Рабочие выходные

Виктор КАЛАШНИКОВ


Р А Б О Ч И Е  В Ы Х О Д Н Ы Е
   историческое повествование


П р е а м б у л а.
На Курилах говорят, кто побывал здесь один раз, тот приедет сюда ещё не раз. Я побывал на Кунашире и Шикотане трижды, не туристом. Правда, в советское ещё время. Теперь жизнь в стране изменилась настолько, что далёкие поездки за свой счёт стали почти невозможны, плюс, конечно, возраст накладывает свой отпечаток... Остаётся лишь следить за происходящим там по интернету. Это, в основном, официальные сообщения о преобразованиях, воспоминания и фотографии  пограничников, которым более других тогда были доступны местные красоты, ну и впечатления побывавших на островах сегодняшних туристов. К сожалению, многое о жизни там в советское время истолковывается ими превратно, то есть ложно: мировоззрение нынешнего поколения, очень отличается от мировоззрения молодёжи, например, семидесятых годов прошлого столетия. А потому этот  текст, написанный на реалиях того времени, можно считать уже историческим. Итак:

П р о л о г.
Слухи о предстоящих рабочих выходных возникли на 86-м заводе, набранном из сезонников. После обеда слухи расползлись по рыбкомбинату и посёлку: одни говорили, что якобы слышали о работе в предстоящие выходные от мастеров, другие даже приказ уже в конторе видели.
Иван Вохмяков, как и в прошлую пятницу, когда выходные тоже объявили рабочими, отнёсся к известию почти равнодушно, то есть не мог определиться: хорошо это или плохо? И отдохнуть бы не помешало, рассуждал он, всё-таки две недели без отдыха, к тому же в воскресенье День молодёжи — в культпоход записался в бухту Горобец, но ведь приехал-то заработать, а работа в неурочные дни должна оплачиваться вдвойне... Любопытно было, чем же мотивировали приказ на этот раз. Поэтому в первый же послеобеденный перекур (он работал в складской бригаде) Иван подошёл к бригадиру:
-Дядь Вань, я схожу в контору?
-Чаво там не видал?
-Да приказ какой-то, говорят, повесили.
-Оно тебе надо! Работать приехали...
Ивана забавлял говор бригадира-белгородского крестьянина, десятый год приезжавшего на путину.
-Интересно, какой тушью написано — красной или чёрной!
-Не долго, смотри, ходи — скоро из протирки начнём принимать.
Выйдя из склада, Иван нахлобучил глубже кепку и запахнулся потуже в халат-спецовку, чтобы сохранить тепло в лёгком своём одеянии — от бухты наплывала густая пелена туманной мороси, сквозь которую слабо прорезались тёмные силуэты сейнеров у пирса. Иван поёжился, но решительно шагнул навстречу сырости, в жижу дорожной колеи, направляясь к усечённой пирамиде из деревянных ящиков. Там был более-менее чистый путь в контору — по ящикам, набросанным вверх дном вокруг штабеля своеобразным тротуаром, после — по бетонному отливу вдоль цеха укладки рыбы. У одного из окон приостановился, чтобы позвать работавших на укладке Наташу с Верой. С ними он познакомился по дороге на Курилы еще на материке в день приезда в Екатериновку, перевалочный барачный посёлок в пригороде Находки, где им предстояло ждать теплоход. От железнодорожного вокзала до бараков на взгорье было километра три, и в пути Иван догнал двух девчонок, переводивших дух, сидя на чемоданах. «Помочь, девочки?» -предложил он, у него-то лишь полупустой рюкзак на спине. «Хорошо бы! Сил нет, одни чувства остались!» Иван взялся за ручку тяжеловатого чемодана, другой девчонки понесли вдвоём. «Откуда и куда путь держите?» - поинтересовался он. «Из Сысерти на Шикотан, сайру обрабатывать». «Где это — Сысерть?» «На Урале! -девчонки удивились тому, что он не слышал про их город. -У нас Бажов родился! Читал, поди, Малахитовую шкатулку — он написал! Неушто не читал?»...
Перед приказом, а он в самом деле висел — большой лист ватмана, толпа сезонниц в серых, белых халатах и платках. Написанное крупным шрифтом «В связи с производственной необходимостью» Иван прочёл издали, усмехнулся: и это, когда ещё не «пошла» сайра, не началась путина. Прислушался к разговорам: «Рыбы ж, говорят, нет!» «Камбалы в холодильнике пятьсот тонн лежит». «Ну, и будем за ней в очереди стоять на укладке»...
Подружки что-то задерживались — Иван в нетерпении посмотрел на часы: минут пять прошло, но еще подождать можно, короче пятнадцати минут  бригада не перекуривала. И девчонки вышли — он сразу отличил их в толпе. Путь расчищала Вера, она старше и бедовей Наташи и издали даже миловидна, то, что лицо у неё слегка конопатое, обнаруживается вблизи. Он кивнул на приказ:
-Видели? Ну и какое впечатление?
-Мы с Натальей решили не выходить, -сказала Вера. -Ещё чего! Сайры-то нет, и, говорят, вообще может не быть. А камбалу, жареную в масле, укладывать, да ещё в выходные дни — пусть дуры копейки зарабатывают, мы на ней и треть нормы не делаем!
-Прогуляете — премиальных лишат.
-Завод по восемь туб (туба — тысяча условных банок) — будет план? Нет. Значит, и премиальных не будет. Можно прогуливать.
-Премиальных не будет, так хоть смены выработаете — работа в выходные оплачивается вдвойне!
-То на материке — здесь отгулы дают. В общем, мы с Натальей не выйдем.
-Мы лучше постирушку устроим, -неуверенно поддержала подругу Наташа. - Тебе ничё не надо постирать?...
Иван завербовался на Курилы, чтобы заработать много денег. Выстроил в мечтах даже последующую цепь: деньги — собственное жильё — самостоятельность. Так что девчонки ему не пример — Наташка вообще приехала, не зная зачем, даже родителей обманула, сказав, что уезжает в деревню, к бабушке. К тому же, ему повезло  тем, что попал работать на склад готовой продукции, и поговаривали, будто завод, возможно, не остановят после окончания путины и значит, если проявить себя с положительной стороны, то разрешат остаться на острове и на зиму. Обстоятельства таким образом складывались благоприятно для осуществления задуманной мечты, поэтому девчонкам он возразил решительно:
-Мне прогуливать нельзя — вытурят из бригады, а до осени далеко. Надо держаться...

