Мальчик взрослеет...

Б.Мельник. Часть первая, раздел одиннадцатый. Перевод с польского Т.Цыркуновой.



Иду дальше в направлении школы, и через минуту узнаю дом,  в котором с родителями проживала девочка, бывшая младше меня по возрасту, Дуся. Было мне тогда не более десяти лет, как эта маленькая девочка затянула меня в свой дровяной сарай. Там, в полумраке, Дуся, первая в моей жизни, объяснила мне все тонкости, которым служат половые органы, имеющиеся у женщины и мужчины. Глядя мне прямо в лицо расширенными зрачками, девочка свои объяснения произносила придушенным шёпотом. Время от времени неожиданно прерывала какое-нибудь предложение, и, приподнимаясь на цыпочки, целовала меня в губы. Рот её был влажным, горячим и всегда пах луковым пером.
Я солгал бы, если бы утверждал, что противостоял Дусиной активности. Её повествование я заглатывал с каким-то стыдом, но одновременно моя воля была парализована жаждой познания. Слушая шёпот Дуси, чувствовал, как в моё тело проникает удивительное, незнакомое до этих пор, ощущение. Поминутно вынужден был сглатывать наплывающую в рот густую слюну, а в самом низу моего живота ползали, вызывая приятные ощущения, какие-то мурашки. Необычайно богатые знания в этой области Дуся добыла от сна в одной комнате с родителями. Маленькая шпионка рассказала мне, что её часто будили ночью звуки, производимые постельными заба- вами её родителей. Тогда она внимательно наблюдала из-под одеяла за их действиями, о которых позже подробно мне рассказывала. Вспоминая те «занятия» с Дусей, внезапно какая-то мысль пришла мне на ум. Прежде всего, никогда не пришло мне в голову, что мои родители также могли иметь что-то общее с «этими вещами». Как-то раз Дуся неожиданно предложила, чтобы мы попробовали «одну штучку», которая её родителям нравилась больше всего, судя по тому, что они наиболее часто этим занимались. Снедаемый любопытством, я стал жадно всё слушать. Желание попробовать неизвестный мне марципан, позволило мне забыть о привитой с детства одной из главных «правд» о тяжёлом грехе, касающемся этого органа.
Это новое жизненное знание в исполнении малолетней учительницы, было для меня ошеломляющим. При его исполнении маленькая любезница время от времени прерывала свои действия, и, заглядывая мне в глаза, спрашивала, нравится ли мне это. В какой-то момент Дуська внезапно потребовала отдачи. Когда подгоняемый её настой- чивостью, я приступил к ней, то полностью оказался скомпрометированным. Уже после короткой минуты этой процедуры, поскольку моя недомытая партнёрша решительно мне не понравилась. Избегая неизбежных вопросов Дуси, молча убежал из дровяного сарая.
Возвращаясь домой с приклеенным к языку неприятным вкусом, почувствовал, как вместе с моим соблазнением, полностью пропал во мне интерес к Дусе. Важным было и то, что внезапно во мне пробудилось понимание того, что эти «занятия» во мраке дровяного сарая, были, прежде всего, тяжёлым грехом!
Однако помимо чувства вины от занятий «этими вещами», через какое-то время я снова стал тосковать по нашим свиданиям. К сожалению, моё внимание к учительнице «грешных знаний» было встречено пожиманием плеч и презрительно скривленными алыми губками. Вскоре выяснилась и причина такого игнорирования моей персоны Дусей. Оказалось, что сейчас она занимается «образованием» Гуця, который о приключениях в дровяном сарае как-то рассказывал мне с красными пятнами стыда на лице. Гуце был, очевидно, более активный, чем я, поскольку они сразу же перешли к практи- ческим занятиям. Оказалось также, что и Гуце не был единственным в Дусиной «академии грешного образования».
