12. Бетонные плиты

   Помню, когда я была совсем крохой, мама мне говорила никогда не спать под бетонными плитами. Говорила, что под ними спят только мертвецы. Тогда это не вызывало у меня вопросов. Мы до сих пор живём в маленькой деревушке, в мекевапе с тонкими деревянными стенами и соломенной крышей. Дедушка построил его своими руками, чтобы в нём мама могла чувствовать себя в безопасности. Все дома в деревне тоже были деревянными, и лишь надгробные плиты старого кладбища были сделаны из жидкого камня. И под ними действительно спали мёртвые.
   Но потом, когда я немного подросла, папа взял меня с собой за покупками, в город. Эти огромные, высокие, покрытые ажурной сетью широких окон здания произвели на меня неизгладимое впечатление. Это были не крепости и не храмы, а обычные жилые дома. Раньше я и представить себе не могла, что жилище человека может быть настолько величественным. Но эти дома были построены из бетона, и это никак не могло улечься в моей маленькой голове. Я спросила папу, почему все эти люди живые, но при этом селятся в таких домах и, значит, спят под бетонным плитами. Он лишь вздохнул.
   А когда мы ехали домой, папа рассказал мне одну историю. Хоть он и упускал некоторые детали, не желая меня чересчур напугать, многое стало понятнее. С тех пор я слышала историю ещё не один раз - от дедушки, и от мамы тоже. Какие-то воспоминания с тех пор исказились, какие-то факты оказались утеряны... Но в целом череда озвучиваемых событий повторялась из раза в раз.

   В тот роковой день жители восточных районов Аммута проснулись в без малого пять утра, с первым проблеском рассвета. Проснулись от свиста, резавшего воздух. Люди выглянули из окон и увидели Жаворонка. Казалось, он был сделан из пыли или пепла, у него не было чётких очертаний, его тельце то сжималось, то расширялось, но никак не могло освободиться. Он запутался в густой сети проводов, пронизывающих городское небо, повис, выбившись из сил, на погнувшихся опорах электропередач, а его лапки и крылышки мелко трепетали. Он весь дымился, он свистел. Ему было больно.
   Моя мама в то время спала крепко. Она была далеко на западе, оставалась с ночёвкой у подруги. Но дедушка с бабушкой были в числе людей, встречавших рассвет на проспекте. Они наверняка видели, как какой-то смельчак с огромными садовыми ножницами попытался вскарабкаться на одну из опор, чтобы перерезать провода. Его вовремя остановили. Никто на самом деле не знал, что делать. Группа энтузиастов во главе с дядькой-шаманом попыталась связаться с электростанцией, чтобы те временно отключили энергоснабжение района. А потом откуда-то вылез идиот с ружьём. Заявил, что ни одна святая курица размером с чёртов грузовик не имеет права будить его своими воплями в такую рань. Никто не успел его остановить. Он поднял ствол и, почти не целясь, выстрелил.
   Он попал. Что-то светлое вырвалось из птичьего облика, и он тотчас рассыпался прахом, не долетев даже до земли. Полностью испарился, а по улицам всё ещё бежали собаки Эха, вторя болезненному свисту. Парня арестовали. Видимо, за стрельбу в общественном месте, ведь в наших законах до сих пор нет пункта, отвечающего на вопросы обращения с духами и причинения им вреда. Впрочем, отделаться у него всё равно не вышло: ружьецо оказалось самопальным... Но это не столь важно.

   Последующие два дня были до сумасшествия тревожными. Люди боялись. Вне зависимости от того, кто во что верил. Все понимали, в какой ситуации оказались. Жаворонок. Великий Дух, запутавшийся в проводах и пристреленный человеком. Он не потерпит такого унижения. Он будет мстить. Люди уезжали к родственникам в соседние городки, перебирались в подвалы, арендовали места в подземных бункерах, оборудованных на случай урагана.
   Люди ждали кары с небес.
   Но кара пришла из-под земли.

