Жизнь, как бесконечный урок

Жизнь,  как  бесконечный  урок.

Залман Ёрш
       Закончив  учебу  в  мединституте,  попросил  направление в город, в котором родился и вырос, в Райздраве меня определили в хирургию. Работа хирурга в рай-онной больнице не имеет временных границ, работа в отделении, плановые опера-ции, срочные вызовы, дежурства, прием больных в поликлинике, изо дня в день. В свободное время, веселые поездки на рыбалку, за раками, гостевания с пельменями и шашлыками, дальние прогулки на мотоциклах  и  увлечения.  Дни, недели, месяцы проходили незаметно , быстро, быстро. Стремительно прошло три года.  В конце  лета один из друзей-приятелей,  стоматолог  Эдик, собрался в Москву, к подруге, не согласной менять столицу на провинцию.    Работа была доходной, но для него скучной. Ему  надоели поездки в Москву и редкие посещения подруги.   Он  звал  меня,  уверял,  что  приглядел  в  столице  место  и  для  меня,     в каком-то институте с жильем, уверен, что это  была правда.  Эдик обладал безмерной энергией, его тянуло во всякие рисковые финансовые авантюры. Много лет спустя, случайно узнал, что он стал своим среди крупных московских воротил,  ходил  в  дубленке  и  пыжиковой  шапке, ездил на «Волге», жил красиво и весело, но на чем-то попался и пару лет сидел в тюрьме. Быстро распродав свое имущество,и мотоцикл,  Эдик, организовал гулянку с шашлыками и уехал. Прислал несколько очень оптимистичных писем, новой жизнью был доволен.. Неожиданно, привычную жизнь нарушило смена руководства больницы. Главный врач, Борис Юрьевич, человек многоопытный и серьезный, сам себя уволил и исчез вместе со старшей сестрой больницы, Аусмой, лет на двадцать моложе его, красивой и стройной, оставив свою сверстницу с двумя дочерьми. Беглая сестра покинула мужа, любителя выпить, и семилетнего сына. Подписанный приказ о своем и старшей сестры увольнении, и назначении временно исполняющим обязанностей главврача начмеда, секретарша нашла утром у себя на столе. Беглецы, с Запада направились на Дальний Восток, и жили несколько лет на Сахалине, затем вернулись в Ригу. У них родился мальчик. Счастье было недолгим, когда ребеночку было пять лет, он остро заболел и умер, вскоре не стало и Бориса Юрьевича.
 C исчезновением главврача, привычный порядок нарушился, потеряли силу дого-воренности и обещания.  С  новый начальником, повздорил по пустяковому делу, за три года ни с кем не конфликтовал. Враз все не заладилось, пропал интерес к развлечениям, работа не радовала. 
                Во  всяком окончательном   решении,  всегда  нужна  мышка,  без  которой  репка  не  вытягивается,  или,  триггер,  по  научному. Им,  триггером,  стал  рассказ  очевидца  расстрела  евреев,  местными  парнями. Когда,  придя  с  работы,  рассказал  отцу  об  услышанном  и что  мне  не  хочется  лечить  родственников  убийц,  Он   отговаривать  не  стал,  но  предупредил,  что  глупо,  бросать  хлеб,  не  зная   место, где  лежат  крошки.   Прочитав  мое  заявление об увольнении, главный не долго уговаривал. Не прошло и недели, собрался и уехал в Ленинград,   Все произошло стремительно и неожиданно.  В Ленинграде жил старший брат, год тому был здесь на четырехмесячных курсах по неотложной хирургии, город был знаком. Во время учебы профессор приглашал приезжих хирургов участвовать в  операциях, обычно резекциях желудка. Опытные хирурги из российской глубинки, много повидавшие и умеющие, не были заинтересованы в операциях, они не для того приехали. Им хотелось отдохнуть от тяжелой повседневной работы, житейских проблем, выпить без ограничений, если повезет, флиртануть. Профессор все понимал, говорил, что участие в операциях не обязательно, а добровольное. Мне понравилась его манера оперировать, без спешки, аккуратно, без лишних слов. После третьей операции, похвалил за умение быстро и прочно вязать узлы, задал не сколько вопросов и  сказал:
       Если появится желание, приезжай,  я  возьму  тебя  на кафедру. После экзамена,            зайди ко мне.
      

