Дети войны

   У войны не женское лицо, тем более, не детское. В средствах массовой информации, Интернете можно найти воспоминания и дневники детей блокадного Ленинграда, разрушенного Сталинграда, оккупированных фашистами городов и сёл Советского Союза, узников фашистских концлагерей. Но детям тяжело жилось даже в глубоком тылу.
   По просьбе руководства поселковой библиотеки, хочу рассказать об одной замечательной женщине Каравай (Пунько) Клавдии Григорьевне.
   Родилась она 28 февраля 1937 года в Амурской области, на одном из таёжных приисков. Окончила школу, вышла замуж, несколько раз с мужем меняла место жительства в пределах Амурской области, пока не остановилась в Бурее. До ухода на пенсию, трудилась заведующей Бурейским филиалом ОРСа «Амурмелиоводстрой». Предприятие стабильно перевыполняло плановые показатели по торговле, награждалось Переходящим Красным Знаменем Райкома КПСС и Райисполкома, получало заслуженные премии.
   Сейчас Клавдия Григорьевна живёт у дочери в Комсомольске на Амуре. Военное лихолетье помнит хорошо. Когда началась Великая Отечественная война, Клаве было всего 5 лет. Жили тогда на прииске «Октябрьский». Из детей, в семье был ещё брат Михаил, старше на 9 лет. Время было тяжёлое. Отца сначала мобилизовали в Армию, но потом, прямо со сборного пункта отправили в геологоразведку по золоту. Когда обнаружили богатые месторождения, заставили самих промывать золотоносные пески. В глухой тайге, рабочие вытёсывали деревянные старательские лотки, делали деревянные лопаты и добывали крупицы драгоценного металла для фронта и Победы. В местах глубокого залегания золотоносных песков, открывали шахты. А в базовых посёлках оставались женщины с малолетними детьми. Наспех срубленные из сырого дерева домишки, топились железными печками-буржуйками. Люди испытывали постоянно голод и холод. Трудились все, от мала, до велика. Детского сада не было, только начальная школа. Школьники старших классов жили в школе-интернате на прииске «Майский». Пока не было сильных морозов, на выходной день приходили домой. Шли сами пешком, по тайге за десятки километров.
   Я записал несколько коротких рассказов – воспоминаний Клавдии Григорьевны из далёкого военного детства, чтобы нынешнее поколение детей уважало тех, кто тоже учился и трудился на благо нашей страны. Возможно, кто-то вспомнит своё военное детство и поделится воспоминаниями с нынешними школьниками.

