Обрывок 26

Душевная у меня просьба: Если кто по-жизни шибко серьёзный; в нашем несмешном бытие ничего смешного не видит-лучше дальше не читайте. Не надо.


     Ну вот и всё. Клятву дали, присягу приняли. Образно выражаясь: акт состоялся; ещё образнее выражаясь: кольцо на палец, штамп в паспорт. Запись, кстати, в военном билете где-то должна быть. И теперь я законный военнослужащий армии; и если хорошо исполню свой долг, то через три года она меня отпустит.
     Это сладкое слово - дембель. Хотя нет, о дембеле это я рано, оборзенно рано; он не то что на горизонте, он еще где-то на обратной стороне луны. Страшно далёк он от меня; от новоиспечённого присягнувшего.
     И мне до него ещё шагать и шагать и терпеть как медному котелку. Такую отповедь получали обыкновенно борзые салаги от старослужащих. Говорить о дембеле уже на второй месяц службы, это опрометчиво. Это всё равно что, получив пожизненный срок, уже на второй месяц в колонии заикаться об условно - досрочном освобождении. Это опрометчиво.
     С высокой трибуны сказал в день присяги кто-то из нас поздравлявших, что мы теперь полноправные рядовые армии. Я так понял, что спрос с меня будет теперь уже "по полной". Только вот по поводу "правный" не должно быть никаких рассуждений и заблуждений.
     Это не про права. Они остались в гражданской жизни. Про права в военном сообществе обычно не рассуждают и не заблуждаются. Спросите меня тогда про права, я бы чистосердечно перечислил все обязанности. 
     Обязанностей было много. Полдюжины уставов хранили пропечатанные в них обязанности. А когда много обязанностей, места для прав не остаётся. Умный командир знает, что вся крамола в армии происходит от недозанятости личного состава.
     Но я не забывал, что я будущий подводник и это звучит гордо. И я будущий химик - дозиметрист. А это звучит загадочно, особенно "дозиметрист"; это вам не тракторист. С нетерпением ждал, когда же начнётся перевоплощение тракториста в дозиметриста.
     Занятия строевой подготовкой отошли на второй план; на первый план вышли занятия в кабинетах. Кабинеты были оборудованы не одним поколением курсантов по первому классу и у каждого кабинета был свой хранитель - старшина. Тёплая привилегированная должность.
     У них, у старшин, была одна отличительная мелочь. Хотя нет, не мелочь - важная деталь. У старшины кабинета имелась при себе связка ключей на колечке с личной именной печатью, которой он опечатывал кабинет.
     На двери кабинета вешалась простенькая фанерка с верёвочкой и шлепком пластилина на ней. Верёвочка вдавливалась в пластилин, а пластилин придавливался наслюнявленной печатью. Это пломба. Она признак девственности двери: нарушена пломба, всё - нарушена девственность; в данном случае - дверственность.
     Да, и ещё. Связка ключей имела, как правило, шикарную цепочку. И вот всё это вместе в подобающих случаях старшина крутил на указательном пальце. Как правило, с видимой значимостью и наслаждением, с которым некоторые крутят этим пальцем в носу. Остальное время вся эта связка таскалась в кармане и наступал день, когда она протирала дырку в штанах. Не сиделось ей в тепле и темноте.
     Но было тогда в отряде повсеместным трендом, потому как было атрибутом причастности. В моей роте ключи на пальце крутили: старшина первой статьи Михайликов, Зуев; старшина второй статьи Рубцов, Прокшев, Дмитриев. Баталер - зав. вещевой кладовой - крутил и были ещё, но они мне в память не вкрутились.
     Наш химико - дозиметрический кабинет находился на втором этаже в левом крыле главного корпуса. Его хранителем был сташина первой статьи - первостатейный -  Михайликов. Небольшого росточка, улыбчиво спокойный и неспешный, как и подобает человеку при звании и должности.
     Синяя его  рабочая роба, подогнанная по фигурке и всегда чистая и глаженная, сидела на нём просто щегольски; даже рабочей не выглядела. Весь такой ухоженный; мне казалось он даже маникюр себе делает.
     Михайликов встречал нас в кабинете; мы рассаживались с тетрадями за столами и он не спеша, с некоторой ленцой и указкой в руке, знакомил нас с КДУСом. При этом окидывал умным взглядом аудиторию, останавливался на узбеках из 84-й, и на его лице возникало выражение: "Господи, кому я это рассказываю".
     Ну, правда, что толку им было рассказывать про электронику, когда они по-русски ни читать, ни писать. Был у них единственный, но жирный плюс: они, узбеки, в воде не тонули. Шутка, конечно. Они не тонули, потому что воды боялись и в воду не лезли.
     А КДУС, это контрольная дозиметрическая установка; наша будущая материальная часть на подводной лодке. Она красовалась, точно девушка грудью, своими выпуклыми округлыми блоками в красном углу кабинета и как девушка глазками, мигала и горела своими лампочкам.