Когда эти «студенты» делились со мной впечатлениями от своих успехов, то были удивлены моим полным неведением в этой области. Даже смотрели на меня свысока, а Роберт назвал меня как-то глупым праведником. Я перенёс это абсолютно спокойно, а знания, приобретённые от Дуси, так же, как и практические навыки, сохранил в глубочайшей тайне.
Умолчал об этом также и во время исповеди, не издал на эту тему ни одного слова ксёндзу Тарногурскому. Страх перед какой-то страшной карой, которую может совершить сам господь Бог за грех, совершённый в дровяном сарае, полностью парализовал меня перед исповедью. Произошло это от убеждения, что Бог узнает о моём грехе от исповедника…
Память о совершении с Дусей такого тяжкого греха долгое время угнетала мою детскую совесть. Это душевное беспокойство, углубленное последующими поступками растущего ребенка, тянулось до самого моего участия в обряде конфирмации. Произошло это уже в послевоенные годы, а причащал меня сам глава польской католической церкви, ксёндз кардинал Август Глонд.
На торжественном богослужении Его светлость произнёс очень торжественную и длинную проповедь. Единственным её содержанием была обязанность верующих нести постоянное покаяние за   те грехи, в которые неустанно вводит людей дьявол. Призыв постоянно бить себя в грудь за совершённые грехи глава церкви многократно объяснял цитатами, которые оглашали такие действия огромным блестящим нимбом святости.
Тогда в костёле содержание проповеди главы церкви в шитых золотом одеждах гремящего с амвона, соединилось в моей душе в одно целое с боязнью Бога, которая годами взращивалась во мне родителями. Соединённое давление слов, услышанных с амвона и родительских нотаций, извлечённых из памяти, ввело мою совесть в ощущение самой глубокой вины. Дополнительно усугублял её и тот факт, что перед конфирмацией во время исповеди, меня душил страх перед взрывом гнева моего исповедника, и боязнь какой-то страшной кары в очередной раз уничтожила моё желание признаться в совершённой фривольности.
Из самой глубины моего сознания выплыл вывод о том, что с такими грехами я не достоин жизни, и единственно справедливое наказание за те мои поступки – это самоубийство. Не знаю до сих пор, не закончилось ли бы моё душевное терзание трагедией, если бы над моим чувством вины не превалировал страх перед неизбеж- ными муками в аду, на тему которых так много я узнал из проповеди Его эминенции, кардинала Августа Глонда.
Только через много лет я понял, как глубоко можно покалечить впечатлительную психику ребёнка, воспитанного в такой «боязни Бога». Психику, нарушенную висящей над ней какой-то  страшной земной кары, и ещё более страшной, Божьей. Кары за провинность, запрещённую правом, выдуманным веками «пастухами наших душ». Правом, корни которого сидят в самом ядре дикого средневековья, погрязшего в идиотизме и мракобесии.
К сожалению, в те годы общество было  в значительной  степени во власти затхлой церковной пропаганды, тянувшейся из средних веков, и рождённой непосредственно «святыми мужами» в капюшонах. То, чем мать-природа одарила человека с целью продолжения рода и взаимного получения радости и нежности партнёрами от обладания друг другом, в учёных кругах тех «авторитетов», было унижено до крайних границ. И так, например, сближение женщины и мужчины некоторые создатели этой «моральности» идентифицировали как отвратительный грех кожаного мешка, наполненного дерьмом.
Я убеждён, что такая болезненная ненависть к элементам человеческого тела, ответственным за деторождение, могла зародиться только в голове особы, трагически сексуально обделённой. Известная присказка о собаке садовника, которая и сама съесть фрукты не может, но и другим не позволяет этого делать, пробудила у определённого учёного евнуха ненависть к людям, имеющим нормальные половые органы. Такое искажение прав природы, которая была всегда правом самого Бога, толкало людей в объятия демона мракобесия, произведенного хитрым людским рассудком. Двуличие позволяло внешне демонстрировать искусственный порядок и одновременно скрытно предаваться всяческим запрещённым утехам, и даже много, много более того.