Хлеб

   Хлеб выпекали на месте, в пекарне, но продавали в магазине по спискам. Рабочая норма была 800 граммов, взрослым – 400 граммов, а детям – 200 граммов. Мама записалась в бригаду по промывке золота на отработанных отвалах. Таким работницам давали не только рабочую норму хлеба, но и «золотые боны» за добытое золото. На боны можно было купить дополнительные продукты и вещи для семьи.
   Однажды мама заболела, не пошла на работу, а за хлебом отправила меня. Строгая продавщица сказала, что за невыход на работу маме хлеб не положен, а мне дала в бумажный кулёчек несколько ароматных кусочков, общим весом 200 граммов. Я их спрятала за пазуху и пошла домой. Даже завёрнутые в бумагу, хлебные корочки пахли дурманящим запахом, от которого текли слюнки. Очень хотелось  попробовать, хоть один кусочек. Сунула руку за пазуху, и достала одну ароматную корочку. Бросила в рот целиком. Слюна быстро размочила корочку, и сосать её долго не получилось. Вкусным киселём она стекла в желудок. Он довольно заурчал и усилил аппетит так, что голова закружилась. Детская ручонка снова нырнула за пазуху и положила в рот ещё кусочек хлеба. Оставалось идти половину пути. Я отщипывала маленькие кусочки мякиша, отправляла их в рот и сосала, как леденцы. До дома оставалось совсем немного. Рука машинально нырнула за пазуху, но там была только бумага. Мной овладел ужас. Мне показалось, что мама без хлеба теперь не выздоровеет и умрёт. Я заревела во весь голос. Это был даже не плач, а крик души, обречённой на гибель. Глаза ничего не видели, а уши слышали только собственный плач. Вдруг через этот рёв донёсся голос:
- Что случилось, Клава?
Голос был спокойный и ласковый. Хотелось рассказать ему все свои печали. Передо мной стояла крупная женщина. Она жила недалеко, на нашей улице. Через громкие всхлипы я поведала всю свою историю про съеденный хлеб и снова разревелась:
- Теперь мама без хлеба умрёт!
- Не умрёт! – твёрдо произнесла женщина, доставая из-за пазухи булку хлеба.
Отрезала от неё ломоть и подала мне.
- Неси маме, да больше по дороге не съедай! И ничего не говори про меня. Вытри слёзы, а то на морозе щёки застынут.
   Ошарашенная щедростью женщины и решением своих проблем, я едва прошептала: «Спасибо!» и кивнула. Спрятала ломоть за пазухой и пулей помчалась домой.
   От стука двери мама проснулась и попросила чаю. Я бросила в жестяную кружку, сделанную из консервной банки, горсть сушёной голубики и налила кипятку из чайника, стоявшего на печке. К ароматному запаху хлеба добавился запах чая. В одну руку взяла хлеб, а в другую, через полотенце, кружку с чаем. Принесла маме и поставила на самодельную табуретку. Мама посмотрела на ломтик хлеба и спросила:
- Почему так мало?
- Вычеркнули из списка тех, кто не вышел на работу, а в списках иждивенцев тебя не было. Дали только детскую пайку.
   Мама посмотрела на ломоть, в котором было явно больше 200 граммов, и промолчала. Мы пили красноватый голубичный чай, но я старалась, есть только маленькие кусочки хлеба.
   Позже мама узнала правду, но не ругала меня, а соседке подарила тёплые вязаные варежки. Для меня этот случай остался настоящим уроком жизни и человеческой любви.

