Японские реалии

Елена Крадожен-Мазурова
Японские реалии в редакциях текста стихотворения Николая Гумилёва «Сада-Якко»

«…Черновики никогда не уничтожаются. В поэзии, в пластике и вообще в искусстве нет готовых вещей… Сохранность черновика – закон сохранения энергетики произведения». О. Мандельштам «Разговор о Данте»
«Рукописи не горят». М. Булгаков «Мастер и Маргарита»

Для проникновения в индивидуально-языковую специфику текста чрезвычайно продуктивен приём сравнения авторских вариантов, редакций текста. С его помощью можно выявить функционально-стилистическую нагрузку языковых средств текста, определить авторские предпочтения в отборе изобразительно-выразительных приёмов.
Важен вопрос о причинах окончательного выбора той или иной единицы (экстралингвистических и лингвистических). При исследовании японских реалий в стихотворении Николая Гумилёва «Сада- Якко», на наш взгляд, целесообразно сравнить варианты начала стихотворения. Первый вариант вошёл в сборник «Романтические цветы» 1908 года, второй – в сборник «Жемчуга» 1910 года и все последующие издания.
В Собрании сочинений Н. Гумилёва в 4-х томах (наиболее полном на сегодняшний день) приведена первая часть исходной редакции:


«Японской артистке Садо-Якко, которую я видел в Париже» (1908)

Мы не ведаем распрей народов, повелительных ссор государей,
Я родился слагателем сказок, Вы – плясуньей, певицей, актрисой.
И в блистательном громе оркестра, в электрическом светлом пожаре,
Я любил Ваш задумчивый остров, как он явлен был тёмной кулисой.
И пока Вы плясали и пели, поднимали кокетливо веер,
С каждым мигом во мне укреплялась золотая весёлая вера,
Что созвучна мечта моя с Вашей, что Вам так же пленителен север,
Что Вам нравятся яркие взоры в напряжённых глубинах партера. [1]

В «Примечаниях» к тексту читаем: «Стихотворение посвящено известной японской драматической актрисе. С 1902 г. Якко Сада (1872-1946) с труппой мужа, известного актёра Отодзиро Каваками, гастролировала в европейских странах (в том числе в России) и в США. Гумилёв мог видеть выступления актрисы в 1906-1907 гг.» [2]. Заглавие текста в варианте 1908 года определяет жанр лирического произведения – послание, посвящение (ср. классические посвящения: «Дельвигу», «Пущину», «Чаадаеву»). Максимально конкретны у Н. Гумилёва обозначения адресата: «японской артистке Садо-Якко», места встречи – «которую я видел в Париже».
Прямое включение в сильную позицию текста – заглавие – прилагательного «японской», обозначающего национальную принадлежность артистки, позволяет прогнозировать возможность вкрапления в ткань стихотворения слов-экзотизмов, подготавливает восприятие языковых средств, указывающих на принадлежность к японской культуре, истории. Действительно, текст не обманывает наших ожиданий: уже в первой строке находим аллюзию на первую войну нового столетия – русско-японскую войну 1904-1905 гг., о которой Н. Гумилёв повествует перифрастически: «Мы не ведаем распрей народов, повелительных ссор государей». Учитывая, что стихотворение опубликовано в 1908 г., можно предположить, что перифраз актуален и однозначно понимался современниками поэта.
Во второй строке описан жанр, в котором выступает Сада-Якко, – «плясунья, певица, актриса» – традиционный для Японии синкретизм танца и пения в сценическом действии. Четвёртая строка первой строфы преподносит ещё один перифраз: «Я любил Ваш задумчивый остров». Поскольку речь идёт о японской артистке (см. заглавие), то её «задумчивый остров» – это, разумеется, Япония – «островная» страна. Первая строка второй строфы – «И пока Вы плясали и пели, поднимали кокетливо веер…» – содержит в рифмующей (сильной) позиции слово «веер» – неизменный атрибут японской культуры и быта. Но веер – это «общевосточный», а не «специфически японский» колорит.
Танец женщины с веером – традиция азиатского Дальнего Востока: Китая, Кореи, Японии. Распространяется этот вид сценического искусства и на Индокитай, то есть не выражает сугубо японской реалии культуры.
Возможно, именно это подвигло Н. Гумилёва отказаться от «веера» в следующей редакции текста, заострив внимание на специфически японских деталях. Тем не менее, уже в первом варианте отчётливо виден «японский след» – семантическая цепочка: «японская актриса», «Сада-Якко», «Ваш задумчивый остров» (Япония), «плясали и пели, поднимали кокетливо веер».
Заметим, что данный вариант текста страдает описательностью, и это, в сочетании с перекрёстной рифмовкой, придаёт ему некоторую тяжеловесность.
Интересно сопоставить данную редакцию 1908 г. с окончательной – 1910 г.:


Сада-Якко

В полутемном строгом зале
Пели скрипки, Вы плясали.
Группы бабочек и лилий
На шелку зеленоватом,
Как живые, говорили
С электрическим закатом,
И ложилась тень акаций
На полотна декораций.

Вы казались бонбоньеркой
Над изящной этажеркой,
И, как беленькие кошки,
Как играющие дети,
Ваши маленькие ножки
Трепетали на паркете,
И жуками золотыми
Нам сияло Ваше имя.

И когда Вы говорили,
Мы далекое любили,
Вы бросали в нас цветами
Незнакомого искусства,
Непонятными словами
Опьяняя наши чувства,
И мы верили, что солнце –
Только вымысел японца.