   Семнадцатое шестого четыреста шестьдесят второго. Десять утра. Бетон пошёл трещинами. Аммут, стоящий посреди Великих Равнин, город, где за всю историю наблюдений не фиксировалось ни одного подземного толчка, пал жертвой. Шесть с лишним сотен человек в набережном бункере погребены заживо. Частичные обрушения остальных бункеров. Дома падали один за другим, словно костяшки домино. Тысячи раненых. Моя мама в то время была дома, у себя в комнате. Она вытряхнула вещи из тумбочки и забилась внутрь, свернувшись в крошечный комочек. Она не могла пошевелиться, не могла даже дышать от ужаса, лишь молилась, чтобы это поскорее закончилось.
   Когда земля перестала ходить ходуном и сверху перестали сыпаться обломки, мама вышла наружу и увидела, что дома больше нет. Крыша и стены обвалились, и на руинах, когда-то бывших кухней, дедушка, прижатый к земле шкафом и куском потолка, беззвучно выл и тянулся рукой к бабушке. Она лежала на месте коридора, укрытая пылью и камнями. Её лица, её глаз... просто не было. Голову размозжило падающим обломком. Бабушка не пряталась. Она рвалась в детскую комнату, веря, что сможет защитить дочь. С того самого дня страх, безумный страх остался с моей мамой на всю жизнь. Дедушка увёз её из Аммута на многие сотни миль к югу, в земли, где люди его народа искони селились в деревянных мекевапах с соломенными крышами.

   Страны приспустили флаги. Мир почтил жертв. Но на самом деле на этом история не закончилась. Столь необыкновенное явление неизбежно привлекло внимание учёных. Сейсмологи и спектробиологи со всего мира съезжались в окрестности вновь строящегося города. Они не верили в проклятья, пытались найти более приземлённое объяснение аномальной активности гэрхов в самом центре стабильной литосферной плиты. Как это часто бывает, катастрофа послужила толчком к развитию. В пригороде Аммута с помощью усовершенствованного зеркального капкана специалистам впервые в истории удалось захватить земляную кошку длиной более трёх метров в целостном виде.
   Её содержали в исследовательском центре в Кисискачивани, окружённую многими слоями зеркал и шумоизоляции, в ёмкости с песчаной почвой. Изучали её взаимодействие с материей, но основной задачей был анализ звуковых сигналов, с помощью которых гэрхи общаются между собой. Записи гула пленённой особи сопоставляли по частоте с записями, сделанными в дикой природе, а также со звуковым сопровождением ритуалов разных народов Америки и мира, связанных с почитанием плодородной почвы, землеправством и тому подобными вещами.
   На основе полученных данных наши лучшие учёные разработали прибор, названный "Гласом земли". Утверждалось, что с его помощью можно общаться с земляными котами и даже отдавать им приказы. Установку эту увезли на полигон где-то в далёкой ледяной пустыне, чтобы опробовать её действие. Но когда её активировали и вонзённые в землю иглы завибрировали, транслируя фрагменты записей голоса пойманной кошки - ничего не произошло. Приборы не фиксировали ни малейшей активности. Но они располагались в пределах полигона, и не могли запечатлеть то, что спустя всего около часа произошло на другом конце страны. Земля под Аммутом задрожала во второй раз.

   Город был окончательно разрушен и навсегда покинут людьми. В одном из скверов Вин-Нипи отныне стоит памятник, посвященный этим событиям. Никогда там не была, только на фотографиях видела. Должно быть, вживую он ещё красивее. Естественно, вся теория о частотах общения гэрхов полетела в тартарары. Дальнейшие испытания "Гласа земли" запретили.

   Помню, когда я спрашивала маму, куда пропал Сарва и почему он больше не живёт с нами, она говорила, что у меня никогда не было брата. Это было странно, очень странно. У меня действительно было очень мало воспоминаний о нём, но тем не менее они присутствовали. Настоящие воспоминания. Это не было сном или чем-то подобным. Я до сих пор очень хорошо помню, как мы с Сарвой вдвоём играли в прятки, в месте, которое сложно описать словами. Какие-то небольшие дома, заброшенные, без крыш, а в пустых окнах свистел ветер, поднимая песок и пыль... Правда, не уверена в том, сколько лет мне тогда было. Около четырёх, судя по всему. Помню, как мама кричала где-то вдалеке, звала меня, и ветер заглушал её голос. Я не торопилась ей отвечать.
   Когда мне было четырнадцать, семья разрешила мне поехать с ними в Аммут. Моя бабушка была похоронена там, между первым и вторым землетрясениями. Прабабушка, оба прадедушки и ещё какой-то двоюродный родственник спят в той же земле. Обычно раз в год дедушка и мама уезжают на два-три дня, чтобы навестить их могилы. Ехать туда очень долго, но это была лишь одна из причин, почему меня никогда не брали с собой. В любом случае я была рада, что наконец-то смогу увидеть мамин родной город. Хоть он и опустел много лет назад.
   Выехали рано утром. Я не выспалась и большую часть дороги дремала на заднем сиденье. Думала о всяком. Пейзаж за окном был скучен и однообразен. Сперва сплошные поля, потом сплошные леса. Мы останавливались пообедать в каком-то придорожном ресторанчике, и это было единственным развлечением за всю поездку. Я выбрала себе бобовый суп-пюре с острым перцем, чтобы хоть как-то взбодриться, но это не помогло. Меня съедала тревога. Не покидали мысли о том, что место, которое я сотни раз представляла у себя в голове, может оказаться совсем не таким, как я ожидала.