Школа

   В посёлке была только начальная школа. Детей было немного, и все классы учились в одной избе. Тетрадки делали из старых газет и конторских бланков. Чернила готовили сами из марганцовки, синьки, или варили из чернильных орешков. Чтобы чернила не расплывались на бумаге, к ним подмешивали сахар. Но кусковой рафинад считался большим лакомством и его тоже старались экономить. Вместо чернильниц были небольшие бутылочки из под лекарств. Ручек не было. Перья просто приматывали нитками к деревянным палочкам. Книжки и тетрадки носили в самодельных холщёвых сумках. Учебников не хватало, их передавали друг другу по очереди. Детскую одежду и обувь в магазин не привозили. Люди изготавливали сами, перешивая взрослую одежду и обувь, используя своё умение. Мне сделали сапожки из галош, пришив к ним голенища от старых кирзовых сапог. Галоши были великоваты, с холодной подошвой, поэтому в них настелили сухого сена. Старые голенища намазали берёзовым дёгтем. В помещении сапоги нагрелись, и запах дёгтя заполнил весь класс. Со мной никто не хотел общаться, даже учительница старалась не задерживаться около меня на долгое время. Когда дома сняла сапоги, ноги были чёрными от дёгтя. Я категорически отказалась ходить в школу в вонючей обуви. Вскоре  отец сшил мне ичиги из самодельной телячьей кожи. Тёплой куртки тоже не было, шить пальтишко не получалось из-за отсутствия материала и времени.
   Миша уже учился в интернате, на прииске «Майский». Питание там было скудное. Мы держали домашнее хозяйство: корову, овец, поросёнка, бычка, гусей, кур, уток. Всё это требовало кормов. Сено для коровы косили на ближайших лугах, а картошку и овощи выращивали на огороде. Иногда к нам приезжали на волах крестьяне Кирюлюки. Они держали большое хозяйство в «Майском». Выращивали, пшеницу, овёс, гречку, просо, сою, сахарную свёклу. Вели торговлю и обмен продуктами.
   Наш домик заметно отличался от других. Снаружи и внутри оштукатуренный, побеленный белой глиной, с широким двором, тёплой стайкой и сараем. Хозяева быстро нашли общий язык с мамой и подружились.
   Свой большой огород мы копали  вилами, потому, что попадалось много камней и даже валунов. Ежегодно их выбирали из земли и уносили на край поля, но они выжимались мерзлотой, и весной уборка камней возобновлялась. Семена овощей готовили сами, отбирая самые лучшие. Осенью убирали урожай, резали поросёнка, рубили птицу на мясо, солили сало, квасили капусту. Мама варила борщ, замораживала в мисках, а потом вынимала мороженые кружки, окуная миски дном в кипяток. Таким же образом заготавливались кружки молока. Лепили пельмени, вареники, когда имелась мука, и тоже замораживали. Часть мороженой снеди мама увозила Мише в интернат. Мешки грузила на деревянные самодельные санки и тащила за собой десятки километров. Я оставалась дома одна. В этот раз она ушла рано, но не застала Кирюлюков дома. У этой семьи мама оставляла припасы, а Миша приходил к ним на обед. Пришлось ждать. Вернулась мама поздно, хоть и торопилась. «Плюшка», в которой она ходила, сильно отсырела от пота. Её пришлось сушить сначала «налицо», а потом наизнанку. Мама ушла на работу, а я осталась дома. У взрослых выходных не было. В воскресенье школа не работала, а за окном завывала пурга. Висящая недалеко от печки «плюшка»,  напоминала страшного зверя из сказки. Я поставила табуретку и сняла эту искусственную шубейку. Надела «плюшку» на себя, не выворачивая. В таком виде одежда не была велика, приятно облегала всё тело и пахла мамой. Скинула с ног ичиги, забралась на кровать и спрятала ноги под одеяло. Лежала и мечтала о лете и тепле. Незаметно уснула. Проснулась, когда пришла мама. С кровати прыгнула в обутки и бросилась навстречу. Мама осмотрела меня в новой одёжке и сказала, что можно ходить в школу, но обращаться с одеждой бережно.
   В школе меня окружили ученики, а некоторые даже откровенно позавидовали. Я сидела на задней парте, рядом с печкой и дровами. Печка была сделана из железной бочки, установленной горизонтально на железные козелки. Пол под печкой и дровами покрывала жесть. От печки шло тепло, а высыхающие берёзовые поленья приятно пахли лесом и белыми грибами. В классе одежду не снимали, температура оставалась низкой. Только к четвёртому уроку изо рта переставал идти пар.
   Все внимательно слушали учительницу и следили за каждым движением руки с мелом. Вдруг она резко повернулась, глаза её расширились, и она громко крикнула: «Клава!» Дети тоже повернулись в мою сторону и хором заорали: «Клавка горит!». Учительница схватила мокрую половую тряпку и накрыла мою спину. Пламя не успело разгореться, но на спине выгорел приличный кусок подкладки с ватой. Меня колотила нервная дрожь. Подружки проводили домой и всё рассказали маме. Она поругала меня, но «Плюшку» вскоре отремонтировала. С лицевой стороны одёжка не пострадала. Мне для школы мама дала небольшую ватную фуфаечку, которую успела сшить зимними ночами.

