В тот летний день

    Рассветное безоблачное небо Арьежа нависало над долиной опрокинутой чашей. В его блёклой синеве золотисто сияли снежные пики Пиренеев. Узкая дорога, уходившая от просёлка в горы, совсем иссохла от июльской жары, трава на обочинах привяла. Овцы шли нехотя, шерсть их казалась седой от клубившейся из-под копыт мелкой известковой пыли. Пёс Буль, хорошая пастушья собака, мотал головой и недовольно фыркал. Да и у самого Пьера чесались глаза, и першило в горле, хоть он и обвязал лицо влажным платком.
    «Медленно тащимся, — расстроенно думал он. — Этак полдень нас изжарит раньше, чем до места доберёмся».
    Горные пики — далёкие, манящие ледяной прохладой — казались отсюда недостижимыми, как звёзды небесные. Но Пьер всю жизнь гонял овец на верхние пастбища и знал, что идущий всегда осилит дорогу, главное — идти. Он свистнул Булю, и они начали подгонять отару. Овцы, мекая и смешно тряся ушами, затрусили быстрее.
    Они всё-таки успели добраться к источнику до полудня. Пьер откинул крышку с колодца, закрутил ворот, начал разливать воду в долблёные каменные колоды. Напоил животных, напился сам, наполнил снятые с бараньих спин бурдюки и притороченные к поясу фляги. Потом ушёл в тень, под навес, плюхнулся на сваленное охапками сено, достал из торбы еду, вытянул нож.
    — Благослови господь твою пищу.
    Пьер поднял голову. Бородатый оборванец стоял перед ним, чуть покачиваясь. Выглядел он то ли измождённым, то ли больным — не по-южному бледное лицо, воспалённый взгляд покрасневших глаз, ввалившиеся щёки.
    — Да будет и с тобой благословение его, — ответил Пьер.
    Отрезал ломоть хлеба, положил сверху пласт сыра, протянул незнакомцу:
    — Угощайся.
    Тот бережно принял еду, кивнул:
    — Спасибо, добрый человек, — а потом уселся чуть поодаль и застыл, держа угощение на ладони и уставившись на сложенные у колодца бурдюки.
    Пьер медленно жевал свой хлеб.
    — Ты чего не ешь? — спросил он, наконец.
    Незнакомец вздрогнул, закашлялся:
    — В горле пересохло, кусок не идёт.
    — Вода в колодце.
    Оборванец отвёл глаза, спросил быстро, словно сам себя стыдясь:
    — А вина у тебя нет?
    Пьер поколебался какое-то мгновение, потом поднял лежавший у ног почти скрытый сеном бурдюк, передал попрошайке. Тот ловко вцепился в него свободной рукой, поднёс ко рту. Тёмная струя полилась прямо в горло. Грязная короткая борода затряслась, задираясь всё выше, показывая костлявый, дёргающийся в такт глоткам кадык.
    Наконец бродяга перевёл дух.
    — Спасибо.
    — На здоровье. — хмуро пожал плечами Пьер, принимая обратно бурдюк и снова закапывая его в сено.— Как тебя звать?
    — Арно. Я из деревни Сен-Антуан.
    Он помолчал, затем добавил с кривой усмешкой:
    -  Дома меня звали Арно Пропойца. — И тут же, без всякого перехода, спросил: — Ты меня помнишь?
    Пьер нахмурился, оглядел оборванца ещё раз.
    — Нет.
    — А я тебя помню, — радостно сообщил Арно. Он заметно повеселел, глаза заблестели, бледное лицо расцвело пятнами румянца. — Нам вместе зачитывали приговор там, в Памьере, на церковной площади. Тебя оправдали. А меня оставили в тюрьме ещё на полгода.
    Пьер, конечно же, помнил то утро — первое утро мая. Дул лёгкий ветерок, казавшийся после затхлой тюремной вони невероятно свежим и душистым. Солнечный диск висел ещё совсем низко, вровень с колокольней, и длинные тени зданий тянулись через всю площадь, накрывая её прохладным сумраком. У входа в собор сидели в креслах епископ Жак Фурнье и каркассонский инквизитор брат Рикар. Перед ними, зажатые между двумя рядами стражников, стояли подсудимые. Позади оцепления толпились горожане. Все молча слушали, как мессир Рейно Жибо, секретарь инквизиции, оглашает приговоры... 
    Арно Пропойца?
    — Погоди! Ты тот самый деревенский пьяница, который видел на дорогах мертвецов и говорил, что нет ни рая, ни ада?
    — Никогда я такого не говорил, — чуть обиженно возразил Арно. — И рай есть, и ад есть, только вот души усопших идут после смерти совсем не туда. Я ведь их и правда часто видел — и днём, и ночью, и разговаривал с ними. От них и узнал, как всё устроено там, в посмертии.
    Вот теперь Пьер действительно вспомнил, за что судили этого человека.
    — Точно! Ты говорил, что встречал на дорогах духов, похожих на твоих знакомых покойников, а потом ходил к их родным и передавал их просьбы! И объяснял всем в твоей деревне, что нет ни вечных мук, ни преисподней.
    — Вечных мук нет, — поправил Арно, — а преисподняя есть.
    — Что за чушь. Зачем же она тогда нужна?
    — Для демонов, конечно, — уверенно объяснил Арно. — Людей туда не ссылают. Господь добр и милосерден и не может осудить на бесконечные страдания тех, кого сам же создал по своему образу и подобию. Человеческие души искупают свои грехи по-другому, долгим паломничеством от церкви к церкви.
    — Вот так вот просто? — недоверчиво спросил Пьер. — Странствуют, и всё? И ты сам их видел?
    — Да. Много раз. И они говорили, что потом, когда искупительные странствия заканчиваются, души всё равно не сразу идут в рай, а отправляются в какое-то волшебное место покоя и отдыха, где и проводят время в ожидании Страшного суда. И только тогда, после великой битвы Добра и Зла, Господь наконец всех простит и примет в Царствие небесное — всех, даже еретиков, иноверцев и язычников, ибо он добр и милосерден!
    — И вот это ты рассказывал своим деревенским соседям и отцам-инквизиторам? Да как тебя вообще отпустили?
    Арно вздрогнул. С лица его сошло оживление, глаза снова приняли испуганное, затравленное выражение.
    — Я… раскаялся, — тихо сказал он, отводя взгляд. — Отрёкся от своих заблуждений. Признал, что грешники сразу после смерти попадают в ад и терпят там вечные мучения, а праведники возносятся прямиком в царствие небесное и занимают своё место у престола Всевышнего. Согласился, что раз преподобного каноника Унзенского все святые отцы считают образцом христианской добродетели, значит, я никак не мог видеть на дороге в Мирпуа его призрак, спотыкающийся под тяжестью собственных грехов. И ещё много с чем я согласился...  А потом подтвердил своё раскаяние и отречение в присутствии свидетелей — мессира королевского нотариуса и мессира приходского нотариуса, а ещё они позвали рыжего сержанта из городской стражи и церковного служку. Вот сколько народу слышало, что я отрёкся. Потому меня и выпустили.
    Пьер насмешливо взглянул на него.
    — Как только покаялся перед сержантом, так сразу и покойников видеть перестал? Или и не видел их никогда, просто выдумал повод соседям надоедать? Или они тебе  спьяну мерещились?
    Арно совсем поник. Покачал головой, осторожно поднялся, отряхнул с лохмотьев сухие травинки.
    — Спасибо тебе ещё раз, добрый человек, за то, что разделил со мной свой хлеб. Храни Спаситель и тебя, и твоё стадо, и тот виноградник, что подарил нам мне сегодняшнее вино.
    И пошёл прочь.
    Пьер с ухмылкой смотрел ему вслед. Потом ухватил бурдюк, вернулся к источнику. Снова загремела цепь, наматываясь на ворот. Пьер вытянул ведро, плюхнул в него бурдюк, и начал осторожно спускать вино в колодец. Из глубины тянуло сырым погребным холодом. Закончив, пастух  глянул на дремлющих под раскидистыми деревьями овец, вернулся на сеновал, улёгся поудобнее и вскоре тоже задремал.