   Аммут предстал перед моим взором в лучах рыжего вечернего солнца, в пыли и песке. Крошащийся город. Его улицы заросли высокой травой и кустарником, а местами уже поднимались молодые ели, но по большинству дорог всё ещё можно было свободно проехать. Дедушкин мобиль продвигался торжественным маршрутом по каким-то объездным путям. Он не заезжал в центр, и меня это немного расстроило: всё же рассматривать монументальную архитектуру вблизи и глазеть на неё издалека - не одно и то же. В любом случае я поняла, что мои тревоги были напрасными. Аммут выглядел именно так, как на тех немногих фотографиях, которые я находила дома, и чувствовался именно так, как я про него думала. Совпадение казалось даже немного нереалистичным.
   В нескольких посёлках рядом с Аммутом всё ещё живут люди, но там нет гостиниц, и на ночь мы разместились в палатках. На окраине, подальше от высоких домов, иными словами - практически в лесу. На месте мамы или деда я бы больше остерегалась диких животных, чем крайне маловероятного обрушения каких-то построек, ведь в этой глуши вполне могли жить волки или медведи, но кто меня слушал? К счастью, я напрасно переживала.
   Почти весь следующий день мы наводили порядок на могилах. Убирали мусор, выпалывали сорняки, чистили памятники и оградки. Крайне удурчающее занятие, особенно если учитывать, что в гробах - только сброшенные, прогнившие тела, а сами мои глубоко уважаемые предки давно витают где-то далеко. Но традиция есть традиция, что поделать. Да и дедушка уже не молодой, моя помощь была очень кстати. Здесь же, на кладбище, мы пили чай, обедали, ужинали, вспоминая тех, кого с нами нет. Я не говорила об этом вслух, но мне ужасно хотелось пойти в город. Поближе рассмотреть дома, магазины, упавший башенный кран, мимо которого мы днём раннее проехали в спешке и в сумерках. Но вместо этого с наступлением темноты меня просто загнали в палатку спать.

   Уснуть, естественно, не получилось. Пялиться в свод палатки быстро надоело, лежала с закрытыми глазами и слушала, о чём говорят мама с дедушкой. Они говорили шёпотом, так что я не могла быть уверена на все сто процентов, но из услышанных обрывков фраз можно было предположить, что они собираются уехать уже завтра. Конечно же я не могла придумать ничего лучше, как дождаться, пока все уснут, и выскользнуть незаметно из своей палатки. Фонарик зажгла только зайдя за угол, чтобы уж наверняка никого не разбудить, впрочем, он не особо-то и пригодился - было почти полнолуние.
   К сожалению или к счастью, до центра города я так и не дошла. В тихом восторге бегала от одного здания к другому, читая вывески, заглядывая внутрь через высыпавшиеся окна, но не решаясь войти. Искала фонариком какие-нибудь вещи, оставленные владельцами. Самыми интересными находками были большой железный подсвечник, плюшевый кролик и настольное зеркальце - целое, не побитое. Хотела даже за ним залезть, но потом передумала. Так я и бегала от дома к дому, отходя всё дальше от автомобиля и от палаток, и в какой-то момент обратила внимание на то, как точно предугадываю, что увижу за очередным поворотом. Дошло до того, что я представила в голове одноэтажный частный дом с маленьким двориком и забором бледно-синего цвета - и спустя всего квартал он появился в поле зрения. Это уже не могло быть простым совпадением.
   Я вдруг осознала, что помню это место.