Вечером, в общежитии, во время ужина с коньяком, рассказал соседям
о приглашении профессора. Опытный хирург из орловской области, посоветовал не относиться к этому серьезно, на каждом курсе он кого-то приглашает. Добродушный, медленно говорящий травматолог из Эстонии  возразил, что может быть все верно, но важно, что пригласил тебя, а не другого. В то время я был по провинциальному наивен и доверчив, теперь все эти качества вмещаются в слово «лох». К концу курса у меня появились более интересные занятия, чем участие в операциях, однако, после банкета зашел к профессору. Он помнил о приглашении, говорил со мной  о  резекциях желудка, различных методиках, дал мне лист со списком литературы.
                --  Прочитай и позвони.
Номер телефона записал в тетрадку. Список был длинный. Будучи в Риге, зашел в медицинскую библиотеку и взял четыре книги, больше не давали. Книжки прочи-тал и отправил почтой, но других не заказал. Профессору не звонил, мне нравилась моя работа и жизнь, менять ничего не хотел. Только приехав в Ленинград, придя к брату в комнату коммунальной квартиры, понял, что обратного пути нет, надо срочно  искать работу и жилье. В одной комнате, перегороженной поперек шкафом, жили брат с женой и сыном и теща. Из многих отвратительных порождений Советской власти, коммунальные квартиры были не на последнем месте. Большая квартира была поделена длинным темным коридором, двери были с двух сторон, окна комнат с одной стороны смотрели на Фонтанку, окна с другой стороны выходили в тупиковый переулок. Вместе жили представители всех сословий, полковник, преподаватель Военно-медицинской академии, учительница английского языка, рабочие, врач, медсестра, опустившийся пьяница и проститутка. На кухне размерами в зал, центральную часть занимала большая плита, которую раньше топили дровами, вдоль стен стояли столы с газовыми плитами. Утром в туалет ходили по очереди, в ванную тоже. Все происходило привычно, без конфликтов. Запах коммунальной квартиры особый, смесь аромата кофе и пива, цимеса и жаренной на свинине картошки, дорогих духов и тройного одеколона. Коридор не проветривался. Моему приезду были рады, но было понятно, что усложняю и, без меня, не легкую жизнь. Двоюродный  брат невестки был хирургом, доцентом в мединституте, его покой-ный отец был профессором. Вечером с братом поехали посоветоваться. Доцент жил в отдельной квартире, доставшейся от отца. Приняли нас любезно, пригласили к столу к чаю, торт мы купили по дороге. Хозяин предупредил просьбы о помощи, вежливо объяснив, что во-первых я приехал поздно, уже почти месяц, принятые в аспирантуру и ординатуру, работают, во-вторых, у них на кафедре уже есть два еврея, он не может просить заведующего обо мне, не надо забывать, что Ленинград, город антисемитский, особенно те, кого называют интеллигентами. Посоветовал устроиться в какую-нибудь больницу, через год мне будет все понятней. По дороге, в трамвае, рассказал брату о приглашении профессора и том, что за год ни разу не позвонил,  не удобно, вдруг появиться.
     --  Он тебя не ударит и не обматерит, ничего не теряешь. В газете читал, в Тосно открылась новая больница,  съезди завтра.