Дрова

   После школы я занималась заготовкой дров. Сама пилила толстый валежник и складывала на санки. Всё население готовило дрова зимой. Меньше было работы дома, да и привезти их из леса на санях удавалось даже детям. В самодельные деревянные сани запрягали иногда не только лошадку, но и корову. У нас были большие сани и маленькие, для небольших грузов. На них я и возила дрова. Моим помощником был лохматый кобель «Дружок». Мама сшила для него постромки, и собака таскала сани. В лес можно было ехать на санках, а обратно, после заготовки дров, приходилось идти пешком. Зимний день короткий и не всегда удавалось сделать два рейса. Я старалась нагрузить как можно больше, но тогда сани приходилось подталкивать сзади. Однажды я привезла столько дров, сколько привозили взрослые женщины. Мама меня похвалила, но спросила:
- Ты, наверное, всю дорогу сани толкала?
- Нет, мамочка! Ещё и маленько на возу ехала, когда санки с бугорка катились! – гордо ответила я, шмыгая носом.
Дров требовалось много, чтобы хватило на летний сезон. На дровах варили еду себе и скотине. На печке постоянно пыхтели маленькие и большие чугунки.
Однажды, я решила сделать два рейса в лес, и даже не стала обедать.
- Возьми с собой, хоть кусок хлеба с салом и чесноком! – напутствовала мама, подавая свёрток.
- Ладно! – ответила я, засовывая его за пазуху.
Мама отцепила «Дружка» и надела на него постромки. Я села в санки, и упряжка помчалась к лесу. Валежника было много, «Дружок» от нетерпения поскуливал и просил отпустить погулять. Обычно ему удавалось что-нибудь поймать себе на обед, а потом он быстро прибегал на мой зов. Но в этот раз в лесу было совсем тихо, даже белки не шуршали по стволам деревьев. Нагрузила дров и села перекусить. На запах хлеба, сала с чесноком прибежал «Дружок». Но от еды, действительно остался только запах. «Дружок» посмотрел на меня и всё понял. Он обиделся и не стал подходить, сколько я его ни звала.
- «Дружок», миленький, давай отвезём дрова, я тебе хлебушка дам! – ласково говорила я, засовывая руку за пазуху фуфайки.
Но собака только стояла, помахивая хвостом, а когда я попыталась приблизиться, повернулась и убежала. Пришлось тащить сани самой. Дело продвигалось медленно, я уже выбивалась из сил, когда на дороге показалась мама. Она вела на верёвке «Дружка» и громко его ругала.
- Как ты мог Клаву одну в лесу оставить!? Бессовестный ты пёс! Сам прибежал, а ребёнка в лесу оставил!
Пёс понуро шёл рядом, опустив нос. Мама быстро запрягла «Дружка» в сани, а меня посадила на дрова. Затем снова строго сказала собаке:
- Не захотел везти одни дрова, теперь повезёшь вместе с Клавой, лодарюга!
«Дружок», действительно, дотащил сани до самого дома. В этот день я больше не поехала за дровами, а позже никогда не отпускала собаку погулять.

Самый дорогой подарок

   Накануне Нового 1944 года вся семья собралась дома. Отец вернулся из Благовещенска, где их бригаде вручали медали и ордена, выдавали денежные премии. На премию папа купил всем подарки. Маме подарил новую «Плюшку», мне настоящие тетрадки, пенал, карандаши, краски с кисточкой, альбом для рисования и чернильницу-непроливайку. Брату Мише – вельветовую рубашку с замком «молнией». Мама дарила всем тёплые носки и варежки из овечьей шерсти. На золотые боны купила муки, сахару, масла, крупы и приготовила разной вкусной еды. В тазике остывали, накрытые чистым полотенцем, румяные ватрушки и пирожки. Я подарила маме салфетку со своей вышивкой, а папе кисет для табака. Брату Мише  подарила лыжную шапочку, которую сделала сама. Миша подарил маме скалку для теста и веретено, а папе рубанок, сделанный своими руками. Все сидели за праздничным столом, когда Миша сказал:
- Мама, а у меня для тебя ещё один подарок есть!
- Какой?
- А вот этот! – сказал Миша, доставая из котомки чистый носовой платочек.
В нём лежали засохшие кусочки хлеба.
- Откуда они? – строго спросила мама.
- А я их от своей интернатовской пайки отрезал для тебя. Ты же болела, и тебе не давали хлеба. Вот я и сэкономил!
Мама часто, часто заморгала, из её глаз потекли слёзы. Она обняла сына, прижала к себе и сказала:
- Это самый дорогой подарок в моей жизни! Только не надо больше так делать. Мы здесь проживём, а тебе учиться надо и расти.
Все притихли. Стрелки часов приближались к 12. Начинался новый год, а до Победы было ещё 16 месяцев.