В сердце кольнуло. Она смотрела. Просто смотрела. Ни на кого в отдельности и одновременно на всех. С немым укором и удивлением. Словно не могла понять, как можно любить, смеяться, пить кофе, ходить на работу и в кино, когда их нет, больше нет. И никогда не будет. Ни смеха, ни слез, ни выпускного, ни первого свидания. Не будет внуков и расставаний. Ничего…
Глядя в ее глаза, Путилин почувствовал что-то странное. Впервые за много лет. Внутри что-то шелохнулось, начало разрывать легкие, перехватило горло. Оно поднималось из темных глубин. Оттуда, где давным-давно закрыл чувства. Поднималось, грозя разрушить облик бесстрастного фараона. Путилин изо всех сил зажмурился. Из уголка правого глаза выкатилась капля, добежала до губ. Солоно… Как их первый поцелуй.

Глава 4.
После концерта Билана возвращались домой. Жуткая давка на выходе, пьяные вопли, треск ребер в метро. До Кунцевской еле дотерпели. А дальше пешочком. Можно на такси или автобусе, да и каршеринг доступен, но решили прогуляться. Благо вечер удался на славу: пронзительно синее небо темнеет на востоке, теплый ветерок овевает лицо ароматом цветущих яблонь и груш. Монотонно шумят машины на Кутузовском проспекте, проносятся мимо сверкающими болидами. По аллеям и паркам прогуливаютсяь мамашки с колясками. Половина с подругами, кто-то с мужьями, много старушек, дедов. Кто-то подслеповато всматривается в книги, кто-то листает газеты. Особо продвинутые юзают планшеты. Антон усмехнулся. Краем глаза заглянул к одной такой наштукатуренной тортилле. Ну, конечно: одноклассники.
Над головой шелестели листья, воздух бороздят мохнатые шмели, над крышами парят кречеты. Все вызывает умиротворение, настраивает на романтический лад. Даже толпы таджиков и вечный ремонт дорог не снижают накала. И все потому, что самая красивая девушка во Вселенной прижимается теплым боком. Голова лежит на плече, светлые локоны щекочут лицо, полная грудь касается руки. Легкий аромат духов кружит голову. Сердце бухало учащенно, перед глазами розовый туман. Антон прислушивался к ощущениям, не обращая внимания на щебет. Вернее, на смысл. Ибо даже щебетала Алена крайне мило. В бок толкнуло. Антон с трудом выплыл в раскрашенную феромонами  реальность.
-Кхм… -Антон закашлялся. –Кх.. А? Что?
Девушка тихо засмеялась, взглянула на Антона лукаво. В глазах отражается луна, губы приоткрыты. Антон не удержался, поцеловал. Сперва пробуя на вкус, но уже через пару мгновений чувствовал, как тискает податливое тело. Губы набухли, отвечают, сердца колотятся, как сумасшедшие. Сквозь ревущие водопады в уши проник сердитый шепот:
-Антон, перестань! –в грудь уперлись руки. –Не здесь же!
-Почему? –пробормотал Антон, продолжая целовать. –Ты такая сладкая…
Алена хихикнула, закрывая  плечом ухо, которое Антон слегка покусывал.
-Здесь народу, как на Тверской!
-Я никого не вижу кроме тебя, -жарко прошептал Антон.
Алена вонзила парню наманикюренные ногти в живот, прошептала сердито:
-Нет, ну правда! Антон!! Потерпи до дома.
Антон разочарованно выдохнул, чуть отстранился.
-Где ж ты людей увидела? –Антон оглянулся, затуманенный взор скользнул вдоль улицы, наткнулся на группку курлыкающих около погрузчика парней в спецовках. –Таджиков что ли?
-Ну да, -прошептала девушка скованно. –Смотрят, как на боядерку какую-то.
-Кого, кого? –Антон помотал головой. –Слово-то какое старинное. Так и пахнуло Стенькой Разиным, Али Бабой и Персидской княжной в набегающей волне. Откель выкопала, дщерь?
Алена хихикнула, показала язык.
-Книжки умные читала, -девушка потащила Антона мимо и дальше, -а не сидела целыми днями, в комп пялясь.
-Ну, -Антон развел руками. –В инете книг, скажем мягко, не меньше. Всяких и разных: есть и умные, и веселые. И глупых хватает.
Алена покосилась, поинтересовалась с хитринкой:
-И какие выбираешь?
Антон замер на полуслове, вскинул руки:
-Сдаюсь. -Он рассмеялся. -Поймала с поличным. Порносайты –наше все!
-Ах, ты ж гад! –Алена заколотила по широкой груди маленькими кулачками. –Меня не хватает!?
Антон охал и уклонялся, неуклюже оправдываясь:
-Хватает, конечно, хватает. Но надо же квалификацию повышать, поднимать уровень. Вот я и того: обучаюсь. Курсы прохожу, чтоб от моды не отстать.
-Ах, ты ж!.. –девушка обожгла взглядом, вздернула подбородок.
Выпрямившись, она поцокала к дому. Гордая и независимая. Антон тяжело вздохнул, понуро поплелся следом. Язык –враг мой. И почему девушки не любят порно? Столько познавательного и увлекательного. И особенный затык, когда все-таки соглашаются смотреть вместе. Но, едва увлечешься действом на экране, обязательно нужно, чтоб смотрел на нее. И попробуй скоси лиловым глазом. Тут же обиды и вопрос: «Ты где?» Так и хочется сказать: «Где, где… В.. вагине!»
Когда свернули с Можайского во дворы, Антон догнал девушку. Метров сто прошли молча, словно случайные знакомые. Антон занервничал, спросил деланно безразлично:
-Что скажешь насчет Белана? По-моему, испелся. Какая-то попса бессмысленная. Да и история с наркотой… То ли пиар, то ли мужик плевать хочет на всех.
Алена смотрела прямо перед собой. Шла, не сбавляя шага. Но все-таки ответила:
-А если душевная травма? –девушка поджала губы. –Думаю, замешана женщина.
-Шерше ля фам? –Антон смотрел недоверчиво.
-Именно, -Алена задрала носик, словно именно из-за нее сходит с ума нещщасный Димон.
Антон заржал. Долбившая яблоко ворона с истошным карканьем свалилась с ветки. Благо у самой земли успела среагировать –мессершмитом фыркнула на соседнее.
-Ха-ха! В шоубизнесе!? Женщина? Скорее в парня поверю. Если тенденциям современным следовать. Моде и все такое. Сейчас даже пилотки засвечивают регулярно, не говоря уж о бретельках. Те скидывают на раз. Да так ловко, что затаившиеся папараци всякий раз бацают отпадные кадры в самом высоком разрешении.
Алена окатила Антона с ног до головы ледяным презрением, бросила:
-Хам. –и направилась под деревья.
Пахнущий битумом асфальт превратился в пружинящее покрытие детской площадки. Из тени вышло пятеро. За спиной затрещало. В груди екнуло. Антон оглянулся. Через кусты проломилось еще четверо, взяли в кольцо. Раздвинув толпу, на пятачок, освещенный слабым проблеском луны, вышел лысый парнишка. Не отличался ни силой, ни ростом. Разве что жестокостью на порочных губах. Антон знал таких. Трусливы поодиночке. Но в толпе круче героя нет.
В левой вертятся, цокают четки. Парень обошел парочку по кругу, протянул развязано:
-Ка-а-кая телочка, -раздел глазами да так и оставил. –Как насчет познакомиться?
Алена вскинула носик, отрезала:
-С быдлом не разговариваю.
Лысый прищурился, кто-то зло выматерился. Вожак хохотнул, бросил в толпу:
-Слышь, братва? Быдло. –он остановился напротив Алены, рыкнул. –Быдло, значит? А ты, кто, сука!? Из принцессок что ли? У тебя, наверное, и кровь голубая? –он выхватил бабочку, перед глазами мелькнуло лезвие. –Проверим?
Антон заслонил трепещущую девушку, раскинул руки.
-Парни, да вы чего? Я ж свой: из белого братства. Девушка со мной.
Вожак злобно оскалился, смачно харкнул Антону под ноги.
-Свои здесь, -он мотнул головой. –Остальные –мясо. –Он провел ладонью по щеке Алене. –И, как посмотрю, сладенькое.
Вокруг заржали, смотрели жадно. Алена зарядила смельчаку пощечину. Голова мотнулась, на губах выступила кровь. Вожак слизнул темную каплю, ноздри задергались.
-Сноровистая лошадка. –прошипел он. –Ничего. Укротим. А ты, дружок, вали, покуда цел. Отпускаю по доброте душевной. Никак дальние родственники.
Он кивнул. Двое верзил схватили девушку за руки. Та закричала, рот зажали.
-Ах, ты ж, тварь! –Антон прыгнул с места. –Убью!!!
Он видел только паскудную рожу с издевательски приподнятыми уголками губ.  Но добраться не смог. В голове взорвалась противотанковая граната, свет выключили.
…Следующее, что помнил –теплое крошево асфальта, боль в щеке и запах битума. В скулу давило что-то твердое. Где-то неподалеку стонали. В несколько голосов. В одном Антон узнал Алену. Он с усилием приподнял голову. Сперва не понял. Но когда один из парней с приспущенными штанами сдвинулся, замычал, рванулся. Но не сдвинулся с места. Не смог. Рук не чувствовал, а изо рта лишь мычание. Девушку насиловали трое. Прямо на капоте хундая. Остальные стояли полукругом, жадно смотрели, мастурбировали. Один из участников сладострастно застонал, выгнулся. В стиснутом кулаке светлые волосы. Он двигал головой девушки. Глаза Алены затуманены. Похоже, уже не понимала, где и что с ее телом происходит.
Антон закричал, но толку. Он напрягся изо всех сил –веревки врезались в руки, но все напрасно. Как бревно. Из глаз брызнули слезы. Внутри словно кто рвал когтистой лапой, кромсал сердце, стискивал желудок. Антон рыдал от бессилия и унижения. Давно не чувствовал себя столь мерзко и беспомощно. С третьего класса. Когда пятеро восьмикласников окружили в саду и издевались, заставляли драться. С заранее известным исходом.
Девушку пустили по кругу, насиловали несколько часов. И все это время Антон смотрел, кричал немым криком, пробовал ползти, но напрасно. На него показывали, издевались. Когда все насытились, вожак подошел, оценивающе посмотрел. Поигрывая выкидухой, он присел на корточки, схватил Антона за волосы, вывернул голову. Внутри горело, не сгорая, в глазах красный туман. Но Антон видел прекрасно. Он стиснул челюсти, смотрел, смотрел, запоминая каждую черточку. Вожак хмыкнул, губы изогнулись в презрительной усмешке. Он медленно отодрал скотч. Антон дернул головой, ноздри бешено дергались. Он выплюнул:
-Мразь, гнида!!! Я убью тебя! –он задергался. –Сука!!! Ты сдохнешь в мучениях!
Вожак ржанул, согласился:
-Точно! Кончусь на твоей шмаре, -вся банда загоготала. -Но ты спектакль не досмотришь.
-Почему? –прохрипел Антон.
-Потому, -лысый пожал плечами и полоснул Антона по горлу.
Кровь брызнула тонкой струйкой, окропила вожака с ног до головы. Тот отшатнулся.
-Твою мать!
Толпа захохотала. Двухметровый детина в кожаной безрукавке на голое тело весело проревел:
-Ты что, гоблин, свиней резать разучился?
В ушах зашумело, перед глазами замелькало черное крошево, закрутилось адской вьюгой. Звуки истончились. Но прежде, чем вырубиться, услышал крики, шум драки.
…Когда очнулся, понял, что куда-то тащат. Шею сдавливало теплое, влажное. Под повязкой пульсировало. Антон с трудом проморгался. Кругом смуглые лица. Один из таджиков прижимает что-то к шее. Парень показался смутно знакомым.
-Руслан? –Антон не узнал своего голоса. Хриплый и слабый, словно затухающая свеча.
-Да, брат, -в глазах парня плескалось море сочувствия, -держись. У нас машина. До больницы рукой подать.
Антон скосил глаза, попытался приподняться.
-А…
-Девушка? -парень сглотнул раз, другой. -Жива… -На глаза навернулись слезы. Вид у Руслана потрясенный. Он покачал головой. –Но как же так, брат? Как же так?
Антон стиснул челюсти, зажмурился, что есть сил. Это просто сон, кошмар, который скоро закончится. Стоит лишь захотеть, и он проснется. Обязательно проснется…

Глава 5.
Кутузова, 20. Избирательный участок №2658. В 9 часов начинаются выборы в Думу. Против ожидания утро выдалось крайне нервным и напряженным. К сим безобразиям приложил мозолистую длань Машкин Илья Владимирович –бессменный на протяжении тридцати двух лет завхоз. Или, наоборот, не приложил. Потому, как намедни уверял, что шторки для избирательных кабинок в полном порядке. Мол сам складывал и запер на замок, а ключ всегда с собой. И проверял пару недель назад. Зинаида Петровна –завуч настаивала на том, чтобы развешать заранее, но стрелка упорно двигалась к полуночи, поэтому народ инициативу не поддержал. Сослались на безупречную репутацию товарища Машкина. А вот Зинаиду Петровну вчерась заприметили с физруком. И не в опере, а, простите за пошлость, в сортире. Мужском. За довольно интересным занятием. После такой отповеди красная, как вареный омар, завуч ретировалась. Но напоследок бросила, что мы все пожалеем. Конечно, никто слов путаны всерьез не воспринял. И, как оказалось, зря.
В день выборов с шести утра в квартирах у всех участников начал разрываться телефон. Заспанные члены избиркома продирали глаза, а в трубку вопила Елена Анатольевна –учитель математики. Ей поручили вытащить занавески, осмотреть. Похоже, видок у заграждения тот еще. В срочном порядке прибыли в школу. Самым последним гражданин Машкин. К семи приперся. Ссылаясь на извечную транспортную проблему.
Занавески неопрятной кучей на полу. Завуч злорадно поглядывает на рыдающих сотрудниц. Грудь колесом. Видно, что хочется подпрыгнуть и завопить: «Я же говорила! Говорила!!» Завхоз помотал головой, спросил озадаченно:
-Это что за театр абсурда?
Всхлипывающая Елена Анатольевна –сухонькая старушка лет восьмидесяти –подала занавеску. Завхоз взял, расправил. Глаза на лоб полезли. Посреди полотнища три дыры. Завхоз покрутил тряпку так, сяк, одел на голову. Форменное приведение. Машкин растопырил руки, повернулся по кругу.
-Ничего не понимаю.
Завуч хихикнула, женщины зарыдали пуще прежнего. Елена Анатольевна сорвала занавеску с шутника, сердито затараторила:
-А чего непонятного? Шантропа из восьмого бэ постаралась. На той неделе Радьковского с братьями Балагуровыми по всему подвалу гоняли. Еле изловили. Хорошо, ключ отобрали. А сколько до этого безобразничали? Если уж подвал отомкнули, то твою каморку открыть большого труда не составит. Даже я смогу, коль приспичит.
-Но ключи? Ключи только у меня, -не унимался завхоз.
-У Радьковского кто папаша? –прищурилась старушка. –Не помнишь, чай?
Завхоз скривился. Забудешь тут, ага. Колька Рудый –бывший однокласник. Известный вор в законе. По малолетству на районе знатно погулял. Ни один дом не мог устоять, если Рудый заприметил. Вскрывал на раз-два-три. Любые замки, сейфы. Как семечки. За что на десять годков на Магадан и укатил. Уходил жиганом, а вернулся матерым уркаганом. Весь изрезанный, исколотый, синий, как утопленник. Картины на спине –залюбуешься. Завхоз оперся рукой на ступеньку деревянной сцены, осторожно присел. Вид смурной. Тяжело вздохнув, Машкин снял шляпу. Свет люстр отразился от загорелой лысины.
-И что ж делать? –он жалобно посмотрел на коллег. –А, бабы?
Все переглядывались, надеясь друг на друга, но ответа не находили. Завхоз просунул пальцы в дырки, пошевелил.
-Может, зашить? – нерешительно предложила завуч. Она перевела взгляд на учителя математики, совмещавшей еще и функцию трудовика. –Елена Анатольевна, у вас же швейные машинки в порядке?
-Само собой, -старушка выпрямилась, взгляд заледенел. –Но такое… Разве что цветочки приляпать.
Хмурые лица просветлели, завхоз распрямился, заулыбался, словно гора с плеч.
-А что… Идея. Быстро все собираем и в кабинет рукоделья!
…На часах семь сорок пять. До открытия считанные минуты. У входных дверей охранник. За стеклом туман. Густой, как сметана. В белесом мареве колышутся сгорбленные тени. То исчезают, то появляются. Множатся и снова растворяются. Дальние родственники кинговских персов. Судя по трясущейся красно-потной роже стража порядка, с трудами мастера ужасов знаком. Хотя на деле местные Шапокляк, бессонницей мучимые. Просто охранник первый год в нашем болоте. Из Нижнего прибыл прошлым летом. Еще не присутствовал на подобных мероприятиях.
Дверь хлопнула, ворвалась всклокоченная, как Медуза Горгона, директриса. На пороге замерла, как громом пораженная. Глаза полезли на лоб. В первом приближении Голум отдыхает, во втором –страусы стыдливо прячут яйца в утесы наперегонки с перемазанными салом хохлами.
-Эттто что такое!? –челюсть клацнула. Голос сорвался на визг. –Что это такое, я вас спрашиваю!!?
Наманикюренный крававо-красный коготь ткнул в ряд кабинок для голосования. Рука тряслась, так что с первого раза и не попала. То в натяжной потолок, то в пол. Завхоз спрятал руки за спину, растянул губы в улыбке блаженного.
-Хде?
Директриса резко дернула головой –завхоз попал на перекрестье прицела. Челюсть грандгерл выдвинулась, как у Чужого.
-Дуру решили из меня сделать!? –зашипела директриса. Машкин передернул плечами. На миг показалось, что меж ослепительно белых инплантов блеснул раздвоенный язык. –Это что за ода славному прошлому?
Палец, наконец, попал в требуемое. Взгляды устремились за ним. Гоп-компания обреченно вздохнула, как один, опустила плечи. На каждой кабинке красуются занавески с заплаткой. В виде здоровенного красноармейца с лозунгом: «Даешь!»  Перст красношапочного упирается в грудь каждого входящего. Так что пропустить призыв мог лишь слепой.
Елена Анатольевна вышла из понурых рядов. Откинув со лба седую прядь, она уперла руки в боки. Глаза прищурены:
-А что Вам, собственно, не ндравится? Что Вас, скажите, пожалуйста, не устраивает? –она обернулась к подельникам. -Кабининки готовы?
Те согласно загудели:
-Готовы, готовы. Все в полном порядке. Хоть сейчас голосуй.
-В зале чисто? Занавески целы? Шарики висят?
-Висят, как не висеть…
Директриса всплеснула руками, сообщила желчно:
-Как-то на даче меж васильками да ромашками затесался здоровенный репей. Тоже думал, что спрячется. Не вышло.
-И что вы сделали, Любовь Дмитриевна? -заискивающе поинтересовалась завуч.
Директриса злобно прищурилась, ноздри дернулись.
-Вырвала с корнем.
Завхоз инстинктивно прикрыл хозяйство, нервно сглотнул.
-Зачем же так? Пересадили б, да и делов. Я считаю, что должны цвести все цветы.
Директриса присела на стол, где через полчаса начнут выдавать билютени, сообщила желчно:
-А у нас давно не социализм. Так что забудьте про «от каждого по возможности, каждому по потребности». Мне его колючки до лампадки, если тактично, а клумбу товарищ загадит, загадит.
Елена Анатольевна тяжело вздохнула:
-Жаль… Все-таки было что-то такое… Такое… Ради чего стоило жить…
-И умирать, -поддержал Машкин.
-Что было, то прошло, -сообщила директриса и постучала по столу пальцами. –Так что никаких идей, кроме роста благосостояния, нет и не предвидится. А теперь…
-Сымать? –обреченно спросил завхоз.
Директриса бросила взгляд на золотые часики на запястье, поморщилась.
-Не успеваем. –она оглянулась на вход. Туман медленно рассеивался, тени превратились в престарелых активисток. –Эх… Придется так. –директриса перевела недобрый взгляд с одного виновника торжества на другого… -Но если меня привлекут за пропаганду, предупреждаю: одиночества не люблю.
Как и ожидалось, первые посетители –компания старушек. Наверное, помнили, как в советское время заманивали народ разными вкусностями. Мол, приходите на выборы: свежие прянички подвезли. При виде плакатов бабульки прям расцвели, закудахтали. За кого проголосовали, можно не спрашивать.
Основная масса подтянулась к обеду: поспали и пришли с детишками. Как на праздник. Тем более, что выступала местная певица. Голос у девчонки –соловья перещебечет.
Кроме семейных пар встречались и сосредоточенные одиночки. Зашел, несколько секунд и вышел. Как автоматы. Деловые –спасу нет.
До шести вечера проголосовало около сорока процентов. Не фонтан, конечно, но и не катастрофа. В целом нарушений не наблюдалось. Разве что поймали артиста. Менял проныра маски, как Райкин. Сколько раз проголосовал по поддельным паспортам, неизвестно. Но спалился, решив за Любашей приударить. Учитель пения. Правда сказать, хороша дивчина. Крутые бедра, высокая грудь, русые волосы. Мечта местных мужичков и объект ненависти суховоблых подруг.
Не рассчитал артист, что Любаша помимо прочего ведет кружок самодеятельности. Так что на маскарад глаз наметан. Отклеившийся ус заприметила через пять минут любовных поползновений.
-И что это у вас с анфасом? –промурлыкала Любаша, облокотившись на стол.
Взгляды мужской части в целом и незадачливого ухажера в частности прикипели к глубокому вырезу. Благо посмотреть есть на что. Упругие налитые горячим молоком дыньки так и просятся в руки. А твердые ниппели в рот. Райкин сглотнул, прохрипел, не отрывая глаз:
-Аа?.. Что?..
-Ваш усик-с. –девушка кокетливо улыбнулась, стрельнула глазкам. -Кажется, отклеился.
В руке Райкина, как по волшебству, возникло зеркальце. В блестящем овале отразились нарумяненные щеки и провисший инвентарь. Глазки забегали. Артист прижал ус пальцами, попятился:
-Простите. Надо отойти. -На лице смущение пополам с огорчением. –Поговорим.. позже.
-Намного позже, -согласилась Любаня и махнула рукой. –Эй, Семен! Принимай клиента.
Охранник грузно развернулся, но артист оказался на диво шустрым. С разгона проскочив под растопыренными лапами стража порядка, вылетел во двор.
-Держи, афериста! –завопил Семен неожиданно визгливо. Резанное порося, да и только. –Хватай! Ату самозванца!!!
Но мужичка и след поостыл. Рванул так, что любо-дорого смотреть. Явно, помимо актерских талантов еще и спортом не брезговал.
Случай даже позабавил. Конечно, неприятно, но всякое случается. Тем более, что часть фамилий выявили. Довольно банально: женщина и мужчина пришли голосовать, а за них, оказывается уже. Скандал, но не катастрофа. Пообещали принять меры и подарили торт. Ушли граждане вполне довольные.
В целом явка высока, так что премию вряд ли срежут. Несмотря на атрибутику. Кстати, народ отнесся вполне позитивно. Кто-то шутил, пара хмурых взглядов, но в основном настроение поднялось.  На градус-другой. Чувствуется флер ностальгии.
До полуночи два часа с копейками. От деревьев пролегли длинные тени, в приоткрытую форточку потянуло прохладой, от сладкого аромата цветущих груш бурчит в животе. За окном довольно светло, но в наливающемся чернотой небе все ярче проступает изгрызенный блин.
Семен потянулся к замку, но дверь распахнулась. Вошли двое. Шкафы в черном. В черных очках отразились наши вздрогнувшие лица. В ушах микрофоны –ракушки. Директриса воздела немалые телеса, оперлась кулаками о стол. Издали здорово напоминали боксерские перчатки. Конечно, пухлость виной. Но дама от природы не слабая.
-Все, товарищи, -безапелляционно заявила наша грандгерл, - закрываемся. Время вышло.
Семен насупил брови, засопел. Он честно попытался выдавить незнакомцев. Пузом. Но легче сдвинуть гору к Магомеду. Завуч хихикнула, но на чугунных мордах не отразилось и тени улыбки. И у Зинаиды Петровны смешинка угасла, не успев родиться.
-Господа, господа, ну, полноте. Неужто откажете законопослушному гражданину в реализации закрепленного в конституции права?
В зал вошел хлыщ. Весь в белом. Начиная от шляпы и заканчивая кончиками туфель. На губах играет барская улыбка, шею обвивает полупрозрачный шарф. Еще бы усы –вылитый Михалков. Хлыщ сел напротив директрисы, закинул ногу на ногу. У той брови поползли к затылку, словно праведник на знатные пажитя.
-То.., простите, господин Гнидовальский? –дирректриса бухнулась на стул. –Какими судьбами?
-Что ж вы, Алена Сергеевна? –кандидат в государственную думу укоризненно покачал головой. –Запамятовали? А ведь я на вашем участке голосую. Прикреплен. Ха-ха!
-Хи-хи, -подхалимски подхватила директриса, всплеснула руками и оглянулась за поддержкой. Но дамы смотрели с подозрением. Явно не ассоциировали власть с благом.  –Как же я это?
Елена Антольевна демонстративно вскинула руку к глазам, постучала по часам на запястье.
-Гражданин Гнидовальский, закругляйтесь. Здесь не трибуна. Поставили галочку и всего делов. Нам всю ночь работать…
Гнидовальский поднял палец, сообщил с прищуром:
-Вот и я о том же. У вас столь важная работа, а платят? –он скривил рожу, щелкнул пальцами, словно сбрасывал прилипщую соплю. –Крохи. Разве справедливо? Вы, без преувеличения, вершители судеб. Общенародный фильтр, критерий нравственности и чистоты.
С последним словом Гнидовальский вскинул руку к потолку. Глаза горят, во всем облике страсть и неподдельное возмущение.
Елена Анатольевна похлопала в ладоши, за ней и директриса. Но если первая суховато, как деревяшки, то вторая аж прослезилась:
-Браво! Браво!!
-Артист, -скривилась Елена Анатольевна.
Семен восторженно хлопал, в расширенных зрачках со скоростью игрового автомата мелькают доллары. И сыплются, сыплются золотой рекой в предусмотрительно подставленный карман.
Екатерина Андреевна –учитель литературы смахнула со лба тронутый сединой локон.
-Все это крайне занятно. Но время идет. Вы нам хотите что-то предложить?
Гнидовальский переглянулся с бодигардами, расхохотался.
-Люблю деловых людей! –он хлопнул в ладоши. –Естественно, хочу.
Шестеро здоровенных лбов втащили в комнату три урны. Точь в точь, что и у них. Комиссия в полном составе насторожилась. Даже у директрисы улыбон сполз с чеширской морды.
Екатерина Андреевна загородила свое сокровище. Словно клуша выводок:
-Это как понимать?
Гнидовальский усмехнулся, кивнул бодигардам. Тот, что чуть поменьше, раскрыл чемоданчик. Черный кейс до отказа забит пачками с пятитысячными. Семен икнул, глаза сошлись в кучку. Директриса счастливо всхлипнула. Сцепив лапки, она смотрела на Гнидовальского влюбленным взглядом. Остальные по виду напоминали лемингов. А чемодан –дудочку. Только Елена Анатольевна с Екатериной Андреевной не особо обрадовались. Во всяком случае не скажешь по внешнему виду. Елена Анатольевна поджала и без того тонкие губы, спросила с придыханием:
-Это что? Взятка!?
Гнидовальский всплеснул холеными руками, в шутку погрозил пальчиком.
-Вы это бросьте. Всего лишь малая компенсация титанического труда.
-И что взамен? Души?
Гнидовальский мелко-мелко захихикал. Двойной подбородок, что доселе прятался под шарфом, вошел в диссонанс.
-Уморили. Ой! Не могу, -он потряс головой, потопал. –Ха-ха!!! Ух… -чуть отдышавшись, народный избранник вытер белым платочком слезки, заверил. –Всего лишь помощь одному хорошему человеку.
Екатерина Андреевна скрестила руки на груди:
-Это кому?
-Мне, -прямо ответил Гнидовальский. –Ну, как? Согласны?
Народ переглянулся. Процентов семьдесят обеими руками за. Включая завуча и директрису. У Семена от переизбытка чуйств и вовсе слюна потекла.
-Да, да, -директриса закивала, -если хорошему, то конечно.
-Ну, вот и ладушки, вот и договорились, -Андрюша, забирай макулатуру.
Смесь терминатора с робокопом двинулись к урнам, но Елена Анатольевна с Екатериной Андреевной заслонили проход:
-Только через мой труп, -заявила учитель литературы. –Прочь, бесы!
Гнидовальский вскинул брови, с недоумением оглянулся на директрису.
-Это что? Бунт на корабле?
-Да, нет, что вы, -заверило руководство, -сейчас уладим.
Директриса с завучем бочком, бочком подошли к Елене Анатольевне, оттеснили в сторону. Но учитель литературы развела руками, загородила проход. Гнидовальский поморщился:
-Ну, все, хватит. Время поджимает, -он кивнул бодигардам.
Те ухватили урну. Екатерина Андреевна вцепилась в край. Но охранники даже не почувствовали. Женщину отшвырнуло. Она ударилась головой об стол, упала.
-Господи, ну, что за народ? –Гнидовальский сплюнул, вышел из зала, сел в джип.
Одну за другой в черный микроавтобус затащили все три урны. Охранники расселись по джипам, захлопнули дверцы.
Рев моторов, машины уехали. Директриса защелкнула задвижку, бросилась к кейсу. Его уже окружили, в глазах золотая лихорадка. И не сразу поняли, что за шум.
-Скорую! Вызовите скорую !!! –кричала Елена Анатольевна.
-А? Что? –на нее смотрели, как на тень.
-Катя… Катенька… -По лицу учителя математики бежали слезы. -Кажется, она… Не дышит.

Глава 6.
Путилин развалился в кресле. Специальное: для релаксации. Хотя стоит признать: довольно удобное. Для тела. Но для души… Президент ощущал себя вяленой селедкой. Без сил, без мыслей. Лишь тянущая пустота. Он обвел равнодушным взглядом комнату. Бежевые стены, медвежий ковер, пуфики и массажный стол, синий шар.
Путилин ощущал себя таким вот шаром. Полиэтиленовой бутылкой с каплями сока на стенках. Но, в отличие от тары, президент помнил, каково быть. Целым. Полным сил, энергии. Желания жить, творить и менять все вокруг. Видеть Цель. И мышечная память о былом величии угнетала все сильнее. На плечи легли сильные руки, слегка сдавили трапеции.
-Что-то напряжены, Владимир Дмитриевич. –раздалось безмятежное над ухом. –Неприятности?
Президент покосился через плечо, буркнул:
-Издеваетесь?
Доктор примирительно улыбнулся, развел руками:
-Ну да, ну да… Жизнь –борьба. До обеда с голодом, после –со сном. Но это не повод расстраиваться, -врач нажал кнопку на тонометре –стрелка пошла вниз. –Давление чего-то высоковато, -он покачал головой, добавил с придыханием. –Вы –президент огромной страны. В ваших руках сосредоточена такая мощь, что голова кругом. Поверьте: все проблемы решаемы. Главное –задать правильные вопросы.
Меж тем пальцы доктора продолжали разминать мышцы шеи, плечи. Твердые, как тиски. Слева слегка похрустывало. Когда доктор прижимал, в голове пульсировало. Путилин скривился при очередном нажиме, поинтересовался с издевкой:
-И даже смерть? Тогда вопрос: «Как оживить?» -Надеюсь правильный?
На лицо доктора проступила печаль. Настенные часы щелкнули раз двадцать прежде, чем президент услышал в ответ тихое:
-Вопрос: «Как?» -задают крестьяне, инженеры, врачи. Ваш уровень: «Почему?»
Брови поползли вверх, глаза потускнели. Путилин медленно проговорил, глядя куда-то сквозь пол:
-Почему умерли?
На лице президента проступило замешательство. Зубы скрипнули, желваки заходили ходуном. Он поднял голову, сообщил сдавленно:
-Потому, что не смог уберечь. Не смог.., -голос дрогнул. Президент зажмурился, из-под левого века выкатилась прозрачная капля, побежала по щеке.
Доктор сочувствующе посопел, сжал трапеции.
-Зато сможете спасти тысячи, миллионы других. –и добавил после паузы. –За все приходится платить. Например, Одину пришлось за мудрость отдать глаз. Такова жизнь.
Путилин три раза вздохнул-выдохнул, рывком поднялся. Через полчаса совещание с силовиками. Нужно подготовиться.

Глава 7.
Салатовые стены, белый шпатлеваный потолок. Веселенькие занавески колышутся, доносится мерный шум машин. До Можайского шагов сто. Благо, больница утопает в зелени. Яблони, дубы, ясень. Хоть и невысокие, но густота листвы спасает. Букет фиалок на тумбочке у окна перекликается с ароматом сирени. Непритязательный, привычный, но такой волнующий. Из года в год… Как много возможностей, желаний и надежд… Мечтали поехать в Париж. Когда говорила о нем, глаза светились дивной бирюзой. И не было никого прекрасней. А теперь Алена здесь. Лежит, как кукла. И смотрит в потолок. Что там? Что она видит?
Антон вошел, осторожно прикрыл дверь. Развернулся, поправил на плечах белый халат. Девушка вздрогнула. Пальцы сжали простыню, побелели. Антон замер. Внутри все стиснулось, сердце заколотилось, готовое разорваться. Перед глазами красная пелена. Сквозь нее Антон с трудом видел девушку. Похожа на попавшего в силки зайчонка. И хоть тех парней нет. Здесь нет. Но девушка все еще ждет, что страшный серый волк придет. И сделает больно. Она видит зверя в каждом мужчине. Даже в нем…
Антон поколебался… Сглотнув, протянул руку, чтобы погладить по голове. Но Алена задрожала, в глазах такой ужас, что замер на полпути. Рука бессильно повисла. Сердце разрывалось от горячего сочувствия, жалости и ненависти. К себе, тем мразным ублюдкам…
Жгучее желание обнять, утешить снедало Антона. Но как? Он не знал, как. Алена нуждалась в защите, но боялась принять.  Страшный серый волк рос и рос. Вширь и ввысь. Пока ни поглотил ее Вселенную.
Антон стиснул кулаки. В бессилии скрипнув зубами, вышел из палаты. Регистратура. Куча бабок и куда меньше стариков. То ли не особые любители, то ли просто не дожили. Хотя скорее и то, и другое. Бабки страсть, как любят обследоваться. Что-то выяснять, сдавать анализы. Впрочем, чем еще заняться при отсутствии хобби? Телек, магазин да турне по больницам.
-Как найти лечащего врача Алены Селезневой?
-Минуточку, -администратор записала звонившего к терапевту, повернулась к Антону. –Слушаю.
Губки бантиком, ресницы бабочкой, ногти в разноцветном маникюре.  Крашеная под Мэрилин. С таким же вакуумом в голубых куклячьих глазках. Женщина смотрела на Антона с готовностью помочь. Ну, так из десяти балла на два. На лице скука и брезгливость. Антон с трудом сдержался, чтоб не залепить чувырле затрещину. Желваки вздулись, Антон процедил по слогам:
-Где на-й-ти доктора Алены Селезневой?
-Минуточку, -женщина пощелкала по клаве. Багрицкий Валерий Александрович? –женщина  пожала плечами, сообщила жеманно. –Если не на перекуре, то третий этаж, кабинет триста одиннадцать.
-Спасибо. –коротко бросил Антон.
-Эй, мужчина, -визгливо донеслось в спину. –Бахилы оденьте!
Но Антон не слышал. Перепрыгивая через три ступеньки, мчался по лестнице. Вслед ругались бабки, одна погрозила клюкой. Видать, шатнуло болезную воздушным потоком. В конце лестницы фойе. Сплошь в цветах и минипальмах. Панорамные окна, пуфики, диванчики. Никого. Антон повертел головой. Справа, слева коридор. Ряды сосновых дверей теряются в желтолампочной бесконечности. Около стен скамейки. На них чинно общаются бабки. Народу немного. Что и понятно: весна, тепло. Вот если б погода менялась. Осень-зима. Или оттепель. Тогда да: от микробометов не протолкнуться.
Триста одиннадцатый оказался справа, в десяти метрах от входа. Из двери как раз выходит дядька лет пятидесяти. В левой пакет, правой рукой опирается на клюку. Нога от пальцев до колена перебинтована. Сильно хромает, морщится. Антон успел проскользнуть мимо зазевавшегося парня с хмурым лицом. В спину прилетело пару ласковых, но дверь если и не отрезала корректное словоизлияние, то неплохо приглушила.
Через широкое окно льется теплый с зелена свет. Словно сытый шмель, гудит кондер. Два стола. За тем, что сбоку, торопливо строчит рецепты медсестра. Напротив двери, спиной к окну мужчина в белом халате. Коротко стриженные волосы отливают серебром. Не где-то конкретно, а равномерно. Словно половина волос побелела, а вторая еще сопротивляется, надеется на лучшее.
Подслеповато щурясь, мужчина заполняет карточку. На шум внимания не обратил. Похоже, за время работы таких шустриков повидал немало.
-Валерий Александрович, можно?
-Да, да, присаживайтесь. Одну минуту.
Фигуральность выражения Антон оценил минут через десять, а еще через пять -задверные сидельцы. Антон извелся, накаляясь с каждым мгновением. Уже готовился разлететься на ошметки, как пережравший анаболиков кач, когда врач выдохнул, отодвинулся от стола. Доктор налил из чайника кипятка, сыпанул в кружку коричневое и белое. По комнате потек аромат кофе.
-Что у вас? –осведомился Багрицкий, помешивая жижу серебряной ложечкой.
Антон покосился на медсестру, сообщил сбивчиво:
-Я был у Алены Селезневой… И… -он выдохнул. -Хотел узнать прогноз.
Врач взглянул поверх очков, поинтересовался:
-А вы, собственно кто?
Антон заморгал, на лице растерянность. Щеки порозовели, он откашлялся:
-Жених.
-Ах, вот оно что...- врач криво усмехнулся, отвел взгляд. Ложечка постукивала по стенкам.
-Как она? Доктор, с ней что-то неладно. Алена боится… Даже меня…
Доктор хмыкнул, посмотрел глаза в глаза.
-А вы? Окажись на ее месте? После такого?
Антон посмурнел, повесил голову. Он не на ее месте. Но вряд ли б пел и плясал. Пока что лишь сердце стучит так, что в голове кровавый туман. Что только ни представлял, как ни казнил. Была б его воля, у подонков не осталось и клочка живого места, на котором б ни выколол «БОЛЬ». Сквозь марево образов пробился голос доктора:
…-Физически она в порядке. Но внутреннее состояние…
-Что? –Антон поднял голову. –Что с ней, доктор? 
Врач переплел пальцы, сообщил невесело:
-Боюсь, придется обратиться к психиатру.
-Она.., -Антон с трудом сглотнул, прошептал, -сошла с ума?
Врач помялся, увел взгляд в сторону.
-Нет… Еще нет, -он вздохнул, лицо постарело. Доктор развел руками. –Но близка.
Антон зажмурился, что есть сил. Голос доктора истончился, слился со звоном. Нет, нет! Как же так!? За что, Господи!!? Что она сделала? Мой светлый ангел? Что!!? Антон скрипнул зубами, помотал головой. Убивать! Всех. Твари!!! Перед глазами замелькало черное, Антон сам не понял, как оказался на кушетке, под нос пихнули что-то резкое. В голову шибануло так, что глаза раскрылись со страусиные яйца.
-Молодой человек, с вами все в порядке?
Антон огляделся. Он на кушетке, рядом суетится медсестра, в шаге доктор. Похоже, вырубился. Во даю. По башке били, и то не отключался, а тут… Антон перекинул ноги на пол, сел. Перед глазами поплыло, но не критично.
-Осторожнее. Лучше полежите, -медсестра легонько надавила на плечи.
Но Антон стряхнул руки, ответил сквозь зубы:
-Спасибо, мне лучше.
По стеночке, по стеночке добрался до двери, распахнул. Народ уже приготовился разорвать дерзкого, но при виде белого, как полотно, парня раздвинулись. Как волны мертвого моря. Бабки зашептались, кто-то предложил присесть, но Антон не слышал.