    ***
    Проснулся Пьер от собачьего лая и быстро приближавшегося стука конских копыт, в котором различался лязг железа и звуки голосов.
    — Вон он! — крикнул кто-то ломким мальчишеским тенорком. — Дрыхнет на сеновале!
    — Бернар, уйми эту шавку, — приказал другой голос, тоже молодой, но звучный и властный.
    Почти сразу же лай Буля перешёл в высокий, почти щенячий взвизг. Пьер резко сел.
    В горячем послеполуденном свете кованые нагрудники окруживших сеновал вооружённых всадников горели раскалённым блеском. Верховые спешились, зашли под навес, стали разглядывать Пьера. Он сообразил, наконец, что надо встать, поднялся и смотрел исподлобья, пытаясь понять, чего ждать, как себя вести.
    — Пьер Гарно? — вопросил юноша лет двадцати, уверенный в себе, смуглый, белозубый, безбородый. Судя по голосу, унять Буля приказал именно он. Голова его была небрежно, на сарацинский манер, обмотана шёлковым шарфом, густые каштановые кудри ниспадали из-под дорогой ткани на облитые железом мощные плечи.
    Пастух хотел ответить, но голос отказал ему. Пришлось просто кивнуть.
    — Хлебни водички, — посоветовал всё тот же юноша. Остальные загоготали.
    Пьер окончательно стряхнул с себя остатки сна и разглядел, наконец, что спутники смуглого одеты и вооружены гораздо проще и беднее, чем их вожак. Да и выглядят ещё моложе, чем он, совсем юнцы. Ухмылки на гладких нахальных лицах не обещали ничего хорошего. Пьер выпрямился, прокашлялся:
    — Ну, я Пьер Гарно. А вы кто?
    Вместо ответа красавчик в шёлковой повязке сделал знак, и Пьера тут же схватили, скрутили руки за спиной. Где-то снаружи заскулил почуявший беду Буль. Один из парней быстро и ловко обыскал пленника, потом вывалил на сено содержимое его торбы:
    — Ничего нет, только еда, нож и огниво.
    — Ищите дальше! 
    Пьера выволокли из-под навеса. Обыск продолжился. Двое юнцов, явно знавших толк в пастушьем деле, перещупали всю отару, заглянули под брюхо каждой овце. Другие тем временем вылили воду из всех бурдюков, искромсали сумки с припасами и переворошили всё сено. Буль, привязанный к толстому стволу старого платана, перестал лаять и метаться, только смотрел на хозяина с упрёком, не в силах понять, почему самый могущественный в мире человек допускает такое безобразие. Главарь в течение всего обыска стоял рядом с Пьером, искоса поглядывал на него, словно пытаясь определить по лицу, там ли они ищут.
    — Ничего, — доложил наконец один из подручных.
    Главарь повернулся к Пьеру. Белозубая улыбка его погасла, губы стянулись в упрямую тонкую линию. Он толкнул пастуха обратно под навес, шагнул следом:
    — Где?
    — Что?
    — Ты знаешь.
    Пьер пожал плечами:
    — Вообще не понимаю, о чём вы говорите. Хоть бы объяснили, что ищете. А то всех овец мне перепугали, воду вылили, а зачем, почему…
    Сильный удар свалил его с ног.
    — Где?! Мне сказали, ты всегда носишь его с собой!
    — Да что вам надо-то? — прохрипел почти ослепший от боли Пьер, чувствуя, как стремительно наполняется кровью разбитый рот и распухает левая щека.
    Обидчик смотрел на него бешеными глазами, кусая губы, потом резко повернулся к своим спутникам:
    — Отойдите! Все! Ещё дальше!
    Дождавшись исполнения приказа, он склонился над лежащим Пьером, сказал неожиданно тихо и спокойно:
    — Я — граф Гастон, сеньор Фуа, Нарбонны и Беарна. Скажи, где то, что принадлежит мне по праву наследования, и я отпущу тебя, не причинив вреда.
    — Сиятельный сеньор граф, — Пьер еле ворочал языком, — зачем же сразу бить-то? Вы же из меня чуть дух не вышибли…
    — Ты меня разозлил. Так где же?
    — Я… не знаю… о чём вы говорите… богом клянусь…
    В глазах де Фуа снова полыхнула ярость. Он схватил лежащего Пьера за плечи, приподнял, встряхнул как куль с мукой.
    — Богом клянёшься?!
    — Клянусь Спасителем нашим, отцом небесным, и пресвятой Девой Марией...
    — Замолчи! — молодой рыцарь толкнул Пьера обратно на испачканное кровью сено. — Не смей! Лгать, призывая в свидетели Христа и Богородицу, страшный грех! И он может пасть и на меня, ведь это я заставляю тебя грешить…
    Он осёкся, запустил руку за ворот, вытянул за цепочку золотой ковчежец, зажал реликвию в горсти и быстро пробормотал молитву. Потом спросил совсем другим, растерянным голосом:
    — Что же мне делать, пастух? Как убедить тебя вернуть то, что принадлежит моей семье?
    Пьер молчал. Молчал и де Фуа, ожидая ответа.
    — Может быть, есть какой-то тайный знак? — спросил он, наконец. — Или условный день, час, место? Как должен ты узнать того, кто имеет право забрать сокровище? Я не верю, что ты и есть истинный Хранитель. Ты просто случайный человек. А потому обязан вернуть законному владельцу то, что попало к тебе волею судьбы.
    Пьер продолжал молчать.
    — Что ж, — сказал де Фуа. — Раз ты молчишь и даже греха не боишься, значит, мне сказали правду. Значит, сокровище твоё невероятно ценно. Вот теперь я уверен, что это именно то сокровище, которое катары сумели вынести из осаждённого Монсегюра.
    Он вздохнул, разжал пальцы, ковчежец скользнул вдоль нагрудника, закачался на цепочке.
    — Я мог бы бросить тебя в темницу, но подозреваю, ты скорее умрёшь, чем нарушишь обет молчания. А я не хочу твоей смерти — ведь вместе с тобой уйдёт и разгадка. Живи. Гоняй овец по долинам и горным пастбищам. Расспрашивай людей о славном роде де Фуа. Рано или поздно ты поймёшь, что я и есть тот, для кого ты хранишь волшебную чашу. И тогда ты сам принесёшь её мне, Пьер Гарно.
    С этими словами граф развернулся и вышел из-под навеса — статный и красивый молодой рыцарь, истинный потомок независимых и гордых сеньоров Фуа и Нарбонны, связанный узами династического родства с королями Франции и Арагона, добрый католик с изрядной долей еретической крови альбигойских прабабушек в благородных жилах.
    Пьер долго лежал неподвижно, слушая сначала удаляющийся топот копыт, потом звенящую от стрёкота цикад тишину. Кажется, он провалился ненадолго в дремоту, но вскоре очнулся от саднящей боли и собачьего пыхтения — Буль, поскуливая, пытался лизнуть его в лицо. Перегрызенная верёвка свисала с мохнатой шеи пса, волочилась серой змейкой по земле. Пьер собрался с силами, ухватился за Буля, сел. На четвереньках добрался до одной из колод, осторожно умылся, встал наконец на ноги. Побрёл к источнику.
    «Олух ты, граф, — думал он, вытягивая наверх ведро и морщась от боли. — Молодой заносчивый дурень».
    Бурдюк на ощупь был совсем ледяным. Пьер достал его из ведра, прижался лбом к холодной мокрой коже. «Ну и день сегодня выдался. Ну и день».

