Пятый оттенок серотонина

Написал три рассказа, понял, что это одно и то же, решил объединить в одно целое.               


               

                ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

                ДВЕРЬ 
               
                Глазуньим глазом, взглядом властным,
                В распаде личности виня,
                Бифштекс прошедшего ненастья
                С тарелки смотрит на меня. 
               

 
1. ЭКСПОЗИЦИЯ

Жил-был человек, и в один прекрасный день покинул свой дом и сменил прошлую черту оседлости на настоящую. Настоящую во всех смыслах этого слова, последнюю и окончательную, глубокой бороздой разделившую его жизнь на «до» и «после». Черта прошла по одной из тихих улиц Хайфы, где последние тридцать лет и проживал этот человек. Проживал по-разному, не так, чтобы очень хорошо, но и не так, чтоб совсем уж плохо, не лучше, но и не хуже других. И не мог он нарадоваться тому, что в этом своём «после», ни разу не почувствовал себя иголкой в стогу сена, а то и того хуже - плевком в колодце.

Бенцион Перчик, а именно эти имя и фамилию уже шестьдесят третий год гордо нёс по жизни этот человек, никогда и никому сильно не завидовал, с лёгкостью обходился тем, что имел, но вместе с тем и не страдал хронически запущенным уровнем самооценки. И решил он однажды, что не нажив приличного капитала, жизненного опыта нажил столько, что просто не имеет морального права не оставить наследникам в наследство наследия, в виде бессмертного философского труда. Труда, прочитав который, всем наследникам сразу станет ясно, кто такой на самом деле Бенцион Перчик, и как мудро он поступил, сменив черту оседлости. Труд должен был не только осчастливить родственников, но и предоставить ему возможность хлопнуть дверью напоследок. И так Бенциону понравилось это «хлопнуть дверью напоследок», что с некоторых пор ни о чём другом думать он был уже не в состоянии.

Кроме национальности, в наследство от родителей Бене достались огненно-рыжие кудри, предрасположенность к полноте и высшее музыкальное образование. Уже в юном возрасте он знал абсолютно все ноты, был наслышан о нетрадиционной сексуальной ориентации Петра Ильича Чайковского, довольно бойко барабанил этюды Шопена и сейчас, дожив до седых волос, взявшись за главное дело всей своей жизни, не мог не оставить после себя прекрасного философского труда по определению. Кроме всего прочего, не сделать этого ему не позволял жесточайший перфекционизм, неустанно следивший за Беней и не дававший ему покоя ни днём, ни ночью.

Благодаря фонетической универсальности фамилии Бенциона, кролики, медвежата, суслики и прочие представители фауны в лексикон его супруги не входили. Жена называла Беню Перчиком, в разговорах с подругами, к Перчику добавляла местоимение «мой», уже давно привыкла к своеобразию многообразия интересов мужа и старалась по возможности не обращать на них внимания.

Умирать сразу по завершении задуманного мероприятия в планы Бенциона Перчика не входило. Хлопнуть напоследок дверью и хлопнуть напоследок крышкой гроба, для него было совершенно разными мероприятиями, жизнь он любил и старался по возможности не укорачивать этот занимательный для себя и окружающих процесс. Именно поэтому, Беня беззаветно верил врачам и регулярно, в соответствии с поставленными диагнозами, безропотно позволял практикующим в самых различных областях медицины хирургам отрезать от себя, на их взгляд, уже просроченные куски и кусочки.

Хлопать дверью, в силу практики, обретённой в процессе преодолевания этапов жизненного пути, Перчик умел неплохо. По крайней мере, ему казалось, что все двери, выбранные им, хлопали сами собой, совершенно непринуждённо и только всем на пользу. Но теперь ему предстояло совершить нечто совершенно новое и неизведанное — хлопнуть дверью напоследок. Что это за дверь, как она выглядит и где её искать, он не знал и с энтузиазмом латентного садомазохиста методически истязал себя и окружающих поисками ответа на этот жизнеутверждающий вопрос.

В выборе формы выражения, достойной его пера, Бенцион метался между драмой, написанной метафорическим языком шекспировских трагедий с сюжетом, основанном на критике абсурдной утопии идеалистического по своей сути материализма «Капитала» Маркса, и сценарием комедийного телесериала по мотивам статьи Владимира Ильича Ленина «К вопросу о национальной политике». Процесс выбора продвигался со скрипом, и очень напоминал хрестоматийную сказку о том, как простой русский парень, отличный стрелок и профессиональный охотник, вместо того, чтоб исправно кормить молодую красавицу-жену и по-молодецки исполнять супружеский долг, зачем-то постоянно ходил куда-то туда, не зная, куда, на поиски чего-то того, о чём не имел ни малейшего представления. Так продолжалось до тех пор, пока Бенцион, наконец, не принял весьма неожиданного для себя решения, что дверью, которой он хлопнет напоследок, будет не стихотворно-киношная критика шатких основ диалектического материализма и пролетарского интернационализма, а толстый роман, основанный на глубоко личных мотивах смены черты оседлости и бесценных советах наследникам по этому поводу.

Перчик прекрасно понимал, что в эпоху интернет-телевидения, рейтинги романов значительно уступают рейтингам телесериалов и помнил бессмертное изречение, гласящее, что для безграмотного народа из всех искусств важнейшими являются кино и цирк. Беня был уверен, что, живи автор этой идеи сегодня, кино и цирк он бы заменил телевизором и интернетом, а всё остальное, с лёгкой душой, оставил без изменений.

Не считаться с нетленной актуальностью изречения он не мог, опять засомневался в правильности выбора и снова начал склоняться в сторону телесериала. И только беззаветная вера в своё предназначение не позволила ему сбиться с намеченного курса. В последний раз, отбросив прочь все сомнения, Бенцион окончательно и бесповоротно решил писать роман, убедив себя в том, что и романом сможет хлопнуть громко, от всей души и по-настоящему напоследок.

Из школьной практики Перчик знал, что перед тем как начать писать сочинение, необходимо составить план будущего произведения. Первым пунктом плана он уверенно поставил детский сад, в который его определили родители сразу по достижении трёхлетнего возраста и где, как и у большинства сверстников — юных строителей светлого будущего, началась его сознательная общественная жизнь.

2. ЗАВЯЗКА

Раскрыть всю глубинную суть детсадовского периода становления своей личности, не рассказав о деде, было невозможно по причине того, что в садик и обратно, маленького Перчика водил именно дед. И именно деду приходилось первому узнавать от внука последние детсадовские новости во всём их объёме. Обычно, по дороге он курил, невпопад отвечал на вопросы внука, старался не особо вникать в суть рассказов, больше похожих на политинформацию о планах партии и народа на ближайшую пятилетку, и напевал свою любимую песню «Бай мир бисту шейн». Уже намного позже, когда деда давно не было в живых, отец рассказал Бене, что после просмотра концертно-тематической программы выпускного детсадовского утренника и торжественной церемонии вручения памятных подарков, старый Янкель до глубины души был возмущён тем, что вместо партбилетов, заведующая вручала детям буквари, цветные карандаши и акварельные краски.

По-русски дед говорил плохо, так как раньше жил в Литве и русский язык изучал в одном из мордовских лагерей, по ускоренной методике и без отрыва от производства. Возвращаться в Литву по окончании срока Янкель не решился. Дом, вместе с должностью управляющего ткацкой фабрикой и банковскими счетами, отдавать ему никто не собирался, и возвращаться деду было некуда и незачем. В сорок пятом, уже на честно заработанные мордовские рубли, он купил в Харькове домик с небольшим участком земли, старым расстроенным пианино и жиличкой Клавдией Андреевной. Пианино раньше принадлежало какому-то немецкому офицеру-меломану, квартировавшему там во время войны, а Клавдией Андреевной прежних хозяев уплотнили ещё в двадцатые. Жиличка занимала две комнаты, имела вздорный характер, взрослую дочь на выданье и постоянную прописку, что существенно снизило стоимость строения и позволило деду удачно сторговаться с владельцами недвижимости. Кое-как наладив быт, Янкель перевез семью на новое место жительства и в сорок шестом выдал дочь замуж. Вскоре у него родилась внучка, а через девять лет на свет появился внук, водить которого в садик он и имел удовольствие.

Однажды по дороге домой, после новостей о том, какое стихотворение про Красную армию они сегодня учили, что Вовка опять уписался и наврал нянечке, что упал в лужу, а никакого дождя сегодня не было, Беня сообщил деду, что после завтрака с пацанами играл в войнушку. И опять был фрицем, а так не честно. Фрицем он был вчера, а сегодня по всем правилам должен был быть русским. Но Женька Клыков сказал, что он — жид, а жиды русскими не бывают и поэтому могут быть только фашистами. Беня не мог понять, почему весь мир в один день перевернулся вверх тормашками, почему он не русский, что такое жид и почему, если он и вправду жид, жид именно он, а не Женька, или, к примеру, Вовка.

Дед остановился, перестал напевать свою любимую песню и с тоской посмотрел на внука. По его щеке покатилась непонятно откуда взявшаяся слеза, что Беню очень удивило. До этого маленький Перчик не знал, что взрослые тоже плачут, и думал, что плаксами бывают только маленькие дети. Дед погладил его рыжие кудряшки и тихо сказал:

— Майн лэбн, (моя жизнь на идиш) они уже и до тебя добрались…

Больше ему сказать было нечего. Старик утёр слезу рукавом, закурил «Памир», взял Беню за руку и, не проронив больше ни слова, повёл домой уже другого, в один день повзрослевшего внука, впервые столкнувшегося с реалиями пролетарского интернационализма в одном, отдельно взятом детском дошкольном учреждении.