Входную словно кто подпирал с той стороны. Но все-таки продавил, вывалился наружу, жадно заглотил смесь бензина и цветущих яблонь. Грудь до треска расширилась, в голове чуть прояснилось. Над головой погромыхивало. Антон поднял глаза. Черные, как грех, тучи подминали шпили многоэтажек. Те раскачивались из стороны в сторону, ухо резал свист. Антон поймал испуганный взгляд очкарика. Тот косился вверх, крался под стеночкой. Похоже, тоже смотрел Омена. Антон криво усмехнулся, побрел к остановке. В душе ненависть и боль. Сейчас на жизнь абсолютно наплевать. Как на свою, так и чужую. Страху места нет. Резкий ветер гнал по дороге пыль. Женщины весело вскрикивали, придерживали развевающиеся подолы. На тротуар упали первые капли, взбили пыль. Ледяные, словно прямиком из стратосферы.
Пока дошел до остановки, до костей продрог. Одежду хоть выжимай. В туфлях хлюпает, пальцы окоченели. На остановке не протолкнуться. Человек двадцать жмутся друг к другу. Как тараканы в плитке. Стараются избежать даже мелких капель. Антон остановился в паре метров от сооружения. Посмотрев в вытаращенные глаза, равнодушно отвернулся. На него смотрели, как на марсианина. Почему не расталкивает, почему не ломится на тепленькое место? Наверное, террорист.
Пока ждал рейс, красный туман рассеялся. Из глубин всплыло вялое: «А милиция на что? Это их работа? Их. Вот и пусть отрабатывают свой хлеб».
Ну, изобью пару подонков, возможно, покалечу. Меня же и посадят. Вот Аленке радость. И так страшно до чертиков. А тут еще и любимого человека закрыли. У нее лишь бабушка. Уже за восемьдесят. Случись чего со старушкой, одна останется. Так что давай решать проблему законными способами. Приободренный здравыми мыслями Антон запрыгнул в автобус.
В райотдел добрался через час. Пять пошарпанных бетонных ступенек, такая же неказистая площадка метр на полтора. Зато дверь всем дверям дверь.  Тяжелая стальная плита покрыта червонного золота полимеркой. Только протянул руку, как дверь отлетела словно пушинка. Антон едва отскочил, прижался к поручням. Из дверей вылетел небритый детина, кубарем скатился по ступенькам. За ним двое омоновцев. Одна черепшка прыгнула, словно в бассейн, рухнула всей массой на мужика. Антон явственно услышал хруст. Воздух со всхлипом вылетел из разбитого рта.
-Волки позорные! Менты, суки, пустите!!!
-Заткни пасть, мразота! –гаркнул мордатый страж.
-Я ни при чем! У меня ж презу.. презлупенция невинности!
Но любителя демократии если и услышали, то ответом стал удар прикладом по черепу. Толстый щетинистый загривок дернулся, мужик обмяк. Протестанта подхватили под руки, поволокли обратно. Сперва по щебню, затем по ступеням. Целостностью колен никто, конечно, не озаботился. Антон хмыкнул, представив ощущения. Уркагана затащили по лестнице, как раз мимо Антона. Тот заныкался на площадке меж дверью и перилами. Омоновцы вызверились на весельчака, но Антон вскинул руки, сделал самое что ни есть законопослушное лицо. Мордатый посопел, в глазах подозрение. Но напарник дернул клиента, а тот мордатого.
-Колян, не тормози. Еще рапорт катать.
Мордатый сплюнул Антону под ноги, пинком раскрыл дверь пошире. Антон услужливо придержал створку. Когда троица прошла, украдкой вытер пот. Покосившись по сторонам, нервно усмехнулся. Хочешь не хочешь, начнешь закон уважать.
Прямо от входа коридор. От фойе отделен решеткой. Прутья с палец толщиной. Разогнуть –раз плюнуть. Если б не стальные перемычки через каждые полметра. Судя по обстановке, фойе не перестраивалось со времен царя Гороха. Бело-серый местами в трещинах мрамор тому немой свидетель. Стены до плеч отделаны вагонкой, а выше –голубоватая известь. Ну, а потолок без добавок.
По левую руку помещение. За алюмостеклом двое дежурных. У дальней стены лысоватый капитан что-то выслушивал по телефону, с брезгливым выражением черкал в блокноте. За вторым столом прямой потомок Гаргантюа. С аппетитом черпал из контейнера, отправлял в пасть кашу. Судя по запаху, гречка с говядиной. В животе заурчало. С утра во рту ни крошки. На Антона лейтенант ни обратил внимания, увлеченно закидывал черпаком, чавкал, давился. Похоже, перерыв на исходе, а каша таки не кончалась. Антон озлился, треснул по стеклу костяшками. Толстяк поперхнулся, рожа побагровела, глаза полезли на лоб. Лейтенант силился вздохнуть, но не мог. Только показывал на рот. Капитан подхватился. В два прыжка преодолев комнату, со всей дури саданул сдвоенными кулаками по хребту. Из черного зева вылетел рой мух. Пол окна заляпало гречкой вперемешку с мясом и желчью. Лейтенант пару минут откашливался, затем поднял голову. От багровой рожи хоть костер зажигай.
-Ты, что, кхе-кхе, сукин сын, кхе-кхе делаешь!? –прокашлял он. –Я ж чуть не помер.
Капитан притащил стакан с водой, укоризненно покачал головой:
-Торопится товарищ, наверное.
В голосе угроза. Лейтенант отер дрожащей лапой лоб, выдохнул:
-Если б не Палыч, торопиться нам с тобой уже было б некуда.
-Простите, -Антон развел руками. –Но я в самом деле…
Капитан покачал головой, отошел к столу. Лейтенант отдышался, ослабил галстук. За спиной уже топчется очередь. Антон различал недовольный говор четырех. А сколько за дверью…
-К кому?
-К Мерзоеву, -Антон подтянулся.
-По какому поводу?
Толстяк смотрит пристально, будто инквизитор. Получалось малость комично. С учетом медленно стекающих по стеклу ошметков. Но стража порядка сей факт не смущал. И Антон отчеканил:
-Важные сведения по делу Алены Селезневой.
Капитан побуравил Антона недоверчивым взглядом, набрал номер. Выслушав, буркнул:
-Проходите, -и нажал на коробочке красную кнопку. Пикнуло, решетчатая дверь в фойе чуть отошла от стальных косяков. –Второй этаж. Двадцать первый кабинет. И смотри мне: без шуток.
Антон криво усмехнулся, пошел-побежал к лестнице. Три прыжка –один пролет, еще три –второй. Женщина с погонами майора отшатнулась к стене, крикнула вслед что-то нелицеприятное. Но Антон решил не оборачиваться. Да и, если честно, плевать. Собаки лают –ветер носит. Третья дверь справа моя. Антон только протянул руку, как дверь распахнулась. В проеме показался благоухающий дорогим одеколоном мужчина. Тщательно подобранный костюм отливал чернотой, белая сорочка. Холеные пальцы поправили малиновый галстук, блеснули запонки из червонного золота. Каждая черточка кричала, что хозяин властен и богат. Мужчина обернулся на пороге, сказал в полутемное пространство:
-До свидания, Петр Алексеевич.
Из комнаты донеслось приторно сладкое:
-И вам хорошего дня, Сергей Иванович.
Антон посторонился, пропуская мужчину. Что-то в его облике, голосе показалось смутно знакомым. Антон проводил пижона задумчивым взглядом. Когда тот скрылся за углом, тряхнул головой, дернул за ручку. Шарниры взвизгнули. Полковник вздрогнул. Он стоял у раскрытого сейфа спиной ко входу. Быстро убрав что-то в темный зев, захлопнул дверцу и обернулся.
-Стучаться не пробовали!? –бровь подергивалась, в голосе рычащие нотки.
Антон пожал плечами.
-Вам звонили с проходной.
Бульдожья рожа Мерзоева скисла.
-Аа… Антон Игоревич, -подполковник указал на стул сбоку от стола. –Присаживайтесь. С чем пожаловали?
Антон вкратце описал ситуацию с Аленой. Мерзоев внимательно слушал, с сочувствием кивал. Через десять минут Антон выдохся, сидел мрачный, напряженный, как лимонка с выдернутой чекой. Мерзоев задумчиво почесал подбородок:
-Простите. Но что хотите.. от меня?
Антон вскинул брови, кулаки сами собой сжались.
-Как чего!? -прорычал он. –Засадить ублюдков по полной!
Подполковник хмыкнул, отведя взгляд, побарабанил пальцами по столу.
-Да, конечно… Но все не так просто…
-В смысле!!? –взорвался Антон. Рык подпрыгнул на десяток децибел. –У нас куча свидетелей! И.., -в горле застрял ком. Последние слова еле выдавил,- и.. биообразцы тех…
Перед глазами вспыхнула сцена. Того вечера. Сердце сжала раскаленная перчатка Фреди Крюгера, Антон чувствовал боль и слышал крик Алены. Как наяву. А Мерзоев кряхтел, извивался, словно уж на сковородке:
-Вы, конечно, правы, но… По базе ребята не проходят. А свидетели…- подполковник развел руками, лицо виноватое. –Увы. Забрали заявление.
Мерзоев встал. Заботливо придерживая ошарашенного парня за плечи, проводил к двери.
-Так что дело закрыто. За отсутствием состава. Всего самого наилучшего. Прощайте.
Дверь за спиной захлопнулась. Антон стоял ошарашенный. Как громом средь ясного неба. Мимо двигались тени. Наверное, если приглядеться, превратятся в людей. Но Антон не старался. Жить не хотелось, если честно. На душе мерзко и так гадко, словно взвод бомжей насрал после обжираловки просроченных продуктов из дикси. Сколько так таращился в стену, сказать трудно. Очнулся после того, как кто-то пихнул. Антон шибанулся лбом о стену, из глаз искры. Ноги подкосились, оглянулся. По коридору удаляется шкаф два на два. На плечах поблескивают полковничьи звезды, спина выражает крайнее недовольство.
-Понял, не дурак, -пробормотал Антон и побрел к выходу.
В голове билось лишь одно: «Почему?» Как заезженная пластинка, как шарик пинг-понга в лабиринте кривых зеркал. Почему Руслан отказался? Он же мусульманин. Должен ненавидеть их.., то есть нас: бритоголовых. Так почему же? Что случилось? Может, решил наказать? Чтоб не якшался с отребьем? Или просто наплевать? Мы же христиане, значит, можем сдохнуть. И чем быстрее, тем лучше. У евреев же прописано в Торе: «Ограбь гоя –и тебя ждет прощение, убей гоя –и Яхве зачтет все грехи». А так как мусульмане и пейсатые братья по отцу, то наверняка, мыслят схоже. Так? Должно быть так… Иначе б не поступил по свински.
От горячечных мыслей дыхание участилось, перед глазами темнеет. Рана разнылась, по шее потекло горячее. Антон пощупал повязку, пальцы в красном. Дьявол! Похоже, швы разошлись.  Надо б в больницу, но Антон чувствовал жгучее нетерпение. Руслан, ты ж мне, как брат. Как же так? Сказал «А», говори и «Б». Не понимаю. НЕ ПОНИМАЮ!

Народу в автобусе –селедке тесно. Но когда трехлетний карапуз сказал: «Мама, а у дяди ковь течет», -в радиусе полуметра образовался вакуум. Хохотушка с рыжими косичками побледнела, закатила глазки. Благо народу прес -зависла. Иначе б грохнулась. На Антона пялились, как на террориста, осматривали на предмет рюкзака или пояса шахида. Но в футболке спрятать сложно. Наверное, дошло. Иначе б вряд ли услышал:
-Сынок, садись, -в сторону сиденья тянул дед лет семидесяти. –Садись. Не то упадешь.
Но Антон помотал головой, отчего салон закружился в хороводе.
-Неа. Я выхожу счас.
-На Жадкевича?
-Точно, -согласился Антон. На него.
Дед не унимался. Придерживая парня под руку, настойчиво спрашивал:
-Может, помочь? Живу неподалеку. Доведу до поликлиники.
Антон выдохнул, расшиперил глаза, чтоб не отключиться.
-Спасибо, отец. Я сам. –автобус остановился, с шипением разошлись дверцы. Пол предупредительно накренился, почти ровняя порог с тротуаром. –Благдрю.
Но к больнице знамо дело не пошел. Кровь вроде запеклась. Только глотать нужно осторожней. Кадык как ледокол. Антон каждый раз слышал хруст разрываемой корки. До подъезда тащился минут двадцать. Хоть в обычное время добегал за пять минут. Тротуар на Гришина отреставрировали шириной с иную трассу. Народ обгонял, попадался навстречу. Кто-то замедлял ход, но спросить не решались. За что чувствовал благодарность. Отгавкиваться от доброхотов нет сил, а посылать вот так в лоб не могу. Загривком чувствовал враждебность и настороженность. Хотя на спине вроде крови нет, но видимо, оборачиваются те, кто попался навстречу. Хотя, если учесть траекторию от бордюра до поребрика, и задние вряд ли спокойны.
Перед подъездом в дополнение к обычным три черных джипа, катафалк. Че за маскарад, -вяло подумал Антон, -гроба вроде нет. Или заранее подсуетились. С минуты на минуту, так сказать, случится страшное.
 Повсюду черные балахоны. Еле к лифту пробился. Лица женщин скрыты, черные платки прячут волосы. В глазах боль и слезы, женщины монотонно воют. Создают фон. На лицах мужчин скорбь. Чего это? Хоронят кого что ль? Лифт вверху. Пока дожидался, пару раз наступили на ноги, раза три толкнули, один –заехали локтем в живот. Антон стиснул зубы, в области солнечного сплетения запекло. Чурки черножопые. Развелось вас… Как тараканов. Шагу ступить некуда.
Наконец, дверцы лифта раскрылись. К великому облегчению никто компанию не составил. По инерции поднялся на свой –десятый. Чертыхнувшись, спустился по лестнице на восьмой. На лифтовой площадке толпа. И опять в черном. Чтоб вас! Глухое раздражение нарастало. Где же Руслан? Еле протиснулся. Обычно от чурок одеколоном разит, а тут прям-таки дыши не хочу. Раздражение постепенно переплавлялось в тревогу. Кажется, действительно, кто-то того... Но кто? Вроде бы в секции Руслана больше нет мусульман… Если только кто из новеньких. Переехали, пока хлебалом щелкал.
Внутри что-то дрогнуло, сердце сжалось от нехорошего предчувствия. В одном из мужчин Антон узнал Магомеда –дядю Руслана.
-А где Руслан? Что случилось?
Мужчина не ответил, посторонился. Из дверей секции четверо мужчин вынесли тело, с ног до головы закутанное в белый саван. Следом выходят мужчины, женщины. Строгие лица, скорбные взгляды. Вот отец, мать Руслана, Равиль –младшенький. На лице растерянность. Но где же Руслан? Антона оттеснили к стене. В узкой предлифтовой площадке едва развернулись. Двери грузового лифта раскрыты. Но заносить не стали, пошли по лестнице.
-Иди с нами, -поровнявшись, сказал Ибрагим –отец Руслана. –он бы хотел, чтобы ты проводил в последний путь…

Глава 8.
Деньги, дали деньги… Зачем? Если несчастный случай, то откуда три ляма? Младодемократы, на то и демократы, что в красном уголке возлежат яйца золотого тельца. Готовы лизать заветное, лишь бы бабло рекой текло. В общем иисусиков в нашей стае днем с огнем не сыскать. За одобрительных хлопок по плечу родную мать продадут. А одобрение ищут не русских валенков-ватников, а благородных юсовцев. Солнцеслав скривился. Такое хорошее слово к толпе разбойников и убийц применять противно. Когда слышу о благородстве юсовцев, все равно, что ножом по стеклу.
Но как бы там ни было, а идеи демократии близки. Солнцеслав никогда не роптал, если нужно расклеить листовки, что-нить организовать или еще как помочь. Порой институт прогуливал, если выполнял партийное задание. Власть народа… Звучит! В общем работал не за страх, а на совесть. Ненавидел казнокрадство, кумовство, хамство на дорогах и в жизни. Терпеть не мог тупость и россейскую лень. Выворачивало от вечно пьяных героев российских фильмов. Однако… Что-то мешало сказать: «Эта страна. Рашка». –И то, как при первой возможности свалит. В Германию, Францию, Штаты. В Эстонию на крайняк. Может, теплые руки бабушки, первая любовь на сеновале… Или царь-горы с ребятами по зиме. Расквашенный нос при полете на санках. Рыбалка с отцом… Не знаю… Но чувствую всей кожей, каждой клеточкой: здесь моя земля. И я ее никому не отдам! Никому!!!
Но таких, как он, в стане Гнидовальского единицы. Основная масса считает ЭТУ страну и ЭТОТ народ дерьмом. Мерзким, смрадным болотом ватников. В котором им, красавцам писаным, не повезло уродиться. Каждый воображал, тысячи раз мечтал, как было б здорово, если б родился за границей. Обязательно в семье герцога, графа или, на худой конец виконта. Ведь там же дворяне сплошь и рядом. Плюнуть некуда, в барона попадешь. И даже мусор как-то сам собой убирается. Наверное, испаряется. В озон. При любой встрече песнь ясна. Словно учили одно и тоже. Разговор начинается с этого пьющего и срущего народа, а оканчивался заверениями, что свалят при первой же возможности. Хоть в Краину, хоть в Хрузию, лишь бы только не в Рашке.
От этого гнилья Солнцеслава мутило. Прямо-таки выворачивало. Кулаки чесались. Хотелось схватить ублюдка за шкварник и шандарахнуть паскудной рожей о стену. Но в следующее мгновение ужасался, просил прощение. Мысленно, правда. Ведь сказал же кто-то из великих, что жизнь готов отдать, лишь бы выслушать чужое мнение. Наверное, прародитель всех демократов. От таких слов сердце стучало чаще, сильнее. Хотелось обнять весь мир. Пусть даже упрямый сопротивляется, но сие обстоятельство любить не помешает. Тебя, меня, всех. За что? Да просто так.
Но сейчас Солнцеслав метался по комнате, как курсор по экрану нуба. Отец гремит посудой на кухне. Судя по запахам, готовит борщ. После смерти мамы пытается заботиться, хлопочет по дому. Бодрится… Но сына не обманешь: потухший взгляд и сгорбленные плечи с головой выдают. Впрочем, понять можно. Не надо иметь диплом психоаналитика: тридцать лет вместе –не кот наплакал. Тут год повстречаешься –при расставании сердце кровью обливается. А тридцать… Представить страшно.
Солнцеслав мерил комнату петропервомскими шагами. Не замечая препятствий, сбил стул, книги на краю стола, несчастную мышь. Та шлепнулась с краю с писком удавилась на проводе. За окном полдень, шумит поток машин. По стенам шелестят зеленые тени. Солнце то и дело пробивается сквозь листву, колет глаза. Под окнами порыкивает очередной лихач. Из форточки несет цэгэ. Солнцеслав поморщился. Как же… Тачку купил. Круту-у-ую, наверное. Так что: девки, скорее! Смотрите на меня, только на меня!
И все-таки… Солнцеслав потер лоб. С чего бы доблестные сотоварищи, даже соратники, отняли от сердца кровно –может, и не украденные, но уж точно не заработанные? Солнцеслав поморщился. Не хочется сразу думать плохо. Но понимая мотивы и предпосылки пламенных поборников демоса, веры в чистоту помыслов никакой. Другое дело, если решили обойтись малой кровью. А это значит, значит… Солнцеслав с размаху бросился на диван. Усталые пружины протестующе заскрипели. Стиснув голову руками, плотно зажмурился. Но вода место найдет. Пробив сквозь щетину дорожку, прозрачная капля упала на истертый ковер.
Пару дней бродил, как в тумане. Учеба не шла. Схлопотал пару по вышке, вторую по физике частиц. Чуть не подрался с физруком: «Не так летишь, не так свистишь… Да пошел ты!» Решил, что нужно что-то делать. Иначе свихнуться можно.
Гудок, второй, третий, четвертый… Солнцеслав стиснул челюсти. Если думаете спрятаться, не выйдет. Наконец, в трубке щелкнуло, послышалась музыка, смех:
-Ха-ха! Ой не могу!!! Да, слушаю.
-Зинаида Петровна? –на всякий случай уточнил Солнцеслав. Терпеть не могу привычку не называться. Как будто чего-то боятся.
-А кто ее спрашивает?
-Солнцеслав Добронравов. Не узнали?
-Ха-ха, -натянуто засмеялись в трубке. Песня в трубке сменилась. Зазвучали белые розы. Похоже, праздник в стиле ретро. –Привет, Славик. Богатым будешь. Что-то случилось?
Солнцеслав грустно усмехнулся.
-Да как сказать… Мама умерла.
В трубке тяжело вздохнуло, после паузы поддержало:
-Да… Страшная потеря… Слов таких не найти, чтобы утешить. Единственное, могу сказать. Хоть и жестоко, зато обнадеживающе: время лечит.
Солнцеслав стиснул зубы.
-Возможно… Но я бы хотел разобраться.
-В чем? –несколько напряженно поинтересовалась трубка.
-Вы же были там от начала и до.. конца?
В трубке помялось, ответило нехотя:
-Да. Избирательная компания. Каждый человек на счету.
-Хорошо. Тогда можете описать поподробнее, что произошло? А то как-то все постфактум. Вот ударилась и уже на кладбище. Если честно, до сих пор не верю.
-Сочувствую, -вздохнуло в трубке сквозь рулады Малинина. –Но вряд ли смогу что-то добавить. Все произошло слишком быстро. Никто и понять не успел.
Но Солнцеслав чувствовал недосказанность, надавил.
-Но зачем деньги? Если несчастный случай, зачем Гнидовальский заплатил?
Через трубку чувствовалось, что завуча кто-то схватил за горло.
-Знаешь, Славик, давай позже поговорим. Сегодня немного занята. –Солнцеслав ясно чувствовал нарастающее напряжение и страх. -Прости. Но сейчас, правда, не могу.
В трубке запикало. Солнцеслав сжал пластик так, что заныли кости. Хорошо… Хорошо, что не только завуч видела. Кто-нибудь, да заговорит. Желваки взыграли, Солнцеслав с силой тыкал кнопки.
Как ни печально, но пятеро опрошенных, включая товарища Машкина, отделались общими фразами. Мол упала, да. А почему, зачем? Мычали, словно буренки из Простоквашино. Солнцеслав чувствовал, что дело нечисто. В каждом разговоре буквально видел толстую склизкую рыбину. Стоит лишь придавить, как ускользает сквозь пальцы.
Телефонный перечень в мамкиной записной кончился, так что пошел на второй круг. Но завуч трубку не берет. Гудки, гудки… То ли болтала бесперебойки, то ли банально банила. Когда схожая ситуация случилась с Любовью Алексеевной, Солнцеслав понял, что пришла пора решительных действий. И отправился к Павлу. Почему-то всегда, когда беда подступала с ножом к горлу, Солнцеслав шел к Павлу. С чего бы? Ведь ни оружия, ни мохнатой руки у того нет. Зато голова на плечах. Стоит признать, котелок у кореша варит.
Павел возлежит в своей обычной позе, пялится в телек два на два. Засаленный халат в бело-голубую продольную полосочку слегка разлезся на груди. В курчавых, черных, как смоль, волосах легко спрятать гнездо мышат. На столике у изголовья чашка с фруктами: яблоки, виноград, персики, меж ножек мусорное ведро. Заполнено чуть больше половины. По куче косточек и огрызков яблок ползают мухи. Солнцеслав поморщился: попахивало не айс. На языке так и вертелось сравнение. Но лучше сдержать острое словцо, чем потерять друга. Сказал… Да, неважно. Верно, как аксиома.
Солнцеслав сел рядом, передал другу пачку фотографий. На них школа, где мать погибла, окрестности: банк, магазинчики. Снимал с разных ракурсов.
Павел смотрел, сопел, ковырялся в носу. Когда толстые, как сардельки, пальцы потянулись к остаткам пиццы, Солнцеслав не выдержал.
-Ну!? –он хлопнул по руке. –Что думаешь?
Павел отдернул руку, с обидой посмотрел снизу-вверх.
-Каральки гну. Говори, чего надо. А то я тебе столько фоток показать могу. Причем без дикарской печати. Это ж сколько елочек сгубили, ироды!
Солнцеслав опешил от такой отповеди, отступил на шаг. В глазах запершило, фон смазался. Его затрясло. С ужасом почувствовал, что рыдает. Как в детстве. В груди что-то конвульсивно сжималось, слезы текли ручьем, никак не остановиться. Павел встал, обнял друга.
-Прости, Славка, прости дурака. –Павел похлопал по спине товарища, добавил с сочувствием. –Мне так жаль… Тетя Катя прекрасный человек. Была…
Солнцеслав изо всех сил зажмурился. Господи, молю! Пусть все окажется сном. А завтра я проснусь от солнечных лучей, скворчания на кухне и запаха блинчиков. Прошу! Но Творец нем. И здесь, сейчас Солнцеслав рыдает, скрипит зубами на плече друга. И ничего не изменить, не исправить. Только… Он тяжело задышал. Уберечь от невыносимой боли других. Он выдержит. Наверное… Но кто-то сойдет с ума, покончит с собой. А эти мрази все так же будут разъезжать на ворованных мерсах, жить в ворованных домах, трахать ворованных женщин. И проезжая мимо стоящих на остановке, швырять в окна пачки украденных у них же денег. В ожидании, что опустившийся до животного состояния плебс бросится под колеса тачки, начнет ползать, собирать… Твари!
-Вот что, Паша, -Солнцеслав отстранился, не глядя на друга, смахнул слезы. –Мне нужно достать этих гадов. И ты мне поможешь. Не знаю, как. Но поможешь.
Павел взял фотки, почесав затылок, сказал нерешительно:
-Конечно, лучше в Райфайзенбанк, но охрана крутая. Так что давай в Дом быта.
Солнцеслав выдохнул, взглянул на фотки.
-И что там?
 -А там, Слава, новейшие видеокамеры. Ночью сяжки у мураша с тридцати шагов разглядишь.
Солнцеслав прищурился, смерил бахвала от растоптанных шлепанцев до прически «я упала с сеновала, тормозила головой».
-Да ну? Откуда инфа?
Павел ухмыльнулся, закинул в пасть горсть вишен.
-Сам ставил. Как и сеть безопасности. –он пощелкал в ноуте, минут через десять вытащил из сокета флэшку. –Держи. Вставишь в любой комп. И дело в шляпе. Доступ обеспечен.
-Прямо вот так вставлю? –Солнцеслав вскинул брови. –За здорово живешь?
-Не обязательно. –Павел самодовольно ухмыльнулся. –Придумаешь что-нибудь.
 
…Звон. Солнцеслав задрал голову. Над дверью стеклянные палочки, бубенцы. Как на входе в парикмахерскую. Впрочем, судя по вывеске, и эта услуга доступна. Справа стойка администратора. Облокотившись на столешницу внушительными сиськами, листает журнал мод рыжая деваха. Губищи красные, вывернутые. Штукатурки столько, что можно отделать не самый маленький коттедж. На Солнцеслава герла не обратила ни малейшего внимания. Он потоптался, огляделся по сторонам, но никого. Лишь где-то в соседней комнате жужжит. Наверное, работает машинка для стрижки. Желваки вздулись. Солнцеслав скрипнул зубами, шлепнул ладошкой по столешнице. Деваха подпрыгнула, губы затряслись:
-Вы что себе позволяете!? –от бурного дыхания грудь вздымалась подобно девятому валу.
Солнцеслав следил за амплитудой бараньим взглядом. Не отрывая глаз, пробормотал:
-Так ничего пока. А вы против?
Девица прыснула, кокетливо поправила прическу. В томных, как у коровы глазах, проступил интерес. Она поманила Солнцеслава наманикюренным докрасна пальчиком. Когда тот приблизился, как бандерлог к Ка, прошептала, облизнув губки язычком:
-Сделаешь мне хорошо, в долгу не останусь.
Солнцеслав почувствовал, что в развилке набухает, чуть отодвинулся.
-Вообще-то мне фотки нужны, -пробормотал он, краснея. –На паспорт.
-Одно другому не мешает, -промурлыкала красотка. –Освобожусь в семь.
 Длиннющие ресницы помавали, словно крылья махаона, от завлекающей улыбки мутилось в голове. Солнцеслав потоптался, пробормотал, отводя взгляд:
-Попытаюсь.
-Буду ждать, сладкий, -она повернула голову, крикнула в сторону коридорчика уже не столь ласково:
-Эй, Гурген!
-Чиво тэбэ, Свэтлано? –донеслось до Солнцеслава с сильнейшим акцентом.
-К тебе клиент!
-Пуст готовэтса, сэйчас подайду.
Минут пять Солнцеслав сидел на диванчике подле стойки. Девица лениво листала журнал, одним глазом поглядывая на Солнцеслава. Каждый раз чувствовал жаркие поцелуи на лице, на шеи. Да и несколько ниже живота… Уже не знал, куда себя деть. Так что, когда в комнату ввалился широкий шетинистый коротышка, Солнцеслав обрадовался, как отцу родному. Свет люстр отпрыгивал от загорелой лысины, терялся в курчавой поросли по периметру черепа. Коротышка вытер белым полотенцем волосатые лапы, взглянул на Солнцеслава с вопросом. Тот засуетился, похлопал по карманам. Вытащив флэшку, протянул армяну.
-Нужно распечатать четыре фотки три на четыре.
-Нэ проблэма. –он потянулся к компу, но замер. На лице колебание. –А может, сфотать? У меня самый классный аппарат в районе.
-Да нет, благодарю. - Солнцеслав развел руками с извиняющейся улыбкой. –Тороплюсь. Нужно успеть загранпаспорт оформить. Завтра вылет. Горячий тур в Абхазию. Знакомые предложили. Вот  и еду за компанию.
Рыжая накрутила локон на пальчик, на влажных губах провоцирующая улыбка.
-А лишнего билетика не будет?
Гурген погрозил толстым, как волосатая сосиска, пальцем:
-Свэтлано, кончай клыэнтов клэтит.
Девушка пожала плечами, на одном блузка сползла, обнажая алую розу.
-А что? –ответила та независимо. -Я просто спросила.
-Ага, просто! –озлился хозяин. Седоватые усы встопорщились. И без того выпуклые глаза полезли из орбит, сверкнули. –Третья админэстратар за год. Пару месяцев –и в декрет, пару месяцев –в декрет. Доколэ!?
-Это жизнь, Гургеша, -промурлыкала девушка. –Ты же не хочешь сделать любимой женой. А мне что остается?
Армян закатил глаза, возопил, словно торговец на базаре:
-О, женщина! Сколько раз говорить? У меня есть жена. Единственная. И мы такие же христиане. Почти. Так что никакого гарема.
-Ну, вот. –девушка пригорюнилась, подперла ладошкой пухлую щечку. –Как соблазнять невинную девушку, свободны, а как что посерьезней, сразу: «Жена, семеро детей», -Эх, мужики! Все вы одинаковы. Как из стручка.
Она вздернула носик, демонстративно закрылась журналом. Гурген тяжело дышал, с третьей попытки воткнул флэш трясущимися пальцами в разъем. На экране ноута выскочила папка, поддиректория «Мои фотки». Солнцеслав с облегчением выдохнул. Программа запущена.
-Эта? Гурген развернул на экране фото улыбающегося Солнцеслава. За два дня до смерти матери. На фоне Москвы-реки. Солнце, пароходы, толпы туристов. Девушки… Тогда еще мог улыбаться…
-Да, -Солнцеслав вздохнул, прошептал, –эта.
Через десять минут вышел, забрав в пакетике четыре фотки. Кроме чека у администратора получил визитку с личным номером и многообещающей улыбкой.
-Звони!
-Обязательно,- пробормотал Солнцеслав и выскочил за дверь.
Фотки хотел выкинуть. Но, поколебавшись, сунул в карман.

Солнцеслав сидел ни жив, ни мертв. Рядом похрустывал орешками Павел, смотрел на экран с предельно инфантильным видом. Кажется, его совершенно не удивило, что на записях Гнидовальский c бодигардами. Какого черта слуга народа забыл в школе? И что за ящики таскали его быки? Почему об этом ни слова?
Три дня Солнцеслав метался, как в бреду. Отец пробовал расспрашивать, тормошил, но Солнцеслав лишь отмахивался. Да и что сказать? Одни подозрения. Его то передергивало от гнусности и омерзения, то обжигало лицо, как кипятком. Солнцеслав не понимал, что происходит, не знал, что предпринять. Телефон раскалился, бесконечные вопросы. Но в ответ лишь скользкие отговорки да ссылки на занятость. Как никак впереди Новый год. Постепенно крепло убеждение, что его разводят. Как последнего лоха. Заговор. Неужели вся училковская шобла повязалась с Гнидовальским? Может быть, они и убили мать? Все вместе? Но зачем? Почему? Возможно, состоят в какой-нибудь сатанинской секте?
Сердце колотится, как сумасшедшее, голова трещит, словно хостел в летний сезон. Сон обходит стороной. В черепе шумит, мечутся обрывочные образы, подкрадываются ужасные мысли. Солнцеслав понимает, что сходит с ума, что на грани. Но ничего не мог поделать. Все боятся. Трясутся над драгоценными шкурками, прячутся в норках уюта, мнимой безопасности. Которая разлетится вдрызг, если придет такой вот случай. Если постучится, нагло вломится, разбивая картонные двери фанерного домика. И ни спрятаться, ни скрыться.

Когда отмечали девять дней, к нему бочком-бочком подкралась та тетка, что вручила мамину «зарплату». Солнцеслав как раз резал на кухне хлеб. Из комнаты доносится рокот, стук ножей и ложек. То там, то здесь слышится имя мамы. Это называется «поминать». В груди щемило, нож с буханкой расплываются. Из глаз закапало. У кого-то блюда солоней будут.
Над плечом вздохнуло. Солнцеслав ощутил аромат тонального крема.
-Вижу, тяжко тебе.
Солнцеслав вздрогнул, украдкой утерев глаза, обернулся.
-Здравствуйте, теть Тань. Как дела? –он украдкой посмотрел на собеседницу.
На той лица нет. Черный платок, под глазами темные круги, черная кофта и юбка. Женщина уже отворачивалась, унося котелок с рисом. На крышке прилипли изюмины. Традиция. А еще две кастрюли с киселем. В общем все, как всегда… Когда умирают…
Женщина остановилась на пороге. Потоптавшись, медленно развернулась. Губы стиснуты в линию. Глаза бегают, не могут остановиться. Руки бессильно повисли. Солнцеслав едва успел поймать котелок. Из нее словно выдернули стержень.
-Теть, Валь, что с вами? –Солнцеслав подвел женщину к трехногому табурету, усадил. Та тяжело дышала, лицо кривилось. Солнцеслав потормошил за плечи. –Да что случилось!? Может, воды?
Женщина прижала ладони к лицу, зарыдала. Сквозь всхлипывания Солнцеслав едва расслышал сбивчивое:
-Не могу я так, Славик! Сил терпеть нету. Словно глыба черная на груди, жаба мерзкая. Душит, спать не дает. Прости меня, Слава!!!
-За что? –прошептал Солнцеслав, не сводя взгляда с сгорбленных плеч. –Вы не виноваты.
Он погладил ее по голове. А у самого внутри все сжато, внутренности свернуты в тугой узел. Женщина разрыдалась пуще прежнего, заикаясь и всхлипывая, сообщила:
-Не могу я больше-е-е! Каждый день видя по ящику эту сытую рожу… Да, это несчастный случай. Конечно… Но можно квалифицировать и как убийство. По неосторожности. Если бы эта мразь не решила подменить бюллетени, Тоня не пошла бы защищать… Ее толкнули. Может, и не специально. Но… В результате твоей мамы.., Слава, нет… Больше нет… -она рванула в отчаянии волосы. Платок треснул, слетел. В сжатых пальцах остался клок черных с проседью волос. –О, Господи! Что же это делается!?
Шум, грохот опрокидываемых стульев, звон посуды. Кто-то выматерился. В дверях набился народ. Солнцеслав смотрел на них растерянно, прижимая к груди плачущую женщину. За спинами мелькнуло несколько лиц, средь которых Солнцеслав узнал вечно занятых маминых коллег.
-Ну, Танька, ну дура, -услышал он сквозь сонм вопросов о причинах истерики.
Странно, но дурак в переводе с санскрита– ребенок. Если совесть превалирует над корыстью и страхом, копченые воблы не так уж и неправы.

До офиса партии «Свобода» пришлось переться в Москва Сити. Хорошо около одиннадцати –в метро почти пусто. И на какие собственно шиши господин Гнидовальский арендовал триста квадратов в одном из самых дорогих районов Москвы? Если, конечно, не брать в расчет Кремль. Если раньше Солнцеслав гордился, то теперь закрадываются сомнения. Похоже, правы наци с комунняками, что Гнидовальский –пятая колонна юсовцев. Ведь бизнеса никакого. Во всяком случае нигде ничего не задекларировано. Да и нельзя смешивать прибыль с политикой. А если так, то возникает вопрос: «Откуда бабки, брат?»
Пожертвования? Свежо предание, да верится с трудом. У нас же на лбу написано: «Доллары! Да побольше!!!» -И если кто-то все же решил спонсировать наше шакалье, то не иначе, как с дальним прицелом. Как говорится?.. Разделяй и властвуй? Ну, да, ну, да…
Башни устремляются к редким облачкам, как космические корабли к дальним галактикам. Стекло и металл, асфальт и вечно спешащие люди. Костюмы от кого-то, туфли… Взгляды в никуда. В зрачках мелькают цифры, изломаные линии графиков. И даже на смертном одре с губ сорвется не имя любимой, а фамилия нового главы ФРС.
Внутри в стиле ультра-хайтех: стекло, мрамор и нержавейка. Предупредительные администраторы здорово смахивают на очеловеченных роботов. Ноль эмоций, стерильная улыбка. Но ведь это не так… Интересно, о чем думает та девушка с зализанными волосами? Или  тот парень за стойкой? Неужели, рад каждому входящему? Или просто сделал пластическую операцию, чтобы лицо всегда выражало приветливость. Иначе в конце смены мышцы должны отваливаться, как мясо с костей после двухчасовой варки.
-Сэр? –парень вскинул брови.
Солнцеслав откинул полу куртки. На обшлаге болтается бейджик. Помощник депутата.
-Прошу. –приветливо улыбнувшись, парень перевел взгляд на следующего посетителя.
Сэр… Солнцеслав горько усмехнулся. Скоро будем, как япы: молиться на юсу. И то, что юса скинула бомбы на Хиросиму с Нагасаки, не мешает зад лизать у звезднополосатой мрази. И совершенно не препятствует основной массе ускоглазых верить, что бомбил их СССР, а спасли доблестные рядовые райны.
Солнцеслав бегом поднялся по экскалатору. Спускаясь по соседней ленте, на него поглядывали с мягко-укоризненными улыбками. В смеси с превосходством. Вот, мол, какая мы круть: спешить некуда. Все хорошо. Успеваем без напряга. Да, да, конечно. Рождаетесь без напряга, живете и умираете в окружении жаждущей бабок родни, обколотые обезболивающими до одурения. Так и не познавшие, на что способно ваше тело и дух.
После эскалатора лифт. На тридцатый этаж кабина вознеслась за пять секунд. В такой скорости есть плюсы, есть, но вот сосед… Похоже, выбегал позавтракать. Иначе отчего взмокла лысина, а сам замер, словно зажимал булками непослушный анус?
Перед входом двое горилл. Похожи друг на друга, как родные братья. Вес за сотню, рост под два метра. В голубых глазках лишь одна мысль: найти и уничтожить. Бодигарды подозрительно сопят на каждого проходящего. Знамо дело: жалованье отрабатывают. Словно и не русские. Хотя нет. Если приглядеться, заметна тоска. Губы сжаты, а сами косят в конец коридора. Похоже, там курилка. Но чертовы камеры плюс излишне любознательный шеф не дают проявиться россейской лени.
Вот только не прокатит.
-Доброе утро, -Солнцеслав вежливо улыбнулся. –Как служба, ребята? Не затекли?
На него взглянули с плохо скрываемой неприязнью. Тот, что справа, просканировал парня из-под брустверов надбровных дуг, буркнул:
-Чего надо?
Солнцеслав развел руками, улыбнулся, как учил Карнеги:
-Шефа повидать. Дело есть. –Солнцеслав похлопал по портфелю.
Братва навострила уши. Но, судя по заинтересованности и блеску в глазенках, шуршание зелени разгадали на раз-два. Никакого рентгена не надо.
-Ну, проходи, проходи… -на мордах болтом вырезано, что, если б ни камеры, устроили досмотр потщательнее.
Да и хрен с вами, -беззлобно подумал Солнцеслав, -гусеницам только и надо, что зелень жрать. В приемной Леночка. Мисс чего-то там. Но девка в самом деле красивая. Если б не дело, позависал на стойке. Но увы.
-Привет, Ленок, мне назначено. -Солнцеслав облизнулся. –Классные сиськи!
Та заулыбалась, выпрямилась. Глаза заблестели. Пока не очнулась от эйфории и звона фанфар, Солнцеслав проскользнул в кабинет. Гнидовальский общается с седовласым господином. Кажется, министр энергетики. Чего только чиновник забыл в стане врага?
-Дмитрий Иванович?
Гнидовальский глянул на него, как на докучливое насекомое. Поморщившись, народный избранник сделал дланью отметающий взмах:
-Я занят, подождите в коридоре. –он вжал кнопку селектора, спросил на повышенных с визгливыми нотками. –Леночка, кто пацаненка впустил? Я что говорил!?
Из динамика неслось испуганное попискивание. Солнцеслав вскипел, скрипнул зубами. Пацаненка, значит?.. Ну, сука!
-А я ненадолго.
Солнцеслав сдернул рюкзак. В глазах обоих вспыхнул прям таки животный страх. Оба спали с лица, сгорбились. Седовласый с недюжинной прытью нырнул под стол. Гнидовальский покосился на него с завистью, но место занято. Депутат поднял руки на уровне груди. Заикаясь и щурясь, он спросил, медленно пятясь, пока не уперся спиной в шкаф.:
-Ччего тты хочешь? Денег? У ннас мммного денег. Только скажи.
Солнцеслав подошел к истекающему потом депутату. Медленно, в вразвалочку, наслаждаясь каждым мгновением. Господи, какая жалость, что нет бомбы. Только за то, чтобы увидеть этих «властителей дум», «слуг народов» вот так, без лоска, трясущихся с выпученными от ужаса глазами, можно сдохнуть. Но ничего. И так приятно. Словно именины.
Не спуская глаз с лица Гнидовальского, Солнцеслав развязал лямки. Депутат присел на корточки, сжался в комок. Его трясло, как коллектор должника. Солнцеслав испытал презрение и каплю жалости. Так ценить никчемную по сути жизнь. Каким же надо быть трусом. Мерзко завоняло, штаны депутата потемнели. Солнцеслав высыпал деньги на голову Гнидовальскому, отступил от растекающейся по паркету лужи. Депутат трясся, тупо смотрел на кучу денег, пара бумажек поплыла под стол. Там завозилось, послышалось озадаченное:
-Дмитрий Иванович? Так шо? Нас сегодня убивать не будут?
Гнидовальский выпрямился насколько позволяли отвисшие штаны, заверещал:
-Охрана-а-а!!!
Затопало, двери распахнулись, словно от пинка. Грохнуло так, что пейзаж статуи Свободы сорвался со стены, стекло разлетелось. Двое амбалов застыли на пороге, рявкнули:
-Да, шеф! Вызы?...
И также синхронно замерли на полуслове, попятились. То ли от нефранцузского аромата, то ли от вида обосравшегося шефа. Да и выползающий из-под стола министр не добавил ясности.
-Взять!
Солнцеслав даже не сопротивлялся. В душе пело и плясало. Вроде бы глупость да и никаких потерь для Гнидовальского. Но сам вид… Дорогого стоил. Меж тем лицо депутата набрякло, побагровело. Он подошел вплотную, в туфлях хлюпало. Солнцеслав скривился, попытался отодвинуться, но двое из ларца держали крепче, чем тиски.
-Вижу, неймется? –выдохнул Гнидовальский смесью полупереваренных крабов и гнилых десен. –Не хочешь по-хорошему? Что ж… Устроим иное.
Он кивнул бодигардам. Те поволокли, понесли Солнцеслава из кабинета.
-Тебя выгонят из партии, лишат всех привилегий! –неслось вслед злобное.
Солнцеслав вывернулся, запустил бейджик в Гнидовальского. Тот профырчал, словно нинзюкская звездочка, рассек лоб.
-Подавись, тварь!
Гнидовальский лопнул ушибленное место, на пальцах кровь. Солнцеслава выволокли из кабинета, Леночка прижимала ладошки ко рту, глаза большие-большие. Солнцеслав выпятил грудь. Даже в таком положении перед девушкой нужно держаться гоголем.
-Ты пожалеешь! –визжало вслед. –Закопаю!!!
Из кабинетов выглядывали. На лицах опасение и любопытство. Кто-то фоткал, тут же выкладывал в ютюб, инстаграмм. Солнцеслав попытался вырваться, прорычал:
-Я думал, что служу демократии, но это грязь, грязь!!! Вы все –грязь! Смрадная, вонючая грязь!! Подавитесь своей партией!!!
Солнцеслава выволокли на улицу, швырнули на тротуар.
-Живи покеда.
Бодигарды отряхнули руки, втянулись в здание.  Солнцеслав поднялся. Побаливало колено, да на пальцах ссадина. Но в целом жив, здоров. Как-то странно. На него оглядывались, обходили стороной. Но Солнцеслав едва ли не впервые за две недели вздохнул полной грудью, пошел к остановке. Посреди тротуара, не отводя глаз. Никому не уступая дороги, с прямой спиной.
Но он ошибся, думая, что этим все и закончится. Через три дня, возвращаясь с вечерней пары по новейшей истории, решил срезать. Пошел дворами. И на выходе на Гришина из-под арки вышли трое. Классика жанра: попросили закурить. Не курю. Ах, не куришь!? Избили так, что очнулся в больнице. Перевязанный как мумия. Сквозь щелочки распухших век едва разглядел мужчину в форме сержанта полиции. На вопрос: «Помнишь, что-нибудь, сынок?» -в голове всплыло: «Пойдешь к мусорам, продолжишь рыть, сперва отца убьём, а потом и тебя. В Москве-реке много таких… Правдолюбцев».
И Солнцеслав знал: так и будет. Поэтому прохрипел запекшимися губами:
-Ничего.