Начнём с того, что, во-первых, в новой редакции стихотворения Н. Гумилёв изменил способ рифмовки и размер строфы: на смену четверостишию с перекрёстной рифмой «авав» приходит восьмистишие со сложной рифмовкой «аа всвс ее». Объём строки при этом сокращается вдвое, «повествование» становится более динамичным, возникает новый ритмико- мелодический рисунок, ассоциативно напоминающий музыку Востока.
Во-вторых, значимым для интерпретации текста является изменение заглавия: Н. Гумилёв отказывается от громоздкого посвящения, заменяя его изящно-лаконичным «Сада-Якко». Заглавие становится суггестивным, будит любопытство читателя. Немаловажно, что заглавие – иноязычное (в данном случае – японское) имя собственное, экзотизм, требующий толкования, прояснения в виде текста- стихотворения. Возникает ситуация «текста в тексте», о котором Ю.М. Лотман писал: «Вторжение «обломка» текста на чужом языке может играть роль генератора новых смыслов» [3].
Японский язык в стихотворении «Сада-Якко» оказывается представлен эксплицитно и имплицитно через систему выразительных средств.
Например, в первом восьмистишии перифразом запечатлено кимоно (традиционная японская одежда, похожая на халат с широкими рукавами), в котором выступала актриса: «Группы бабочек и лилий / На шелку зеленоватом…»
Второе восьмистишие вновь содержит описание бытовой японской реалии – белых носков «таби» с отделением для большого пальца, как у рукавиц. Ноги танцовщицы обуты в «таби»: «И, как беленькие кошки, / Как играющие дети, / Ваши маленькие ножки / Трепетали на паркете». Н. Гумилёв акцентирует внимание читателя на хрупкости японской актрисы, выражая в сравнительном обороте сему размера суффиксами уменьшительно-ласкательной оценки в словах: «беленькие», «маленькие» и базовой семантикой слова «дети».
Очередная японская реалия включена в финал второй строфы и имеет форму творительного сравнения: «И жуками золотыми / Нам сияло Ваше имя».
Автор образно описывает «внешний вид» японских иероглифов, из-за множества черт напоминающих поэту-европейцу жуков. «Золотыми» иероглифами было написано на афишах имя Сада-Якко. Финальное восьмистишие текста особенно интересно для исследователя, поскольку в нём смыкаются реальный и ирреальный миры в описании японской культуры, представленной Сада-Якко. Экзотическое для парижской сцены начала прошлого века зрелище описано русским поэтом, передаёт его индивидуальное восприятие и ощущение: «И когда Вы говорили, / Мы далекое любили, / Вы бросали в нас цветами / Незнакомого искусства, / Непонятными словами / Опьяняя наши чувства…» Эта часть текста рисует реальный мир японского театра при помощи известного набора выразительных средств – метафор («цветы искусства», «опьяняя чувства»), антитезы («мы», – за которым стоит Запад, Европа, и «Вы» – Восток, Япония).
Однако максимальная концентрация текстовой (и подтекстовой) информации, включая японскую мифологию (ирреальный мир культуры Японии), достигнута Н. Гумилёвым в заключительном двустишии стихотворения: «И мы верили, что солнце – / Только вымысел японца».
Рифменная вертикаль «солнце – японца» оказывается семантически наполненной, можно, по-видимому, говорить о рождении микрообраза на рифменной вертикали. Аллюзивно последние две строки текста отсылают читателя к известному мифу о богине Солнца Аматерасу, которая стала прародительницей императоров Японии и японской нации. Японцы именуют свою Родину «Нихон». Буквальный перевод этого иероглифа – «основа солнца», «страна, где рождается солнце». В русской традиции принято называть Японию страной восходящего солнца. Сравнение первой и окончательной редакций стихотворения Н. Гумилёва, посвящённого замечательной японской актрисе, доказывает, что сам поэт считал это произведение значимым.
Не случайна тщательная шлифовка текста: от размера, способа рифмовки до ювелирной обработки деталей, передающих японские реалии, подмеченные поэтом. Н. Гумилёв сумел сохранить для поколений русских читателей образ незаурядной японки, пережившей время. В самой Японии в 2002 году по одному из каналов национального телевидения демонстрировался полнометражный документальный фильм о необыкновенной жизни и творчестве Сада- Якко, легендарной актрисы XIX-XX вв.
Стихотворение «Сада-Якко» не стоит особняком в творчестве Н. Гумилёва: общеизвестен его интерес к экзотическим культурам, в частности, к азиатской (сборник «Фарфоровый павильон»).
Русская литература начала XX в. неоднократно обращалась к «японской» теме.
Достаточно вспомнить «Японские стихи» К. Бальмонта, прозу Б. Пильняка.
Стихотворение Н. Гумилёва «Сада-Якко» – ещё одна реплика в диалоге культур России и Японии.
------------------------
Опубликовано в сб. Интеграция науки и образования – основа развития и возрождения национально – регионального менталитета // Сборник докладов Международной научно-практической конференции. – Биробиджан, 13-14 мая 2004. Ч. 2. – Биробиджан: Изд-во БГПИ, 2004. – 185 с. (с. 37-40).
[1]. Н. Гумилёв. Собрание соч. в 4-х т. М.: Терра, 1991.
[2]. Н.С. Гумилёв. Стихотворения и поэмы. М.: Современник, 1989. – С. 439.
[3]. Лотман, Ю.М. Культура и взрыв. М.: Гнозис, 1992. – С. 117-118.