3. КУЛЬМИНАЦИЯ

Вопроса, кем он станет, когда вырастет, для Бени не существовало. В свои пять лет он твёрдо знал, что будет таксистом, и каждый день будет бесплатно кататься на машине. Кататься на машине он любил даже больше эскимо на палочке и карусели в Парке культуры и отдыха имени Горького. Беня был уверен, что на трамваях и автобусах люди ездят, а на такси, исключительно, катаются. Если, конечно, на такси есть деньги. А ещё маленький Перчик уже понял, что есть такие богатые люди, у которых денег так много, что они сами могут купить себе машину. Таким людям, чтоб целый день кататься, быть таксистом было совсем не обязательно.

Беня знал, что папа с утра до ночи работает на двух работах, а мама целый день крутится, как белка в колесе, но всё равно, каждый день слышал разговоры о том, что родители в долгах, как в шелках, и еле-еле сводят концы с концами. На машину у папы с мамой денег не было. Но накопить на телевизор им всё же удалось. И в один прекрасный день в доме Перчиков появился волшебный электрический ящик.

До этого, из всех существующих на тот момент средств массовой коммуникации в доме было только радио. Радио было постоянно включено в радиоточку и выполняло две основные функции:

Каждый день, ровно в шесть утра, громко играло гимн.
Шесть раз в неделю, по утрам, транслировало радиогазету «Пионерская зорька».
Гимн заменял будильник, а «Пионерскую зорьку» слушала старшая сестра Бенциона. Сестра уже была пионеркой, носила красный галстук, и ежедневное прослушивание этой радиопередачи входило в перечень её общественно-политических мероприятий.

Появление в доме телевизора кардинально изменило мировоззрение маленького Перчика. Благодаря этому чудо-прибору он впервые увидел Никиту Сергеевича Хрущёва.

О существовании Никиты Сергеевича Беня уже знал. В садике ему уже рассказали о нём много хорошего, но лишь теперь, с появлением телевизора, он смог оценить по достоинству всю грандиозность масштаба личности этого человека и убедиться в справедливости поговорки, утверждающей, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. По телевизору Хрущёву все громко хлопали, Хрущёва все боялись и слушались, Хрущёву каждый день дарили хорошие подарки, но самое главное, он катался на таких больших и красивых машинах, каких таксисты даже и во сне не видели.

Уже на третий день пребывания телевизора в доме Перчиков, маленький Беня сделал соответствующие выводы, по-детски легко изменил планы на будущее и быть таксистом передумал окончательно. Теперь, невзирая на национальную компоненту, а может быть и ей вопреки, Бенцион Перчик твёрдо решил стать Никитой Сергеевичем Хрущёвым.

Этот период становления маленького Перчика как личности, непостижимым образом совпал с началом занятий на тему «Кем я буду, когда вырасту» в его родном детском саду.

Для начала, строго в соответствии с методической литературой и рекомендациями гороно, воспитательница Алла Николаевна целых два месяца разучивала с детьми стихотворения «Мамы разные нужны» и «Дядя Стёпа-милиционер» Сергея Михалкова, и «Я б в рабочие пошёл» Владимира Маяковского. Алла Николаевна была женщиной строгой и одинокой, любила порядок и высоких мужчин, и поэтому, особый упор делала на дядю Стёпу. После многодневного детального разбора стихотворений, она предложила всем желающим поднять руку и, не таясь, смело поделиться с товарищами личной точкой зрения по поводу впечатлений, оставленных этими произведениями. Поскольку до исторического полёта Юрия Гагарина в космос оставалось ещё целых полгода, и о космонавтах ещё никто ничего толком не слышал, полететь на Луну желающих пока не было.

Выводы воспитанников, в целом, давали оптимистичный прогноз, и Алла Николаевна радовалась результатам своего труда. Дети правильно поняли и хорошо усвоили материал, и никто не захотел стать тунеядцем, алкоголиком, проституткой, или, не дай бог, американским шпионом. Все её подопечные единодушно правильно захотели быть токарями, сантехниками, доярками, трактористами, врачами и участковыми. И всех, вне зависимости от направления выбранного жизненного пути, Алла Николаевна хвалила. И только Беня участия в дискуссии не принимал и рукИ не поднимал. Он молча сидел на стульчике, изучал большой палец правой ноги, торчащий из дырки в его тапочке, и напряжённо размышлял над тем, есть ли у Аллы Николаевны дома телевизор.

Вопрос воспитательницы: «А кем будет наш Бенцион?», адресованный непосредственно ему, застал Перчика врасплох. Он нехотя встал со стульчика, подумал ещё какое-то время и, не поднимая глаз, тихо спросил:

— Алла Николаевна, а у Вас есть телевизор?

Нянечка Баба Шура, обычно не принимавшая непосредственного участия в процессе воспитания подрастающего поколения, перестала жевать хлеб с маслом, оставшемся после детсадовского завтрака, понимающе переглянулась с воспитательницей и, с молчаливого согласия Аллы Николаевны, гневно заявила:

— Ишь, какой умник выискался! У нас с Аллой Николаевной, в отличие от некоторых, на телевизоры нет ни денег, ни времени! Нам с Аллой Николаевной работать надо!

Вопрос воспитательницы повис в воздухе, и Бенцион впервые в жизни принял решение сказать не то, что думает, а то, что, как он понял, было необходимо говорить в подобных ситуациях. Юный Перчик тяжко вздохнул и обречённо выдавил:

— Милиционером.

После занятий все пошли гулять во двор. Во дворе к нему подошёл Женька Клыков, сказал, что жидов в милиционеры не берут, Беня, не понимая до конца, что делает, со всей силы ударил кулаком по ненавистной Женькиной роже и выбил Клыкову зуб. От отчисления из садика его спасло только то, что зуб был молочным и уже давно шатался. Вечером, когда за Перчиком пришёл дед, Алла Николаевна о чём-то долго с ним разговаривала. За время беседы дед не проронил ни слова и стоял с отсутствующим видом, глядя куда-то в сторону. Выйдя за ворота, он спросил:

— Опять?

В ответ Беня лишь кивнул рыжей головой и посмотрел себе под ноги. Дед взял Беню за руку и повёл, на этот раз, не домой, а в сторону гастронома. В магазине он купил чекушку «Московской» себе и пломбир внуку, после чего в отделе «Соки-воды» попросил продавщицу налить стакан портвейна и, выпив его залпом, попросил налить второй. В этот день по дороге домой дед напевал свою любимую «Бай мир бисту шейн» гораздо громче и веселей обычного.

4. РАЗВЯЗКА

Описав в первой главе романа все самые важные, эпохальные события своего дошкольного периода становления личности, Бенцион решил перейти ко второй, значащейся в плане сочинения, естественно, под вторым пунктом, озаглавленном «Школа». Он вспомнил о том, как классная руководительница, Заслуженный учитель Украины, преподававшая украинский язык и литературу, передавала на проверку его школьные сочинения в соответствующие органы, как саркастически называла его маленьким Солженицыным и сионистским лазутчиком. Вспомнил о характеристике, торжественно врученной ему по окончании школы и о том, что с такой характеристикой, не то, что в консерваторию, в тюрьму не принимали. О том, что консерваторию он, всё равно, кончил и что всё это, слава богу, уже давным-давно в далёком прошлом.

И поймал себя Бенцион на мысли, что вспоминая школьные годы, думает о двери, а не о школе. И что последнее время думает о двери с утра до ночи. И это в лучшем случае. В худшем, по ночам она ему снится. И тогда он думает о ней неделями, месяцами, и это уже начинает смахивать на клинический диагноз и сказываться на семейных отношениях. Мало того. Всё это усугубляется ещё и тем, что не думать о дверях он, вообще, не может, поскольку уже более двадцати лет трудится в столярной мастерской, и делать двери приходится, практически, ежедневно. И подумал Бенцион Перчик:

А не ошибся ли я дверью?

Может быть, она никуда не ведёт, а если и ведёт, то ведёт в никуда?

Может, потомки обойдутся и без моего наследия и сами разберутся, где, с кем и как им жить?

И вправе ли он осуждать этих ущербных заслуженных учителей и несчастных женек клыковых за то, что они такими ущербными и несчастными родились? Ведь убить их намного проще, чем переубедить, но убить — грех ещё больший, чем смириться с их существованием…

И осознав, что во всей этой истории вопросов больше, чем ответов, задал себе Беня последний и, на этот раз, действительно жизнеутверждающий вопрос:

Зачем дверью хлопать, если её можно тихонько за собой прикрыть?

В тот же день, придя с работы домой, Бенцион Перчик поужинал, немного поразмышлял над трагизмом запрограммированной обречённости второго тома гоголевских «Мёртвых душ» и романа булгаковского Мастера, выпил для храбрости, зашёл на рабочий стол компьютера и без сожаления удалил файл своего недописанного, никому не нужного шедевра.


                ЧАСТЬ ВТОРАЯ

                У КЛОПА БЫЛА СОБАКА, ИЛИ НЕЗАПИСАННЫЕ ГЛАВЫ НЕНАПИСАННОГО РОМАНА.      
               