     Блоки - груди установки были серо - голубой окраски, что подчёркивало ёе тихий, но серьёзный нрав. На флоте серо - голубая окраска называлась шАровой; почему не конусной, не знаю. Она гармонировала с цветом морской волны и как только это заметили, она сделалась на флоте обязательной.
     Установка КДУС была придумана ушлыми конструкторами для контроля и регистрации уровня радиации на атомной подводной лодке; особенно в её темпераментном реакторном отсеке.
     Радиация вещь невидимая и неслышимая, оттого серьёзная и в больших дозах опасная. И к тому же капризная. Что однажды она доходчиво продемонстрировала в печально известном теперь Чернобыле.
     На флоте тоже случались свои большие и маленькие чернобыли: люди ведь и там и тут небезгрешные; а  небезгрешные имеют свойство ошибаться. С гражданки нам была знакома такая ужасная вещь, как похмельный синдром, но понятия не имели, что есть вещь ещё ужаснее - радиация; слышали только, что подводники носят свинцовые трусы и пьют вино для профилактики.
     К нашему всеобщему облегчению это оказалось выдумкой: обычные они носят трусы, сатинетовые с резинкою. Вино действительно пьют, но строго по норме.
     Михайликов вешал нам на доске мудрёные электронные схемы; мы ни фига в них не понимали, но добросовестно срисовывали, конспектировали. Вот все эти диоды, триоды, конденсаторы, сопротивления. Вообщем занимались чистой теорией.
     Практикой не занимались из - за отсутствия радиации; да и к тому же славный парень Михайликов на лодке не служил - практикой не обзавёлся. Может из-за этого, занятия эти были неутомительными: Михайликов нас не гонял, не напрягал, не требовал; он дорожил своим приятным личным спокойствием.
     А может он мудро понимал, что после учебки, по прибытию на подводную лодку, первое, что нам скажут: "Забудьте чему вас учили, начнём всё с начала". Вследствие того и другого наша специальная подготовка деформировалась в необременительную самоподготовку.
     Мы быстро адаптировались к методу обучения Михайликова и приспособили его к своим потребностям. Потребности были не оригинальными, как и во всей армии: поесть и поспать. Когда спишь, служба гораздо приятней идёт. Потому что, как бы мимо тебя проходит.
     В кабинете мы выставляли дежурного на случай несанкционированной проверки и дружно заваливались спать; кто за столом, а кто, как Фомин и иже с ним, за стендом устройства подводной лодки. Этот стенд длиною метра четыре и высотою до потолка занимал всё оставшееся после КДУСа место у глухой стены кабинета.
     Между стендом и стеной было небольшое пространство и его хватало на четыре спальных места. Там наш Фомин и ещё трое проходили практику спанья в стеснённых условиях подводной лодки. Полезное сочеталось с приятным.
     На этом стенде в разрезе, в разных красках была изображена вся секретная анатомия подводной лодки 675-го проекта. С поднятыми под углом ракетными контейнерами её называли любовно "раскладушкой", с опущенными контейнерами - не совсем любовно -"утюг".
     НАТОвцам ни то , ни другое не нравилось и они называли их "ЭХО - 2". Была в том доля истины. "Утюг" под водой был довольно шумным и вражеские акустики ловили не одно "эхо", а два. Анатомия утюга и раскладушки на стенде выглядела как здоровый цветущий организм; через семь месяцев нам предстояло стать частью его плоти и крови.
     Знаниями об устройстве подводной лодки в общих чертах с нами поделился уже другой, ответственный за это, старшина - преподаватель. Об интересных частностях он рассказывать не стал, потому как тоже на лодке не служил. Тоже из чистых теоретиков.
     Однажды нас даже сводили на действующую дизельную лодку; во Владивостоке, там в каждой бухте что-нибудь да стоит или лежит в воде. Столько водоплавающего железа. Мы пролезли через люк и спустились по шахте главного входа вовнутрь. И приуныли. Дальше центрального поста не пустили, но нам и этого вполне хватило.
     Уму непостижимо сколько там в малом внутриутробном пространстве всяких органов подводной лодки понатыкано. Ощущение было: как-то сложно всё и  тесно тут у вас. Я знаю, в танке тоже тесно, но намного проще; хотя, разве можно сравнивать.
     Но запах понравился; такой, знаете, мужской запах: мотоцикла, яловых сапог и пота. Сигарами, ромом и женщинами не пахло; с этим там строго, а женщина вообще - к несчастью. Запах запахом, но на свежем воздухе нам понравилось больше.
     Были у нас в отряде офицеры с флота, которых за те, или не те провинности списали на берег. Их выделяла видимая небрежность в одежде, нелюбовь к канцелярской работе, безинтерес к педагогической; а также нелюбезное отношение к отглаженным некорабельным офицерам.
     В моей восьмой роте таковым нетусклым представителем был капитан - лейтенант Востоков. Крупный дядька, неравнодушный к крепким напиткам; совершенно не строевик.
     Рассказывал интересные вещи об интимной корабельной жизни. Жаль только, что нечасто: большую часть времени нахождения в части, он был занят более важными делами. Он поведал нам одно существенное наблюдение из жизни подводников: "Из-за ошибки одного человека, лодка может стать могилой для всех".
