Что прошло... 11. Стеклянный человечек

Валенки, утонувшие в сугробе, столетние старушки, вишнёвое варенье на майской веранде, пионы и кузнечики, бусы из ягод рябины и ёлочки, украшенные ромашками и колокольчиками, медведь, пьющий томатный сок, «Пиковая дама» в бане…

Ничего этого не будет больше. НИ-КОГ-ДА.

В этом слове было что-то такое, от чего щипало глаза, а где-то чуть ниже горла, как большая чернильная капля в воде, расползалась ТОСКА.

В дверном проёме стояла мать, и была она в ярости.

- Ну и что всё это значит? В каких эмпиреях опять витаешь? Ты список заданий читала?.. Я как проклятая… с пятнадцати лет… и дома мне ни на минутку не присесть даже.  Ведь о чём ни попросишь – ну нич-чего не сделает! Ты чем всё утро занималась? Чем – ты –всё- утро   за – ни- ма – лась?  Объ!яс!ни!  па!жа! ла!ста!!!

В такт каждому слогу она больно тыкала Нельку в плечо очень твёрдым указательным пальцем. Ничего хорошего это не предвещало.

- Я выбью из тебя всё это бабкино воспитание! Мне тут иждивенки не нужны!

Вдруг, как в старом телевизоре, пропал звук. Мать продолжала что-то выкрикивать, смешно открывала рот, размахивала руками – в абсолютной тишине.

Нелька с интересом разглядывала это изображение, пытаясь понять, чего хочет эта такая красивая и такая чужая женщина с искажённым от бешенства лицом.

И тут мать начала стремительно уменьшаться, уменьшаться – и стала не больше Дюймовочки внутри кувшинки (была у Нельки такая игрушка когда-то давно: нажмёшь на пружинку – цветок раскроется, а внутри крошечная девочка).  И как будто эта малюсенькая мать переместилась в самую серединку Нелькиного мозга.

Звук вернулся.

- Ты вообще-то представляешь, сколько времени уже?

- Сколько?

- Сколько! Раз-зява! Клуша неповоротливая! Уроки через полчаса! Не хватает ещё, чтобы меня в школу вызвали! Быстро оделась и побежала! И не вздумай после уроков застрять где-нибудь! Никаких друзей-подружек, прыгалок-пряталок!

***
Нелька не любила школу. Не любила вялотекущие уроки, когда приходилось часами слушать и слушать то, что давно было понятно.

Ненавидела таблицу умножения на обороте белёсых тетрадок в клеточку. Она была похожа на незыблемую когорту, где ни один солдат не имел права даже выдохнуть без команды кентуриона.

Ненавидела клятву юных пионеров на обороте таких же белёсых розовых тетрадок в линеечку… «Перед лицом своих товарищей торжественно обещаю… горячо любить свою Родину…» Чего ж обещать-то? А лица товарищей – такие одинаковые… как будто и правда – товарищей много, а лицо одно на всех.

И Родина, и весь огромный, загадочный, непостижимый мир превращались в школе в мёртвую безликую контурную карту. Тут уж обещай – не обещай…

Обо всём этом Нелька думала по дороге в школу. И вдруг на полпути неожиданно для самой себя повернула в сторону Лефортовского парка.

Лефортовский парк был любимым их с дедом местом. Приходили сюда часто. Зимой – каток на старом пруду со светом фонариков, приглушённым снегопадом. Летом – чаще, чуть ли не каждый вечер.

Была одна часть парка – окультуренная, с летней эстрадой в виде морской раковины, с каруселями и воздушными качелями-лодочками. На них можно было раскачаться – сердце замирало – выше самых высоких деревьев. С верандой-читальней, где не только читали, но и просиживали за нескончаемыми шахматными партиями чудаки с отрешённым видом. Вроде деда. Если он присаживался с кем-то из них сыграть «партейку», Нелька смело могла отправляться по своим делам часа на два-три.

Она и отправлялась – в другую, дикую часть парка, больше походившую на лес – с вековыми липами, многорукими дубами, елями до самого неба…

И большие ели,
       как большие церкви,
             строго и спокойно
                смотрят на меня…



Там были поляны,
заросшие травой,
колокольчиками
и земляникой.
Колокольчики
Тихонечко
позванивали на ветру.
Земляника дурманила
сказочным ароматом.
В траве возились букашки,
жучки и мураши.