                Сквозь всё, где всё - насквозь из добра,
                Сквозь всё белоснежно-нежное,
                Чёрною брешью сквозит дыра
                В прошлое - неизбежное.

1. ЖИТЕЛЬ

Бодро зевнув, без пяти минут — обладатель степени бакалавра Теории итоговой неизбежности постоянства пространства и времени Альберт Клэпштейн, он же Алька-Клоп для друзей и сокурсников, проснулся, потянулся, и нехорошо отозвавшись о климате, выполз из-под одеяла. Немного поразмыслив о том о сём, он умылся, оделся, заварил чай, подумал, что хорошо, что у него нет собаки, и с головой погрузился в информацию.
Клоп готовился к защите работы на тему «Евреи времён последнего локального Армагеддона и Современная космополитология».

О последнем локальном Армагеддоне Алька знал практически всё, а в Современной космополитологии рулил не хуже, чем в передовых гидропонических агротехнологиях возделывания каннабиса в бытовых стиральных машинах. По крайней мере, ему так казалось. И оставалось-то всего ничего: выяснить, кто такие эти евреи и с чем их ели в те далёкие времена.

Клоп верил - если отнестись к работе со всей ответственностью, она будет интересна и необходима не только Высшему Совету, но и глобально. Жителям. В глубине души Алька надеялся, что Совет по достоинству оценит его труды и даст направление в магистратуру, а там, со степенью магистра…

…Наверху холодно. И ничего нет. Ничего, кроме снега. Наверху тренируются биатлонисты. В отсеке Клопа, расположенном на одиннадцатом отрицательном уровне - теплее, но тоже - не солярий. Как они там тренируются? А не пора ли накатить? Хорошо, что нет собаки…
 …Египет, плен, пирамиды, Моисей, не сотвори себе кумира, Соломон, Ирод, Первый Храм, Второй. Ещё потуплюсь и сгоняю. Христос, Андрей, Пётр, Иоанн, Иаков Зеведеев, Филипп, Варфоломей, Матфей, Фома, Иаков Алфеев, Иуда Фаддей, Симон, Иуда Искариот. Если сгоняю, на ста пятидесяти не тормознусь, проверено. Ньютон, Колумб, Маркс, Эйнштейн, Бейлис, Бронштейн, жидомасоны, безродные космополиты, Зускин, Михоэлс, Ферер…

…За что их так? Кому они в компот нассали? Что это за жидомасоны такие, безродные космополиты? Стоп.

Космополитология? Современная? Каким боком? Ещё копать и копать. Холодно. Хорошо, что нет собаки…

Информацию Клоп черпал в архивах Гугла, совсем недавно обнаруженных, расшифрованных и размещённых в Отделе личного свободного и полного доступа для жителей. И чем глубже черпал, тем больше ему казалось, что, судя по всему, именно он, Альберт Клэпштейн, сильно смахивает на еврея. Но он не был евреем. Он был жителем. И для него это было совершенно естественно, так как все остальные жители - тоже были жителями.

Быть жителем — не значило быть им по национальности, вероисповеданию, гражданству или партийной принадлежности. Всего этого не было. Не было ни паспортов, ни свидетельств о рождении, ни национальностей, ни всяких разных стран с всякими разными гражданами и народами.

Не было и родителей. Нет, номинально, они, конечно, были. Но выполняли чисто прикладную функцию. Своих родителей юные жители не знали и никогда не видели. Их кормил, поил и воспитывал Высший Совет.

Личный идентификационный код им присваивал генератор случайных комбинаций графических и звуковых символов, код инсталлировался в мозг новорожденного, после чего мозг активировался генномодифицированными теленейронами, подключался к Центральному общественно-информационному телепорталу, и житель становился жителем. Двадцать лет назад, из бесконечного множества символов и их комбинаций, генератор выбрал идентификационный код «Клэпштейн Альберт», и Алька стал Алькой.

И все его данные — с паспортами, свидетельствами, дипломами, справками, выписками и протоколами, весь Клоп со всей своей сутью — поступками, мыслями, мечтами, снами и придурью, с первого дня своего существования находился в этом свободном доступе. С которым все остальные жители, в свою очередь, так же как и Алька, тоже состояли в контакте. Полном, тесном и регулярном.

Именно поэтому, жители, не страдающие психическими расстройствами, были брутальны, бдительны и не любопытны.

2. РАБОТА

Из множества тем, предложенных генератором случайных вопросов, Клоп мечтал заполучить тему из пакета «Вопросы, интересующие Высший Совет в первую очередь». Обычно первоочередных вопросов было много и их с лихвой хватало на всех желающих. Но на этот раз особо выбирать не пришлось. В пакете был только один. Конкуренция предстояла нешуточная.

Решать вопросы, интересующие Совет в первую очередь, доверялось лишь самым достойным и проверенным, но Клэпштейн таковым не являлся. Клоп был круглым отличником и лучшим среди сотен выпускников, но… Он не увлекался биатлоном. Друзья на него косились, были прекрасными биатлонистами и не без оснований считали Клопа выскочкой. И погоняло своё он получил вовсе не потому, что был Клэпштейном, а потому, что его не любили.

Но произошло чудо! Несмотря на широкий общественный резонанс и отсутствие спортивной подготовки, тему доверили именно ему.

Строго предупредили:
1. Работа курируется Высшим Советом и огласке не подлежит.
2. Обо всех промежуточных результатах исследований немедленно докладывать Председателю Президиума.
3. Лично.
4. За разглашение — расстрел.

Поздравили:
— Верным путём идёте, товарищ Клэпштейн!

Объяснили:
1. Отдел свободного и полного доступа, равно как и все остальные отделы и подотделы Центрального общественно-информационного телепортала с этой минуты блокируют все каналы приёма информации, передаваемой Алькиным передатчиком.
2. Кроме одного.
3. Канала приёмника Председателя Президиума.

И намекнули, что, судя по всему, его ждёт магистратура и неплохо бы, наконец, заняться биатлоном.

Можно, конечно, было взять что-то попроще, уже копанное, из общего пакета, но всё это было не для него. Он должен пахать целину и каждый день доказывать всем и, в первую очередь, самому себе, что он — это он, а иначе и жить не стоит. Лёгких путей Алька не искал. Ему они были неинтересны. Мозг Клопа ежесекундно перерабатывал горы информации, работа продвигалась, он был доволен собой и гордился результатами.

… Евреи всегда хотели чего-то такого, чего другие хотеть даже не мечтали, за это евреев не любили, их уничтожали, но они появлялись вновь, их жгли, но они возрождались из пепла. Мироеды, кровососы-кровопийцы, комиссары-политруки, Хрустальная ночь, Бабий Яр, Освенцим, Израиль, война Судного дня, Голда Меир, Моше Даян, Палестина, хизбалла, хамас, Сирия, Иран, Индонезия. При чём тут Индонезия? Антисемиты, антисемиты, антисемиты…

Космополитология!

Так вот, кому мы в компот…

…Сработал сигнал датчика визита. Алька нехотя открыл дверь и ощутил что-то очень схожее с симптомами диареи. Перед ним, во всей своей первозданной красе и бутылкой в протянутой руке, стоял Вольф Мессингшмитт.

О том, что краса Мессингшмитта была первозданной, Клоп узнал, буквально, пару часов назад из материалов работы. Визитёр окинул Альку оценивающим взглядом и без предисловий, на одном дыхании выпалил радостно-свежим перегаром:

— Картина Репина не ждали! Как оно ваше ничего! Тут кто-то хотел выпить, или нам только так показалось? — и прошмыгнул в скромное жилище, которое Алькины друзья адресно называли клоповником. Вольф огляделся, закрыл за собой дверь на замок, поставил бутылку на стол и, сменив тон, тихо сказал:

— Альберт, Вы — дурак…

3. ВОЛЬФ

Мессингшмитт легко отзывался на «придурок», регулярно напивался, нёс околесицу, состоял на учёте в психушке и связь со свободным доступом поддерживал одностороннюю.

Ему просто-напросто вырубили приёмник. Чтобы он ничего не слышал. А передатчик оставили. Но тоже частично. Так, чтоб его слышали не все, кто попало, а лишь только те, кому слушать Вольфа было положено по долгу службы. Теперь они о нём знали всё, а он о них не знал ничего. Вернее, не так чтоб совсем ничего, а лишь только то, что сам, без встроенного в голову приёмника, мог услышать и увидеть. А ещё вернее, они так только думали...

…Всё началось ещё в детстве, когда юный Вольф на одном из заседаний Cовета дружины юных жителей открыто заявил, что активированные мозги ему не нужны, что этой активацией он вообще не пользуется, что он и так всё знает, и даже побольше их Cовета дружины. И что все они знают только то - что было. А ему, Вольфу Мессингшмитту, известно и то, что было, и то, что будет. Но, самое главное — ему, в отличии от них, известно и то, что есть. И всех их, он и так, без всякой активации, видит насквозь, и от всего этого ему и так тошно.