С у б б о т а.
Общежития, приземистые бараки, возвышались над узкой продолговатой бухтой ярусами. Верхние ярусы на относительно пологом склоне сопки — студенческого путинного отряда, средние — женские, сезонниц, нижний, один барак — мужской. Сразу под его окнами крутой овраг, густо заросший колючим кустарником, бамбучником. Ветер с океана, даже несильный, так продувал стекла окон, что колыхались занавески.
На работу по утрам будил писк и треск радиопомех из громкоговорителя, висевшего в комнате — поселковую радиотрансляцию включали в половине седьмого.
Проснувшись, Иван прежде всего убавил булькающий звук радио, чтобы не мешало досыпать тем, кому не на работу, и выглянул в окно — домики на противоположной стороне оврага скрывал мутновато-молочный туман. Лишь видно было как под окном немо качались стебли кустов. Погодка не для отдыха на природе — ободрённый этим выводом Иван, дрожа от холода, быстренько оделся... Минут через десять он уже спускался с сопки по тротуару, удало скользя на мокрых досках и осмотрительно придерживаясь за перила на кое-где сломанных ступеньках лестниц, торопясь к столовой на «болоте», так называли пойму речушки, чтобы успеть до возникновения там очереди...
Смену, как и обычно, начали с перекура: бригада сидела в курилке, а бригадир ходил между штабелями картонных ящиков. Он и до начала работы оставался верен принципу: что бы ни делать — лишь бы делать. Иван и раньше замечал подобное в пожилых людях. Что это? Обострённое чувство ответственности за порученное дело? Это у дяди Вани-то, немевшего в присутствии начальства! Но почему и чего привык он так бояться?..
В курилку вошёл  механик завода. Поискал глазами бригадира, а не найдя, сказал, привыкшим командовать голосом:
-Делать вам, вижу, пока нечего — идите за мной!
-Куда? Зачем? У вас свои слесаря, а у нас свои командиры есть!
-Мои слесаря сегодня отдыхают, а надо, ребятки, две списанные банкочистки из протирки срочно удалить — освободить место к началу путины. Кроме того, перенесёте в склад новую этикеровочную машину — будем готовить её вместо старой, японской — она своё отслужила. Сколько вас? Шесть? Справитесь — экие лбы!
Но оптимизм  механика не передался бригаде. Поняв это, он добавил главный аргумент:
-С завскладом я согласовал...
Громко, вразнобой запротестовали: одни вообще о нежелании возиться с тяжёлыми не принадлежащими складу станками, другие об особом наряде за такую работу. Пришедший на шум бригадир выжидательно молчал.
-Будет наряд. Не обижу. Ну, слово офицера...
-Бывшего, -напомнил грубоватый Грицко. -В прошлый раз, когда токарный станок через окно мастерской вытягивали, тоже обещал особый наряд — выписал?
Механик сделал вид, будто не расслышал компромитирующее его репутацию напоминание, заговорил с бригадиром...
Банкочистки оказались громозкими чугунными станинами, которые не приподнять, ни сдвинуть. Покрутились около них, совещаясь с какого боку лучше подступиться. Принесли ломы, брусья, верёвку. В неё впрягли самого здорового в бригаде — Грицко. Он хотел было обидеться на подавшего эту мысль Ивана, но видя озабоченность на лицах у всех, взялся за дело со свойственной ему основательностью: намотал концы на руки, упёрся и потянул, словно тягловая лошадь. Остальные навалились кто как смог. Грицко напряжённо переступал с ноги на ногу, верёвка натянулась струной — банкочистка ни с места. Попробовали сдвинуть её ломами...
Ивану не хотелось особенно напрягаться с тяжёлыми железяками в субботний день. Он пристроился компании ради сбоку, будто натужно кряхтел, но силы берёг — день впереди.
Банкочистка еле скрежетала по бетонному полу. Ставшие заветными двери приближались медленно.... Уже забыто былое нежелание особенно напрягаться, уже и спины мокрые — одну банкочистку кое-как вытянули наружу. После троекратного «ура» сели на перекур. «Ну и работка нам на сегодня выпала!.. Вот так «производственная необходимость!»... «До обеда будем тягать!»... Вспоминали автокраны, погрузчики и прочую подъёмную технику двадцатого века. А попроклинав организацию труда на заводе — что поделаешь, взялись за вторую.
-Впрягайся, Грицко, в свои любимые!
Но Грицко заупрямился:
-Я вам шо — коняга? З мэнэ будэ. Нехай другие...
Перепирательства кончились тем, что в верёвку впряглись двое других, но дело пошло ещё хуже. .. Пока Иван не увидел в углу двора стопу стальных листов и не предложил:
-Ребята, а подложим-ка лист!...
По стальному полотну чугунная станина заскользила лучше. Вторую банкочистку вытянули быстрее  и легче.
-Башка! -похвалил Грицко, похлопав Ивана по плечу.
Этикеровочная машина с её высокими тонкими ножками напоминала козлика и оказалась намного легче банкочисток. Однако нести её предстояло дальше — из протирки в склад, через жижу колеистой дороги. «Козлика» подхватили за просунутые под «брюхо» бруски и весело понесли. Из-под цеплявшихся за бетонный пол чугунных ножек густо летели искры... Приближался конец тяжёлой, не входящей в их прямую обязанность работы, поэтому оптимизм стоявшего над душой  механика овладел-таки и бригадой. Машину внесли в склад и поставили туда и как хотелось электрику, тот сразу же принялся её подключать. Отказавшись от положенного перекура: «кончим дело — закатим усиленный», подхватили старую японскую — ока оказалась ещё легче. Разом отнесли её к банкочисткам во дворе и сели «курить». Механик ушёл довольным — бригадир услужил ему на прощанье, сунув несколько баночек прошлогодней сайры.
-Содрал кожу? -сочувственно спросил Иван, увидев кровь на ладонях у Грицка. -Будешь пахать на лошади, когда вернёшься домой — вспомни сегодняшний день, прежде, чем стегать её кнутом!
-На какой лошади! Пахать! У нас в станице и конюшню давно разломали — растащили на дрова!..
Иван знал, что подковырка его нелепа — Грицко давно живет на Шикотане, перевёз сюда семью, завёл хозяйство: куриц, поросёнка, корову. Так что навряд ли он скоро вернётся на родную Кубань, не уехать ему от нажитых коэффициентов островных надбавок к зарплате.
«Усиленного» перекура не получилось. В курилку вдруг прибежал электрик и ошарашил:
-Печки-то, оказывается, нет! Снял её кто-то!
-Какой ещё печки?
-Для подогрева клея. А та, с японской — не подходит.
-И что теперь?
-Придётся старую возвращать.
-Сразу надо было смотреть — сами теперь тащите, на пару с механиком...
Электрик побежал к  механику. Привёл его. Вникнув, тот распорядился вернуть японскую машину на прежнее место. Но бригада заупрямилась: просмотрели — сами тащите!.. Впрочем, долго ругаться было нереально. Снова взялись за брусья и отнесли упиравшегося чугунного «козлика» в резерв, а испытанного и надёжного ветерана-иностранца вернули на место.
Под настроение заморосил дождь: мелкий, без ветра - «курильский», значит, надолго....
Часа за полтора до конца смены Ивана навестил Валерка — сосед по кровати в общежитии.
-Завидую тебе, Валер — отдыхаешь!
-Издеваешься? Маята, а не отдых. Все бока отлежал, и сходить некуда. На улицах ни души, словно вымерли. Ещё дождь этот зарядил...
-К уральским бы сходил.
-Ходил — стираются. Отнёс им рубашки.
-На вечер планы есть? Что будем делать?
-В клубе студенты концерт дают, после него танцы обещают бесплатные.
-Ну, вот, а ты говоришь — скукотища... Ты это, Валер, - достань винца и отвари филе кальмара. Сделай приятное — устал я сегодня, да и не трезвыми же в клуб идти.
-А ты пару баночек сайры...
-Ну-ка иди отсюдова — сайры ему! - услышал просьбу Валерки, проходивший мимо бригадир. -Ходют тут всякие и всем сайры подавай!
-Мы с ним в одной комнате живём, дядь Вань, ведь пару банок всего! Механику ты вон больше и ни за что сунул!
-То механику, -проворчал бригадир. -Возьми, но не больше двух...
Валерка тоже завербовался на Курилы, чтобы заработать на кооперативную квартиру, но у него где-то под Ташкентом осталась жена, которая очень скучала без мужа, судя по толщине частых писем. Но при распределении на участки работ ему не повезло — направили в холодильник, где платили по тарифу. «Не уеду отсюда, пока не накоплю хотя бы на первый взнос — надоело по чужим квартирам скитаться, -делился он с Иваном своими проблемами. -Осенью выхлопочу вызов для жены. Она у меня, вообще-то, учительница, но ничего, повкалывает на заводе — лишь бы вместе...»
Вернувшись с работы в барак, Иван был шокировал видом комнаты: на столе гора пустых консервных банок, куски хлеба, смятые газеты — всё это склеено слизистой кожицей кальмара. Пол затоптан размазанными следами грязной обуви, таз под рукомойником — постоянный спор, переполнен настолько, что с него вот-вот потечёт через край.
-Ну, ты и развёл, Валер!
-Это не я, это ребята выпивали - оставили после себя.
-Таз-то хотя бы мог вынести!
-Так ведь не моя очередь, Вань.
-Какая разница — если он полный, а ты один дома! -Иван взял таз и осторожно, чтобы не плеснуть, понёс за угол барака, в овраг.
В который уже раз приходилось ему выносить вне очереди, уставшему после работы, хотя у них было составлено и висело на стене так называемое «расписание тазоносов».
Валерка тем временем принёс из кухни парящую кастрюлю с кальмарами:
-Чуть больше минуты дал кипеть — правильно сделал, Вань?
-Правильно, а то твёрдые будут, -сердито буркнул Иван. -Что за народ! День пробездельничают, а таз вынести лень-матушка! Вода хоть есть умыться?
-Должна быть. Кажись приносили. Может поджарить кальмарчика?
-Луку ж нет, а без него — не то...
Пока Иван умывался, Валерка очистил стол и вынес наполнившийся таз ещё раз. Холодная вода, аппетитный запах от кастрюли с варёным кальмаром вернули Ивану соответствующее настроение — за стол он садился, успокоив раздражение.
Только разлили по стаканам вино — в дверь властно постучали. Поспешно опустошили стаканы и спрятали за тумбочку бутылки:
- У этих бухариков нюх, что ли, на вино, -проворчал Иван и раздражённо спросил. -Кого надо!?
-Откройте — милиция!  -приказал искажённый женский голос.
-Веркины шуточки, -узнал он с облегчением.
Войдя в комнату, девчонки спросили:
-На концерт пойдёте?
-Успеем — присоединяйтесь. Закройся, Валер.
-А что у вас есть?
-Портвейн, -Иван извлёк спрятанную бутылку.
-Где взяли? -удивилась Вера, вина в магазинах не было.
-У Валерки «рука» в буфете.
-Не «рука», а землячка!
-Валерочка, я с тобой дружу! -Вера  притворно полезла к нему обниматься. -А наши девчонки все магазины обошли — ничего не нашли. Путина еще не началась, а уже сухой закон!..
-Это у вас что такое? -спросила Наташа у Ивана, заглянув в кастрюлю.
-Кальмары варёные.
-Бр-р — какие неприглядные! А в банках?
-В тех сайра, в этой скумбрия — открыть?
-Как ты определяешь? Они ж без этикеток? -удивилась Наташа.
-Видишь на крышке выдавленные цифры? «Р»-восемьдесят шесть, это номер завода-изготовителя. А нижние цифры: сто восемьдесят шесть означают сайру, семьсот — скумбрию в собственном соку. Хочешь — давай проверим. Какую открыть?
-Сайру...
Налили, выпили, закусили. Разговаривали, разделившись на пары. Иван с Наташей сидели на кровати с одного края стола.
-Ты хоть написала родителям где находишься?
-Конечно! Сразу же по приезду. И уже ответ от мамы получила. Пишет, чуть с ума не сошла, узнав, где я!
-Доведёшь ты её до гроба!
-Не доведу. Она у меня всё понимает.
-А с чего это тебя вдруг именно на Шикотан потянуло?
-Посмотреть! Верка вон второй раз сюда завербовалась, а я чем хуже — нигде не бывала. Поди, надоело на одном месте-то сиднем сидеть. Моря не видывала, а теперь через всю почти страну проехала, по двум морям плыла!
-Ну, и какое впечатление?
-Ехать хорошо и здесь природа красивая, а вот работать тяжело — больше не поеду и другим накажу.
-Что так?
-По одиннадцать часов на ногах в резиновых сапогах стоять — каждый день, в сырости. Думаешь — легко?
-Верка, говоришь, второй раз приехала, значит, понравилось?
-Она хитрая: то заболеет, то и без болезни не выйдет.
-И ты с ней.
-Меня болезни не берут, -Наташа почему-то смутилась и, вероятно, чтобы
 скрыть это, приподнялась к столу. -Включи-ка приёмник, поймай музычку.
Её поддержала Вера, тоже поднявшись к столу — скучавшему по жене Валерке она была не интересна:
-Да, поищи что-нибудь. Есть ещё что выпить? Вы не против, если я закурю?
-Нам не пора? Останемся без места, -забеспокоился Валерка, он не терпел курящих девиц.
-Мы наказали девчонкам — на нас займут.
-То на вас, а на нас?
-Четыре места займут — не волнуйся, милый, -Вера засмеялась, обнимая, как ей казалось, робевшего Валеру, и подбадривая его. -Жми туже — не будет хуже! Домой вернусь — всё равно ****ью шикотанской обзывать будут, а здесь, если разобраться, и парней-то настоящих нет!
В приёмнике мелодично пела японка, располагая к интимным  действиям. И Иван тоже приобнял Наташу, привлекая к себе, чтобы поцеловать.
-Не надо — видно. Не надо — нето обижусь. Свет хоть выключи.
-Если выключим свет, не попадём на концерт, а на студентов посмотреть хочется. Помню, в техникуме мы КВНы устраивали — чего только не выдумывали!..
-Ты что, в техникуме учился? -удивилась Наташа. -В каком?
-Сахарной промышленности.
-Шутишь — разве бывают такие?
-Бывают. Сахар же не только едят, но и производят на сахарных заводах. Слыхала про такие?
-У нас на Урале таких нет, у нас всё больше металлургические.
-Пойдём, Вань, -опять забеспокоился Валерка, Вера лезла к нему с поцелуйчиками и это после курева, такого он совсем не мог вытерпеть. -Точно опоздаем...
В фиолетовом уличном пространстве, подсвеченном лишь окнами домиков, продолжал накрапывать дождь: шуршало и плескалось по крышам, тротуарным доскам, плащам. Шли парами, часто поскальзываясь на мокрых досках, но не падали, поддерживая друг друга. Далеко впереди внизу светился многочисленными огнями рыбкомбинат.
-Хорошо-то как! -восторгалась Наташа.
Иван тоже воспринимал остров как непривычную экзотику, но он был против преувеличенной девичьей восторженности:
-Вот ты говоришь пол страны проехала, по двум морям плыла, а много ли увидела из вагонного окна и иллюминатора? Ну, вокзалы, везде похожие друг на друга дома, улицы, пустынную водную гладь. Много ли запомнилось из того, что промелькнуло и исчезло навсегда?
-Запомнилось не запомнилось, а была и представляю себе...
На ступенях широкого крыльца у входа в клуб толпились курильщики, большей частью девчонки. Многолюдно было и в фойе, и зал был почти полон — казалось, весь посёлок собрался здесь.
-Стоять придётся, -сокрушался Валерка.
-Тебе можно и постоять — валялся день, мне хуже — пахал. Ну, что, где ваши девочки с местами?
-Сейчас, -и Вера уверенно пошла по боковому проходу, оглядывая ряды.
-Верка! Ну, сколько можно ждать!..
Девчонки в самом деле придержали четыре месте и возбужденно рассказывали теперь, как непросто это им далось:
-Едва удержали! Ввалился какой-то пьяный дурак — насилу вытряхнули!.
В зале время от времени уже принимались хлопать в нетерпеливом ожидании начала концерта. Наконец-то, из боковушки в глубине мелкой сцены с киноэкраном на заднике вышел основательно заросший очкарик в очень потёртой штормовке путинного отряда и сходу заговорил:
-Добрый вечер, друзья! Напоминаю, мы не артисты, мы студенты. То есть днём, как и вы, работаем, а вечером берём гитары и поём любимые песни. Некоторые из них сейчас прозвучат и для вас.
К нему гуськом подошли три парня в таких же штормовках с гитарами наперевес. Они дружно ущипнули струны и стройно запели нечто мало кому в зале известное, вероятно, из репертуара КСП. Им вежливо-вяло похлопали. Трио сменил один солист, столь щупленький, что гитара в его руках казалась гигантских размеров. Он тронул было струны и... уныло побрёл к боковушке. Жадная до скандальных зрелищ публика забурлила смешками. Но парню подали табуретку и он невозмутимо вернулся с ней на середину сцены.. Поставил на табуретку ногу, на колено гитару и запел сочным баритоном:
А вообще-то всё трын-трава,
есть Курильские острова...
Курильская темя у студенческой части зрителей прошла чуть ли не бис. Иван покосился на подружек — в зале было душно и они с трудом разлепляли веки, тяжелевшие от наваливающейся дрёмы. В заднем ряду всхрапывал пьяный... Стряхнули дрёму задорные цыганские песни, умело исполненные студентом с типично русским лицом. Парня долго не отпускали со сцены, требуя ещё и ещё песен, пока он смущённо не признался: «Я больше не знаю». Наташу цыганский задор растрогал до слёз — Иван заметил блеск в уголках её глаз. Однако пьяный в заднем ряду так и не проснулся...
Старая сценка о самогонщиках развеселила публику окончательно: многие от души, громко смеялись. Это был успех. Студентов полюбили.
-Наш концерт окончен! -сказал ведущий. -Всех приглашаем на танцы!
Бывшие артисты вынесли в фойе музыкальные инструменты и неторопливо, словно лабухи в ресторане, принялись устанавливать их на эстрадке в углу. Их обступили сезонницы, пытаясь завязать знакомство...
Лишь когда, наверное, половина из пришедших на концерт, устав ждать, разбрелась по домам и тёмным углам, ударник выбил хаотическую дробь, электрогитары взвыли и понеслось:
Шикотана мы не знали,
океана не видали,
а сегодня Шикотан наш дом...