     Такое вот жизнеутверждающее огорчение; произвело впечатление. В своё жалкое оправдание и в утешение разочарованному патриоту, скажу: вопреки постоянно обуревающему сну на занятиях, мы всё таки учились. Как верно заметил, знающий проблему, поэт: "Чему - нибудь, да как - нибудь".
     Забегая вперёд, с прискорбием сообщаю, что этот небольшой багаж знаний мне таки не пригодился; по прибытию на корабль я срочно переучился на совсем другую специальность. На этот раз очень основательно.
     Возвращаясь назад, должен заметить, что другие спецальности в отряде учились военному делу настоящим образом. Летом из открытых окон кабинетов слышалась нескончаемая трель морзянки. На сопках за казармами семафорили флажками, перемигивались световыми прожекторами сигнальщики.
     Позади главного корпуса школы секретно малозаметно располагался в длину ещё один одноэтажный корпус, в котором обитали все основные машины и механизмы подводной лодки. Имелась даже главная энергетическая установка - реактор; конечно неактивный, потому как в разрезе.
     При такой замечательной учебной базе курсанты могли получать только замечательные теоретические знания. Во всяком случае, именно для этого учебный отряд и существовал. Позже, уже на Камчатке, я встречал выпускников своего отряда и никто из них на необразованность не жаловался.
     Кроме занятий по специальности, были в планах обучения курсантов ещё жизненноважные занятия. Подводная лодка с виду, конечно, грозная стальная махина, живучая, как динозавр до природного катаклизма. Башковитые засекреченные конструкторы заложили в её организме высочайший запас прочности.
     Но случаются подводные катаклизмы и тогда за жизнь подводной лодки, как муравьи за свой муравейник, как евреи за свой Израиль, борется её команда. Потому что, как динозаврам, вот так просто, взять и помереть - нельзя. Другой исторический период, другая историческая ответственность.
     Военная подводная лодка чем невыгодно отличается от военного самолёта или корабля? Тем, что из последних при "крайнем" случае в последний момент можно сигануть за борт с парашютом или спасжилетом. Из подводной лодки при "крайнем" случае ни с парашютом, ни со спасжилетом не выпрыгнешь.
     Там другие правила поведения; там: "Не жалея свою жись - за живучесть лодки борись". В каждом, отдельно взятом отсеке, не надеясь на МЧС, а только на себя и друг на друга, борятся моряки с водой и огнём. Два главных врага подводников после американцев. Часто есть ещё и третий после американцев - темнота.
     Теоретически воду и огонь в отсеке подводной лодки победить можно, нужно только этому научиться практически. Этому в отряде как раз как могли, так и учили, и называлось это "борьба за живучесть". Не упражнения, а именно борьба.    
     В бухте Малый Улисс стояла у пирса притопленная подводная лодка; вот в ней и боролись курсанты приближённо к аварийной обстановке.Там инструктор давал курсантам коротенько теорию, показывал что и как и начиналась практика.
     Облачённые в безразмерные резиновые костюмы, которые может и спасали, но сильно мешали, курсанты боролись за живучесть, скажем, с поступающей в отсек водой. Как правило, при первых бестолковых ещё попытках вода доходила им до горла.
     Но инструкторы добросовестно мучили курсантов и наступал момент, когда воду останавливали на уровне колен. Мокрые, измученные, но счастливые кусанты возвращались в отряд с одним желанием: чтобы в жизни им этого не пригодилось. Интуция им подсказывала правильно.
     В действительности, в реальной аварийной ситуации, все героические усилия команды, зачастую оказываются каплями на горячий камень. Подводный стальной монстр, такой мощный и грозный против врага, оказывается беспомощным помочь самому себе. Как оказывается беспомощным гигантский кит, попавший в сеть или выброшенный на берег. Только кит гибнет один, а с лодкой гибнут люди.
     Сколько памятников погибшим подводникам стоят на Северном флоте, на Черноморском, на Балтийском, на Тихоокеанском. Я не стану писать: "и сколько ещё будет". Вызывает уважительное недоумение тот факт, что при всём этом, желающих служить на флоте, на подводных лодках нисколько не уменьшается. Всё как в жизни: "Я знаю, что ты холодная, что ты безразлична ко мне; но ты мне нравишься и я на тебе женюсь; даже если потом пожалею".
     Возвращаясь к борьбе за живучесть. Нашей смене в тот год повезло как утопленникам: что-то сломалось на той притопленной лодке и мы эту борьбу за живучесть так и не познали. Другие познали, а мы нет. Остались некрещёными водой.
     Уже потом на корабле, не очень часто и не очень приближённо к аварийной обстановке, упражнялись мы в тушении пожара, и заделывать пробоины. Скорее имитировали. Подводя итоги наших имитаций, помощник командира корабля, ну совсем не худой телом, капитан третьего ранга Иванов говорил, что если не утонем, то сгорим точно. Шутил однако. Однако ставил оценку "удовлетворительно".