Из записок о брате

Из записок о брате, Викторе Сафонове (1928-2013), жизнь посвятившему написанию эпопеи «Троицын день» о предреволюционных годах России, в период коллективизации и Великой Отечественной войны1941-45 годов.
2011-й
Звоню брату:
Привет, Ви! Как ты там?.. Еще под одеялкой. Что ж залежался-то так?.. Ну, конечно, опять до четырёх писал свой роман, зря ты так… Да что сон сбиваешь с ритма и не даешь серотонину вырабатываться, а серотонин - гормон радости, который только с одиннадцати и до часа ночи выраб… Ну как обойдёшься без серотонина? Радость - это… Ну, коне-ечно, до четырех ночи писать о немецком генерале фон Боке для тебя и есть радость… Ви, может твоя жена и дети найдут что-либо про фон Бока, а то я… Да не обижайся, у меня глаза и от своих фонбоков устают… Ну да, да, да. Кстати, Наташка ж тебе уже много наискала, может хватит? А то еще и о нём роман писать затеешь. Кстати, а котлеты у тебя еще есть?.. Может, на этот раз только куриные сделать?.. Хорошо, Платон завтра и отвезёт… Да не волнуйся, время у него есть, силы – тоже, так что отвезёт. Встречай… Ага, пока-пока.

1982-й
Муж ходил на собрание местных писателей.
- И выглядело это жалко, - выдохнул, когда рассказывал.
- А что именно? – не поняла.
- Да предложил собранию твой брат послать в Москву коллективное письмо с просьбой о создании при Доме творчества отделения, куда писателям можно было бы сдавать свои не опубликованные труды на хранение.
- Ну да, конечно, - поддержала… то ли брата, то ли мужа? - А еще, при обсуждении рассказов «начинающего» Шелгунова… о рабочем классе он пишет... брат твой вроде бы хотел защитить его от нападок, но получилось, что разнес в пух и прах. – Помолчал, взглянул на меня: говорить ли дальше? – И я теперь понял Виктора: он абсолютно не принимает действительности и верит лишь в то, что придумает, что нафантазирует.
И Платон прав. Жить «тварным миром» брат не может и не умеет, - скучно ему! - подавай драмы, а, лучше трагедии. И чтоб мистики – поболе! Вот и в его романе её столько!..

Вот уже несколько лет хлопочет он о молодежной подпольной организации Карачева, в которой и сам в тринадцать лет участвовал, - обрядившись в длинный отцовский пиджак, крался тёмными вечерами по улицам и на немецких объявлениях ставил штампы: «Смерть немецким оккупантам!».
А недавно ходил в райком, так какой-то чиновник сразу и начал:
- Вы всё это выдумали, никакой подпольной организации в Карачеве не существовало.
Тогда пошел к секретарю по идеологии, и та вроде бы сочувственно отнеслась к его просьбе, ничего не пообещав. А ведь совсем недавно прислала ему письмо связная партизанского отряда Катя, живущая в Суземке, и пишет, что Карачевская подпольная группа сделала очень много и что она готова подтвердить это.
- Хотя б кто-нибудь взялся за это дело! – сказал мне, когда была в Карачеве недавно: - и посмотрел скорбно: - Я-то неблагонадежным считаюсь в Обкоме и моих корреспонденций даже в газету «Рабочий» не принимают. Надо б увековечить наших подпольщиков.
И попросил меня обратиться к партийному секретарю нашего Комитета Полозкову, - тот как раз пишет о войне и имеет право пользоваться архивами.

И снова ехали с Виктором поездом в Брянск. Вначале, прислонившись к опущенной полке, вроде бы задремал, но потом встрепенулся, отыскал в своём потёртом портфеле блокнот и начал что-то писать. Но, видать, не сложилось, - бросил его на столик, подошёл к приоткрытому окну... Стоял, смотрел на мелькающие сосны и ветер метал его седые волосы.

И ходила я к Полозкову:
- Вам дозволено рыться в архивах, так, может, узнаете что-либо о подпольной организации Карачева?
А он ответил:
- Документы о ней разыскивать, а тем более писать что-то - труд напрасный. В КГБ* не хотят признавать факт ее существования.
Так что пока приходится брату увековечивать «факт существования» подпольной организации в собственном романе «Троицын день».