    ***
    После заката Пьер сидел у колодца на тёплой от дневного зноя земле. Буль примостился рядом. Июльская ночь Арьежа смотрела на них тысячами звёздных зрачков. Пиренеи зубчатой угольно-чёрной массой врезались в узоры созвездий, бледная белизна их острых снежных шапок еле различалась среди сияющего великолепия небесной сферы. Кроны деревьев превратились в сгустки непроницаемой темноты, шелест их казался шёпотом притаившихся среди листвы древесных фей: «Ссслышшите? Ссслышшите? Ччеловек с ссобакой…» И от этого становилось тревожно и жутко, и хотелось, чтобы поскорее наступил рассвет.
    Пьер сидел, мучаясь от боли в распухшей щеке, и думал о том, что должен был уже отправиться дальше, в горы, а вместо этого остался здесь, потому что проклятые графские мальчишки вытряхнули всю муку из дорожных сумок и оставили его без хлеба. И утром отару придётся гнать не вверх, а обратно в долину — пополнить припасы.
    От одного из деревьев вдруг отделился чёрный силуэт, двинулся прямо к колодцу. Пьер замер, а Буль тут же вскинулся, угрожающе зарычал. Силуэт остановился, попросил знакомым голосом:
    — Придержи свою собаку, добрый человек.
    — Арно?
    — Я.
    — Буль, лежать!
    Пёс негромко рыкнул для острастки и снова улёгся рядом с Пьером. Арно сел с другой стороны.
    — Вернулся, Пропойца?
    — Как видишь.
    — Опять вина захотелось? Не можешь без него жить?
    — Я провёл в тюрьме почти год. Не выпил за это время ни капли. Ничего, живой.
    — Ну, это другое. В тюрьме у тебя не было выбора.
    — Дело не в этом.
    — А в чём же?
    Арно вздохнул.
    — Люди думают, я вижу призраков, потому что пью. Вот и ты так подумал. А всё наоборот. Я пью, оттого что устал их видеть. Ты только подумай — и днём и ночью, и в деревне и в городе, и на дорогах и в церкви — кругом мертвецы… и все они хотят от меня чего-то…
    Пьер молчал, не зная, что сказать. Легко смеяться над такими разговорами днём. Ночью — совсем другое дело. Он вдруг встревожился.
    — А сейчас? Здесь? Тоже видишь кого-нибудь?
    — Нет, — мотнул головой Арно. — Никого. C тех самых пор, как ушёл с просёлка.
    — Ну, правильно, — успокоился Пьер. — Что им делать тут, на пастушьих тропах, раз они ходят только от церкви к церкви.
    — А что, впереди нет даже часовни?
    — Нет. Только пара крестов у развилок. Это же дорога на пастбище.
    — Знал бы раньше, бросил бы своё ремесло и пошёл гонять овец, — пробормотал Арно.
    — А какое у тебя ремесло?
    — Я ткач. И знаешь, в тюрьме я тоже не видел покойников. Думаю, они обходят такие места стороной. Но не могу же я всё время сидеть в тюрьме.
    Пьер кивнул. Помолчали.
    — Я знаю, кто на меня донёс, — сказал вдруг Арно. — Старая Гризельда Лизье. В тот день я встретил душу её невестки Аньес, умершей накануне. Её ещё не успели похоронить. Аньес была очень расстроена. «Посмотри, как я одета, Арно, — сказала она, — это же неприлично!» А платье её, и правда, было без рукавов, и голые руки торчали из пройм, просто срам смотреть. «Пойди к моей свекрови, — сказала она, — и попроси, чтобы вернула на место атлас, который спорола с моего погребального наряда. Иначе не будет мне покоя».
    — И ты пошёл?
    — Да. В доме были люди, но я улучил минутку и поговорил с Гризельдой наедине. Я ведь не для того пришёл, чтобы её стыдить, мне просто надо было выполнить просьбу. А то Аньес явилась бы мне опять. Я так и объяснил Гризельде. Только это не помогло — она всё равно накричала на меня, обозвала сумасшедшим пьяницей и вытолкала вон. А вечером за мной пришли.
    — Похоже, это и правда она, — согласился Пьер. — А на меня донёс муж моей младшей сестры.
    — Я помню твоё обвинение. Ты помог ей бежать из его дома.
    — Да. Я ночевал у них однажды по дороге на ярмарку и слышал, как он избивал её.
    — Ну, на то он и муж. Имеет право.
    — Знаю. Потому и не вмешался. Но я той ночью чуть с ума не сошёл. Это моя сестра. Я никогда никому не позволял её бить. Всегда заступался. А тут вдруг оказалось, что не могу. Видел бы ты её лицо на следующее утро. Это было больше, чем я мог выдержать. И я увёл её в обитель к сёстрам-монахиням. А этот ублюдок заявил, что раз я не признаю таинства брака, значит, верю в катарскую ересь.
    — Катары против брака, — подтвердил Арно. — Это все знают.
    — Да и пусть знают. Ничего же не доказали. Она хорошо придумала насчёт монастыря. Я-то сначала просто хотел забрать её домой. Тогда точно не оправдался бы. Но она умная, моя сестрёнка. Всё правильно сообразила. А ты давно из тюрьмы?
    — Три недели уже.
    — А сюда как забрёл? Твоя деревня же совсем в другой стороне.
    — Мне пока нельзя домой. Такой приговор. Три года паломничества.
    — Ну, это всё же лучше, чем костёр.
    — Так я и не жалуюсь.