В о с к р е с е н ь е.
Выработку ночной смены Иван узнавал, завтракая в столовой — из разговоров уже отработавших, в цехе разделки рыбы заканчивали пораньше. Вначале это происходило невольно, со временем он уже прислушивался к разговорам — завод набирал темп, и то, что разделывали и укладывали ночью, утром бланшировалось, после чего корзины с баночками выкатывали из печей в протирку, где бригада сезонниц тщательно протирала каждую баночку сухой тряпочкой и укладывала в картонные ящики. Обязанность складской бригады, а значит и Ивана, переправить ящики по транспортёру в склад готовой продукции на отстой.
Так и в это воскресенье. Только он встал в конец небольшой очереди как вдруг услышал - «скумбрия». О большой выработке на скумбрии он уже был наслышан — баночка наполнялась всего тремя-четырьмя дольками.
-Что, скумбрия была? -спросил он у стоявшей впереди сезонницы в сером халате.
-Всю ночь, -сказала она, с удивлением посмотрев на него: дескать, ты что, до сих пор не знаешь?
-Откуда она взялась? -недоумевал он.
-Вчера же БМРТ пришёл — столько, говорят, привёз, что на неделю хватит...
Вот она «производственная необходимость», воскресный сюрприз, и Иван к привычному гуляшу добавил кашу — до обеда далеко, а силы сегодня, видимо, потребуются...
-Семьдесят туб выработала ночная смена, -ввёл в курс дела бригаду дядя Ваня, сокращая первый «перекур». -А у нас принимать некуда! Поэтому срочно надо подать на второй этаж штабель с пустой баночкой. Бросайте папироски и давай пока короба в протирку наносим — их там сегодня много понадобится. -бригадир с утра был настроен по боевому, а вчера смолчал о приходе БМРТ. Впрочем, каждый в бригаде понимал: чем больше будет выработано туб — тем лучше закроют наряды, тем выше заработок.
Короба, сложенные картонные ящики, носили кипами. Иван рвал кипу на себя, словно штангист, и подставлял под нее горб. Хакал и тащился, покачиваясь на слабоватых ногах и не разбирая дороги, по грязи. В жаркой от близких печей протирке пот выступал мгновенно. Там, по случаю аврала, полно девчонок. В другом месте, при других обстоятельствах, постеснялся бы показывать им потное лицо, здесь же, сбросив ношу, облегчённо вытирал рукавом халата лоб и уходил, не глядя ни на кого. От непривычно-жёсткой ноши ломило в лопатках, больно выворачивались руки, но брать надо было не меньше других. Хотя бы из гордости.
-Хватит, -определил бригадир. -Вохмяков, пойдёшь на угол рольганга второго этажа, Грицко — на угол первого!
Иван молча направился к указанному месту в дальнем конце склада, сзади шёл, ворча, Грицко: «схавал перекур».
Рольгагнгом дядя Ваня называл транспортёр. Их внутри склада было три: вдоль первого этажа, вдоль второго и между ними, наклонный. Ивану предстояло брать поступавшие снизу ящики и переставлять на ленту с левого бока. Вес картонного ящика с пустой баночкой пять килограмм. На ленту их обычно ставили парами. Освоившись, он не глядя, подставлял куда надо ладонь, ощутив касание ящика, подхватывал второй рукой и ставил, тоже почти не глядя, ориентируясь на звук попискивающих  роликов, на ленту слева. Но первые клетки штабеля внизу стояли почти впритык к транспортеру, и подававшие ребята поначалу так увлеклись, что ящики прибывали сплошным потоком. Не успевая снимать, Иван даже уронил несколько ящиков под ноги, отпнул их, чтобы не мешали. Оглянулся — сзади в пыльном полумраке чертями в аду метались те, кто снимал их с ленты и укладывал в далековатое начало штабеля.
-Ребята не успевают, Грицко! -крикнул он вниз.
Грицко зарычал на подававших и вскоре ящики начали прибывать парами и через равные промежутки. Иван мельком глянул на упавшие под ноги, примериваясь, какой удобнее быстро поднять. И в следующую же паузу схватил ближайший — отправил по ленте. После ещё один... Когда подобрал все, промокнул рукавом лоб и глянул на часы — 45 минут отстоял, однако до обеда ещё далеко, так что о времени лучше забыть.
Грицко сложил из ящиков стопу и сел на неё, переставляя с ленты на ленту сидя. Иван последовал его примеру... Работа не требовала осмысления и он вдруг вспомнил, что вчера исполнился месяц со дня его отъезда из дому. Попытался представить жаркий солнечный день, загорающих на пляже  - и не смог: здесь это казалось нереальным. Интересно, после, через год и больше, уже дома, что будет чаще вспоминаться? Такое как вчерашний концерт или многие часы однообразной работы?.. При почти автоматической перестановке ящиков воображение как и мысли гуляли сами по себе... Вот Наташка. Что привлекает его к ней, кроме желания отсношать? Учиться дальше после школы не захотела. Поработала почтальоном — не понравилось. Рассказывала, как в восьмом ещё классе ходила с подружками в ресторан, знакомилась там со взрослыми ребятами, что-то было у неё с ними. И вот завербовалась на Шикотан... Что дальше?...А куда двигался он в свои восемнадцать? Уже учился в техникуме...
Внизу со звонким грохотом рассыпались ящики. «Клетку свалили, -понял Иван. -Ну, теперь повалят». И на самом деле валики нижнего транспортёра запищали натуженнее.  Грицко встал, приготовился к навалу и Иван. Как только ладонь опущенной правой руки ощутила картонный бок — резко вперёд левую, захват, перенос ящиков на ленту слева. Готовность. Захват. Перенос. Готовность. Захват... Бесчётное число раз...
Когда темп снизился до спокойного, воображение вдруг отчётливо восстановило, казалось бы, давно забытое — лицо Любы, первой его любви, тогда недооценённой, теперь святой. Было это в восьмом, кажется, классе. В школе для старшеклассников устраивали иногда вечера отдыха,  на которых он стоял, как обычно, в толпе ребят, наблюдая за танцующими и представляя как бы он подошёл к ней и пригласил на танец... Пока в один из вечеров не случилось невероятное. После того как объявили очередной «белый» танец Люба пригласила его первой. Отказаться было невозможно и он, словно бычок на верёвочке, побрёл следом за ней к центру круга. Неумело обхватил  за талию обеими руками, нечаянно прижав к себе так плотно, что ощутил на мгновение твёрдость её грудей, жар живота - пока она слегка не отстранилась. Смущённый, он молча переступал с ноги на ногу. «Первый раз танцуешь?» -спросила она полушёпотом. «С чего ты взяла?» «Руки дрожат, -пояснила она и участливо предложила. -Скучно сегодня — сбежим?»... В школьном саду они набрели на скамейку, сели. Кажется была осень, потому что уже учились, и, наверно, ноябрь, потому что было прохладно. Итак: школьный сад, освещённый лишь звёздами, они, легко одетые, сидевшие бок к боку, чтобы согреваться теплом друг от друга. Она тараторила о чём-то без умолку, а его занимало другое — какой момент для поцелуя! Но как начать? Сказать? И он решился сказать — в лоб не ударит, а и ударит, так всё одно никто не видит: «Давай поцелуемся?» «Я не умею,» -призналась она. Мешало её плечо, он привстал и дотянулся губами до её губ — холодные. «Так? И это всё?» - спросила она с  облегчением....
Внизу опять звонко грохнулись и рассыпались ящики. Грицко встал, приготовился и Иван.
...Бригада освободила-таки до обеда место для приёма 70 туб скумбрии.