Этот искусственный «порядок мира» в двадцатом веке стал постепенно изменяться, приобретая более «цивилизованный» вид. Однако, вынужденное свойство, основанное на демонстрации соседу, что жизнь проходит «по-божьему», дожило спокойно и до моих времён. До сегодняшнего дня большинство людей носит путы режима, что «скажут люди», если что-то произошло необычное, выходящее за общепринятые нормы, навязанные нам нашими предками. И в самом деле, до тех пор «всё в порядке», пока смрад мракобесия не выползет за порог «богобоязненного» семейства.
Я, проживая в такой же среде, также подлежал обязательным повсеместно принятым правилам. Мои родители, самые любимые и лучшие среди всех родителей, помыслы своих детей также моделировали в духе боязни божьей родом из средневековья. Горько мне, что оба они, будучи людьми кристально чистыми, и во многих делах очень положительными, в этой единственной области придерживались глубоких заблуждений. Такую модель воспитания получили они, к сожалению, в своих родительских домах.
Однако родители мои были примером того, что в том свете, кроме двуличных людей жили также и люди с душами чистыми, избегающими неправды. Только, что рождены они были на свою беду в такой среде, что слепо подчинялись «божьим» наказам и приказам замшелых моралистов. Брезговали мракобесием почти физически, но глубоко верили, что переход «запретного порога» неизбежно вызовет Божий гнев и заслуженную кару.
При каждой возможности они напоминали нам, детям, что даже помысел, а не дай Боже, манипулирование «этими» частями тела, принадлежат к самым тяжким грехам, за которые господь Бог сурово наказывает. Неизбежной божьей каре должна была предшествовать ещё и невообразимая кара телесная, несмотря на то, что наши родители такие наказания применяли очень редко и чисто символически, только за самые большие детские провинности. Главным образом воспитывали в нас «людей», доводя до нас осознание того, что каждый грех вызывает гнев господа Бога.
Если же какая-нибудь тема разговора касалась той «запретной» сферы жизни, то мои родители не умели обоснованно ответить своему ребёнку. В ответе на неловкий для них вопрос кормили нас, своих троих детей, вздором об аисте, или же ловко меняли тему разговора. Доходило до абсурда, когда я, будучи совсем ещё мало- летним, спросил у мамы, каким образом курица несёт яйца, то в ответ услышал, что курица несёт яйца через клюв.
Я стал также свидетелем царившей «в моё время» дикости, когда я ещё даже не достиг школьного возраста. Был с моими родителями в центре посёлка, где мы встретили по дороге уже довольно пожилого господина, который пользовался в посёлке всеобщим уважением. Во время мимолётного обмена приветствиями моих родителей с этим человеком по улице проехала на велосипеде «дамке» какая-то молодая женщина. Велосипеды с таким названием не имели рамы, и женщины могли ездить на них в юбках, так как не требовалось заносить ногу над сидением при посадке или при остановке велосипеда.
При виде проезжавшей велосипедистки старый господин просто взорвался от возмущения.
–«Какое безобразие! – Посмотрите, господа, это же Содом»! Закричал он возмущённо, одновременно очаровательно кланяясь моей маме – «Прошу прощения у дамы! Однако в моё время даже распутницы из борделя не осмелились бы на улице так бесстыдно расставлять свои ноги, как вот эта безбожница»!
Старик этот, разъярённый видом «безбожницы, расставляющей ноги» при езде на велосипеде, в тех самых «его временах» без всякого пардона удовлетворял свою похоть, расставляя ноги девушкам в фольварках, и увеличивая тем самым поголовье своих, лишённых отца, потомков.
О тупой моральности старого идиота я узнал через много лет от своей мамы, когда стал уже взрослым человеком. Он был каким-то служащим в имении графа Пусловского перед Первой мировой войной. Был известен тем, что в подчинённых ему фольварках, массово использовал молодых местных женщин. В тех «его временах» через пятьдесят лет после отмены крепостного права царём, забитые полесские женщины не осмеливались воспротивиться воле необузданного «паночка».