   ***

   Пьер проснулся внезапно с ощущением, что случилось что-то очень плохое, непоправимое. Мгновением позже он осознал, что под навесом, кроме него, никого нет. Выскочил наружу, огляделся — вокруг было тихо. Небо на востоке уже начинало светлеть, сумерки из чёрных превратились в густо-серые. Пейзаж выглядел тусклым и сонным, без теней и движения. Буль дремал у колодца, положив морду на лапы.
    — Арно!
    Никто не отозвался. Ощущение беды усилилось.
    — Арно-оооооо!!!
    Впрочем, он уже знал, что зовёт напрасно. И ещё до того, как из колодца показалось ведро, знал, что оно окажется пустым.
    Проклятый пьяница унёс заветный бурдюк.
    — Буль! Ищи Арно! Ну, ищи же! Куда он пошёл: вверх или вниз?
    Пёс был натаскан разыскивать отбившихся от отары овец и умел быстро брать след. Вскоре Пьер узнал, что Пропойца ушёл в долину.
    Наспех напоив отару, он приказал Булю стеречь и почти бегом бросился догонять вора. Разбитая щека ныла, каждый шаг отдавался дёргающей болью. «Он не мог далеко уйти, — пытался успокоить себя Пьер. — Я спал часа два, не больше. Я успею. Должен успеть».

    ***
    Но Пьер.не успел. Когда за очередным изгибом дороги он увидел наконец Арно, тот был с пустыми руками.
    — Где?!! — прохрипел Пьер.
    Арно без слов кивнул на исчезающий вдали отряд верховых. Пьер разглядел на одном из них знакомый шёлковый шарф. Кинулся на Арно, вцепился, молотя кулаками. Тот отбивался, стараясь вырваться, попытался подставить подножку — оба рухнули на землю и возились в пыли, как мальчишки, подравшиеся за выгоном во время игры в бабки — бестолково, вслепую, хрипя и кашляя. Один из ударов Арно пришёлся Пьеру в лицо, прямо на вчерашнюю рану, он взвыл и, чуть не теряя сознание от боли, выпустил противника. А потом сидел у обочины, обхватив голову руками, и твердил вслух: «Что же ты наделал, дурень, что ты наделал…»
    Во взгляде Арно не было ни вины, ни сочувствия — одна усталость.
    — Может, и дурень. А может, и нет. Возвращайся к своим овцам, добрый человек.
    - Откуда ты узнал про мою тайну?  - тоскливо спросил Пьер. - И кто надоумил тебя рассказать о ней графу? Ни за что не поверю, что твои пропитые мозги додумались до этого сами. Кто тебя подучил?
    Арно вздохнул.
    — Не спрашивай. Всё равно не скажу.
    — Почему?
    — Боюсь.
    Ответ прозвучал искренно.  B голосе бедного полоумного ткача слышался не просто страх, а самый настоящий ужас. Пьер понял — расспрашивать бесполезно.

    ***
    Пьер и Арно брели вверх по дороге и лениво переругивались - пастух пытался отвязаться от пьянчужки, гнал его прочь, а тот упрямо твердил, что идёт вовсе не за Пьером, а сам по себе, просто хочет в горы, подальше от большой дороги и вечно бредущих по ней призраков. Так они прошли больше половины пути, когда за спиной снова послышался конский топот.
    Пьер обернулся. Hа этот раз всадников было всего трое. Де Фуа и один из его подручных ехали бок о бок, оруженосец поддерживал господина. Голову графа уже не украшала дорогая повязка, кудри слиплись от крови, лоб был разбит. На рубахе его спутника также темнели багровые пятна, один из рукавов висел лоскутьями. Оруженосец придержал коней, замахал рукой, подзывая Пьера и Арно. Подскакал и третий верховой, отставший шагов на десять, спрыгнул на землю. Все вместе они осторожно стащили раненого с коня. Де Фуа выглядел скверно — под загаром проступала бледность, глаза то и дело закатывались. Пьер, привычный лечить овец, быстро осмотрел большую рваную рану на ноге:
    — Kость не задета, но успел потерять много крови. Чудо, что до сих пор в сознании.
    Парень, скакавший последним, скинул с себя рубаху, начал кромсать её на полосы длинным кинжалом.
    — Перевязывай!
    Пока Пьер накладывал повязку, Арно пытался узнать, что произошло:
    — Кто вас так?
    — Нормандские пастухи.
    - Это те белобрысые северяне, что припёрлись этой весной, чтобы уплыть из наших портов в Святую землю? А когда ни один корабельщик не захотел везти их бесплатно, перерезали от злости всех евреев в Тулузе?
    - Те самые. Их там целая толпа, больше полусотни. Стояли у выезда на тракт, словно ждали нас. Хорошо, что граф Гастон велел Жанно ехать впереди. Если бы не это, мы угодили бы прямо в засаду. А так он успел крикнуть и мы повернули коней. Эти ублюдки бежали за нами, швыряли камни, стреляли из луков. А один метнул пику и ранил графа Гастона. — Парень помолчал и добавил: — Это была пика Жанно.
    — А где остальные из вашего отряда?
    — Остались, чтобы задержать пастухов. Не знаю, надолго ли их хватит. Надо быстрее уходить отсюда. Эй, костоправ, скоро ты там?
    Пьер как раз закончил возиться с раной и передвинулся, чтобы осмотреть разбитую голову. Де Фуа лежал неподвижно, щёки и губы его побелели ещё больше, но взгляд был осознанным и страдальческим.
    — Вина, — прохрипел он — Дайте вина…
    Парнишка, порезавший свою рубаху, побежал к лошадям. Пьера снова кольнуло предчувствие близкой беды. Он спросил Арно:
    — Разве северных пастухов не отловили сразу после погрома? Разве они не в тюрьме?
    — Епископ Памьерский помиловал их.
    Пьер взглянул на дорогу. Парень без рубахи уже спешил обратно. В руках у него был тот самый бурдюк — Пьер узнал бы его из тысячи. «Может быть, всё ещё обойдётся, — думал Пьер, глядя, как льётся вино в кожаный стакан.— Он напоит своего сеньора и снова прицепит бурдюк к седлу. А я незаметно стяну его и уйду в горы. Уйду по тропам, о которых знаю только я. Через сквозные пещеры и расщелины в утёсах. Найду уголок, где никто никогда не догадается искать, и зарою на веки вечные. Никогда больше не буду таскать с собой. Плевать на наказы отца, плевать на мои обещания!»
    — Дай! — Де Фуа осушил стакан и теперь протягивал руку к бурдюку. Вино помогло — на щеках появился слабый румянец, в глазах загорелся прежний решительный блеск.
    — Нет! — Пьер рванулся к графу, но второй оруженосец и Арно вцепились в него с двух сторон, а де Фуа уже тянул из ножен кинжал.
    — Не делай этого! — взмолился Пьер; вывернувшись из цепких рук, он рухнул на колени в дорожную пыль и  осенил себя крестом. — Клянусь, случится ужасная беда!
    — Ты слишком часто клянёшься, — заметил граф. — Я не верю тебе. Мне надо выздороветь и поскорее. А спрятанный тобой магический сосуд исцеляет, это знают все.
    — Да это не тот сосуд! Ты думаешь, что там святой Грааль? Нет, мой господин!  Там зло! Страшное зло!!! Огненный демон, которого надо постоянно держать утопленным в жидкости, чтобы он не вырвался наружу! Молю тебя, не выпускай его в мир!
    Рука с ножом на мгновение застыла. Потом де Фуа пожал плечами, повторил:
    - Я тебе не верю, - и сделал надрез.

