Сирин, Алконост, Гамаюн

Сирин, Алконост, Гамаюн.

Санёк и сам не знал, откуда в его памяти всплыли эти имена. Наверное, из песен БГ. «Аквариума», то есть.

Всё, что он смутно помнил — это были имена трёх сказочных птиц. Кажется, райских. Райских птиц. Наполовину женщин, с прекрасными лицами. И с крыльями.

Сирин, Алконост, Гамаюн.

Он, кажется, бредил.

Скорчившись на дне вонючей ямы, вырытой специально для русских пленных на окраине села Хосна-юрт, если он правильно разобрал название.

Он был в плену уже неделю. Или больше. Все дни слились для него в какой-то кровавый, мутный и вязкий клубок.

Рана в левом боку, кажется, загноилась. Хоть пуля и прошла по касательной. Он опасался трогать небрежно намотанные бинты, покрытые коростой.

Сирин, Алконост, Гамаюн.

Ещё его били — спервоначалу. Сломали ребро и ключицу. Потом опомнились. Решили, наверное, что можно обменять его на кого-то из своих. И закинули вот в эту яму, даже не связав, не заковав. Подумали, что не жилец, что ли?

Раз в день, по вечерам, ему бросали сюда кукурузные лепёхи. Спускали на верёвке воду в старом жестяном чайнике. Вода била тонкими струйками из его продырявленных боков, но Санёк всё равно успевал напиться.

Сирин, Алконост, Гамаюн.

Он представлял себе всех этих чудесных птиц так ярко, словно они действительно сидели рядом с ним и пели.

Сирин — это, конечно же, была мама. Строгая, недаром же — учительница. Завуч. Как только Санёк пошёл в первый класс, она ему сказала: «В школе я для тебя не мама, а Ирина Васильевна».

У мамы — тонкое, всегда усталое лицо с морщинками в уголках зелёных глаз. Санёк ни разу не видел, чтобы она плакала. Даже когда провожала его на перроне. Она же не знала, что его — в Чечню. Да и не заплакала бы, наверное, если бы узнала. Он же мужчина. Его долг — служить Родине. Санёк привык писать это слово, как мама учила. Родина — значит, всегда с большой буквы.

А Алконост — это Машка. Машка его на вокзале не провожала. Она, дурында такая, лежала в роддоме на сохранении. Переволновалась, вот и закровила. «Скорая» её увезла, она ревела. Но сейчас-то всё стало хорошо, у Машки в животе благополучно рос Саньков мелкий. Машка всё время писала, как он там. А Санёк про Чечню ей тоже не говорил, потому что тогда бы она разволновалась вообще айдану. Зачем? Не надо этого. Пусть думает, что он всё ещё в учебке, в Дагестане. Конечно, тоже Кавказ, но всё-таки не Чечня.

Машка у Санька красавица: волосы, как лён, глаза нарастапашку, серые, огромные. Санёк хотел бы, чтоб мелкий был похож на неё, а не на него. Он-то что, обычный курносый скуластый русак.

Сирин, Алконост, Гамаюн.

А вот кто была для него райская птица Гамаюн, Санёк не знал.

Он лежал в каком-то бредовом забытьи, поджав к груди колени, и очнулся от того, что кто-то его окликнул:

— Эй!

И ещё раз:

— Эй!

Голос был хрупкий, ломкий, почти детский. Санёк задрал голову, и увидел, что тяжёлая крышка, которой боевики прикрывали яму, отодвинута в сторону, и на фоне звёздного неба темнеет чья-то голова, обвязанная платком. Значит, девчонка.

Санёк вдруг очень ясно разглядел её лицо — с чёткими дугами бровей над чёрными глубокими глазами, с большим ртом и впалыми щеками.

— Если я тебе верёвку скину, вылезти сможешь? — негромко и быстро спросила она и нервно оглянулась.

Зиндан, в котором держали Санька, был обустроен вдали от домов и дворов, чтобы, значит, если нагрянут федералы на БТР-ах, зиндан этот оказался ничьим. И девчонка втайне от всех прибежала из какого-то дома.

Санёк судорожно сглотнул и выдавил:

— Смогу.

Он действительно сумел вскарабкаться наверх по колючей верёвке, упираясь ногами в стенки ямы, хотя бок у него дёргало так, словно его только сейчас ранили. Перед глазами плясали чёрные мушки. Он боялся, что потеряет сознание и рухнет вниз. Но всё-таки сумел вскарабкаться наверх и перевалиться через край ямы, обложенный камнями

Девчонки наверху уже не было — убежала. Ещё бы, заметят — убьют ведь.

Санёк постоял, озираясь. Было темно. Тихо. В раскинувшемся внизу ауле даже собаки не лаяли. После вонючей ямы холодный вечерний воздух опьянял.

Он стоял, покачиваясь, привыкая к этому воздуху, к ветру, к тому, что он вообще стоит на ногах, а не сидит, скрючившись, возле осыпающейся стенки.

Он вскинул голову. Небо над ним было наполнено голубоватыми колкими звёздами.

Он медленно побрёл вдоль неглубокого оврага — в случае чего можно было укрыться там. Верёвку, примотанную к дереву, он отвязал и забрал с собой. Чтобы девчонку не подставить, вдруг боевики тут все свои верёвки наперечёт знают.

Он брёл и счастливо улыбался. Он не знал, почему ему помогла эта девчонка. Но знал, кто она была.

Птица Гамаюн. Третья волшебная, чудесная райская птица.

И ещё он знал, что точно доберётся до своих.

Ведь все его птицы были с ним.

Сирин, Алконост, Гамаюн.