Утром, отправился в Тосно, дорога оказалась долгой, до больницы добрался после полудня. Главный врач, крашенная блондинка, приняла приветливо. Хирурги нужны, отделение начало работать в новом здании, можно сходить посмотреть, хирурги еще не ушли. Жилья нет, придется пожить временно в комнате рядом с рентгеновским кабинетом.  Решил  взглянуть  на  отделение.  За столом в ординаторской сидели трое,  заведующего  определил   по   чистому  халату,  он  спросил:
   --   -- Спирт пьешь?
Я не отказался. Выдвинули четвертый стул, на нем стоял флакон и скромная закуска. Поговорили о жизни, говорил больше Виктор,  фамилию  тоже  помню, приехавший из Казахстана, не сумевший устроиться в Ленинграде. Тосно ему не нравилось. Теперь он знает много больниц, совсем рядом с городом, но придется год работать, чтобы кормить семью. Мне советовал не торопиться.  Не  стоило  уезжать  из  Латвии,  чтобы  попасть  в  такую и  употребил  неприличное  слово Заведующий молчал.  От  встречи  с  потенциальными  коллегами,  осталось  негативное  впечатление,  разговора  не  получилось,  ординаторы  вышли  не  попрощавшись,  заведующий  радости  от  моего  появления  не  проявил,   Ушли  мы  вместе  Виктором,  и  направились  на  вокзал,  он  жил  в  Ленинграде.  Дорога  долгая,  времени  хватает,  бразильский  сериал  пересказать.  Он  выглядел  заметно  старше  меня,  видный   мужчина,  входящий  в  средний  возраст,  ко  мне  обращался,  как  взрослый  к  младшему.
                --   Забудь,  что  ты  здесь  был.  Я  тебя  Зямой  называть  буду,  к  моему  тестю, Петру  Ароновичу   твой  тезка  приходит  в  шахматы  под  водочку  поиграть. Между  собой  на  непонятном  языке  перекидываются. Уловил?
                --  Что  уловил?
               --  Про  тестя.  Ты,  салага,  по  жизни. Повторяю,  мой  тесть,  Петр  Аронович,  не  Андреевич.
                --  Понял.  Еврей.
                --  Молодец.  Слово  антисемитизм,  знаешь?
                --  Слышать,  не  значит  понимать
                --  Петр  Аронович,  человек  умный,  начальник  в  министерстве  связи,  и  дедушка  хороший.  Объяснил  мне,  что  антисемитизм,  как  спиртные  напитки  бывает  разной  крепости.  В  Казахстане  он  крепости  десертного  вина,  поэтому  он  отказался  от  повышения  по  работе  в  Новосибирске.  В  России,  с  колебаниями   от   сорока  и  выше.  Заведующий  приличный  человек,  но  жизнь  себе  усложнять  не  хочет.   Ты, семейный?
                --     Пока  нет.
                --  Это  козырь.  Тебя  в  любую  больницу  возьмут  и  общежитие  обеспечат  с  временной  пропиской.  Сможешь  комнату  снять.  Не  тужи.  Мне  бы  твои  заботы. 
                О  своей  жизни  Виктор  рассказывал  мне,  как  случайному  попутчику.   Сам  с  Урала,  отслужил  армию,  поступил  в  мединститут,  на  третьем  курсе  поехал  с  институтской  командой  на  соревнования  по  волейболу  в  Алма-Ату,  там  познакомился  с  Таней. Она  закончила  пятый  курс.  Ее  родители  не  слишком  радовались  его  появлению,  но  внука  полюбили.  Таня  получила  свободный  диплом,  как  замужняя,  рассчитывала  поступить  в  аспирантуру  на  неврологию,  профессор  ей  обещал,  но  взяли  нацкадра.    Она  настырная,  посылала  документы  на  все  конкурсы  три  года , в  прошлом  году  пришел  положительный  ответ  из  Нейрохирургического  института,  приняли  с  предоставлением  общежития.   Вся  налаженная  жизнь  сломалась,  пришлось  бросать  квартиру,  дачу,  и  с  двумя  мальчиками    ютится  в  съемной  комнатушке.   На  хрен  мне  этот  гнилой  город  на  Неве,  в  Алма-Ате  сейчас  осень  еще  не  пришла,  воздух  чистый  и  фруктами  пахнет.
Мне  его  ностальгическое  настроение   были  понятны  и  близки. Если,  согласно  материалистам,  случайность  есть  нераспознанная  закономерность,   Виктор  задержался  в  ординаторской,  чтобы   уберечь  меня  от не  разумного  решения,   его  мне  следует  благодарить  за  последующий   жизненный  сценарий. Сам  он,  со  временем,  хорошо  освоился  в  городе  на  Неве,   окончил  ординатуру,  стал  заведующим   отделения,.   При, не  редких  встречах  на  городских  мероприятиях,   был рад  и  приветлив,  смотрелся  он,  успешным  и  довольным  жизнью.  Личных  тем в  разговорах  никогда  не  касались.   Мне  о них  рассказывал,  работавший  у  нас,  со  времени  ассистентства,  доцент  с  кафедры  Ф.Г. Углова,  тоже  уралец,.  они  дружили  и  часто  встречались.    Старший  сын   Виктора  учится  в  Военно- медиатцинской  академии,  младший,  стал  мастером  спорта  по  плаванию.  После  развода  с  Татьяной  без  громких  разборок,  и  размена квартиры,,  он  живет  с  молодой  медсестрой,  старше  его  старшего  сына  на  два  года, у  них  растет  девочка.   Уверен,  что  доцент    делился  с  другом  всем,  что  знает  обо  мне.
          Так  случилось,  что    в   поселение,  в  которой  мне  пришлось  работать, проживало  большое  количество  любителей  коней,  поэтому  в  драках  использовались,  оглобли  и  топоры,  как  результат,  открытые  и  закрытые  травмы  черепа.   Чтобы  не  производить  пустых  трепанаций  черепа,  пришлось  несколько  недель  набирать  опыт  в  диагностике  и  технике  операций  в   Нейрохирургическом   институте.  Там,  в  институте  активно  функционировала,  уже,  младший  научный  сотрудник  Татьяна  Петровка,  с красивым,  без искусственных  улучшений,  лицом,  и   в тугих  нарядах,  подчеркивающих  гендерные  отличия.   Она  раздражала  желание  у  активной  части  научных  сотрудников       Мы  не  пересекались,  она  занималась  периферической  нервной  системой.   После  расставания  с   Виктором,  она осчастливила  вдового  профессора,   коренного  петербуржца,  и  стала  хозяйкой,  большой  квартиры  в  центре. 
 