    ***
    — Я совсем не так его представлял. — Граф озадаченно разглядывал маленькую, величиной с ладонь, серебряную амфору. — Думал, это чаша. Как же отсюда пить?
    Он покрутил амфору, постучал ногтем по наглухо залитому металлом горлышку, начал стирать с её боков винные разводы…
    — Ай! — Граф затряс обожжёнными пальцами. Амфора упала на землю, задымилась. Из неё ударил столб огня, взметнулся над дорогой в три человеческих роста, быстро принимая очертания огромной пламенеющей фигуры.
    Де Фуа опять потянул из-за ворота ковчежец. Один из мальчишек поспешно  крестился, второй застыл от ужаса. Только Арно выглядел спокойным и разглядывал чудовище скорее с любопытством, чем со страхом.
    — Людишки… — прогудел демон, его огненный силуэт заколыхался от хохота. — Потешныыеее... — он выл, хлопая себя по ляжкам огромными, ярко полыхающими ладонями. — Такие маленькие и такие гря-яяя-азные… волосаааатые… — И демон громко икнул. Из пасти его вырвался клубок ядовито-зелёного пламени.
    — Да он пьян, — сказал вдруг Арно.
    Демон услышал его.
    — Конечно, я пьян! — гордо подтвердил он. — И ты был бы пьян, если бы тебя столько лет хранили в вине! Меня! Поймаю того, кто это придумал — убью… или нет… Пожалуй, не буду. В вине было весело! — Он снова захихикал и предложил: — А давайте выпьем все вместе? За знакомство!
    Все посмотрели на Пьера.
    — Мы бы выпили, — сказал он. — Но этим людям надо спасать своего господина, а мне — вернуться к моим овцам.
    — Овцы! — оживился демон. — Помню-помню! Овцы вкусные! Шашлык, бешбармак… хм, тогда я лучше пойду с тобой. Слушай, а почему мне никто ничего не приказывает? Обычно людишки как выпустят меня, так и начинают… думают, я их и правда послушаюсь. — И он опять захохотал.
    — А ты что, не слушаешься? — Пьеру стало совсем не по себе.
    — Слушаюсь. Иногда. Тех, кто знает заклинание. Но попадались и те, которые не знали. — Он растянул пасть в довольной пьяной ухмылке и, обнажив клыки, сообщил доверительно: — Таких я раньше ел!
    Мальчишка, стоявший с разинутым ртом, вдруг затрясся, зубы у него застучали. Пьер поспешно нацелил на демона указательный палец, выкрикнул:
    - Шомэа ве мацийа, а-руах эш!
    Джинн от неожиданности снова икнул.
    — Ну вот… а так всё приятно начиналось... Да не собирался я вас есть, я ведь уже давно не язычник. Овцы — другое дело. Считай, что им повезло. Ладно, говори, чего надо.

    ***
    Жуткий демон действительно мог творить чудеса. За считанные мгновения он слепил прямо из воздуха огромное зеркало, показавшее толпу шагающих по дороге оборванных светловолосых чужаков с дрекольями и луками. Замыкающие тащили на арканах связанных, сильно избитых пленников. Джинн хмыкнул, поймал вылетевший из пасти зелёный клуб огня, ловко придал ему форму, протолкнул в зазеркалье и долго и громко потешался, наблюдая, как пастухи в ужасе разбегаются по придорожным полям от огромного дракона.
    — Ай, дикие люди… совсем дикие… фантома никогда не видели! В летающих ящеров верят!
    Разогнав пастухов, он запустил свою огненную лапу прямо в зеркало и одного за другим выхватил оттуда людей де Фуа. А потом ткнул в дракона кривым багровым когтём, и фантом лопнул с оглушительным хлопком.
    — Пуффф! — громогласно повторил джинн и снова захохотал. Потом повернулся к Пьеру: — Ну что, доволен? Заканчиваем? Летим к твоим овцам, а этих здесь оставим?
    Пьер взглянул на раненого, на его измученных спутников. Попросить джинна отправить их в Фуa? Но какой переполох поднимется в замке, когда там начнут появляться из воздуха граф и его свита! Какие слухи поползут после этого по Арьежу, какие страшные обвинения предъявят последнему потомку древнего провансальского рода памьерские инквизиторы...
    - Нет. Заберём пока с собой. После заката отправим туда, где на них уже точно никто не нападёт и откуда можно за пару часов доскакать до графского замка. И место должно быть пустынным, чтобы их никто не заметил. - Он повернулся к Арно: - А ты проваливай! На все четыре стороны!