Пообедав, Иван обычно уходил к заброшенной японской шхуне, скрытой от посторонних глаз высоким штабелем деревянных ящиков. Если не моросил дождь, ложился на шероховатые доски палубы слева или справа от люка трюма — в зависимости от направления ветра, очень уж неприятный запах исходил оттуда. И смотрел: то на «дальний» рейд, видневшийся между сопками узкого входа в бухту если там маячила плавбаза, то на ряды белоголово-чернобоких сейнеров у пирса, то просто на пляску волн, золотистых от рыбьей чешуи, вслушиваясь при этом в таинственное чмоканье воды в пробоинах нутра шхуны...
Однако сегодня на «его» шхуне сидела сезонница в сером халате и коричневых гамашах, заправленных по местной моде в загнутые резиновые сапоги. «Из разделки», -определил Иван по цвету халата место её работы. Хотел было нагрубить ей, чтобы ушла, и, пожалуй, прогнал бы, если б не комично сползшая набок косынка, обрамляющая миловидное личико. Сезонница безразлично-коротко скользнула по нему взглядом и ушла в себя. До конца перерыва оставалось полчаса, и Иван из упрямого нежелания изменять привычке молча сел там, где стоял, то есть на носу шхуны. Ветерок тянул к нему через люк — отдых был испорчен.
От ящиков на берегу донёсся звон, вернее дзиканье стаканов — там, в углублении, спряталась от глаз начальства компания из трёх девчонок и парня-рыбака, судя по форменной куртке. Он-то и разливал водку жилистой рукой с крупной наколкой: сердце, якорь, крест — символ веры, надежды, любви.
-Иди к нам, парень! -позвали Ивана из компании.
-Я с девушкой, -отказался он, кивнув на незнакомку, а тише, только для неё, добавил. -У тебя платок набок сполз.
Сезонница молча поправила косынку...
Над пирсами, где разгружались сейнера, каруселью кружили чайки: с лёту хватая рыбу из ящиков на ленте транспортёра, они, на  лету же, заглатывали её и делали вираж для следующего захода. Иван с опаской поглядывал на пролетавших над ним чаек — то тут, то там о палубу разбивались белые шлепки.
-Парень, бросай ты её, пока всё не выпили! -снова позвали его из компании. -С нами веселее!
Иван оглянулся на незнакомку — она презрительно поджала губы. Тогда он решил посоветоваться с ней:
-Может, присоединиться?..
Сезонница резко встала и, молча перешагнув через его ноги, невольно преградившие ей путь, ушла. Было без пяти минут час и он пошёл следом за ней, чтобы посмотреть, куда войдёт эта дюймовочка в сапогах. Она вошла в протирку. «Вот те раз, -удивился он. -Неужели не замечал? Может, новенькая?»
Бригада, как и в начале смены, собиралась в курилке у входа в склад. О предстоящей работе до конца перерыва обычно не говорили. Ровно в час дядя Ваня раздумчиво сообщил:
-Теперь будем с протирки принимать.
-Завал там, наверно, до вечера про... -хотел было спросить Грицко.
-Да, есть...
Иван уже знал привычку бригадира говорить неопределённо, если предстояло много работы.
-Кто жалат пойти на подачу? -демократично спросил дядя Ваня, медленно оглядывая враз притихшую бригаду, чтобы заодно и проверить, все ли собрались: опаздывай сейчас кто — точно бы пошёл на подачу, но все были на месте.
Добровольцы не вызывались. Обычно подавал один человек, а это давалось тяжело. Заметив, что кое-кто трусовато отводил глаза, Иван не опустил свои, когда дядя Ваня скользнул взглядом по нему.
-Ты, Вохмяков? -полуспросил-полуприказал он. -Только смотри, особенно-то не увлекайся там — тебе поначалу близко носить, а нам штабель с дальнего краю начинать.
Иван побрёл к цеху протирки, мысленно прощаясь надолго с сырой прохладой, надвигающейся по руслу бухты.
Протирка на самом деле была переполнена стопами готовых к отправке в склад ящиков. Девчонки среди них сидели, словно квочки (парушки) в гнёздах — торчали лишь головы. Иван боком протиснулся к покатому лотку, нижний конец которого утопал в люке, где чернела лента подземного транспортёра, соединявшего протирку со складом. Пока лента оставалась неподвижной он оглядел девчонок — где-то среди них дюймовочка. Он сразу узнал её по косынке, опять комично сползшей набок. Незнакомка сидела лицом к нему и упорно смотрела вниз. «Подумала, что из-за неё я пришёл сюда» -понял он не без досады.
Лента в люке сдвинулась — началось! Иван глянул на часы: четверть второго. Взял ящик и положил на скользкий лоток — ящик ткнулся в ленту и застрял. Другой ящик подтолкнул его, отправив в склад, но застрял сам... Впритык к первой стопе — другая. Иван встал на освободившееся место и отправлял ящики в неторопливой размеренности, иногда поглядывая, как они исчезают в подземелье. Он доканчивал четвёртую стопу, когда в наклоне за нижним ящиком со лба на картон упала первая капля пота. Он потряс головой — ещё капнуло. «Страху нет, -успокоил он себя. -Сбавлю темп и остыну». Не хотелось бы обливаться потом на виду у девчонок. Он видел: они наблюдали за ним — единственным парнем в протирке. Снял халат и расстегнул пуговицы рубахи, обнажив грудь. Подул на нее. Покосился на дюймовочку — и она уже поглядывала на него. Поняла, что не из-за неё он здесь. Подошёл к высокой стопе и взял на грудь сразу два ящика (семнадцать плюс семнадцать — тридцать четыре килограмма, зато стопа сразу убывала на треть). Отнёс тяжеловатую ношу к лотку и сбросил один за другим — хорошо! Но в очередном наклоне за нижним ящиком спину охладила промокшая рубашка. Но Иван уже не говорил себе: сбавь темп, а шёл и шёл, не останавливаясь, за следующим и следующим ящиком, лишь время от времени поглядывая на часы: два, пол третьего...
Он уже не опускал ящики в лоток бережно, как вначале, а кидал, не подходя на метр-полтора, и, не оглядываясь — знал, что попал точно, уходил за другими...
Постепенно сглаживалась и отчуждённость. По ходу дела надо было спрашивать у девчонок, какие ящики приняты учётчицей и можно их уносить. Кое-кто после этого начинал строить ему глазки, он лишь улыбался в ответ.
-Парень, помоги корзину перекатить — сил моих больше нет, одни чувства остались, -услышал он от хорошенькой блондинки просьбу с характерным для уральских его подружек говорком.
Смеясь глазами и пристально глядя на него, она плавно опускала руку в корзину, наощупь брала баночку, небрежно протирала её и клала в ящик.
-И куда тебе её поставить?
-Чуть ближе. Вот сюда, -показала она на своё бедро.
-Между прочим, ты баночки кверху дном ставишь...
Блондинка заглянула в ящик, перевернула несколько баночек и снова посмотрела на него, словно говоря: да, такая вот я бесшабашная. Он оглянулся на дюймовочку — она всё видела. Молча взял привычные 34 килограмма и отнёс к лотку.
...Первые сигналы усталости возникли в пояснице — частые, глубокие наклоны за нижними ящиками, распрямление с тяжестью в руках, усилие броска в лоток. Сознание встревожилось — не выдержать такой нагрузки. И Иван решил брать пока лишь верхние ящики, чтобы уменьшить частоту наклонов, чтобы дать пояснице отдых. Но как ни крути, а настал черёд и нижних ящиков, теперь уже нескольких подряд, значит, так ещё хуже и надо снимать последовательно, сверху вниз.
Всё ближе и ближе гнездо дюймовочки с комично сползшей набок косынкой вокруг личика. Стопа: два верхних, два средних, наклон за нижним ящиком. Ещё стопа. Ещё. И:
-А у тебя какие можно забирать? -наконец-то, спросил он у той, ради которой, может, и пошёл сегодня на подачу.
Дюймовочка молча показала.
-Тебе корзину не нужно перекатить — чтобы удобней было брать? -спросил он во втором подходе
-Спасибо — мне и так удобно.
-Ты не сердишься на меня за то, что... Ну, там, на шхуне?
-Было немного, но уже прошло. Ты не устал?
-Мне уставать нельзя — вон еще сколько ящиков! Вот жарковато здесь, это да, -говорил он фразами, приходя за ящиками. -А знаешь, я ведь тоже был сердит на тебя — ты там моё любимое место отдыха заняла!
-Вот не знала.
-Ты, вроде, недавно здесь? Я имею ввиду протирку.
-Я на лёгком — с резки перевели. Сыпь какая-то на руках появилась: то ли от соли, то ли нервы.
-У тебя опять платок набок сполз.
Она неловко поправила косынку и затянула потуже узел:
-Никак не привыкну её носить — дома летом обычно без платка хожу, зимой в шапочке.
-До нормы много еще осталось?.. Извини за дурацкий вопрос — задняя мысль была, не знал как имя спросить, а ящики твои кончаются.
-Алла меня зовут, -она улыбнулась.
Иван назвал себя и тут же добавил:
-Тогда уж другой нескромный вопрос — а в каком бараке живёшь?
-В девятом.
-Что если я приду сегодня в гости вечером?...
В дверях появился бригадир.
-Что, дядь Вань, медленно подаю?
-Нормально. Погляжу как тут дело обстоит, -он оглядел протирку и подошёл к самым дальним от лотка стопам. Взял на грудь три ящика.
Такой прыти Иван от него не ожидал: старик ведь, а смотри-ка, не песок — порох. Бригадир и во вторую ходку взял три ящика — Ивану ничего не оставалось как последовать примеру. Тяжеловато, конечно, зато сразу пол стопы убывало. Нижние с полу  дядя Ваня брал пальцами за края чехлов и нёс по ящику в каждой руке. Чем особенно поразил Ивана.
-А если чехол порвётся, дядь Вань?
-Видишь, что надорванный или очень обшарпанный — не бери.
Пробуя новый вариант, Иван опасался, что пальцы не выдержат и разогнутся. Пальцы прогнулись, сплющились, даже побелели, но держали. Сбросив ношу, он помял их, с удивлением разглядывая и словно проверяя — целы ли? Теперь нижние ящики он носил только по-новому, хотя и прикусывал от боли губы, а пальцы после каждой ходки казались горящими спичками, и он дул на них — зато, беря за чехлы, не надо было наклоняться: присел и взял. А это намного легче для уставшей поясницы.
-Вы шо, поздурели тут! -заорал, появившийся в дверях Грицко. -Завалили ж нас!
Бригадир поспешно ушёл за убежавшим Грицко. Иван только после этого заметил цепь ящиков на лотке — в складе ребята выключили транспортёр. Маленький перекур. Глянул на часы: пол-четвёртого. Подул на обнажённую грудь — по ней струился пот. Спина ныла. Суставы рук и ног горели. Он провёл рукой по волосам — хоть выжимай. Подошёл к брошенному халату, обтёр им лицо, промокнул волосы... Чем дольше затягивалась пауза, тем больнее ощущались при движении остывающие мышцы.
В протирку стремительно вошла завскладом, прозванная за вздорный характер «гром-бабой». Остановилась перед блондинкой. Схватила из её ящика протёртую баночку, провела по ней белым платочком: «Грязная!» Швырнула её назад в корзину. Схватила из ящика другую. «Все грязные!» - со злым торжеством определила она и высыпала ящик обратно в корзину. - «Я научу вас протирать как следует!.. Сделаете вы у меня норму!..» Войдя в раж, «гром-баба» подскочила к Алле: «И здесь грязные!» Вывалила ящик в корзину, сняла чехол с другого: «Грязные!.. Я устрою вам посиделки, мать-перемать!».. Алла закрыла лицо ладонями — плечи её затряслись от рыдания. Завскладом так же стремительно вышла из протирки.
Иван подошёл к Алле:
-Не принимай близко к сердцу. Дура ведь, а власть, и ничего не поделаешь. Протирай как можешь — она больше к тебе не подойдёт. Она специально пугает новеньких, чтоб лучше старались — я уже изучил её...
Когда он вернулся к лотку, застрявшая было цепь ящиков исчезла — транспортёр включили. Иван ощупал самые больные месте рук, потряс кистями. Разминку начал с верхних рядов, терпеливо перенося боль в суставах. Вторую ходку сделал с тремя ящиками на груди — заныло и в пояснице. Взял пальцами за чехлы — нёс скрепя зубами. Бросить в лоток сходу не смог. Опустил на пол, чтобы отправить дальше обеими руками. Однако, носить решил за чехлы, преодолевая кажущееся бессилие, и пока успешно.
Так он поднимал и поднимал, носил и носил, кидал и кидал — бесчисленное количество раз. Ощущение боли в горячих суставах постепенно притупилось, лишь страх время от времени обволакивал сознание: а что если мышцы вдруг откажутся сокращаться? Движения его стали судорожно-резкими, руки тряслись и дрожь скатывалась в ноги. Всякий раз, освободившись от ноши, Иван бессознательно проверял целостность тела: трогал и мял кисти рук, ощупывал поясницу и дул-дул на грудь... «Страху нет — выдержу. Должен выдержать. Ведь это лишь проверка моей выносливости — путина ещё впереди...» Такой настрой придавал силы, страх отступал. Но чем ближе виделся конец ящикам, тем невесомее становилось тело-шатун, тем воздушнее голова, терявшая способность полноценно мыслить... Он всё же нашёл в себе силы на благодарную улыбку дяде Ване, когда тот опять пришёл помочь ему.
-Кончаешь? Молодец!..
А ведь он недолюбливал бригадира, замечая у него лишь недостатки. Теперь старик казался ему двужильным, и он ходил за ним, словно на поводке, спотыкаясь на ровном месте: от лотка — к лотку, от лотка — к лотку... И вот она, последняя стопа, вон тот ящик будет последним.
-Я схожу за ним, -сказал дядя Ваня.
-А я столкну — они застревают...
Но ящик не застрял, а самостоятельно исчез в темноте люка.
Всё!!!
Иван с тупым удивлением оглядел опустевшую протирку — больше ему здесь делать нечего. Взял брошенный халат, обтёр им лицо. Прежде, чем направится к двери, подошёл к Алле:
-Так я приду вечером? Какая у тебя комната?
-Девятая...
Барак девятый и комната девятая — трудно забыть. Он толкнул плечом дверь и вышел в блаженную морось плотного тумана. В курилке повалился навзничь на лавку — будто на песок после долгого плавания в море: раскинув руки, расслабившись, закрыв глаза. Какое это блаженство — лежать, когда другие в поте лица штабелюют то, что он давно отправил!..

Последнее испытание трудового дня — возвращение с работы, подъём по веренице лестниц на сопку, к баракам, сбоку от подножья которых установлен большой стенд с призывом крупными буквами: «Крабозаводцы! Пусть каждый день труда, трудом упорным будет! Все силы и дела на выполнение государственного плана...»  Ободрённый призывом, первый марш со ступеньками Иван преодолел сходу, а с тротуара сошёл на протоптанную вдоль него тропинку, хотя и в грязь, зато не нужно было обгонять девчонок, едва плетущихся там парами или в одиночку. У каждой за голенищем резинового сапога нож — производственный инструмент: они и в барак с ним, и во сне с ним. Старожилы рассказывали, что в разгар путины некоторым, бывало, не хватало сил дойти до постели, валились и засыпали на траве за тротуаром.
Перед мужским бараком возвышалась старая сосна-урод с широко вывернутыми ветвями. На ней гнездовье «курильских соловьёв» - крупных черных ворон, а значит, и душераздирающее их карканье: «Кхррк!.. Кхррк!..»
«Как — как? Завербуешься — узнаешь как!» - невольно повторил Иван в ответ им местную поговорку, проходя под сосной.
В комнате никого — хорошо, есть возможность отдохнуть в одиночестве и тишине. Светлые простыни, мягкая постель — лежал, да лежал бы!..
Безмятежность покоя и тишины взорвал Валерка. Он заметно пьян, поэтому чрезмерно возбуждён:
-В Малый ходили с уральскими! Земляков там встретил — как не выпить! Но самое интересное — по дороге! Взобрались на сопку — видуха! Кругом сопки, а за ними океан — горизонтом! И будто из-под воды сквозь дымку правильный конус Тятяямы — сказка! Никогда ничего даже близко подобного не видел и вряд ли где ещё увижу!..
-Извини, Валер, но я устал сегодня — как никогда. Поставь, пожалуйста, чайку, да завари покрепче — надо взбодриться, вечером на свидание иду.
-А говоришь — устал.
-К такой даже пополз бы.
-У меня жена все одно лучше.
-Ты не исправим. Но вот как мне от Наташки улизнуть?
-Они просили, чтобы мы пришли — тоже устали.
-Если пойдёшь, прогони ей что-нибудь: мол, устал, спит... Ну, да что в голову взбредёт...

Нужная Ивану дверь в девятом бараке была открыта настежь — из комнаты пятилась Алла, затирая тряпкой пол. Домывала, значит. Он улыбнувшись, спросил:
-К гостям?
Она смутилась, поправила кулачком опять сползшую набок косынку  и пригласила:
-Входи, садись. Девочки, поразвлекайте гостя — я сейчас.
Он сел на стоявшую посредине комнаты табуретку. Хозяйки лежали на кроватях — устали, весь день на ногах. «Валя, Ира», -назвались они почти одновременно, что он даже толком не успел запомнить, кто из них Валя, кто Ира... Оглядел комнату. Уютно обставились девочки, ничего не скажешь. Не со своей, конечно, берлогой он сравнивал, здесь было уютнее, чем у Веры с Наташей. Посуда спрятана в тумбочки под столом, накрытом клеёнкой. Углы с одеждой и умывальником закрывали ситцевые занавески. Кроватей, как и в других комнатах, шесть, но простора было больше, потому что остальные четыре тумбочки поставлены парами друг на друга и занимали таким образом меньше места. Запах мокрого пола постепенно вытеснялся ароматом духов. Хозяйки, хотя и в упор, но доброжелательно смотрели на скованно чувствовавшего себя гостя.
Вошла Алла. Оказалось, что она выносила помои, а это аж в овраг!
-Не могла меня попросить вынести — ведь далеко! -упрекнул её Иван.
-Мало наносил тяжестей за день? -возразила она. -Извини, я тоже лягу — насиделась за день.
С её приходом он не почувствовал себя уверенней, на что надеялся — слишком мало они были знакомы, и очень уж не похожи эти сезонницы на тех, с какими привык он общаться на Шикотане. Хотя бы потому, что все трое поразительно миловидны.
-Ну и как, нравится тебе здесь? -спросила кажется Валя, самая молодая, пожалуй, среди них.
Кажется Ира — та явно старше подруг и даже его.
-Нравится и даже интересно. Чувствую, буду долго вспоминать и жалеть, если быстро уеду. А вам что, уже не нравится?
-О чём жалеть? О работе в сырости по одиннадцать часов? Об этой грязи?
-Знали, куда едете!
-Если бы знать!
-В хорошие места не вербуют, туда люди сами едут!.. С рыбаками задружите — вон какие ребята, веселее будет!
-С кем-кем, только не с рыбаками.
-Почему? Я слышал, они самые богатые женихи здесь, -иронизировал Иван, ему понравилось как кажется Валя отозвалась о рыбаках. -А тебе как рыбаки? -спросил он кажется Иру, он помнил — она старше, а значит, опытнее подруг.
-Я вообще ни с кем не собираюсь здесь дружить, -вяло заговорила она и достала из тумбочки пачку дорогих сигарет. -Хватит с меня одного.
«Замужем была,»-понял Иван.
-Только не подумай, что мы все тут затворницы, -сказала кажется Валя. -Я
б, например, с удовольствием познакомилась с хорошим парнем. Хочу любить, но не «по-шикотански».
Иван то и дело поглядывал на помалкивавшую Аллу, она не отводила глаз при встрече взглядов, но невозможно было понять, что бы это значило.
...-Что ни говорили, а дома мы жили лучше, да, Алл? -заключила вдруг Валя. -Вечерами собирались у кого-нибудь, пили чай с пирожными, слушали музыку... А главное, знать не знали, ведать не ведали, что есть на свете эти бараки, эта грязь, резка, укладка...
Начались воспоминания, и он узнал, что Валя с Аллой приехали из небольшого городка под Ташкентом, договор заключили не из романтического желания увидеть Тихий океан или заработать денег, а пристроиться где-нибудь здесь на зиму и на следующий год попробовать поступить в Южно-Сахалинский мединститут — они наивно полагали, что на дальней окраине страны меньше будет конкурс и можно поступить без взятки, уже обычной тогда в Ташкенте...
-Поставим-ка чайник! -предложила Валя. -А то наш гость уже носом клюёт.
У Ивана в самом деле слипались глаза, а сознание начинало блуждать между происходящим и воображаемым... Когда электрочайник закипел, встала Ира и на столе появились мелкие тарелочки, маринованные огурцы, сыр, масло, клубничное варенье и самое невероятное — растворимый кофе.
-Неужели из дому привезли?
-Здесь достаём. У рыбаков, -сказала, лукаво улыбаясь, Валя.
-Стол накрыт! -объявила Ира. -Но чего-то, мне кажется, не хватает, а чего — не пойму!
Иван намёк понял, но промолчал — он и не предполагал, что может понадобиться вино.
-Бутылочки хорошего вина! -воскликнула Валя, искренне радуясь своей догадливости.
-Могу сбегать, раз такое дело, -нашёлся Иван, хотя бежать ему было некуда.
-Не надо никуда бежать — у нас есть, -открылась Ира. -Держим на всякий случай. Алл, хватит валяться — достань!
Алла заползла под кровать, что-то подвигала там и выползла с бутылкой марочной «Мадеры»...
Уходить Иван собрался часа через полтора-два. Алла проводила его до крыльца. Постояли, облокотясь на перила... Ночь, неожиданно после дождливого дня, установилась ясной. Звёздная россыпь блестела не слабее тоже далёких огней рыбкомбината. Оттуда же доносился мерный тукоток дизельной электростанции... Ивану вдруг показалось, что поблизости кто-то есть. Он всмотрелся в темноту внизу — в углу крыльца и барака жалась парочка. Ему тоже хотелось приобнять легко одетую Аллу, но он так и не осмелился.
Она стояла боком к нему и смотрела в небо:
-Только знакомые созвездия сближают меня с домом, кажутся единственно родными здесь.
-Надо больше жить настоящим и меньше вспоминать прошлое — так будет легче привыкнуть к новому, -посоветовал он.
-Да, трудно привыкать к такому, как здесь,новому, а надо...
Из темноты, от парочки, донеслась возня борьбы и отчётливые голоса:
-На крылечке вон стоят — не лезет он к ней куда не надо.
-Ругаются, наверно, или уже...

