По-Большому

 

- Господи, сколько же можно!? У Вас же памперсы на полке! Что же Вы, Константин Львович, до туалета никак не дойдёте!? Весь дом заминировали! - громко причитала Нина Викторовна, пытаясь привести некогда прекрасный паркет в божеский вид.
  Откровенно говоря, в  "божеском виде" он был лет эдак 20 назад, сейчас ему оставалось скрипеть и пованивать, застрявшими кое-где фекалиями хозяина.
Ковров  Нину не слышал: во-первых он уже час как спал, во-вторых какая разница, если напился и забылся?! А забывался он постоянно. Лишь  в некой определённой стадии опьянения он сутуло подходил к роялю, открывал крышку, садился на старый вертящийся стул и начинал играть Рахманинова: длинные пальцы не слушались, бежали прихрамывая, пропуская пачками пассажи, а нотный текст навсегда кусками вымарывался из памяти. Ковров закусывал губу, с шумом закрывал рояль, допивал содержимое стакана и, шаркая дырявыми тапочками, шёл за новой порцией.
  Огромная четырёхкомнатная квартира в центре города была выдана государством во владение оперной дивы блиставшей 46 лет назад на сцене Большого Театра. Ей рукоплескал Ковент-Гарден, Ла Скала, Метрополитен-опера. Она была на короткой ноге с великими дирижерами, певцами, концертными директорами. И наконец у неё был потрясающий пианист Ковров Константин Львович. Он чувствовал её дыхание, состояние, нюансы вокальной техники в зависимости от давления воздуха в атмосфере и часа, в котором она проснулась. Он предвидел её фермата и глиссандо по взмаху ресниц, потому что любил, обожал, как никого. Они выступали вместе много лет.
               
  Нина сидела у окна в тёплом бесформенном махровом халате, затёртом по бокам до катышков, курила тонкий Некст. Её морщинистое лицо было нарумянено, чёрные кривые стрелки размазались на веках. Очки сидели на самом кончике носа. Глаза скользили поверх линз, провожая взглядом прохожих, идущих по Тверской.
Вот каждый из них спешит, торопится, что-то хочет от жизни. А итог? Она вздохнула, поправила давно некрашеные волосы в пучке.
 Из-за стены послышался тоненький голос:
- Ми-и-и-Йя-а-а!
Затем все повторилось на полтона выше, ещё выше... Нина вздёрнула брови, цокнула языком, опустила глаза в пепельницу и затушила сигарету так, что та сломалась.
Она схватила что было под рукой: на этот раз это был половник, стукнула несколько раз по стене и заорала грубым хриплым голосом:
- Резонатор! Дыхание!!!
За стеной замолкли. Через паузу голосок снова запел.
- Боже мой, что делает?! - сердито воскликнула Нина и прикурила новую сигарету, - Придёт в среду - изнасилую!
Нина закатила глаза. Она уже много лет распевалась мысленно, потому что физически давно не могла. От ее голоса осталось лишь воспоминание и с этим фактом поспорить было трудно.
  А когда-то с этого начинался ее день в Париже, в Нью-Йорке, в Апрелевке на даче, в Лондоне, в Питере, словом, где бы не находилась.
  Просыпалась она в 10.00, как всегда обнажённая. Оглядев себя в зеркало с ног до головы, надевала любимые тапочки, шелковый длинный халат со шлейфом. И шла к столику, где ее обычно ждал горячий чёрный кофе без сахара. Ковров к этому времени совершал утренний моцион и готовил завтрак.
Он сидел напротив, смотрел на Нину. Её каштановые локоны после сна завивались в колечки, голубой тонкий шёлк открывал колено, распахивал пышное декольте... В эти минуты он жалел, что стал пианистом, а не художником. Нина подставляла лучам солнца закрытые глаза и отпивала глоток так изящно, что у Кости замирало сердце. Примерно через час Нина начинала ходить по комнате, пробовать звук: морщила нос, раздувала ноздри и показывала сама себе в воздухе забавные жесты, чтобы точнее взять ноту.
Однажды она решила распеться на балконе в Венеции.... и запела дивную протяжную русскую народную. Прохожие на улице замирали. Охали. А позже администратор сообщил, что на вечерний спектакль были раскуплены все билеты.

               
В кухню вошёл выспавшийся пианист. Он потирал затёкшую шею.
- Нина Викторовна, - сказал он пьяно, - что у нас на ужин?
- То же, что и утром, Константин Львович!
- Я не хочу кашу! Пожарьте котлет!
- Знаете что, Константин Львович, идите на х@й! - не повышая тона сказала Нина, -  А лучше, сходите и купите фарш, налепите котлет и пожарьте!
Ковров зажмурился, махнул рукой на Нину, а затем скрылся в длинном коридоре.
- И переоденьтесь!
В дверь позвонили.
Нина медленно грузно пошла открывать. Ноги болели, но слава богу, ходили.
Она открыла дверь. На пороге стояла Вероника с пакетами еды.
Это была единственная ученица, которая много лет брала уроки вокала и в какой-то момент стала настолько своей, что заменила Викторовне дочь, о которой та жалела. Но карьера, страх вылететь из обоймы, стать ненужной, заставляли делать Нину аборт за абортом. Пока они больше вовсе не понадобились.