Ничего не помню о подпольщиках, - была малышкой, - но вот отрывок из воспоминания мамы: «После Сталинградской битвы* стали люди головы подымать. Оказывается, не так страшен черт, как его малюють, можно и немца победить. А вскорости пришла к нашей соседке Шуре Собакиной связная от партизан, и стали мы через нее кой-какие сведения им передавать: сколько немцев, как себя вядуть, сколько машин, какие… Партизанам же все интересно было! Да и соли, бывало, соберем, табачку переправим. Господи, а как же при этом режиме и помогать-то? Вот и объявила Шура себя портнихой, чтоб с людьми связываться. Как пошли к ней!.. Прямо дорогу протолкли. А разве ж можно так ходить-то?.. под самым носом у немцев? Комендатура ж рядом была. Я и говорю Виктору:
- Не ходи туда, обязательно провокатор к Шуре вотрётся!
Но куда там! Витя-то мой: надо с немцами сражаться, надо одолеть их! А раз приходить ко мне эта Шура и говорить:
- На-ка, возьми себе…
И подаёть штамп «Смерть немецким оккупантам!» да список какой-то: распишись, мол, что получила.
- Да иди ты к свиньям! - аж вся затряслася! - Что мы, для этих бумажек работаем? Мы для себя работаем. Каждый по крошечке сделаить, а немцам - во вред.
Но печать взяла, а мой Витька и начал… Как вечер, нарядится в батькин пиджак, в валенки его большие и по-ошёл. Повесють немцы листовку, какие они хорошие да милосердные, какое счастье всем нясуть, а Витька хлоп сверху: «Смерть немецким оккупантам!» Вот руки у него всегда и в чернилах. Что если поймають? Доказательства ж сразу видны! И вот, бывало, как пойдёть с этой печатью, а я стану возле окна и задеревенею вся… и гляжу в конец улицы, и не могу с места сдвинуться: никогда больше не увижу моего Витю! А уж как покажется, да еще ровным шагом идёть, и начнёть мое сердце отходить, отходить. Уж очень волновалася за него, он же такой безоглядный был! Когда наши бомбить-то начали... так что он удумали с Володькой Дальским! Как самолеты начнуть заходить на бомбежку, а они залезуть на крышу дома, где немцы живуть, да в трубу лампу и опустють, вот самолеты потом и лупють по этим хатам... А когда начала к Шуре связная от партизан ходить, то некоторые стали проситься, чтоб она провела их к ним, но немцы, видать, и распознали про эту связь, и подослали к Шуре провокатора. Приходить раз одна к Собакиным, назвала себя Александрой, будто сама из Москвы, попала в окружение, немцы над ней издевалися. Наговорила много. А я как глянула на нее, так сразу и определила: провокатор это! Глаза- то её верту-учие так и нижуть, так и нижуть насквозь!
- Шур, - говорю, - недобрая эта женшына, напрасно ты ее привечаешь.
А она и слушать не хочить, ведь Александра эта так к ней подладилася! Ну, под Новый год устроили они вечеринку, пригласили ребят, и ребят - самых вожаков. Тосты, тосты! Эта Александра с Авдеевым милуется, на шею ему вешается: нам, мол, больше, больше народу надо! А он и давай ей хвалиться, кто и что уже сделал. Вот потом-то всех их и поарестовали... тут-то, вскорости, после Нового года. А началось с того, что собралася Шура одну семью к партизанам переправить, а провокатор эта и увязалася с ними. Собралися они, пошли. Только от Карачева отошли, а их возле Мылинского моста и схватили, и покидали в машину. Вот после этого и началися аресты. Забрали и Шуру Собакину, и дочку Марии Васильевны Инну… а этой Инне всего семнадцать лет только и было-то. Потом Мария Васильевна ходила проведать их и Шура аж синяя вся была, так ее избили, а Инна даже встать не смогла, к матери выйти. Быстро их расстреляли. А с ними и еще человек пятнадцать, листовки и списки разные у них нашли… Это моей золовки Рипы отец тогда работал на железнодорожной будке, вот мимо нее как раз дорога к складам и проходила, где их расстреливали. Видел он, как их везли туда... из машины кто-то выглянул, крикнул: передайте, мол, нашим...»

* КГБ - Комитет государственной безопасности CCCP.
*2 февраля 1943 – день разгрома немецких войск под Сталинградом.