Глава 9.
Морды, толстые морды. Сытые, холеные. Раскланиваются, улыбаются. А внутри –звери лютые. В глазах то и дело сверкает злоба и хитрость, подлость. Только оступись, дай слабину -затопчут, разорвут. Гиены. Пиджаки, галстуки, сорочки –все по моде, самое лучшее. Дорогой одеколон или даже духи. Сейчас есть и такое понятие, как мужские духи. Пальцы пробежались по обшлагу костюма. Однобортный наглухо задраен по самое горло. Не знаю почему, но сегодня ощутил потребность именно в этом. Ни галстука, ни расстегнутых на потребу плебсу верхних пуговиц. Вот так, как лейб-гвардеец. В подобных смотрели со стен портреты царей начала века или католические священники. Странно… Министры пялятся с недоумением. Даже Залевский –министр иностранных дел. И тот не столь чопорен. Вон веко вздернул. Граф вроде.
Путилин оглядел из-под приспущенных век усаживающихся министров. Вожаки, предводители. За каждым тысячи подчиненных, сотни лично преданных, прикормленных, обязанных. На каждого из министров досье потолще, чем «Война и Мир». Как говорил первый президент: «Для дома, для семьи». - Махинации, рейдерские захваты, взятки и даже убийства. Но и это не самое тяжкое. Изнасилование? Нет, не то...
Словно сквозь туман донесся голос Колобкова. Он же министр МВД:
-Что? Простите.
Глядя на сомбреро, можно решить: дурак дураком. Но такое не про него. Петра Афанасьевича знаю уж лет двадцать. Познакомились еще в контрразведке. Тогда на погонах сверкали звездочки капитана, да и весил пудика на три меньше. Котелок варит –это уж, как пить дать. А вечно довольная морда –не более, чем маскировка. В таком не ощущают соперника, не чувствуют врага. Нет, козни, конечно, строят, но варианты разрабатывают попроще: девочки, деньги, машины. Как-то борзыми щенками пробовали. Президент хмыкнул, потер лоб. Кажется, что-то из мыслей произнес вслух.
-Пока вы планировали, как лучше растащить страну, подготовил указ, -министры заворчали, на лицах проявилось выражение оскорбленного достоинства. Не у всех, правда. Основная масса сидела, как хорошие игроки в покер. Вряд ли, конечно, поможет. Подкожные мышцы выдают с головой. Ну, да ладно. Пусть тешут себя тщетными надеждами.
Грач энтерякнул –из принтера один за другим начали выстреливать листки с тисненой печатью. На вытянутом скуластом лице довольство пополам с недоверием. Секретарь собрал листки, положил перед Путилиным. Тот просканировал текст, замелькала ручка.
-Ознакомьтесь.
Грач пустил бумаги веером. Те разлетались, словно из-под рук опытного картежника. Пара оборотов и как влитые перед очередным министром. Министры брали копии с брезгливой настороженностью, словно из бумаги может выскочить змея и ужалить в самый неожиданный момент. По мере чтения брови поднимались, глаза выкачивались. Того и гляди выпадут. Президент внимательно следил за лицами. Конечно, контролировать себя научились. Без этого во власти делать нечего. Но у трех-четырех промелькнуло нечто похожее на страх. У других же глаза вспыхивали, словно прожекторы. Того и гляди, пожар устроят.
Главный правозащитник затряс бумагами, а вместе с ними и челюстью:
-Это как, это что!? –Пожалейкин аж зазаикался, хотя раньше такого не наблюдалось. –За убийство, в худшем случае пожизненное, а за воровство четвертование? Вы в своем уме, товарищ, ..ээ, господин президент!? К нам же применят санкции, исключат.., опять исключат из Совета Европы. А мы ведь только деньги заплатили. Опомнитесь! Четвертование… Это же варварство!!
Громов закряхтел, заворочался. Огромный, как носорог.
-А нас никем иным и не считают. –гулко проревел министр обороны. –Даже сраные хохлы защищают Европу от нас. От орды, мать их! –он побагровел, сжал кулаки размером с волейбольный мяч. –Во сне, полагаю.
Министры сдержанно посмеялись, но озабоченное выражение не ушло. С чем только связано, так сразу и не скажешь. Но ничего: техника все пишет. В эту самую минуту десяток лучших психоаналитиков расшифровывают по горячим следам. Так что уже завтра результат будет.
Колобоков воспитанно поднял руку.
-Господин президент, позвольте вопрос?
Путилин нехорошо усмехнулся. Ишь, какие сразу вежливые.
-Ну, ну, телись.
Колобоков поморщился, но смолчал. Бог знает, чего завтра накалякает. Может, за шуточки над гарантом конституции начнут на кол сажать. Чтоб ощутил на своей шкуре остроту шутки юмора.
-Но почему не расширить перечень? Те же убийства… Вполне логично включить в пакет.
Президент вскинул ладонь, прерывая инициативу.
-Нет. Дело не в логике. Хотя.., -брови сдвинулись, Путилин помял подбородок. В кабинете замерли, страшась прервать государеву мысль. –Помню, говорил, что казнокрадство хуже убийства, для красного словца. Но если подумать?.. Так уж я не прав?
-Несомненно правы, -лизнул Бабочкин –министр МЧС. Толстый как Карлсон, в круглых очочках он подпрыгивал в кресле, словно заряженный электричеством шарик. –А в чем конкретно?
Путилин прошелся перед столом, формулируя мысль.
-В том, что казнокрад.., крупный казнокрад –гораздо хуже маньяка-убийцы. Ну, сколько болезный зарежет иль удушит? В среднем? Пять, десять? Двадцать? А казнокрад?
-Никого, -поспешил на защиту слабым и обездоленным Пожалейкин. Лицо светилось от счастья. Уж этих то отмажет. –Это же всего лишь деньги. Презренное злато.
Президент нахмурился, покачал головой.
  -Нет. Деньги –пот, кровь и слезы каждого жителя нашей многострадальной родины. Вот вы думаете, украл миллиард. И что? Подумаешь! –Путилин театрально пожал плечами с самым инфантильным взглядом. Но в следующее мгновение схватил Пожалейкина за грудки, тряхнул, как тряпичную куклу. –И что!? Да он убил миллионы. Мил-ли-оны!!! Неродившихся детей! И вы говорите: «Ну, и что?!»
От тряски очки с носа Пожалейкина слетели, повисли на одном ухе и кончике носа. Тот не сопротивлялся, лишь лепетал:
-Но откуда вам знать? Откуда?
Президент задумался на мгновение, пожал плечами. Разжав пальцы, с отвращением вытер о пиджак защитника сирых и убогих.
-Интуиция. Плюс-минус тысяч сто. Но думаю реальные цифры не слишком отличаются. Озадачьте аналитиков. Через неделю получите модель. Но не нужно иметь семь пядей во лбу, чтобы понять. Когда родители теряют работу, не могут купить квартиру, вынуждены ютиться в коммуналке, не могут достать молока, до детей ли? Самим бы выжить. А эта тварь! –он ткнул пальцем в собравшихся, отчего половина враз уменьшилась в размерах. –Эта тварь украла деньги и вывезла за бугор. И зачем? Как думаете? -он желчно рассмеялся. –В лучшем случае откроет бордель, а то и просто положит в кубышку и, как Кощей, над златом чахнет. Пока доблестные партнеры не наложат загребущие в целях ликвидации темных активов Империи Зла. Там почему-то не различают эмигрантов и нас, как бы эти твари ни хотели отмазаться. Ха-ха! –он посерьезнел, обвел присутствующих тяжелым взглядом. –Так что указу быть. Полагаю, в Думе поддержат.
-Еще бы! –Бабочкин смотрел на президента влюбленными глазами. Казалось, вот прямо сейчас из-под костюма выпростает крылья и воспарит, озаряя мир счастьем и благостью.
Сычов –министр иностранных дел подобрался, бросил тяжелое:
-Санкции…
-А что «санкции»? –президент резко обернулся.
-Если следовать логике, вашей логике, господин президент, ограничения можно расценивать, как акт войны.
Громов нехорошо усмехнулся, с нажимом прорычал:
-Нужно. Так оно, собственно, и есть. В открытую боятся, ублюдки, -генерал сжал кулаки, костяшки побелели, -так исподтишка давятт.  Хотя уже и в открытую. Назвали врагами, прописали в бюджете статьи для противодействия. Разве что старыми методами не решаются. Но и экономические вполне эффективны, информационные. Что делать будем, господин президент?
Он взбодрился, смотрел на президента со смесью вызова и надежды. Как будто перед ним не просто верховный главнокомандующий, а сам Георгий Победоносец во плоти. Путилин обвел притихшую команду внимательным взглядом, сдержанно сообщил:
-Есть мысли. Но пока обеспечим тыл.

Глава 10.
-Полина Андреевна, -начал Антон осторожно.
-Антоша.., -голос в трубке дрогнул, Антон услышал плач. Тихий, беспомощный. –Здравствуй, Антоша… -в трубке всхлипнуло. –Прости…
Антон почувствовал нарастающую тревогу, в груди екнуло.
-Что случилось? Полина Андреевна, -почти вскричал Антон. –Что-то с Аленой!?
В трубке вздохнуло, всхлипнуло раз, другой, словно после долгого плача.
-С Аленой.. все так же. –в трубке помолчало, сообщило сдавленно. –Следователь звонил. Сказал, что биоматериал испорчен. Если врачи не подтвердят тяжкого вреда здоровья, мерзавцы избегут наказания.
Пальцы онемели, в голове звон. Голос истончался, пока ни слился с шумом в ушах. В висках колотили молотки. Что же это? Как же так!? Ублюдки! Антон вжал отбой. Глаза бегали, но ничего не видели. Что же делать? Он грызанул ноготь. Единственный вариант, если их с Аленой дела объединят.
Прошло два дня после разговора с матерью Алены и три –после общения со следователем. Больше Антон выдержать не смог.
-Петр Алексеевич?
В трубке устало вздохнуло:
-Он самый. Кто спрашивает?
-Тверд Антон Игоревич…
-Аа… Гражданин Тверд. Что-нибудь случилось?
-Я узнал, что дело может развалиться. -Антон помялся, добавил. –Вроде как биоматериалы испорчены. Это так?
-Все верно, -в трубке вздохнуло. –Так бывает.
-И что теперь? –Антон поджал губы. –Каковы ваши действия?
Антон прям таки видел, как Мерзоев разводит руками.
-Работаем. Вы, главное, не беспокойтесь. Мы делаем все, что можем.
Но, похоже, доблестные стражи правопорядка могли немного. Уверился в мощи силовых структур, когда проезжал станцию Достоевского. Цыгане лысою толпою… Хотел дернуть рычаг, но состав уже нырнул в чрево тоннеля. Антона трясло, едва дождаться следующей станции. Из дверей выскочил, как ошпаренный. Кажется, даже сбил кого-то. Во всяком случае в спину прилетело пару ласковых. Но Антон ни на что не обращал внимание. Заветная цель -успеть на ближайший рейс назад. И он успел. Однако, когда выскочил на перон, никого похожего в поле зрения не оказалось. Со злости саданул мраморную колонну. Но ничего кроме брызг крови, боли и испуганных воплей двух студенток не получил.
Пальцы дрожали, словно после месячного запоя. Едва попал в виртуальные кнопки.
-Алло! –перекрикивал свист приближающегося состава Антон. –Петр Алексеевич!? Я их видел, видел! На Достоевского!!!
-Что? Кого? Во-первых, кто вы?
-Тверд, Антон Тверд! Я был у вас сегодня. –едва сдерживая жгучее нетерпение, прокричал Антон. –Помните? Дело Алены Селезневой.
-Да, конечно, -оскорбился Мерзоев. –А что, собственно, случилось?
Антон готов грызть гребанный телефон, скрежетал зубами, не в силах побороть тупость и неспешность чиновничьей братии. Он побагровел, брызгал в трубку:
-Эти.. ублюдки., -слова вылетали сбивчивые, горячечные, словно бред. –На Достоевской. Смеялись, ни от кого не прячась. Скорее высылайте наряд!
В трубке скучающе протянуло:
-Ну-у-у… Скорее всего вам показалось. Мало ли лысых бродит. Некоторые даже в желтых балахонах… Обознались, скорее всего.
-Это., -прорычал Антон. Кровь отхлынула, губы посинели, -не кришнаиты!
-Конечно, конечно, -согласился следователь. –Но даже если и наши дру..,  клиенты, в чем я глубоко сомневаюсь, снаряд в одну воронку дважды не падает. Это, как закон бутерброда. Какова вероятность встретить в пятнадцатимиллионной толпе того, кого ищешь? Не стану досаждать точными цифрами, но, полагаю, мала. Так что отправляйтесь домой, отдохните, приведите нервишки в порядок. А нам дайте заниматься своей работой.
Антон стиснул челюсти так, что заныли зубы, нажал отбой. Вероятность… Странная штука… Какова вероятность зарождения жизни? Однако, мы есть. Есть, несмотря ни на что!
Из метро вышел в крайне перевозбужденном состоянии. Зубы стучали, кулаки сжимались. Хотелось что-нибудь сломать, кого-нибудь ударить. Хотя и не мог четко сформулировать, за что. Все такие вежливые, уступают. Округлые, как окатанные валуны. Антон передернул плечами от отвращения. Руки чешутся придушить… За то, что никому нет дела. За то, что прибегут сейчас в норки, покормятся и ну в ящик пялиться. Кто в теле, а кто в комп. И всем абсолютно фиолетово, что случилось с Аленой, что произошло с ним. Или с любым другим. Да, Господи! Им совершенно плевать, что происходит сейчас за стенкой. Если только не слишком шумно. Миллиарды человечков в футляре. Смогут ли хоть раз выбраться? Хоть раз стать живыми?
Поняв, что от следака толку мало, решил действовать сам. По своим каналам достал список групп с национальной основой: Русь, Россомаха, Белое братство, Чистота… За неделю встретился с каждым из представителей. В один голос утверждали, что хоть и волки, но своих не трогают. Другое дело, черножопых. Отделать по первое число –да. Но и то, если черные нарвутся. А так. Да еще на мокруху. Ни за что!
Пришлось поверить, ведь чувствовал, когда врут. А здесь никаких признаков. Внутри росло разочарование и злость. Никто ничего не знал. Как же так?.. Что-то не сходится. С последней встречи возвращался в метро. Сидел, пялился в нарисованную по памяти картинку. Рядом хмыкнуло, завозилось.
-Так это ж Петька из Асгарда. Классно рисуешь. Как вылитый.
Антон посмотрел в блокнот, на соседа. Белобрысостриженный. В груди стукнуло, заколотилось. Похоже, наш клиент. Он осторожно повернулся, словно боялся спугнуть колибри.
-Петька, говоришь… Что за Петька?
Парень замахал руками, помогая словам:
-Да Петька, просто Петька. Ролевуха у них. Локи изображает любо-дорого. Но только в последнее время что-то не видно. Раньше в Люберцах обитали, но теперь, видимо, переехали.
Это точно, -подумал Антон, -Даже знаю, куда.
В инете надыбал адрес. Неподалеку от Кутузовского. Съездил. Во дворе двое амбалов в костюмах викингов сражаются здоровенными секирами. Звон, сопение. Хекают, рычат, рожи корчат. Страшны-е-е-е… Судя по легкости применения орудий, железа на изготовление ушло немного.
-Эй, братва! –Антон помахал рукой. –Как дела?
Викинги опустили секиры, повернулись. Морды красные, пот градом. То ли из-за кожанок, то ли от веса рук. Больше, конечно, на бревна смахивают. Оба отсапываются, дышат тяжело, словно астматики. Правый с рыжими косичками в бороде проревел недовольно:
-Чего надо?
Антон подошел, примирительно улыбаясь, показал рисунок:
-Петьку ищу. Говорят, в ваш клуб ходит.
Парни переглянулись, рыжий отвел взгляд, взвесил топор двумя руками.
-Не видели.
-Взгляните внимательней. –настаивал Антон. –Может, вспомните?
Рыжий отвернулся, сел на колоду. Достав нождак, начал вжикать по лезвию. Белый нахмурился, пошел на Антона, растопырив лапы в стороны.
-Говорят, не видели, значит, не видели. Проваливай отседова.
Антон вскинул руки, заверил миролюбиво:
-Ухожу, ухожу… Если встретите, скажите, что Антон –кореш повидаться хочет.
Вытолкав Антона, белобрысый остановился перед забором. Бугристые плиты грудных полностью перегораживали калитку.
-Обязательно, -с мрачной ухмылкой заверил белобрысый. –Как только, так сразу.
Хоть психологию в институте недолюбливал, но уж больно хреновые из парней шулера. На всякий случай перепроверил в двух соседних клубах. Как торговые центры те теснились буквально через квартал. Если в первом с претенциозным названием «Глаз Одина» отнекивались по старой схеме, то в «Апологетах Фенрира» простодушно указали на Асгардцев.
Ну, чему быть, того не миновать. Решил дождаться голубчика. Засел с утра. Видел, как вошел в клуб. И не выходил. Прошло шасов двенадцать. Под ложечкой сосало. Потемнело, высыпали звезды. Антон странновато чувствовал себя. Один на скамейке с газетой и в темных очках. Изредка проходили-пробегали стайки парней, девушек. Пару раз ловил приглашающие взгляды, но делал вид, что ждет. Впрочем, так и было.
Внутри нарастала тяжесть. Такое происходило, когда кто-то думал о нем. В данном случае явно не в радужном цвете. Как словом, так и делом. Только решил плюнуть, и отправиться домой, как глаза ослепило. Антон зажмурился, вскинул руку. В полуметре с визгом шин остановился черный джип. Хлопнули дверцы. В мановение ока вывернули руки, забросили на заднее сидение. С двух сторон прижали горячими телами. Антон покосился по сторонам, сердце заколотилось. Сквозь черную ткань дорогих костюмов отчетливо чувствовались налитые мощью тела. Лица, не обремененные интеллектом. Широкие челюсти, низкие лбы. По повадкам форменные бультерьеры. В глазах единственная мысль: догнать и уничтожить. Машина вылетела на МКАД, неслась под сто двадцать. Тот, что рядом с водителем, обернулся. Седой ежик, серые глаза, широкая челюсть.
-Вот, что, сынок. Хочу дать совет: плюнь и забудь. Город большой. Не ищи: время потеряешь. Да и приключений на задницу найдешь. К тому же девушка одна. Нехорошо. Если снова кто-нибудь нагрянет, а? Ты же себе не простишь, не так ли?
-Ах, ты! –Антон рванулся, но стукнулся лбом о переднее сиденье. Суставы трещали. Еще мгновение и лопнут связки. –Не смей приближаться к ней!!
-Ух ты! –седой скупо усмехнулся. –Какие страсти. –он похлопал Антона по плечу, заверил. –Не боись, не в моем вкусе. Уже. Ха-ха!!!
-Тварь! –Антон боднул лбом. Седой отшатнулся. –Убью!!!
Но парни держали крепко. Тот, что справа, сунул ствол под ребро:
-Выдохни, фраерок. Пока можешь.
Антона выкинули в глухом проулке какого-то коттеджного поселка. Домой добрался под утро. Полуживой. Народ выгонял машины, кто-то спешил на метро, таджики готовили инвентарь. Домофон, скрип лифта, звонок. Мать всплеснула руками, заохала.
-Тошенька, да что с тобой? Что случилось?
Антон обнял мать, заверил:
-Мам, да все нормально, нормально… Устал только, как собака…
 Вряд ли поверила, но вопросов не задала, убежала хлопотать на кухню. Оттуда загремело, заскворчало, как по мановению руки.
-Сейчас супчик разогрею, котлетки с картошечкой. Быстро: минут пять обожди.
 Антон не возражал. Но едва дотащился до комнаты, рухнул плашмя на кровать. Заснул, кажется, раньше, чем голова коснулась подушки.
Всю ночь терзали кошмары. Убегал от чего-то темного страшного бесформенного. Словно квинтесенция ужаса в грозовом фронте. Ураганный рев хватал за одежду, сопротивлялся каждому шагу. Обессиливший ввалился в какую-то сараюшку, забрался с ногами на русскую печь. Зубы стучали, Антон не отрывал взгляда от двери. Толстая из двойных досок, но разве удержит демонов ночи? Заскреблось. Старый дед пошел проверять, открыл, а там мышь серая. Дед прогнал хвостатую веником, а Антон расплакался от облегчения. Все потаенные страхи оказались так мелки. И лишь воображение раздуло из них нечто невероятное.
Проснулся на мокрой подушке, но полный надежд. Ребята, конечно, серьезные, но перед законом все равны. Во всяком случае хотелось в это верить. Взбодренный лозунгом равенства и братства, Антон быстренько позавтракал и направился к следаку. Выложив находки, адреса и явки, уставился на Мерзоева с самыми светлыми ожиданиями. И гражданин начальник оправдал доверие. Следак заверил, что сделает все возможное. Уж теперь-то схватит ублюдков. Всенепременно. Только из глаз струится холод. Губы улыбаются, а глаза… Но Антон сделал скидку на профессию. Малость успокоившись, отправился к Алене. Солнце светило, как оголтелое. Народ улыбался, спешил по делам, куча туристов. Странно, но тяжесть в груди наростала. Почему? Что такое? Из подземки Антон выскочил, словно за пятки кусали оголодавшие за зиму волки. В больницу вбежал, но на этот раз бдительный охранник заставил одеть бахилы. Первые порвал, но вторую пару кое-как нацепил, промчался через турникет.
Перед палатой встретил рыдающую женщину. Та убивалась над телом, которое санитары пытались вывезти из Алениной палаты. Внутри все оборвалось, когда женщина с воем стянула покрывало, упала на грудь.. Алене… Лицо черное, обезображено страданиями, глаза красные. Мертва… Ноги подкосились, Антон оперся рукой о стену. В полуобморочном состоянии едва слышал гнусаво извиняющегося врача:
-Повесилась на полотенце. Какая молодая. Так жаль…
И мне, -эхом отдалось в голове, -и мне..

Глава 11.

День не задался с самого утра. Вчера приполз за полночь. Как говорится, в стельку. Поминали Алену. Думал, вырублюсь, как только доберусь до кровати, ан нет. Кулаки сжимаются до хруста, перед внутренним взором мелькают то сцены расправы, то смерть Алены. И все благодаря дядьке Потапу. Работал родственничек судмедэкспертом. И именно в его морг девушку привезли. Так этот гад приперся вчера с подарком. Около сотни снимков. Глянцевые, красочные. С высочайшим разрешением. Забыть не могу. Антон с силой зажмурился, помотал головой. Но дело не том, не в теле, в котором совсем недавно жила девушка, при виде которой пело сердце, а душа хотела обнять весь мир. Дело в комментариях. Посматривая по сторонам, словно за каждой портьерой таились юсовские шпиены, дядька прошептал на ухо жаркой смесью сала и борща:
-Не могла она сама удушиться, Тоха. Не могла, вот те крест!
Антон поморщился, попытался отодвинуться, но не тут-то было. От Потапа так просто не отвяжешься –припер к углу.
-Торопились ребята, походу. Смотри сюды.
Антон проследил за обгрызенным пальцем. На фотках отчетливо видно, что полотенце провисает. Значит, Алене помогли отойти в мир иной. Да и судя по искаженному лицу и обломанным ногтям, умирать девушка не хотела.
Но следствие рассудило иначе. Дело об изнасиловании закрыли за отсутствием состава. Нет заявления -нет и дела. Лишь краткое резюме: пострадавшая покончила с собой.
Потап шепнул по секрету, что завотделением вызвал на ковер и популярно объяснил, что тревожить покой усопших –последнее дело.
Антон зажмурился, из-под век брызнули слезы. Зарычав, как раненый зверь, он саданул кулаком по стене. Загорелое, как прожаренный окорочок, тело Колеймана окрасилось красным. За стеной загремело, словно мать упала в гору кастрюль со сковородками. Дверь распахнулась. Но вместо матери в проеме колыхалась сгорбленная фигура друга. Лицо широкое, как луна, и такое же загадочно-пятнистое. Правда, вот кратеры сизо-лиловые. Вместо глаз узкие щелочки, губы, что негры обзавидуются. Ну, или ботоксные красотки. Небрит, взлохмачен. В мятых серых брюках и такой-же рубахе в желтую вертикальную полосочку. Странно как-то.
-А джинсы где?
-Душа не лежит, -буркнул Солнцеслав, не поднимая головы.
Антон обнял друга. Минут пять стояли, глотая слезы. За спиной сочувствующе сопела мать. Это и раздражало, и успокаивало. Единственный незыблемый ориентир в нашем жестоком мире. Если и с нею что-нибудь случится... В груди похолодело, желудок сжала когтистая лапа. Антон потряс головой, прогоняя жуткие мысли. Солнцеслав отстранился, спросил с недоумением:
-Чего?
Антон отвел взгляд, тот наткнулся на кровавый след. Лицо Колеймана раскрасили три полоски. Словно собрался на боевой выход. Киногерои… Криво усмехнувшись, Антон покачал головой.
-Да, так… -он с силой выдохнул. –Ну, что? Идем?
-Идем, -обреченно вздохнул Солнцеслав.
Уже обувались, когда мать выбежала из кухни. В туче запахов и ароматов.
-А завтрак? Как раз рыбку пожарила. Лапшичку с подливой. Все, как любишь.
Антон с трудом поборол приступ тошноты. Судя по огурцовому виду Славика, аппетит у того тоже не ахти.
-Спасибо, мам. Мы не голодны. Со вчерашнего…
Мама огорченно вздохнула, руки опустились. В страдальчески расширенных глазах Антон видел и не узнавал себя. Подбородок, голова не бриты. Одежда, как из стирки. А ведь есть глаженное, есть. Но почему-то не одевает.
…На Курской не продохнуть от желающих попасть домой после работы. Глаза горят, лица устремлены в светлое будущее диванного сибаритства. Кто-то с чемоданами, кто-то без оных, но всех объединяет одно: «Быстрее, ох, побыстрее!» Словно там, куда прибудут, ждет счастье светлое незапятнанное. Увы. Ни хрена хорошего. Разве что нехитрые радости наполнения желудка, секс, комп, телек и кровать. Нет, конечно, у каждого есть хобби. Кто-то в творческом поиске, кто-то закончил и реализует себя в границах задернутых штор. Но для чего? Зачем? Кому это нужно? Мне? Соседу? Стране? Человечеству? Или Вселенной? Что останется после меня? В чем я буду жить, когда меня не станет? В порносайтах? В десятке вирусов и миллионах зараженных, разрушенных баз данных? В теориях? Книгах? Построенных домах? В вертикали власти? Или в ее разрушении?
-Антон, ты чего?
Антон тряхнул головой, огляделся. Пока думал, успели дотопать до Гришина. Вот и дом Павла.
-Здравствуйте, - Солнцеслав кивнул.
Старушки на лавочке заулыбались, хором поприветствовали:
-И вам, внучки, доброго дня.
По случаю жары двери приоткрыты. Из подъезда несет сыростью и болотом. Похоже, комунальщики опорожнили в подвале систему отопления. Но, как водится, насосы не работают, а приямки на пару ведер. Так что, как кваканья не слышно, удивительно.
…Павел в своем репертуаре. Разве что дверь сам открыл. Потрепанный халат распахнут, обнажая пивное пузо и заросшую густой шерстью жирную грудь. Солнцеслава передернуло. Павел хмыкнул, шутливо погрозил сосисочным пальцем:
-Но-но, не лапай глазками. Да и вообще: сейчас такой эталон.
-Ага, -Солнцеслав саркастически усмехнулся, -и где ж твои восемь кубиков?
-В банке, -честно ответил Павел и завалился на диван.
Старый, продавленный. Тот жалобно скрипнул, но покорно принял десятипудовую тушу в замшевые чуть потертые объятия.
-Будьте, как дома, -Павел вяло махнул рукой. –Пиво в холодильнике, икра на второй полке, раки… Где-то в окрестностях. Бродють. Хо-хо!
Антон рванул дверцу, как партизан немецкий дзот, загремело… С кресла Солнцеслав видел краешек кухни и филейную часть Антона. Спустя пару минут на свет божий показалась упаковка Будвайзера, две черные баночки с нарисованными икринками и алюминиевая литров на пять кастрюля. Антон приволок в зал, выставил богатство на книжный столик. Солнцеслав вытащил пару банок из упаковки. Одну кинул Павлу, вторую распечатал. Антон заглянул в кастрюлю, спросил с подозрением:
-Холодные?
Павел отхлебнул полбанки, вскинул брови:
-В холодильнике-то? Да ни в жисть! Смотри, какие красные.
-И то верно, -Антон вывалил раков на поднос.
Минут пятнадцать по комнате разносился треск, хруст и бульканье. Лица мрачные, брови сведены. Антон с Солнцеславом с каким-то остервенением, даже жестокостью драли раков. Словно видели в панцирном воинстве злейших недругов. Пиво заканчивалось, но Антон, как назло, не мог захмелеть. Смяв пятую банку в кулаке, зашвырнул жестянку в гору таких-же в углу, покосился на Павла. Тот лежит на спине, закинув ногу за ногу, рассматривает потолок. Складки на лбу перемещаются, сшибаясь, наползают друг на друга, словно слизни. И сразу не поймешь, то ли решает задачу по рождению Вселенной, то ли пытается вспомнить, откуда на потолке след от ботинка.
-Есть что покрепче? –с долей неприязни спросил Антон.
Павел пожал плечами, сообщил небрежно.
-Водка, виски, шампанское, шокер, дубинка…
-Первое.
-Ну, тогда место встречи изменить нельзя.
-Понял, -буркнул Антон и оттолкнулся от кресла.
Хлопнула дверка холодильника, зазвенело. Через минуту появился Антон. В охапке три стопки и початая бутылка «Столичной». Забулькало. Стопки наполнились до краев. Антон взял свою, обвел друзей сумрачным взором:
-За Алену. За Руслана.
-За маму, -тихо добавил Солнцеслав.
Выпили, Солнцеслав занюхал рукавом, как делал дед. Странно. Но из всего, что было, лучше всего запомнилось это да запах махорки.
Бутылка скончалась через полчаса. Парней на старые дрожжи развезло. Коварное свойство пива. Да еще в смеси с водкой… Антон стучал кулаком по столу, грозился всех порвать. Всех сссук! Так прям и сказал. Солнцеслав дышал тяжело, всхлипывал. Он смотрел в пол, из глаз беспрестанно текли слезы. На линолеуме собралась лужица. И ничего не мог поделать. Ни-че-го… Павел посматривал то на одного, то на другого. На лице проступило задумчивое выражение. Антон заметил, встал, взгляд с трудом сфокусировался. Мышцы лица задвигались в попытках изобразить сосредоточение. Покачиваясь, словно гремучий змей, Антон проревел:
-Умный, да? Знаешь, да? Ну, и телись давай! Если, ик, есть чем…
Павел на издевку даже ухом не повел. Глянул на Солнцеслава. Тот наклонил голову, смотрел исподлобья, словно бычок на тореодора.
-Не хочу, парни, вас расстраивать…
Антон выпятил челюсть, глаза сузились.
-Куда уж больше. Говори.
Павел пожал плечами, ответил, как бы промежду прочим:
-Ваш депутат и ребята из Асгарда работают вместе.
Немая сцена. Антон чувствовал, что глаза лезут на лоб. Еще чуть и скатятся на затылок. У Солнцеслава челюсть отвисла, из уголка губ потекла слюна. Антон помотал головой, пытаясь разогнать отупение, но только губы заплямкали.
-Чего? Совсем спятил!? Демократ и отморозки? Каким образом?
-Определенным, -Павел отыскал в куче красных панцирей уцелевшую клешню, отправил в пасть. –С них бесчинства, с депутата бабки и поддержка. Теневая, конечно. А перед прессой парень в белой шляпе. Гневно клеймит расизм и нетерпение, что по мановению ока могут перейти от слов к реальным преступлениям. Против личности, прав и свобод. Его гневный голос звучит по телевизору, мелькает вместо рекламы тампаксов. Но на деле…
Антон смотрел с пьяной подозрительностью, словно заподозрил кореша в работе на Госдеп.
-Откуда знаешь?
Павел пожал плечами, ответил небрежно с тщательно скрываемой гордыней:
-Я –хакер. Не забыл? Пусть ленивый, но ради друзей…
Солнцеслав поднял голову. Мутные глаза сошлись на Павле. Прожевав чего-то, он промямлил:
-Я убью его, -и снова уронил голову на руки, захрапел.
Антон сжал плечо друга. Тот замычал, но не проснулся.
-Мы сделаем это вместе.
Он требовательно посмотрел на Павла. Тот вздохнул, обвел тоскливым взглядом непритязательную хатку. Почесав затылок, махнул рукой.
-Ааа! Где наша ни пропадала.

Глава 12.