На этом же заседании друзья дали ему единодушную объективную характеристику и гневно осудили вопиющее поведение Мессингшмитта, расшатывающее незыблемые фундаментальные устои основ. Совет дружины постановил, что Вольф не достоин высокого звания юного жителя, и обратился в Высший Совет с коллективным требованием — немедленно принять в отношении Мессингшмитта Вольфа самые строгие и решительные меры, после чего ему полбашки и отключили. Уцелевшей половиной юный житель тут же отрапортовал, что в ближайшее же время приложит все усилия к скорейшему исправлению и уже только тем и занимается, что мечтает как можно скорей вернуть утраченное доверие и снова влиться в стройные ряды. Но по прошествии долгих лет, с тех пор мало что изменилось, осуществить мечту своей юности он так и не сумел, в ряды так и не вернулся, и к моменту исторического визита визита к Клопу, придурок Вольф уже более пятидесяти лет всем своим обликом и образом поведения продолжал явственно свидетельствовать окружающим о том, каково это - влачить жалкое полусуществование без приёмника.

Ни на кого из жителей Мессингшмитт похож не был. Две тощие рыжие спиральки, минуя оттопыренные веснушчатые уши, свисали с его висков на такую же тощую шею, на темечке красовалась маленькая шапочка, надетая набекрень и пришпиленная к остаткам волос, граничащих с большой круглой лысиной. Спиральки он называл пейсами, шапочку — ермолкой и носил чёрный концертный костюм с белой рубашкой и лаковыми полуботинками. Два раза в неделю, по выходным, Вольф должен был быть музыкантом на праздничных мероприятиях в честь победителей соревнований. По будням жители работали и в его услугах не нуждались. Играть по субботам он не мог, объяснить почему, не мог тоже, а играть в воскресенье, после субботы, ему удавалось крайне редко. Но диагноз предоставлял определённые льготы, и на жизнь Вольф особо не жаловался. Играл он только тогда, когда хотел и только то, что ему хотелось. Марши с большим барабаном ненавидел и оркестровой музыке предпочитал домашние котлеты. Хорошим музыкантом Вольф себя не считал. Для этого он был слишком хорошим музыкантом.

Иногда Мессингшмитт надирался больше обычного и договаривался до того, что личный свободный и полный доступ для жителей — понты для приезжих и голимый лохотрон, что никакой он не свободный и не полный, а у Совета, так и вообще, есть свои каналы связи с засекреченными информационными порталами, наглухо закрытыми от жителей. Понятно, что подобные факты не могли не фиксироваться и проходить мимо бдительных ушей и глаз добровольных и штатных сотрудников Отдела вредных мыслей и опасных настроений. На всё это Мессингшмитт ложил и продолжал декларировать свой бред.

Передатчик Вольф включал и выключал когда хотел, в зависимости от настроения и объёмов принятого на грудь. И лишь изредка, когда случались острые приступы меланхолической скуки, он усаживался в кресло-качалку, укрывался тёплым пледом, включал на всю мощь вырубленный приёмник, и в щадящих, не наносящих серьёзного вреда здоровью дозах, разрешал себе поинтересоваться, о чём говорят, думают и мечтают его сожители.

Всерьёз Мессингшмитта жители не воспринимали и, по-своему, даже любили. Оценить себя по достоинству, не имея под рукой подходящего придурка, было невозможно. Он был им необходим для сравнения.

4. ЖИТЕЛИ

Жители жили дружно, были убеждёнными жизнелюбами и на соревнованиях по биатлону радостно и метко палили по мишеням холостыми. Соревнования проводились по выходным. Еженедельно.
Биатлон и стиральные машины были тем немногим, что позволяло жителям снять стресс и доставляло радость, поддерживало бодрость духа и предоставляло возможность вести счастливый образ жизни.
Других образов жизни не было и быть не могло — стиральные машины с винтовками предоставлялись каждому желающему. В обязательном порядке.

5. ВОЛЬФ

Выдержав паузу, Вольф продолжил:

— И что Вы собрались им рассказывать? Какой Вы такой хороший, или какой Вы такой плохой? Или что Вы и так, и так сразу? Вы хоть знаете, что они хотят от Вас услышать? — Вольф плеснул в стакан и затараторил:

— Ну, допустим, скажете, что мы плохие. Так им это понравится, Вас похвалят и Вам же от этого станет тошно. Скажете, что хорошие — так тошно будет всем. И им, и Вам. Но Вам будет тошнее. Короче, Альберт, у них там сейчас паника и полный азохен вей, этот их генератор личных кодов всё чаще находит каких-то Айзенштоков, Хаймовичей и Кацов. Думали, что дело в системных блоках, так они их перезапустили и получили опять, буквально, то же самое! Двух Шнеерзонов, одного Цукермана и трёх Вайнштейнов! — Вольф сбавил обороты и резюмировал:

— Генератор стал выдавать не случайные, а неизбежные комбинации! Они поняли! Время пришло! Так может, и до Вас уже когда-нибудь дойдёт, что Ваша тема совсем не случайна! Что они её зарядили специально для Вас! Чтоб Вы помогли им понять, чего ждать. От Вас, от меня, от всех нас….. Какой Вы, Альбертик, ещё наивный. Вы думаете, что они за просто так всё бросили и простили Вам их биатлон? И что нам теперь со всем этим цимесом делать….. Можете спокойно думать и говорить, Вас никто не услышит. От приёмника председателя я Вас отключил. Ещё тогда, когда Вы нашли себе - эту свою работу - на мою голову.

6. АЛЬКА

Теперь Алька понял всё. Всё, о чём раньше только догадывался. Понял, что плевать ему теперь на магистратуру вместе со всем Советом и Президиумом, что пьяный бред Мессингшмитта — чистейшая правда, и что именно поэтому, он пойдёт на защиту и выскажет этим тварям всё, что о них думает.

7. ВОЛЬФ

Вольф выпил, хлопнул ладонью по колену, встал, сказал, что чему быть - того не миновать, и он точно знает, что в этом мире можно всё, кроме провернуть фарш назад в мясорубку, сунул за пазуху остатки выпивки и пожал Клопу руку. Мессингшмитт знал - ближайшее будущее не сулит ни ему, ни молодому человеку, ничего хорошего. Время пришло.

8. АЛЬКА

И вдруг в Алькиной голове прозвучали неизвестно откуда взявшиеся, простые и понятные слова. Слова, сказанные очень давно кем-то безмерно великим и мудрым:

Что было, то и будет, что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем.

Только сейчас, несостоявшийся бакалавр Альберт Клэпштейн, он же Алька-Клоп для друзей и сокурсников, наконец, понял простую суть Теории итоговой неизбежности постоянства пространства и времени. Теории, изучению которой он ещё совсем недавно собирался посвятить всю свою жизнь, теории, которая, на самом деле, умещалась в трёх коротких фразах Великой Вечной Книги.

9. ЖИТЕЛИ

Жители дружно радовались, беззаботно соревновались и о евреях пока ещё и слыхом не слышали.

Высший Совет готовил «Обращение к жителям с просьбой в содействии в борьбе с безродными космополитами». На склады спортинвентаря поступили боевые патроны. Вольф Мессингшмитт пил.

Было холодно. Была зима. Других времён года на Уране не было.

10. ЧЕЛОВЕК
 
Я – человек на земле нас пока ещё много. Живём мы в разных погодных условиях, и имеем различные национальности, паспорта и партийные принадлежности.
Там, где живу я - зимой дожди. Или солнце, если дождей нет. Снега зимой не бывает и биатлон не популярен. Летом у нас солнце. Времён года у нас два - зима и лето.

Днём смотрел снукер. После снукера начался биатлон. Биатлон мне не нравится. Я вышел из спортивного пакета и зашёл в Фейсбук, но пробыл там недолго. Посты и комментарии напомнили старый анекдот:

— Моня, как Вам кажется, какой вид спорта самый загадочный?
— Ну, конечно, биатлон.
— И что?
— Так ещё никто не понял, зачем они по три часа друг за другом гоняются по такому холоду на лыжах, с палками и винтовками, если, как им не терпится пострелять, могли бы уложиться в три секунды.

На вопрос: то ли все гомосапиенсы ****утые, то ли лыжи не едут - ответа нет, и в ближайшем будущем не предвидится. Лично я думаю, что всё может быть и будет только так, как говорил Ярослав Гашек:

Пусть будет, как будет, ведь как-нибудь да будет, ведь никогда же не было, чтоб не было никак.

И сам не понял. А как я думаю? "Может быть! И будет! Только так! Как говорил Ярослав Гашек!" Или: "Может быть, и будет? Только так? Как говорил Ярослав Гашек?"

И решил я написать рассказ о биатлоне, вышел из Фейсбука и зашёл в Ворд.

Время пришло.

11. СОБАКА

- Кто-то не понял, причём тут я? А при чём тут евреи?

                ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
               
                ЦУР ШАЛОМ


 
                Кабы не было чумы
                В городах и сёлах,
                Никогда б не знали мы
                Этих дней весёлых.


Письмо автору, который, как я только что прогуглил, придумал и опубликовал шутку про "чуму" - задолго до меня:

Здравствуйте, Дмитрий! Вчера придумал про "чуму", разнёс это дело по нету и т.д. Короче, использовал в виде эпиграфа к рассказу. Честное слово - не украл! Просто, видать, каждый думал о своём - а вышло одинаково.


               
1.

Сурен, единственный мальчик в семье Сароянов, завершив среднее политехническое образование, получил целевое направление и поступил в Московский Технологический институт лёгкой промышленности имени Алексея Николаевича Косыгина. В августе восемьдесят второго, он покинул родной дом - и оказался в столице, в студенческой общаге.