    ***
    Юный граф де Фуа, устроенный под навесом на сеновале, крепко спал. Его люди отлёживались в тени под деревьями. Их кое-как постиранная одежда сохла на коновязи.
    Пьер возился с отарой. Буль тёрся рядом, заглядывал в глаза, тихо поскуливая, — огромный огненный человек, которого нельзя ни укусить, ни обнюхать, пугал и озадачивал  пса. Сам демон парил над колодцем, вытянувшись, как на невидимой лежанке, нежась в солнечных лучах. Вдруг он повернулся на живот, окликнул:
    — Хозяин!
    — Чего тебе?
    — А ты знаешь, что у тебя всего три желания?
    Пьер этого не знал.
    — Вообще я не обязан тебе подсказывать,— продолжил джинн, — но ты мне понравился, поэтому решил предупредить. А то ты, я смотрю, решил всем помогать…
    — А что будет потом? — перебил его Пьер. — Когда ты исполнишь последнее желание? Говори правду!
    Джинн вздохнул. Он успел протрезветь, и клуб огня у него на этот раз получился золотой и круглый, переливчатый, как мыльный пузырь. Буль громко тявкнул.
    — Я вернусь обратно в сосуд. И ты больше уже не сможешь меня вызвать.
    — А в сосуд тебе не хочется, — кивнул Пьер. — Потому и предупреждаешь.
    — Конечно, не хочется. Тебе бы тоже не хотелось.
    Маленькая серебряная амфора лежала у Пьера в суме. «Утопить её, — подумал он. — Потом, когда это чудище демон снова там окажется. Чтобы никто и никогда не смог его больше призвать». А вслух сказал:
    — Ничего не поделаешь, графа надо спасти. Хоть он и дурно со мной обошёлся, но если он погибнет, не успев обзавестись наследником, знатные сеньоры тут же начнут драться за Нарбонну и Фуа. Осадят города и замки, разорят всю округу. Только этого нам не хватало. Нет, его надо переправить домой, под защиту крепких стен. Так что придётся потратить второе желание именно на это.
    Джинн смотрел исподлобья, огненные завитки топорщились на его плечах.
    — Хотя есть один способ… — задумчиво добавил Пьер.
    — Какой?
    — Ты можешь помочь мне сам. Добровольно, без приказа.
    — Нет.
    — Заклятие запрещает?
    — Просто не хочу. Откуда мне знать, кто прав, кто виноват? Вечно меня вытаскивают ради каких-то сражений, походов, завоеваний. Вот и прадед этого мальчишки тоже всё время куда-то лез, что-то штурмовал. То Аккру, то Тулузу, то родной замок. Убей, говорит, проклятого Симона де Монфора, он украл мои владения! Ну, когда мне приказывают, я обязан подчиняться. Сказали убить — убил. А может, этот Симон был отличный мужик и воевал за что-то хорошее. Тогда я, получается, опять исчадием поработал…
    — Симон де Монфор был очень плохой человек, — убеждённо сказал Пьер. — Он воевал, чтобы забрать у нас свободу, подчинить Юг французскому королю. Разрушал ради этого наши города, убивал их жителей, калечил пленных. Сто лет прошло, а его жестокость не забыта, и матери до сих пор пугают им детей. Все несчастья нашего края начались с того, что он привёл сюда своих солдат. А следом за солдатами пришла инквизиция. И это очень плохо. Плохо так же и то, что я велел тебе говорить правду, а ты мне врёшь. Монфора убил вовсе не ты. Он погиб от булыжника, пущенного с крепостных стен Тулузы. 
    - Зачем мне врать? - хмуро возразил джинн. - Всё правильно, я и был тем булыжником. Я, знаешь ли, могу принимать разные обличья. А ты думал, городские девчонки, которых поставили стрелять из камнемёта, сами сумели попасть человеку с такого расстояния точно в башку? Да они даже целиться не умели. Когда он рухнул с коня, глазам своим не поверили. А потом визжали от радости так, что я чуть не оглох.
    Пьер с сомнением посмотрел на демона:
    — Да, я слышал, что его подстрелили женщины...
    — Так и было, - кивнул джинн. - К тому времени мужчин в городе почти не осталось. Хозяин сказал, осада продолжалась девять месяцев, уже некому было сражаться, кроме этих неумёх. Потому он и призвал меня. И я исполнил его приказ, потому что был обязан. Но добровольно лезть в такое не стану. Я не против убийства, но последнюю тысячу лет начал как-то задумываться о том, что и зачем я делаю. Старею, наверное. Сижу в этом дурацком кувшинчике и думаю, думаю…
    — Но я же не прошу никого подстреливать.
    — Неважно. Спасать плохих людей бывает ещё вреднее, чем убивать хороших.
    Пьер пожал плечами.
    — Дело твоё. Я своё решение менять не буду.
    Джинн сокрушённо помотал головой.
    — Ай-ай, какой упрямый хозяин попался! Ну вот сам подумай, зачем тебе этот граф? Я могу унести тебя в мои родные края, построить там посреди оазиса прекрасный дворец, наполнить сокровищницы золотом — ешь, пей, люби молодых красавиц, живи без забот! А если тебе так уж нравится пасти овец, будут тебе и овцы! Жирные, тонкорунные! И собак натаскаю самых лучших, самых породистых! И какое тебе тогда дело до Нарбонны, Фуа и этой вашей… как её… инквизиции?
    Пьер растерялся, не зная, что сказать. А и правда, с чего он взял, что должен спасать этот залитый кровью край? Почему не может позаботиться только о себе? Такой шанс даётся только один раз, что плохого в том, чтобы им воспользоваться?
    Джинн сидел смирно и терпеливо ждал, чем кончатся его раздумья. Наконец Пьер спросил:
    — А сделать мне добровольно подарок ты тоже не можешь?
    — Какой ещё подарок?
    — Волшебное зеркало. Вроде того, что сотворил тогда на дороге. А то перенесусь в твой дворец, в чужие края, и никогда больше не увижу Арьеж.
    — Думаешь, если будешь на него в зеркало смотреть… - джинн осёкся, не закончив фразу.
    Но было уже поздно. Пьер ясно представил, как сидит посреди роскошной залы, смотрит в волшебное стекло на освещённые рассветом горы и расстилающиеся у их подножий поля, на вьющуюся между полями пыльную дорогу, - и понимает, что никогда больше ему по этой дороге не пройти...
    — Ты прав, демон, — сказал он. — Не для меня твой дворец. Не смогу я там жить, рано или поздно тоска насмерть заест. А от зеркала всё равно не отказался бы. Полезная штука.
    Джинн расстроенно молчал.
    — А я бы тебя за это бараниной угостил, — добавил Пьер. — По-гасконски. С травами и чесночной подливкой. Ты в своих оазисах такого и не пробовал никогда. Хочешь?
    — Вах, нехорошо так пользоваться чужими слабостями, — укоризненно проворчал джинн. — Будь по-твоему, хитрый человек. Сделаю я тебе зеркало. Добровольно. И подарю тоже добровольно. И даже обманывать не буду, никаких одноразовых иллюзий подсовывать не стану. Потому что еда — это такое… такое… вечное, настоящее, бесценное… ай, иди уже скорее, режь своего барашка!