Красная площадь. Два часа дня. От черных как грех туч потрескивают крыши, прогибаются. Где-то там меж свинцовых скал ворчат огненные великаны. А если все не так?  Если дети богов решили покидаться огненными снежками? Может, это не гнев? Всего лишь проделки озорничающей малышни?
В спину боднули. Антон опустил взгляд, но повернуться не смог. Народу, как в метро в ЧАС ПИК. Не обычный, а когда ремонтируют трассу. Или закрыли соседнюю станцию для соединения с центральным диаметром.
Перед Спасскими воротами пятачок двадцать на двадцать. Импровизированная переносная ограда и ОМОН змейкой. За спинами стражей порядка белоснежный помост. На нем торопливо стучат молотками семеро в зеленой униформе. Порыв ветра донес запах смолы. Антон закрыл глаза. Ноздри затрепетали, с наслаждением вбирая бодрящий аромат. Похоже, плотники всю ночь трудились. Потому, как вчера мимо пробегал. Ничего похожего не видел. Красный кирпич да толпы туристов. Стайки китайцев, микрогруппы европейцев, изредка родственники шахтеров.
Пока протискивался к помосту, потерял Славика. А сейчас даже не развернуться. Разве что крикнуть… Уже набрал было воздуха, но встретил предостерегающий взгляд омоновца. Морды в масках, в руках автоматы-пулеметы. По загривку прокатились ледяные мокрицы. Видел в журнале характеристики. Изрешетят не только первые ряды, но и с десяток следующих.
-Сурьезно подготовились, -дохнул слева недавним куревом седой дед.
Антон скосил глаза. Под два метра тот напоминал утес на берегу Волги. Такой же кряжистый с мясистым багровым лицом. Ветер игрался с белым чубом, норовил вызволить из-за уха. Но тот хозяину под стать.
-Боятся, что защищать бросимся, -злобно усмехнулся мужик лет сорока.
Пот градом, заливает глаза. Мужик моргал, то и дело вскидывает голову, но помогало плохо. Судя по гримасам и жмуркам, желчь -штука вездессущая.
Дед сдвинул кустистые брови, покачал головой. От него пошел ощутимый запах угрозы.
-Если и бросимся, то чтоб собственноручно придушить гаду.
Первые капли, словно манна небесная. Крупные, как отборный горох. Антон подставил распаренное лицо, едва ни застонал от наслаждения. Громыхнуло, буквально за пару секунд дождик превратился в ливень. Девки завизжали. Кто-то захохотал. И пусть длился катаклизм всего пару минут, одежду хоть выжимай. Где-то справа кроют трехэтажными погоду и власть, что развела слякоть, под ногами хлюпает. По щиткам омоновцев стекают капли пара. Бойцы то и дело протирают запотевший пластик, но хватает ненадолго.
Забибикало. Откуда-то справа донесся шум мотора, усилился. Антон встал на цыпочки. Через Воскресенские ворота въезжает автозак. Толпа подалась вперед, машина отчаянно засигналила. Через лобовое стекло белело лицо водилы. Судя по гримасам и выпученным глазам, ничего хорошего о нас не думает.
Омоновцы сопели, пыхтели, матерились, но все-таки отодвинули толпу на пару шагов. Автозак подъехал к помосту. Пассажирская дверь распахнулась, на брусчатку выпрыгнул подполковник. Фуражка ребром, серые глаза прицельно пробежались по толпе, задержались на охране. Ни слова ни говоря, подполковник открыл замок, распахнул дверку в скотовозку. Антон заранее сморщился, но петли даже не скрипнули. Внутри автозака что-то мелькнуло, проем загородила откормленная туша. Морда, как у племенного хряка. Спускался по всем правилам: задом к народу. Машина жалобно заскрипела, накренилась.
-Вот умора, если ручки оторвутся, -донесся справа Славкин голос. –С таким весом и разбиться недолго.
По плечу хлопнуло. Антон оглянулся -Славик.
-Ты куда делся?! –Антон сдвинул брови. - Думал: затоптали.
Славка вскинул подбородок. Лохматый, словно после недельной попойки, но смотрится комично.
-Еще чего. Пролетариат голыми коленками не возьмешь.
-Аа.., -глубокомысленно покивал Антон. –И как добрался?
-Дождь пошел –проскользнул.
Первый мастодонт спустился, стоял, отсапывался. За ним второй, третий… Набралось тринадцать. Еще вчера мелькали по жвачнику, важно заседали на совещаниях, принимали судьбоносные решения, а сегодня? Как переменчива судьба… Вокруг зашептались про чертову дюжину. Да и Славик подначил.
-Никак, любитель магических цифр завелся.
-Или просто хохмач. –парировал Антон. –Понимает, что народ падок на странное, символично-потустороннее. Даже, если и не знают, в чем вина, достаточно одной ассоциации.
Дед справа покряхтел, сообщил солидно:
-Невиновных нет по определению. Если сегодня к вечеру упечь годков на десять в кутузку, то каждый поймет, за что. Даже без предъявления обвинений.
Мужики вокруг криво улыбались, но спорить с Тарасом не стали. Всяк помнит, чем кончалось.
На Спасской башне почти под самой крышей экран четыре на три. Виды Москвы –реки сменились царскими палатами. Золото и красный бархат. В кресле верховного судьи Сычев Петр Алексеевич. За спиной двухглавый орел и портрет президента. Сычев поднял глаза от бумаг, взглянул на нас поверх очков. Кустистые брови сошлись на переносице.
-Здравствуйте, дорогие сограждане. Не стану отнимать время. Доложу по существу. Рассмотрев дела Михеева, Гуцук, Колобоко, Шмаля.., Федотова, суд постановил… Виновны! Именем Российской Федерации, за казнокрадство, мошенничество в особо крупном размере, взяточничество указанные выше субъекты приговариваются к высшей мере.
На лицах тринадцати негритят промелькнуло нечто общее. Смесь облегчения и презрения. Антон скрипнул зубами, тяжело задышал.
-Если объявят, что пожизненное, -кулаки сжались, -разорву голыми руками.
…-По решению присяжных заседателей из трех версий, -продолжал меж тем верховный судья, - выбрано четвертование, как наиболее гуманное.
Вокруг зашушукались. Народ оглядывался, большинство пожимало плечами. Дед Тарас огладил усы, пробормотал в затруднении:
-Супнабор что ли сделают?
Одна из девиц в паре метров вспикнула, осела. Благо ни продохнуть –так и повисла, зажатая меж соседей и подруг. Но Тарас ошибся. Воровайка позади помоста загудела, вытянула стрелу. Рабочие засуетились, подначили что-то за помостом. Покачиваясь на двух пластиковых стропах, над головами самых любопытных проплыла П-образная рама.
-Интересно, -Солнцеслав помял подбородок, -как крепить будут?
Антон пожал плечами, ответил со смесью презрения и раздражения:
-Как, как?.. Как обычно. Дунул, плюнул. Пара распорок и готово.
-Но если вешать., -засомневался щуплый мужичонка. –Таких бегемотов палками не удержишь.
В глазах Антона вспыхнули искорки. Он прищурился, стиснув губы, следил за рабочими.
-А может, так и задумано, -медленно выговорил дед Тарас. Он на глазах раздувался, рык превращался в рев шатуна. –Может, эти сволочи хотят, чтобы их друзья сорвались. Раньше был обычай. Если повешенный срывался, его миловали. Мол, такова воля бога.
Щуплый мелко засмеялся. Скуластое лицо избороздили морщинки.
-Побойтесь, гм., Творца. Наши, и не только, правители не верят ни в Бога, ни в Черта.
Дед Тарас повернул глыбу, что заменяла голову, прорычал с отвращением:
-Нехристи! Язычники!!
Щуплый улыбнулся, добавил мягко, словно просвещал ребенка насчет пестиков и тычинок:
-Впрочем, нигилизмом владыки страдали во все времена. Что не мешало поддерживать веру и церковные институты.
-Всякая власть от бога, -с пониманием хмыкнул Тарас.
-Именно, -согласился щуплый. –Поэтому вовсе не важно, верят или нет. Важна лишь цель. И тот алгоритм, который, по их мнению, приведет к конкретным результатам.
Антон нахмурился, Мужики в радиусе слышимости посматривали на умника с неприязнью.
-Хотите сказать…
Тарас посмотрел на щуплого, как на врага народа. Мясистые ноздри раздулись, на скулах задвигались массивные желваки. Проворчав что-то невнятное, великан отвернулся.
Тем временем пятерых борцов с народным благосостоянием завели на помост. Те шли не торопясь, двое уверенно улыбались. Как-никак перед телекамерами. Покажи угрюмую рожу –хана акциям. Вокруг сопели, злобно матюгались. Антон покосился по сторонам. Мужики скрипели зубами, морды красные. Вот-вот бросятся. Кажется, никто не верит, что гребанная власть в самом деле доведет обещанное до конца. Скорее, как обычно, в душу плюнут. Надсмеются. И уже завтра увидим по зомбоящику, как подонки загорают где-нибудь на Мальдивах. Попивают винцо и тискают на народные деньги дорогих шлюх. Антон чувствовал, как безумие захлестывает мозг. Он рычал, готовый сорваться с места и рвать ублюдков голыми руками.
Это же они убили Алену, из-за таких погиб Руслан и умерла мать Солнцеслава. Они не должны существовать. И семьи их не должны жить припеваюче. Так как в ответе сын за отца, кто бы что ни говорил. Видишь, как гадит, пользуешься наворованным, значит, виноват. И боялся или еще чего испытывал, твои проблемы. Сделал –получи! Не остановил подонка –получи! Порой бездействие и равнодушие страшнее злодеяния.
На шеи боровам накинули толстые веревки. Те ворсились. Один расчихался, брезгливо скривился:
-Что за средневековье? У меня аллергия на хлопок. Есть же пластик, канаты, наконец.
Омоновец затянул потуже, успокаивающе похлопал новатора по плечу:
-Ты уж потерпи, милок. Недолго осталось. А рацуху продвинем. Обязательно. И последователям сообщим, что придумал такой-то товарищ. Первопроходец значится.
Второй страж почесал шею под маской, добавил раздумчиво:
-А разве следующую партию не на кол?
-Вроде нет, -нерешительно ответил первый. –Надо у старшого узнать. А то натесать не успели. Да и Зеленые… Мать их!
-Трясутся за каждую елочку, -согласился омоновец, накручивая веревку на руку.
Первый вздохнул, сказал с разочарованием:
-Наверное, придется на завод «Пластиковые конструкции» ехать.
-Я перед Новым годом купил там елку, -оживился омоновец. –Как настоящая.
-Ну, тогда ладно. Представляешь, елка в заднице. Ха-ха!
-Хо-хо!! Скорее наоборот.
Анус сузился до игольного ушка. Антон сжал зубы. Судя по напряженным лицам, соседи испытывают схожие чувства. Солнцеслав бледно улыбался.
Позади каждого из приговоренных встали по двое омоновцев. Связав казнокрадам за спиной руки такой же ворсистой веревкой, ухватились за основные. Верховный судья, что, как бог, следил за процедурой, важно кивнул. Веревки затрещали, натянулись. Приговоренные поднялись на цыпочки. У двоих с краю ноги оторвались от помоста, тела задергались. Лица побагровели, глаза покраснели. Хрип и стук каблуков о доски перемежался хохотом. Тараса согнуло от смеха. Он показывал на помост:
-Ха-ха! Танцуют!! Как здорово! Хоть прям щас отправляй на конкурс «Песни и пляски».
Кто-то кривился, а кто-то возбужденно дышал, глаза горели, кулаки сжимались. Похоже, многие не прочь поменяться с омоном местами. Антон оглянулся. Картина схожая. Даже у девок глазенки блестят. Словно накурились или еще чего похуже.
Когда движения прекратились, веревки расслабили. Приговоренные свалились кулями на пол. Снизу подали ведра. На висельников обрушились водопады. Двое очнулись сразу, перхали, булькали. Они смотрели по сторонам, словно не понимали, где оказались. В расширенных глазах отражались вспышки фотоаппаратов, блеск смартфонов. Остальных пришлось реанимировать. Народ возмущенно загудел, кто-то заорал: «Кончай их! Что с ними цацкаться!?»  -крики нарастали, приближались, как девятый вал. Вскинутые кулаки, раззявленные рты… Заграждение трещало, омоновцы ругались, вынужденно пятились.
Верховный судья наблюдал действо со вселенным спокойствием. Когда толпа готовилась прорвать заграждение, он кивнул. Очухавшихся баловней судьбы вновь вздернули. Снова хрипы, пляски черных лебедей. И так четыре раза. На последним под всеобщий ор и улюлюканье омоновцы висели минут пять. Пока тела ни перестали дергаться. Зажурчало, мерзко запахло. Под ноги потекли зеленоватые струи. Средний выругался:
-Твою мать! –отпустил веревку.
Тело мягко шлепнулось, в толпу полетели брызги. Народ отшатнулся, девки завизжали. Омоновцы обошли лужи. Трупы отволокли к краю площадки. Когда следующую пятерку пригласили на концерт, лица оркестрантов белели, словно простыни. Пока надевали петли, связывали руки, у одного подкосились ноги. Кажется, министр экологии. Ну, тот, который дал разрешение на хранение ядерных отходов из Штатов и Германии. На территории России. Но омоновцев сей коленкор не смутил. Проволокли на веревке по смеси дерьма и мочи, как свинью на забой. По пути отвесили пару затрещин. Так что к началу представления все пятеро оказались готовы от и до. Министр экологии распахнул глаза. В них отражались те, с кем два дня назад распивал вино за сто тысяч зеленых.
-Простите, простите, -шептал он. По щекам катились крупные, как горох, слезы. –Мне так жаль. Я больше не буду.
Здоровенный, как минотавр, омоновец похлопал министра по плечу, утешил:
-А больше и не надо. И этого хватит, паря. За прошлое надо платить. Андэстенд?
И повис на канате.
…Действо закончилось через два часа. В толпе откровенно позевывали. Устали и омоновцы. Так что последнюю партию придушили в кратчайшие сроки. Но дерьма прибавилось. Задние напирали, чтоб рассмотреть получше, а авангарду глаза щиплет. По лицу Солнцеслава текли слезы. Антон заметил, усмехнулся:
-Птичку жалко?
-Аллергия на нашатырь.
Антон зажмурился, потряс головой.
-Эт да… Воняет жутко.
Над головой откашлялось, Верховный сообщил строго:
-Приговор приведен в исполнение. Трупы пролежат три дня. Объявляю запрет родственникам забирать тела. Каждый, кто хочет выразить отношение –в любой форме- к.. усопшим, может сделать это свободно. На четвертые сутки останки утилизируют.
…Прошел день. Сперва народ стеснялся, да и камеры кругом. К тому же неподалеку затаилась пара бобиков. Что называется, упакованы по полной. Из зевак в основном парочки. Пройдут шагах в пяти, пофоткаются, сэлфи сделают на фоне трупов. Но постепенно разохотились. Первым смельчаком оказался интеллигентный мужчина лет сорока. Он постоял перед помостом минут пять, губы поджаты. Сказав что-то явно нелицеприятное, харкнул на голову министру МВД. Плевок получился смачный зеленовато-желтый. Как после гриппа. Жирно стек с левого века, залепил багрово-серый глаз. Зеваки замерли, кто-то втянул голову в плечи. Но ни грома, ни молний. Даже небо не обрушилось. Мужчина повертел головой, задержал взгляд на бобиках. Но внутри не шелохнулся. Мужчина усмехнулся, поправил галстук. На него смотрели, как на смесь Ленина с Христом. Но никто не выскочил, не выпрыгнул. И в черный воронок не поволок. Да и нет их на площади. Мужчина расправил плечи, неспешно направился к проспекту Мира.
Двое парней андеграундской выправки переглянулись, рванули во дворы. Буквально через полчаса парочка вернулась. Пешочком. Шаг быстрый. Видно, что не терпится, но сдерживались. А то еще заподозрят в терроризме. Тем более с тубусами. У красноголового панка под мышкой. А у зеленого сосульчатого, как из первого Терминатора –на плече. Вытащив из чертежных футляров бейсбольные биты, они забрались на помост.
Вокруг начала собираться толпа. Жара. Над трупами кружит туча мух. Но большинство ползают, копошатся. У некоторых шевелится одежда. Словно под ней мухи-мутанты. А скорее всего крысы. Ну а насекомые залезают под веки, в ноздри, торопливо откладывают яйца. А потом лапки моют. Довольные-е-е. От панковского дуэта мухи недовольно зажужжали, взвились в воздух. Углядев новеньких, решили испробовать. Но понимания не нашли.
-Пошли вон! –заорал Зеленый.
-Отвалите, твари!! –поддержал Петушара.
При этом оба отбивались битами. Но мухам, что слону дробина. Для крылатых полет дубины, как бой ленивца с торчком.
Плюнув на препятствия, занялись непосредственным: превращать трупы в отбивные. Поначалу закостеневшие туши отзывались гулкими бухами, но размякнув, всхлякивали. На очередном ударе Зеленого череп главы ФСИН разлетелся, во все стороны брызнуло серым вперемешку с черно-багровой слизью. Зеваки отшатнулись, но пара особо любопытных девок в мини и топиках окунулись в русский хоррор. Одна стояла с огромными глазами и раскрытым ртом, дышала так, словно вот-вот грохнется в обморок. Вторую трясло, она оглядела подругу, себя. Насиликоненный рот распахнулся. Она завизжала тонко, противно. С переходом в ультразвук.
Зарычало, затарахтело. За спинами собравшихся взвился дымок. Панки разогнулись. Забрызганные красным по пояс. Народ начал оглядываться. Рыкнуло сильнее, завизжало. Толпа с криками разбежалась. К помосту протиснулся мужик в кожаном переднике. Как у кузнеца. В руках порыкивает бензопила, в сторону адымок. Зеленый отер кровь со лба, покрутил головой.
-Вот это тема. –он осклабился. -Залезай.
-Ага, -Петушара опустил биту, протянул руку. –Третьим будешь.
Дважды приглашать не пришлось. В толпе попятились. И правильно сделали. Цепь дернулась, зубья прокрутились раз, другой. Рыкнуло, завизжало. Зубья слились в одну полосу. Мужик поднял пилу над головой, губы искривились.
-Ааааа!!!
Кто-то крикнул про маску, но Пила либо не услышал, либо не посчитал нужным. С визгом-клекотом высокопрочная сталь врубилась в тела, прошла через две грудные клетки, завизжала на чьем-то черепе. В толпу полетели ошметки внутренностей, брызги крови. Народ отшатнулся, задних придавило. Кто-то упал, кого-то стоптали. Крики, хрип, вопли боли и страха прокатились в толпе, разродились двумя пострадавшими. В бессознанке выволокли троих. Тут же подбежали санитары, утащили в скорые. Вой, машины унеслись, скрылись за воротами Кремля.
…Через час на месте трупов расползалась куча фарша. С мягким чмоканьем смесь пальцев и кишок отлепилась, шлепнулась на брусчатку. Мужик и двое братцев из ларца тяжело отсапывались, утирались. Но пользы от сего дела мало: багровые, словно вынырнули из ада, лишь размазывали красное по красному. Гребни у панков слиплись, торчали осклизло-черными сосульками. Только глаза выделялись. Белки сверкали, словно фонари в ночи. Троица смотрела по сторонам, под ноги, словно искала, чего бы еще порушить.
Блики от смартфонов слепили глаза. С двух сторон за действом следили СМИ. В каждой группе оператор и два помощника. Черные раструбы нацелились на помост, как дула стингеров. Помощники тянулись из первых рядов с удочками микрофонами. На вершине удочки висел глаз на ниточке. Парень с отвращением косился на апгрейд, но от помоста не отходил. Эксклюзив, как никак. Рейтинги и бабло. Бабло и рейтинги.
Народ прибывал в некотором оцепенении. Глаза расширены, на лицах ни кровинки. За исключением трех девах и пары пареньков. Те весьма напряженно блевали за будками СМИшников. Одна пежо, вторая мерин. Шофер последней выглянул в форточку, лицо кривилось, желваки ходили ходуном. Но бросив взгляд на фирменное блюдо, поднял стекло и отвернулся.
Инет рванул в тот же миг, как фотки разместили в соцсетях. Репортажи подзапоздали, но вышли на первом и ОРТ через три часа. Весь мир смаковал казнь и мясные баталии. А на следующий день посыпались заявления наших злейших друзей. На экстренном заседании ООН Россию лишили права голоса, не смотря на вето. В совместном заявлении США, Франция, Англия, Испания, Германия и кучка латышко-латвийской швали дружно осудили беспрецендентный по жестокости акт самосуда.
Аглицкий премьер безапелляционным тоном потребовал освободить семьи невинно пострадавших от режима и ввести санкции. Латвия, Эстония, Литва, Польша, Грузия с Украиной хором заголосили о поднявшем голову спруте ватного империализма. Грузинский президент юсовского происхождения истерически потребовала созвать все советы: Европы, ООН, НАТО, СЕАТО и… На этом познания дамочки истощились. Раздуваясь от гнева и спеси, она призывала мировое сообщество оказать влияние на агрессора. Россия должна страдать, нужно заставить пожалеть об акте фашизма. И теперь уже без всяких оправданий. Страдать должен весь народ. Ведь в осквернении участвовали простые люди из толпы. А значит, народ разделяет и поддерживает политику правительства. Что автоматом зачисляет всех в фашисты, мракобесы и душители младенцев.
Польский президент Раздудайский призвал немедленно нанести ракетно-бомбовый удар. Чтоб выжечь заразу, пока не расползлась. А на будущее нужно усилить контингент Американских войск в Польше. Еще и еще. Ведь именно Польша –буфер на пути оголтелого варварства. Остальные шавки поддержали дружным воем. Только последний пункт вызвал споры. Буфером считала себя и Грузия, и Краина. Да и вечная белорусская проститутка важно заявила о возможности сближения, посредничества меж Западом и Востоком. За определенную мзду, ессно.
Буквально за день юсовский конгресс принял решение об ужесточении санкций. Не смотря на вялые протесты финансовой палаты, под санкции попал суверенный долг. А также эспорт всех видов медикаментов, техники, кроме транзитного китайского говна. Запретили импорт в Штаты энергоносителей, стали. Хотели запретить и покупку двигателей РД180, но НАСО возопило. Конгресс признал персонами нон-гранта всех членов внутренних и внешних вооруженных сил. Юсовские посольства под различными предлогами перестали выдавать визы.
Литва потребовала объявить Путилина –преступником против человечества, международным террористом. В сети посыпались ролики, рисунки любителей фотошопа. Где Путилина скрещивали из Гитлера и Атиллы. А такой не имеет права жить в цивилизованном обществе. Долбоскайте призвала покаяться и принять решение гаагского трибунала. По ее мнению, Путилина должны расстрелять, а Россию расчленить. Ибо это варварское образование опасно как для себя, так и для окружающих.

Глава 13.
Новые Вешки. Четыре утра. Тишина, лишь стрекот цикад да слабые на грани слышимости отзвуки МКАД. Над головой черный полог. Сквозь легкий шелест изредка проглядывают разноцветные огоньки. Красные, желтые, зеленые. Подмигивают, словно знают что-то тайное, постыдное. И чем дальше, тем больше забирают власти. Пугая загадочностью и неопределенностью.
 Кто-то огромный безмолвно-злой саданул поперек груди. Ноги вверх и вперед. Дубинка фыркнула вверх и в сторону. Солнцеслав хлобыснулся на спину, сипел, не в силах вздохнуть. Пахнуло полупереваренными креветками и пивом. Лицо, грудь ощупали. Голосом Павла кто-то жарко зашептал:
-Славян, ты как? Все в порядке?
-В полном, -выдохнул Солнцеслав и перевернулся на живот. –Счас в пляс пойду. Глазки только из кучки разведу.
-О Господи, до коле? –вопросил Антон откуда-то спереди. –С кем работать приходится…
-Тоже мне, Принц ночи, -проворчал Солнцеслав.
Пошарив вокруг, дубинку, есно, не обнаружил. Прикинув, что перспективы поиска никакой, плюнул, побрел за друзьями.
Шагов через двадцать стволы деревьев обрели контур. Серебристый ореол выгранивал на коре каждый штрих. Дальше метров на сто произведение ландшафтного дизайнера. Фигурные кустики обрамляют филигранно изогнутые дорожки. По бокам фонари. Словно элонавты приветствуют желтыми шарами гостей из дальнего края Вселенной. Что раз в тысячелетие сходятся отовсюду к площади перед домом. Клумбы с цветочными букетами вносят разнообразие в зелено-черный колор. Правда, по случаю ночи отличия не столь различимы: бутоны закрылись. Лишь кончиками напоминая о возможности. Словно тело невинной девушки под вуалью.
Антон осторожно выглянул из-за дерева в три обхвата, поднял руку. Павел замер, придержал Солнцеслава. Тот  вжал голову в плечи, прошептал:
-Чего там? Охрана?
Антон хмыкнул, шепнул с сарказмом:
-Как догадался?
Солнцеслав пожал плечами, что в темноте выглядело малоинформативно.
-Кто еще? Не Гнидовальский же с барышнями ночные моционы устраивает.
-И то верно, -согласился Антон.
Он подозвал друзей. Один из охранников как раз пересекает площадь. Верзила. Судя по дверному проему, метра под два. В черном костюме, за ухом белый рожок. Пиджак с левого бока оттопыривается.
-Наверняка, кобура. –словно прочитал мысли друзей Антон.
Павел криво усмехнулся:
-И вряд ли заряжена огурцами.
В этот момент охранник повернул за угол. Антон вскинул запястье.
-Раз, два, три, четыре, пять…
На шестой секунде из-за противоположного угла показался второй. Чуть пониже, зато вширь, как ковш катерпиллера.   
 -Еще один! –в панике выдохнул Солнцеслав. Он присел, пахнуло острым, словно враз открылись все потовые железы. –Что делать? Не пройти. Нас заметят.
Солнцеслава потряхивало. Чтобы скрыть, дергал плечами, крутил головой. Но кого обманешь? Разве что ежиков. Да и то вряд ли.
Павел посмотрел на Антона. Тот словно почувствовал затылком, снял с плеча странное приспособление, смутно напоминающее лук.
-Всего двое. Интервал –три минуты. Успеем.
-А если закричат?
-Вряд ли, -сообщил Антон, вынимая из сумки стрелу.
Наконечник блеснул в свете луны. Негромко вжикнуло –охранник дернулся, завалился за угол. Антон пробежал по освещенной луной дорожке, затаился у фонтана. За спиной затопало, затылок ожгло горячим дыханием. Антон недовольно дернул ухом, прошипел:
-Как слоны.
-Ты его того? –возбужденно прошептал Славик. 
-Этого, -буркнул Антон. –Тоже.
Парни не успели спросить, как щелкнуло, завибрировала тетива. Второй охранник, что только вышел из-за угла, рухнул на спину с белым пером во лбу. Они ринулись к входной двери, Славик резко затормозил перед убитым, начал остервенело пинать. При этом богохульствуя хоть и негромко, но весьма артистично. Павел ругнулся. Бегом вернувшись, ухватил за шкварник, потащил за собой. Славик выкручивался, пытался дотянуться ногой до ворога, но Павел тянул, как тысячесильный тягач.
-Он же мертв. Чего еще?
Солнцеслав скрипел зубами, кулаки сжаты так, что ногти пробили кожу. Меж пальцами течет что-то теплое, липкое.
-Это же та сволочь, что меня отделала, как бог черепаху! А еще сказал, что мать толкнул.
Павел остановился, отпустил друга. Посмотрев на труп, на Солнцеслава, вытащил из-за пояса тесак, напоминающий мачете.
-Иди, отведи душу.
Но Антон уже махал от дверей. Солнцеслав поколебался, покачал головой.
-С него хватит, -он взвесил тесак в руках, на губах скользнула тонкая улыбка. –А вот с его приятелей…
Они ринулись внутрь. Охранники выскакивают на шум, как черти из табакерки. Антон стрелял из лука с виртуозным мастерством. Павел размахивает бейсбольной битой, а Солнцеслав тесаком. Так что весь путь устилали трупы, пол стал скользким от крови. Солнцеслав потрогал одну из стрел. Та выпала из тела. Охранник дернулся, изогнулся в истоме. Солнцеслав подпрыгнул от испуга, махнул мачете. Голова мужика покатилась, остановилась у дивана. Из шеи черный в полутьме фонтан. Брызжет пульсациями, постепенно затухая.
-Твою мать! –Солнцеслав пнул второго. Тот засопел, на лице блаженная улыбка. –Он живой.
Антон оглянулся, пояснил с нехорошей ухмылкой:
-Ненадолго. Тройная доза герыча –не кот накашлял.
Солнцеслав обвел взглядом холл. Телами усыпан, как огород по осени грушами.
-Где столько взял?
-Поспорил с одним барыгой.
-О чем? –Солнцеслав вытер нож о труп.
-Что башку расколю, если не прекратит дурь толкать.
-А тот что?
Антон пожал плечами.
-Что, что… Пол ночи могилу пришлось копать. Умаялся. Еле ноги волок.
-А зачем такие сложности? –Солнцеслав кивнул на постанывающих бодигардов.
-Я ж не садист, -ответил Антон с прищуром. –Пусть кайфанут напоследок. Впереди у ребят долгий круиз в Ад.
Гнидовальского отыскали в спальне. В лунном свете шелковые простыни поблескивают черным. Депутат храпит на спине, распластавшись, как человек Да Винчи. Сбоку прижимается крупногрудая красотка. Оба в чем мать родила. Закинув ногу на чресла, деваха сладко посапывает. Белокурые локоны прикрывали щеку и часть спины. Когда тень Антона упала на ее лицо, глаза распахнулись. Девушка опустила руку с кровати, испуганно пропищала:
-О Господи! Грабители!!! Забирайте все! У нас есть деньги, много денег. Правда, милый?
-Да, да, -Гнидовальски выпучил глаза, жирные телеса затряслись.
Павел взмахнул битой. Голова девушки разлетелась, как переспелый арбуз. На стены, кровать, господина Гнидовальского брызнуло кровью, мозгом и костями. Рука красотки бессильно упала. Из наманикюренных пальчиков вывалился огромный армейский пистолет, глухо стукнул о паркет. Антон включил свет. Гнидовальский закрыл рукой глаза. Комната в багровом стиле. Везде шелк, кровать с балдахином, резные стойки.
Павел закатил глаза к потолку, возопил горестно:
-О Господи! С кем приходится работать!? –он посмотрел на бледного Солнцеслава, добавил с укором. –Это ж начальник службы безопасности Ольга Шварц. Завалила б и глазом не моргнула.
Солнцеслав с трудом сглотнул. Раз, другой. В расширенных глазах отразилась залитая кровью комната. И девушка… Вернее то, что от нее осталось. На месте лица каша, рядом словно выкупавшийся в терпком вине свин. Странно… Почему без одежды мы меньше похожи на людей?
Солнцеслав вытер дрожащей рукой окровавленные губы, спросил:
 -Откуда знаешь?
Павел приобнял друга за плечи, ласково сообщил:
-На свете есть одна классная вещь, сынок. Инетом кличут.
Солнцеслав скривился. Скинув движением плеча руку ехидны, буркнул:
-Да пошел ты!
Антон стянул Гнидовальскому руки пластиковыми хомутами, усадил на кровать. Депутат косился на труп подруги, дрожал, как в ознобе. Антон окликнул, но Гнидовальский не ответил. Похоже, в шоке. Антон наклонился, шлепнул ладонью щеке. Толстые брыла затряслись.
-Эй! Слышишь?
Депутат отшатнулся, втянул голову в плечи.
-Да, да… Что вы хотите? Денег?
Антон поморщился, бесцеремонно прервал:
-Знаешь, кто мы?
Гнидовальского трясло, подбородок подпрыгивал. Депутат все время моргал, пожимал плечами. Он посмотрел на одного, второго, но в глазах ничего кроме страха.
-Ннн… Ннетттт.
Антон медленно стянул маску, затем Славик. Но в газах депутата узнавание не появилось. Лишь дикий страх. Зубы выбили замысловатую трель. Антон внимательно смотрел в глаза, но видел, что депутат не врет. Они рассказали свои истории. На глаза Гнидовальского навернулись слезы.
-Я знаю, что родных не вернуть. В произошедшем есть доля моей вины. Но если позволите, я могу если и не вернуть, то хоть как-то компенсировать…
Солнцеслав смотрел на него и не понимал. Павел толкнул его в плечо.
-Бабки предлагает. Ты во сколько жизнь мамы оцениваешь? За сколько продашь?
Солнцеслав побледнел, пальцы побелели на мачете. Антон стиснул зубы, желваки вздулись. Он поднял пистолет. Черное дуло смотрело Гнидовальскому прямо в левый зрачок. Из сморщенного члена потекла струйка, мерзко завоняло.
Антон выматерился, отпрыгнул. Павел лениво шандарахнул депутата битой. Гнидовальский свалился на пол, заверещал. Как свалился, так и пополз, пока не уперся в Антона. Начал целовать уляпанные кровью берцы.
-Я не виноват! –выл Гнидовальский. –Меня заставили! Подставили! Если бы не согласился, карьера, вся жизнь к черту! Они инсцинировали изнасилование. Засняли все на пленку. Эти люди… В Штатах. Они создают пул верных людей, чтоб в один прекрасный момент сменить власть. Да что там… Уже меняют. Есть приказы, что влияют. Так или иначе. И такие, как я, выполняют. Вынуждены выполнять, иначе…
Антон прищурился, губы стиснуты. Палец почти вжал курок. Павел отвел руку, спросил:
-Кто за всем этим стоит?
Гнидовальский пожал плечами, сгорбленный, жалкий, процокал:
-Не ззнаю всех. Но со мной контактировал Джозеф Мейнкоф –сенатор от штата Нью-Йорк.
Антон поколебался, сунул пистолет за пояс.
-Пошли. –он отвернулся, направился к двери.
Солнцеслав смотрел на одного, другого. В глазах непонимание и мольба.
-А этот? Что с ним?
-Пусть живет, -бросил Антон через плечо. –Пока что…
-Спасибо, спасибо, -Гнидовальский разрыдался от облегчения.
Лицо Солнцеслава пошло бурыми пятнами, губы стиснулись. Он замахнулся тесаком, Гнидовальский зажмурился, вжал голову в плечи, но Павел перехватил руку.
-Пусть понаслаждается, -сказал он и добавил с намеком. – Депутат уже у входа…
Солнцеслав смотрел на друга с непониманием, затем что-то мелькнуло в глазах. Он опустил тесак, вышел вслед за Антоном. Гнидовальский потянулся за сигаретой. Павел покачал головой:
-Закуришь при нас –умрешь. Это грех. И он сожжет тебя дотла.
Сигарета выпала из ослабевших пальцев.
Когда выходили из парадных дверей, завыло. Похоже, сработала пожарная сигнализация. Зашелестело –включились датчики подачи воды. Но в следующий миг грохнуло. Окна, двери вспучились, вылетели в клубах огня и дыма. Друзей толкнул в спины тугой кулак раскаленных газов. Антон с Солнцеславом пробежали вперед, едва не падая. Ноги отставали, носом почти рыли землю. Однако, удержались. Правда, Павлу хоть бы хны. Неваляшка, блин.

Глава 14.
На часах десять вечера. Президент с усилием разогнулся. Спина затрещала, в пояснице кольнуло. Ну, вот: отпахал очередную смену. Только на заводе два через два, а тут каждый божий день. Кто скажет, что власть –это бабы и пьянка, в глаза плюну. После двенадцатичасовой нервотрепки, чувствуешь себя выжатым лимоном. Не до баб уж. Борщу б горячего.
В Швейцарии сейчас восемь. Дочь, наверняка, с работы пришла. Хоть есть деньги, но гордость пользоваться не позволяет: работает менеджером в сфере ИТ. Занимается чем-то продвинутым. Как-то начал расспрашивать, через пять минут голова заболела. Путилин вздохнул, чувствуя чуть ли ни зубную боль. Надо.
-Алло, Николь?
-Да, папа, -на экране возникло строгое лицо с зачесанными к затылку волосами. Глаза умные, подбородок волевой. Вся в меня. –Привет.
В голосе проскользнула настороженность. Еще бы. Последние пять лет звонил лишь, чтобы поздравить с днем рождения и Новым годом.
Путилин растянул губы в радостной улыбке, поинтересовался.
-Доченька, не хочешь меня попроведовать? Что-то соскучился.
Тонкие брови поползли вверх, в голосе озадаченность.
-Да, конечно, -она улыбнулась несколько виновато. –Но… Понимаешь… Я работаю. А об отпуске предупреждают заранее.
Путилин поморщился.
-Да брось. Что тебе в этой работе? Хочешь, директору позвоню?
Девушка поджала губы, отодвинулась от экрана.
-Не смей! Для меня это важно. Здесь меня ценят. И не потому, что дочь президента. А потому, что чего-то стою.
Путилин вздохнул, виновато улыбнулся.
-Да, прости. Но нам, правда, нужно увидеться.
-Зачем? –не сдавалась девушка. –Если хочешь что-то сказать, говори. Интернет сделал мир единым. Зачем лететь за тридевять земель, чтобы выслушать пару наставлений?
Путилин зажмурился, потом выпалил, как в омут нырнул:
-Ты должна вернуться в Россию.
-Что!? У меня здесь жизнь. Работа, жених, наконец!
Путилин побарабанил пальцами по столу, губы затвердели.
-Похоже, новости не смотришь.
-Смотрю, -ответила девушка независимо, -но не вижу связи.
Президент опустил взгляд, пояснил глухо:
-Напряжение нарастает. Боюсь, может произойти что-то страшное. С тобой и Татьяной.
Девушка всплеснула руками.
-Да что!? Мы живем в самой благополучной стране мира. Что может случиться?
-Могут похитить. Теперь такое называют экстрадицией.
-Бред! Пароноидальный бред больного шпиона. –девушка сложила руки на груди. -Кому мы нужны? Мы –частные лица.
Путилин покачал головой, лицо помрачнело.
-Надвигается буря. Но не всем нравится свежий ветер. Меня постараются остановить. И единственный рычаг –это вы.
Николь прищурилась, глаза сверкнули.
-Так вот, значит, в чем дело? Боишься, как бы тебе любимому самолюбие ни прищемили? Как бы ни заставили сделать то, что не восхочет ваше величество?
-Николь, -прошептал президент, чувствуя бессилие. –Я не за себя боюсь. За вас. Или думаешь, ваши жизни что-то значат для таких людей, как Рокфеллеры? Или Сорос? Тебя используют, а затем за ненадобностью выбросят.
-Этому не бывать! –отрезала девушка. –Здесь верховенство закона, а не дикий капитализм. Здесь права человека –не просто слова. И равенство перед законом –не пустой звук. Здесь, действительно, могу подать в суд на президента и выиграть процесс. При этом меня через пару дней не найдут на дне Москвы-реки.
Путилин поморщился.
-Видимость. Когда касается мелочи. А по-крупному зверь позиций не сдает. –Путилин посмотрел в глаза дочери, попросил с мукой. -Прошу тебя, приезжай. Хоть на месяц, пока все ни утрясется.
Девушка поджала губы, покачала головой.
-До встречи, папа. Я тебя люблю. Увидимся на Рождество.
Экран погас. Президент еще долго смотрел в темный экран. Чувство потери и неминуемой беды нарастало, как снежный ком.

Глава 15.
 Большой Кремлевский дворец. Народу, как селедок в бочке. Не то, что посидеть, постоять не получается нормально. Мощный шум прибоя прокатывается по залу, разбивается о стены. Брызги слов, пена разговоров попадают на губы. Оставляя вкус-предвкушение. Чего-то необычного, ожидаемо –неожиданного. Как первый поцелуй. Как аромат сирени.
Блицы вспышек выхватывают из толпы лица, фигуры. Фиксируют, пытаясь остановить, отсрочить. Но все напрасно. Предчувствие неизбежности витает в воздухе. Как комета. И ни убежать, ни предотвратить. Каждый ощущает, что это случится. Произойдет. С ним и со всеми вокруг. И ничто не сможет этому помешать.
Все потные, глаза постепенно наливаются кровью. То один, то второй развязывает галстук, расстегивает верхние пуговицы. Толкаются, инстинктивно пытаясь освободить место. Дамы молча обливаются потом. Кто-то пожаловался охране, но ребята лишь развели руками: восемнадцать градусов при влажности в шестьдесят.
Непрекращающиеся фотовспышки отсылают сознание к Звездным войнам. Взгляд прыгает по головам, пытается вычленить Дарк Вейдера.
Путилин поднялся на трибуну стремительно, словно на ринг. Лицо сосредоточенное, губы стиснуты. Костюм однобортный, задраен наглухо, словно офицерский китель. Путилин оглядел зал. Со всех сторон вспышки, множество иностранных СМИ. Повсюду эмблемы тех, кто ежедневно поливает Россию грязью. Кто глумится, пинает, если оступишься. И никогда не подаст руки, а скорее добьет. Не смотря на пол и возраст. Даже наоборот: лучше убить во младенчестве. Так безопаснее. Президент вскинул руку –и шум стих, словно упала гильотина.
-Дорогие друзья! А также не менее дорогие недруги, -пронесся по залу позыв, исполненный силы и убеждения. –Вы, должно быть, предвкушаете, как стану оправдываться, комментировать события трехдневной давности. Ссылаться на то, что и в Штатах, и в Китае, да и в ряде других стран смертная казнь есть. И не назовешь Штаты отсталыми варварами. Не принято. Камильфо. Верно? –журналисты переглядывались, отводили глаза. На губах кривые ухмылки. Путилин покачал головой, взгляд острый, как рентген. –Это не так.
На него смотрели с непониманием. Корреспондент CNN, газеты, что последовательно очерняет Россию и Трумпа, как агента советского империализма, робко поднял руку:
-Господин президент, но.. зачем тогда?
Путилин поднял руку, медленно опустил на трибуну ладонью вниз. Шум стих, взгляды устремлены на человека, чье слово имеет вес.
-Оправдываются слабые, а нас к последним отнести сложно, -он улыбнулся ласково-ласково, как акула при виде ног серфера. –Верно? Иначе, зачем стаей набрасываться? Так поступают лишь шакалы при встрече с тем, от кого поджилки трясутся.
Репортер недоверчиво хмыкнул, осведомился:
-Хотите сказать, что цивилизованное сообщество –стая трусливых шакалов?
Путилин выпятил подбородок, отрезал:
-Именно. Вместе вы –сила. По отдельности –тьфу! Плюнуть и растереть. И вам страшно. До зубной чечетки, до судорог. Потерять комфорт, туалет и подогретый пол.
-Но страны НАТО, -не унимался спецкор, -намного сильнее России. Лишь военный бюджет в двадцать раз превышает Российский.
Путилин развел руками, хлопнул ладонями по коленям.
-Возможно. И даже, несомненно. А также по количеству техники и солдат. Но не по духу.
Корреспондент двинул плечами, презрительно усмехнулся.
-Дух? А что это? Тысяча танков, десятки тысяч самолетов, авианосцы, подводные лодки… А дух –что-то эфемерное. Есть ли он вообще?
Путилин наклонился, прищурившись, впился взглядом в лицо спецкора.
-Дух –это когда тысяча персов обратила в бегство миллионное войско египтян. Когда человек обвязывается гранатами и бросается под танк. А танк пятится. Дух, когда шестнадцатилетняя медсестричка под пулями вытаскивает раненых. Снова и снова. Когда Варяг вышел против японской эскадры и погиб в неравном бою. А где ваш дух? Где ваши герои? Сбрасывать бомбы на головы женщин и детей в Югославии? Бомбить Хиросиму и Нагасаки? Душить санкциями?
Корреспондент скривился, отвел взгляд.
-Но вы тоже изменились. Стали ценить комфорт и сытую жизнь.
Путилин откинулся на спинку кресла, скрестил руки на груди.
-Не все и не настолько. Мы все еще в рваных штанах. Во многом благодаря вам. И еще…
–Путилин сделал паузу, на лбу собрались морщины, словно именно в этот момент пришла какая-то мысль. –Католицизм, протестантство намного экспансионарней православия. Но тридцать лет обработки… Фильмы, в которых воспевается возмездие… Сделали свое дело. –он отпил воды, обвел притихший зал тяжелым взглядом. –Нас постоянно обвиняют в варварстве, приписывают убийства, захваты, аннексии. Даже бомбежки мирных жителей. И хоть все –ложь, но за голословными обвинениями следует вполне реальное наказание: санкции, ограничения. Из-за которых погибли миллионы россиян.
На президента смотрели с непониманием. Наконец, кто-то из журналистской братии сказал:
-Но… Нам об этом ничего не известно.
Путилин хмыкнул, закинул ногу на ногу.
-Три дня назад я объяснил, почему казнокрадов будем карать крайне сурово. А убийц в зависимости от обстоятельств. Если кто забыл, напомню. Убийца жизнью своей, трудом может компенсировать причиненное зло. А казнокрад нет. Средь журналистов началось бурление, взметнулись десятки рук.
-Господин президент, но почему!? Казнокрады тоже могут…
-Не могут, -отрезал Путилин. –Ведь говорим о крупных, миллиардных кражах.
Из зала выкрикнули:
-То есть, если украл миллион, лишь руку отрубите?
Путилин пожал плечами.
-Как вариант. Но думаю, за десять лет на лесоповале отработает. С процентами. –он помял подбородок, сообщил. –Думаю, стоит создать комиссию по оценке пользы и вреда жизни и смерти. Если перевесит жизнь, будет жить. Если вред таков, что не искупить, сделаем назидание потомкам. Как не стоит поступать, во избежание…
-Но это немыслимо! –Выкрикнуло из толпы существо неопределенного пола. Красно-зеленые волосы торчком, в носу, ушах пирсинг. Одежда балахоном. –Жизнь человеческая священна!
Путилин добродушно улыбнулся.
-Так то человеческая… -он наклонился вперед, глаза сузились. Из плотно стиснутых губ вырвалось шипение. –По вышеприведенной причине все ваши санкции отныне расцениваю, как акт войны, геноцида русского народа. И мы имеем право отвечать на него всеми доступными способами.
Передние ряды журналистов подались назад. Но там стояли стеной, страшась пропустить хоть слово. Женщина с эмблемой Нью-Йорк таймс выступила вперед. Под стать оператору дрожал и ее голос:
-Вплоть до… ядерных?
-Именно. –Путилин оглядел притихший зал. Тысячи глаз следили за ним, как бандерлоги за Ка. На губах президента проступила нехорошая усмешка. –Нас слишком долго называли варварами. Пусть так и будет. Варвары чисты и сильны духом. Мы предлагали вам руку. Предлагали забыть распри и жить дружно, по-братски. Но в ответ получили лишь плевки. Что ж… -он развел руками. –Пеняйте на себя. А с юридической точки зрения… -президент ухмыльнулся. –Мы же юридически подкованные варвары. Если человека обвинили в чем-то. И он отбыл наказание, то повторно за это преступление наказать нельзя. Вот я и подумал… Почему не отнести эти правила к государствам, народам? Ведь государство –это мы. Все, кто в нем живет. Люди, кошки, коровы… А значит, если уже наказали за сбитые самолеты, за отравление, за вмешательство в выборы, а мы не при делах, то не порядок. Придется наверстать.
-Это как? -спросила журналистка Таймса. –Начнете убивать? Вы серьезно?
-Более чем. И начну, в первую очередь с журналистской братии. –Путилин оглядел всех исподлобья, прорычал. –Отныне любая тварь, что хоть попробует очернить имя России, будет уничтожена без базаров. Где бы ни находилась. –он с усилием раздвинул губы в улыбке. –Знаете, мне нравятся евреи. Своим примером, когда уничтожали по всему миру врагов, вдохновили на мысль о создании отряда. СМЕРВ. Смерть вредителям.
-Это касается лишь журналистов? –осторожно поинтересовался СNNщик.
-Всех. Профессий и форм собственности. Мы слишком долго терпели. Чаша переполнилась.
Журналистка из Таймса презрительно выпятила наколагененную губу, покачала головой.
-Боюсь, никто не поверит. Это же блеф. Чистой воды. Варварство в современном мире –нонсенс. Да и в России иной менталитет.
Путилин скрипнул зубами, ноздри задергались.
-Менталитет терпил? –осведомился он медленно. –Но я уже сказал, что вы сделали все, чтобы его изменить.
-Вас осудят. А Америка и вовсе накажет.
Президент нехорошо усмехнулся, ответил коротко:
-Утро вечера мудренее.