.                Назавтра  с  утра   пораньше поехал на Васильевский остров, поднялся по знакомой, широкой лестнице на  второй этаж к кабинету профессора. Заведующий кафедрой приходил точно в семь тридцать, на работу он ходил пешком. Григорий Александрович походил на успешного земского врача из разночинцев, какими их показывают в кино. Среднего роста, кряжистый, с большим лицом, широкий слегка приплюснутый нос занимал много места. Разрез глаз слегка косой, как у северных народов. Одежду носил добротную, галстук повязывал очень широким узлом. Меня узнал, если и удивился, ничем это не выразил. Пригласил в кабинет, предложил сесть, спросил зачем пришел. Аккуратно повесил пиджак и пальто в шкаф на плечики, надел накрахмаленный белоснежный халат и колпак и ушел, наказав мне ждать его. Вернулся через два часа, сел за стол и по телефону уговаривал кого-то дать ему ставку клинического ординатора,  как  исключение, срок  приема  уже  прошел.      Положив трубку, устало откинулся на спинку кресла, развел руки в стороны и со свистом выдохнул.
       --  Теперь надо письмо писать. Писал с несколькими перерывами на громкий выдох. Перечитал, остался доволен, положил письмо в конверт и заклеил.
   -- Первым делом едешь в Облздрав, на Малую Садовую, найдешь начальника отделом кадров, получишь путевку и пешком на Салтыкова-Щедрина 41, к проректору по учебной работе. Не забудь взять направление на кафедру и  в общежитие. Послезавтра  выходи  на работу.

В Облздраве секретарша, попросила паспорт и дала мне путевку на двухгодичную клиническую ординатуру на кафедру неотложной хирургии и травматологии Ле-нинградского института усовершенствования врачей. После трех был у проректора  по учебной работе,   не  догадываясь, что  он  станем  моим  научным  руководителем,  будет  пытаться, взять  на  кафедру  доцентом, как  он  сказал,  возможность мне  обрезали   на  седьмой  день  жизни.   Длинное  письмо  прочитал  с  интересом.
     --  Так много хорошего, пишут, обычно, в некрологах
Получив два форменных направления, поехал в общежитие,  в  котором  мне предстояло  быть старостой,   и сдал паспорт на прописку. Эту ночь спал на своей койке, На пятый день после приезда, вышел на работу в хирургию.
      
           Клинической базой кафедры были хирургические и травматологические от-деления больницы Ленина, занимавшей, построенную в середине 19 века лечебни-цу для убогих и бедных Васильевского острова, Покровской общиной. Массивное здание из красного кирпича походило на замок. Два хирургических отделения рас-полагались во втором этаже, разделял их холл. Стоял постоянный запах хлорки, в коридорах вдоль стен, лежали больные на раскладушках. Бывшую часовню при-способили под конференц-зал, стены и потолок были обильно забелены, ряды стульев поднимались круто вверх, полукругом. В центре стоял длинный стол и ка-федра. В зале проводили утренние конференции, лекции для врачей-курсантов, всякие собрания. Хирурги, в основном женщины, были одного возраста, с озабо-ченными лицами, улыбались редко, халаты их были застиранными. Война и блокада лишила многих обычных женских радостей. Работа в неотложной хирургии, в начале семидесятых, была сопряжена с большими физическими и эмоциональными нагрузкам. Все работали старательно и много, ошибок боялись панически. Мужчины были или работниками кафедры, или дежурантами.  Кафедра активно участвовала в делах отделений.
       Георгий Александрович отлично знал неотложную хирургию брюшной полос-ти, быстро и красиво оперировал, лекции его были интересны и поучительны, на лечебно- контрольной комиссии старался защитить хирургов. Все сотрудники его уважали и обращались за советом по житейским делам. Во время войны он заведо-вал отделением в госпитале, демобилизовавшись, вернулся на кафедру. На утрен-них конференциях профессор никого не ругал, если был недоволен работой дежурного хирурга, разводил руки и говорил:
        --  Ну, что же Вы? Думать надо не после, а до. Думать надо.
У него был друг, бывший доцент-невропатолог, на пенсии, Георгий Александрович называл его Саламоша. Друг приходил в конце рабочего дня, уходили они поздно вечером, спускаясь по лестнице, поддерживали друг друга. Вскоре у Саламоши случился инсульт, ходить ему было тяжело. Редко его привозили на такси, Георгий Александрович выходил на улицу и помогал другу подниматься на второй этаж.
               Раз в месяц я приходил к профессору с докладом о проделанной работе по теме, он внимательно читал, делал замечания на полях, возвращал мне бумаги и доставал из холодильника бутылку водки
  --  Будешь?
Я отказывался.
          --  Насильно не наливают. Знаю, что нельзя мне. Будь здоров.
Закусывал жирной бужениной.
          --   Пора и о смерти думать, прошу Бога, чтобы дал мне легкую смерть, чтобы враз, самому не мучиться и родных не мучить.