Родня на первокурснике не экономила и регулярно отбивала почтовые переводы, «целевая» стипендия выплачивалась гарантированно, вне зависимости от успеваемости, и на вполне столичную жизнь Сурику вполне хватало. В результате чего, выпущенный на волю юный гюмринец, до конца так и не понял, куда именно его приняли - то ли в «Технологический институт лёгкой промышленности» имени Косыгина, то ли в Технологический институт «лёгкой промышленности», носившей в те времена это славное имя. И, именно в этом учебном заведении, на одном из зачётов, Сурену довелось узнать, что за пределами Армении, слово «сурик» обозначает не только его имя, но ещё и ортоплюмбат свинца - важнейший компонент гидроизоляционного антикоррозийного покрытия.

Лекциям, семинарам и прочим отравляющим жизнь условностям, опьянённый свободой Сурен предпочитал здоровый утренний сон после приятного вечернего общения с противоположным полом в московских кафешках, киношках и общагах. Вполне логично, что с такой фанатичной тягой к знаниям, через пару-тройку месяцев, ему уже совершенно конкретно, светило реальное отчисление. Спасенье пришло, откуда Сурик ожидал его меньше всего - прогульщика взяла на поруки самая правильная, строгая и ответственная в их группе девочка, комсорг и круглая отличница - Ядвига Бабаян.

С мнением Ядвиги в деканате считались, и поверили заверениям, что она лично займётся посещаемостью и успеваемостью студента Сарояна. Реальность успеха мероприятия Ядвига аргументировала тем, что перевоспитывать Сурена ей будет проще простого, поскольку она тоже живёт в общежитии, всего одним этажом ниже.

Комсорг сдержала слово и занялась прогульщиком, как и обещала декану - жёстко и серьёзно. «Жёстко» настолько, что не отступала от него ни на шаг, и так серьёзно, что на втором курсе они поженились и перебрались из общаги в съёмную комнату, где, благодаря бдительному и неустанному контролю, Сурик, точно в срок, завершил своё образование.

Ядвига была уже беременна и о переезде в Гюмри, не хотела даже слышать. Не поехать по целевому распределению, целевику Сурену Сарояну, было невозможно даже теоретически. Но отец Ядвиги, старый Вано, был практиком. Он с кем-то поговорил, собрал какие-то справки, куда-то слетал - и целевое распределение было заменено «свободным» дипломом. Так молодой специалист Сурен Сароян, совершенно неожиданно для себя, оказался в городе-жемчужине у моря.

2.

Ядвига устроилась инженером-дизайнером на мебельный комбинат. Сурик, не найдя более интересных предложений, пошёл работать к тестю. Вано Бабаян был одним из лучших сапожников Одессы и, к моменту возвращения дочери, возглавил весьма рентабельный обувной кооператив.

Через полгода у Сароянов родились очаровательные девочки-двойняшки, ещё через год они купили небольшой уютный домик в Черноморке. А, ещё через пять, Вано перенёс инсульт, передал бразды правления кооперативом зятю и вскоре тихо скончался. Получив вполне заслуженное «наследство», Сурен, с кавказским азартом и, неизвестно откуда взявшимися организаторскими способностями, принялся за модернизацию производства, и всё бы у Сурика шло своим чередом - не сменись эта долбанная крыша! По крайней мере, именно так, ему тогда представлялось.

3.

Кооператив Сурену достался с «переходящим красным знаменем» – крышей относительно недорогой и укомплектованной персоналом из бывших «комсомольских».  Но однажды, под конец рабочего дня, в его кабинет ввалился очень большой небритый человек, в не зашнурованных кроссовках и толстой золотой цепью на ярко-красной спортивной куртке. Посетитель без приглашения подсел к председательскому столу, придвинулся поближе к Сурику и по-родственному сообщил:

- Брателло, я и мои компаньоны, от всей души тебя поздравляем. Жизнь налаживается. Теперь мы – твоя крыша. Не гнилая - комсомольская, не хухры-мухры - шо попало, а авторитетная и железная. В натуре, как у Наф Нафа!!! - большой человек закашлялся и зашёлся раскатистым хохотом. Вдоволь насмеявшись шутке, он отдышался и продолжил:

- Короче, если тебе нравится и дальше так ударно въя*ывать  – комсомольский тариф умножается на три - и трудись на здоровье.

Закончив с вводной частью, посетитель представился Вованом и протянул Сурену необъятную разрисованную пятерню. Сурик вяло подержался за липкую ладонь и попытался объяснить, что на таких условиях работать невозможно, так как, при такой бухгалтерии, производство станет нерентабельным. Но Вовану всё это было глубоко фиолетово. Он тяжёло вздохнул, встал со стула и, выпрямившись во весь богатырский рост, разрулил клиенту ситуацию более доходчиво:

- Слышь, шлёцик! Затырь  свои отмазки и двигай кому-нибудь другому. Лично меня - это не бэбает. Тереть с тобой - мне интересно ещё меньше, чем мёртвому интересно покакать. И, если тебя такой расклад не вставляет – можешь, уже прямо с сейчас, считать свою богадельню приватизированной. И прямо с сегодня - начинай паковать манатки. И вали к своим арам. На горУ Арарат! Там - халявный виноград!

Закончив с презентацией, Вован широко улыбнулся, похлопал сидящего в председательском кресле Сурена по плечу и, сменив тон на первоначальный, тихо, по-отечески, резюмировал:

- Алаверды! Звони, не стесняйся! – после чего с грохотом припечатал к столу визитку, резко развернулся и направился к двери неожиданно ловкой, «борцовской» походкой вразвалочку.

Грязные шнурки не зашнурованных кроссовок уже не бесшумно волочились по паркету, а выбивали металлическими наконечниками какие-то неясные, тревожные дроби. Сурен и сам не заметил, как дроби трансформировались в звуки и слова, и как эти слова и звуки слились в огромный хор, исполняющий в его голове ужасное и неотвратимое: «что - же - де - лать - что - б*я - бу - дет».

В тот же вечер, на семейном совете, было принято решение воспользоваться советом Вована - и валить. Но не к армянской родне Сурена, а к тёще - Симе Романовне, через год после похорон супруга перебравшейся к сёстрам, в Кирьят-Ям, «подальше от этого сумасшедшего дома и поближе к медицине» -  по её определению.

С Вованом и его командой, была заключена джентльменская сделка: Сурен отдаёт им кооператив, а ему, в знак уважения, дают возможность спокойно оформить документы, продать недвижимость, отправить багаж и подняться по трапу самолёта. Переговоры прошли легко и успешно. Мало того, Вован добровольно вызвался помогать! И оказал Сароянам неоценимую помощь в решении самых разнообразных нерешаемых вопросов, которые Володя Большой решал так же легко, как легко и непринуждённо, кооператив Сурена перешёл к его новым владельцам.

Спустя четыре месяца, Сарояны уже жили в небольшой съёмной квартире, по соседству с мамой Ядвиги, в одном из тихих приморских предместий Хайфы - Кирьят-Яме.

4.

Иврит Сурику давался с трудом. Язык он учил без особого энтузиазма, поскольку быстро уяснил, что, на этот раз, понаехало столько, что самое время - открывать русские ульпаны (курсы изучения языка) для аборигенов. Он купался, загорал, ездил по стране с визитами вежливости к многочисленным родственникам Ядвиги и катастрофически набирал вес от нескончаемых аль гаэшей и месибот. «Аль гаэшами» здесь называли выпивку с салатами и мангалом, а «месиботами» - регулярный массовый гастрономический психоз, в специально отведённых под это дело местах, оборудованных банкетными залами, стоянками, официантами, музыкантами, танцорами, фокусниками, фуршетами и фейерверками.

Как-то вечером, к ним постучался новый сосед по лестничной площадке. Сосед предложил Сурену перекурить, представился Беней и сказал, что работает в столярке. Свой визит Беня объяснил тем, что через два дня, у него должна быть установка на заказе.  А все знакомые ему потенциальные помощники, как назло, именно в этот день, заняты на других шабашках. И пришёл он к Сурену с просьбой, помочь собрать и установить трёхстворчатый стенной шкаф с раздвижными зеркальными дверьми, если у Сурена имеются хоть какие-то трудовые навыки и желание заработать. Так как, в случае согласия, сразу же по завершении работы, Беня обязуется отблагодарить соседа по хорошему, стандартному тарифу.

Сурен с радостью согласился помочь, и на сборке очень удивил Беню, поскольку в объёме трудовых навыков, ему ничуть не уступал. Получив расчёт, заметно разбогатевший Сурик, предложил никуда не торопиться и тормознуться где-нибудь по дороге. Беня ему ответил, что, буквально то же самое, хотел предложить Сурену, но Сурик его опередил - и «сорвал с языка приглашение» заглянуть к Люсе.

Через полчаса - они уже сидели в небольшой «русской» забегаловке, и белокурая  киевлянка Люся – официантка, повариха, уборщица, вышибала и хозяйка заведения в одном лице – уже варила им пельмени, рассказывала последние цуршаломовские майсы и расставляла на столике припозднившихся посетителей дежурные закуски, выпивку и запивку. За ужином новоиспеченные подельщики успели подружиться и договорились, что теперь, Сурен будет помогать Бене на халтурах постоянно. И что в ближайший шаббат, Перчики и Сарояны едут на аль гаэш, уже полюбившийся Сароянам, и ставший традиционным не только для родителей, но и для девчонок.