П р а з д н и к и.
Привезённой БМРТ скумбрии хватило заводам на три дня. К вечеру во вторник огненно-фиолетовый поток в цехе порционной разделки прекратился и из холодильника опять доставили мороженную камбалу. Выработка резко снизилась, перекуры удлинились, а значит, и участились разговоры о сайре — скоро должно начаться то, ради чего привезли на остров сотни людей, сайровая путина. Возникали самые противоречивые слухи: «Не придёт, говорят, сайра в этом году — через неделю начнут по домам распускать»... «В Малокурильск, говорят, уже привезли первую»... - в таком духе всю среду. А в четверг перед обедом в склад стремительно вошла «гром-баба» и с непривычной на морщинистом лице улыбкой обратилась к женщинам, обслуживающим этикеровочную машину:
-Бросайте, девочки, работу и быстро за цветами — в два часа будем первую сайру встречать. Всем быть на пирсе!
Грицко и те в бригаде, кто жил на острове давно, разошлись по домам, чтобы использовать время на дела по хозяйству. Остальные остались ждать. Ивану тоже интересно было поглядеть на торжественную встречу первой сайры и как выглядит эта чудо-рыбка. Он разыскал Валерку, сообщил ему новость, и в назначенное время приятели крутились около пирса, где собиралась бело-серая толпа сезонниц.
Даль продолговатой бухты частично закрывали собой суда, стоявшие на ближнем рейде. И когда в толпе пронеслось: «подходит!», к берегу направлялись почти параллельно друг другу два сейнера, а чуть поотстав от них, и третий, поэтому непонятно было, который из них вёз сайру.
Иван с Валеркой перелезли через транспортёр на противоположный от толпы узкий край пирса, чтобы после, если будет плохо видно, встать на ленту и смотреть поверх голов.
Из конторы вынесли транспарант с надписью: «С большой путиной вас!» Следом вышли музыканты духового оркестра и администрация завода: начальник с хлебом-солью на подносе, завскладом с бутылкой коньяка и парторг с рюмками, мастера. Возле них комаром закружил фотограф.
Два передних сейнера направлялись явно к другому пирсу, и все стали смотреть на шедший за ними, как вдруг один из сейнеров повернул круто вправо и, словно убегая от нагонявшей его тени облака, устремился к встречавшей толпе..Когда он приблизился настолько, что можно было прочесть на его борту название «Удачливый» - оркестр грянул марш. Однако, не понятно было, к какой стороне пирса причалит сейнер. Рыбаки выбрали тот, где сидели на швартовых тумбах Иван с Валеркой. Нахлынувшая толпа подняла их и прижала к краю пирса — так они оказались впереди. Пока залитый солнечным светом сейнер подрабатывал корму, парторг, вынув из внутреннего кармана пиджака бумажку, напомнил себе текст заготовленного приветственного слова. Швартовы, наконец-то, закрепили, и он махнул оркестру прекратить игру. Поставил ногу на планшир и заговорил:
-Поздравляем вас с первой сайрой и началом путины! Надеемся, что рыбаки будут ловить хорошо и помногу, ну а мы, на берегу, постараемся вовремя и с отличным качеством перерабатывать! -он глубоко вздохнул, вспоминая текст, но не вспомнил и махнул оркестру грянуть туш.
На столпившихся посредине палубы рыбаков полетели цветы. Начальник завода, парторг и завскладом сошли по трапу на палубу сейнера. Парторг ловко откупорил коньяк и разлил по рюмкам. Пустую бутылку выкинул за борт. Завскладом подала рюмку капитану и тем из его команды, кто стоял близко... Осушенные рюмки торжественно разбили о палубу.
-Как после первой брачной ночи, -прокомментировал Валерка, а Иван  признался. - Давненько не пивал я коньяка — дорогОй!
Капитан прокашлялся, чтобы сказать ответное слово:
-Мы, конечно, постараемся ловить помногу, но, в свою очередь, надеемся, что и вы организуете быстрый приём. Только при этом условии между нами состоится полное взаимопонимание...
Несколько слов сказала было и начальник 86 завода, но её перебил писклявый вопль:
-Ой, моя туфля!
И другой, спокойный голос, обращённый к рыбакам:
-Дайте багор — туфля в воду упала.
Рыбаки, молодые ребята, поспешили с багром на помощь.
Любители скандальных зрелищ развеселились. Глядя на вот-вот готовую заплакать девчушку и плавающую туфлю. Набежавшая волна захлестнула ее — в толпе засмеялись, а девчушка заревела. Но рыбаки, умело орудуя багром, выловили-таки потерю. Обрадованная сезонница благодарила их, вытирая слёзы:
-...и приходите в гости, когда время будет. Тринадцатый барак, пятая комната. Меня Любой зовут. У нас на Урале благодарят за добрые-то дела!..
Валерка усмехнулся:
-Эта отблагодарит — Веркина землячка!..
Капитан тем временем подвёл гостей к открытому люку трюма. Они заглядывали туда и, улыбаясь, переговаривались, разжигая тем самым любопытство у стоявших на пирсе. Самые отчаянные из сезонниц спрыгнули на палубу и побежали к люку, Иван заметил среди них Наташу. Рыбаки преграждали им путь: «Нельзя! Нельзя сюда!» «Ну, хоть одним глазком взглянуть — какая она.» «Ещё плакать от неё будете!.. Начнём выгружать — увидите»... Но сезонницы напирали. И очень уж настойчивым вахтенный рыбак достал пригоршню голубовато-жемчужных остроносых рыбок. Их мгновенно расхватали. Несколько сайринок упали на палубу. «Дай одну, пока не растоптали», -попросил Иван у близ стоявшего рыбака. И вот сайра в его руках — первый раз! Взять на память? Но как сохранить, да и зачем...
Праздник встречи первой сайры на этом закончился. Оркестр смолк, транспарант свернули, толпа поредела. Включили транспортёр, и в разноголосицу возбуждённых людей и чаек влилось монотонное попискивание и стукоток валиков. Ящики ещё не выгружали и лента двигалась пустой. Какой-то пошляк положил на неё сайринку и крикнул: «сайра идёт!» Сезонницы засмеялись, глядя на одиноко плывущую на ленте рыбку, пока её не ловко схватила налетевшая чайка...
Так началась путина. Но первую неделю сайра ловилась мелкая и помалу — установились безоблачные ночи полнолуния, а лунный свет отвлекал сайру от огней-приманок.

Накануне Дня рыбака на цехах рыбкомбината, на крышах некоторых бараков развесили знамёна. Украсились разноцветными флажками и сейнера... Судя по приготовлениям, празднование готовилось большое. В бесконечных разговорах, превкушениях его гадали: заставят или нет в праздничное воскресенье? Старожилы вспоминали прошлые года, когда, бывало, и работали, и отдыхали, и работали только до обеда... Ещё важно, какая будет погода. Если солнечная, то можно пойти на природу, если дождливая, то придётся сидеть в комнате или месить грязь между бараками.
В этом году выходные с Днём рыбака не объявили рабочими. Складская бригада и в предпраздничную неделю работала с прохладцей: и потому, что плохо ловилась сайра, и потому, что укладчицы ещё не научились быстро укладывать её в баночки. В пятницу выдали зарплату — первую хотя и не за полный месяц, и заводилы предложили отметить это событие. Решительно отказались участвовать в коллективной пьянке лишь трое: дядя Ваня, Грицко и «Мишу» - так называл себя плотный и неповоротливый крепыш-башкир, родом из глухой деревушки, затерявшейся среди урманов северной Башкирии. Сколько не пытал у всегда насупленного башкира, как он-то попал на Шикотан, Мишу неизменно отвечал: «Так, приехал. Ты кто такой — спрашивать?» Работал Мишу медленно, но, что называется, верно — поршнем в двигателе, и невозможно было определить, уставал ли он. Зато все в бригаде подтрунивали над его слабостью — Мишу любил поесть, особенно он нажимал на халявные на складе прошлогодние консервы... Иван  не смог придумать убедительного довода, чтобы  отказаться, отчасти потому, что чувствовал себя физически слабее других в бригаде — не мог точно закинуть ящик на штабель выше восьмого ряда, а некоторые легко закидывали на 11-12, немного комплексовал на этой почве и надеялся сблизится с ребятами хотя бы вне работы... Набрали алкоголя, закуски и спустились на дно оврага между Ключевой и Лесной улицами. Расстелили принесённую кем-то из местных скатерть-самобранку на травянистой полянке среди высокого кустарника — подальше от посторонних глаз... Иван не выпивал и половины того, сколько ему наливали, но опьянел с непривычки так, что когда добрёл до комнаты, растормошил уже спавшего Валерку:
-Ты что завалился в такую рань? Вставай! Обмыть надо первую получку — пошли к уральским!
-Не хочу. В воскресенье праздник, тогда и обмоем.
-Моё дело предложить. Схожу один...
В комнате уральских его не ждали. За столом с бутылками и трёхлитровым баллоном красной икры сидела компания в шесть человек: три рыбака, Вера, Наташа и девчушка, в которой Иван узнал уронившую в воду туфлю на встрече первой сайры. Три на три! Чего-чего. А такого он никак не ожидал, и даже растерялся на мгновение. Однако сразу уйти ему не удалось — Наташа встала ему навстречу и как ни в чём не бывало пригласила: «Садись». Ему не обрадовались, но и не прогоняли. Он сел на Наташину кровать и сказал ей на ухо:
-Неудобно пить чужую водку, они ж её для вас принесли.
-Сиди, чего там...
Рыбаки налили и ему, предложили бутерброд с икрой. Он выпил за знакомство, закусил непривычной икрой... Осознание того, что он лишний тут после этого только усилилось: ведь у них было три на три, значит, он лишний, и надо придумать повод, чтобы уйти.
-Может мне тоже бутылочку принести?
-Зачем? У нас ещё есть.
-Не могу я так — на дармовщинку! -и Иван решительно встал, чтобы уйти.
Наташа не стала его удерживать...
На улице он направился было к девятому бараку, но вспомнил, что Алла на работе во вторую смену. Спать не хотелось и он пошёл вниз, к центру посёлка. Клуб оказался закрытым. Впереди мерцали огни комбината... Его, вероятно, развезло, потому что наутро он не мог вспомнить, как очутился в протирке перед Аллой.
-Ты? -удивилась она.
-Выйдем — поговорить надо.
Алла со свойственной ей медлительностью протёрла баночку и встала, поправляя косынку...Они стояли между штабелями деревянных ящиков, и он безумолку о чём-то пьяно рассуждал, дыша перегаром, она молча смотрела на него. А когда он обхватил её плечи руками и дотянулся до плотно сжатых губ — сняла с плеч его руки и сказала:
-Ты пьян. Иди спать, а завтра начнём всё сначала...
Только утром он понял, что сделал то, чего не надо было делать...