   Да, я уже была здесь раньше. Я обошла по периметру этот длинный, согнутый в форме буквы "Г" дом, обрушившийся с одного конца и всё ещё целый с другого, и каждый его угол, каждая деталь была идеальным отражением картины из моего воспоминания. От осознания этого мне сделалось дурно. Я бывала в Аммуте в далёком детстве. И моя мама, и дедушка, и даже папа с ними за одно всю жизнь твердили мне обратное. Почему же?
   Подёргала дверь дома. Она была заперта. Сперва я хотела залезть через окно, но быстро отказалась от этого намерения - осколки стекла, щёткой торчавшие из рам, выглядели крайне угрожающе. Резать о них руки и рвать одежду я, естественно, не собиралась. Снова обойдя дом, подошла к упавшей плите, вставшей "домиком" под углом к уцелевшей стене, опустилась на четвереньки и проползла внутрь. По сути, в тот момент я впервые в жизни оказалась под бетоном. Эта часть потолка, с которой ветер давно слизал всю штукатурку, лишь на первый взгляд казалась неустойчивой. На самом деле она стояла крепко, крепче, чем я могла себе представить, и, находясь под её покровом, в этом небольшом, узком пространстве, где невозможно даже встать в полный рост - я чувствовала какое-то необъяснимое спокойствие. Словно древний человек, нашедший убежище в пещере.
   В доме уцелело три комнаты: кухня, спальня и, вероятно, гостиная. По полу было разбросано некоторое количество обычных домашних вещей, но не много. Хозяева успели вывезти почти всё имущество, оставив только мебель. Кровати, тумбочки, стол, пару стульев, шкаф, пианино. Я долго разглядывала его пыльные клавиши, а когда повернулась в сторону двери - в проёме уже стоял Сарва. Выхваченный из темноты лучом моего фонарика маленький мальчик, совершенно такой же, как и много лет назад. Словно живой. Моё сердце почти остановилось.

      - Здравствуй, - сказал он, не имея голоса, странным, шелестящим шёпотом. - Я так долго ждал тебя.
   Я открыла рот, чтобы что-то ответить, но все мысли повылетали из головы. Понимая, с чем я имею дело, всё равно не могла собраться с духом и поздороваться в ответ. Я не знала, что мне чувствовать.
      - Да, ты сбита с толку моим внезапным появлением. Просто... я уже очень давно хотел извиниться перед тобой. Как раз разучил кое-что новое. Хочешь послушать?
   Я кивнула. Мальчик подошёл к пианино, возле которого не было ни стула, ни табуретки, и прямо так, стоя - рост ему позволял - положил руки на клавиатуру и начал играть какую-то пьесу. Я присела и опустила фонарик в пол, и музыка звучала в едва нарушенной темноте. Поначалу чисто, отточено, почти механически. Мне казалось, эта мелодия чем-то напоминает "Короля Нимрода", но в то же время совсем другая... Он очень волновался. Его руки начали дрожать, пальцы - проскальзывать сквозь клавиши, едва задевая их. В музыкальном полотне стали появляться дыры.
      - Кто ты? - спросила я, перебивая звук.
      - Сарва.
   Не это я хотела услышать.
      - Кто ты на самом деле?
      - Это моё настоящее имя, - он перестал играть, подошёл и бесшумно сел рядом со мной. - Но я тебе не брат. Я соврал тогда, думал, так ты чаще будешь меня навещать. Даже отдал тебе кусочек своей памяти. Ты же помнишь, как мы играли вместе, как нас водили на спектакль в кукольном театре, нашу ленту на майском шесте помнишь? Фиолетовую такую. Ты ведь даже не можешь понять, где и когда это происходило, не можешь сказать, сколько тебе было лет тогда. Потому что на самом деле это не твои воспоминания. Мне так стыдно...
   По моим щекам уже текли слёзы. Мне было так жалко его, одинокого, отчаявшегося. Хотелось его обнять, но вряд ли это было возможно.
      - В них, в этих воспоминаниях, ты... на самом деле не ты. Это твоя мать в детстве. Мы были очень хорошими друзьями. Мы жили в одном дворе и вместе пошли в школу. Но потом она уехала, и мои родители тоже. А у меня не получается уйти далеко отсюда. Что-то удерживает меня здесь.
      - Может быть твои кости?
      - Их тут нет, - Сарва тяжело вздохнул. - Семья увезла оссуарий с собой. На мой взгляд, в этом было мало смысла, там, должно быть, половина сломанных.