Однажды Перчик сообщил Сурену, что работы в цеху прибавилось, и что Саше, хозяину мастерской, нужен ещё один человек. Работать надо на станках, но это не проблема и, если что – он всё покажет и расскажет. Что маскорет (зарплата), естественно, минимальный, но на жизнь хватит и, если всё это Сурену интересно, он может завтра же переговорить с Сашей.

В тот же вечер, Сурик в последний раз сказал себе, что в стране, и без его участия, с обувью - и так - всё в полнейшем порядке. И решил, что делать мебель - не самый плохой вариант. В восемь часов утра он позвонил Бене и, оповестив друга о досрочном завершении ульпана, попросил переговорить по его поводу.

5.

Прошли годы. Соседи-подельщики по-прежнему дружили семьями и работали у Саши, не менее продуктивно шабашили, и соседствовали уже не по лестничной площадке, а через дорогу, поскольку в съёмной квартире Сарояны задержались ненадолго, и вскоре купили собственную, в доме - напротив Перчиков. Ядвига не могла нарадоваться новой жизни, в совершенстве освоила язык и работала администратором в ресторане одного из  дальних родственников. Девочки отслужили, вышли замуж и счастливо жили со своими семьями, в своих квартирах, отдельно от родителей.

Сурен и раньше не забывал о Воване, и винил во всех своих бедах, периодически желая и ему, и всем его компаньонам, по возможности, поскорей сдохнуть. Но сегодня, с высоты прожитых лет, Сурику многое виделось совершенно по-иному, а зачастую - вообще, в перевёрнутом изображении! Дошло до того, что Сурик уже не раз ловил себя на мысли, что благодарен Володе Большому и его подельщикам. За то, что, как и было обещано, после знакомства с ними - жизнь Сароянов, действительно, наладилась! Они стали свободными людьми! Жителями страны, где с интересом ходят на выборы! И прикипел Сурен всей своей армянской душой к этой стране так, что, всё чаще и чаще, благодарил Вована и его друзей, за вовремя поданную идею и прекрасную организацию переезда.

6.

История шутафства (совместного владения бизнесом, сленг) друзей началась на одном из «шаббатников». После того как выпили за то, «чтоб шаббатник был почаще, шабашка - пореже, а субботник – в гробу», Рита Перчик завела длинный, и доселе - нескончаемый разговор. О том, что у компаньонов уже давно сложилась своя клиентура, и что к ним, всё в большем и большем количестве, «возвращаются» родственники, соседи, друзья и прочие знакомцы уже давным-давно позабытых клиентов. И что совмещать работу у Саши с такими «подработками» на стороне, мужьям уже в напряг. А в придачу – ещё и стрёмно. Глубоко солидарная с мнением подруги, Ядвига дорЕзала очередной салат, и под Риткиной точкой зрения - поставила свою печать:

- Хэврэ! Маспик! (Друзья! Хватит!) Ни мне, ни Ритусику - эти ваши трудовые подвиги – и нафиг не упали. Орденов за доблестный труд здесь посмертно не вручают, и вы нам больше нравитесь живыми. Давайте, бекицер… наконец уже что-то решайте с эсэком (бизнесом). Если, не дай бог, возьмут за жопу – мало никому не покажется. Забирайте у Саши пицуим (накопления за выслугу лет), находите хорошего бухгалтера и дуйте добровольно сдаваться в мас ахнасу (налоговую инспекцию).

Спустя три месяца, Сурен с Беней уже трудились в своём цеху, исключительно «на себя» и на законных основаниях. Общее руководство, включая заполнение бумаг и общение с бухгалтером, Перчик добровольно взял на себя. Помещение компаньоны арендовали, оборудование купили бэушное, но «рабочее». С заказами справлялись без особой крови, на жизнь хватало, трудиться по шаббатам теперь было не обязательно, и друзья договорились - больше никогда не вкалывать в шаббат. Нигде и ни при каких обстоятельствах. Тем более, что подавляющее  большинство населения страны именно так и поступало.

7.

В одну из августовских пятниц, в районе четырёх дня, Сурен сидел в цеху и просчитывал оптимально-безотходный вариант раскроя очередного заказа - двух больших стенных шкафов. Беня ещё с утра уехал на небольшой ремонт, после чего должен был заехать к клиентам и закрыть жирный заказ. И, если шутаф до сих пор не отзвонился – значит, скорее всего, договор уже в стадии подписания и получения аванса.

Жгло солнце, цех пылал августом, шумели вентиляторы, кто-то, что-то тихо рассказывал по радио. Сурен бил указательным пальцем правой руки по кнопкам калькулятора, умудряясь при этом удерживать карандаш и дымящуюся сигарету, так как в левой - была банка холодного пива. Из одежды, кроме кроссовок, на Сурене были только шорты, но и этот максимально облегчённый прикид, ему хотелось снять, вместе со своей кожей.

Расчёты экономного раскроя прервал рингтон телефона. Звонила заказчица - хронически беременная Рая, женщина в окрУге довольно известная, так как, помимо всего прочего, её уже два раза показали по телевизору, в передаче с полезными советами для женщин. Сурик освободил руки от всего лишнего, сделал лицо максимально приветливым и соединился с абонентом.

Он первым поздоровался. И, упреждая все существующие на белом свете вопросы, ответы  и предложения, голосом, таким же приветливым, как и улыбка, заверил «Раечку», что  в йом шени (понедельник), как и договорено, кухня будет доставлена и установлена по её адресу. Точно, в указанное в договоре время.

То, что Сурен услышал в ответ - превзошло все его ожидания, и он еле сдержался, чтоб не перейти на армянский. Поскольку весь нормативный русский - напрочь вылетел из его головы.

8.

Не сказав ни «шалом», ни «ма нишма» (привет, что слышно), Рая сообщила, что решила перенести стиралку в туалет. И на её месте поставить посудомоечную машину. Плюс – заменить простую мойку на двойную-кошерную. И что звонит она с целью поставить их с Беней в известность, что их чертежи ей не подходят. Прекрасно осознавая, что своим звонком может отвлечь компаньона от «святая святых бизнеса» - переговоров с заказчиками, Сурен всё же решил наплевать на условности - и немедленно обо всём рассказать шутафу.

Именно в это время, Беня, остановшись на светофоре, выключил радио и собирался отзвониться Сурику. О том, что всё бэсэдэр (хорошо), заказ он закрыл, задаток получил и уже возвращается в Цур Шалом. Но Сурен опередил его буквально на секунду, позвонил первым и, как сумасшедший, заорал из всех динамиков притихшего на холостых оборотах Дукато:

- Беня, это – ****ец! Звонила больная на всю голову Рая! Теперь ей питом (вдруг) захотелось сносить гипсовую перегородку между маком мехонат квиса (местом для стиральной машины) и мойкой, продлевать кухню до окна, билдинг (шкаф для духовки, микроволновой печи и т.д.) переставить к холодильнику, а стиралку - перенести в амбатью (ванную). И вместо стиралки - зах*рачить посудомоечную машину с двуспальной кошерной раковиной, чтоб ей не было стыдно, когда её квартиру, после ремонта, будут показывать по телевизору. Я ей говорю, что тогда - надо справа налево перелицевать билдинг, плюс новый шкаф под мойку, плюс посудомойка, плюс - вообще всё переделать!!! И что это, вообще, ничего, что её заказ – уже готов и упакован?!! - Сурен взял небольшую паузу, отдышался и продолжил:

- И понимаешь, я у неё спрашиваю: «Рая! Вы чем думали, когда чертежи подписывали?» А она, бат зона (очень нехорошее популярное ругательство), говорит: «Тогда, вообще, ничего переделывать не надо, я вам не какая-то там, я – мать-одиночка, не переделаете бахинам (бесплатно) - закажу кухню в другом месте и отдавайте мои три тыщи задатка! Я же не виновата, что у вас отсутствует пространственное воображение!».

Пытаясь как-то успокоить товарища, Беня решил перевести беседу в мирное русло и резко сменил тему разговора:

-  Сурен, я закрыл кухню, спальню и детскую. Задаток получил. Скоро буду. А по поводу мамы-одноночки… знаешь, не тронь - не завоняет. И не разнесёт по всей округе. Я сейчас к ней перезвоню. Не первая - не последняя. Скоро буду. Может, сходим к Люське - и на этой радостной ноте завершим трудовую неделю?

К такой резкой смене темы Сурен готов не был. Он перебрал в голове все возможные варианты и, придя к выводу, что и это у Перчика, скорее всего, тоже из-за книжки, с нескрываемой ехидцей в голосе, разрешил себе поинтересоваться:

- Беня! Ты, вообще, ещё в теме, что через час мы должны быть у Зины? Кто вчера ездил в «Виолетту»? Попытайся угадать с трёх раз, кто по этому поводу, только вчера вечером, поставил в холодильник нашу долю фуршета? Папа римский?

9.

С некоторых пор, Сурик всё чаще и чаще стал замечать за шутафом определённые отклонения. Больше всего, его беспокоило то, что  Перчик уже давно всем надоел своими, и нафиг никому не нужными, умозаключениями.

Где-то с полгода назад, Ритка протрепалась Ядвиге, что у Перчика окончательно съехала крыша, и теперь он по ночам, втайне от всех, пишет книжку. И, если бы Ритка сказала, что Беня, в тайне от всех, пишет песни, Сурик обеспокоился значительно меньше, поскольку знал, что раньше, Перчик был музыкантом. И, если его этому учили - писал бы себе музыку. Да чёрт с ним! Пусть пишет - что хочет! Хоть оперы, хоть книжки! Но дописАться до того, чтоб забыть про Зину? И в очередной раз с подозрением вспомнил о традиционном ответе шутафа: «Спасибо, в  среднем. Уже хуже, чем было, но, слава богу, пока ещё намного лучше, чем будет» - на общепринятое «как дела».