- Вы обещали, - кричал Константин - почему меня не спросила? Как Вы могли? Это мой ребёнок!!!
- А вы бы хотели чтобы Светка заняла мое место в Травиате, а змея - Ленка перехватила мой контракт?! Вы понимаете, что такими темпами за пару месяцев, а то и быстрее, меня заменят везде, а потом и забудут. Кто я тогда?
- Дура! - тихо сквозь зубы сказал Ковров, - какая ты дура!!!
Это был первый и последний раз, когда он позволил разговаривать с ней в таком тоне. Дальше Ковров уже не слушал её слов, он наливал. После этого случая он не разговаривал с Ниной месяц и ушёл в первый запой.
               
               
- Нина Викторовна, я вот масло купила, хлеб, яблоки, сигареты, фарш, капусту...
Вероника выкладывала продукты из пакетов и что-то щебетала, расставляла продукты в холодильнике. Потом прошлась по квартире, цепким глазом заметила что надо сделать, закатила рукава и взялась за тряпку. В такие моменты Вероника думала о том, что ей и самой в дом нужна помощница, как она у своего педагога. Ведь ни черта сама не успевает: ученики, службы в церкви, уроки с сыном, вокальная студия.

Пока Вероника мыла полы, Нина Викторовна замесила котлет. И встала у плиты -жарить, подперев больное колено табуреткой.  Очки по-прежнему были на кончике носа, а очередная сигарета в углу рта.
- А чего, ВерОника, может коньячку? - Нина произносила её имя только в этой манере.
- Вот так сразу? - хохотнула Вероника, вытирая руки о полотенце.
- А кого ждать? Константин Львович уже сегодня дозу откушал! - сказала она громче, чтобы Ковров её услышал.
Вероника кивнула головой, смахнула запястьем волосы со лба и присела за большой дубовый стол. Она повернула голову в сторону ворчания, доносившегося из глубины квартиры.
- Ох! Ты не думай, Константин Львович знаешь какой был? Я влюбилась сразу, только виду не подала. Он был красавцем. Это сейчас он страшный зануда с плешью. Но! Я ему её проела, я ему её и чмок-чмок-чмок! Я не рассказывала, что он однажды нос разбил первому тенору? О, та ещё история: меня на репетиции итальянец всё прихватывал, гадёныш. Пел на ушко, а сам втихоря руки распускал. А потом без стеснения на задницу руку примостил. - Нина потянулась в старинный буфет и достала две единственно чистые рюмки. - Так вот, Константин Львович прекратил играть, закрыл крышку рояля, встал, спокойно подошел и так заехал певцу в нос, что палец себе выбил!
- Три! - сказал Константин Львович, появившись неожиданно в дверях.
Ковров достал рюмку из буфета для себя, дунул в неё и пристроил на столе с первыми двумя.
- Бог любит троицу! - ответил он на взгляды женщин и показал ладонью на рюмки.
- Так, и что дальше-то? - спросила Вероника. - Как же вы играли?
- А никак! - продолжила Нина, наливая коньяк, - Скандал случился. Тенор орал, что не может петь, что ненормальный русский ему нос сломал, что этого так не оставит. Репетиция, конечно, была сорвана. Тенора срочно заменили к вечернему спектаклю. Константин Львович не мог играть: ушиб был серьёзный. Пару концертов пришлось петь с другим концертмейстером. За метеориты! - подняла рюмку Нина и залпом выпила. Вероника и Ковров последовали её примеру.
- Почему за метеориты? - спросила Вероника.
- А знаешь, сегодня вдруг подумала: жизнь закончилась, я старая оплывшая стерва, удовольствия от жизни нет, детей нет, а сравниваешь былое с нынешним и... вот бы метеорит упал прямо в нашу квартиру. Мы бы разом с Константином и померли бы. Пожили. На двоих 163 года уж.
- Нина Викторовна, что вы такое говорите?! - сказала Вероника.
Ковров крякнул, зажмурился, поставил рюмку, захватил тарелку с котлетами и удалился.
- Да что есть, то и говорю. Сегодня лягу спать и баста! Пора!! Знаешь, что мне часто снится? Что иду я по Большому театру, совершенно пустому театру. Куда ни зайду - никого нет. Удивляюсь и досадую, что я сегодня выгляжу как Коко Шанель, а никто, никто  даже не видит. А потом выхожу на сцену и  начинаю петь, а голоса нет. Ни единой ноты спеть не могу. Меня никто не слышит. Просыпаюсь и жить не хочется. За метеориты! - Нина снова выпила.
- Нина Викторовна, вы только не расстраивайтесь, это просто сон, ну-ка, бодрее, выше нос!Вы что-то совсем захандрили! Хотите, я вас на дачу отвезу?
- Нет, Вероника, ты теперь там хозяйка. Живите с семьёй и радуйтесь! А про меня не думай.

Нина Викторовна проводила Веронику когда время было уже позднее. Ковров давно храпел на диване. Нина зашла в свою спальню, медленно сняла одежду, оставшись обнажённой. В зеркало не взглянула. Залезла под одеяло. Прикрыла глаза, сложила руки на груди, с шумом выдохнула.
Замерла.
Полежала с минуту.

- Холодно, сука! - сказала она и потянулась за халатом.
Будильник был заведён на 10.00