Его приключения в фольварках обсуждали все мещанские гостиные Телехан. Однако же запах аморальности в силу царивших тогда обычаев никогда не выходил наружу. Официально этот двуногий бугай оставался положительным женатым служащим. В сво- ём окружении вёл себя достойно, заботился о своём доме, семье и регулярно участвовал в богослужениях. Ни дать, ни взять, достойный образец обывателя посёлка!
Было мне, наверное, одиннадцать лет, когда невольно заставил я моих родителей проглотить «жабу» от их воспитательного метода. Как-то раз прочитал я в затёртой от постоянного чтения библии, что разгневанный Бог убил Онана за «испускание семени на землю», тем самым, избежав повинности оплодотворения вдовы своего брата. Я попросил маму объяснить мне смысл этого сложного для моего понимания фрагмента библии, а она – «Прости меня, мамочка»! – онемела от неожиданности. После долгого молчания промолвила, что ответит мне вечером, так как сейчас не имеет времени.
Вечером родители сначала о чём-то пошептались между собой, а потом отец ответил мне, что в библейские времена люди испытывали страшную нужду, и такая напрасная трата семян какой-то зерновой культуры, которые можно было бы посеять, была, конечно же, тяжёлым грехом. После такого щекотливого для родителей объяснения греха Онана, я, как невинный ребёнок сделал вид, что всё понял, и не оплодотворённая библейская вдова совершенно меня не интересует. Когда же началось моё половое созревание, и у меня появились ночные поллюции, понял я окончательно, что вести разговоры с родителями на эту тему бесполезно. С чувством злого удовлетворения делал вид, что не вижу, как наша мама потихоньку стягивает с постелей своих сыновей простыни, измазанные картами их буйной
мужской принадлежности.
По этой же причине в возрасте четырнадцати лет, чуть не взорвался от подавляемого смеха, когда мои родители стали грозно смотреть на меня за то, что я сказал о нашей соседке, что та скоро родит ребенка, так как её живот сильно увеличился.
Однако же, когда через десять лет родилась моя дочь, из уст родителей я не услышал вопроса, каким способом эту проблему лично мне удалось решить, вместо того, чтобы дожидаться прилёта аиста с готовым ребёночком в клюве.

***
Состояние моих детских проблем и разочарований я понял только спустя много лет. Помогли мне в этом моя врождённая склонность к размышлениям и книги, чтение которых ксёндз Тарногурский, наверное, мне бы не порекомендовал.
Будучи уже человеком взрослым, неоднократно ловил себя на том, что в обстоятельствах, не полезных мне, из глубины моей души пробовал выползти отвратительный двуличный червяк. Позже стал задумываться над тем, кто из моих предков передал его мне, и пришёл к выводу, что, пожалуй, ни один. Вероятнее всего, было это только несчастное последствие от родительского метода их «страу- синого прятанья» головы в песок, перед пониманием греха в воспитании характеров своих детей.
Это заключение не вызвало во мне ни малейшей претензии к родителям. До сих пор мне их очень жаль. Сколько же напрасных стрессов вынуждены они были пережить в своей жизни, желая прожить её «по-божьему», согласно с собственной, такой искалеченной совестью!


Рецензии
= Здравствуйте,Татьяна! Я не пойму : детей приносит Аист или их продают в спецмагазине по талонам ? Спасибо,с Уважением,

Николай Стрижов   19.01.2021 18:18     Заявить о нарушении
Спасибо за вопрос, Николай!
Это дело выбора, кому-то детей Бог дает, кому-то аист приносит, кто-то находит в капусте, а кто-то и в пробирке...
Но самые добрые люди растят и своих, и усыновленных...

Татьяна Цыркунова   20.01.2021 14:34   Заявить о нарушении