 Меня мысли о смерти еще не волновали. Работа по теме, предложенной Георгием Александровичем, привела к противоположным, ожидаемым результатам. За ос-тавшийся год ординатуры написал диссертацию по травматологической теме.  Ра-ботал   в  Институте  травматологии,  и  на  кафедре  Военно-медицинской  акаде-мии,   начальником которой  когда-то  был  великий  И.П.Пирогов.  Через год, по-сле ординатуры, пришел к профессору с просьбой дать отзыв на диссертацию. Он развел руки
    --   Какой из меня травматолог. Оставь реферат, прочту. Отзыв
напиши сам, хороших слов не жалей, лишние вычеркну.   Приходи после масленицы.

На масленицу в больнице был большой банкет, главный врач отмечала юбилей. Первый тост, как старейший профессор, говорил Георгий Александрович, подойдя с бокалом к юбилярше, торжественно произнес:
    --   Дорогая и глубокоуважаемая Клавдия Александровна…
Качнулся и упал. В зале была академик Ганелина со своими сотрудниками, специалистами  по реанимации, все было сделано по последнему слову медицинской науки, но безуспешно.
      
        Клинические ординаторы, молодые врачи, чаще мужчины, кроме обычной врачебной работы, посещали лекции и семинары. Приходилось много дежурить. Ответственным дежурным был работник кафедры, его редко беспокоили, старшим, хирург отделения. Женщины бывали повышено беспокойны, много и долго писали. Удобнее работалось со штатным дежурантом, Петром Даниловичем, бывшим военным, за глаза  его называли Петрушей, над ним подтрунивали, но не зло. У него сохранился командный голос, а категоричность была чертой характера. Из армии его отчислили по знаменитому хрущевскому приказу один два нуля, видимо, не к месту сказал правду. Во время разговора, он помогал себе рубящими движениями правой руки, в конце добавлял:
                --  Я сказал!
Петруша был поджарым, выносливым, не ходил, а бегал, работал не менее пятна-дцати раз в месяц. Говорили, что он заботливый муж и отец двух дочерей. Работать с ним было не просто, но спокойнее, чем с хирургами-женщинами, надо было не отставать, быстро улавливать и выполнять его указания. Во время операций покрикивал и вспоминал не только свою мать. Приемный покой занимал большую комнату, деревянный барьер отделял место для регистраторов, сестер, столов для врачей. Большая часть комнаты поделена на ячейки, ограниченные простынями. По вечерам, даже если не было конфликтов или пьяных криков, в помещении было шумно. Сновали по ячейкам сестры, ставили градусники, делали уколы, проверяли капельницы. Врачи общались с больными и родственниками. Бригады скорой помощи говорят со станцией, заполняют документы. Санитарки гремят ведрами, выражают недовольство поведением посетителей. Стонут больные, В дни выдачи зарплат на соседних заводах, приемный покой полон пьяными, избитыми, порезанными в драках, большинство озлоблены и агрессивны. Могут продолжить разборку в приемном покое. Дрались со звериной жестокостью, привозили убитых, молодого человека забили досмерти, из-за трех рублей, они были спрятаны в ботинок. Наряд
милиции не всегда справлялся, приходилось вызывать подкрепление. В один из обычных вечеров поступила девушка с подозрением на аппендицит, убедительных симптомов не было, анализ крови без изменений, чтобы оставить больную для наблюдения, нужно согласие старшего дежурного. Голос Петра Даниловича слышен из другой ячейки. Подождал, когда он освободился и докладываю, что поступила девушка, маркшейдер, из метростроя, и про симптомы. Мудреное  слово  определяющее  специальность,  он  принял  за  фамилию.
      