   Он вдруг встал, открыл дверь, до этого определённо запертую, и быстро вышел на улицу. Я не сразу опомнилась, чтобы последовать за ним, и нашла его уже с обратной стороны дома, у завала. Он стоял, подняв голову к небу. В свете почти полной луны было хорошо видно, что прежде чёткие контуры стали размытыми. Бесцветный облик медленно рассеивался, превращался в то, чем он был изначально - в облачко взвешенной в воздухе пыли. Он едва держался.
      - Ты ведь тоже это слышишь? Это жужжание в воздухе? Бесконечный гомон тысячи тысяч голосов, давно мёртвых? Их больше нет, и всё же они говорят.
   Я сделала вид, что прислушалась. На самом деле мои уши не улавливали ничего, кроме шума ветра и очень отдалённого воя койота. Или, может быть, волка.
      - Здесь всегда жили люди, испокон веков. Не знаю, почему они не ушли, почему не начали жить заново. Я редко встречаю хоть кого-нибудь, обладающего формой. Зато их всегда слышно. Много о чём они говорят. Раньше, до того, как сюда пришли люди из Европы, плясали вокруг майского шеста и заплетали его в ленты вовсе не девушки в струящихся одеждах. Ритуал проводили мужчины. Воины, охотники, самые смелые, готовые принести себя в жертву. И шест был иным. Вместо лент - кожаные ремни с крючьями на концах. Эти крючья вставляли под кожу на спинах танцующих, соединяя их со всеми, кто есть на земле и под землёй, живой и мёртвый. Они могли просить чего угодно, но должны были танцевать и танцевать без устали, пока не освободятся, порвав свою плоть. Эта традиция кажется нам ужасной, варварской, но у неё был смысл. Они говорят...

   Сарва вдруг запнулся и замолчал, подёргиваясь и колыхаясь, словно мираж в пустыне. А спустя мгновение он рассеялся. На обломке бетонной плиты, где только что был мой "брат", осталась лишь пыль, быстро развеянная сквозняком. Я продолжала стоять рядом, уже давно лишённая способности чему-либо удивляться. Знала, что это случится. А отвести взгляд от неба было так тяжело. Ветер содрал с него облака, открыв бесконечную чистоту Вселенной. Даже в нашей маленькой деревне ночью всегда горят фонари, не позволяющие хорошо рассмотреть звёздное небо, да и Истевани с его рыжим заревом находится слишком близко. А здесь не было ни одного фонаря, ни одного светящего окна. Только чёрные силуэты домов и медленно текущая над ними река из удивительно хорошо различимых созвездий, скоплений и туманностей. Аммутская ночь была прекрасна.
   Налюбовавшись, я забралась под бетонную плиту, устроилась поудобнее и попыталась лечь спать - прямо здесь, в этом полуразрушенном доме. Мне было не важно, что кто-то с утра будет искать меня, сходить с ума и не знать, что делать. Однако лежала я так не особо долго. Просто мне стало холодно ночью, в тонкой куртёжке и на лысом бетоне.
      - Не грусти, - сказала я в пустоту. - Ты не одинок. Когда-нибудь ещё увидимся, обещаю.
   Моё возвращение прошло не так гладко, как могло бы пройти. Нет, я не заблудилась в одинаковых пустынных квартальчиках пригорода, но меня угораздило споткнуться в темноте о колышек маминой палатки и с грохотом упасть. Естественно она проснулась. Я попробовала убедить её, что мне просто понадобилось "сходить в кусты", и вроде как она даже поверила. Сделала вид, во всяком случае. На самом деле вся моя одежда была в бетонной пыли, и мама не могла этого не заметить. Когда они в следующий раз собрались ехать в Аммут, меня оставили дома.

   С тех пор прошло уже три года, и теперь мне семнадцать. Ещё немного - и семья наконец освободит меня от детских правил и беспрекословного послушания. Мама против того, чтобы я снова ехала в Аммут. Хоть с ними, хоть с экскурсией каких-нибудь туристов-любителей, хоть одна. Она, как и прежде, боится бетонных домов, но мне кажется, что ещё больше она почему-то боится Сарву. Очень не хочет, чтобы я с ним виделась. Откуда мог появиться страх перед тем, кто когда-то был лучшим другом? Страх того, что он мог измениться за это время, стать кем-то иным? Или просто болезненные воспоминания, которые следует оставить в покое, даже если это означает разлуку и забвение? Так или иначе, она не сможет вечно запрещать мне. Ещё немного - и я смогу выполнить своё обещание.