10.

К шести вечера с моря подул ветерок, влажный и такой же горячий, как раскалённые за день стены Зининого цеха. На месте, где обычно стояла Зинина машина, свиными рёбрышками дымил мангал. Шутафы сидели за большим сборочным столом, предварительно очищенном от всего лишнего, и сервированным, согласно тематике мероприятия. Шипуцник (ремонтник) Гришка, как всегда, опаздывал. Мясо пересыхало на мангале, бутылки потели и истекали быстрыми холодными струйками конденсата, опоздавшего решили не ждать, и если что - извиниться.

Публика, как всегда, собралась проверенная. Распоряжался мероприятием хозяин мастерской, весьма авторитетный в Цур Шаломе столяр, Зиновий Гладкий. Выполняя обязанности радушного хозяина, Зина не забывал сечь поляну, и следить не только за очерёдностью, но и за количеством, в зависимости от индивидуальных возможностей. И всех присутствующих, со всеми их индивидуальными возможностями, он знал так, как их не знала даже родная мама. Алкоголизм в цеху Зиновия Гладкого приветствовался лишь в определённых рамках до определённых моментов.

11.

Как всегда, мели - о чём попало. После очередного анекдота, кто-то вспомнил про «свинячий» и «птичий» грипп. Тема оказалась актуальной, народ встретил её с вдохновением и заговорил наперебой. Сурик в разговорах не участвовал. Он пил больше, чем закусывал, за происходящим следил вполглаза и ещё не до конца отошёл от общения с заказчицей - телезвездой.

Опоздавшего Гришу друзья встретили радостно и в двадцать глоток заорали традиционное в таких случаях: «какие люди в Голливуде», «и без охраны», «кто первым встал - того и тапки» и «в большой семье е*лом не щёлкают». Зина постучал ножом по бутылке и предложил налить опоздавшему штрафную, а всем остальным - по очередной. Но не по полной, как штрафнику, а без фанатизма. Убедившись, что всё исполнено в точности, Зина взял свой полтинник, вышел из-за стола, подошёл к Грише и, соорудив соответствующее выражение лица, с профорговским пафосом обратился к аудитории:

- Дорогие товарищи! Разрешите мне, от имени и по поручению всех присутствующих здесь трудовых коллективов, категорически поприветствовать опоздавшего Григория. И выразить ему наши искренние соболезнования. В связи с тем, что приступили - в его отсутствие. Предлагаю выпить! За то, чтоб Гриша, не дай нам бог, не подумал, что мы - жлобы. И начали без него - чтоб себе побольше было! – и убедившись, что аудитория слилась в одно большое внимательное ухо, обратился уже непосредственно к бенефицианту:

- Гришенька, родной, будь нам здоров! Мясо уже холодное, но ещё съедобное. Потому что, если б мы сошли с ума и решили тебя дождаться, так мяса бы не было вообще! Ни горячего - ни холодного. Оно б просто на*ер сгорело! Зай гезунд (будь здоров) - и больше не опаздывай! – после чего, чокнулся с проштрафившимся. Все выпили за здоровье опоздавшего, застучали по тарелкам вилками, и прерванная дискуссия продолжилась.

Мужики вспомнили, сколько об этих бациллах писали и говорили, что обещали, как пугали, и сколько на этих понтах подняли те, кто всё это зарядил. И какие это крутые перцы, если на теме, придуманной на второй день после изобретения таблетки, так легко и регулярно имеют весь земной шар. Внимательно выслушав все точки зрения, Зиновий сделал выводы, на правах тамады предложил всем налить и резюмировал:

- Лично у меня, как, я надеюсь, и у всех присутствующих - всё за*бись! И про все эти майсы, мы, слава богу, только слышали. А вот, сколько еды в землю закопали, и кому всё это надо - вопрос, конечно, интересный. Следующий лохотрон, я думаю, зарядят под брендом «Говяжий»! И те, кто на всё это ведётся - скоро будут закусывать одной петрушкой! - и завершил диспут логически вытекающим тостом - «за коров».

Сурик выпил, вспомнил «будь здорова, как корова», которой в детстве дразнил соседку по парте, и опять задумался над адекватностью шутафа. Совершенно позабыв про коров, холеру и маму-одиночку Раю, он полностью сосредоточился на философствованиях Перчика по поводу эволюций, палеоконтактов и каких-то «калиюг». Вспомнил, как Беня назвал сознание - вселенской инфекцией. Заразой, которую периодически, в очередной раз не удовольствовавшись результатами своих экспериментов, насылал творец на вечно грешную землю. И как однажды, Перчик договорился до того, что пришёл к выводу, будто создатель, на всякий случай, комплектует цивилизации «геном окончательной разборки». Точно так же, как по замыслу создателей ракет ПВО, в случае промаха, их изделия подлежат запрограммированному самоуничтожению. И что прогресс уже дошёл именно до тех высот, когда совсем не обязательно храбро бежать в атаку под раскатистое «ура». Вполне достаточно, чтоб где-нибудь, у кого-нибудь заглючила микросхема, или из какой-нибудь секретной лаборатории сбежала какая-нибудь секретная бацилла. И что, в случае чего, лично ему, Перчику, гораздо больше нравится стать хиросимской тенью, чем отдавать богу душу в тот момент, когда закончатся запасы анестезии и анестезиологов.

12.

Беня, как всегда, пытался вставить в разговор свои пять копеек и гнал что-то несусветное. В цеху напротив - тоже дымил мангал, и тоже выпивали и закусывали. Но в перерывах не мели языками, а проводили соревнования, чья тачка круче звучит, и чей сабвуфер точнее бьёт по печени. Во время очередных испытаний, покачнув стены очередной взрывной волной, в цех Гладкого влетел мега хит «Будь или не будь». Народ оживился и решил обсудить вокальные данные мужа примадонны. Высказывались самые разные мнения, Перчик предположил, у такой певицы как Алла Борисовна, запоёт и безротый, Зина сделал выводы, позвенел по бутылке, и предложил выпить за «пусть живёт - кто с кем хочет».

Сурен уже изрядно принял на грудь. Ему припомнилось, как, буквально, позавчера, обрезая остатки канта и зачищая детали, Беня услышал по радио песню про «тень наискосок». Как, отложив деталь в сторону, он выключил радио и, как из бочки, вывали на его голову:

- Сурик! Тот, кто придумал этот текст – гений! Такой песни нет ни у кого! Даже у Пугачёвой! Сурик, ты понимаешь - «прокрутить на десять лет назад»! Если через десять лет спеть - на двадцать, а через двадцать – на тридцать! А потом – на сорок! Да хоть на семьсят! На тыщи! Смысл не меняется! Наоборот, со временем становится ещё более актуальным! Проблема вечной песни решена! Пой хоть до ста двадцати! Хоть до смерти! Написать такое - мог только великий поэт! И только песенник! - после чего, не дожидаясь реакции слушателя, забычковал окурок, зашипел компрессором и, как ни в чём не бывало, придавил деталью прогретый кант к прижимному валу кантмашины.

Сурен выпивал, закусывал, думал о своём и с сожалением смотрел на летающего в облаках шутафа. Не осознавая, что уже и сам летает где-то неподалёку, он пытался понять, зачем Перчику всё это надо? И зачем это надо ему, Сурену Сарояну? Если всё это Бенино гониво, по точнейшей формулировке Володи Большого, его, Сурена Сарояна, интересовало, действительно, ещё меньше, чем мёртвого - ср*ть! Сурик снова вспомнил о многодетной Райке, и его настроение испортилось окончательно. Домой он вернулся с тяжёлой головой, принял душ и, не проронив ни слова, завалился спать.

13.

И каково же было его удивление, когда он ощутил, что в соседней комнате играет до боли знакомый персональный рингтон его шутафа, что Ядвига молотит его пяткой и указывает на настенные часы. Сурик кое-как добрался до телефона, и, с трудом подбирая слова, едва сдерживаясь от армянского, поинтересовался у Бени, в курсе ли он, что только пять утра, и что он опять от него хочет.

Перчик молол что-то невразумительное, про какую-то просроченную детскую комнату и в конце разговора попросил открыть дверь, поскольку уже поднялся по лестнице. Едва пройдя на кухню, Беня закурил, схватился за сердце и зачастил:

- Сурик, ты знаешь, я с бодуна долго не сплю. Пошёл на кухню покурить, полез в шкаф за сигаретами - и наткнулся на пинкасим азманот (именные книжечки регистрации заказов и получения задатка). Решил свериться с йоманом (ежедневником, еженедельником) - и нашёл детскую. Кровать с тумбочкой, бельевой шкаф, три книжных полки и стол. Заказ ещё январский. Установка – завтра, двадцатого августа. Всё подписано, задаток, шмадаток… чертежи есть. Ещё повезло, что вчера не напилили шкафы. Цвет тот же - беж-кристалл. На детскую хватит, я уже считал. Стол - на никелевой ножке. Ножка в цеху есть. Не хватает мизрона (матраца). Сегодня шаббат. Едем в Акко, к Хамуди. Он работает с семи. Сурик! Ну, вылетело из головы - забыл записать! С кем не бывает!