        --   Ну ты даешь. И тут свою нашел. Вагинально смотрел?
       Нет,- говорю, - она девушка.
       Все девушки во Дворце Кирова
Дворец Кирова рядом с больницей, имеет репутацию распутного места. Тема паде-ния нравов была любимой у Петруши.
     -- Пошли, разберусь. Я сказал.
Подходим к больной, рядом с дочкой сидит мать, обе очень испуганы. Петр Дани-лович выбирает резиновую перчатку из кармана халата, стряхивает ее, окунает руку в тазик с дезраствором и из пол-литровой банки на тумбочке, средним пальцем зачерпнул вазелин. Девушка изо всех сил сдвинула ноги, мать встала и положила руки на низ живота дочки. Петруша сказал своим обычным командным голосом:
         --    Колени согни. Ноги раздвинь. Я сказал.
В приемном покое стало тихо.  Все  ждали  финала. Никто не ходил, никто не гре-мел ведрами.
       Да девушка она,- говорю я,- может, гинеколога позовем?
        -- Если есть, сам увижу.
        -- Да есть у нее, есть
Почти кричит мать. Петр Данилович вытер вазелин ватным тампоном, и снял пер-чатку. Девушка расслабила ноги, доктор сосредоточено смотрит в нужном направ-лении.
       Похоже, девушка, отправь к гинекологу. Я  сказал

        Оперировали, обычно, после полуночи, когда спадало напряжение в приемном покое, перед работой подкреплялись. Петруша доставал из большого портфеля объемистый пакет с постоянным набором, багет с удаленной мякотью, наполненный котлетками, пирожки с рублеными яйцами и луком и сладкий пирог Мы обходились сайкой проложенной сыром или колбасой. Во время еды Петр Данилович ругал власть, это было его второй любимой темой, после осуждения нравов. Оперировали на двух столах, не редко получали совершенно здоровый отросток.
        --Петр Данилыч, блондин.
        --  А ты потри его, пока покраснеет.
Все удаленные ткани, показывали профессору на утренней конференции, затем отправляли на исследование, У отростка был выраженный сосудистый рисунок. Петр Данилович докладывал:
         --   Удален катарально измененный отросток.
Петруша был готов оперировать всех, у кого были боли в правой подвздошной об-ласти, возражений не любил. Однажды, я отказался оперировать больного, с подозрением на аппендицит.
         --    Ладно, но если у больного будет перитонит, я тебе яйца оторву. Георгию Александровичу доложу.
Несколько раз ночью осматривал больного. Утром доложил, что живот совершенно спокойный. Уверен, что Петруша знал об этом.
          --    Указание старшего надо выполнять беспрекословно.  Доложу. Я сказал.
В шесть часов Петр Данилович брился опасной бритвой, взбивая пену в холодной воде, теплой не было.
         --  Офицер должен быть выбрит по - белому и пьян по-черному.
Затем прогуливался 10-15 минут в сквере напротив Дворца Кирова, обязательно считал трусы и бюстгальтеры на кустах. В половине восьмого шел с историями болезни к профессору. Я пришел пораньше и ждал его.
          --   Пойду с Вами.
          --   Ты за кого меня принимаешь? Иди, отдыхай. Я сказал!

           Зимой, в сильные морозы, особенно по ночам, работники скорой помощи, спасались от холода, как могли, на пальто натягивали фуфайку, закутывались шерстяным платком. Они входили в приемный покой, внося холод, старались подольше задержаться в тепле, медленно заполняли документы, не торопились звонить на станцию. Проходя мимо, услышал знакомый голос с грузинским акцентом, прислушался. В длинном тулупе, подпоясанным ремнем, в ушанке, завязанной на тесемки, узнал Гиви. Год мы учились вместе в Риге, семь лет тому. Тогда он был всегда в хорошем настроении, большой любитель компаний, любовных утех. Он перевелся на третий курс из Сибири. Зимнюю сессию он преодолел, после весенней его отчислили. Гиви был не у нас в группе, с нами он пересдавал микробиологию. Конец мая, настроение у всех гормонально приподнятое, группа топчется у дверей, больше всех мельтешит Гиви, просит быть ему братом, или сестрой. В девять приглашают в аудиторию, берем билет и рассаживаемся по столам. Экзамен принимает доцент, баскетбольного роста, с очень добрым лицом. Все происходит в духе взаимного уважения, мы не мешаем доценту читать журнал, она нам, читать записи. Начались ответы, студенты читали с листа, доцент, иногда, вставляла несколько слов.
Пришла очередь Гиви
     --  Прочитайте, коллега, вопрос.
     -- Брюшной тиф
Доцент оживилась, было заметно, что она знает об этом тифе много  интересного. Гиви молчал.
        --   Брюшной тиф - опасное инфекционное заболевание.
Гиви согласился
       Брюшной тиф – опасное инфекционное заболевание.
 Все перестали готовиться, потеряли интерес к записям.
 Очень правильно, - говорит доцент.
          --  Скажите, пожалуйста, коллега, кто вызывает брюшной тиф.
Гиви напряженно смотрит на доцента.
           --   Это очень просто, не надо волноваться. Вспомните, пожалуйста.
       Риккетсия Проватчика
Громко подсказывают студенты.
        -- Рикцитель, говорят
        --   Очень правильно, Риккетсия Проаатчика. Открыта в 1913
       году.
Гиви согласился
         --    Открыта в 1913 году.
       Кто является переносчиком сыпного тифа?
       Вспомните, вспомните.
Она стала пощипывать, лежащую на столе волосатую кисть Гиви.
          --   Понимаете, кусает, кусает.
Студенты громко
          --  Вошь, вошь.
Доцент стала щипать активнее.
          --     Кто кусает?
Гиви резко убрал руку со стола, и уверено сказал
            --     Собака кусает.
Смеялись все, кроме экзаменатора, она была очень раздосадована.
           --    Воша кусает, воша.