Глава 16.
В квартире у Павла что-то неуловимо изменилось. Антон закрыл замок, накинул цепочку.
-Я сейчас, -донеслось из кухни. –Полистайте журналы. Телек, ессно.
Антон направился в комнату. Солнцеслав прохаживается вдоль полок с книгами. Вместо обычной вакханалии те стояли в ряд. Стройные, как солдаты. Ни пылинки. Антон с интересом оглянулся. Диван заправлен, на столе ваза с фиалками и три глянцевых журнала: Нанотехнологии сегодня, Биржевые войны и Космогенетика. В животе связался тугой узел. Нет привычного ведра с огрызками, нет пакета с фантиками. Только выдраенный до блеска пол и постиранные шторы. Если Пашка сейчас выйдет в костюме и при галстуке, все: финита ля комедиа. Хотя и сами хороши. Антон проследил за Солнцеславом, взгляд ухватил свое отражение в дверце серванта. Вырядились, словно на похороны. Костюмы, галстуки, туфли. И черные очки. Что вдвойне странно с учетом дождливого московского утра. Кажется, Солнцеслав, тоже ощутил комичность ситуации. Антон провел ладонью по отрастающим волосам, скривился.
-Люди в черном, блин. Если вместе увидят, сразу в ФСБ начнут звонить.
Солнцеслав дернул уголком губ, поддержал с сарказмом:
-Ну, да. Известно ж, если в отвисших штанах, грязный, обкуренный –свой в доску чувак. Вот-вот победит очередного профессора Мариарти. В общем оплот и надежда дерьмо.. демократического общества. Светоч в мире мракобесия и патриотизма.
-А если в хорошем костюме, -подхватил Антон, -начищенных туфлях, со здоровыми зубами, да в придачу хорошо пахнет, то отъявленный злодей. Террорист. –Антон крикнул в сторону кухни. –Пашка, у тебя какой парфюм?
Из кухни вышел Павел. В руках поднос с тремя чашками кофе. В черном знамо дело. Запонки в белой рубашке поблескивают ровными гранями.
Антон пододвинул стул к столику, покачал головой.
-Как еще не замели, ума не приложу. Мы прям кричим: «Виновны! Виновны!! Виновны!!!»
Павел нахмурился, поставил поднос на стол.
-Хорош стебаться: у Славика нервный тик.
Антон оглянулся. Солнцеслав подсел к зомбоящику, щелкал каналами. Две секунды –пара кадров, предложение, следующий… Штук двадцать перебрал, вернулся к первому. Хотел по новой начать, но мелькнули знакомые кадры. Примерно так выглядел горящий дом Гнидовальского в зеркале заднего вида. Когда отъехали метров на сто. Яркая, как роза, ведущая прощебетала, что предварительная версия –взрыв газа. Все погибли, кроме начальника охраны. Когда случился взрыв, тот находился в помещении для видеонаблюдения. На данный момент тридцатишестилетний житель Южного Бутово в реанимации. Но врачи дают хороший прогноз. Так что пострадавшего допросят при первой возможности.
Солнцеслав с Павлом медленно повернули головы. Две пары глаз скрестились на Антоне. Тот втянул голову в плечи, затравленно зыркал на товарищей.
-А чо я? Чо сразу Антон? –затараторил он. –Как что, так сразу Антон.
-Тщательно спланированный план, алиби с тремя шлюхами, заметание следов –все прахом! И из-за чего? –Павел разогнулся, макушка сравнялась с верхом двери. Плечи распрямились, костюм затрещал. Павел выкатил глаза, прорычал. –Из-за того, что ты, осел бритоголовый, решил осчастливить Гнидовальского лицезрением своей паскудной рожи!
-Но Славка тоже… -жалко промямлил виновник торжества. –Да и темно было –вряд ли что кто видел. К тому же сервера, скорее всего сгорели…
Неожиданно быстро Павел выбросил руку, пухлые пальцы стиснули горло Антона. Приподняв над полом, Павел встряхнул растяпу, как тряпичную куклу.
-Наверное? Ты сказал: «Наверное»? –ноздри Павла раздувались-схлопывались, как у коня. Лицо пошло красными пятнами. –Пути отхода планировали не для того, чтобы «наверное», а скорее «вероятно» оказаться в Лефортово.
Солнцеслав бегал вокруг друзей, глаза отчаянные. Он грыз ногти со скоростью белки, бормотал бессвязно:
-Нам конец, нам конец, -Солнцеслав выглянул в окно, задернул шторы. –Нельзя светиться. Снайперы. Всюду снайперы. Скоро за нами придут. –Солнцеслав подбежал к Антону. Глядя снизу-вверх, выдохнул проникновенно. –Они слушают. –И показал глазами на потолок. –ОНИ.
Солнцеслав метнулся к шкафу, придвинул к дверям. Павел и посиневший Антон с опаской следили за товарищем. Глаза Антона налились кровью, лезли из орбит, но вырваться даже не пытался, лишь выдавил:
-Есть идея…
Губы Павла задергались, обнажая клыки. Голос низкий, рычащий:
-Какая, нахер, идея? Как сдать на блюдечке с голубой каемочкой?
Солнцеслав вцепился в руку товарища, причитал:
-Паш, отпусти его, Паш. Пусть скажет. Терять один фиг нечего. По последнему указу президента казнь на колу вводится в повседневный обиход.  –плечи передернулись. –Что мне как-то не совсем.
Павел дернул ухом, усмехнулся:
-Ты же демократ. У вас это дело, как здрасьте.
Солнцеслав отступил на шаг, скрестил руки на груди.
-Демократ и пидорас –разные вещи.
-Да неужели? А я думал, синонимы. –Павел ухмыльнулся, отшвырнул Антона на диван. –Лады. Живи покедова.
Он отряхнул руки. Пальцы сграбастали остывшую чашку кофе. Кресло скрипнуло, принимая хозяина. Жалобно, с долей обреченности. Павел выпил, лицо перекривилось. Солнцеслав сбегал на кухню. Одна нога здесь, другая там. Появился с упаковкой будвайзера, во второй руке поднос с таранькой. Суетливо расставив на столе, предложил с робкой улыбкой:
-Ребята, давайте выкурим трубку мира.
-Неплохая идея, -Павел крякнул, откупорил бутылку.
Минут десять по комнате разносился треск, чавканье и бульк. Наконец, осоловевшие отодвинулись от стола. Павел лениво прихлебывал, скулы расслабились. Глаза покрылись масляной пленкой. Он снял пиджак, остальные распустили галстуки.
-Ну? Чего надумал?
Лицо Солнцеслава вытянулось, глаза увлажнились. Так хорошо сидели. Сейчас начнется.
-Может, не надо? –жалобно попросил он. –Может, само рассосется? Ну, какие у нас детективы? Судя по фильмам, одни пьяницы и взяточники.
Павел стиснул бутылку так, что с хрустом лопнуло. На ламинат брызнуло пиво, со стуком упало дно и горлышко, закапало красное.  Павел ругнулся, тряхнул рукой. На пол посыпались окровавленные осколки. Не обращая внимание на тягучие капли, Павел прорычал:
-Ни хрена не рассосется! Мы покусились на власть. И хотя верховный сам с удовольствием отправил бы подонков на кичу, но то они, а то не знамо кто. Землю будут носом рыть, но найдут. Недаром же уже пару веков ввели правило, что судить королей могут только короли. Понятно почему?
Парни скривились, Солнцеслав не отрывал расширенных глаз от темных густых капель. Бледный, как полотно, губы посинели. Антон хлопнул друга по плечу. Тот вздрогнул, медленно повернулся.
-А? Что?
-Пашка прав. Когда надо, наши ребята проявляют чудеса изобретательности. А перспектива четвертования и вовсе силы удесятеряет.
Плечи Солнцеслава опустились. Павел сходил на кухню, принес бинт. Солнцеслав сгреб осколки, притащил швабру. Пока Антон перебинтовывал, прибрался.
Минут десять по комнате раздавались лишь бульки да треск тараньки. Запах пива и вяленой рыбы постепенно забил ощущение тревоги. От распахнутого окна несет жаром. Слышится отдаленный шум машин, звук клаксонов. Да над головой кто-то исполняет на пианино Алелую.
Павел посматривал на Антона. Всегда расслабленное лицо затвердело, губы из пельменей превратились в червячные колбаски. Брови сдвинулись.
-Ну?
Антон вздохнул. Задержав воздух на пару секунд, выпалил:
-Нужно валить Голдсмита.
Павел откинулся на спинку кресла, брови взлетели.
-Что!? Ты сам-то понял, чего ляпнул? –Павел наклонился к Антону, смотрел глаза в глаза. –Директора ЦРУ? Он что в Россию приезжает? На концерт Пугачевой? Или хочешь постучаться в двери там, в Юсе, на чай напроситься? А потом прирезать по тихой грусти? Да нас еще на подходах захомутают. А если каким-то чудом сумеем отправить козла к его уркаганским праотцам, отойти не сможем точно. Пути отхода перекрывают в первую очередь.
Антон поджал губы, пристально смотрел на раздухарившегося друга. Навалившись через стол, прорычал прямо в лицо:
-Если так волнуют пути отхода, не стоило браться вовсе. И если так, то почему в красном углу нет золотого тельца?
Павел отпрянул, словно от пощечины. Пальцы автоматически нашли под рубашкой крестик. Старый медный. Потемневший от времени. От деда достался. А тому от его деда. Если бабушка говорила: «Тебя кулаком, а ты хлебом», -то дед возражал, -«Глаз за глаз. Воздай должникам своим сторицей». Пожалуй, на последнем они с бабушкой сходились. Но бывало ссорились. Апологеты Ветхого и Нового заветов. И тем не менее любили друг друга. Бабушку Павел тоже любил. Та баловала. В отличие от строгого деда. Всю жизнь прожил, руководствуясь ее канонами, но в последнее время все чаще перед глазами всплывало суровое лицо деда.
-Черт с тобой! –Павел сжал перевязанный кулак, грохнул по столу. Посуда подпрыгнула. –Эти твари заслужили смерть. С хорошего коня не стыдно и упасть. Но мы должны хотя бы добраться до его горла. Если сцапают на подходе, я такой лажи себе не прощу.
Он протянул руку ладонью вверх. Повязка потемнела, тягучие капли падали в кружку с пивом, расплываясь в розовую взвесь. Антон улыбнулся, хлопнул по ней. Павел даже не поморщился. Оба посмотрели на друга. Солнцеслав выпрямился. В лице просветление, в глазах загорелись звезды.
-Отречемся от старого мира, отрехнем серый прах с наших ног. Нам не нужно златого кумира, ненавистен всей Юсы чертог!
Солнцеслав сжал обеими ладонями руки друзей. Антон посмотрел на одного, второго:
-Завтра поеду оформлять загран. Через две недели учебный год. Нужно успеть.

Глава 17.
Спортивный комплекс «Олимпийский» трещит по швам. Тридцатипятитысячный стадион вместил все сорок. Если б провести теракт сейчас, только от давки погибло б несколько тысяч.
Мощный гул прокатывается под сводами, разгоняет кровь. Сердце то сжимается в страхе, то бешено колотится, норовя пробить грудь.
Внезапно что-то изменилось. Странное чувство овладело сознанием, заставило усмирить бешеный ток крови. Словно ты не один в этом огромном жестоком мире. Словно принадлежишь не себе или не только себе, но и вон той женщине в ситцевом платье, и девочке с огромными белыми бантами. И даже костистый дед с бельмом на левом глазу в какой-то мере близок, хоть и видишь первый раз. Как и седую, словно лунь, старушку в черном платке, что все время клюет носом. Как будто они.. мы все –один огромный организм. И это наполнило ощущением счастья, уверенности и спокойствия. Словно нет смерти, нет небытия. Словно ты живешь вечно. Идешь, что-то делаешь, творишь, рушишь, снова творишь. Растянутый в веках и тысячелетиях. Пусть цель и не ясна нам, твоим клеткам, но она есть, непременно есть. Иначе зачем все это?
Далеко внизу там, откуда обычно бодро выбегают футболисты, показалась фигура, сильно смахивающая на колокол. Белоснежная одежа сверкает, обсыпанная золотом и драгоценными камнями. На голове шапка. Тоже украшенная нехило.
-Батюшка, -по лицу старушки потекли слезы. –Спаситель.
Все, как один, встали. Ну, и я тоже. Не сидеть же, когда все так… Конформизм, блин, чистой воды. За что себя порой люто ненавижу. И мордой, мордой об стол. И хоть против правды не попрешь, но пальцы мысленно скрестил. Нашли Спасителя. Толстый старый поп. Что может знать о жизни? О современной жизни? Наверняка, с вилами и кадилом, или что у современных шаманов, на комп кидается. Так чего ж я тогда здесь? Глаза скосились влево. Там источало феромоны нежное создание восемнадцати лет от роду. Ох, лучше б не смотрел. Кто ее создал? Если при одном взгляде стояк такой, что штаны трещат? В общем настал день вывода Люськи в свет. Хотела чего-то большого и светлого. А из последнего сегодня лишь концерт Вивальди да вот это действо. Вивальди слышал. Решил разнообразить.
По всему стадиону разнеслось мощное, усиленное мегаватными динамиками:
-Приветствую вас, дети мои! Тяжкая година настала для Руси. Но когда было иначе? Лишь испытания формируют человека, лишь боль разбивает скорлупу души. И что из нее появится? Сказать сложно. Но прожить всю жизнь куколкой, все равно, что не рождаться. В Евангелии сказано: «Ударят по правой щеке, подставь левую». –прекрасные слова с глубоким смыслом. Рассчитанные на высоконравственных людей. Ибо ударивший должен устыдится и покаявшись, испросить прощения. И тогда мир станет чище и светлее. Так задумано. –патриарх сделал паузу, оглядел стадион. -Все бы хорошо, да только со времен Христа прошли даже не годы –тысячелетия. Возникло множество сект, некоторые сформировались в отдельные религии. Да, я говорю о католичестве и протестантстве, как основных. Есть и множество мелких. И каждое строится на отрицании каких-либо постулатов в Священном писании. Возник ислам… У этих религий в десятки раз больше сторонников, чем у православия. Люди идут за ними неспроста. Видимо, правила тех других более отвечают реальной жизни, сильнее трогают сердца, воспламеняют на свершения, очищают души…
Народ зашептался, осторожно переглядывались. Богомольные старушки слушали со странной смесью почтения и отвращения. Дед стискивал клюку, шептал явно что-то богохульное.
…-Православие же осталось практически неизменным с момента создания христианства, что не может не накладывать отпечаток и на нашу общину. С великой скорбью должен констатировать, что мы уменьшаемся. Физически и духовно. И сей факт не может не печалить.
Патриарх сделал паузу. Все, даже я, слушали, затаив дыхание.
-Исходя из того, что всяк гребет к себе, одни православные с курицей –от себя, я решил издать Вселенский указ: отныне всяк, кто поднимет кощунственную длань на православного, да умерщвлен будет с девятью братьями и сестрами своими. Ибо сказано в Завете: «Око за око, зуб за зуб, кровь за кровь!» -и еще сказано. –Воздай сторицей. Но мы -церковь и мы -не Господь. И всегда брали десятину. А значит, десять от ста десять и будет. Убивший одного потеряет десятерых. Вне зависимости от религии и страны проживания. Да! –голос патриарха гремел, как набат. –Если убийца православный, также да будет предан смерти с дщерями и сынами своими. И если скроется, а за десять дней не будет найден, то карайте десять ближайших. Но у оставшихся есть право неподсудного воздаяния. Где бы ни нашли нечестивца, могут отправить в ад! Исполнив изначальный указ. И не покараны будут. Ибо мы есть и будем. Во веки веков. Аминь!
 
Глава 18.
Солнцеслав проснулся от крика. Своего крика. Трясся, захлебываясь от рыданий. Затопало. Дверь распахнулась. На пороге отец. В глазах тревога.
-Сынок. Что такое? Что случилось?
Солнцеслав утер плечом слезы, подбородок подпрыгивал.
-Ма..ма… Мама приснилась.
Отец сел рядом, молча обнял. Минут десять просидели так. Вдвоем и в то же время каждый в себе. В глазах пустота и боль. Отец встал, сжал плечо.
-Крепись. –и молча вышел.
Сгорбленный, широкие прежде плечи заострились. Отец сдал как-то враз. Словно со смертью матери из спины выдернули некий стержень. В глазах отца Солнцеслав видел понимание и печаль. Наверное, думает, что приснилось, как умирает мать. Отец ошибся.
Во сне Солнцеслав гулял. Дым коромыслом. То ли ночной клуб, то ли римская оргия. Везде огни, жратва, вино и падшие женщины. Когда бухло потекло из ушей, в зал внесли главное блюдо. Свет отскакивал от зеркальной крышки, колол глаза. Солнцеслав рукоплескал вместе со всеми. Предвкушая нечто особенное. Как почетному гостю, именно ему выпала честь открыть. Солнцеслав снял крышку и обомлел. Крышка выпала из рук, с тонким звоном разлетелась на мириады осколков. Один из которых пронзил сердце. На кристально чистой тарелке покоилась голова матери. Она смотрела прямо на него и что-то тихо-тихо говорила. В то время, как друзья срезали ножовкой верх черепа. Под шуточки и смех они черпали мозг и жрали, жрали. И все с таким видом, словно в порядке вещей. Флиртовали, женщины зовуще улыбались, показывая влажные губы и глубокую глотку. А Солнцеслав стоял ни жив, ни мертв. Застывший, словно мамонт в Антарктиде. Наконец, что-то почувствовал. Из гула сформировались слова, по плечу хлопали, со всех сторон лица друзей:
-Славян? Ну, ты чего такой? Давай присоединяйся. Пальчики оближешь!
А он смотрел в глаза матери, смотрел. Наклоняясь все ниже, старался расслышать. Взгляд постепенно затухал, губы шевелились все медленней. Но последние слова запомнил навсегда:
 -Прости, сынок… Я люблю тебя…
Плечи Солнцеслава сотрясались от рыданий. Все лицо мокрое, на губах солоно.
-Мама, мама, -шептал он. –Как же так?.. Не уберег, не смог…
Даже на последнем вздохе мама думала обо мне. И в глазах, прикипевших к лицу сына, не угасала любовь. Хоть и подернутых смертной пеленой…
А я? О чем думал я? Где был? Боролся за прозрачные выборы? Зубы скрипнули так, что на левом коренном откололась эмаль. Демократия? Хорошо же… Я покажу вам власть народа!

Лишь к обеду Антон добрался до МФЦ. Прошло три дня с момента подачи запроса на получение загранпаспортов. Обращались через госуслуги. В пояснениях говорилось, что в течение трех дней в миграционную службу поступит запрос. И лишь потом начнут обработку. Антону позвонили из МФЦ на второй, попросили прийти. Для уточнения. Ни Павлу, ни Солнцеславу не сообщали. Антон гадал, чего ж не так. Павел отправлял с трех аккаунтов. За себя, меня и Славку. Может, накосячил где?.. Ладно, -Антон выдохнул. –Кипи, ни кипи –толку ноль. Приду -узнаю.
В МФЦ прибыл в час. Народу -раз, два и обчелся. Что и понятно: середина рабочего дня. Автомат выдал талончик ка сто пять при ноле человек в очереди. Пока шел, осматривался. Вкрадчиво гудят кондеры. Не смотря на тридцать два над входом, волны прохлады овевают со всех сторон. Сердце медленно успокаивается. Стеклянные перегородки, стандартные мониторы, зелено-оранжевый интерьер. Когда добрался до тридцатого окна, едва ни выругался. От айфона подняла нататуашенные глазки деваха едва за двадцать. То ли на практике, то ли только окончила. Везет, как утопленнику.
-Добрый день, -девушка профессионально улыбнулась. –Чем могу помочь?
Антон протянул паспорт, буркнул:
-Звонили.
Красные ноготки зацокали по клаве. Девушка всмотрелась, щечки порозовели. Антон приподнял бровь. Девушка откашлялась, проблеяла:
-Ээ… Нужно получить ответ на ряд вопросов, -она улыбнулась, как учил Корнеги. –Ничего особенного. Стандартная процедура для выезжающих за границу. Не возражаете?
Антон хмыкнул, закинул ногу на ногу.
-Валяйте.
В течение получаса студентка выясняла отношение к эммиграции, политические и религиозные взгляды, прошлась по психологии. Все так неуверенно, то краснея, то бледнея, что Антон готов грызть ручку. Коли б таковая нашлась. Замерев на полуслове об отношениях штатов с Афганистаном, вскочила.
-Простите! Я на минутку.
Антон стиснул челюсти, проводил тяжелым взглядом тугой зад. Белая блузка мелькнула пару раз меж колонн. Кажется, по направлению к уборной. Похоже, от волнения бедолажка уписалась. Антон чувствовал превосходство с нарастающим раздражением. Но не успел соскучиться, как словно из-под земли возник дед. Не сводя с Антона пристального взгляда серых глаз, остановился перед ним. В форме полковника. Если б не усы, никогда б не узнал Василия Петровича –соседа по карману.
-Здорово, Антоха, -дед протянул руку. –Сочувствую потере.
Антон помрачнел, отстраненно пожал. Невольно отметил, что рука у деда на диво крепкая. Словно всю жизнь крутил баранку или кирпичи клал.
-Спасибо… -Антон тряхнул головой, отгоняя тягостные мысли. А вы, дед Вась, каким ветром?
-Попутным, -тот уселся на место девушки, -работа, сам понимаешь. Значит, собрались с ребятами в Штаты? Зачем, если не секрет?
Антон подобрался. Хоть Василий Петрович и улыбался в усы, но от острого взгляда шерсть на загривке вздыбилась. Глазами стрельнул по сторонам.
-Я ж написал: на достопримечательности посмотреть.
-Турист значит… Обычно за таким в Египет ездят. В Китай да Европы, если архитектура интересует. А в Штатах что? Жирные негры да небоскребы.
-Как раз ради техники и едем, -пояснил Антон. –Через неделю в Нью-Йорке проходит конгресс по нанотехнологиям. Жутко охота послушать. Посмотреть на тех, кто вот прям сейчас творит будущее.
Василий Петрович побарабанил пальцами по столу. Глаза буравили лицо Антона. Тот физически чувствовал, как что-то проникает в мозг. Внезапно дед улыбнулся, протянул бумажку. Антон опустил взгляд. Телефонный номер.
-Что это?
Дед пожал плечами, ответил с легкой улыбкой:
-Если захочется острых ощущений, но не найдете, где, набери этот номер. Помогут.
-Просто так? –не поверил Антон.
-Просто так, -подтвердил дед с широкой улыбкой. Он хлопнул по протянутой ладони, встал. Пройдя к выходу пару шагов, оглянулся. –И еще… Телефон запомни. А бумажку съешь.
Антон смотрел вслед со смешанным чувством. Такое ощущение, что с ним играют, как кошка с мышкой. Неужели догадывается? Откуда? Из наших никто проболтаться не мог: попадется один –повяжут всех. Да ну, -Антон тряхнул головой. –Бред.
Хлопнула уличная дверь. Запульнув бумажку в урну, Антон нырнул в полуденный зной.
К Павлу добрались одновременно. Словно выжидали. Антон со стороны Можайки, а Солнцеслав выполз со дворов. Два парня и два настроения. Сгорбленный сумрачный Солнцеслав и Антон. Весь на иголках, лицо в пятнах. Словно от лихорадки. Даже в кабине лифта ходил туда-сюда. Пару раз наступил Солнцеславу на ногу, но тот даже не среагировал.
Звонить не стали, Антон дернул ручку. Дверь подалась без сопротивления. Впрочем, ни один, ни второй не удивились. Пашки надолго никогда не хватало. Антон скинул кросы, прошел в комнату. Так и есть: любимая поза на любимом месте. На столике у изголовья дивана греется кальян. На уровне груди медленно колыхается сплошной слой дыма. Сладковато-горький дурманящий. Павел все в том же халате, взгляд благодушный, словно все сбылось.
Антон вскинул в приветствии руку.
-Хай! –плюхнулся на диван.
Пашка и раньше рукопожатий не жаловал. А Антон проникся с месяц назад. С тех пор, как узнал, что сей процесс –чистой воды анахронизм. Достался человекам с пещерных времен. Когда при встрече ощупывали на предмет камней и прочих дробе-колящих орудий.
Солнцеслав остановился посреди комнаты. Взгляд исподлобья. Глаза поворачиваются вслед за дымными струями. Антон похохатывал. Рассказал про деда и девку-студентку. Упомянул о странном предложении. Выпустив длинную струю дыма, Павел поднял глаза на Антона.
-И чо? Съел?
-Шутишь!? –Антон усмехнулсся, дернул головой. –Неделю на толчок не схожу. Уж лучше кактус зажевать. Больше шансов.
Павел кивнул, принимая объяснения, выпустил струю дыма в потолок. Рассеянный взгляд наткнулся на Солнцеслава.
-Славян, чего смурной такой?
Антон повернулся, окинул друга с ног до головы.
-И правда. Случилось что?
Солнцеслав тяжело вздохнул. Плечи поднялись и опустились. Поколебавшись, решил все-таки рассказать про сон.
-И вообще, ребята… Как вспомню, что сделал, тошнит. Руки дрожат, весь потом покрываюсь. –он помолчал, добавил, как в омут прыгнул. –Если меня прямо спросят, скорее всего, признаюсь.
Глаза Антона расширялись, пока не стали больше куриного яйца. Не С0, а второй категории.
-Да они ж твари! –заорал Антон. Ноздри дергались, как у породистого жеребца. –Нелюди! Их нужно ловить и давить! Как гнид!!
Солнцеслав втянул голову в плечи, пробормотал чуть слышно:
-У этих гнид тоже дети, жены, братья. А для родителей они всегда дети. Те, кто ругал глупый стул, запинался, бегал по грязи. Кто первый раз сказал: «Мама…» -Кто-то их любит и ждет. Не смотря ни на что.
Антон сперва побагровел, затем страшно побледнел, не в силах вымолвить ни слова. Стиснув кулаки так, что костяшки побелели, а ногти пробили кожу, прохрипел:
-Пашка, скажи ему… Скажи, что заблуждается… Иначе за себя не ручаюсь.
Антон пулей вылетел из комнаты, хлопнула дверь. С кухни загремело, затарахтело. В облако дыма вплелась струйка крепкого кофе.
Павел помолчал, потер переносицу. Выпустив сладковатую струю вдоль пола, сказал раздумчиво:
-Знаешь… Когда нечего делать, приходят странные мысли. Как-то размышлял о добре и зле, как о категориях бытия. Пытался понять, что же это такое. Нынче модно из добра делать зло и наоборот. Показывать, так сказать, креатив. Но я решил не останавливаться на этапе детского отрицания и разоблачения –пошел вглубь.
Солнцеслав сел в кресло с другой стороны дивана, взгляд в пол.
-И что нашел? –осведомился он едва слышно.
Павел включил вентилятор. Загудело, дым заклубился, потек в раскрытое окно. Павел закинул руки за голову, медленно ответил:
-Начал с элементарных частиц. Их жизнь и свобода –первый уровень добра. Все, что этому способствует –для частиц добро. Дальше атомы. Они ограничивают входящих в них частиц, подчиняют своей воле. Подчас разрушают, создавая основу –ядро. Что для атомов частица? Расходный материал. Что для частицы атом? Зло, тиран! И так далее… 
-Интересно… -Солнцеслав поднял взгляд, наклонился вперед. –Продолжай.
-Человек тоже находится на одной из ступеней добра. К примеру, идет старушка –божий одуванчик. С ней внуки. Сорванцы отрываются от бабки, бегут по лугу. Разве обращают внимание на растоптанные цветы, помятые травы? На сотни-тысячи погибших под босоножками жучков? Нет. И тем не менее мы не считаем детей злом. Наоборот, с умилением смотрим на их игры. Хотя для цветов и жучков-червячков дети –монстры, титаны. Первозданное, не рассуждающее зло. Так же, как все люди в целом, для кур, коров, свиней, рыб и прочей живности. Которую мы безо всякого сожаления убиваем, потрошим и пожираем с самым невозмутимым видом. А многих убиваем вовсе забавы ради. Однако, не считаем злом. Далее… Народ, который ради выживания должен послать на смерть часть себя. Чтобы повергнуть врага или на борьбу с катастрофой, способной уничтожить все живое. Даже Евросоюз –общность, чьи понятия добра и зла расходятся с мнением его членов. Отсюда и конфликты. Следом уровень человечества против уровней отдельных общностей, культур, социумов. Ближе к вершине экосистемы, Земля, Солнечная система, галактика, Вселенная. И на каждом уровне свое добро, что может и зачастую стает злом для низших уровней. Ведь жизнь, существование вышестоящих систем важнее нижестоящих.
Из окна выпыхивали волны жара. Вентилятор натужно гудел, но помогал мало. Загавкали собаки. Похоже, опять встретились любители мохнатых со второго и пятого этажа. По спине текут ручьи, футболка липнет к телу. Солнцеслав нахмурился, спросил настороженно:
-К чему клонишь?
Павел свернул газету в трубку, обмахивается, как веером.
-К тому, что, если у человека гангрена, единственный шанс –ампутация. Человек понимает это. И хотя клетки заражены, они живут, чувствуют.  Им страшно, они не хотят умирать. Но если не провести операцию, человек погибнет.
-Человек… -задумчиво повторил Солнцеслав. –Тогда уж человейник.
Павел пожал плечами.
-Дело терминов. Уверен, что Творец создавал по образу и подобию не тело из костей и слабой плоти, а то, что повторяет Вселенную в сложности и организованности. Человечество. Именно оно –Человек Бога. И когда-нибудь –если не угробим сами себя –эпитет сократим.

Глава 18.
Пермь. За окном медленно темнеет. Раскаленный до красна диск неумолимо опускается на крыши многоэтажек. Значит, и завтра жара. Клайнер стиснул зубы. Гребанная Раша! Все не так. Не то что в богоизбранном Израиле. И хотя там жара еще сильнее, Владимир Иосифович –русский еврей в третьем поколении- смотрит на все по-особому.
Клайнер повернул лампу, чтоб свет падал выгоднее. За спиной ковер с видами Иерусалима. Перед ним монитор с вебкамерой. На экране окно блога. Клайнер поправил дужку микрофона, выплюнул, словно пережравший чертополоха верблюд:
-Шолом, Израиль! С вами вновь Раввин Пермский. Тема вечера –русские ватники в Сирии. –он выпрямился, в глазах заблистал гнев. –Как посмели немытые варвары запрещать еврейским голубям бомбить тех, кого посчитают нужным: Сирию, Иран? Как эти животные вообще доползли до наших берегов? На деревянных телегах? Загнать стадо назад! А если взбесились, если пересекли черту, уничтожить, как бешеных собак!! Русские должны сдохнуть все до единого. Эти тупые ленивые твари не имеют права на существование. Территорию под названием  «Россия» нужно поделить меж более приспособленных народов. Тех, кто служит истинным людям. То есть евреям. Ибо только нас Господь избрал для осуществления великого плана. Только нам велел плодиться и размножаться. Остальные живут в долг. Пока мы позволяем. –Кляйнер перевел дух, глотнул воды и продолжил. –Часть еврейской семьи может переселиться на теплый юг: Краснодарский край, Анапу. Конечно, предварительно зачистим землю от всяких мусульман и прочих животных. В более холодные края можно пустить европейцев да китайцев. Конечно, тоже недочеловеки, гои, но более покладистые. Естественно, перед переселением нужно вытравить русский дух. Что это значит? Все предельно просто. Самый надежный способ избавить мир от русских –уничтожить. Например, травить в газовых камерах. Дойчи в этом поднаторели. Поднимем записи, создадим лагеря… Уничтожать нужно всех: от мала до велика. Ибо гниль россейства передается с молоком матери.
В то время, как передача подходила к концу, к дому блогера подкатила старенькая пятерка. Стандартная кирпичная пятиэтажка. Четыре подъезда, облупившийся цоколь. Квартира Кляйнера на третьем этаже. Почти у всех кондеры, но тут пусто: экономит.
В машине пятеро: двое спереди, остальные на заднем. У одного из последних ноут. Именно оттуда изливается горячий тенор бойца за мировой сионизм.
Справа упирался макушкой в потолок мужик борцовского сложения. В черных кудрях бороды могут играть мышата. Он повернул голову, спросил тщедушного парнишку.
-Ну, что, Вано?
Зажатый меж горячих тел, тот не отрываясь, смотрел в экран, глаза влажные. От вопроса вздрогнул, поднял страдальческий взгляд.
-Как? –прошептал он синими губами. –Как он может? Ведь вырос в России. Обучили, воспитали, вскормили. Дом дали… Почему так?
Второй здоровяк осклабился, прорычал:
-Они думают, что евреям все должны. Они ж богоизбранные, а остальные –скот. Для пищи, для телег. Мы –скот. Ты, я, твоя мама, сестра. Моя дочь, отец… Это их говорливая мразь призывает убивать.
Парень повесил голову, молчал. Бородач положил лапу парнишке на плечо, сжал.
-Ну, что? Готов?
Скрипнули зубы. Ни слова не говоря, Иван толкнул дверь.
После передачи Клайнер всегда прогуливался. Вот и сегодня. С чувством выполненного долга вышел проветриться. А заодно вывел собаку Изи. Мелкая рыжая тварь гавкала, просясь на злачные пажитя. Владимир хотел отвертеться, но дочь росла своенравной –настояла. Даже здесь проклятая Россия нагадила. Тлетворное влияние среды изрядно подпортило ребенку характер.
Под ногами шуршала листва, во все стороны прыскали кузнечики. Кляйнер посматривал, чтоб не вступить в привет от собачьего братсва. В голове прокручивались наброски следующего поста. Завтра встреча с Иудой из Одессы. Тот участвовал в сожжении прорусских гнид в доме профсоюзов. Сказал, что есть неплохие кадры. Кляйнер аж захрюкал от удовольствия. Пост будет, что надо. Внезапно уперся во что-то, поднял голову. Дорогу преградило трое мужиков, по бокам двое парей. Бородатые, морды просят кирпича. Разве что молодняк поопрятней.
-Дяденька, -сверкнув фиксой, просипел бородач, -закурить не найдется?
-Пошли прочь, быдлопитеки! –сквозь зубы выплюнул Кляйнер и двинул плечом.
Обычно срабатывало: везде уважают силу или хотя бы претензию–но не в этот раз. Бородач резко выбросил руку. От удара под дых воздух со свистом вылетел, Кляйнера перегнуло пополам. Фима скулила, гавкала под ногами, Кляйнер видел испуганные глазенки.
-Какой грубый жид, -раздалось над головой ласковое, -придется поучить манерам.
Кляйнера подхватили под руки, куда-то поволокли. Перед глазами мелькнули гаражи, битые бутылки, ржавая коляска, вездесущий репейник, стволы берез… Не успел опомниться, как бросили на землю, привязали руки, ноги. Боль чуть отступила, Кляйнер с непониманием смотрел, как пацаны лезут на молоденькие березы.
-Готово! –из листвы упали пеньковые веревки.
Следом спрыгнули парни. Березки наклонились, тут же за веревки ухватились мужики. Весом за сотню они потянули, сгибая березы каралькой. Молодняк привязал веревки к огрызкам каната. А тот крепится к кольям. Затем веревку привязали к ногам и рукам. В животе все сжалось, Кляйнера пробил ледяной пот.
-Что… Что вы делаете? –проблеял он не своим голосом. Откашлялся, прорычал. –Да вы знаете, кто я!? Вас, тварей, посадят, экстрадируют в Штаты, Израиль! Расстреляют свои же!!!
-Ага, -согласился Бородач, -Но тебе, дорогой, об этом не стоит беспокоиться.
Кляйнера затрясло, зубы выбили пулеметную дробь.
-Я… Зззаплачу! Чччто вам нужно? Деньги? Развяжите, пойдемте в квартиру. В полу тайник. Нал. Никто не проследит.
Бородач перестал улыбаться, губы превратились в тонкую линию.
-Деньги? –взгляд заострился. –Те, которые украл у моих детей? У пенсионеров, работяг, уволенных с обанкроченных заводов. Эти деньги?
Кляйнер перевел взгляд на сообщников, продолжил настойчиво:
-Миллион? Два? Десять?
Бородач присел, огромные лапищи, пахнущие солярой и железом, сграбастали за грудки. Сквозь чернющую бороду сверкнули белоснежные зубы.
-Он еще торгуется… -бородач тряхнул Кляйнера, как тряпичную куклу, прорычал смесью некошерных котлет и сала с чесноком. –Нам нужен ты. Вернее, твое отсутствие. Слишком много грязи. Мы тонем, захлебываемся в собственном дерьме. А когда такие, как ты, гонят волну, уже не помогает стояние на носочках. Пора разгребать конюшни. Иван, готов?
Чернявый горбоносый парень поднял голову. Лицо излучает боль и странную решимость. Кляйнер замер, не веря глазам. Угловатые черты подростка расплылись. В парнишке Кляйнер узнал Адин и.. себя в молодости. Познакомились в МГУ восемнадцать лет назад. Встречались пару лет, но затем судьба разбросала по стране, как ураган осенние листья. Но почему?.. Он же еврей.. по крови. Почему??? В голове забрезжила странная мысль…
Но в этот момент Иван взмахнул ножом одновременно с другим парнишкой. Кляйнера вздернуло, от промежности стегнуло болью. Над микрорайоном пролетел жуткий крик, окончившийся треском и истошным карканьем. Орошенные кровью закачались березы. Меж ними половинки туши, что недавно были кем-то важным. Из живота вывалились кишки, протянулись гирляндой до земли, трава залита красным. Карканье стало громче. Бородач вскинул голову. Из-за деревьев пикировали серо-черные тела.

Глава 19.
Вашингтон. На площади перед Белым домом тысячи журналистов. Всюду камеры, фототехника, блицы вспышек. Резные двери распахнулись, Трумп вышел, вскинул руки. На губах улыбка победителя, в глазах довольство собой и жизнью. Президент подошел к трибуне. Пиджак по последней моде слегка помят, прическа растрепана. Видать, чтоб ближе к народу. Простому американскому народу. Трумп оперся руками о трибуну, навис над толпой и миром:
-Я –такой же, как и вы, простой парень. И поэтому скажу прямо без утайки: Америка превыше всего! –площадь взорвалась аплодисментами, одобрительным ревом. Переждав восторженные крики, Трумп вскинул руки. –Если стали богаче всех, подсадили на доллар всех и вся, то разве ж мы не молодцы? Весь мир платит нам за возможности, которые дали мы. За крышу. И будем честны, -Трумп осклабился. –Если кто-то откажется, то седьмой флот тут, как тут. Ха-ха! Да и базы по всему миру. Думаете, чтоб защищать аборигенов? Ха-ха! Да клал я на лизоблюдов из гейропы! Пусть платят за то, чтоб мы их не трогали. Как раньше платили дань всем, кто сильнее. И они платят. А всякие там России, Китай, Кореи и прочие ираки да будут уничтожены. Я говорю совершенно открыто, ведь так прописано в военной доктрине. Все, кто не с нами… Даже не так. Все, кто не мы, не Америка, тот против нас! –Трамп навис над жадно внимающей толпой, шея раздулась от напряжения. –Поэтому есть два пути: встать в позу пьющего оленя, то бишь раком, или попытаться бороться.
В первом случае мы даже станем в какой-то мере заботиться, как о скотинке, послушном холопе. Во втором задушим санкциями, развалим экономику. Организуем пару революций. А когда сменим власть, все равно развалим. Нам не нужны конкуренты, лишь рынок сбыта. Ибо в наших руках все ниточки, все судьи. Все мировые организации подчинены нам. Мы уже во главе Земли. Только скромничаем. Но это ложная скромность. Вредная. Ибо Фрейд сказал, что лишь правда лечит. Какова бы ни была. –Трумп сделал паузу, величественно выпрямился. –Поэтому здесь, сейчас я объявляю о создании мирового правительства. В Вашингтоне. Но мы не пойдем на поводу у популистов. Не станем приглашать представителей из бывших стран, а ныне просто территорий. В правительстве Земли будут только американцы. Ведь лишь мы знаем, как правильно жить. А остальные будут лишь внимать и выполнять.
В течение месяца всем странам надлежит распустить правительства. Вместо президентов прибудут легаты. Со всей полнотой судебной, исполнительной и законодательной власти. Покушение на легата –смерть для миллионов аборигенов. Ведь легат  -посланник великой Америки, посланник бога. А Господь не разбрасывается по мелочам. Итак… -Трумп хлопнул ладонью по трибуне. –Отныне Земля едина!!!
Площадь взревела! Трумп вскинул руки. Покупавшись в лучах славы, президент направился к дверям. Под оглушительные овации, фотовспышки, крики Трумп скрылся в Белом доме.
Мировые СМИ словно с ума посходили. Даже в России и Китае пели дифирамбы хозяину Белого дома. Прежде оппозиционные изливали патоку в таких количествах, что хватит на десяток Ниагар.
Инет разделился на два лагеря: одни мягко пеняли, но в целом одобряли. Вторые готовы америкосов зубами рвать. Но в правительствах лишь взяли под козырек. Самораспустились досрочно за пару недель. Наверное, за скорость обещана особо вкусная кофетка: член в патоке.
Легатов встречали с помпой: оркестром и цветами. Лишь лица за улыбками скрывали горе и отчаяние.
Все поклонились, поцеловали задницу юсовского бюргера. Лишь Россия, Китай, Северная Корея и Иран восприняли инициативу в штыки, как тягчайшее оскорбление. Президент России прямо объявил, что, если хоть одна звездно-полосатая мразь вступит в границу государства, будет уничтожена без базаров.
За отказ в глобализации четверку тут же объявили врагами всея прогрессивного человечества. Правительство Земли в течение трех дней издало гневный указ о прекращении всех торговых операций с изгоями. Правда, через месяц отменили с туманной формулировкой об интересах мировой экономики. Оно и понятно: надвигалась зима. Европейцы хоть де-юро стали гражданами мира, но морозостойкость от этого не выросла. Да и без китайской техники не обойтись.
Однако, отменили запрет не на все. Лишь на то, что оказалось нужно европейцам. Но каково же удивление, когда на заседании Мордера(так прозвали общество изгоев) приняли решение, которое прозвучало в кратце: «А ни пошли б вы нах!?» - и не стали возобновлять продажи, перенаправив экономику друг на друга. Конечно, кое-что пришлось сократить, но честь важнее.
Президент всея Земли, приказавший отныне именовать себя императором, тут же объявил о начале вторжения.
-Ресурсы планеты принадлежат всем, а не кучке дикарей, которым повезло оказаться рядом. Никто не смеет ставить под удар мировую экономику!
На следующий день к берегам России, Китая и Ирана отправились юсовские армады.

Глава 20.

