Товарищ хирург Глава 21

Платон медленно стянул с лица повязку, застывшим взглядом вцепившись в труп. Ещё несколько часов назад этот человек был жив, они говорили, он даже шутил, пытаясь отвлечь себя от тревожных мыслей об операции, как делают многие, когда им предстоит решительный какой-нибудь шаг. Его чувство юмора понравилось Платону, - сам он был начисто лишён этого дара, - безобидно и тонко, со вкусом, посмеяться над чем-нибудь.

Операция была плановая, Платон - чрезмерно уверен в своих силах. В эту ночь ему удалось неплохо поспать, и он впервые за много дней чувствовал какое-то отдохновение. И вдруг такая беда - остановка сердца! Сперва качала Аглая, - Платон берег сломанную несколько лет назад руку, - но когда минут через десять она сдалась и обречённо посмотрела ему глаза-в-глаза, он грубо оттолкнул ее от тела и принялся, как заведённый, уже без оглядки на собственные травмы, качать сам.

Он не мог этого допустить. Не мог не потому, что чувствовал свою особую ответственность перед этим человеком, его жизнью, семьёй. Даже былое восхищение его чувством юмора куда-то испарилось. Все эти возвышенные мысли остались только мыслями в голове, а сердце изнывало от разъедающего и сосущего чувства собственной гордыни, - ну не мог он, хирург с именем и репутацией, допустить, чтобы кто-то умер у него на операционном столе!

Между тем, и у именитых врачей случались несчастья, истинные профессиональные несчастья, когда человека невозможно спасти. Но Платон не знал, как и с помощью чего они переживали это. Такой удар по карьере, ведь поползут слухи, и люди будут охотнее обсуждать его поражения, нежели вспоминать его победы. Черт возьми!

Платон чувствовал, как под обратным нажимом трещат его собственные кости. От напряжения сводило подбородок, зубы впивались друг в друга. И тут Платон вдруг вспомнил сновидение, которое зловещим предупреждением преследовало его многие ночи. Пот капал с его лица, мокрыми кругами расходился по халату подмышками. «Предупреждением о чем?!» - готов был закричать он. Хватит этих преследований и психологических угроз, которые сыпались на его голову неизвестно откуда! Он ни в чем не провинился, честно исполняя свою работу. Когда его призывали спасать жизни, он честно их спасал.

И только не хватало духу добавить: а когда призывали убивать, он шёл и честно убивал. Нет! Эти аборты не на его совести, эта кровь - на руках тех, кто решился сотворить такое над собой и своими детьми. Он - врач, и делал то, что входило в его врачебную компетенцию, одобренное общественностью и государством...

- Бесполезно. Довольно, Хрусталёв, оставьте! - потребовал чей-то голос. Платон не понял, что это за белый халат оказался рядом с ним в данную секунду. Может, зашёл в операционную кто из коллег. - Он уже мертв.

На ватных ногах Платон вывалился из операционной. Его штормило, и  передвижение по больничному коридору напоминало скорее траекторию пьяного. Он натыкался на предметы и готов был взвыть от внезапно пронзившей его острой боли. Выпустив из рук инструменты, которые, ударившись о пол, завопили металлическим визгом, Аглая пустилась вдогонку.

Платон больше всего на свете сейчас хотел остаться один: его душили рыдания, обида, злость бессилия. Он с радостью разнёс бы все в своём кабинете, но ему не дала этого сделать все та же Аглая, готовая в любую минуту прийти на помощь.

- Уйди! - постарался сохранять самообладание Платон, когда Аглая попыталась вслед за ним протиснуться в кабинет. Под натиском внутренней ярости вежливость неумолимо таяла, как испарина на стакане с остывающим чаем. Платон выдавливал из себя каждый слог:

- Пожалуйста. Уйди.

- Давай поговорим? - взмолилась женщина.

- О чем?

- Я знаю, тебе сейчас тяжело. Пациент умер. Но ты не должен винить во всем только себя, есть ещё и стечение обстоятельств, и провидение...

- Провидение? Как странно, советская активистка, и знает такие слова! Не начинай, однажды я уже прислушался к твоим советам, что не должен винить самого себя! Помнишь, как ты своими красивыми губками разнесла в пух и прах остатки моей немощной совести? Что ты теперь ждёшь от меня, бессовестного человека? Мне теперь, знаешь, все можно! Абсолютно все, - понимаешь? - даже захлопнуть дверь перед самым твоим носом!

- Что ты такое говоришь, Платон?

- А чего ты ожидала? Что, превратившись в бесчувственного убийцу, с твоего, кстати, самого горячего одобрения, я буду и дальше ласкать тебя по ночам, восхищаясь твоей красотой? Мне больше этого не нужно, понимаешь? Желаешь быть железной мужланкой, будь ею! Помнишь, как цинично ты рассуждала о своей независимости, профессии, о новом предназначении женщины, музы революции, - и о том, что муж тебе, пожалуй, и не пригодится. Так чего ты пришла искать теперь? С твоей точки зрения, я исполнил своё предназначение: много ночей я удовлетворял тебя так пылко, как тебе этого хотелось.

Голос Платона на удивление успокаивался и, в конце концов, зазвучал даже равнодушно.

- Так зачем ты бегаешь за мною? Я уже отдал тебе все, что ты желала взять.

Он, наконец, отпустил дверь и позволил ей войти. Аглая осталась на пороге, и с ней вдруг начало происходить то, чего от неё не ожидал ни Платон, ни кто-либо из персонала, ни тем более она сама: её глаза наполнились мокрой болью, она бессильно опустила веки, и на её щеки выкатились две тяжелые капли.

- Я вообще-то не об этом пришла говорить. Просто хотела поддержать тебя. Зачем ты все мешаешь в одну кучу?

- А надо говорить именно об этом, - прервал её Платон. - Потому что это одно и имеет значение.

И, отвернувшись к окну, он докончил:

- Знаешь, совсем недавно я думал, что люблю тебя. Меня это наполняло призрачным ощущением счастья. А теперь я больше не могу... любить тебя. Я не знаю, почему так произошло. Может быть, я этому не обучен, любить: мой отец духовно всегда жил отдельно от матери, и они взаимно презирали друг друга. А, может быть, просто не случилось чего-то, что нужно было моей душе. Мне так хотелось, чтобы любовь была своего рода спасением, чтобы она подняла мою душу на высоту, а не втоптала её в адскую грязь, в которой я залип и никак не могу выбраться. Мне хотелось бы, чтобы ты, моя женщина, спасла меня, а не уничтожила, понимаешь?

Ему ответила тишина. Платон обернулся: в простывшей комнате никого не было, и только сквозняки без стеснения врывались распахнутую дверь, словно резвые и наглые мальчишки.


Продолжить чтение http://www.proza.ru/2020/04/05/526