Гиви получил тройку, был счастлив, после экзамена радовался вместе с нами. В институте мы не были дружны, общались на уборке картошки и на  веселом экзамене по микробиологии. Неожиданная встреча была приветом из прошлого. Мы отошли, Гиви снял шапку, он стал лысоват. Былой веселости не было, его не покинула надежда окончить институт.  Выходящая  бригада  прихватила  его.
. Я почувствовал внутреннее неудобство, оттого, что остался в теплом помещении.
       
                Второй год ординаторы работали в травматологическом отделении, которое занимало первый этаж, и было поделено на две части лестничной площадкой. В одной половине лежали не ходячие больные, в основном с переломом шейки бедра, ухаживать за ними было некому, им накладывали вытяжение, затем оперировали, но не всегда удачно. Вместо санитарок работали осужденные за пьянство, хулиганство, проституцию и другие житейские грехи. Стоял запах гниения и не убранного вокзального туалета. Отделением заведовал представительный доктор, высокий, молодящийся с золотыми очками. Ему нравилось рассказывать и слушать анекдоты. В конце рабочего дня он входил в ординаторскую с молодой медсестрой, держа под мышкой подушку и простыню. Сестре было не более двадцати пяти лет, не то чтобы красавица, но стройна и ладна, со всеми женскими прелестями, она стояла у дверей, опустив голову, как бы смущаясь. Мы дружно вставали и уходили, освобождая старый потрепанный диван. Александр Николаевич любил оперировать, выступать с докладами, административные заботы его удручали. Заведующий кафедрой, хирург, редко посещал травматологию. Отделение существовала по своим правилам. Выписка несчастных обездвиженных стариков сопровождалась драматическими сценами, родственникам или соседям, если не было родных, сообщали, что больной не нуждается в стационарном лечении, требует только уход. Начинались крики, мольба, скандалы, иногда приходилось вызывать милицию. Заведующий старался увильнуть от участия в выписке. Руководила всем старшая сестра, Мифодьевна, не молодая, полная, чернявая, подвижная и строгая. Она, видимо, родилась для этой работы, Со всеми у нее были хорошие отношения, к ней шли за советом и одолжить десятку до получки. Старшая сестра составляла графики дежурств врачей и сестер. Застолья бывали довольно часто, никто не брезговал разбавлен-ным, подкрашенным спиртом, принесенным Мифодьевной. Врачи выставляли ви-нои коньяк, подношения благодарных больных. Закусывали тем, что принесли из дому. Особо отмечали день снятия блокады, к нему готовились серьезно, покупа-лась снедь, готовили салаты. Мифодьевна привела свою приятельницу, пожилую с выражено еврейским лицом, всегда элегантно одетую, с обильной косметикой на лице. Они обнимались и целовались. Мифодьевна усаживала ее рядом с собой. Гостья не пила спиртное, молчала. Старалась незаметно спрятать кусочки хлеба в модную сумочку. Молодой ординатор заметив, стал толкать соседа, бдительная подруга позвала его и что-то шепнула на ухо, он засмущался и ушел на дальний конец стола. Назавтра, после утренней конференции, ординатор извинился, Мифодьевна рассказала о пережитом во время блокады. Она работала медсестрой, в больницу приводили и приносили дистрофиков, единственным лечением была глюкоза в ампулах. От каждой ампулы оставалось несколько капель, иногда под  подушкой или матрасом умерших, находили спрятанный огрызок хлеба. Приятельница, молодой врач, была паталогоанатомом. Трупы воровали целиком и по частям, отрубая руки и ноги. Ходить в одиночку было опасно, однажды, зайдя за подругой видела, как та охотилась за крысой. Люди, пережившие блокаду, помнили много запредельно страшного, кроме голода и холода. После нескольких рюмок, все с опаской поглядывали на доцента Владимира Акимовича, всегда красиво одетого, вальяжного, похожего на русского барина, разговаривавшего  тихо, уважительно. В начале войны, сразу после окончания Военно-медицинской академии,  он попал в плен. В 1941 году пленных не кормили, обессиленные и истощенные они сидели на земле, немец с большим циркулем, мерил головы, выявляя евреев. Померив его череп, пнул и приказал расстрелять. Владимир Акимович шутил, что у него не было сил объяснить, что и дед и отец его были черносотенцами   и убежденными  антисемитами. Товарищи перетащили его в другое место.
          --  А могли бы и расстрелять.
Кончал он свой рассказ о плене.