Пензенская область. Чемодановка. В окно щелкнуло. Петька проснулся, вскочил с колотящимся сердцем. Отдернул занавеску. Светает. За полисадом в клубах тумана плавает ушастая Андрюхина голова. Пашка показал, что щас, прям вот немедля, завертелся на месте. Глаза вытаращенные, судорожно шарил впотьмах. Штаны, да где ж они!? Растудыть их!  За стенкой заскрипело, донесся хрипловатый спросонья голос бати:
-Чего вскочил?
Петька приложил губы к розетке, прошептал:
-Спи, бать, на рыбалку пойдем. Андрюха уже ждет.
-И то дело. Поспеешь к завтраку? Мать картохи нажарит. Сметана есть. С карасями само то.
-Поспею, поспею, -заверил Петька. –Спи. Мамку разбудишь.
-Ироды, -простонало в ответ. –Полуночники! Куды ж понесло, окаянных!? Петух еще не кричал, порося не хрюкали, коровы не…
-Хватит, старая, -сердито оборвал отец. –До мышей так дойдешь.
-Мышей? –испугано задребежал бабкин голос от противоположной стенки. –Васька, васька! Где ты, паршивец усатый!? В дом ворог забралси.
-Мяу?
-Я те дам: «Мя», -кышь с кровати! Иди завтрак лови, блохастик!
Петька на цыпочках прокрался к двери. Если деда разбудят, пиши «пропало».
Вчера весь день жарило. Как и месяц до того. Ни капли не выпало. Набегут тучи, даже погромыхает, да уходят в горы. Разродятся и невинными барашками скачут в неведомую даль. Воздух за ночь поостыл, но все еще спертый, лишь от Сребреницы чуть веет прохладой. Бок о бок с Андрюхой сбежали по склону. Теплая земля бьет в подошвы, и лишь роса на траве приятно холодит босые ноги.
У Андрюхи две удочки. Одна из ивняка, а вторая складная. Черная, как смоль. Петька завистливо косился. Такие видел в магазине «Охота и рыбалка», когда на базар в Пензу ездили. Отец у Андрея свиней держит, так что может позволить. А уду Андрюха честно заработал: все лето навоз таскал да сено менял. Конечно, батя и так бы купил, но стимул -великое дело: ни одна свинка не заболела. Мыл, чистил, следил целыми днями. Так что заработал по праву. За что Петька уважал кореша с батей ейным, так за то, что всего добились своим горбом. Пока деревня бухала, жалясь на тяжкую годину да неурожай, Андрюхины предки пахали, как две папы карлы. С утра и до ночи. Если б все так, не было б края богаче.
Когда расчехлили, Андрюха примостырил рогульки из ивняка, надел червя. Навозного с грядки. Зашвырнув грузило чуть ли ни на середину пруда, положил удилище. Петька забросил поближе, в камыши, завороженно уставился на поплавок. Простой, гусиный. Взгляд то и дело скользил на Андрюхин. Заводской с красной пипкой. Торчит посередь камышей, словно солдат на посту. Но все ж таки клюнуло первого у меня. Перо легло, поплыло в кушари. Сердце дрогнуло, ладони вспотели.
-Подсекай, подсекай! –возбужденно шептал над плечом Андрюха.
-Рано, -солидно ответил Петька. Поплавок резко нырнул. –А вот теперь пора!
Леска натянулась, как струна, удилище изогнулось. Леска ходила из стороны в сторону, описывала восьмерки. Петька откинулся всем телом назад, лицо побагровело. Наконец, под водой что-то блеснуло, на поверхность вырвалось серебряное тело. Петька с дуру закинул удочку за голову - сверкнув в лучах рассвета, рыбина улетела в траву.
Дыхание хриплое, словно полдня бегали. Пацаны посмотрели друг на друга, ломанулись вверх по склону. Хитрая рыбина попалась навстречу. Наотдыхалась. Но не тут-то было. Петька ухватил карася за жабры, с натугой поднял над головой.
-Кило два, не меньше.
Андрюха с завистью пялился на рыбу. Карась разевал рот, шевелил усами. Темные глаза смотрели на людей, тело изгибалось. Но как-то вяло, с долей обреченности.
…За пару часов наловили по пол садка каждый. Отличие лишь в том, что Андрюхе щуренок попался, а в остальном караси да карпята. Ощутимо припекало. На небе ни облачка. День обещал быть жарким. Ребята разделись до пояса, выставили на обозрение гребни позвонков да острые лопатки. Когда солнце взобралось на пару ладоней над лесом, с дороги затарахтело. Звук мотора приблизился, начал удаляться и заглох. Андрюха на карачках взобрался по склону, раздвинул траву. Последив с минуту, шепнул через плечо:
-Борька с приятелями. Сюда идут.
Петька дернул плечом, не отрываясь следил за поплавком. Над травой показалась одна, вторая, третья и еще две головы. Все кучерявые, темные. Волосы, как смоль.
-Аа! –пропел самый старший. Полуголый, широкоплечий. –Рыбачки… Как улов? –он вытащил Андрюхин садок, довольно заулыбался. –Васек, везуха. Сегодня жареху устроим.
Цыгане захохотали. Андрюха вцепился в садок, толкнул вожака.
-Отдай! Это мое!
Глаза Борьки сузились, он рванул на себя, но Андрюха держал крепко. Цыган дал Андрюхе пощечину, парнишка опешил, схватился за багровый отпечаток. Цыган отбросил садок, друзья поймали, с гоготом утащили. Борька подошел вплотную к Андрюхе, навис.
-Ты кто такой!? Как посмел коснуться благородного цыгана? Ты! Раб!
Андрюха набычился, тяжело задышал.
-Я… Не… Раб.
-А кто? –цыгане зло расхохотались. –Борис ткнул пальцем на друзей, окруживших мальчишек. Вот он –цыган, и Толик –цыган. Я –цыган. И даже тот лопух на берегу –цыган. –чернявый больно ткнул в грудь Андрюхе. –А ты кто? Русский? Русская свинья, русская гнида, русский раб.
Вокруг захохотали. На лицах презрение и ненависть. Петька дрожал от страха и злости, но не знал, что делать. Его учили прощать и подставлять щеки врагам. И похоже, пришла пора. Но почему в груди так жжет, почему хочется?...
Андрюха закричал. Что есть сил, боднул головой в наглую рожу. Хрустнуло, Борька попятился, упал на задницу. Рука лапнула нос, из обеих носопырок хлещет кровь, течет красным по морде.
-Ах, ты ж тварь!
Цыгане накинулись на парня, замелькали кулаки. Андрей упал, инстинктивно свернулся калачиком. И хоть руки прикрывали голову, но пинки цель нашли. Андрей закатил глаза, руки бессильно распались. Но цыгане и не думали останавливаться. С матерками и визгливыми криками пинали друга. Петька заплакал, бросился вперед. Он ухватил одного, потянул назад, но в ответ так огрели, что в голове померкло. Ноги подкосились. Ивовый ствол метнулся прямо в лоб. Из глаз брызнули искры, швырнули сознание в звенящую тьму.
Очнулся от того, что что-то твердое уперлось в скулу. Петька едва раскрыл зенки. Глаза заплыли, в узкие щелочки проглядывал злополучный ивняк. Петька еле-еле взгромоздился на карачки. Где-то сверху затарахтел мотор, приблизились, а затем удалились гортанные голоса. Петька с облегчением выдохнул.
-Андрюха, Андрюха, -шепотом позвал он, но в ответ лишь плеск и гудение стрекоз.
Петька встал, придерживаясь за ствол, огляделся. Не видать… Неужели бросил? Изнутри начала подниматься злость, но тут глаз зацепился за что-то коричневатое в камыше. Сердце екнуло. Андрюха?
-Андрюха! –закричал Петька и бросился в воду. –Андрюха!!!
Ил засасывал, мешал идти. Петька плюхнулся, замолотил руками, поднимая грязь, камыши затрещали. Воды по пояс, Петька перевернул тело. Андрюха… Лицо искажено страхом, глаза красные, рот открыт. Петька схватил друга, поплыл, поволок к берегу. Кромка скользкая, глинистая. Едва выбрался, вытянул друга. Паника бьет в мозг, в голове пустота. Прильнул к груди, не бьется… Вспомнил, что нужно перевернуть, выкачать воду. Как? Понажимал на спину, что-то вылилось, перевернул. Но сердце не стучит. Петька заплакал, закричал:
-Помогите! Люди, помогите!!!
Но в ответ тишина, стрекот кузнечиков и крики чаек. Петька вспомнил, как таскал топляк на дрова, взгромоздил друга на плечи. Хребет трещит, ноги стонут, дрожат, словно у Палыча после месячного запоя. Но все ж таки на взгорок забрался.
…До деревни добирался часа два. От жара в голове мутилось, во рту запеклось. Губы потрескались, багровая капелька выступила из трещинки, но тут же свернулась. Грунтовка уползла за спину, босые ступни ожег асфальт. Зашипело. Петька брел по трассе, оставляя позади кровавые отпечатки. Серой тенью сдвигались дома. Спереди послышался шум авто, приблизился. Шелест тормозов, топот ног. Кто-то закричал, его затеребили. Петька почувствовал, как с плеч спадает тяжесть, рухнул на колени. С обоих сторон под руки подхватили, поволокли куда-то. Он пытался сопротивляться, бормотал:
-Андрюха, где Андрюха?
-Тише, милок, успокойся. –бормотало над головой. -Все будет хорошо.
Петька расслабился, под ногами шелестела прохлада, на голову легла тень. Кто-то поднес к губам холодное, влажное. Петька с жадностью отпил. По горлу прокатился ледяной шар, зубы заломило.
-Посиди пока.
Руки-ноги ныли, мышцы сладко гудели. Внутри удовлетворенность, словно выполнил долг. И тут невдалеке заголосило. Сперва в одиночку, потом еще подхватили. Внутри сжалось. Почему? Что такое? Он же принес Андрея. Здесь взрослые. Они должны помочь. Они все умеют.  Петька встал на карачки, помотал головой. Череп трещал, словно переспелый арбуз. Походу, перегрелся. Перехватываясь руками за штакетник, Петька воздел себя в вертикальное положение. Колени дрогнули, ноги словно колоды. Вздохнув, Петька поволокся через дорогу.
Около Андрюхиного дома с десяток машин. Даже газик участкового –дядьки Николая. Перед воротами толпа. Из-за спин не видать, но кто-то там кричит, стонет словно выдирают внутренности. Петька протолкался, остановился в первом ряду. Белый, словно мрамор, Андрюха лежит на столе. На котором вечерами дед Митяй с друганами забивают козла. Какая-то женщина обхватила руками, рыдала на груди Андрея. Рядом завывала баба Галя и еще несколько теток. Мужики мрачные. Перетаптывались, скрипели зубами. Кулаки сжаты так, что того и гляди костяшки прорвут кожу. Сергей Иванович –Андрюхин батя присел на корточки. Взяв Петьку за плечи, взглянул в глаза.
-Что случилось?
В это время забибикало. Мужики развернулись.
-Эй! –завопило нагло с акцентом. –Убери машину!
Петьку затрясло, из глаз брызнули слезы. Хозяин жигуленка отъехал, а Петька сказал, заикаясь:
-Это, это… Это цыгане. Борька с друзьями. Они избили нас, а Андрюху утопили. Сказали, что мы –рабы, что не смеем дышать одним воздухом с благородными цыганами.  Я пытался, пытался.., -Петька заревел, заикался, размазывая на чумазой мордашке слезы.
-Тихо, тихо, -Сергей Иванович прижал мальчонку к груди, погладил по голове. –Ты не виноват. Не виноват.. Не виноват…
Он шептал, а по щекам текут слезы. Взгляд не отрывается от свертка, где Борькина девятка съехала на грунтовку. Пыльный след относит в поле. Минут десять не уляжется. Точно. Но баронский дом найду с закрытыми глазами. Да и не прячется. Огромный, словно средневековый замок. Выставил кирпичные флигели, будто презирает всех и вся. 
Зинаида Сергеевна осмотрела тело.
-Смерть наступила в результате асфиксии, -констатировала фельдшер.
-Чего? –мужики обступили докторшу.
Зинаида Сергеевна взглянула на угрюмые лица. Стиснутые губы, каменные желваки не располагали к пространным лекциям. Фельдшер вздохнула, надела перчатки. Резиновые пальцы раздвинули рот. На губах и ноздрях Андрея виднелось что-то, напоминающее пену.
-Заметили? Это признак мокрой асфиксии. То есть Петя задохнулся из-за того, что вода попала в легкие. Кислород перестал поступать в мозг, произошли необратимые изменения внутренних органов, кроветворной системы. 
-И что? –буркнул участковый. Черные глазки стреляли из-под сведенных бровей.
-И мальчик умер, -вздохнула фельдшер.
Участковый помотал головой, спросил с недоумением:
-Так что? Парень сам захлебнулся?
Мужики заворчали. Кто-то выматерился, поминая свиномордых ментов, цыганских вы****ков и всю их перекрестную родню до седьмого колена. Фельдшер поморщилась, развела руками:
-Я лишь назвала причину. А что привело к появлению –решать правоохранительным органам.
На участковом скрестилось три десятка глаз. Даже женщины перестали рыдать, подняли мокрые лица. Николай крякнул, зябко повел плечами. Такое ощущение, будто заживо сдирают кожу. Он расстегнул Андрюхину рубаху. Багровые пятна, кровоподтеки. Почувствовав на себе требовательные взгляды, фельдшер покачала головой.
-Удары нанесли при жизни.
Сергей Иванович развернулся, толкнул калитку. Вслед смотрели с сочувствием и жалостью. Через минуту стукнула дверь. На пороге появился Андрюхин отец. В камуфляже, на плече ружье, патронташ полон. Медные капсюли посверкивают на солнце. Участковый загородил дорогу.
-Иваныч, -спросил он настороженно. –Куда собрался? Охотничий сезон еще не открыт.
Сергей Иванович указал взглядом на тело сына.
-А это что? Почему для них открыт сезон, а нам нельзя? Ответь, Николай.
Участковый сделал шаг навстречу.
-Шел бы ты домой, Иваныч. Это преступление. Если найдем виновных, осудим по закону. А за самоуправство по головке не погладят. Поедешь по этапу вперед цыганов.
Андрюхин отец горько усмехнулся, покачал головой.
-По закону? Это как? Пару лет на общей зоне? И выйдет ублюдок через полгода за примерное поведение? Так что ли «по закону»? И что это за закон!!?
Последние слова он выкрикнул прямо в лицо участковому. Тот зажмурился, но не отступил. Андрюхин батя орал так, что забрызгал участковому фэйс не хуже торкрета. Переждав бурю, Николай приоткрыл левый глаз. Сергей стоял в полуметре, дышал, как загнанный жеребец. Лицо багровое, глаза бешеные. Промокнув платком лицо, участковый поджал губы.
-Товарищ Скворцов, рекомендую успокоиться и вернуть оружие в сейф, иначе…
-Что? –Сергей прищурился, презрительно выплюнул. –Что ты можешь, обрубок? Бабок у церкви штрафовать да взятки за наркоту брать. У тебя ж в кобуре огурец с салом. Вокруг засмеялись.
Участковый усмехнулся, расстегнул кобуру. На солнце блеснул вороненый ствол Макарова. Недовольный рокот чуть притих. Мужики посматривали со смесью опаски и злобы. Доносились эпитеты вроде мусора и красной суки.
Дядя Толя и Иван –друзья Андрюхиного бати подошли к дяде Сергею, что-то настойчиво зашептали с двух сторон. У того играли желваки, в глазах упрямство. Но внезапно словно из хребта выдернули стержень. На глаза навернулись слезы, Андрюхин батя сгорбился, побрел в дом. Дядька Иван осторожно снял ружье, но Сергей Иванович даже не обратил внимание.
На следующее утро Петька проснулся чуть свет. Во дворе мукала Чернуха, ворчала мать. Через пять минут застренькало. Похоже, Чернуха, как всегда, не давала омыть вымя. Но мамку не проведешь. Петька пялился в потолок, впервые не зная, куда себя деть. При мысли о рыбалке внутри все сжималось, прошибало холодным потом. Петька гнал дурные мысли, но лицо Андрея все равно возникло. Друг стоял и смотрел. Без укора, без осуждения. Словно прощался. Петька всхлипнул, перед глазами поплыло. Прости, Андрюха…
Уже все встали, дед что-то строгал, батя перекладывал печку. С кухни тянуло запахом масла и блинов. Внутри квакнуло, заворочалось. Сегодня никто не гнал в огород, не ругался. Странно… Может быть, и не такие уж родичи гады. Может, понимают…
-Петенька, -донесся с кухни ласковый голос бабули, -Вставай, внучок. Я блинчиков испекла.
За столом собралась вся семья: во главе дед, бабуля, с другой стороны мать с отцом да Петька сбоку. Дед прочитал молитву, поблагодарил Бога за хлеб, соль. Оглядев склоненные головы, дед зачерпнул ложкой борщ. И только протянул ко рту, как за окном пронесся с воем сирены газик, а вслед за ним скорая помощь. Внутри екнуло, народ сыпанул из-за стола, бросились к дверям. Первой, как ни странно оказалась бабуля. Даже костыль не взяла, зателепала по улице. Петька, правда, тоже не отставал. Пазик со скорой остановились около Андрюхиного дома. Из домов выбегал народ, перед оградой собралось человек пятьдесят.
Петька ужом пробрался меж ног, встал. Перед калиткой лежит мужчина. Двое медиков суетятся. Один делает искусственное дыхание, второй колет какое-то лекарство.
-Сердце остановилось! Быстрее, в машину!!
Они споро подхватили тело, положили на носилки. Бегом потащили к раскрытым дверям скорой. Когда проносили мимо, внутри все оборвалось. Это же дядя Сережа… Носилки споро погрузили. Двери захлопнулись, машина сорвалась с места. Петька проводил скорую расширенным глазами. Как же так? Что случилось? Краем уха слушал, как участковый опрашивал тетю Машу –мать Андрея. Та всхлипывала, заикалась, слова вылетали скомканные, горячие, как сталь из опоки.
-Подъехала машина… Сергея выбросили, как собаку. Цыгане. Сказали, что, если кто-то сунется, убьют. Мол, пришел в табор с дубиной. Сам виноват. – тетя Маша подняла заплаканное лицо на участкового, спросила с болью. –Коля, почему так? Почему я боюсь ходить по своей земле?
Толпа заворчала, со всех сторон матерились. Мужики дышали, как драконы. Глаза сверкали, налились кровью. Участковый покраснел под сотней взглядов, жалко выдавил:
-Они.. тоже.. граждане России. Права имеют.
Он не мог смотреть людям в глаза, поэтому то пялился на дорогу, то осматривал землю с отпечатком тела. Вроде как улики изыскивал.
Тетя Маша вплотную подошла к участковому, пытаясь поймать взгляд, спросила тихо:
-А что имею я, Коля? Право умереть? Сдохнуть, как собака? Что имеет мой сын, мой муж, Коля? Что имеют они? –тетя Маша обвела рукой собравшихся.
Участковый стиснул челюсти, ответил сдавленно, не поднимая глаз.
-У всех права одинаковые. Я проведу расследование. Виновные будут наказаны. По всей строгости закона.
-А ты сам-то, Коля, в это веришь?
Участковый промолчал, стоял, повесив голову. Похоже, совесть есть. Не смог солгать матери, что вчера потеряла ребенка, а сегодня, возможно, лишится и мужа. Тетя Маша ждала ответа, но безрезультатно. Развернувшись, ушла в дом. Там посреди зала лежал единственный сын. Сегодня предстоит приготовить: обмыть, одеть в лучшую одежду. Только на прошлой неделе купили костюм для школы…
Народ разошелся. Участковому никто ничего не сказал, но легче от этого не стало. Молчаливое презрение клубилось в воздухе, сдавливало, словно омут. Через десять минут участковый остался один. Оглядев истоптанную обочину, плюнул, забрался в газик. Не нужно Шерлока изображать. Как привезли, видело с десяток соседей. Но, как били… Придется ехать в табор.
Участковый скривился, как от зубной боли. Предстояла стандартная сцена: толпа визгливых цыганок, грязных детей и златозубых мужиков. Обматерят, нахамят и ни слова правды. Можно заранее писать, что злодей напал на мирный табор, избил две сотни женщин, детей и стариков. Мужиков не тронул, так как русский. Значит, трус. Ну, а тем пришлось защищать жизни близких. Но сумасшедшего никто не тронул. Сам, обезумев, наткнулся на забор. И так десять раз кряду. Что ты хочешь, дядя мент? С бесноватого?
Три дня пролетели, как солнечный дождь в июле. Тетя Маша металась меж больницей и домом. Но сегодня пришла пора. Вместо катафалка бежевая пятерка. Покряхтывала, грозя заглохнуть, но все ж таки катилась со скоростью пешехода. За ней человек сто. В черном, бабы в платках, мужики в костюмах. Мрачные, лица блеклые. Словно крыло ворона закрыло солнце. При виде шествия гасли улыбки, выли собаки, плакали дети. Толпа заняла всю дорогу, заходила на обочины, брела по траве. Шествие, словно улитка, оставляла за собой след из еловых веток и роз. Ярко красные, как артериальная кровь. Они вызывали странные ощущения. Тревоги и.. надежды. Словно еще не все потеряно, словно смерть –еще не конец.
Дорога вилюжилась мимо табора. По сути одно название. Посреди истоптанного поля кирпичный дворец. Вокруг –огромные деревянные дома, сараи. Конечно, каркасные: доски да шлак, но кто обращает внимание на мелочи. А вот то, что в каждом легко уместится по пять избушек, вызывает регулярный прилив желчи. На завалинках старики в неизменных шляпах. Доносится приглушенное ржание. Голопузые чернявые дети носятся друг за другом. Визгливо склочничают две цыганки. Они бегают вокруг цыгана, что-то курлычат на своем. При виде процессии замолчали, вылупили зенки. Из домов вывалило не меньше сотни, тычут пальцами. Кто-то засмеялся, показывал, словно его душат. Мужики тяжело задышали, заскрипели зубы. Справа от машины шел здоровый, как сарай дядька Леха. Помятый пиджак трещит на покатых плечах. Полы то и дело распахиваются, открывая бело-синюю тельняшку. При виде кривляющейся цыганвы мужик побагровел, всхрапнул. Но с усилием отвернулся, похлопал по крыше.
-Саныч, давай-ка подбавь газа. –он покосился на табор. –Если сию же минуту ни уедем, придется копать еще с десяток ям. –он подвигал мясистыми бровями. –Ну, или одну большую.
 -Давай, давай, -проворчал водила. Лицо сморщенное, как моченое в дубовом соке яблоко. –А Давай в Москве. Это ж похороны, Лексей, не Ролан Гарос.
Но колеса все-ж-таки закрутились шибче.
До кладбища добрались за полчаса. Старое, поросшее травой. Стальные пики ограды кое-где погнуты, местами выломаны. То ли местным хулиганьем, то ли вурдалаками. Часть памятников провалились. Внутри что-то желтело вперемешку с черноземом, в глубине поблескивало. В воздухе витал запах тлена и запустения. Вызывая ощущение безнадеги и пустоты. Блеклые фото, странная одежа. Тысяча восемьсот тридцатый, девятьсот десятый… Петька не мог вышептать такие числа. По спине пробежали мурашки. Зубы смерзлись от ужаса, как только представил, когда жили. И сколько уже нет. И ничего… Ни солнце не погасло, ни реки не остановились. Все идет, как шло. Своим чередом. Внезапно в голову пришла дикая мысль, волосы на загривке встали дыбом: вот так же и я когда-то умру. И никто, почти никто не заметит. На следующий день прокричит петух. Васька с Димкой погонят коров на пастбище.. И все так же отъедет от магазина автобус. Увозя в город рабочий люд. Не замечая, что меня.. МЕНЯ нет. А, быть может, никогда и не было? Быть может, это сон? Чей-то кошмар? Иначе как объяснить, что Андрюхи нет?
Петьку прошиб озноб, зубы застучали. В глазах начало темнеть, но вдруг на затылок легла теплая шершавая ладонь, сверху ласково прогудело:
-Петруха? Ты чего? Спужался? Все будет хорошо. Я с тобой.
И Петька успокоился. Дед. Крепкий, как столетний дуб. Пока рядом, смерть порог не переступит. Он преграда на пути злу. Дед не отдаст меня. Ни за что.
Пересекли кладбище. Петька уж забеспокоился, но впереди показалась желтая гора, а рядом темнел прямоугольный провал. Могилка затесалась аккурат промеж берез. Зеленые ветлы покачиваются, что-то шепчут в утешение. Метрах в десяти покосившийся забор. Деревянный штакетник потемнел, подгнил по низу. Промеж могил к калитке вилюжилась тропинка. За забором огород соток на двадцать. Тропинка поднырнула под калитку и побежала дальше вдоль ряда ягодных кустов. Пока не уперлась в широкий цветочный зад. Зад среагировал на шаги, развернулся, породив красномордую деваху. В руках бидон. Через край блестят черные ягоды.
Деваха с испуганным любопытством пялится на процессию. Но, видимо, вспомнив, что просто смотреть нельзя, торопливо засеменила к дому.
Дьякон Ипполит раскрыл толстенную книгу, откашлялся.
-Дети мои, сегодня отдаем последние почести рабу Божьему, Андрею. И пусть не Первозванный, но призвал его Господь столь рано, что должно быть в ваши души закрались сомнения. Отриньте их. Помните: Творец ничего не делает для себя, для прихоти, как думают иные безбожники. Лишь для Человека. И пусть по большей части нам не доступен смысл его деяний, от этого не становятся лучше или хуже. Они просто есть. Тот, кто отрицает Творца, и тот, кто следует по Пути, живут в Нем. И оба полны смысла. Первый, как наглядный пример, куда не стоит ходить, а второй дает направление. В минуты страданий, в часы невзгод кто-то проклинает Господа, жалуется на кары. В мгновения радости благодарит, думая, что такое счастье вечно. Но оба заблуждаются. Ибо благость Господа подобна волне. В одно мгновение вздымает к Небесам, а в следующее опускает в пучину боли и отчаяния. И это правильно. Ибо лишь в сравнении можно понять, что есть Бог, а что извечный его противник. Аминь.
Дьякон захлопнул книгу, размашисто перекрестился: лоб, живот, право, лево. Петька старательно повторял, но отвлекся на осыпающуюся глину и перепутал лево с правом. Дьякон нахмурился, посмотрел, как на врага народа. Четверо дюжих мужиков на вафельных полотенцах опустили гроб с Андреем в темноту. Дьякон бросил горсть земли, отошел в сторону. Вслед за ним тетя Маша, затем ближайшие родственники. Дед подтолкнул. Петька попятился, но плечо сжали твердые пальцы.
-Попрощайся, Петруха. Когда еще увидитесь…
Петька подошел деревянными шагами, взял комочек глины. Влажный, мягкий он лип к пальцам. Словно не хотел падать, не хотел, чтоб Андрюху погребли. Петька стоял на краю, смотрел на желтые комья. На красном сукне выглядели чужеродно. Как надругательство. Внутри ощущение нереальности. В голове не укладывалось, что друга больше нет. Что не услышит его голос, не пойдут рыбалить…
-Бросай, малой.
Петька оглянулся, рядом возвышался дядька Леха. Петька посмотрел на него долгим взглядом, сообщил серьезно:
-Когда вырасту таким же большим и сильным, никого в обиду не дам.
Дядька Леха усмехнулся, напряг плечи.
-Даже меня?
-Даже тебя, -заверил Петька и шмыгнул носом.
Лицо здоровяка вытянулось, брови сошлись на переносице. Петька пошел к деду. Тяжелый взгляд давил меж лопаток. Взрослые проходили чередой перед могилой, всякий раз бросали комья глины. И зачем? Если рядом лопата. Гораздо быстрее. Даже он бы закопал за пару часов. Если б шоколадку пообещали.
Со стороны дороги донесся визг тормозов. Минут через пять меж берез мелькнуло серое. Из-за деревьев вышел участковый. Чем ближе подходил, тем короче шаг, а лицо несчастней. Последние шаги сделал, как на каторгу. Он подошел к тете Маше, та подняла на него страдальческий взгляд.
-Мария.., -голос дал петуха. Участковый снял фуражку, скомкал. –Мария… Сергей умер.
Женщина смотрела на него, смотрела… Словно не понимала. Или не могла поверить. Наконец, в глубине глаз что-то мелькнуло, ноги подогнулись. Женщина осела прямо на глину. В полуметре от края могилы. В черном платке, согнутая, безучастный взгляд прикован к яме. Что она хотела рассмотреть, да и хотела ли… Участковый протянул руку к плечу, но не решился, отступил на шаг. За три дня она потеряла семью. А тот, кто должен сохранить, предотвратить, хочет лишь похлопать по плечу, утешить.
Дядька Леха тяжело задышал, лицо побагровело.
-Ну, все! –глаза налились кровью. –Допрыгались бобики.
Он развернулся, широким шагом направился к выходу. Мужики переглянулись. Дед взвесил клюку, оглянулся на народ.
-Ну, чего смотрите? Подсобим? Или в штаны наклали?
-Подсобим, - рыкнул молчаливый, как медведь, дядька Рома и пошел за Лехой.
Мужики потоптались, потянулись следом.
-Эй, эй! –участковый стоял у могилы, не зная, что делать. Не мог же оставить женщину так. –Вы чего удумали? Здесь власть -я. Прекратить самоуправство!
Трое братьев Сидоровых обернулись. Участковый сглотнул, отступил на шажок. Это сейчас в пиджаках. Цивильные. Но участковому ли не знать, что под рубахами синие, как утопленники. Мужики посмотрели на представителя закона, как на кучку дерьма. Николай нервно сглотнул, пробормотал:
-Если что, я ничего не слышал.
По дороге шли нестройной гурьбой, от обочины до обочины. Размахивали руками, подбадривая себя выкриками и угрозами. У кого-то нашлась пара пузырей. Тут же оприходовали, выкрики пошли злее. Позади бежали бабы, цеплялись за одежду, отговаривали.
-Митька, Митька! –Тетя Глаша ухватила мужа за рукав. -Да куда ж ты, бедовый?
-Андрюшенька, -плакала курносая дивчина, -родненький! Ить убьют же! Ты же знаешь цыган. Придут ночью, дом спалят. А если Лидочку сгубят? Доченьку нашу-у-у!!!
Худощавый костистый парень лет двадцати пяти резко обернулся, процедил.
-Заткнись, дура. Затем и иду… Чтоб некому стало жечь.
Он забежал в зеленый домик, деваха за ним. Но тут же вой, причитания. Парень выскочил, в руках саперная лопатка. Деваха заголосила, бежала по пятам. Бабы словно сговорившись, подняли гвалт, плакали, грозили, уговаривали, но мужики не слушали. Дядька Леха выломал у забора березку, через каждые три шага отстукивал комель об асфальт. Подражая предводителю, мужики повыдергивали штакетник. Кто-то надыбал на обочине бутылки. Пацаны забегали по пути в дома, кричали:
-Народ, айда с нами! Цыган учить!!
Мужики выбегали, в чем придется. Из дома номер тридцать выскочил дед. В семейных трусах, заспанный, всклокоченный. Грудью протаранил калитку. Та распахнулась, со всего маха шандарахнулась о забор, повисла на одной петле. Из хатки заголосило, на пороге показалась бабка. Она махала руками, грозилась самыми страшными карами. Но дед и ухом не повел, только шлепанцы мелькали. Пузо, как арбуз. Но через плечо колун. Заводской, ручка из стеклопластика. Так что, ежели промахнется, не обломится.
Село тысяч с десять, но охочих до справедливости набралось едва ли с сотню. Правда, гонцы заходили не ко всем. Если народ и был дома, то решили по привычному рассейскому равнодушию: «Не зовут, ну, и не надо».
Но не так цыгане. На краю табора собралось человек триста. В основном мужики, молодые парни. Глаза слепило от отблесков. Ножи, биты, велосипедные цепи. Не меньше десятка топоров. У двух бодигардов барона руки в карманах. Судя по прицельным взглядам, не конфетки готовили.
В общем разведка не дремлет. Хотя не заметить орущую толпу, нужно еще постараться. С другой стороны, мы же не юсовцы с жидами. Те большие любители ночных бомбежек. Нагадить готовы всегда, но ответки страшатся до свинячьего писка.
Наши от такой встречи малость опешили, но не вертаться же: бабы сзади. Да и друг перед дружкой бахвалились, как уделают конеебов.
…Но не судьба. У цыган отделались синяками да легким испугом. Наших же десятка два с переломами, резанными ранами. Скорые собрались со всего района. Кровью залили все побоище. Вой, сирены, люди в синих халатах. На следующий день трое умерло. Тут уже забурлило. Народ потянулся к площади перед клубом. Воздух сотрясали выкрики, угрозы. Всюду гневные лица, оскаленные зубы, выпяченные челюсти. Власти среагировали на удивление быстро. Когда толпа увеличилась до двух тысяч, подъехали три крузака. Двери распахнулись. Восемь охранников разбежались коробочкой. Следом вылез краснорожий широкий мужик. Похож на бывшего штангиста. Приземистый, мощные плечи. Но с общей бедой: разнесло после отхода от тренировок, как породистого борова. Мужик вскинул руки, прокричал:
-Тише, граждане, прошу тишины!
Дед Митяй смерил пришельца подозрительным взглядом, поинтересовался:
-А ты хто, мил человек, будешь?
Телохраны скупо усмехнулись. Седой со шрамом на скуле прорычал:
-Ты что, мужик, своего мэра не признал!? А ну, сними шапку!
Дед поджал губы, за спиной защелкали затворы. Бодигарды потянулись к пистолетам, но начальник охраны качнул головой. Взгляд обежал три десятка стволов, прищуренные глаза, стиснутые челюсти.
-Да, ладно, -он растянул жесткие губы в примирительной улыбке, -шуток не понимаете?
Судя по тяжелым взглядам, не понимали. Дед встал в полуметре, оперся на клюку. Шаловливый ветерок шевелит седую прядь, в серых глазах предостережение.
-С чем пожаловали.., гости дорогие?
Мэр отодвинул бодигардов, взял мегафон.
-Дорогие Чемодановцы… Россияне! Хочу сообщить радостную новость: барон Алексей принял решение двигаться дальше. На запад. Он сказал, что кровь кипит, зовет вперед: к дальним дорогам и звездному небу. Через трое суток не увидим в Чемодановке ни одного цыгана.
-Урра!!! –к небу взметнулись кулаки. –Пусть валят! Чтоб шею сломали на наших направлениях!!
-Товарищи! Господа! –орал в мегафон мэр. –Разделяю с вами радость, но есть одно «но»…
Из джипа вылез барон. Красная шелковая рубаха расстегнута до пупа. Черные кожаные штаны плотно облегают ляжки. Золотые зубы сверкают на солнце, спорят в блеске с позолоченными остроносыми туфлями. Он подошел развязной походкой к мэру, забрал мегафон. Мужики обомлели, выпучили глаза.
-Вадик, я сам. –барон нагло ухмыльнулся. –Вы русские.. привыкли дань платить. Сперва хазарам, половцам, чеченам, ну, а теперь нам. Повелеваю с каждой хаты собрать по десять штук. Через три дня. Можете считать отступными. Если не заплатите, останемся. –барон осклабился. –И тогда пеняйте на себя. Ночи хоть и короткие, но такие те-е-емные.
Площадь взорвалась от бешеных криков, пальцы побелели на спусковых крючках. Но барон, похоже, совершенно не боялся, скалится гнида желтозубая. Задние ряды давят –передние выперло дугой. Дед вскинул руку, прокричал:
-Мы заплатим!
За спиной заорали, выпученные глаза, оскаленные рты. Над дедом нависли двухметровые братья Горюновы.
-Старый, совсем спятил? Это ж почитай полста лямов. Где ж взять такие денжищи?
-Решим, -скупо ответил дед и повернул голову к мэру. –В трех километрах за селом, у реки развилка на трассу и в лес.  Табору все одно идти там. Вот и встретимся. Через трое суток.
Барон победно улыбнулся, погрозил пальцем. Огромный перстень уколол глаза рубиновым блеском.
-Смотри, старик. Обманешь, пожалеешь, что на свет родился.
Дед не выказал эмоций. Только губы сжал плотней. Тому, кто прошел три войны, побывал в концлагере, гнил в ГУЛАГЕ бояться ли далилского ублюдка? Хоть все золото мира нацепи, не покроет души смрада.
-Не переживай. Через три дня с вами расплатятся по полной.
…Для переезда цыганам выделили пятнадцать пазиков и десять камазов. Люди в автобусах, вещи на грузовиках. День предстоял жаркий: сквозь молочную пелену проглядывает раскаленное добела солнце. Скоро туман осядет росой. Без кондера начнется настоящий ад.
Когда караван приблизился к развилке, дорогу перегородили поваленные деревья. Метрах в тридцати от дороги едва проглядывают сквозь белесые шторы темные глыбы сосен. Не поленились притащить, морды косорукие. За импровизированными надолбами толпа мужиков. Капитан Перепеленко выматерился, резко дал по тормозам. Сердце колотится, как бешеное: прямо в лобовик уперся расщепленный дрын. Еще б чуть, и ловись, рыбка большая и малая. Капитан побибикал, высунулся в окно:
-Это что еще за цирк!? А ну убирайте пиломатериал к чертовой матери!
Но в ответ тишина, прерываемая тяжелым дыханием. С каждым мгновением огненные копья разбивали туман в клочья, выжигали гниль и сырость. Видимость увеличилась метров до двадцати. И картина предстала не радостная: ряды угрюмых рож за деревьями спереди и по бокам. Автобусы остановились. Позади, метрах в трехстах, затрещало. В заднем зеркале мелькнули огромные стволы. С шумом и треском рухнули, наглухо перегородили дорогу. Перепеленко взмок. Во все сторону выпрыснулись струйки смрадного пота. Капитан выпрыгнул из уазика, оглянулся. Цыгане пялились из окон, кривлялись, показывали неприличные жесты. Как они этих гребанных иванов имели, имеют и будут иметь. Капитан скривился.
-Товарищи, -голос дрогнул. –Сограждане! Это самоуправство!! Кто разрешил!? Немедленно уберите бревна и пропустите машины!!! Иначе всех привлекут к административной и уголовной отвественности. Любите плотничать, так отправитесь всем скопом в Сибирь, на лесозаготовку.
Раздвинув ряды, вышел дед. Седой, как лунь, волосы до плеч. Перехвачены на лбу тесьмой. В руках топор. В глазах ни капли смирения. Он смотрел на автобусы с непонятным прицелом. Словно собирался броситься и крушить, крушить, пока руки не опустятся от усталости. Дед поднырнул под бревнами, не торопясь, направился к капитану. Перепеленко отступил на шажок, глаза увлажнились. Капитан сглотнул, попросил жалобно:
-Товарищи, разойдитесь, прошу вас.
Зашипело, хлопнули дверцы. Из переднего автобуса вышел барон, развязной походочкой двинулся к баррикадам.
-А-а-а, старик, -он улыбнулся во все сто золотых. –Принес?
Дед прищурился, смерил франта с ног до головы.
-А то. -дед поудобней перехватил топор. -Русы долги возвращают всегда.
Свистнуло, хряпнуло. Перепеленко обрызгало с ног до головы. На губах солено-железный привкус. За спиной завизжало, заорало, все громче затопотало. Капитан медленно, словно во сне, повернулся. На него смотрело два барона: один правым глазом, второй –левым. Топор расколол череп, погрузился в шею по самый обух. Отвратительно блестел мозг. Брызгали алые струйки. Как цыган стоял, непонятно. Наконец, ноги подогнулись, окровавленное тело сложилось, словно хребет вырвали. Левая нога пару раз дернулась, замерла.

…Райотдел Пензы. Дверь распахнулась, бухнула о стену так, что сорвалась грамота за служение отчизне. В кабинет майора Стрельцова ворвался смерч, ураган и цунами в одном лице. Полковник Налимов собственной персоной. Морда красная, глаза выпучены, слюна брызжет. Визг такой, что уши заложило:
-Какого хера происходит!? Это что!? Бунт!!? Кто народ мутит? Арестовать! Немедля!!! Остальные разбегутся, как стадо.
Майор развел руками.
-Ничего не могу поделать. У меня просто нет людей.
Полковник грохнул кулаком по столу. Кружка с недопитым кофе подскочила. Благо реакция хорошая –Стрельцов успел подхватить.
-Вызови из города! Барон Алексей –уважаемый человек. Он не должен ждать, когда быдло устанет само.
Майор посмотрел в лицо полковника долгим взглядом, нехотя кивнул.
На место прибыли через полчаса. Два пазика с ОМОНом, бобик и джип полковника. Что с одной стороны толпа, что с другой. Омоновцы пробовали давить щитами, но деревьям от этого ни жарко, ни холодно. Мужики только покатываются со смеху. Глядя на пыхтящих защитников правопорядка в окружении толпы визжащей цыганвы. Через полчаса, когда упрели так, что хоть бронники выжимай, поняли, чего мужики ждали: запахло гарью, где-то невдалеке затрещало, дохнула жаром. Полковник, что утешал вдову барона, протолкался на передовую.
-С ума посходили!? Всех пересажаю! Сгною заживо!!!
Язык пламени с треском налетел, обнял автобусы. Запахло паленой шерстью, словно готовили свиней. Мужики лишь крепче сжали дубины, топоры, да пару ружей, чуть отступили. Из огня долетели крики заживо сгорающих и топот ног, треск. В сторону от пожарища вверх по склону ломилось человек сто. В основном парни да девки. Детей, похоже, бросили.
Группа старлея Безбородько как раз вышла к вершине холма. Год назад кто-то из этого табора похитил дочь. Больше ее не видели. Как ни искали. И сейчас старлей отдал приказ, от которого еще вчера волосы встали б дыбом. Но не сейчас, не сейчас…
-Зараза должна быть уничтожена. –старлей сжал челюсти. -Подчистую.
Автоматные очереди слились с криками раненых и умирающих. Под градом пуль тела отбрасывает, сминает. Они падают, катятся по склону безвольными куклами, исчезают в бушующем пламени.

Глава 21.