Иван тягостно переносил похмелье: рано проснулся от головной боли, безуспешно пытаясь ещё уснуть в надежде, что после этого боль ослабеет... Так он провалялся в постели почти до полудня и пил только чай. А чтобы хоть как-то отвлечься от страданий, написал, по примеру Валерки, письма домой и другу, который тоже собирался с ним на Курилы, но в последний момент передумал и устроился комендантом на Базу отдыха в бухте Инал, променяв таким образом Тихий океан на Чёрное море. Когда письма были написаны, а головная боль ослабела, он раздвинул занавески и выглянул в окно. Дно оврага и домики улицы на противоположной стороне были видны, но сопки за ними растворялись в низких облаках.
-Прекрасный день!
-Но чем его занять? -то ли спросил, то ли подумал вслух Валерка.
-Может, сходим куда на природу? Вдруг облака не толстые и на вершинах сопок солнце? Путина началась — после праздника запрягут нас так, что не до походов будет!
-Одним скучно, давай девок возьмём?
-Только не уральских — они вчера с рыбаками пили: три на три. Наверно, и сейчас ещё гудят... Или обнимаются.
-Ну, Наташка — та вряд ли, а вот Верка случая не упустит... Пригласи Аллу с подругами.
-Не пойдёт. Я вчера, дурак, по пьянке полез к ней. Но схожу, хоть извинюсь...
Алла, как и первый приход, мыла пол.
-Ты что, уборщица у них? -спросил Иван, забыв поздороваться.
-Просто девчонки в магазин пошли, а меня оставили уборку сделать.
-Мы с приятелем хотим через сопку на ту сторону острова спуститься — приглашаем вас!
-Не хочется, да и дождь обещали.
-Пошли — что дома сидеть! А то получится: на Шикотане были, а острова не видели!
-Ира точно знаю не пойдёт, Валя на танцы вечером собирается... Голова не болит после вчерашнего?
-Обиделась на меня?
-А ты как думаешь?
-Ну, извини — больше таким не появлюсь...
Промолчав, Алла обмакнула в ведро тряпку, чтобы продолжить уборку. Иван отметил про себя, что она ни разу не улыбнулась ему. Но всё же спросил, рискуя показаться назойливым:
-Может, всё-таки пойдут девчонки?
-Предложите другим кому-нибудь, -сказала она, но почувствовав, вероятно, что получилось резковато, улыбнулась. -Я точно знаю, что не пойдут, да и мне не хочется идти, не зная куда, не зная зачем...
Ничего другого не оставалось как идти в поход одним. Надели сапоги, взяли пару банок сайры, фотоаппарат... У выхода их барака их встретил пёс, знаменитый тем, что не ел хлеб, а только рыбу и кальмаров. Как и большинство островных собак, он выглядел уродливо: неестественно крупная голова, длинные ниспадающие уши, сбитый в клочья «серо-буро-малиновый» окрас, коротколапый. Иван часто угощал его чем-нибудь вкусненьким и обращался к нему по-приятельски: «Пацанчик». Пёс был раз доброму отношению и подолгу бежал возле ног, провожая его на работу... Завидев жизнерадостного Пацанчика, Иван воротился в комнату за остатками кальмара, чтобы угостить друга:
-Возьмём его, Валер? И то веселее!
-Думаешь, пойдёт? Съест кальмара и «до свиданья»!
-Пацанчик!.. Ко мне!.. Вперёд!..
Смышлёный пёс всё верно понял и с восторгом запрыгал возле ног. Поднялись на верхний край пологого косогора. С него пошли к сопке напротив — через крутой и густо заросший кустарником овраг, чтобы близ дома испытать свою способность преодолевать труднопроходимые места. На дне оврага благополучно перепрыгнули через ручей, но Ивану пришлось спуститься к нему за Пацанчиком, который не расчитав своих возможностей, плюхнулся в воду и не мог выбраться на словно обрубленный, высоковатый берег. Зато Пацанчик был впереди, когда выбирались из оврага. Приятели карабкались чуть ли не четвереньках, хватаясь за жёсткие стебли бамбучника — Пацанчику это казалось забавным, и он стал заигрывать, мешая им. На пологом склоне он снова отстал, застревая в густом бамбучнике, пока не набрели на тропинку, ведущую к вершине сопки, невидной из-за низких плотных облаков. По ней шлось легко всем, и Пацанчик даже убегал вперёд, в разведку. Кругом простиралась кажущаяся бескрайней поляна, поросшая однообразным ковром — бамбучником без травы. Иногда встречались пихтовые семейства: в центре обычно замшелый ствол-обломок, вокруг него до десятка стройных стволов молодой поросли, мешавшей друг другу жить. Реже встречался кедровый стланик — удивительное дерево, прежде невиданное приятелями. К одному из них, самому близкому к тропинке, они подошли, чтобы потрогать широкие, густые ветви и сфотографироваться, причём Валерка навалился на него спиной и потонул, будто в перине.
Склон сопки оказался непредвиденно длинным, и хотя путешественники поднялись, наверное, высоко — окрестности, всё из-за той же низкой облачности, просматривалось лишь метров на пятьдесят.
-Не подняться нам выше туч, -засомневался Валерка.
Неугомонному Пацанчику было всё одно, Ивану же иногда казалось будто светлеет, увы, это были всего лишь промежутки между гигантскими облаками.
Некрутой подъём, наконец-то, кончился, но взлобком, с которого открылась блюдцеобразная лощина. После пологого короткого спуска тропинка, не разветвляясь, повела путешественников на более крутой склон лысой сопки. Путь наверх продолжался уже около часа, а конца ему так и не предвиделось не только из-за тумана — он рассеялся настолько, что проявился солнечный диск — и этот склон кончился лишь очередным взлобком, с которого открылась парабола более крутого откоса.
От долгой ходьбы неизвестно куда становилось не по себе и приятели часто останавливались, чтобы перевести дух и оглядеться. Появились валуны, а после и нагромождения камней, но и они не означали вершину — тропинка огибала их и вела дальше и дальше, выше по гребню, правый край которого оставался сравнительно пологим, левый становился круче и круче, пока не исчез из виду. И когда Иван с Валеркой заглянули, что же там, то увидели макушки густого пихтарника, растворяющегося в таинственном тумане. Путешественники сфотографировались на фоне зубчатого каменного гребня и решили подняться ещё выше, надеясь дойти-таки до подлинной вершины или ясной видимости, при которой возможно будет оглядеть окрестности. Но тропинка незаметно исчезла среди каменистости — дальнейшее восхождение становилось опасным. Приятели ещё раз заглянули за скалистый гребень и увидели почти отвесный склон, поросший редкими кустарником и загромождённый валунами и обломками скал.
-Надо спускаться, пока не поздно. Где-то там должен быть Охотский берег, -определил Иван.
Для спуска выбрали место вроде бы похожее на углубление. Пятились, цепляясь за всё крепко растущее — из-под выкатывались камни и, сухо щёлкая, катились вниз. Пацанчик скулил, но полз рядом. Углубление постепенно сужало края, превращаясь в ложбину с сырым дном: ямки следов почти сразу же наполнялись водой, которая вскоре заструилась ручейком. Овальные края ложбины по мере продвижения сменились отвесными скалами, замшелыми и настолько безжизненными, что казалось, здесь ещё не ступала нога человека. Так они очутились в царстве полумрака, с вековой надёжностью отгороженном от солнечного мира высокими скальными стенами, выше которых лишь кое-где торчали макушки старых пихт. Пахло плесенью и чудилось, что из мрака щелей вот-вот выбегут гигантские пауки. Приятели непроизвольно жались друг к другу и шли только по дну булькающего ручья, тихо радуясь тому, что догадались надеть сапоги — низкорослому Пацанчику, прыгавшему с камня на камень, приходилось нелегко. Ещё ниже пространство между скалами-берегами сузилось настолько, что казалось, отсюда нет выхода. Но путешественники верили ручью — его русло обязательно выведет к морю.
Ручей, благодаря притокам, постепенно превращался в речушку с каменистыми, а потому достаточно сухими краями вдоль потока воды, по которым, с риском поскользнуться и упасть, можно было обойти пороги и водопадики. Один из водопадов оказался настолько высоким, что Иван с Валеркой, зайдя сбоку, проникли в грот за широковатым потоком. Конечно же сфотографировались там, хотя и было темновато.
Опасная крутизна постепенно выравнивалась, скалы отодвигались, пологий берег расширялся и на нём стали появляться травянистые полянки: чем ниже, тем больше. А вскоре и послышался шум прибоя. Приятели взбежали на пригорок и увидели море с контуром массы Кунашира в матовой дали.
Шикотанский берег в этом месте отличался от черноморского тем, что поднимался из воды монолитной стеной с углублением внизу, образовавшимся в результате тысячелетней работы прибоя. Волны бухали туда, как в пустую бочку, и рассыпались шипящей пеной. Увидевший это человек невольно отступит подальше с мыслью: не приведи господь подплыть к такому берегу — разобьёт об отполированную нишу. Иван с Валеркой перебегали с валуна на валун, возбуждённые близкой опасностью. Преодолев инстинкт самосохранения, осторожно подбирались к берегу над выбоинами, чтобы заглянуть туда перед заходом волны — орудийной силы грохот с брызгами во все стороны, от которого закладывало уши, и они без оглядки бежали прочь, чтобы повторить всё сначала.
Устье речушки представляло собой водопад с веером подхваченных ветром брызг. Тут же, чуть в стороне от берега возвышался каменный утёс, исписанный названиями городов и фамилиями побывавших на этом месте в прошлые годы.
Подкрепившись консервами, обсудили варианты возвращения. Валерка предлагал выбираться знакомым путём: дескать, так надёжнее — точно не заплутаем. Иван возражал: мол, это не интересно и долго — надо взять правее и идти напрямик, хордой в проделанной дуге. Пацанчик звучно катал банки, вылизывая остатки — ему было всё одно.  Решили подняться на сопку и оглядеться, может откроется дорога или тропинка, ведь как-то люди сюда приходили иначе, чем они. По бревну перебрались через речушку и полезли на сопку, склон которой оказался непредвиденно труднопроходимым из-за крутизны и густорастущего бамбучника. Замысел надежды не оправдывал — с вершины открылись лишь соседние сопки да водная  ширь в распадке между ними, там полным ходом молотил сторожевой катер. Опасаясь попасть на глаза пограничникам — прибывшим по договору почему-то не разрешалось ходить по острову, поспешили спуститься в примерном направлении к посёлку... Преодолевали третий, наверное, подъём, когда ноги Ивана подкосились от усталости: не хватало воздуха, потемнело в глазах. Валерка с Пацанчиком карабкались сзади, но внешне выглядели бодро. Отдыху на вершине мешал усилившийся ветер. После спуска с сопки пощли по  принципу: умный в гору не пойдёт, умный гору обойдёт... Пока путь не преградил широкий хребет, в отличии от лысых сопок поросший лесом. По его склону петляла невесть откуда взявшаяся дорога. Дальше уставшие путешественники побрели только по ней, не срезая крутых поворотов. С перевала они, наконец-то, увидели бухту Крабовую и даже бухту Горобец за ней, но их интересовала только первая — в лесной чаще начинали сгущаться сумерки, а над головами жутковато поскрипывали створы высоких деревьев-уродцев... Дорога вывела их к основательно заросшему кладбищу и затерялась в высокой траве. Внизу за кладбищем виднелись развалины старого девяностого завода и решено было идти к нему напрямик через самые, если можно так сказать, романтичные могилы русских людей, умерших, а чаще погибших на острове за тысячи километров от малой родины. Иван вдруг споткнулся о ржавое надгробие в виде якоря и с ужасом прочёл сохранившуюся надпись «Прощай, море», на поперечине креста соседней могилы было написано: «Отец ты спишь а я страдаю»...
Первых живых людей путешественники встретили у продовольственного магазина в центре посёлка, где вилась очередь за алкоголем: накануне пришлось судно с ним, и вот, видимо, его разгрузили. Пацанчик с удовольствием облаял уже непривычное скопление людей, хотя и побаивался пьяных... Когда добрались до кроватей, Иван заключил:
-Никуда не пойду — устал, спасу нет.
-А я отдохну и схожу на танцы — развеюсь, мысли разные в голову лезут.
-О жене?...
Валерка промолчал. Иван закрыл глаза и как бы вновь увидел скалы вдоль речушки, водопад с гротом, нишу опасного прибоя — самые яркие впечатления дня...
Когда он проснулся, комнату заливало солнце. Он приподнял голову — часть кроватей пустовала: ребята, кто побойчее, ночевали у девчонок, Валерка ещё спал. Проснулся он не скоро, но раньше, чем предполагал Иван.
-С праздничком, Вань!
-Натанцевался вчера?
-Музыку слушал. А вот Алла твоя натанцевалась со студентами! Что один даже провожал её!
Известие об Алле больно задело самолюбие.
-Уральских не видел там?
-Не было...
Завтракать, а точнее обедать пошли в столовую. Большинство встречных: и между бараками, и по дороге к столовой были пьяными. Гуляли не только на Ключевой, где жили сезонники, песни доносились и с улиц местных жителей... Пока ели, начался дождь — испортил-таки день.
-Может, к уральским зайдём? -предложил Валерка.
-Ну их к чёрту. Давай лучше сами по себе: выпить у нас есть, кальмара отварим...
-Решено! После праздника пойду просить вызов для жены, -неожиданно заключил Валерка....
Под вечер, когда вино было почти выпито, а кальмары съедены, неожиданно пришла Наташа. Молча села на Иванову кровать, с любопытством поглядывая на него.
-Что это ты про нас вспомнила — а рыбаки?
-Они девчонок в гости к себе на сейнер пригласили.
-А ты что не пошла?
-Не захотела.
-Ну и как погуляли?
-Ничего особенного. А ты что ж ушёл и не пришёл, как обещал?
-Так вас же там три на три было!
-Девчонки тебя видели в девятом бараке.
-Ну и что?
-Как что! Я-то живу в тринадцатом!  Тебе можно, а мне — нельзя?
-Знаешь, давай не будем выяснять, кому что можно.
-Правильно! -поддержал его Валерка. -Давай-ка лучше выпьем за День рыбака!
-Я до приезда сюда знать не знала, что есть такой праздник, -призналась Наташа, закусывая кальмаром. -Удивляюсь — что вы находите в нём? Никакого же вкуса! Нам рыбаки баллон кетовой икры оставили, мы попробовали и выплюнули — соленая и никакого вкуса! Хотите — принесу, всё равно испортится.
О красной икре и на Курилах приятели только слышали, а тут целый баллон! И Иван смалодушничал:
-Неси...
Портвейн допивали, закусывая икрой, черпая её из баллона ложками. А когда Валерка сломался и уснул, Наташа повела Ивана к себе в комнату, мол, пока девчонок никого дома нет.  Дальнейшие подробности он плохо помнил, а более-менее  протрезвел оттого, что Наташа плескала ему в лицо холодной водой: «Просыпайся, скоро девчонки придут, а ты раздетый лежишь!» Он сделал вид, будто обиделся на неё за это и засобирался уходить. Она пыталась остановить его словами, но пьяного, как известно, сдерживать лишь потакать...
Надёжно соображение вернулось к нему в клубе, на танцах, когда он увидел там Аллу. Она стояла с Валей и, как ему показалось, поглядывала в его сторону. Пока он колебался: подойти или не подойти — ведь что-то у неё было вчера с тем студентом, объявили «белый танец», и она пригласила его. Он впервые видел её лицо близко и при ярком освещении. Русые волосы были уложены именно так, как более всего шло ей, увеличенные чёрным ободком глаза сделались более выразительнее. Чувствовалось, она или Ира немало потрудились перед зеркалом, чтобы создать неотразимое впечатление.
Алла молчала, молчал и он, боясь дыхнуть на неё перегаром, и ждал, что  скажет она — зачем-то, ведь, пригласила его, явно сказать что-то для неё важное. Танец близился к концу, когда она, наконец-то, сказала:
-Ты не показывался весь день, явился к концу танцев и опять пьян.
-Так ведь праздник.
-И позавчера был праздник?
-Позавчера мы всей бригадой первую получку отмечали — я не мог отказаться.
-Но как ты мог... ко мне? В таком виде! Теперь я уже боюсь оставаться с тобой наедине! К тому же мне сказали, что у тебя есть девушка в тринадцатом бараке?
-Вот как? Впервые слышу об этом!
-Не оправдывайся...
Но он и не собирался оправдываться. Танец кончился, и он молча выпустил Аллу из рук.
На следующий танец её пригласил высокий студент-бородач. Иван вздохнул и понуро побрёл в барак, завтра на работу...