    ***
    Ближе к закату люди де Фуа стали собираться домой. Пьер выбрал момент, подошёл к графу. Тот выглядел лучше  — лицо порозовело, глаза смотрели ясно, никаких признаков лихорадки. Кажется, настойка из целебных трав, которой Пьер промыл раны, подействовала, и обойдётся без воспаления.
    - А, это ты, -  неприветливо буркнул де Фуа при виде пастуха. — Ну что, доволен? Присвоил чужую вещь и радуешься?
    — Зачем так говоришь? - миролюбиво возразил Пьер. - Не моя вина, что твой прадед решил передать сосуд и заклинания не своим детям, а сестре-еретичке. Это была его воля, никто не заставлял, не угрожал, не выманивал. Он сам так захотел. А благородная дама подарила потом волшебный предмет своим собратьям по вере, монсегюрским праведникам, - тоже сама, по своей воле, - и те с его помощью сумели выбраться из осаждённой крепости. Но убедившись на собственном опыте, как страшен и всемогущ заключённый в сосуде демон, они дали друг другу клятву отныне хранить сокровище в тайне, никогда больше не вызывать чудовище и сделать всё, чтоб сосуд не попал опять в недобрые руки. Последним из посвящённых был брат моего деда. Перед смертью он завещал ему и вещь и её тайну и заставил его дать ту же клятву, что и Хранители.  Дед передал их моему отцу,  а он - мне. Суди же сам, добрый сеньор, чужая эта вещь для меня или нет, и у кого из нас больше прав на неё.
    Юный граф молчал, смотрел исподлобья - и видно было, что пастух его не убедил и соглашаться с ним он не собирается, просто не знает, как возразить.
    - Я тут узнал кое-что, - сказал Пьер, меняя тему. - Хочу, чтобы и тебе было известно об этом.
    — О чём? —  хмуро поинтересовался де Фуа.
    — Смотри. — Пьер достал из сумы небольшое прямоугольное зеркало в витой красивой рамке с длинной ручкой. - Эй, подарок, покажи нам того, кто подбил северных пастухов устроить засаду на графский отряд.
    Поверхность зеркала осветилась, показала сводчатую келью. Закатный свет лился через расположенное под потолком оконце, бросал густые алые отблески на лицо и руки работавшего за письменным столом монаха,  на зажатое в его пальцах гусиное перо и  исписанный почти до середины пергамент… 
    - Это брат Рикар, - пояснил Пьер. - Инквизитор из Каркассона.
    — Знаю. — Де Фуа кивнул. — Он однажды останавливался у меня в замке по дороге в Тараскон.
    Пьер снова обратился к зеркалу:
    - А теперь покажи, кто послал Арно донести на меня графу.
    Зеркало мигнуло и опять показало ту же самую картинку.
    Граф смотрел на увлечённого писаниями монаха и выражение лица его становилось всё жёстче.
    — Вот, значит, как…
    — Да, - кивнул Пьер. - Думаю, потому их всех и выпустили из тюрьмы - брат Рикар постарался, убедил епископа. Видно, очень хочет заполучить себе моего  демона. Отправил на охоту за ним всех, до кого только смог дотянуться.
    — Зачем ему демон?
    — Власть.
    — Да куда ему ещё власти?!  Инквизиторы и так творят здесь, что хотят! Проклятая северная саранча, пожирающая наш благодатный полуденный край... Пастух, верни мне сосуд! Научи заветным словам! Я последний из сеньоров Арьежа, в чьих жилах ещё течёт кровь основателей Каркассона, Тулузы и Фуа. Это моя война, не твоя!
    — Не могу.
    Де Фуа с силой вцепился в рубаху Пьера, притянул его к себе и проговорил тихо, но очень отчётливо:
    — Тогда я убью тебя!
    — Если ты меня убьёшь, — так же тихо и отчётливо проговорил Пьер, даже не пытаясь вырваться и не отводя глаз, — демон станет неуправляемым. Подумай об этом, благородный граф.
    Де Фуа стиснул зубы, оттолкнул пастуха.
    — Проклятье. Убирайся прочь!
    Пьер одёрнул рубаху, отступил на пару шагов, поклонился:
    — Всегда к услугам сеньора Фуа и Нарбонны.
    — Стой! Зачем ты мне это показал?
    — Думал, тебе интересно, по чьему приказу тебя чуть не прикончили. И вообще...  раз уж это твоя война, должен же ты знать своих противников, мой достойный сеньор.
    Де Фуа молча смотрел на пастуха. В глазах его горела такая злоба, что, казалось, сено вот-вот вспыхнет. Пьер поклонился ещё раз и вышел из-под навеса.