После спиртного лицо  доцента становилось белым, глаза наливались кровью. Все старались быть от него подальше. Глядя в одну точку, снимал галстук и рвал руба-ху, никогда не дрался, но рвануть за халат или рубаху мог. Мифодьевна подходила, укладывала его голову на  богатую грудь, он воющее плакал. Вызывали по телефону его жену, интеллигентного  вида,  красивую  даму,  Владимир  Акимович    безропотно уходил. Компанию развлекала Антонина Васильевна, жена именитого художника. Всю войну она была хирургом в прифронтовом госпитале, оперировать приходилось сутками. Высокая полноватая, в свои не молодые годы сохранила русскую красоту, толстую русую косу укладывала короной. Ноги ее были как-будто раздуты изнутри, с синюшными буграми. Антонина Васильевна чаще сидела, ходила тяжелой поступью, медленно. Никогда не жаловалась, редко просила подменить ее на длительных операциях. Пила наравне с мужчинами и не пьянела, часами могла рассказывать веселые истории о себе и о своих многочисленных мужьях, громко смеялась вместе со всеми.  Близкие  отношения  и нее  были  с  докторшей, погод-ком,  имя  которой  не  помню,  она  выделялась  дорогой  и  красивой  одеждой,  выраженным  уровнем  достоинства,  который  исключал  фамильярность,  обща-лась  чаще  с  Антониной  Васильевной.  На  работу  ее  привозила  «Победа».   Ей  нравилось   рассказывать  про  соседей,  Броневицкого  и  Эдиту  Пьеху,  по  ночам    устраивающим  разборки  и   Броневицкий  слишком  громко  называет  жену,   она  произносила  короткое  определение,   для не  соблюдающих  потребную  мораль  женщин.  И  обещала  спросить  у  соседа, для  чего этот  факт,  надо  сообщать  всему  дому.   Однажды, мне  выпало  с  ней  дежурить.      После  полуночи  она  пригласила  на  чаепитие  в  ординаторскую, где  имелась  электроплитка,  угощала  горячим  чаем  с  домашним  варением  и  пирожками.   В  разговоре  я  вспомнил  пьяного  больного   со  сломанной  рукой,   пострадавшего  в  семейный  драке,  обещавшего  задушить  ее  и  соседа,  если  убедиться  в  измене,  совсем,  как  один  из  мужей  Антонины  Васильевны.  Она  ответила  после  долгой  паузы:
                --  Первый  муж  Антонины  Васильевны,  еврей,  его  звали  Алик.  Они  поженились  перед  войной  и  попали  в   один полевой  госпиталь,   У  нее  на  глазах  осколок  попал  ему  в  голову  и  у  нее  на  руках  он  умер,  у  нее  случился выкидыш.   Алик  был  единственным  ребенком  у  родителей,  они  и  сейчас  живут  в  Белой  церкви  под  Киевом,  она  посылает  им посылки  и  деньги. Летом  по  дороге  на  юга  Антонина  Васильевна  их  навещает .
                Веселые  рассказы  Антонины   Васильевны    перестали   казаться  мне  смешными.
           На  кафедральной   утренней конференции  она шепнула мне на ухо:
          -- Давайте, будем Вас называть Евгением Яновичем, будет лучше вам и легче нам.
        --   Давайте,  а   Вы будете Цилией Львовной.
Антонина Васильевна плотно сжала губы, раздула щеки, ее и без того большие го-лубые глаза стали еще больше В  ординаторской  хохотала  до  слез,  видимо,  представила  себя обладательницей  экзотического  имени. 
            Наступило  время  обхода  все  взяли  папки  и  направились  по  палатам. Я  пропусти   Антонину  Васильевну  вперед,  она  поблагодарила  и  добавила:
              --  Лично  меня,  ваше  имя  не  раздражает          
 Жизнь в родном городке простая, бесхитростная и веселая, вспоминалась, как счастливое время, ушедшее вместе с молодостью.
      
       2 декабря 2007г.