Аэропорт Даллеса встретил спокойной сутолокой. Народу не так много, как в том же Шереметьево или Внуково. Возможно, из-за того, что прилетели среди дня. Все какие-то степенные, словно все уже случилось. Антон задрал голову. Всегда интересно, как решали в разных странах перекрытие большепролетных конструкций.
Множество куполов опираются на разнонаправленные золотистые арочные фермы. Те в свою очередь на колонны. Всюду стекло и плитка. Прозрачные витражи с одной стороны открывают вид на самолетное поле, с другой -на привокзальную площадь. Народ неспешно катит чемоданы, кто-то читает книги, но в основном в телефонах зависают. Черные головешки негроидов лоснятся, поблескивают в лучах светильников.
В отель Вашингтон Курт прибыли через час. Благо дороги оказались свободны, чему таксист несказанно удивился. По его словам, в это время не протолкнуться. Впрочем, разгадка на поверхности: где-то в центре перекрыли улицы –вот пассажиропоток и сократился. Павел осведомился у шофера:
-Из-за чего?
Тот пожал плечами, ответил на жуткой смеси хохляцкого и иглиша:
-А шо их бачит? Можа шествие како.
Так и оказалось: по радио передали, что сегодня праздник. День открытых дверей. Все демократическое сообщество прославляет лучших людей Америки и мира. Ну, парни побросали вещи в номере, решили сходить. Мол, коли так, то должны оказаться любимыми гостями.
Пенсильвания-авеню забита битком, как Красная площадь на параде Победы. Вот только контингент малость того… Как оказалось, праздник символизировал торжество демократических ценностей: свободы, равенства и братства. Как известно, чтобы что-то доказать, нужно обострить, гиперболизировать. Тут с этим не заржавело: от дома до дома, полностью перегораживая проезд, текла, бурлила винегретная река: тысячи пидорасов, трансвеститов, зоофилов, лесбиянок, капрофагов всех мастей и расцветок потрясали размалеванными телесами. Частично, а кто и полностью голые щеголяли кто неплохими, а кто и весьма отвисшими формами. Друзей с первых шагов втянуло в поток, а дальше несло в смраде тел и притираний. Многие испражнялись прямо под ноги. Смеются, кидаются в соседей, размазывают фекалии по лицам.
Солнцеслава прижало к старухе лет восьмидесяти. Из одежды на бабке лишь серебристый поясок, да плеть с семью хвостами. Парняга побледнел, поискал взглядом друзей. Антон шел в паре метров, скривился:
-Ну, как тебе такая.. свобода?
-Счас блевану, -признался Солнцеслав.
-Давай, - добродушно поощрил Павел. Он отстал, топал под ручку с черной, как шахтерский край трансухой. –Не стесняйся. Здесь можно все.
Солнцеслав резко перегнулся в поясе, изо рта вылетел фонтан полупереваренной картошки с самолетными котлетами. Всем этим добром обдало передних. Две лесбиянки обернулись, по обнаженным спинам, крутым бедрам текло извергнутое.
-Йес, йес! –симпатичная блондинка показала большой палец. –Со гуд!
Солнцеслав вытер дрожащей рукой губы, бледно улыбнулся. Блондинка смерила его заинтересованным взглядом, переглянулась с подружкой. Они чуть приотстали, обняли Солнцеслава с двух сторон. Тот покраснел, девушки щупали парня, совершенно не стесняясь, что-то нашептывали.
-Раша? –они вытаращили глазенки, интерес вспыхнул, словно фейерверк. –Хаю юр берс?
Солнцеслав заморгал. Выглядел он малость отупело. Что не сильно удивительно, учитывая, что блондинка залезла в штаны и активно чего-то искала. Антон догнал друга, ответил:
-Медведи все ездят на велосипедах и играют на балалайках. Естественно, в ушанках.
Девушки оглядели их, в глазах чернявой вопрос:
-Ва юр те нестинг долс?
-Дома, дома матрешки остались. –он хохотнул, шлепнул брюнетку по оттопыренному заду. –Тут, смотрю, своих хватает.
Девушка засмеялась, показывая глубокую и влажную глотку, прижалась к Антону. Тот оглянулся на Павла, помахал рукой. Блондинка покосилась через плечо, губы изогнулись в улыбке:
-Oh, big guy! A real Russian hero!! Come to us, don't be afraid!!!
Через два часа толпа добралась до Белого дома. Перед стальной оградой два чернопиджачника. Черные очки отражают беснующихся борцов за права быть кем угодно и когда угодно. Из-под костюмов к ушам тянутся белые улитки. При условии неоспоримого превосходства в количестве спокойствие охраны вызывало вопросы.
Но протестанты на штурм не пошли. Побесновались, помахали лозунгами с требованием узаконить некрофилию и садизм с детьми. Три раскаченных молодца в черной коже и тату с ног до головы позанимались сексом с муляжами трупов, демонстративно стонали, закатывали глаза. На том и разошлись. Дисциплинированно, словно по нотам.
Павел поглядывал по сторонам. В толпе шныряли подозрительные личности. Одетые и раздетые. Как и все. Но целеустремленные взгляды, отточенные движения выдают организаторов. Похоже, акция спонсируется властями. Что вполне логично: можно выпустить пар и одновременно не дать образоваться миллиону, другому нормальных семей. Почему?.. А зачем? Зачем тратить время и деньги на воспитание? А потом придумывать работу либо видимость пользы? Если уже через десяток лет производительность труда достигнет такого уровня, что девяносто процентов населения превратится в не нужный никому балласт. И ладно бы просто балласт: можно потерпеть. Но ведь каждый жаждет выпятиться, никого не устраивает роль выброшенной вещи. Вот и придется развивать сферу услуг. Закольцевать бодливое стадо само на себя. Занять полезным или бесполезным –не важно-, но бодрящим трудом: перетаскивать камень из пункта А в пункт Б и обратно.
Толпа утекала, как полноводная река в сточную канаву. Разбивалась на ручейки, исчезала в черном зеве метрополитена. Желтые консервы такси трещали, норовя лопнуть, удалялись вразвалку. Смрадные испарения одиночек проникали в поры домов, поднимались в бетонные коробки. Сотни и тысячи. В разных кварталах, в тысячах домов на разных этажах. Счастливые и довольные. Словно выполнили свое предназначение. А завтра встанут в шесть тридцать, попьют кофе и пойдут на работу. Обычные, ничем не примечательные клерки.
 Антона, Солнцеслава и Павла вынесло к кафе Аллегро. Смеркалось. Зажглись фонари. Из дверей выпахивают ароматы кофе и свежих булочек. В животе заурчало. Антон затормозил.
-Не знаю, как вы, а у меня сутки во рту маковой росинки не было.
Павел вскинул брови.
-Не удивительно: где ж мак зимой найти.
Солнцеслав толкнул дверь. Ноздри задергались, как у породистого жеребца, кадык ходит вверх-вниз, как насос. В животе заурчало так громко, что непонятно как затесавшийся белый воротничок шуганулся, с воплем убежал:
-Oh, My God! Russian cannibals!!!
Антон проводил юсовца недружелюбным взглядом, дернул дверь. В кафе полно народу. К счастью один свободный столик отыскался. Из минусов –прямо перед витриной. Павел нахмурился, проворчал:
-Я что, похож на эксгибициониста?
Антон похлопал друга по плечу, повел к столику.
-Понимаю, что инстинкт велит забиться в конуру и следить за выходом, но где сейчас найдешь свободное место? А жратаньки то хочется?
-Еще как, -вздохнул Павел и унаседился на высокую круглую табуретку.
Обслужили на удивление быстро. Белобрысый официант-альбинос расставил на столе чашки с кофе и булочками. Ароматы такие, что зверь начал грызть ребра, норовил проделать дырку в пузе. Не успели оглянуться, на столе лишь пустая посуда. Заказали уже посущественней: Антон с Солнцеславом по бифштексу, а Павел –салат. Правда, тройную порцию. Уже месяц, как исповедовал вегантство. Сбросил десяток кило. Еще полцентнера –и можно без зеркала обходиться.
Ели не спеша, приглядывались. Народ в общем самый простецкий. В основном белые. Лишь в конце зала вплетала диссонанс пара мулатов. Одежда –джинсы, шорты, топики. В общем за фэйс никто не парился. На них если и обращали внимание, то лишь поначалу. Но не бузили, в Коммунистическую партию не сманивали –так что еще? Антон медленно выдохнул, расслабил спину. Оглянулся по сторонам уже без предвзятости. Губы разошлись в довольной улыбке. Павел, что с мрачной рожей пережевывал салат, буркнул:
-Может, лимончику?
Антон сыто рыгнул, отодвинул тарелку с костями.
-Хоть два, -он ухмыльнулся, вытер жирные губы салфеткой.
Павел скривился, опустил взгляд. С силой ткнул вилкой в маслину.
-Жывотныя!
-Ага, -довольно согласился Антон и поковырялся в зубах. –Плотоядные.
Дверь распахнулась, ввалились давешние любители мертвечины. Прислонив маникены к стене у двери, вгляделись в зал. Народ опускал глаза, парни втягивали головы в плечи. Субтильная девушка с двумя парнями вскочили, подозвали официанта. Павел проследил, как за троицей захлопнулись двери, перевел обрекающий взгляд на голожопых. Мощные, раскаченные, загорелые едва ли ни до черна. Явно стероидов сожрали ни одну тонну. Черная кожа переплетает руки, торс, соединяется мощными заклепками с легкомысленными стрингами.
Повели себя нимфоманы крайне вызывающе. Громко заржав, официанта подозвали, словно собачку. Но тот эмоций не проявил. Такому, наверное, специально обучают. Ушел. Через пять минут уже двое притащили по подносу. На первом пенилось в шести кружках темное. Второй заставлен тарелками с парующим мясом. Жеребцы довольно загоготали, похватали кружки. Выпуклые кадыки мощно двигаются, перекачивают золотистую жидкость в мускулистые брюха.
Павел прищурился, пристально рассматривал толстые шеи эксгибиционистов. Пухлые кулаки сжаты. Антон поковырял в зубах, заметил про между прочим:
-Говорят, толстая шея не поможет от удара по кадыку. Правда иль нет?
Павел посмотрел на друга, перевел горящий взгляд на троицу.
-Ох, не знаю, не знаю… Руки чешутся, проверить.
Солнцеслав указал взглядом на потолок. По меньшей мере четыре камеры по углам недоверчиво рассматривают зал.
-Не стоит. Ребята не сделали ничего противозаконного.
-Ничего? –прошипел Павел. Желваки заходили ходуном. –Эти… Твари… Они ж словно вызывают. Мол, плевать хотим на всех. Знают, что никто не решится…
-Чего? –Антон прищурился. В глазах заплясали искорки.
-Ну… Утихомирить, -сбивчиво пояснил Павел. –Они ж нарушают спокой.
-Если и так, -Солнцеслав кивнул на посетителей. В кафе меньше народу не стало. –Здесь это мало кого волнует.
Павел скривил губы, выплюнул с отвращением:
-Толерасты!
Зазвенели стеклянные висюльки над дверью. Павел застыл, глаза округлились. Из распахнутой пасти выпал кусок брокколей. Солнцеслав выпрямился, заулыбался. Антон повернул голову, встретил смеющийся взгляд давешней блондинки. Под руку с подругой они приближались, как две богини красоты. Сильный пол смотрит с восхищением, женщины на глазах зеленеют. Павел вскочил наперегонки с Солнцеславом. Антон сделал ручкой, отправил в рот кусок бифштекса.
-Hi, boys! Do you mind if we join you?
-Само собой. Прошу.
Павел принес от освободившегося стола пару стульев, Солнцеслав подозвал официанта. На этот раз явился другой парень. Больше похож на Алладина. По-аглицки говорил с небольшим акцентом, мягко растягивая слова.
Девушки заказали по пирожному и кофе. Заказ принесли через минуту. Девушки смеялись, дразнили парней. Острые язычки облизывали ложки, вызывая понятные ассоциации. Павел покраснел, опустил глазки.
За соседним столом меж тем не особо парились. Разговоры и поведение скользили на грани фола. Гогот и наглые взгляды раздражали всех. Девушки старались не замечать, лишь иногда морщились. Видимо, делали скидку на театральность и возраст.
Как выяснилось, с извращенцами общего имели мало. Из вредности и детского протеста пришли поддержать партию соседа по комнате. Вернее, соседку, которая два года назад была парнем, но при поступлении указала измененный пол. Не смотря на пропаганду ЛГБТ, народ все еще косился. Луиза чувствует напряжение, дискомфорт. Сидит на антидепрессантах. Чтоб как-то вывести подругу из хандры, решили присоединиться к шествию.
Голопузые уставились на девушек. Самый здоровый прошпрехал с мерзкой ухмылочкой:
-What is the nasopharynx! If she was dead, I'd fuck her in every hole. And a couple of new ones!
Алиса –так звали блондинку- покраснела, беспомощно заморгала. Павел нахмурился, перевел требовательный взгляд на Антона.
-Чо он ляпнул?
Антон переглянулся с Солнцеславом, пояснил. Глаза здоровяка налились кровью, челюсть выдвинулась. Павел взревел, в один огромный прыжок преодолел расстояние до веселящейся компании, саданул по морде остряку. Тот отлетел в угол, заверещал, начал звать маму и полицию. Друзья эксгибициониста сгрудились на другой стороне стола, враз как-то сдулись. Смотрели, как овечки на огромного страшного волка. Павел пару раз ткнул паскуду рожей в креветки, с брезгливостью отступил. Из расквашенного носа вожака хлестала кровь, смешивалась с мясом и пивом. Он стоял на коленях, трясся крупной дрожью. Кровь пузырилась, начала густеть. Вожак что-то пищал, Павел разобрал одно повторяющееся слово: «Sorry, sorry…»
-Ладно, падаль, живи, -проворчал Павел и отвернулся.
Антон бросил на стол три сотенных, кивнул друзьям.
-Пошли. А то набегут сейчас. Объясняй, что не верблюд.
-You filthy animal! –бросила Алиса и направилась вслед за Антоном. Солнцеслав выходил последним. Спиной чувствовал страх и облегчение. Как еще ни попадали с воплем: «Делайте с нами, что хотите! Берите, что хотите! Только не убивайте!»
Сперва думали поехать на такси, но девушки захотели пообщаться. Решили прокатиться на метро. Заодно экскурсию проведут. Понятно, что сразу в вагон никто не ломанулся. Оккупировали скамейку в конце перрона. Как выяснилось, Алиса с Кристин учатся в Вашингтонском университете на юридическом.
-С чем связан выбор? –вежливо поинтересовался Антон. –Наверное, хотите исправить мир к лучшему?
Девушки переглянулись, прыснули со смеха.
-Конечно! А наши предки помогут.
Как выяснилось, отец у Кристин–окружной прокурор. А Алиса –дочь того самого посла, на которого они и охотились. Парни сделали стойку. Девушки лукаво заулыбались. Алиса подошла вплотную к Павлу, положила руку на грудь.
-Такие большие мальчики и испугались? Не бойтесь, мы никому не скажем.
Кристин флиртовала с Антоном. Алиса с Павлом и Солнцеславом. Парни приняли игру, шутили и смеялись. Странная штука –судьба. Если ехали сюда, совершенно не представляя, что делать, то теперь впереди забрезжил рассвет. Правда для кого-то станет закатом. Но что делать… Се ля ви.
 
Глава 22.
День для Борзоева начался необычно. Вечером турнир. А, значит, никаких нагрузок, иначе не успеет восстановиться. Ну, разве что трах с Аленой. У девки феноменальная жопа. А то, что русская, тонус вдвойне повышает. Словно трахал сраную Рашу. Во все дыры.
После зарядки позавтракал, попялился в телек. Хотел повторить прыжки на батуте, но заявился Ахмед. Тренер из него так себе, но насчет девок строг: для боя силы нужнее.
-Ээ, брат, -Руслан похлопал Ахмета по плечу. –Расслабься. –он ухмыльнулся. –Это ж всего лишь русские. Трусливая вечно пьющая нация. Что они могут? Наши мерсы драить. Да своих женщин нам подставлять.
Но Ахмед не понял юмора. Сбросив руку, спросил насуплено:
-И Кремень?
Руслан пожал плечами. Губы искривились в презрительной усмешке:
-А чем он лучше? Наверное, валяется пьяный под лавкой: стресс глушит. Или у психоаналитика.  –Руслан наморщил лоб. -Нет… Там юсовцы ошиваются. А русские, если по фильмам судить, вечно пьют и спят мордой в салате.
Ахмед погладил щетинистую лысину, сказал неуверенно:
-Да, вроде, уже не так и пьют…
Руслан приложил руку к груди.
-Мамой клянусь! Это же русские. Их не изменишь. Хохлы удавятся за кусок сала, а русские жопу подставят за пузырь. Ха-ха!!!
Ахмед скривился, вышел из комнаты.
…В Олимпийском сперва пошло так, как планировал. Мощный натиск, удары со всех сторон. Руслан наступал и наступал. Удар рукой, ногой, проход в ноги. Партер –поймал на болевой. Но Кремень вывернулся.
…Третий раунд. Борзоев с вертушки рассек противнику бровь. Зал взорвался довольным ревом. Болельщики скандировали: «Руслан! Руслан!» -внутри пели птицы. Чувство всесилия заполняло от кончиков пальцев до макушки.
И без того лицо, как подушка: веки набрякли, а теперь еще и рассечение. Кровь залила глаз, Кремень пошатнулся, ноги подогнулись в коленях. Нокдаун. Борзоев поспешил добить согнувшегося противника. Но тот внезапно распрямился. Последнее, что Борзоев запомнил –приближающееся со страшной скоростью колено. 
Борзоев рухнул, как подрубленное дерево. На зал опустилась могильная тишина. Судья замер, стоял с выпученными глазами. Кремень посмотрел на него. Судья сглотнул, остановил бой. Русская сторона завопила, заулюлюкала. Кремень тяжело пробежал по октагону с криком: «Я его сделал! Я –чемпион!!!»
Но тут через клетку полезли друзья Борзоева, кинулись в драку. Охранники Андрея забежали в октагон, бросились разнимать. Но досталось и им: друзей у Борзоева побольше. Кремня избили вместе с охраной. Парни ворочались посреди ринга, а бородатые бегали вокруг, били в грудь и орали: «Дагестан, Дагестан!!! Порвем всех!»
Мужики в первых рядах переглянулись и пошли к клетке.
…После массового побоища живых дагов осталось трое. Да и то лишь потому, что трупами завалило. Октагон больше напоминал коллизей времен Калигулы. Кровь стекает широкими потоками, мужики озираются, пинают поверженного врага. Если кто подавал признаки жизни, ломали шеи. Один накачанный очкарик из серии «Шурик нынче не тот» жалко всхлипывал, нянчил сломанную руку. Детина поперек себя шире вытер пальцы о пропитавшуюся кровью бороду, похлопал парня по плечу.
-Болит? –он жестко усмехнулся. –Ничего, заживет. Но у того дага, которому ты проломил череп, уже болеть нечему.
Парень часто-часто заморгал, на глаза навернулись слезы. Он посмотрел на красные по локоть руки. Волоски слиплись, кровь свернулась.
-Это бесчеловечно, -парень остервенело тер руки о штаны, в глазах непонимание и ужас. –Как мы могли!? Как Я мог? Я, который вырос на Достоевском, воспитывался на Преступлении и наказании?
Детина слизнул красное с губ, сообщил с прищуром:
-Наверное, потому, что кроме Достоевского, есть Толстой. И именно он обосновал, как поступать с захватчиками. Без всяких соплей и мерехлюндий. Брать огромную дубину и бить, бить, пока не превратим тварей в кровавую кашу. Уж прости, Леха. Но мы на войне. Россию окружили, пинают все, кому ни лень. Даже шавки вроде Литвы и Польши. Достоевский для мирного времени. А для войны Толстой и только Толстой. Бить, пока ни почувствуешь брезгливую жалость. –он в прыжке раздавил грудную клетку застонавшему дагу. Ребра провалились вовнутрь. Что-то взорвалось, выбрызнув фонтан крови. Даг захрипел, раскинул руки. –Но до это еще очень далеко, очень далеко…
Бесчувственное тело Кремня извлекли из-под кучи трупов, положили на судейский стол. Перепуганные до икотки подтанцовщицы обрызгали парня водой, вытерли кровь с лица. Кремень застонал, приподнял голову. Затрещало. Покрытые кровавой коркой брови поползли вверх. Запекшиеся губы шевельнулись:
-Что это?..
Здоровяк, который первым пошел на дагов, взял микрофон. Все дышали тяжело, поддерживали друг друга. Многие ранены, вместо рубах, футболок -лоскуты. Кто-то перевязывает раны полосками одежды. Но спины прямые, а на лицах улыбки и облегчение. Левая сторона лица инициатора синяя, словно лягнул породистый жеребец. Зато правый глаз сияет, как Вифлиемская звезда:
-Это мы! –выдохнул мужик. –Русские!! И мы не сдаемся!!!
Зал взорвался бешеным ревом. Словно единый организм. К потолку взлетели сжатые кулаки. Пещерный человек, одолевший в жаркой схватке саблезубого тигра. И испивший кровь зверя.

Глава 23.
С неделю парни бродили вокруг посла, как голодные волки у овчарни. Джонсона охраняли едва ли ни лучше президента. Две машины, восемь охранников. К тому же куча народа прикрывает места отхода. Антон уже всерьез подумывал скамикадзить, когда Алиса пригласила к себе.
Обвешавшись оружием, как готы побрякушками, подъехали к особняку Джонсона. Охрана беспрепятственно пропустила, видимо, Алиса предупредила. К дверям подходили настороженные, как гранаты без чеки. Но к разочарованию и некоторому облегчению Солнцеслава, дома посла не оказалось. Уехал в посольство на прием. По случаю дня рождения главы дипмиссии.
Алиса встретила друзей в полупрозрачном серебристом платье. До пола, но ткань облегала столь плотно, что лишь подчеркивала весьма развитые прелести. Слово за слово Алиса раскрутила всех троих на секс. То ли из озорства, то ли, чтоб не осталось неловкости. Но в последнем ошиблась. Все-таки мы не настолько общечеловеки. Приятно? Да. Но Творец разделил Человека надвое. Так что, когда торопливо одевались, глазки друг от друга отводили. Прикрывая чресла простыней, Антон поинтересовался, когда батя приедет.
Обнаженная, потягиваясь на ложе, Алиса спросила с лукавой улыбкой:
-Боишься? Или хочешь познакомиться? Могу помочь.
Она облизала острым язычком разбухшие губы. Антон покраснел, беспомощно посмотрел на друзей. Те встрепенулись, как гончие при виде зайца, хором выдохнули:
-Почтем за честь!
Алиса засмеялась, рыбкой выскользнула с кровати.
-Дайте полчаса. И ваши желания осуществятся.
Девушка ушлепала, виляя широкими бедрами. Антон проводил вздернутый зад горящим взглядом. Когда ладная фигурка скрылась из виду, с облегчением выдохнул. Послышался шум воды, испуганный визг, хохот. Антон торопливо натянул штаны, застегнул рубаху на все пуговицы. Стараясь не встречаться с друзьями взглядом, пощупал карманы. Приятная тяжесть холодила пальцы.
-Кажется, не зря железо тащили.
Павел покачал головой. С сомнением посмотрел в сторону ванной.
-Женщина, что утка. Добралась до корыта, считай день пропал.
Парни вздохнули, с тоской прислушались. Шум воды перемежался песнями, визгом и смехом. Не видать посла, как своих ушей…
Но в этот раз ошиблись. Через пятнадцать минут плеск и шум стихли, Алиса вышла, благоухая так, словно вылила на себя все шампуни мира. На голове тюрбан, сама в махровом халате. Закутанная по горло, словно не обслуживала полчаса назад всех троих сразу.
-Не скучайте мальчики, -Алиса послала воздушный поцелуй всем троим. –Скоро буду.
Она поднялась наверх. И спустилась ровно через десять минут. В строгом черном платье. Накрашенная и в шляпке. Антон подбежал к лестнице, преклонив колено, помог спуститься.
-Алиса, -воскликнул он в восхищении. –Ты –идеальная женщина! Выходи за меня.
Девушка засмеялась, чмокнула Антона в щеку.
Через полчаса подъехали к МИД. Солнцеслав все время щупал правый карман, где ждал своего часа девятнадцатимиллиметровый глок, косился по сторонам. Павел сидел, как Будда. А Антон все обхаживал прекрасную хозяйку. Говорил любезности, шутил, словно совершенно забыл о предстоящей схватке.
Перед въездом шлагбаум. Машина остановилась. Трое с автоматами наперевес загородили дорогу. Два ствола смотрят в лобовое, третий подошел к водительской двери.  Павел сунул руку в сумку, пальцы сомкнулись на шероховатой рукояти калаша. Однако, у Алисы оказался доступ высшего уровня. Машину даже не проверили. И это при условии затонированных в хлам стекол. Да и шумоизоляция на уровне. Так что режь, души, снаружи никто не заподозрит.
…Солнцеслав смотрел на чопорных дам, мужчин во фраках со странным чувством. Ирреальности. Они медленно прохаживались по залу, разглядывали картины. С кем-то раскланивались, слащаво улыбались. Мимо других проходили, не поводя и бровью. Алиса убежала к отцу, обняла, поцеловала в щеку. Высокий атлетически сложенный мужчина с серебристыми висками смотрел открыто и прямо. При виде дочери в глазах вспыхнула радость, его спутники смотрели с улыбками, что-то говорили. Наверное, любезности, иначе чего Алисе краснеть и смеяться.
Странно… С виду обычный человек и вообще… Солнцеслав огляделся. Все милые и круглые. Окатанные донельзя. Таких хочется иметь в соседях, дружить. Никогда не нахомят, не плюнут в суп. И тем не менее здесь те самые люди, что решают, жить кому-то на другой стороне земного шара или умереть. По мановению пальца тысячи людей выходят на улицы. Требуют, свергают правительства, убивают несогласных. Очерняют, губят карьеры, разрушают семьи. Почему? Неужели, не понимают, что причиняют боль? Или это как новости за завтраком. Смотришь по ящику или в инете, как где-нибудь в Шри Ланке смывает целые деревни, тысячи людей остаются без крова, погибают, пропадают без вести. Или в той же Африке каждый день стреляют, убивают, продают в рабство. Да ладно экстрим. Никто не задумывается, что ежедневно в мире погибает в автокатастрофах более трех тысяч человек и еще сто тысяч травмируются. Мы просто забрасываем калории, вырубаем комп и бежим на работу. Что это? Равнодушие, инфантилизм? Или, может быть, норма? Когда своя рубашка ближе к телу. Ведь не задумываемся же, что происходит на Альфа Центавра? Возможно, именно в эту секунду гибнет невинный зеленый человечек. Молит о помощи. Но Вселенная не слышит. Хотя мы тоже ..Вселенная. Но мы пьем чай и бежим на работу…
Мимо прошел официант с подносом. Бокалы с шампанским стоят, как влитые, искрятся золотистые пузырьки. Антон перехватил пару, протянул один Солнцеславу. Тот автоматически взял, но пить не стал, все смотрел и смотрел. Антон наклонился к другу, прошептал на ухо:
-Они не злодеи. Просто ограниченные.
-Чем? – не понял Солнцеслав.
-Собственной исключительностью. –Антон проводил полуобнаженную красотку восхищенным взглядом, спросил. –Слышал про золотой миллиард?
-Ну, да. –Солнцеслав приподнял бровь. –И что?
-Цифра сильно преувеличена. Что, впрочем, и не скрывается. В последнее время все чаще декларируется уточненный вариант: Юса превыше всего. –Антон прищурился, посмотрел на хмурого друга. –Но ведь это не так?
Солнцеслав скривился, поинтересовался с издевкой:
-Превыше всего Россия?
Антон чуть улыбнулся, покачал головой.
-Конечно, нет. Человечество. На Земле каждой общности найдется место. Так же, как и в теле. Где органично сосуществуют руки, ноги, голова, гениталии и много чего еще.
Солнцеслав недоверчиво хмыкнул, вскинул бровь.
-А юсовцы? Кто они? По твоей классификации?
Антон оглядел зал, медленно ответил:
-Наверное, желудок. Прожорливый, как стадо бегемотов. И такой же агрессивно наглый. Так как захапал больше всех, логично считает, всех лучше. И настаивает, чтобы все стали такими же, как и он. Желудками. Руки, ноги, голова, гениталии –все должны стать желудками. Но это нонсенс. Гибель организма. Понимаешь?
Солнцеслав кивнул. Он не отводил серьезного взгляда от разгорячившегося Антона. То, что мучило его в последние месяцы, постепенно обретало смысл, укладывалось по полочкам.
Антон выдохнул, заглянул другу в глаза. Неуверенность и ранимость сменилась чем-то иным. Брови сошлись на переносице, скулы затвердели. Антон похлопал друга по плечу, отступил в сторону. Солнцеслав залпом осушил бокал, поставил на поднос проходившему мимо официанту. Одернув костюм, Солнцеслав направился к послу. Но при виде Алисы остановился посреди зала. Та вернулась к отцу после ритуального круга обнимашек и поцелуев. Антон поспешил на помощь другу. Девушка заметила их, помахала рукой. Делать нечего, пришлось идти. Алиса представила обоих, как хороших друзей. Джонсон протянул руку. Солнцеслав замер, холодный пот проступил на лбу, но все-таки пожал сухую ладонь.  И в это время Антон с карнегиевской улыбкой воткнул нож Джонсону в живот. Тот вздрогнул, медленно опустил взгляд. Кровь отлила от лица, ноги подогнулись…
От Антона отшатнулись, на лицах ужас. Народ с криками: «Террорист!!!» -бросился врассыпную. В дверях давка, кто-то захрипел, кричал от боли, трещали ребра. Солнцеслава поволокло вместе со всеми, но отцепило посреди зала. Он оглянулся на обезумевших овец, что совсем недавно были мисс и мистер, потом в растерянности на Антона.
Тот шел, как ацтек с ритуального жертвоприношения. С ног до головы залит кровью: обрызгало. Нож острием вниз. С кончика падают тяжелые багровые капли. Антон наступает, оставляя свой след на итальянском мраморе.
-Пошли.
Они двинулись к проходу. Двери трещат, выгибаются, но никто не догадался отодвинуть защелку –протискиваются в узкую створку. Алиса толкается вместе со всеми, даже не оглядываясь на отца. Солнцеслав покосился через плечо. Джонсон скрючился на боку в луже крови, что постепенно превращается в озерцо. Внутренности лезут из распоротого брюха. Посол пытается засунуть их обратно, с ужасом смотрит на шипящих змей. Ноги дергаются, размазывая кровь, свет в глазах медленно гаснет. Солнцеслав почувствовал дурноту, отвернулся.
В этот момент дверь не выдержала напора –вторая створка с треском распахнулась. Алиса и еще несколько человек упали. Толпа с криками ломанулась к свету. По Алисе пронеслось стадо благообразных джентльменов с выпученными от ужаса глазами. Средь них попался особый. Двойной. Как мороженое. Двести кило дурного мяса мчалось, словно царь-ядро. Потрясая тремя подбородками и огромными складками сала. Словно Дамбо ушами. Вот только ни взлететь, ни испариться. Под туфлей пятидесятого размера голова Алисы лопнула, как переспелый арбуз. Солнцеслава наконец-то вывернуло.
Завыли сирены. На окна, двери упали бронированные шторы. Кого-то придавило. Из-под серебристого края брызнуло красное. Дикий крик потонул в воплях ужаса. Антон невозмутимо направился к левой. Народ отхлынул. Белые лица, серые губы. Косили на страшных террористов испуганными глазами, но далеко от дверей не отходили. Антон швырнул гранату. Грохнуло, комнату заволокло дымом. Что-то с визгом просвистело мимо, чиркнуло-ожгло щеку.
Но двум дамам и мужчине в пенсне повезло меньше. Хоть и прятался за надежными женскими спинами, изрешетило троих. Брызги крови, куски мяса и внутренностей разлетелись по всему залу. Антон помахал напоследок:
- All the best, people, -и пролез в рваную дыру.
Солнцеслав прихрамывал. Где-то успел подвернуть ногу. Едва вышли в парадные, оказались на перекрестье десятков прицелов. Красные точки бродили по груди, голове. В полусотне шагов глаза слепит от фар и прожекторов. Наверное, машин со всего округа понагнали. Полицейские раскорячились за тачками, целятся из помповиков да пистолетов. Правда прицелы от снайперов.
-Стоять! –оглушительно рявкнуло откуда-то слева. –Вы окружены! Лечь на землю! Руки скрестить на затылке!
Солнцеслав смотрел отчаянно, лицо кривилось, словно вот-вот заплачет.
-Что?.. Неужели все? Как же так?
Антон лег первым, потянул друга за штанину.
-Ложись, дурак. Все будет, когда заколотят крышку гроба.
Рядом плюхнулся Павел. От него дохнуло дымом и кровью. На роже довольная ухмылка.
-Что? –полувопросительно-полуутвердительно осведомился Антон. -В юсовской тюрьме позагорать захотелось?
-Не совсем, -скрещивая руки на затылке, Павел отпустил что-то зажатое в кулаке. –Увидимся.
Оглушительно грохнуло. Антона приподняла огненная волна, швырнула в багровый ад. Теряя сознание, понял, чего не хватает: сумки со взрывчаткой.
Очнулся от тряски, лежа на спине. Антон скосил глаза вправо, влево. В полутора метрах покачивается плафон на изогнутом войлоке. Антон приподнял голову -в шею стрельнуло. Он простонал, облизнул пересохшие губы. Что-то зашебуршилось. Над Антоном нависло широкое лицо. В перемазанном сажей лике с трудом узнал Павла. Толстые губы раздвинулись, сверкнули белым крупные, как у коня зубы:
-Жив, чертяка!
-Воды…
Павел протянул бутылку минералки, помог сесть. Перед глазами крутнулось, окна, кресла пошли хороводом. Антон вцепился в носилки, помотал головой. Звон и черные мухи присели на стены, впитались в поры.
-Тише, тише. Давай помогу.
Павел одной рукой поддержал голову Антона, другой поднес бутылку к губам.
Антон сделал один, второй глоток, потом присосался. Оторвался лишь тогда, когда бутылка опустела, а в животе приятно потяжелело. В голове чуть прояснилось, Антон оглянулся. В метре распласталось на кресле чье-то перемазанное тело. Больше шахтер, чем Солнцеслав, но что-то знакомое есть, есть. Голова безвольно болтается, руки в противофазе. Если б не ремень безопасности, давно б стек на пол.
На переднем сиденье двое, не считая водителя. Оба темноволосые, восточного типа. Посматривают в зеркало, на дорогу. На лицах спокойствие, хотя навстречу летят сирены скорых и полицейские машины. Похоже, надеются кого-то спасти. Поздно, батенька, боржоми пить. Вы все трупы, смердящая полуразложившаяся плоть. Живые мертвецы. Которые умеют говорить и размножаться. Вполне приличные с виду, но полные черной гнили.
Машина свернула с хайвея, минут двадцать по четырехполосной, затем еще минут десять стиральной доски. Похоже, не везде хваленые имперские дороги, не везде…
Микроавтобус остановился, двери распахнулись. Человек десять бородачей с автоматами наперевес. Встречают, словно министров или аятолл. В глазах восторг и преклонение. Как у апостолов при виде воскресшего Христа.
Их отвели в склад. Судя по очертаниям под пленкой и запаху металла, бывшее слесарное производство. Солнцеслава приволокли двое, уложили на каталку. Антона с Павлом проводили в огороженное пленкой пространство, подвели к таким же каталкам. Павел пробовал отнекиваться, но резонно указали на ободранный бок. Делать нечего, лег. Всем поставили по капельнице. В венах стало горячо, клетки проснулись, задвигались.
Два дня в голодном режиме. Зато лекарствами пичкают так, что бросает то в жар, то в холод. На третий день разрешили ходить. Антон подошел к зеркалу, задрал рубаху. Когда отодвинул бинты, глаза полезли на лоб:
-Ну, дела…
Они переглянулись с Павлом. Тот сидел в кресле, тупо рассматривал сизый шрам на лодыжке. В обычных условиях потребовалось бы недели две. А тут за три неполных дня заросло. Солнцеслав осторожно щупал лицо, пробивающиеся брови. Кожа красная, словно натертая перцем, но кожа, а не струпья, которые чувствовал позавчера. Прогуливались, исследовали ангар. Метров сто на триста. Конечно, немалый, но хотелось подышать свежим воздухом.
-Братан, -Павел доковылял к воротам. Двое абреков смотрят спокойно. –Дай выйти. Уже блевать тянет.
Араб метра под два роста покачал головой, в черных глазах сожаление:
-Must not. Observe.
-Нельзя… Ага. -Павел показал на дверь. –Кто ж нас увидит? Мы ж у черта на куличках.
Араб развел руками, выдавил с жутким акцентом.
-Не понимай.
Павел сплюнул, отвернулся. Дохромав до друзей, рухнул на потрепанный диван. Антон с Солнцеславом пялились в переносной машинный телевизор. Еще ламповый. Лет тридцать. Не меньше. Черно-белые картинки мельтешат, при некотором усилии формируют нечто вроде конкурса. То ли, кто дальше плюнет, то ли громче перднет. Антон переключил на другой канал. Возникла картина разрушения. В груде камней Антон с трудом узнал здание дипмиссии. По кирпичным осколкам меж обломков плит и торчащей арматуры бродят собаки. Нюхают, прислушиваются к чему-то ведомому лишь им.
 Сухая, как вобла, ведущая о чем-то сосредоточенно повествует. Судя по отсутствию улыбки, веселого в репортаже мало. Павел повернул голову к дверям, хохотнул:
-Слышь, братва, а мы –террористы.
Те смотрели, как на героев.
-Ну, да, -осторожно почесывая ухо, согласился Солнцеслав . –Если ислам, то смерть трехсот янки, как бальзам на сердце. Для них мы –едва ли ни мученики.
-Чего это «едва ли»? –Антон показал забинтованные ребра. –Еще какие «мученики». Самые настоящие.
Солнцеслав пожал плечами.
-Шрамы мужчин украшают. Вот если бы скопытились… Жаль, не мусульмане. Тем положено на брата по семьдесят гурий.
Антон наморщил лоб, пошевелил губами.
-Я про семьдесят две слыхал.
Солнцеслав отмахнулся:
-Одной больше, одной меньше. В общем, скучать не придется.
Павел придержал за рукав проходящего мимо чернобрового парня с зеленой повязкой на рукаве.
-Слушай, братан, сколько еще сидеть?
Тот что-то закудахтал по-своему. Хрен разберешь.
Через неделю раны затянулись. От нечего делать Антон с Солнцеславом затеяли шахматную дуэль. Играли на вылет. Павел в ожидании победителя листал журнал «Военное обозрение». Когда Антону светил мат, дверь хлопнула, в ангар вошел высокий сухощавый мужчина. С виду то ли немец, то ли англичанин. Но одет с иголочки. Явно не из наших. Однако, протянул руку, заговорил на чистейшем русском:
-Добрый вечер, господа. Готовы? –он бросил на журнальный столик три конверта.
Антон откинулся на спинку дивана, поинтересовался с прищуром:
-К чему?
Мужчина смотрел прямо. Пожал плечами.
-Как понимаю, нужно из страны выбираться. Вы сделали все, что хотели.
Друзья переглянулись. Солнцеслав обвел взглядом помещение. За время разговора боевиков прибавилось. Бородачи обступили диван, слушали со смесью напряжения и надежды.
-А как же это?
-Что? –мужчина приподнял брови.
-Зачем нам помогать?
Лицо собеседника стало строже.
-Мы своих в беде не бросаем.
Парни посмотрели друг на друга, с недоумением на франта. Антон медленно проговорил:
-Своих? –в голосе проступило сомнение глубиной с Марианскую впадину. –Да ныне каждый сам за себя.
Мужчина пожал плечами, ответил спокойно:
-Вы вольны думать и поступать, как считаете нужным.
-То есть вы помогли.. почему?.. –Антон сделал паузу и спросил неверяще. –Просто так?
Мужчина усмехнулся.
-Из ваших уст звучит, как кощунство, но все верно.
Пару минут друзья переваривали, затем Антон безапелляционно заявил:
-Нет, ребята, так не пойдет. Мы не любим в долгу оставаться. Конечно, вы нас ни о чем не просили, но сами явно не в гей-парадах собрались участвовать. Так что, если есть возможность поставить это стадо пидорасов на уши, мы с вами.
Парни смотрели с ожиданием. Мужчина скупо улыбнулся, без эмоций ответил:
-Думаю, есть возможность реализовать такую идею.