    ***
    Как только граф и его люди исчезли в вечерних сумерках, на Пьера навалилась усталость. Ноги ослабли, отяжелели веки, все звуки стали доноситься, словно через толстый слой овечьей шерсти. Пьер едва добрался до сена и забылся глубоким сном.
Очнулся он рано утром. Сквозь дощатый навес пробивались полосы золотистого света. Знакомый голос негромко жаловался кому-то у колодца:
    — Вино мне от покойников почти не помогает — я их и пьяный вижу...
    Пьер вылез из-под навеса, окликнул:
    — Пропойца! Ты зачем опять притащился? Я же сказал - не хочу тебя больше видеть!
    — А, проснулся, — демон взмыл над землёй, заслонил Арно. — Ну что, придумал третье желание?
    — Пока нет.
    — Вот и хорошо. Ты не торопись. Куда нам торопиться, верно?
    — А я и не тороплюсь.
    Пьер начал заниматься своими обычными пастушескими делами. Джинн  снова уселся рядом с Пропойцей. Пьер не обращал на них внимания. Он думал совсем о другом - о том, что сразу узнал у зеркала, кто организовал засаду на графа, но так и не спросил, кто же начал всю эту цепочку доносов, кто выдал брату Рикару его тайну. Не спросил, потому что не хотел слышать ответ. И так нетрудно было догадаться. О том, что отец перед смертью передал Пьеру хранившееся в семье сокровище , знал только один человек.
    “Сестрёнка, ты никому не желала зла, - думал Пьер,  - но ты доверчивая очень, хоть и умная. Поверила в брачные обеты, в обещания любви до гроба… вот и открыла тайну мужу. А этот ублюдок побежал с доносом к инквизитору.  Я мог бы истратить последнее желание на то, чтобы ему отомстить. Мог бы. Если бы не завещание монсегюрских катаров, поклявшихся, что демон никогда больше не станет орудием мести в недостойных руках. И если бы сам демон не рассказал мне вчера, как сидит потом в сосуде и думает, плохого человека он убил или хорошего... и если бы Арно не уверял, что демонов, в отличие от людей, ссылают за грехи в ад... И разве не я поучал мальчишку графа, что свою войну надо вести самому?“
    — Ну что ты молчишь? — спросил демон. — Молчишь и сопишь, как простуженный верблюд. Арно, хоть бы ты его убедил принять мой совет! Можно подумать, я каждый день предлагаю обтрёпанным пастухам роскошные дворцы.
    — Какие дворцы? — заинтересовался Пропойца.
    Демон красочно описал, от какой прекрасной жизни отказывается Пьер. Арно слушал с загоревшимися глазами, цокал языком. Наконец, воскликнул:
    - Соглашайся! это же рай!
    — Вот! — Демон воздел к небу огненный палец. — Устами младенцев и пьяниц…
    — А зачем ты меня уговариваешь? — вдруг спросил Пьер. — Какая тебе разница, что я попрошу — дворец или ржавый топор? Ведь ты в любом случае должен будешь лезть обратно в свою тюрьму и сидеть там до следующего хозяина. Так в чём же твоя выгода? — И увидев, что джинн замялся, добавил властно. — Говори правду!
    Тот скривился так, словно у него заболели все зубы сразу, и объяснил неохотно:
    — На каждого пойманного джинна царь Соломон накладывал заклятие. И у каждого заклятия есть своё условие. Если его выполнить, джинн получает свободу.
    — И твоё заклятие снимется, если уговоришь хозяина отказаться от его собственных желаний ради того, что предлагаешь ты?
    Демон кивнул.
    — Угадал. Я потому и предлагаю такой шикарный вариант — чтоб уж наверняка. А люди всё равно отказываются и вместо этого желают себе всякую ерунду, вроде того де Монфора или твоих вчерашних подвигов.
    — При чём тут де Монфор? — недоумённо спросил Арно.
    — Да уже ни при чём, — отмахнулся джинн. — Странные вы все, вот что я вам скажу.
    — Я не странный! — обиженно возразил Пропойца. — Я бы согласился. Но ты же не мне предлагаешь.
    Повисла тишина.
    — Ты и правда согласился бы? — недоверчиво спросил Пьер.
    — Конечно! Как вообще можно от такого отказываться? Дворец! Вино, еда, золото, гарем!
    Пьер хотел было объяснить, в чём тут может быть подвох, но вспомнил опять про завещание катаров, и передумал. Вместо этого он сказал:
    — Хорошо, тогда слушай, дух огня. Я потерял уйму времени и могу потерять ещё больше, если придётся возвращаться за провизией обратно в долину. Поэтому я хочу, чтобы ты перенёс и меня, и Арно, и Буля, и отару на то горное пастбище, куда я никак не могу дойти — с запасом еды в два раза больше, чем раньше. Это и будет моё третье и последнее желание.
    Не успел он договорить, как колодец, навес с сеновалом и лужайку с росшими вокруг деревьями заволокло сияющей мутью. В ушах свистнул ветер, мелькнули мимо странные, смутные видения — и через миг сияние исчезло, вокруг зеленела сочная, пахнущая свежестью трава, горные пики придвинулись, обступили со всех сторон, и ветер дул в лицо долгожданной прохладой.
    — Ну? — нетерпеливо спросил Арно. - Зачем ты меня сюда потащил?
    — Буду учить, как правильно вызывать демонов.

    ***
    - Свобо-ооооо- оден!!! - Джинн взмыл в синее небо, кувыркнулся через голову, полыхнул всеми цветами радуги - и пропал.
    — Ничего не понимаю, — Арно растерянно смотрел на Пьера, продолжая сжимать в руках серебряную амфору. — А где же дворец, оазис, рабыни, богатство?
    Пьер пожал плечами.
    - Чтобы получить свободу, демон должен был уговорить хозяина отказаться от
 собственных желаний ради того, что навязывал хозяину он сам. С тобой у него это получилось. Ты согласился, он выполнил условие своего заклятия - и оно сразу же перестало на него действовать. Он больше не обязан был ничего для тебя делать. Он и не сделал. Пообещал, но не выполнил. Бывает.
    Арно медленно осознавал происшедшее.
    — И ты с самого начала знал, что так будет?
    — Не знал. Догадывался.
    — И ничего мне не сказал?! Как ты мог? У меня было целых три желания! Три! А ты обманом заставил меня его отпустить! Отомстил, да?
    — Хватит орать. — Пьер отступил от него подальше. — Какой обман, какая месть, опомнись. Без меня ты этого демона и вызвать бы не смог. А отпустить его надо было обязательно. Не должны демоны служить людям. Людям это не на пользу. Да и демонам тоже.

    ***
    Арно пастушил вместе с Пьером до конца лета и за всё это время не увидел ни одного мертвеца. Успокоившись и набравшись сил после тюрьмы, он вспомнил наконец о своём паломничестве и ушёл по горной дороге в Бургос. После этого Пьер ничего не слышал о нём года четыре, пока вдруг случайно не встретил на ярмарке в Лароке — Арно приехал туда продать всё, что наткал за лето, и прикупить новый запас шерсти. Оба очень обрадовались встрече и отправились в ближайший трактир.
    — Граф де Фуа женился, слышал? — сообщил Арно после первого глотка вина.
    — Конечно. Свадьбу-то сыграли больше года назад, он уже и сыном обзавёлся. А епископ Жак Фурнье уехал из Памьера. Говорят, написал в курию, что милостью божьей переловил всех катаров и навсегда покончил с ересью в наших краях. Его за это сделали кардиналом.
    — Так и написал, что всех переловил?!
    — Ага. Всех до единого.
    Оба фыркнули в кружки.
    — Святой человек, — сказал, отсмеявшись, Арно. — Честный, праведный. Быть ему папой.
    — Я тоже так думаю.
    — А как твоя сестра? Стала монахиней?
    — Нет.
    — Неужели вернулась к мужу?
    — Она овдовела в то лето, — коротко и нехотя ответил Пьер. — Муж её пропал. До весны искали — не нашли. Сестра вернулась из обители домой. Так с тех пор и живёт одна. Помогаю ей, чем могу.
    Когда большая оплетённая бутыль опустела, они покинули трактир и побрели по деревенской улочке. Та вывела к окружной дороге, и Арно вдруг замер, уставившись в ночную тьму.
    — Что? — тревожно спросил Пьер. — Опять мертвецов углядел?
    Пропойца в ответ только икнул и ткнул пальцем, будто указывая на что-то невидимое. Пьер вытянул из сумы подарок джинна:
    - Покажи мне то, что видит Арно!
    Волшебное стекло осветилось.
    Призраков было много. Они шли по дороге бесконечной толпой, все в одну сторону. Одни шагали легко и быстро, другие тяжело и медленно. Некоторые здоровались с Арно, но большинство не обращало на него внимания.
    Дух брата Рикара еле брёл, сгибаясь почти до земли, спотыкаясь на каждом шагу. Трудно сказать, что мешало ему больше — перерезанное горло или взваленная на спину огромная вязанка дров для костра. Наконец он упал лицом в грязь и так и остался лежать, а другие мертвецы равнодушно перешагивали через него и шли дальше.
    Арно смотрел на лежащего не отрываясь, беззвучно шевеля губами.
    Пьер убрал зеркало, ухватил приятеля за локоть и повёл прочь.



Иллюстрация автора