14.

Сурик воспринимал происходящее фрагментарно, понимал не всё и не до конца. Мало того, в его теперешнем состоянии, вникать в суть происходящего и стоять на ногах одновременно, было практически невозможно. Он присел к столу, закурил, уставился на шутафа, будто видел его впервые, и попытался уточнить:

- Бывает - не бывает. И на «о» бывает - и на «ё» бывает. Тут помню - тут забыл. Тут, влетело - тут вылетело. Мы же договорились! Шаббат! Что в твою голову влетело сегодня? Прямо сейчас - всё бросить и до завтра зах*ячить детскую? Не е*и - что не ****ся! Сделаем на неделе. Или твои «калиюги» уже тебе сообщили, что двадцать первого – очередной конец света? А Пугачёвой песни не хватает? Так не пиши книжки! Пиши песни! Пугачёвой!

Сурен хотел уточнить ещё пару-тройку моментов, но Перчик схватился за сердце и громко прошептал:

- Там приписка. Это подарок. Пацану. Сюрприз. В день рождения.

Теперь Сурену, даже несмотря на утренний головняк, всё стало окончательно ясно, и он, без особой надежды, попытался использовать последний шанс:

- Беня, слушай, иди ты, вместе с этими именинами, знаешь куда? Шаббат шалом, я пошёл спать! - но Беня отступать не собирался и пустил в ход тяжёлую артиллерию:

- Сурен, будь человеком, ну так получилось… Двадцатого утром всё уже должно стоять у людей. Может, пацану уже и про сюрприз рассказали.

Потеряв последнюю надежду, Сурен понял, что на этот раз крышу Перчику разнесло окончательно. Он нашёл в холодильнике бутылку «Гольдстара» и разлил по стаканам. Они глотнули холодного пива, Сурик закурил, немного помолчал и, не найдя ни одного достойного контраргумента, обречённо согласился:

- Ну, беседер (хорошо). Давай подохнем, и за один день всё зах*рачим. Но мизрон - купим у Фимы. Утром, перед установкой. И сразу всё повезём! - на что Беня, держась за сердце, возразил:

- Во-первых - это в другую сторону. А во-вторых - пока купим, пока загрузим, пока отвезём, по светофорам, по пробкам… Я подписал: послезавтра, в восемь, мы уже к ним стучимся...

15.

В половине восьмого утра, удачно скупившись у Хамуди, шутафы открыли ворота цеха, поставили на газию (газовый примус) кофе и разложили на верстаке чертежи злосчастного заказа. И настолько увлеклись, что не заметили пришедшего на запах Зину, и что он уже с минуту стоит на пороге и с интересом наблюдает за их действиями. Заметив, что на него обратили внимание, Зиновий Гладкий поприветствовал соседей:

- Шаббат шалом, передовики производства, герои капиталистического труда! Я тут приехал кошек покормить, смотрю – стоит ваша тачка, ворота открыты, кофе - за версту несёт. Позвольте поинтересоваться, как вам после вчера, и что за такой агицын паровоз (идиома из песни «Семь-сорок»), если вы решили потрудиться в субботу?

Перчик сделал вид, что данный вопрос лично его не касается, и вскользь поздоровавшись с Зиной,  продолжал сосредоточенно стучать по кнопкам калькулятора. Сурик, особо не вдаваясь в детали, объяснил, что они не уложились в график, до завтра, кровь из носу, им надо сделать детскую, и предложил Зине, если у него есть желание, оказать посильную помощь. Бросать друзей в беде Зина не привык. Он поинтересовался, во сколько всё уже должно стоять и узнав, что установка утром, произнёс:

- Стахановцы! Обойдёмся без крови. Мне - полный пансион. И, если завтра, не дай бог, мне тоже будет сильно что-то надо - чтоб не забыли. Сегодня шаббат. «Виолетта» открыта с десяти до двух. Схожу к себе, переоденусь. И завтра утром - всё будет стоять, как у молодого. Утром.

Работали ударно, по-цуршаломовски. По промзоне уже давно гуляла совершенно достоверная история о том, как на одной из установок, какая-то «русская» бригада обнаружила, что заказ напилен не в размер, и устанавливать на адресе, собственно говоря, нечего. Проанализировав ситуацию, мужики пришли к выводу, что всё это могло произойти лишь только по той причине, что, когда пилили - решили с бухлом сделать перерыв. И не выпили ни грамма.

К полуночи детская была готова, и ровно в семь часов утра, шутафы выехали на установку.

16.

По дороге на заказ, Перчик делился с компаньоном своей версией о том, что Моцарт стал Моцартом вовсе не потому, что других  моцартов тогда не было, а лишь в связи с тем, что в те времена не было интернета. У Сурика раскалывалась голова, он старался не обращать внимания на Бенины россказни и думал о том, что надо не забыть заказать хомер (материал), так как, после детской, на шкафы почти ничего не осталось. А заодно, и сендвич с формайкой (фанеру с покрытием) на переделку Райкиной кухни.

Без десяти восемь, нагруженный фиатик остановился у подъезда именинника. Матрац был бережно уложен поверх всего остального, и переноска началась, естественно, с него. Шутафы поднялись на третий этаж, аккуратно поставили матрац на пол и негромко постучались. Дверь открыла приветливая пожилая женщина. Увидев пришедших, она очень обрадовалась, засуетилась и попыталась объяснить причину своего восторга:

- Вот так сюрприз! Я в шоке! Просто телепатия какая-то! А мы уже собирались к вам звонить! Вы, наверно, про меня уже давно забыли. Я - Сёмочкина бабушка, вспомнили? Сеничка ещё не совсем здоров, но ему уже намного лучше и давно пора вставать. Может, хотите что-то попить, проходите, пожалуйста!

Слегка удивлённые такой встречей, компаньоны зашли в прихожую. Бабушка открыла дверь в комнату, и указав на стол с ноутбуком, продолжила:

- Вы знаете, наш Сёмочка бредит стать футболистом. Как Месси. У него даже есть такая футболка. Ему её купили в Барселоне, когда он там путешествовал с родителями. А месяца три назад, мальчики играли в футбол, Сеничка поскользнулся - и сломал ножку. Наш папа её починил, но он, конечно, не такой специалист, как вы. Стол всё равно шатается, и мальчику ужасно неудобно делать на нём уроки и играть в компьютер. Скажите, пожалуйста, можно починить стол по гарантии? Детскую вы нам привезли двадцатого марта, на Сеничкин день рождения. Сегодня только двадцатое августа, а гарантию вы нам дали на целый год.

Смысл бабушкиных объяснений с трудом доходил до компаньонов. Они разглядывали мебель и пытались понять, каким образом она здесь оказалась, если они только вчера её сделали и ещё не занесли из машины в квартиру?!

Бабушка с сомненьем посмотрела на удивлённых её рассказом мастеров. Решив перейти к более активным действиям, она прикрыла входную дверь, подошла к спящему ребёнку, погладила его по головке и ласково запричитала:

- Наши папа с мамой уже давно на работе, а Сеньчик ещё спит… но ему уже тоже пора вставать. Сёмочка, просыпайся… пришли дяди… чинить твою ножку.

Сёма свесил ноги с кровати и громко зевнул. Бабушка взяла внука за ручку, и со словами: «Сейчас сходим в туалет, хорошо умоемся,  почистим зубки и сделаем дядям чай», отвела мальчика в ванную.

17.

На Беню было жалко смотреть. Он держался за сердце и бормотал, что тройка была очень похожа на восьмёрку. Сурен сходил в машину за мавригой (шуруповёртом), залез под стол и закрепил ножку. Компаньоны отказались от чая и снесли матрац в машину. По дороге Сурик позвонил Фиме и договорился «скинуть» детскую в его магазине, на любых его условиях.

18.

- О чём пишешь?
- Пока не знаю. О чём получится.
- Думаешь, получится? Тогда не забудь про «калиюги». И тройку с восьмёркой не забудь перепутать. Дашь почитать?
- Не знаю. Дам, наверно. Если получится.
- Ну, тогда, и про вечную песню не забудь. Тоже, всем будет очень интересно. Отвечаю.

Люся звенела посудой, что-то нарезАла, варила и размышляла о причине столь раннего визита неразлучной парочки. Друзья - не разлей вода, съели по бифштексу с яйцом, и  заказали пельмени и повторить.

                ЭПИЛОГ

               У Хайма

1   Здравствуй, Хаим! Как дела? Всё отлично?
     Знаешь, Хаим, это точно к дождю...
     Принеси закусить, и графинчик «Столичной»,
     Я в субботу «Столичную» пью...

     В ресторане - душа невесома,
     Звуки скрипки чисты и нежны.
     И не будет, как дома, за рюмку погрома,
     Я за сервис плачу три цены!

R   Лехаим, отдыхаем, ай, спасибо тебе, Хаим!
     Шоб ты всегда был жив нам и здоров!
     Шоб ты всегда был весел, шобы пел весёлых песен
     И не кормил задаром докторов.

2   Хорошо - не сходить на работу,
     Хорошо - до утра танцевать!
     Подарил нам Господь раз в неделю Субботу -
     Все в Субботу должны отдыхать!

     Шоб душа песню пела, как птица,
     Выпить рюмку-другую – не грех!
     За друзей, за подруг, за красивые лица
     И за: «Шоб всем жилось лучше всех»!

R…

                (2000 - 2021г.г. Добавлено к тексту в 2023)