Б у д н и.
(Из письма другу) «... Началось то, ради чего привезли нас сюда — сайровая путина. Что это такое? Вот примерная картинка, если смотреть со стороны. День похожий на воскресенье. У пирсов ряды сейнеров в очереди на выгрузку. Они, как терема над предпраздничной ярмарке: хрипит музычка из громкоговорителей и бесконечное движение разгрузки. С берега на рыбаков смотрят завороженными глазами сезонницы. Рыбаки — наоборот, вида не подают, что им они интересны, но каждый старается чем-либо выделиться, чтобы привлечь к себе их внимание.
Недавно отмечали День рыбака. Вербота пропьянствовала. После узнал, что были, оказывается, и официальные торжества: доклад в клубе и концерт художественной самодеятельности. Администрация гуляла в кафе, отдельно собирались и студенты. Всё это происходило рядом, но как бы параллельно, не соприкасаясь. Я, правда, сходил в поход по острову, но был такой туман, что мало чего увидел. Теперь стало не до походов. Отпахал и на боковую — до утра. С началом путины даже сухой закон ввели. В бараке непривычная тишина, бухарики по утрам, как порядочные, выходят на работу вместо похмелья...
...Здесь всё плохо, если сравнивать с Кубанью, но если не сравнивать, то хорошо: некурортное море, привычные к тяжёлой физической работе люди. Интересно было бы пожить здесь после окончания путины, когда рыбкомбинат будет работать в обычном ритме. Сейчас же я «делаю деньги» по одиннадцать часов ежедневно, в результате чего уподобился уравнению: я = работа. Однако за одну путину много денег, как выяснилось, не заработаешь. Здесь надо жить долго, годы, заработать надбавки...» -писал Иван Вохмяков другу утром дня пересменки.
Пересменку сделали из-за перебоев с водой — начало августа выдалось засушливым и речки обмелели. С завтрашнего дня Ивану предстояло работать с восьми вечера до восьми утра. Это было полегче дневной смены лишь тем, что ночью в складе было прохладнее, а под утро, ребята рассказывали, иногда выпадала возможность вздремнуть часок-полтора.
Одиннадцатичасовые смены казались нескончаемыми. Особенно тяготило малособытийное топтание на месте — ещё свежа была в памяти дорога, когда за это же время он проезжал на поезде тысячу километров. Кроме того, за сверхтяжёлый труд соответственно не платили из-за низких расценок, и это угнетало, тем не менее на  материке он получал много меньше того, чем платили здесь при коэффициенте два, но это мало обнадёживало.
...За день отдыха он всего-то и сделал, что написал письма двум своим адресатам: матери и другу, да постирал. А вечером от скуки пошёл в гости к уральским — давненько не бывал.. Дверь оказалась запертой, но из комнаты слышались голоса, смешки. Значит, кто-то есть. Постучал казанком.
-Кто? -грубо спросил незнакомый голос.
Иван лаже глянул на номер комнаты — не ошибся ли дверью:
-Свои!
Открыла Наташа, значит, узнала его  голос.
-Зашёл вот. Дай, думаю, попроведаю как вы тут, -пробормотал он, почему-то смутившись.
-В кои-то веки! -отозвалась Вера. -Назвался своим, а топчешься, будто первый раз пришёл...
Третьей в комнате, чей голос показался ему незнакомым, была девчушка, уронившая в воду туфлю на встрече первой сайры, и к которой после пришли рыбаки с сейнера. Она сидела верхом на тумбочке с беломориной в губах.
Иван, не увидев табуретки, сел на смятую постель. Наташа заперла дверь на ключ и подсела рядом... Мало-помалу начался тот долгий трёп ни о чём и обо всём понемногу. В частности, Иван высказал недоумение, почему сезонницы предпочитают дружить с рыбаками — ребята на берегу казались ему ничуть не хуже моряков.
-Чего тут не понимать? Вы кто? Грузчики! А они — моряки! - пояснила девчушка, которую Наташа с Верой почему-то называли Опереттой.
И Иван понял — крыть нечем, здесь он всего лишь непрестижный грузчик. Неутешительное открытие. И он сказал, обращаясь к Наташе:
-Ну, я, наверно, пойду.
-Сиди — рано ещё.
-Как бы там ни было, - сказала Вера, -ты наш старый друг. А для друга у нас даже бутылочка винца найдётся!
Она потянулась, было, к подушке, приподняв её край, как в дверь громко постучали:
-Откройте, девочки!
Оперетта вмиг слетела с тумбочки и метнулась к двери. Вошли три рыбака. Оперетта повисла на шее первого:
-Пришли!
-Только что — и сразу к вам...
Вера подошла ко второму и тоже обняла, не столько страстно, как Оперетта, но со счастливой улыбкой. Общее возбуждение подняло и Наташу, однако, её, вероятно, смущало присутствие Ивана, тем не менее, она непроизвольно поправила причёску и начала выщипывать мнимые соринки из кофты, отряхнула подол юбки...
Иван остро почувствовал себя лишним и, кисло улыбнувшись на предложение остаться, ушёл. Долго бродил по тёмным улицам... Да, она по-своему права, эта Оперетта — что он здесь! И разве соперник рыбакам или парням, давно живущим на Курилах: он пришёл к девчонкам пустым и даже они готовы были угостить его вином, а эти ребята всё, что надо принесли с собой, встречи с ними словно праздник...

В ночную смену вышли вчетвером: Иван, Грицко, Мишу и Пашка — местный парень, давно работающий в складской бригаде, а потому крепкий физически, он был единственным, закидывавшим семнадцатикилограммовые ящики на четырнадцатый рад штабеля (Иван едва докидывал до десятого). Основной работой считалась приёмка из протирки — там, дополнительно к основной бригаде, вечерами подрабатывали женщины из вспомогательных цехов и отделов. Работали они добросовестно и протирали по стольку, что приёмка затягивалась далеко за полночь. Кроме того, надо было подать к этикеровочной машине штабель отстоявшихся консервов. Для этого устанавливали лоток покатом со штабеля к транспортёру с таким расчётом, чтобы ящики скатывались прямо на ленту. По лотку ящики сбрасывали, стоя в наклон и беря из-под ног, темп желателен был бешенный — чтобы быстрее подать и дольше отдохнуть. Работа на штабеле признавалась адской и ветераны бригады, Пашка и Грицко, считали её зазорной для себя, предпочитая снимать ящики с транспортёра и складывать у этикеровочной машины. Мишу был неповоротлив для неё, поэтому чаще других скидывать приходилось Ивану. Утром, после подсчёта сделанного, не верилось — неужели это всё они? По 2000 ящиков проходило через руки каждого!
Зато Иван встречал рассветы. Светать начинало после пяти часов — постройки и сопки, казалось, ещё дремали в прозрачной неподвижности, а от бухты наплывала тонкая струйка молочной туманности. Светло становилось к шести. В седьмом на дальнем рейде появлялись возвращавшиеся с лова сейнера. Они взбивали зеркальную гладь продолговатой бухты, устремляясь к пирсам.
...Как-то раз Пашка узнал о прибытии сухогруза с томатной пастой.  Вечером плотовая бригада начала разгрузку. Пашка несколько раз ходил на пирс в течение ночи, а под утро прикатил-таки стокилограммовую бочку пасты.
-Куда нам столько? -удивился Иван.
-В жару томатный сок — самое милое дело. Мы каждый год по бочке припасаем. Только вот спрятать надо понадёжнее, чтобы «гром-баба» не увидела.
Услышав про бесплатный сок, за бочку взялся Мишу:
-Я знаю подходящее место...
Пробили крышку. Он ткнул пальцем в густую пасту и облизал его:
-Густая и кислая — как пить?
-Водой надо разбавить, голова твоя садовая!
Принесли ведро воды. Размешали в нём пасту. Попробовали. Похоже на сок. Теперь Мишу пил его каждую паузу. Ведь бесплатно! А в разгар подачи на этикеровочную машину убежал в уборную и словно провалился там. Воротился бледный - «пронесло».
-Жадность фрайера губит, -съязвил Пашка.
-Ладно тебе — жалко, что ли...

Однажды вечером в склад к Ивану прибежал Валерка и ошарашил:
-Наташка разбилась!
-Как это — разбилась? -у Ивана от неожиданности даже ящик из рук выпал.
-Бросилась со скалы.
-С какой ещё скалы?
-За девяностым заводом. Говорят, позвоночник сломала, печёнка лопнула. Говорят, не выживет, а если и выживет, то всё равно постепенно зачахнет.
-Может, случайно скатилась — по пьянке? Поляна там покатая. На ней часто компании бухают.
-В том-то и дело, что сама спрыгнула. Какая-то из «сознательных» попёрла на неё: дескать, не работаешь, за наш счёт живёшь! Побить, вроде бы, пригрозила, если не выйдет на работу. Ну, Наташка вышла в ночную смену, а наутро оставила на столе записку: нет сил работать в таких условиях и бросилась. Дура, да?
-Не знаю... -Ивану почему-то казалось, что в случившемся есть доля и его вины...
Возвращаясь с работы, он поднялся на скалистый берег за 90-м заводом, чтобы посмотреть на «то» место. Подошёл к самому краю обрыва и глянул вниз, на камни пологой кромки берега бухты — высоковато! Зажмурился, представив, будто бы шагнул в пропасть, чтобы намеренно разбиться о камни — инстинкт самосохранения заставил его отступить подальше от опасного места. Нет, шагнуть в пустоту у него не хватило бы смелости. А Наташка шагнула!..
Сколько же здесь таких, которым не по силам Шикотан трудовой! Для того, чтобы выстоять на ногах по одиннадцать часов ежедневно несколько месяцев, в сырости, разделывая или укладывая скользкую сайру, надо быть подготовленным физически.
Иван зашёл в магазин и накупил сладостей, чтобы прийти в больницу не с пустыми руками. На удивление, его пустили в палату. Последствия оказались не столь ужасными, какими их представил Валерка. Наташа сломала ногу и несколько рёбер... Отделалась она в общем-то легко, благодаря, наверное, малому росту и весу.
-Зачем ты это сделала? Что, не могла подойти к мастеру, попроситься на лёгкий труд?
Из глаз её выкатились слезинки:
-Она бы стала кричать — знаешь, как они кричат!..
Он понял, что обязан помочь ей преодолеть отчаяние. А чтобы хоть как-то подбодрить уже сейчас, поцеловал в губы и погладил ладонью по волосам:
-Всё обойдётся. Выздоровеешь — вернёшься домой, в свою Сысерть...
После он часто проведывал её в больнице. Приносил конфеты, дефицитную копчёную сайру — деликатес, изготовляемый небольшими партиями по заказу якобы самого министерства... А когда Наташу выписали из больницы, ходил к главному бухгалтеру, просил для неё литер на бесплатный проезд... Уезжала она в дождливый день, Иван с Пацанчиком были единственными, кто провожал её на пирсе.