Как-то раз Нельке посчастливилось даже увидеть самую настоящую ящерицу. До этого она никогда ящериц не видела, но сразу узнала её. А уж мышек-норушек с тёмной полосочкой вдоль спинки было просто не счесть.

Белки сбегались
к протянутой руке,
полной орешков,
синицы садились на ладошку…
И на каждой берёзе –
по дятлу.


И вот теперь, после утренней выволочки, ноги сами принесли Нельку  вместо школы сюда – на глинистый берег заросшего пруда, где ещё месяца три назад они с дедом катались на коньках. Лёд давным-давно растаял, вода была тёмная, прозрачная. От неё тянуло холодом. Русалки в пруду, наверное, здорово замёрзли.

В воде отражалась хвоя ёлок и сосен, казавшаяся в отражении почти чёрной.  Юные листики липы – нежно-зелёные. И всё небо.

Корни старой ели крепко сжимали береговые кочки и тянулись в глубь шатра, чудесным образом разбитого под свесившимися до земли ветвями липы.

Нелька очень уютно устроилась в этом шатре на кряжистом корне. Она лизала мороженое в вафельном стаканчике, которое купила по дороге, и мечтала.

Хорошо бы сейчас из глубины еловых веток появился Стеклянный Человечек… Он закурил бы свою стеклянную трубочку и спросил бы, чего я хочу… Я же не Петер Мунк. И у меня не холодное каменное сердце.  Он исполнил бы, конечно же, три моих желания…  Ну не три, хотя бы одно. Как же это там было-то…

Где рождается родник,-
Меж корней живёт старик.
Он неслыханно богат,
Он хранит заветный клад.
Кто родился в день воскресный,
Получает клад чудесный.*

 Их было трое. Они появились откуда ни возьмись. Выросли из-под земли перед Нелькой на безлюдном берегу пруда, где и днём-то мало кто гулял, а сейчас – ближе к вечеру – и подавно. Чуть в стороне, где тянулась к выходу из парка асфальтовая дорожка, обсаженная тополями, слышались изредка голоса и смех. Но всё-таки это было довольно далеко.

Обычная сопливая шпана. Самый старший по виду – лет пятнадцати, в кепке с козырьком назад, с беломориной, прилипшей к оттопыренной нижней губе. Второй – хилый, прыщавый, бритый наголо. И третий, мелкий какой-то, показавшийся Нельке знакомым – тоже с папироской, руки в брюки, с затравленно-наглым взглядом бесцветных глазок.

Первый (голосом, то и дело срывающимся с хриплого баса на фальцет). Эй, толстая, тебе вредно мороженое жрать. Дай лизнуть!

Второй (смачно харкнув прямо Нельке на портфель).  Смотри не простудись! А то мамка в школу не пустит! А чё, у вас там в школе все такие страшные?

Нелька не успела испугаться, вскочила, потянулась за портфелем… В этот момент первый, незаметно зайдя сзади, что было сил ударил её ногой под коленки. Она растянулась на глинистом берегу, коричневое форменное платье задралось, резинки для чулок и ненавистные розовые штаны вызвали у всех троих дикое ржание. Нелька заскользила прямо к воде, под обрыв, хватаясь одной рукой за траву, а другой зачем-то мёртвой хваткой вцепившись в стаканчик с остатками мороженого.

Первый.  Слышь, красотка… гы-гы… а если раз, два, три? Слабо? Ой, нештя-ак!
Третий.   Кончай, Санёк, да ну её… она это… из нашей школы.
Первый.  Чё, зассал? Ну и вали отсюда, пионэр! Нам больше достанется. (Второму)  Серый, давай, держи её крепче!..

Трель милицейского свистка раздалась совсем рядом. Всю троицу как ветром сдуло.

Что это было?

Нелька кое-как выкарабкалась на сухое место. На новых туфлях по пуду глины. Коленки – в кровь. Ставшие бурыми штаны пришлось запихнуть в портфель.  Ставшие ватными ноги не хотели слушаться.

С удивлением обнаружила она в правой руке у себя недоеденное мороженое.


*Вильгельм Гауф «Холодное сердце»

           Продолжение следует