Глава 24.
Май 2021. С базы War Of Trump в воздух поднялись четыре истребителя сопровождения. По паре с каждой стороны от станции слежения. Выровнявшись в красивый крест, они направились в сторону Крыма. Не то, чтобы боялись русских ванек, просто так положено.
По бокам разведчика развернулась дискуссия двух пилотов:
-Блин, Джон, какого дьявола мы здесь? Кто в здравом уме нападет на американцев?
-Ну, Фиц… Много кто… Русские, например. Они ж абсолютно непредсказуемы.
-Да. Но при этом трусливы, как шакалы. При виде иностранцев, даже черножопых арабов, начинают улыбаться и кланяться, улыбаться и кланяться. Что мне, конечно, нравится. Люблю, брат, в позе «раком». Ха-ха!
Фицжеральд захохотал. Джон скривился, перед глазами встала толстогубая рожа третьего. Так и хочется сказать: «Не брат ты мне, гнида черножопая!» -но это лишь русские могут, а нам ни-ни. Огромный, черный, как смоль. Выходец из Папуа Новая Гвинея. Приехал по грин-карте. Поступил в ВВС. Но из-за тупизма дослужился лишь до сержанта. Однако, написал письмо в министерство обороны об ущемлении прав. И ему волшебным образом дали лейтенанта. Так что сидит теперь за штурвалом раптора по сорок тыщ баксов в час и ржет, обезьяна африканская. Что у него получается, так игра в регби. Кого хошь, переплюнет. На пути лучше не становись: снесет, как бронированный носорог.
Слушая скабрезные шутки Фицжеральда, Джон морщился, кривился, но делать нечего: отключать рацию нельзя. Плохо только, что нигеры мало чем отличаются от горилл. И от русских. Так что никогда не знаешь, что учудят. Возьмет и нажмет не на ту кнопку. Пиши тогда: «Пропало». Русские же не будут разбираться, по дури или целенаправленно бомбим. Просто распылят наши новейшие истребители, не взирая на всю объявленную малозаметность.
Внутри где-то под ложечкой запекло, что-то колючее и темное начало подниматься из глубин. Захотелось повернуть пушку и продырявить лысую черную башку, заставить заткнуться. Утопить в океане вместе со ста лямами специально покрытого металла.
Джон потряс головой, отгоняя чудовищные по привлекательности мысли. Начал делать гипервентиляцию. Говорят, так снимают стресс. Конечно, лучше поход в спортзал или секс, но с кем? Хотя горилла в соседнем самолете и готова копулировать всех и вся, но я еще не настолько подвержен моде. За что, к сожалению, уже пятый год хожу в капитанах. Хотя иные, гм.., шустрики до полковников доскакали.
-Ну, так что скажешь?
 Тряхнув головой, Джон нехотя ответил:
-Ты русских перепутал с китайцами. Правда, и те уже сквозь зубы скалятся. Вспомнили о Великом Китае. Шовинисты гребанные. Хорошо хоть, мы весь мир убедили, что благосостояние и свой огородик превыше всего.
-Точно! –Фицжеральд хохотнул. –А так как долларов больше у нас, то превыше всех мы!!!
Уже летели полчаса, а небо -чистейший аквамарин. Ни газа, ни смога, как в родной Калифорнии. Купить бы здесь бунгало, но проклятые русские сделали ход конем. И вместо лебезящих укров в небо смотрят жерла С-400, панциря и бог весть чего еще. Джон передернул плечами, покосился в окно. Аякс парил, как мифическая жар-птица, грифон или еще что-то такое же огромное и загадочное. Два самолета с одной стороны, два –с другой. Только при подлете к берегам проклятой России видимость чуть снизилась, заволокло молочной пеленой. Словно снежные горы или вата, которой в калифорнии украшают дом вместо снега.
Правда, для техники это не проблема. Фильтры отсекли помехи, джипиес выдал на монитор шлема требуемую картинку.
Еще десять минут и упремся в невидимую границу у берегов Крыма.  Украину бороздим, как задний двор, но здесь пока есть препятствия. Джон стиснул челюсти, тяжело задышал. Как смеют нам, американцам –королям всего мира запрещать ходить по своей земле? И пусть еще кто-то считает, что это Германия, Франция или Япония. Пусть. Пока что. Но никто не смеет при этом запрещать. Кроме русских. Да еще пары неразвитых стран. В ухе щелкнуло, послышался развязный бас Фицжеральда:
-Может, углубимся? Что они могут? Иваны пьяненькие?
Джон поколебался, покачал головой.
-Нельзя. Хочется, но нельзя.
-Почему? –не унималась наша горилла. –Даже если стрельнут, так выше хлевов ядра не долетят. А мы, ха-ха, выше! Намного!
-Да. Конечно, -согласился Джон и добавил с сожалением. –Но, если упадут на землю Украины или в Польше, то что-нибудь повредят. У коров удои снизятся, например. А у нас там интересы… Не забывай.
-Блин… -Фицжеральд скривил толстые губы. –Жаль…
И в этот момент замигал огонек предупреждения.
-Что за черт! –Джон не верил своим глазам. –Мы на прицеле!
Машину колыхнуло. В десяти метрах над кабиной пронеслось серебристое тело. Спину осыпало изморозью. СУ-57. Твою ж мать! Гребанные русские!!! Откуда взялись!? Замигал огонек вызова. Карпентер автоматически тронул кнопку. В наушниках поверх злого лязга собеседника раздался приятный голос сурдопереводчика:
-Вы проникли на территорию Российской Федерации. Если в течение минуты не покинете наши пределы, открываю огонь на поражение!
Внутри все обмерло, очко сжалось в игольное ушко. Джон заморгал, жалобно проблеял:
-Что? Мы не могли. Приборы говорят, что до границ Крыма двадцать минут лета. А наши приборы самые правильные…
-Ты дурак, хлопче? Твоим приборам не хватает двух камней: на один положить, другим прихлопнуть. Если мозги не проколол, подели расстояние на скорость. Вы уже десять минут, как в Смоленской области.
Джон сглотнул, в герметичном костюме мерзко завоняло.
-Это провокация! –завопил он тонким, как у поросенка голосом. –Вы не посмеете!!
Из-под брюха Су-57 вырвалось огненное копье. Самолет Карпентера попытался уклониться, но не успел. На месте ста миллионов вспыхнул недорогой огненный шар. К далекой земле устремились обломки. Джон не верил своим глазам, провожая взглядом быстро уменьшающиеся позади клубы дыма. Как? Их? Американцев!? Бьют, как кроликов? За стеклом шлепал губами в соседнем самолете Фиц. На дисплее видно, что пятьдесят оттенков серого теперь его любимый фильм. Фицжеральд втянул голову, глаза увлажнились. Кажется,даже стал меньше ростом. Но не поможет: в небе подвалов нет.
-Мы уходим, уходим! –торопливо закричал Джон. –Только не стреляйте! Все, что угодно, только не стреляйте!
-Все, что угодно? –задумчиво переспросил голос в наушнике. –А мне, падаль, угодно, чтоб ты сдох. И не поганил небо моей Родины.
Один за другим вспыхнули самолеты сопровождения. Превратился в огненный шар вместе со всеми тайнами АЯКС. В диком страхе с восьмикратной перегрузкой Джон сделал мертвую петлю, врубил форсаж. С мощным хлопком Раптор преодолел звуковой барьер. Дальше летел в полнейшей тишине, сопровождаемый лишь мощным стуком сердца и хриплым дыханием. Карпентер чувствовал, что успевает. Самолет русских уменьшался, уменьшался… До границы буквально минута. В голове билось спасительное: даже если сумасшедшие иваны выпустят ракету воздух-воздух, скорость такова, что самолет уйдет, оторвется. А там выпустит тепловые ловушки, и всего делов.
Карпентер медленно выдохнул, нервно рассмеялся. Кажется, по прибытии прийдется менять подгузники. И в этот момент экран радара налился багровым. Захват?... Карпентер икнул, глаза полезли на лоб. Ракета приближалась со скорость в двадцать три маха. Авангард! –мелькнуло в голове. Все-таки правда. Взгляд упал на дисплей. До границы еще секунда. Успе…
В этот момент Вселенная вспыхнула ослепительной болью. И погасла…

Глава 25.
После инцидента над Крымом все СМИ словно сорвались с цепи. Даже в России. Хотя чему удивляться: СМИ в России служат заокеанскому хозяину давно и надежно. Сколько грязи, чернухи вылилось за пару дней, что впору лезть в водолазный костюм. Чувствовалось, что еще  неделю, и каждый в России, если не пустит пулю в лоб, то повешается. С горя и презрения как к окружающим, так и к самому себе. Но не дали.
Синицын Павел Александрович –министр культуры росчерком пера закрыл с десяток теле и радиоканалов. Владельцев дворниками и сантехниками в Мухосранск. Коль уж разбираются в сортах дерьма. Особо упорствующих расстреляли прямо в студии. Парочку посадили на кол в прямом эфире. Так сказать, за острое словцо и предательство Родины.
Последнее обстоятельство местные либерасты тут же связали со сталинскими репрессиями. На что президент резонно ответил: «Если кого и уважали на западе, то лишь Иосифа Виссарионович. Причем именно за то, что чихать хотел на то, уважают иль нет. Ему эти телодвижения до лампадки. Так вот, ребятки: мне на вас глубоко наплевать. Собаки лают –ветер носит.  Но моим согражданам вы оскомину набили. Посему…»
Что за таинственная «посему» узнали утром, когда в каждой из балтийских стран убили с десяток главредов, взорвали особо говнистые газеты, несколько телестудий. На что Польша, довольно потирая алчные лапки, заявила, что вот прям щас нужно на ее территории разместить томагавки и прочие средства уничтожения северных варваров. Как можно ближе к Москве. Чтоб озверелая орда знала свое место. А им, полякам, значит, амеры и прочие натовцы чтоб отстегивали за аренду базы кругленькую сумму.
На что Сейгу Геннадий Иванович –министр обороны Российской федерации заявил:
-Если хоть один ядерный боеприпас окажется на территории стран Балтики, в Грузии или на Украине, уничтожу базу вместе с персоналом.
Ему, конечно, не поверили. Но когда Гондонскайте в обращении к нации поливала дерьмом Россию, случился занятный инцидент. Едва мадам призвала сжечь фашистско-патриотическую сволочь, как в Одессе, ее разорвало от злости. В буквальном смысле. Ошметки оччень горячей дамочки разлетелись по всей площади. Первые ряды, словно адские шахтеры. На багровых лицах лишь глаза сверкают да раскрытые в спертом дыхании рты. Онемевшая толпа таращилась на толстые лодыжки в модных туфельках. В окружении кишок и истекающего фарша зрелище так себе. Пауза длилась секунд десять. А затем воздух смял крик обезумевшей толпы. Если от взрыва откинула копыта одна Гондоскайте, то в давке задохнулось еще около тысячи балтопатриотов.
Мелочь, а приятно.
Визг СМИ начал мало-помалу стихать. Тем более, что голосов стало меньше физически. Разве что за исключением Штатов и их пристяжной моськи. Забравшись на острова да материки, ребята чувствовали себя вольготно. Но забыли или просто не хотели думать о том, что куча народу уже живет. Среди них немало тех, кому не по нраву, что братьев убивают, а земли грабят под предлогом экспорта демократических ценностей. Так что теракты прокатились по всему миру. Но юсовцев это не остановило. В срочном порядке в Польшу, Грузию, на Украину и в Косово перебросили ядерные ракеты малой и средней дальности. Не смотря на запрет, откуда-то волшебным образом появились.
Россия не сказала ни слова. В мире довольно загоготали. Бесы всех мастей кривлялись, кричали, что иванов опять поимели. Что их власть прикормлена, купила виллы, отправила на запад детей. Так что не посмеют. Из боязни потерять доллары и евротугрики.
Но, как только готовность монтажа пусковых установок достигла девяносто процентов, экраны телеаудитории вспыхнули белым светом. Фильтры отсекли яркость, камера перепрыгнула на несколько километров. Вместо трехмиллиардной базы к безоблачному небу яблочной Польши рвется гигантский столб огня и дыма. Пройдя десяток километров, края закрутились. Еще и еще… Пока на каждом экране ни распустился аппетитный гриб. Чем-то на волнушку похож.

Глава 26.
Сегодня Питер пропустил поход на рейд-босса в Линейке. И все потому, что Билли Шугарду стукнуло десять. Как никак, круглая дата. Поэтому с братом и родаками тряслись по асфальтовым заплаткам. Все бы ничего, да кондиционер приказал долго жить. Так сказал отец. Хотя не пойму, как он мог приказать и почему все-таки так жарко.
Движение на удивление ровное. Отец даже забеспокоился, что приедем слишком рано.
-Настоящий джентльмен не опаздывает, -подчеркнул он, -но и незваным не заявляется.
-Да, да, -с улыбкой согласилась мама, -все должно быть в меру.
-Именно, -не приняв шутку, подтвердил отец и перестроился в левый ряд.
Но, как оказалось, волновался батя зря. Как только въехали на Манхетенский мост, встали намертво. По мере ожидания довольное лицо отца вытягивалось. В глазах мелькало тщательно скрываемое беспокойство. Но то для других. А от родных ни спрятаться, ни скрыться. Если губы сжал в дождевых червей, ноздри дергаются, верный признак нарастающей паники. А когда со всех сторон начали сигналить, батя не выдержал. Выскочив, начал проталкиваться меж сверкающих боков.
Брательник заканючил. Лицо красное, распаренное:
-Мам, жарко. Когда поедем?
Мать отерла Николосу пот, обмахивала импровизированным веером из журнала.
-Сейчас, дорогой. Погоди немного. –она привстала, выглядывая в окно. -Папа вернется и тронемся.
Отец появился минут через десять, когда вся семейка сидела с фитилем в заднице.
-Черте что! –прорычал батя и с силой захлопнул дверь. –И с боку бантик!!
Мама погладила буяна по руке, спросила с тревогой:
-Что случилось, дорогой?
Отец смерил ее взглядом, в котором мешалось презрение к пустоголовым курицам с ненавистью к ним же. Но сдержался. Да и в чем жена виновата? В том, что пара идиотов дорогу не поделили? Отец закрыл глаза, пару раз вздохнул-выдохнул. Медле-е-енно… Веки поднялись, на детей и жену взглянул прежний Роберт: любящий муж и хороший отец.
-Бери детей. Пойдете пешком.
Мать вскинула брови.
-А ты?
Отец скривился, отвел глаза.
-Не бросать же машину. Думаю, в течение часа растащат. Но на праздник не успеть.
Мама поколебалась, но толкнула дверь, взяла Николаса за руку. Я вылез сам. Как старшему доверили подарок: плюшевого медведя. Я знал, что Билли любит плейстешн, но попробуй скажи. Еще запретят приходить. А мы в Теам Фортес 2 только вчера на тридцатый уровень вышли.
Как только прошли арку, увидели проблему. Рефрижератор «Курочки Майка» стоит чуть набок. В полуметре линкольн с помятым задом. Мужчина в костюме от кого-то в таких же моднячьих туфлях руками размахивает. Золотые часы с бриллиантами укололи глаза. Багровый франт орет на понурившегося водилу, аж слюни веером:
-Да ты охренел! Посмотри, что наделал!!
Водила на голову выше, в плечах косая сажень. Но лицо виноватое, горбится. Видно, что привык подчиняться, терпеть от таких вот: наглых и нахрапистых. Глаза бегали.
-Мистер, -канючил он. –Может, договоримся? Морозильник потек. Рыбы полная машина. На такой жаре махом испортится. Заплачу, сколько скажете.
Франт усмехнулся, прищурился:
-Десять штук?
Водила выпучил глаза, челюсть отпала.
-Да за ч-ч-что? –зазаикался здоровяк. Он указал глазами на машину. –Это ж бампер.
-Да ну? –франт выпятил губу, в глазах насмешка. –Ручная работа –не какая-нибудь китайская штамповка. И только материал. А кроме…
Мужик вспотел. Под взглядами зевак то краснел, то бледнел. Наконец, потупился, вздохнул тяжело, плечи обвисли.
-У меня нет таких денег. Простите…
Франт распрямился, окинул гордым взглядом окружающих. Словно пометом обрызгал.
-Тогда ждем копов.
Мужик помялся, спросил совсем тихо:
-Но, может, все-таки…
-Никаких «может»! Ждем.
-Правильно, -поддержали из соседних машин. –Ищи потом бакса в казино.
Не знаю, чем там закончилось: мать торопила. Но едва добрались до второй арки, грохнуло так, что заложило уши. Мост зашатался, затренькали огромные канаты. Мать, а за ней и мы оглянулись. Первую опору моста разворотило, словно из-под него вырвался злобный великан. Как раз там, где разгорелся спор. Два пролета медленно рушились, в воду падали игрушечные автомобильчики, сыпались, как горох, черные фигурки. А здесь люди выскакивали из машин. В глазах ужас. Ничего не видя и не слыша, бежали, перепрыгивали, царапали дорогие и не очень авто. Кажется, сейчас цена рубашки отошла на второе место.
Все как-то нереально. Но тут словно пробки вынули: со всех сторон скрежет, лязг и дикие крики. Буквально в паре метров хлестнул канат толщиной со столетний дуб. С десяток машин сплющило, словно банки из-под пива под каблуком. Во все стороны брызнуло. Питер провел языком по губам: привкус железа.
Они отбежали метров на десять, мать обернулась. Со всех сторон к месту взрыва устремилась береговая охрана. Людей вытаскивали, укрывали одеялами. Николас смотрел на суету, словно так и надо. Не вынимая большой палец изо рта, промямлил:
-А папа скоро приедет?
Мать вздрогнула, глаза наполнились влагой. Присев на корточки, она обняла меня, Николаса и медведя, ответила едва слышно:
-Все будет хорошо, сынок. Все будет хорошо…
За суетой спасательной операции никто не заметил небольшой катер. Разве что Николас. Но кто поверит трехлетнему сорванцу? Катер вошел в пролив и через пару минут втиснулся меж схожими по габаритам яхтами.

Глава 27.
Вашингтон. Белый дом. В овальном кабинете не продохнуть. Министр на министре генералом погоняет. Лица полны достоинства и осознания собственной силы. За каждым тысячи подчиненных, десятки замов. По мановению руки сдвигаются финансовые потоки, миллионы тонн смертоносной стали меняют направление и неугодные правительства. По большей части достаточно показать кулак. Но, в случае необходимости, угроза станет явью. Ведь штатовцы не боятся потерять жизнь. Если это жизнь стратегического противника. За столом правители стран НАТО. Канцлер Германии что-то тихонько нашептывает французскому президенту. Остальные сидят, словно истуканы, бояться пошевелиться.
 Дверь распахнулась, Трумп ворвался в кабинет, словно на ристалище,  взбежал на трибуну. В глазах бешенство, губы дрожат. Он ткнул пальцем в стену. На экране шесть на четыре карта мира. Российская федерация раскинулась во всей красе. Красным выделены страны –сателлиты, где вчера взорвали туземные правительства.
-Поведение России –угроза мировому правопорядку! Мы должны немедленно ответить на провокацию. Нас не боятся, значит, не уважают. А это недопустимо! Только страх позволяет управлять миром. Если за спиной станут хихикать, все рухнет. У кого какие мысли? Прошу высказываться.
Канцлер Германии Дьявола Меркантиль благовоспитанно подняла руку. На лицах собравшихся промелькнули улыбки.
-Я, конечно, понимаю, что русские действуют крайне жестко и даже непривычно жестоко, но разве можно винить их? Ведь первыми подали пример мы: Вьетнам, Ирак, Ливия, Югославия, Сербия, Афганистан. Нас никто не звал. Но мы решили, что демократия в опасности и напали первыми. Убивали и грабили. Так что ж хотим от других?
На нее посмотрели, как на умалишенную. По залу прокатился шум, перерос в рокот. Лица злые, из толпы долетели отдельные выкрики:
-Никто не смеет! Только Америка. Мы избранные!
Дьявола тонко улыбнулась, пожала плечами.
-Да, вы, конечно, правы: Америка превыше всего. Но русские почему-то с этим не согласны. Если раньше вы всех заверяли в братской любви и показательно боролись с коммунистами, то теперь маски сброшены. Всяк видит, да вы и не скрываете, что боритесь с Россией. С каждым русским и не очень. Ведь последствия ощущают все. И поэтому ненавидят вас все. Причем уже не только русские. –она сделала многозначительную паузу. -Когда к виску приставлен кольт, спится не очень хорошо.
Трумп прищурился, искривил губы в нехорошей усмешке:
-А вам, госпожа Дьявола?
Та пожала плечами.
-Уже привыкла. Хотя предпочла бы иметь кольт под своей подушкой.
-Не дал бог свинье крылья,- громко прошептал Макаристал –сенатор от штата Нью-Йорк, -а то бы небо перетоптала.
Пререкались всю ночь. Под утро, когда над небоскребами блеснули первые лучи, решили принять совместную резолюцию. По ней ограничили продажу в Россию товаров двойного назначения. Но ни Польша, ни остальные пострадавшие не подписали. Хозяин Белого дома демонстративно порвал бумагу и швырнул в зал.
А на следующий день объявил о подготовке к вторжению. Все надводные и подводные флотилии направились к российским берегам. К западным границам России начали перебрасывать танковые дивизии, подвозить запасы, расширять дороги.
В ответ Путилин заявил, что, если хоть одна звездно-полосатая мразь пересечет воздушные, водные или сухопутные границы России, Штаты с лица Земли исчезнут.
Смешно? А то как же. А уж как всякие шарли глумились, сложно описать. По мнению аналитиков, это пустые угрозы. Тем паче, что такой удар спровоцировал бы Третью мировую и конец света. А кто из западных либералов пойдет на это? Когда твои дети в Швейцарии. Или еще где в европах. Не особо парятся проблемами отечества. И там же деньги, виллы. Кто пойдет на такое?

Глава 28.
В запертом наглухо фургончике тряслись часа два. Наподобие тех, в каких по юсовским экшенам обычно сидит прослушка. Ни кондера, ни форточки. Пот градом, от Павла несет, как от табуна диких жеребцов. Лица красные, распаренные. Парни сидят, сцепив зубы. Антон пробовал травить анекдоты, но глянув на бледное лицо Славика, решил с юмором повременить.
Наконец, движение прекратилось. Парни воспряли. Двери отворились. Ряд гаражей уходит вправо в бесконечность, а слева метров через сто тупик. Бородатый абрек щелкнул брелком –подъемные ворота затрещали, пошли вверх. Мощно пахнуло серой. Солнцеслав отшатнулся, его вывернуло. Антон позеленел, выдавил через силу:
-Вашу ж мать! Это что за газенваген?
Абрек пожал плечами, ответил гортанно на энглише:
-Ээ, брат, зачем ругаешься? Побочный продукт производства, однако.
Павел вошел первым, следом Антон. Солнцеслав замыкающим. Сам уже вошел, а голова снаружи. Абрек хохотнул, хлопнул неженку по плечу.
-Пэрэд смертью не надышишься. Заходы.
Ворота затренькали, опустились. Все стены обшиты чем-то серым. Антон провел перстнем –глубокая царапина. Мягкий… Похоже, свинец. В дальнем углу груда разобранных аккумуляторов, импровизированные формы для листов.
В центре помещения какое-то оборудование. На вид сложное, но Павел сразу оживился. Обычно меланхоличный тут рванул, как ужаленный. Он раза три обежал приборы, пальцы нежно трогали дисплеи, грани станков, руки подрагивали.
-Господи, господи…-он обернулся к бородачу. –Где все это достали?
Тот усмехнулся, пальцы расчесали черную, как смоль лопату.
-Америка, брат. Страна безграничных возможностей. Во всем.
-За что и поплатится, -фанатично блеснули агаты второго. –Пристанище шайтана!
-Аллах акбар! –согласился третий.
Три бессонных дня и ночи -и бомба готова. Антон опасливо обходил стороной импровизированную лабораторию. Хотя и понимал, что полиэтиленовая пленка вряд ли спасет. Когда выключали свет, засыпал не сразу. Да и сон приходит рваный, тревожный. Везде огонь, обугленные трупы, тени на растрескавшемся бетоне, арматура, как безалаберная прическа панка. Когда на четвертую ночь пошел в туалет, даже не споткнулся. От Павла исходит слабый зеленоватый свет. Но хватало, чтоб различить очертания предметов. Светились руки, лицо, верхняя часть груди. Нда… Интересно на себя со стороны посмотреть. Жаль, наномед нету. Может, Халком бы заделался.
Утром завтракали сухпайками. У нас их называют бомж-пакетами. Лапша быстрого приготовления и сосиски с хлебом. Конечно, ничего полезного, но довольно вкусно. По радио передали, что в этом году праздник Дня независимости будет особенным. Гражданам США и гостям Великой и непревзойденной империи приготовили много сюрпризов.
Парни переглянулись, уголки губ приподнялись. Гасан хохотнул:
-Пусть даже не сомневаются.
Бомбу подкатили на пневмотележке, погрузили в фургон. Рессоры заскрипели, зад заметно осел. Заметив тревожный взгляд Солнцеслава, абрек заверил:
-Нэ боысь: усылылы.
Павел протянул пульт Гасану. Тот покачал головой.
-Мы лишь помощники. Миссия ваша.
Парни переглянулись, Солнцеслав выпрямился, глаза загорелись. Антон пожал руку арабам, забрался на водительское. Павел рядом, Солнцеслав сел назад, около бомбы. Двери тяжело захлопнулись. Зарокотал мотор, качнуло, захрустел под колесами щебень. Изнутри машину тоже обшили свинцом. На тонну потяжелела, не меньше. Хоть и не гарантия, но вычислить сложнее.
Солнцеслав провел вспотевшими пальцами по гладкому металлу. Странно… Должен ощущать смертельную угрозу, но в пальцы кольнуло, словно жесткой шерстью верного пса. Мол, не пропадем, хозяин. Мы им еще покажем. Всем покажем!
До центра час езды. Взрыв должен произойти через полтора. Когда шествие пересечет центр. Конечно, все это ерунда. Где бы ни произошел, взрыв уничтожит весь город. Но почему-то это важно тем, кто помог осуществить задуманное. Да будет так.


Глава 29.
-Господин президент, звонок из Вашингтона.
Путилин вздрогнул, поднял тяжелую голову. В дверях маячит долговязая фигура. С трудом распознал секретаря. Тот указал взглядом на стол. Красный телефон дребезжит, подпрыгивает, словно Петька не может дозвониться Василию Ивановичу.
Дверь закрылась. Деликатно, словно тройная туалетная бумага. Путилин помял левую сторону груди. Последние несколько дней мучают постоянные боли, дурные предчувствия нарастают, как снежный ком. Наверное, из-за того, что не мог связаться с дочерьми. Причем с обеими. Президент тяжело вздохнул, взмолился про себя. Пусть обижаются, пусть забыли телефоны… Лишь бы ничего не случилось. Господи! Лишь бы были живы! Путилин посмотрел на телефон, как на ядовитую змею. А тот все тренькал. Утром звонил Светлане. Осторожно поинтересовался насчет дочек. Та сказала, что все хорошо. Но таким тоном… А в конце разрыдалась. Сказала, что созванивались раз в неделю. Но в ватсапе переписывались постоянно. Но уже два дня сообщения даже не просматриваются. Значит, телефон в другом месте. Но такое допустимо для стариков, но не для молодежи. Для них смартфон –целый мир.
С последним Путилин согласился. Целиком и полностью. А теперь вот звонок. Вздохнув, поднял трубку. Одновременно зажегся дисплей. Во весь экран лицо. Низкий лобик, прямой взгляд, тяжелая челюсть. Глаза патологического убийцы. Посажены столь близко, что можно выбить одним пальцем.
-Добрый день, господин президент.
-День добрый, мистер… -Путилин сделал паузу.
-Буйвол. Тарас Буйвол.
-Интересная у вас фамилия, Тарас.
Собеседник усмехнулся.
-Нравится? Сам выбирал. Боже, благослови Америку! А то мама с папой наградили Защенко. Что мне как-то не особо.
Путилин чуть улыбнулся.
-Понимаю.
Буйвол хмыкнул, сжал губы. В глазах сверкнула сталь.
-Тогда поймете, что ваше поведение тревожит мое руководство…
Путилин скривился, прервал:
-Мне, товарищ Бычкин, посрать на вас в частности и ваше руководство в особенности.
Глава УНБ оскалился, глаза вспыхнули.
-Тогда, может быть, вам не посрать на них?
Он отодвинулся от экрана. В обзор объектива попали две девушки. Сидят на стульях посреди комнаты. Руки связаны за спиной, ноги примотаны скотчем к ножкам стульев. Головы опущены. Один из солдат рывком за волосы вздернул голову правой. Мария! Второй –другой девушке. Нинель! Путилин вскочил, едва ни опрокинув стол, губы запрыгали:
-Сволочи! –вскричал он в бешенстве и страхе. –Немедленно отпустите детей!! Как смеете!?
-Как? Да очень просто. –Тарас ударил Нинель по лицу. Голова мотнулась. Девушка вскрикнула, нижняя губа лопнула, потекла кровь.  Тарас посмотрел Путилину прямо в глаза, в глубине зрачков плескалось безумие. –Или ты, дурак, думаешь, что жизнь двух шлюшек для меня важнее, чем национальная безопасность? Чем мое благополучие? Благополучие моих близких?
Путилин стиснул зубы так, что заныли пломбы. Он стоял перед экраном, как ганфайтер. Набычился, губы стиснуты в тонкую линию.
-Я тоже поклялся защищать мой народ от врагов внешних и внутренних. И это не пустой звук.
Буйвол осклабился, ноздри задергались, словно у породистого жеребца.
-Что ж… Сейчас проверим. –он оглянулся на толстогубого негра с нашивками капрала. Метра под два накачанный, как минотавр, тот стоял с отсутствующим видом. –Майкл, зови ребят.
Негр выглянул за дверь, что-то крикнул. Через пару минут вошло с дюжину солдат. Как специально все негры. Огромные: первому под стать. На похабных мордах скабрезные ухмылки, глазки масляные. Видно, что уже мысленно проделывают всякое-разное.
 …Нинель насиловали два часа. Резали, пытали. Девушка изошла криком. Рядом мычала сестра. Ей вовремя вставили кляп. В вытаращенных глазах дикий ужас, понимание своей участи.
Путилин смотрел неотрывно. Лицо искаженно горем и ненавистью. По щекам безостановочно бегут слезы. Сердце сжала ледяная лапа. Горечь потери нарастала, пока не заполнила адской болью всего от макушки до пят. Крик из груди рвется дикий, звериный, но горло словно кто перехватил.
…Когда охмелевшая от безнаказанности толпа насытилась, на цепях осталась висеть окровавленная туша, мало похожая на человека. Стены до плеч, пол залиты кровью. Даже на потолке брызги. Буйвол посмотрел президенту в глаза, сообщил жестко:
-Это то, что может случиться и со второй. Хотя для нее мы приготовили аттракционы поинтереснее. Если Нинель, так ее, кажется, звали, успела получить перед смертью удовольствие, то второй так не повезет. Солдаты заржали.
Президент повесил голову. Сердце кололо, билось со всхлипами, голова трещала. На грудь словно кто-то положил стотонную глыбу.
-Что вы хотите? –прошептал он сломлено.
Директор УНБ одобрительно хмыкнул, потер ладоши.
-Вот это другой разговор. –в глазах сверкнули льдинки. Он придвинулся к камере, медленно проговорил. –Сегодня же отречешься от власти. Вечерним рейсом в Москву прибудет человек. Какое-то время он был в изгнании, но не беда. Подадим под соусом прав и свобод. Рынок, дружба, жвачка.
-И кто это?
-Господин Тополевский, -невозмутимо ответил Буйвол. –Завтра назначишь его приемником. Через неделю проведете перевыборы в думу. Туда попадут люди из вот этого списка. –он помахал листком перед камерой. –Секретарь перешлет по почте.
Президент зажмурился. Происходящее напоминало кошмар. Хотелось проснуться. И чтоб все было, как раньше. Чтоб семья, дочери…
-И кончится Русь, -горько прошептал президент. –И наступит тьма…
-Да что тебе до нее? –удивился Буйвол. –Земля едина. Пора признать это, как факт. Станете богаче. Пусть не так, как в Америке, но все же. Не придется голову сушить над мировыми проблемами. Будете жить тихо и спокойно, как…
-…В болоте, -продолжил президент убито. –Пока не захлебнемся.
Директор УНБ хлопнул себя по коленям, зло хохотнул.
-Не смешите. Разве Штаты –болото? Да половина… Да что там половина. Все! Хотели бы жить, как мы. Дай грин-карту. Тут же выедут. И останется пустая земля.
Президент покачал головой.
-Уже меньше.
Буйвол озабоченно закивал.
-Да, в последнее время наметились нехорошие тенденции. Начал проявляться гнилой патриотизм. Но ничего. Выправим. Быстро вернем в общечеловеческое русло. Проведем массовые гей-парады. Большую часть, конечно, в Чечне. У меня давно на нее член стоит. И все станут предсказуемыми. Как нормальные американцы.
Минута тягостного молчания. Все затаили дыхание. Даже Мария перестала плакать, смотрела на отца с ожиданием и надеждой. Путилин поднял голову, взглянул на дочь с любовью и нежностью, потом перевел затвердевший взгляд на директора УНБ.
-Нет.
Буйвол отшатнулся, помотал головой.
-Что «нет»? В смысле «нет»!?
-Этого не будет, -раскачиваясь, словно тополь под порывами урагана, ответил президент. –Никогда.
Буйвол стоял, вытаращив глаза. Оглянувшись по сторонам, прошипел:
-Ты, что, дурак, не понимаешь, что девушка сейчас умрет? На твоих глазах. В муках, каких мир не видывал.
Мария плакала. Ее трясло. Она смотрела на отца с неверием в глазах. А тот на нее, стараясь сдержаться, чтобы не разрыдаться. Лицо кривилось, бледное, словно у мертвеца. Он знал, что видит ее в последний раз. Знал и тем не менее сказал:
-Понимаю.
Директор УНБ схватил девушку за волосы, приставил армейский тесак к горлу.
-Так в чем же дело? –он чуть надавил –на белой коже выступили алые капли.
Путилин сжал губы.
-Я солдат на генералов … не меняю.
-Каких солдат? Каких генералов? Ты спятил, старик!? –Буйвола затрясло, ноздри задергались. –Это же твоя дочь. Последняя. Сейчас она умрет. И род твой прервется.
Президент усмехнулся, медленно опустился за стол.
-Мой род –Россия. Его не предам никогда.
…Марию замучили до смерти.
Президент смотрел до последней секунды, до последнего вздоха. Но ни капли не вытекло из глаз. Он сидел, как истукан. Не проронив ни слова. Сидел и смотрел. Лишь внутри, где-то в области солнечного сплетения разгорается огонь. И жжет, жжет невыносимо. Требует выхода.

Глава 30.
Черный фургон трясся по Бейкер стрит. До центра минут тридцать. Павел за рулем. Антон рядом. В кузове фургона двое -Солнцеслав и бомба. Антон провел пальцами по алюминиевой крышке чемоданчика, набрал код. Щелкнуло. Он все не решался открыть, сглотнул раз, другой. Павел покосился на друга, стиснул челюсти.
-Пора. –голос с хрипотцой. –Кто нажмет?
Антон покраснел, тяжело задышал. Лоб покрылся испариной. Антон спрятал руки за спину.
-Я люблю Россию. Но чтобы целый город уничтожить… Нет, не могу. –он виновато улыбнулся. –Давай ты. Сам сделал, сам и того…
Павел покосился, обруливая высунувшийся из двора додж, усмехнулся:
-Почему? Умирать страшно?
-И это тоже. –Антон опустил глаза, добавил скомкано. –Но здесь жила Алиса… Смеялась, радовалась каким-то пустякам. Здесь мы любили друг друга…
Павел переглянулся с Солнцеславом в зеркальце заднего вида, спросил с недоверием:
-Но ведь она умерла.
Антон горько усмехнулся.
-Умерла? Как обтекаемо. Нет, ребята. Это мы. Убили ее. Ее тело. Но не душу. Иначе почему мне так больно?
Солнцеслав протянул руку через окошко, сжал другу плечо. Павел помрачнел, губы стиснулись, но ничего не сказал, крутнул верньер радио.
…Из динамиков под панелью донесся чей-то голос. Друзья с удивлением узнали президента. Нашего президента.
-На Земле очень много народов, религий, обществ и культур. Многие насчитывают тысячелетия непрерывного существования. Взять хотя бы евреев или курдов. Есть и молодые нации или сообщества. И, чем моложе, тем больше нетерпимости, пренебрежения. –голос окреп. –Да. Сейчас говорю о Штатах. Но там забывают, что все, кто прожил тысячелетия, доказали жизнеспособность. Значит, они.., мы для чего-то нужны. Если Творец, Вселенная или Главный Конструктор допустили такое разнообразие, значит, неспроста.
Он сделал секундную паузу, спросил задумчиво:
-Знаете, как мне представляется человечество? Как один огромный человек. У которого есть руки, ноги, голова, спина, гениталии, глаза, сердце, мозг, желудок, задница, наконец. И каждый народ –это часть тела мегачеловека. Каждый выполняет свою функцию, отвечает за часть общего дела. Убери ногу –труднее передвигаться, охотиться. Руку отними –сложнее работать. Вырежи сердце, печень –тело умрет. Мозг выдолби –организм погибнет. Глаза –споткнется. Гениталии –не сможет размножаться.  Даже задницу оторви –сидеть неудобно. Но что предлагают наши замечательные партнеры из Юсы? Основываясь на том, что всех богаче, посчитали, что лишь они и им подобные должны населять Землю. Это все равно, если бы задница сказала, что раз она такая большая и розовая, то лишь она должна жить. Мол, либо становитесь задницами, либо марш в газенваген. Такая вот грубиянка. Но не понимает, сердечная, вследствие ограниченности мышления, что тем самым погубит всех. Умрет и сама. Но, так как мозгов нет, у задницы не займешь. Человечество –слишком сложный организм, чтобы всем становиться задницами. 
И если какая-то часть сошла с ума и хочет унификации, есть аналог –рак. Этот процесс переводит все ткани в аморфные соединительные, не понимая, что, в конце концов, сам издохнет вместе с организмом… Если вы не хотите такого исхода, призываю все страны к единению. Ибо лишь вместе мы -сила. Не ищите врага средь своих. Перед нами задачи гораздо глобальнее. Наш путь к Богу в самом начале. Так имеем ли право убивать сами себя?
Солнцеслав поднял голову, протянул руку в окошко.
-Давай.
-Что? –Антон смотрел непонимающе.
Солнцеслав поморщился.
-Я сделаю это: нажму.
-Ты? –они переглянулись с Павлом. –Но ведь ты -демократ.
Солнцеслав криво усмехнулся.
-Был. Но., кажется, все в прошлом. Все-таки права Человека поважней прав отдельного человечка. Не так ли?

Глава 31.
Три флотилии с разных сторон света движутся к берегам Крыма. Три авианосца до верху забиты рапторами и вертолетами. Сотни линкоров, катеров, подводных лодок вьются вокруг каждого, защищая и оберегая. Над стальными армадами баражируют самолеты и вертолеты, сканируют морскую толщу. Все СМИ словно с ума посходили. Так и льют патоку, захлебываются от восторга. Хозяин, хозяин едет! Может, косточку кинет. А то и две.
Укропы довольно потирают жадные ручонки. Счас, счас нагреем соседа! Отберем Крым, Донбас вернем. Краснодар подхватим из ослабевших рук.
До берегов Крыма двести километров. Встретить гостей вышли пять крейсеров. После трех предупреждений открыли огонь на поражение. После десятиминутной схватки российские крейсера пошли ко дну. На поверхности воды расплылось маслянистой пленкой топливо, вспыхнуло. Кричали, заживо сгорая, сотни моряков.
У одного авианосца пробоина. Не смертельная: такие корабли строят со множеством переборок. Так что потонуть не просто.
…Захваченные с двух кораблей экипажи стоят на коленях на верхней палубе у бортика. Человек пятьдесят. В саже и крови, руки за спиной стянуты пластиковыми хомутами. Вокруг с винтовками наперевес рейнджеры третьего полка. Закованные в экзоскелет, обвешаны оружием так, что с трудом верилось, что можно ходить. Но они не только ходили, но и прыгали, бегали, стреляя при этом с прицельной точностью. Двести отборных бойцов. Майкл Дудикоф –генерал седьмого флота с гордостью оглядел своих ребят, перевел брезгливый взгляд на пленных. В сравнении с грязными отбросами наши–просто богатыри, терминаторы!
-Кто главный? –спросил генерал отрывисто. Синхропереводчик тут же перевел на русский.
Голову поднял пожилой мужчина с белым венчиком вокруг загорелой до черна лысины.
-Капитан третьего ранга. Анатолий стрельцов.
Генерал подошел, навис над коленопреклонным. Покачиваясь с пятки на носок, выплюнул:
-Вы просто дурак, капитан! Зачем людьми жертвовать? Ради своего эго? Ради далекого царя? Посмотрите вокруг. У нас армада, каких свет не видывал.
Капитан сплюнул кровавый сгусток, взглянул одним глазом. Левый заплыл, щека синяя.
-Да, ребятки… Про Варяг вы явно не слышали. А и расскажи, один хрен не поймете.
Затопало, по палубе пронесся юнга, вытянулся перед главнокомандующим:
-Господин адмирал, в машинном отделении проблема.
Дудикоф вскинул седую бровь. Жест получился слегка высокомерным. Давал понять собеседнику, что перед ним особо важный чел. Не даром же столько времени репетировал перед зеркалом. Юнгу подтряхивало, зубы клацали, лицо белее полотна. Адмирал хмыкнул, поинтересовался с ленцой:
-Чего там?
-Тттам, ттам, -зазаикался юнга. Глаза увлажнились. Огромные, как у окуня. –Там русские.
-Не понял, -Дудикоф отшатнулся. Картонный мир треснул, рассыпался мириадами осколков. –Как!? Откуда!?
-С подлодки. Диверсанты, товарищ адмирал. И… У них бомба. Ядерная…
Адмирал побледнел, с ним сдулись и вояки. Негры только что были чернее антрацита, а сейчас серый пепел. Ветер посильнее может в два счета развеять по морю-окияну. И останутся лишь чудо-костюмы.
-Как? Как такое возможно? Сынок, ты часом не сошел с ума?
Юнга криво улыбнулся.
-Лучше бы сошел.., сэр. –и добавил сбивчиво. –Русские проникли через отсеки для ракет.
Адмирал выпрямился, молчал целую минуту. Глаза поблекли. Похоже, размышлял. В воздухе сгущалось напряжение. Вот-вот начнут искры проскакивать. Когда первый помощник открыл рот, адмирал поднял голову.
-Что хотят? Денег? Наркотиков? Сникерсов? Или жвачки?
Матросы у бортика -коленнопреклонные, грязные, избитые- заулыбались. Так мерзко, с глупым презрением, что захотелось вышвырнуть ублюдков за борт. Юнга пожал плечами.
-Чтобы включили громкоговорители и транслировали все, что скажут.
-Что за бред? –Дудикоф поморщился, шевельнул пальцами. –Ладно.
Старпом что-то прошептал в рацию. Через полминуты щелкнуло. Над морем прокатились суровые и мужественные слова Варяга. Юсовцы слушали, слушали, кто-то сострил:
-Странные террористы. Ради концерта для нас –богоизбранных американцев –бомбу притащили. На что только люди ни идут, чтоб прославиться.
-Наверняка, уже заинстаграмились, -поддержал чернявый лейтенант.
В кармане задергалось. Адмирал вытащил телефон. Министр обороны.
-Майкл, есть новости?
Адмирал скривился, развернул телефон в сторону динамиков.
-Слушаем устное народное. Как медведей с балалайками ни затащили, не пойму.
Министр заторопился, голос взволнованный до предела. Еще бы. Лейтенантом здесь ходит его сынок. Есть, о чем думать:
-Майкл, Майкл, нужно срочно предпринять что-то.
-О чем вы, Джон?
-Второй и Шестой флот уничтожены.
-Как!? –вскричал адмирал. –Как такое возможно!!?
-Ядерные чемоданчики. Море испарило в радиусе километра. От авианосцев не осталось ничего крупнее ложки. Флот сопровождения разметало стометровым цунами. Из Украины и Турции идут спасатели. Но шансов мало.
-Господи…
-Да, Майкл… И еще… Перед взрывом на тех флагманах тоже пели похожую песню.
Адмирал почувствовал, как палуба уходит из-под ног.
-Не может быть, -едва вышептал он помертвевшими губами.
 Телефон выскользнул из ослабевших пальцев, разлетелся о стальную палубу в дребезги.
Стрельцов медленно поднялся. С ним встали и матросы. Юсовцы дрожащие, как овцы, похоже, не то, что стрелять, шнурки сейчас завязать не в состоянии.
Стрельцов смотрел одним глазом и горел тот ярче Полярной звезды.
-Может, гнида юсовская. Еще как.  –он мотнул головой на запад. –Посмотри, где твоя хваленая Америка. Была…
Все оглянулись. Но там тишь да гладь. Если что и произошло, то дойдет через пару часов.
Мичман таращился на телефон, на ребят. Трое тоже пробовали звонить, но…
-Сэр… Связи нет. У всех.
А над морем летит песня про бесстрашный Варяг.
Адмирал вырвал у юнги рацию, закричал в диком страхе:
-Сдаемся! Мы сдаемся! Все, что угодно!!!
Стрельцов снисходительно заулыбался. Что с животного возьмешь. Его товарищи встали плечом к плечу, Стрельцов в середине.
-Поздно. Слишком долго говорили, что мы –варвары. Да, будет так.
Чудовищный толчок разорвал авианосец, сжег, расплавил, уничтожил корабли сопровождения. А заодно и море в радиусе трех километров.
И только на МКС видели всю картину. Через всю Северную Америк прокатились километровой высоты цунами. Уцелели лишь пара поселков высоко в горах. Да и то… То ли Чероки, то ли Команчи.