В разгар путины рыбаки ловили сайру настолько удачно, что сейнера стояли на выгрузке широкими рядами-очередями. Завод набрал такой темп, что однажды выработал даже рекорд — 100 туб в смену!
Складская бригада в эти дни  «перекуривала» во время перехода с одного участка на другой. Ящики носили с удвоенной быстротой — ритм задавали самые ловкие. На подачу из протирки или со штабеля на этикеровочную машину бригадир теперь ставил двоих. В результате, пот лил с тех, кто подавал, и с тех, кто принимал.
Мало-помалу в бригаде начались дрязги — трудности, как известно, обнажают неприглядную сущность людей. При работе на пределе сил выявились откровенные сачки — предметы общих насмешек, но пальцем не пошевелившие, чтобы поднять себя в глазах товарищей. Один из бессовестно ленивых — Юра «Икристый» (любитель красной икры), щупленький мужичёк, старожил острова и, вероятно, родственник кому-то из начальства, потому что «гром-баба» не выгоняла его из бригады, как обычно практиковала с другими, хотя ему явно не хватало необходимой подвижности. Впрочем, когда ему надо было, он умел создать впечатление энергичного человека, словами в основном. Иван раскусил его для себя, оказавшись в паре на штабеле — он обречённо хватал в поте лица ящики из-под ног, а «Икристый» скидывал неторопливо и с боковых рядов, сыпя при этом глупыми шутками-прибаутками. Иван не сдержался: «Ты почаще наклоняйся!» «Икристый» покорно взял из-под ног несколько ящиков, но вскоре выпрямился, чтобы рассказать ещё один якобы смешной случай из своей пустой жизни... Со временем «Икристого» определили на место, с которого невозможно было увильнуть — обслуживать обвязочную машину. Для отправки на материк ящики обвязывали проволкой. Работа не спешная, но бесконечная, так как формирование вагонов продолжалось всю смену.
Увиливал с мест, задающих темп работе, и Пашка, однако при укладке штабелей он был лучшим.
Многие в бригаде становились сонно-тупыми, придурковатыми в самые трудные навалы работы. Пожалуй, лишь один Грицко зарабатывал деньги честно, без оглядки на других. Обычно добродушный и даже наивный в бесконечных разговорах  женщинах, уставая, он становился жёстким и мог дать пинка сачку, и явные побаивались его. Иван, если было особенно невмоготу, вставал за ним и тянулся, как лыжник на дальней дистанции. Ему давно хотелось испытать себя тяжёлой физической работой и заодно укрепить мышцы, чтобы при случае показать, что тоже не лыком шит. Поэтому он не увиливал от очерёдности, когда снимали ящики с транспортёра, не опускал взгляда при распределении мест и носил, носил ящики, тая в себе кажущееся бессилие и повторяя как заклинание: «Я должен выдержать. Я должен выдержать...» Особенно болезненно он переносил результаты плохой организации труда, когда из-за ошибки бригадира или завскладом, бывало, переделывали наново почти сделанное.
Постепенно накопился и общий конфликт между сменами. Начался он взаимными упрёками в том, что якобы мало сделали (особенно в ночную смену) и приходится, дескать, доделывать за них. И каждый вместо оправдания выкрикивал свои претензии, причём сачки скандалили громче других. Возможно, сказывалась общезаводская нервозность — месячный план был под угрозой невыполнения: то из-за перебоев с водой, то из-за безоблачного полнолуния, то из-за штормовой погоды, когда сейнера не выходили на лов. К тому же склад оказался настолько забитым готовой продукцией, что некуда было принимать из протирки — задерживался с приходом грузовой теплоход, на котором должны были отправить консервы на материк.
За долгие часы однообразной работы случались и светлые моменты смеха и шуток, впрочем, весьма своеобразных и даже жестоких. Например, незаметно подставляли на ленту транспортёра пустой ящик, и если кто-нибудь в обычной спешке хватал его с привычной силой, то руки при этом вскидывались по-смешному высоко. А раз, когда формировали вагон, дядя Ваня схватил пару густо плывших по ленте ящиков и, полагая, что они сцепились проволкой, впопыхах стал разъединять их — даже коленкой придавил. И это в момент запарки. «Быстрей — чего возишься!» -поторопил его Грицко. Дядя Ваня чуть ли не зубами пытался разъединить ящики, но так и не смог. А когда понял, что они связаны шутки ради «Икристым», набросился на него с кулаками. «Ты что- шуток не понимаешь!» -перепугался «Икристый». Над этой картинкой смеялись до слёз и долго вспоминали после.

Однажды Иван не без удивления увидел в протирке Иру, но не квочкой на протирке баночек, а учётчицей.
-В начальство пробилась?
-Хочешь жить — умей вертеться!
-Я что-то Аллу давно не вижу, где она?
-В контору её взяли — табельщицей.
-А Валя?
-Валя теперь по своей специальности работает — медсестрой в санпунке. Местная медсестра в отпуск на материк уехала, пока её замещает, после надеется насовсем там остаться.
-Все, значит, неплохо устроились. Ну, а кончится путина, тогда что?
-Меня секретаршей берут в рыбколхоз на Сахалине — договорилась уже. Алла с Валей здесь останутся стаж зарабатывать — на следующий год в институт будут поступать...
Иван и на этот раз подавал из протирки долго и не жалея себя. Кончив дело, вышел во двор, чтобы, наконец-то, вдохнуть свежего воздуха. Был шестой час вечера и от бухты наплывала сентябрьская прохлада. Он постоял на сквозняке у курилки, представляя, будто бы выбежал из парилки... Пока не почувствовал озноб — лишь после этого вошёл в склад... Приняв из протирки, бригада без перекура перешла на формирование вагонов, то есть начали штабелевать ящики от обвязочной машины. И он опять носил ящики, теперь беря их с ленты и толкая, словно ядро, на верхние ряды штабеля. .. Вдруг, в момент толчка, у него кольнуло между лопатками внутри спины. Он расслабился, с опаской прислушавшись к незнакомому ощущению, и решил поработать пока вполсилы. Но покалывания не прекратились... Смена вскоре кончилась, и он забыл о странных ощущениях. Однако, на следующий день с возобновлением нагрузок боль возникла вновь и лишь усиливалась. После неосторожного толчка на восьмой ряд в спине хрустнуло так, что перехватило дыхание. Он молча отошёл в сторону и сел. Вероятно, увидев бледность на его лице, ребята посочувствовали: «что, плохо?» Отдохнув,  попытался продолжить работу, но боль была такой, что он не смог даже поднять ящик.
-Иди домой, -предложил бригадир. -До завтра лучше не станет — не выходи, поставлю отгул.
В комнате он с трудом, из-за острой боли, разделся и лёг. Вечером Валерка поставил ему горчичники. К утру острота боли сгладилась, но покалывание ощущалось даже при хождении. Иван понял, что работать явно не сможет, и пошёл в амбулаторию. Выстояв длинную очередь отлынивающих от работы, попал-таки на приём к терапевту. Врач, студент-практикант, выслушал его жалобу с недоверием: боль имела скрытый характер. Велел раздеться до пояса. Прослушал и определил: «Вероятно, что-то мышечное. Возможно, растяжение межмышечных связок...» Назначил болеутоляющий укол, прогревание и таблетки. Иван сходил на работу и взял два дня отгула...
Прекратившаяся было за это время боль возобновилась с прежней силой, когда он в спешке не поберёгся и толкнул ящик на десятый ряд. Снова пришлось идти в амбулаторию. Терапевт, вспомнив его, спросил:
-Что ты хочешь? Домой?
-Нет, пока на лёгкий труд...
И врач выписал ему справку: «... перевести на работу, не связанную с поднятием тяжестей.», сроком на неделю. Завскладом, хмуро прочитав справку, положила перед ним два штампика:
-С буковками «уц-ка 10%» будешь ставить на техбрак, с «240 гр.» - на баночки с легковесом вместо 250.
Получив такой инструктаж, Иван пристроился в тихом складском углу, делать небывало лёгкое дело... Ему очень хотелось, чтобы через неделю  боль в спине прекратилась...
Десятого сентября уезжала первая партия студентов путинного отряда и тех сезонников, которые смогли уволиться по болезни или ещё как. Вечером и Иван пришёл на пирс — посмотреть на возможный будущий свой отъезд. На дальнем рейде манил яркими огнями пассажирский теплоход. У входа на пирс густилась пчелиным роем толпа, преобладали студенческие куртки с надписями: «Курилы», «Шикотан», «Алтай», «Новосибирск»... Компания слегка подвыпивших парней, обступив гитариста, пела грустно-бодренькие песенки. Кое-кого из студентов провожали девчонки-не студентки. Они развязно льнули к ребятам, и это бросалось в глаза. Аллы среди них не было. Чуть поодаль стояли с папиросками в губах сезонницы в гамашах и загнутых по местной моде резиновых сапогах — им тоже было любопытно посмотреть на первый отъезд. Пришла и очень пьяная компания ребят-сезонников. Задираться они не посмели — не тот расклад, однако, бренчали на гитаре и орали громче всех. Глядя на них, Иван понял: в отъезд сезонников будет пьянее и пошлее.
Да, путина заканчивалась. По нескольку дней «сентябрил» океан, а когда сейнера всё же выходили на лов, сайра ловилась мелкая и помалу. Выработка резко снизилась, и по заводу поползли слухи, усиливающие «чемоданные» настроения приехавших по договору. Многие уже подавали заявление на увольнение, да и трудно было удержаться от соблазна вернуться домой пораньше. Начальник завода почти не заходила в кабинет, чтобы не принимать их, её обступали в цехах, она нервничала...
Боль в спине за неделю ослабла, но не исчезла, и Иван попросил справку ещё на неделю. Теперь он работал лишь по восемь часов, а в субботу и воскресенье отдыхал. В понедельник, когда он пришёл утром в склад, бригада в поте лица принимала из протирки. Подавал Мишу — неторопливо, с окаменевшим от усталости лицом. Поздоровавшись, Иван спросил: «Помочь?» Мишу безразлично повёл плечами. Иван взял на грудь два ящика — боль в спине безнадёжно возобновилась, и он впервые подумал: «А не подать ли и мне заявление на увольнение?..»

Проводили ещё одну партию студентов и сезонников. Иван опять сходил посмотреть на отъезд. Это были дни нерешительных сомнений. Если представить предметно, то его состояние приняло бы форму весов фемиды: на одну чашу он ставил доводы за отъезд, на другую — против, что перетянет? «Чего я хочу? Заработать? Так работай же!.. Не могу — спина болит. Значит, прощай мечта заработать на покупку собственного жилья?..» И он подошёл к заведующей складом:
-Может, мне лучше уже уволиться? Всё равно не смогу больше работать в бригаде!
-Пиши заявление — я сама поговорю с начальником завода...
По тому, с какой лёгкостью согласилась «гром-баба» - даже предложила помочь, он понял: она  уже списала его, как отработанный материал, здесь нужны люди здоровые, сильные, выносливые. В тот же день, после обеда, она вернула ему подписанное начальницей заявление. Он отнёс его в контору рыбкомбината  и получил там Обходной лист. Осталось лишь подписать его в инстанциях, получить расчёт, литер на бесплатный проезд домой и ждать  теплохода.
Так кончилась путина для Ивана Вохмякова, для других она продолжалась с неослабевающим напряжением. В довесок к сайре на завод привезли мороженую скумбрию и смены вырабатывали по 60-70 туб. Склад оставался переполненным необработанными консервами — на полную мощность работала этикеровочная машина, вовсю продолжалось формирование вагонов. Всё складывалось к тому, что завод выполнит план и этого месяца, значит, опять будет высокий заработок, но Иван его уже не получит.
Уезжал он с досадой на то, что не выдержал до окончания путины, не преодолел всего того, что предназначалось ему, что испытают те, с кем он приехал на Курилы, познакомился тут.